Другая наука. Русские формалисты в поисках биографии

Оглавление

Ян Левченко. Другая наука. Русские формалисты в поисках биографии

Введение. петербургские формалисты в поисках исторического самоопределения

Часть первая. Происхождение петербургского формализма

I. Ирония понятий. Основные координаты литературной теории

1. Роль метода в истории

2. Конвенции литературы и поэтики

II. Шум философии. Интеллектуальный фон петербургского формализма

1. Нужна ли философия?

2. Формализм и витализм

3. Бергсон и Шкловский

4. Бергсон и Эйхенбаум

5. Те же и Ницше

6. Снова романтизм

III. Интермедия. Статьи как послания. Формы коммуникации в научном быту

Часть вторая. Виктор шкловский: поступок и повествование

IV. «Конь поворачивает голову». Фигуры метатекста в прозе 1923 года

V. Ошибки путешествия. Как собирался конечный текст

VI. Путь из Европы. Диалог романов об авторе и революции

VII. Числа и чувства. Двоичные и троичные модели в текстах (и) биографии Шкловского

VIII. Интермедия. Автор как герой. Литературная репутация Виктора Шкловского

Часть третья. Борис Эйхенбаум. Поиск себя в истории литературы

IX. Конструирование биографии. От устройства текста к строительству быта

X. Сознание кризиса. Своя и чужая история

XL Работа с травмой. Опыт построения автобиографического пространства

XII. Интермедия. Ппутание в истории. О судьбе второго поколения формалистов

Часть четвертая. Кинематограф и его прием

XIII. Контуры ненаписанной теории. Кинематографический сюжет русских формалистов

1. Форсирование метода: от литературы к кино

2. Виктор Шкловский и маятник обновления

3. Юрий Тынянов о феноменологии кино

4. Борис Эйхенбаум и спор о «главном»

XIV. Рождение кинотеории формалистов из духа революционного авангарда. Случай Виктора Шкловского

XV. О языке кино с тонки зрения литературы. Случай Бориса Эйхенбаума

Заключение. От науки к литературе?

Литература

Отрывок из книги

Книга о русской формальной школе в литературоведении, выходящая в 2010-е годы в серии культурологических исследований, выглядит архаично. Обращение к наследию формалистов в перспективе изучения идеологии, политики, экономики, организации труда советской эпохи не нуждалось бы в обосновании своей актуальности. Новый век отвечает на новые социально-политические вызовы, его интерес к истории обусловлен прикладными задачами. Отсюда преимущественные права политики, социологии и, конечно, экономики, предлагающей универсальную модель существования. Все прочее – литература, выражаясь словами Поля Верлена. В первую очередь сама литература, сквозь которую формалисты рассматривали культуру[1]. Их литературоцентризм и породившая его цивилизация исчезает на глазах. Празднуется визуальный поворот в социальных науках. Гуманитарные готовы с ними слиться, если возьмут. Претензии гуманитарного знания на научность, поборниками которой были формалисты, оказались необоснованными. А литература вновь превратилась в материал смежных наук, круг которых значительно расширился с тех пор, как юные критики-футуристы, они же будущие американские слависты, сетовали на то, что истории литературы XIX в. «все шло на потребу: быт, психология, политика, философия», в результате чего создавался «конгломерат доморощенных дисциплин» [Якобсон, 1987, с. 275].

Но именно этот возврат на практически исходные позиции вновь актуализирует чтение формалистов, прежде всего, в перспективе теоретической рефлексии. Их всестороннее изучение в аспекте истории науки (в том числе понятий), идеологии, политики прошло множество этапов, но неизменно давало повод говорить о нехватке теории в рамках формалистского проекта. Дефицит этот успешно компенсировался позднейшими научными школами: от структурализма до «нового историзма». Все это симптомы убежденности в прогрессивном характере научного знания, уверенности в том, что старые теории сменяются новыми и лучшими. Может быть, в естественных науках так и есть. В гуманитарных науках, которые топчутся на месте, живут энергией ожидания и возвращения, создают карту перечтения и очиток[2], соревнуются в искусстве забывания и все более сознают ограниченность «сильной» рациональности, смена вех не однонаправленный процесс.

.....

Очевидными отсылками Шкловского к Бергсону тема далеко не исчерпывается. В упомянутой статье Кертис проводит достаточно красноречивые параллели между Бергсоном и Тыняновым[51], однако почти не говорит об отголосках бергсоновской парадигмы в работах Эйхенбаума. Бегло упоминаются отзывы Эйхенбаума на работы Бергсона, опубликованные в «доформалистский период». Исследователь замечает, что плюралистическое мировоззрение Эйхенбаума перекликается со взглядами Бергсона [Curtis, 1976, р. 110]. Между тем существуют более внятные свидетельства того, что и после вхождения Эйхенбаума в ОПОЯЗ Бергсон оставался для него актуальным мыслителем. Об этом, в частности, пишет Кэрол Эни, находящая у него следы влияния Бергсона вплоть до середины 1920-х годов [Any, 1994, р. 19]. Если видеть в Эйхенбауме лишь комментатора и текстолога, то влияние Бергсона вольно или невольно ограничивается критикой до 1916 г. и трактуется как пережиток [Серман, 1985, с. 75]. Если же воспринимать критика, историка и писателя как сосуществующие инстанции интеллектуальной практики в биографии Эйхенбаума, то Бергсон остается значимой фигурой, без влияния которой традиционные персонажи исторических повествований выглядели бы иначе.

В бытность адептом метафизической критики Эйхенбаум проявлял к философии Бергсона устойчивый интерес, причем не только к оригинальным сочинениям, но и к их рецепции в русской критике [Эйхенбаум, 1913 (а)]. В этих кратких, редуцирующих авторское присутствие отзывах знаменателен отбор актуальных тем. Так, в рецензии на оксфордские лекции 1911 г. внимание заостряется на восприятии как на «действительной основе нашего существа» [Эйхенбаум, 1912, с. 3014] и на «методе рассмотрения вещей sub specie durationis» [Там же, с. 3015]. По материалам этого же сочинения Эйхенбаум публикует также реферат, где формулирует принцип философии Бергсона уже в заглавии: «разрушение старого» и «построение нового», которое представляет собой единый и неделимый процесс [Эйхенбаум, 1913 (b), с. 494]. Этот принцип совмещает два измерения актуальной в будущем формалистской методологии: с одной стороны, оппозицию автоматизации и деавтоматизации, с другой – конфликтную модель истории («борьба и смена» по Тынянову).

.....