Читать книгу Ларчик для Алмаза - Яна Тарьянова - Страница 1

Пролог

– Получается, я Шольта выгодно женил? – усмехнулся полковник Новак. – Откроешь второе кафе, потом третье, потом седьмое, десятое – и уже миллионер.

– Какое там седьмое! – отмахнулся Ахим. – Не собирался я ничего открывать, это мне в Фонде развития гендерного бизнеса помещение предложили. Без арендной платы. На три года. У нас мало предпринимателей-омег, а тех, кто с льготным налоговым статусом, вообще по пальцам одной руки пересчитать можно. Проще брать на работу и людей, и бет, отдавать государству больше денег и не ломать голову над сопутствующими проблемами. Я уже подумывал соскочить, но недавно парламент принял ряд поправок к законам, и льготный налоговый статус расширили. Если у меня будет два кафетерия и штат больше десяти сотрудников, можно нанимать и бет тоже, но не свыше пятидесяти процентов персонала. В Фонде меня умоляли это помещение взять, мы с Шольтом три раза ездили, смотрели, прежде чем дать согласие. Место очень и очень сомнительное – в плане выгоды. Там когда-то была благотворительная столовая, потом закрылась – после введения адресных продуктовых наборов. Открылась льготная аптека. Проработала пять лет, закрылась, когда все аптеки города начали выдавать лекарства по социальным рецептам. Дом попытались приспособить под офис, но он слишком маленький. Тогда Фонд решил его сдать в аренду по прямому назначению. Система вытяжек рабочая, после косметического ремонта помещение будет соответствовать всем санитарным нормам.

– Ну и хорошо, – сказал Новак. – Без арендной платы, без скверной репутации – там же не притон раньше был, чтобы заходить боялись. Раскрутишься потихоньку.

– Не притон, факт. Но благотворительная столовая в этом отношении ничем не лучше – тот, кто помнит, за версту обходить будет, – вздохнул Ахим. – И еще один минус. Вокруг частные дома. Это не наш контингент, да и плотность населения маленькая. В двух кварталах банк, макаронная фабрика, цепочка мелких контор. Будут ли они доходить до кафетерия? На фабрике столовая. В банк привозят готовые обеды, в холле стоят кофейные автоматы. Неподалеку автомойка, ниже, если пройти по переулку к реке, корпус госпиталя МЧС. В общем, окружение не вдохновляет.

– Переулок там какой? Название? Вечно путаю… Насыпной или Линейный?

– Насыпной.

– Он более оживленный. За госпиталем маленький пляж. Будут по дороге к реке пирожки покупать.

Ахим пожал плечами:

– Сомневаюсь, что это принесет стабильный доход. Но я уже подписал договор, помещение ремонтируют. За весну-лето пойму, светит ли мне какая-то выгода. Может быть, уйду ощипанным, с убытками.

– Из госпиталя тоже ходить будут.

– Думаете, будут? Там же столовая. И разгуливать никто не позволяет.

– Это реабилитационное отделение. Выздоравливающему каши мало, пирожками закусить – в самый раз, – ободрил Новак. – Вот, Матеаш тебе подтвердит. Матеаш, подтверди.

Глава городских огнеборцев, перешагнувший через порог, ответил на рукопожатие Новака, вник в тему и согласился:

– Да, там выйти-войти можно, режим не строгий. У меня и здоровые и больные едят хорошо. За вашими пирожками народ потянется.

Следом за главой огнеборцев в кафетерий вошел альфа в темно-синей форме с капитанскими погонами и ребенком на руках. Ахим сразу же отметил, как изменилась атмосфера. Волки напряглись, приготовились сцепиться с чужаком – даже Новак не удержался от гримасы. Симпатяга-рысь осмотрел псовых прищуренными зелеными глазами, уселся за столик, не спуская ребенка с рук. Рысенок – лет трех, не старше – недовольно вертел головой в вязаной шапочке, смешно помахивая декоративными ушками. Альфа поправил вязаное ухо, придержал яркий желтый сапожок, чтобы мальчишка не пинал столик, и перевел взгляд на Матеаша.

– У меня остались вопросы, которые я хочу задать в неформальной обстановке, – проворчал тот. – Ты переезжаешь в Ключевые Воды, потому что врачи порекомендовали сменить климат для здоровья ребенка. Почему не к морю? У нас совсем не здравница. Летом пыль-жара, река качеством воды не блещет.

– Здесь есть семейный детский сад, который держит пара рысей, – капитан ответил спокойно и звучно. – У них хорошие рекомендации, мне их посоветовали в яслях, куда Братислав ходил в Хвойно-Морозненске. Я с ними несколько раз созванивался, нас готовы принять. Там можно оставить ребенка с ночевкой. Ни в Новозарянске, ни в Лисогорске – в тех местах, куда еще предлагали оформить перевод – не было ничего похожего.

– Почему ты не состоишь в браке? Где второй отец?

– Он с нами не живет, – так же спокойно сообщил альфа. – Он одиночка. Древесный барс. Ему некомфортно в партнерских отношениях, он не захотел обременять себя формальностями.

– Эк тебя угораздило, – покачал головой Матеаш. – Барс. Слышал я про них…

И посетители кафетерия, и Ёжи со Славеком притихли, внимательно улавливая каждое слово разговора. Маленький брысь почувствовал взгляды, заерзал на коленях отца, издал недовольный звук, похожий на скрип. Ахим спохватился – «ведем себя как свиньи, честное слово!» – встал и подошел к собеседникам.

– У нас есть детский столик, – сообщил он. – Всего один, для моей дочери и ее приятелей. Вот, посмотрите – там удобные детские стулья. Если хотите, вашему сыну принесут молочный коктейль и творожный рулет. Никаких химических добавок, все натуральное.

Рысь и брысенок проследили за его рукой. Ахим указал на маленький стол, за которым Катарина обычно заседала с двойняшками Мохито. В хорошую погоду детей было не утащить с веранды – встречались нечасто, начинали лопотать о чем-то своем на лисье-медвежьем наречии, обрывать искусственную зелень и возводить баррикады из табуретов. Зимой Ахим их из кафетерия не выпускал и обустроил крохотный уголок, из которого вечно приходилось выгонять спецназовцев – усаживались на столик, а по детским стульчикам раскладывали оружие. Как будто не было другого места!

– Спасибо, – рысь одарил его солнечной улыбкой. – Брайко не будет есть, если я сам его не покормлю. Ему здесь непривычно. Может быть, позже, когда я закончу разговор.

Ахим мысленно выругал себя – у мелкого наверняка стресс от переезда, от обилия новых впечатлений. У любого будет стресс, а если у котенка второй папаша – древесный барс, то странно, что он еще не бьется в истерике. Вероятно, врожденная рысья общительность уравновешивает букет фобий, присущий барсам.

Возле столика нарисовался Славек – не выдержал, видно было, что изнывал от любопытства. И как его ругать? Коты везде редкость, и на севере, и на юге – кроме ХМАО, Хвойно-Морозной Автономной Области. Когда-то, перед Первой Зимней Олимпиадой-80, было решено сформировать пять команд: лисы, люди, рыси, медведи и волки. Пять колец, пять команд – не ради побед, ради взаимного узнавания, переплетения традиций и любования красивыми зрелищами. Ахим читал, что затея чуть не провалилась – команда рысей отказывалась выступать на одних стадионах с волками. Извечное: как кошка с собакой. С медведями и лисами рыси общались, с людьми поддерживали нормальные деловые отношения. Достижения и блага цивилизации добрались до таежных городков, рыси учились, работали, но не удалялись от постоянного ареала обитания. И не пускали к себе волков. О барсах – особенно о древесных – Ахим не знал почти ничего. Кроме того, что они вымирали, отказываясь жить в поселениях, коротали век на таежных заимках – альфы отдельно, омеги отдельно – и с неохотой отдавали детей в государственные интернаты, хотя там работали лучшие воспитатели и психологи страны. На уговоры соцработников барсам было глубоко плевать, общество себе подобных они терпели только в гон и течку, а людей продолжали считать добычей – без оглядки на изменившиеся законы.

– У нас сегодня чудесные эклеры, – сообщил Славек, пламенея ушами. – Я их начинил творожным кремом. Свежайшим! Очень-очень вкусным! Хочешь попробовать?

Вопрос был обращен к брысенку. Тот смерил Славека недобрым взглядом, снова издал скрипучий звук. Капитан-рысь что-то проскрипел в ответ, тронул завязки шапочки. Мелкий недовольно замотал головой.

– Так и знал, что к вам заходить – время зря терять, – буркнул Матеаш. – Устроили балаган. Надо было в машине поговорить.

Ахим ухватил Славека за локоть, отвел к стойке и замер, впитывая возобновившийся разговор.

– Твой перевод не утвержден, – напомнил Матеаш. – Нужна моя подпись. Мое согласие. Я могу отказать.

– Знаю, – рысь снова поймал мелкого за сапог – провалил попытку пнуть столик. – Можете. Вы неохотно берете оборотней, меня об этом предупредили.

Ахим мысленно пробежался по командам огнеборцев и понял – а ведь правда. Матеаш – человек. И служат, и работают у него в основном люди. Оборотни – медведь-барибал, медведь-гризли, да пара волков. Не густо.

– Оборотни боятся огня сильнее, чем люди.

– Но те, кто не боятся, стоят троих людей. Наша сила и регенерация помогают спасать жизни. Жизни тех, кого люди физически не смогут вытащить из пламени.

– Да, – неохотно признал глава огнеборцев.

– Вы можете позвонить моему начальству или моим сослуживцам и задать им любые вопросы. Им незачем врать. Нечего скрывать.

– Я уже навел справки. Ты на хорошем счету, у тебя есть ведомственные награды. Их просто так не раздают. Беспокоит другое. Твой командир сказал, что дома тебе помогали родители. А здесь у тебя ни родни, ни друзей. Сегодня ты говоришь, что собираешься работать как все. Завтра ты подашь кадровику заявление, напомнишь о статусе одинокого отца, и по закону получишь право работать сутки-четверо вместо обычного графика сутки-трое. И что мне тогда делать? Зачем мне нужен командир звена, который не будет видеть свое звено? Переводился бы ты на должность инспектора – не было бы такой проблемы.

– Я не подам, – ответил рысь. – Это невыгодно по деньгам. Я не потяну траты на садик, жилье и поездки на море, если у меня будет урезанная зарплата. Когда Брайко освоится в садике, я и на дополнительные дежурства выходить смогу. Не хочу считать каждую монетку. Сразу скажу, что мои родители прилетят и заберут Братислава, если со мной произойдет какой-то несчастный случай.

– Ясно. Как будешь улаживать мелкие проблемы? Если дыма надышишься, и на пару суток в госпиталь отправят?

– Оформлю разрешение на временное опекунство. В семейном детском саду согласны мне помочь, они присмотрят за Брайко.

– Где собираешься жить?

– Мне присылали фотографии домов. Один нам с Брайко понравился, сейчас поедем смотреть. У него выгодное расположение – и до детского сада не очень далеко, и до пожарной части. Если вживую не подойдет, прокатимся, проверим другие варианты.

– Адрес?

– Переулок Насыпной, восемь, – сверившись с телефоном, ответил рысь.

Матеаш хмыкнул:

– И госпиталь наш рядом. Ладно. Езжай, смотри дом. Возьму тебя с испытательным сроком. Если с кем-то не сработаешься – вылетишь как пробка из бутылки.

Брысенок опять заскрипел, и Ахим подумал: «Ему же, наверное, жарко. В куртке, в шапке, а в кафетерии тепло».

– Спасибо, – рысь встал, чуть не уронив легкий столик. – Тогда, с вашего позволения, мы пойдем. Брайко жарко, он вот-вот начнет капризничать.

– А эклеры? – пискнул Славек.

– Спасибо, – и стойке, и залу досталась еще одна солнечная улыбка. – Мы торопимся. В другой раз.

Капитан-рысь и Матеаш вышли вместе – глава огнеборцев даже соизволил придержать дверь новому сотруднику. Посетители кафетерия отмерли, дружно зашептались. Простодушный Славек посмотрел вслед коту, и озвучил то, что Ахим предусмотрительно только подумал.

– Вау! Я раньше рысей не видел. А он классный. Красивый.

Что тут началось!.. Первым перекорежило Ёжи, вторым – Шольта, которому не понравилось предложение усадить брысенка за детский столик, а за ним, почему-то, полковника Новака, бурно сообщившего соседям, что рысь – хам, непочтительно разговаривающий с начальством. Волчье единение крепло, как растущий молодой дуб, впитывая исконную неприязнь псовых к котам и межведомственные раздоры – огнеборцы и спецназовцы регулярно переругивались, выясняя, чья служба опаснее и труднее.

Ахим постарался отключиться от гула возмущенных голосов и подумал, что если рысь снимет дом в переулке Насыпном, то, скорее всего, когда-нибудь заглянет в их второй кафетерий – прикупить готовой еды себе, а, может быть, и ребенку. А это значит, что Славек согласится поработать на новом месте хотя бы пару месяцев – если намекнуть ему, что нужно поглядывать на улицу и осторожно расспросить жильцов окрестных домов. А вдруг капитан-рысь окажется общительным, и удастся что-то узнать про жизнь в Хвойно-Морозненске и второго отца-барса? Все-таки очень, очень любопытно, какими судьбами его сюда занесло.

Глава 1. Илларион. Переезд

Можно было проявить гибкость, не озвучивать будущему командиру обвинение в неприязни к оборотням. Но Илларион решил расставить точки над «Ё» – о Матеаше поговаривали всякое, и лучше сразу получить от ворот поворот, чем выслушивать ежедневные придирки и отказы в законном отпуске для гона раз в полгода. Отпуска Илларион использовал не по назначению – глотал подавители и проводил время с сыном, твердо считая, что начальству незачем знать, как он тратит свое свободное время. В Хвойно-Морозненске было проще. Все думали, что он увозит Братислава на заимку к Борису. В Ключевых Водах изобразить регулярное семейное единение не получится, но Илларион не собирался отступать от выработанных правил. Он ценил каждый оплачиваемый день отпуска и старался развлечь сына чем-нибудь новым и интересным. Дома они выбирались на всяческие детские представления, в кукольный театр, в океанариум, на выставки восковых фигур и движущихся роботов. Что-то нравилось им обоим – к роботам они сходили три раза; что-то не нравилось Иллариону – он недолюбливал детское хоровое пение; а что-то пугало Брайко – с выставки пластмассовых динозавров им пришлось поспешно уйти, потому что мелкий разрыдался из-за темноты помещения и громких звуков из колонок.

Илларион перечитал кучу статей о воспитании древесных барсов, довел детсадовского человека-психолога до белого каления, требуя консультаций на каждую подозрительную ситуацию, и, в итоге, убедился – никаких фобий у Братислава нет. Есть особенности характера, склонность к уединению. В пределах нормы, как у всех. С первого утренника они бежали – Братислав увидел ватную бороду Снежного Деда и разрыдался. Илларион эвакуировал сына через пожарный выход, а потом, в машине, признал, что актер-медведь накладной бородой и зычным рыком способен и взрослого рыся напугать, не только мелкого брыся, впервые увидевшего новогоднее представление. Пришлось вливаться в детско-светскую жизнь постепенно, а позже садик сильно помог: котят Братислав не боялся, иногда охотно включался в общие игры, иногда отсиживался в углу, но в целом нормально вписывался в коллектив. В прошлом году, когда городские развлечения подозрительно быстро закончились, а по улицам было невозможно гулять из-за полчищ гнуса, Илларион рискнул, и свозил сына на море, в тихий курортный поселок – ожидая криков и слёз в самолете, в маленькой гостинице и на пляже. На удивление, обошлось. Брайко умеренно капризничал, шипел на волчат, которые пытались с ним поиграть, и, в итоге, нашел себе приятеля-медвежонка, с которым подолгу плескался в воде и перебрасывался надувным мячом. Илларион пил слабенькую медовуху с папашами-губачами, расширял кругозор, выслушивая сравнительные вкусовые характеристики термитов, пчел и муравьев, и вернулся домой бодрым и отдохнувшим. Море ему не особенно-то нравилось – плавать он не любил, хотя и умел – а вот беспечная атмосфера провинциального юга с падающими с деревьев фруктами и чурчхелой из виноградного и гранатового сока, заворожила. Никакого сравнения со скучными поездками в ведомственный санаторий, куда их с братом вывозили родители. Никакой молочной каши по утрам, зарядки и огороженного пляжа, за который не позволяли высовывать нос.

«Почему я не съездил на юг сам? – удивлялся он, валяясь на пляже. – Ведь мог – и когда учился, и когда только начал работать. Но санаторий всю охоту отбил. Только подумаешь, и сразу "нет". Хорошо хоть сейчас догадался».

В поселке жили и оборотни и люди – вежливые, радушные и одновременно равнодушные к отдыхающим. Все было так и не так, как дома, и вызывало какую-то необъяснимую зависть. Словно Иллариона манили глянцевой картинкой в рамочке, в которую хочется, но невозможно влезть. А потом в гостинице на соседней улице загорелась мансарда, и работа пожарного звена подтолкнула к осознанию простой истины: «Я ведь где угодно пригожусь. Служебные инструкции везде одинаковые».

Мысль прочно поселилась в голове, и привела с собой слово-искушение: «Переезд». Была и веская причина, не позволявшая считать искушение блажью. Братислав родился слабеньким, первый год жизни провел в больницах, второй и третий – под неусыпным наблюдением семейного врача. Родители Иллариона твердили, что в этом виноват Борис, выпивший травяной сбор, чтобы избавиться от беременности. Илларион считал, что виноватых искать глупо, и заботился о сыне изо всех сил – доставал редкие витаминные смеси, покупал сухофрукты, возил на кварцевые процедуры. Неделя на море помогла больше, чем все вместе взятое – Брайко долго не кашлял, не обвешивался соплями и не жаловался на больные уши.

Когда Илларион произнес слово-искушение вслух, на него обрушился шквал негодующих криков. Отцы, брат, дядья, племянники, двоюродная и троюродная родня хором твердили: «Ларчик, как ты поедешь один, с маленьким ребенком? Это не отпуск, из которого можно вернуться, если не понравится гостиница или пляж. Кто присмотрит за Брайко, когда ты уйдешь на дежурство? А если ты – тьфу-тьфу-тьфу! – попадешь в госпиталь?»

Пришлось соврать. Илларион заверил родственников, что переводится на должность пожарного инспектора. Обходы, проверки, пересчет огнетушителей в коридорах, кабинетная работа. Размеренная жизнь. Да, небольшая зарплата, потерянные погоны… но, право же, это не стоящая внимания мелочь.

Он понимал, что ложь неминуемо всплывет, и надеялся, что они с Братиславом успеют прижиться на юге – тогда можно будет отбивать требования вернуться аргументом: «Нам тут хорошо». Подготовка и семейные скандалы растянулись на полгода. Родители, обладавшие истинно рысьим темпераментом, кричали на Иллариона три месяца. Пугали, грозили земными и небесными карами, лишением поддержки. Потом устали. Или поняли, что от криков намерение Иллариона только крепчает.

Время от времени подкатывало желание сгрести сына в охапку и сбежать, не сообщая адреса, но Илларион не сомневался, что такой поступок потом аукнется серьезными осложнениями. Рвать отношения с родителями он не хотел: они были опорой и страховкой, прекрасно ладили с Брайко, могли его забрать в случае непредвиденных проблем, а баловали без проблем и без поводов – умели разделять неприязнь к барсам и любовь к внуку-полукровке.

Конечно же, Илларион не собирался увольняться со службы, терять погоны и переходить на скучную работу инспектора. В министерство улетел запрос о переводе, подкрепленный справками о состоянии здоровья Братислава. Где-то там, в верхах, проявили невиданную щедрость и предложили целых три варианта на выбор. Думать пришлось самому – при родителях нельзя было упомянуть, что им с сыном обязательно нужен круглосуточный детский сад. Илларион поднял на уши всех воспитателей, нянь и соцработников Хвойно-Морозненска и получил наводку на садик-пансион в Ключевых Водах. Семейство рысей проживало в пригороде, предлагало услуги частного детского сада медведям, лисам и редким на юге собратьям – в основном, командированным на длительный срок. Иллариону понравился и огромный тенистый двор с детской площадкой, и светлый дом с верандами и кучами игрушек. Плата кусалась, но у него имелись кое-какие сбережения, да и съемное жилье в Ключевых Водах должно было частично оплачивать министерство – после того, как он прослужит на новом месте три месяца.

Выкричавшиеся родители фотографии детского сада оценили на «отлично». О круглосуточном пансионе Илларион предусмотрительно умолчал, и начал напирать на то, что Брайко будет полезно общаться с медвежатами и лисятами.

– Ларчик, а вдруг ему это разонравится через пару недель? – хмурился папа. – Здесь, когда ему надоедает ходить в детский сад, ты привозишь его к нам, и он проводит сутки как хочет. Не желает ни с кем разговаривать – превращается и прячется под кроватью. Мы никогда его не ругаем и не выманиваем, мы понимаем, что он немножко барс, и ему требуется уединение. А что ты будешь делать там?

– Платить воспитателям за то, что они не будут его ругать и вытаскивать из-под кровати, – спокойно отвечал Илларион. – Я им писал. Им прекрасно известны привычки и потребности древесных барсов. У омеги опыт работы в интернате, он пять лет возился с барсятами – отказниками и изъятыми. Его сидением под кроватью не удивишь.

– Почему он уволился? – встрепенулся папа.

– Они переехали, потому что у альфы редкая форма хронического гастрита. В Ключевых Водах есть источник лечебной минеральной воды, идеально подходящий для кошачьих. Вода теряет свои свойства через сутки, ее не транспортируют и не хранят. Они ездили в Ключевые Воды дважды, когда у альфы было обострение, а потом решили перебраться поближе к источнику, для профилактического лечения. Переехали и открыли детский сад – зарабатывают, чем умеют.

Родители тщательно изучили все рекомендации и характеристики, и сочли ключеводских рысей достойными доверия. Главный барьер был взят. Иллариону запретили даже думать о переезде в Лисогорск или Новозарянск – только в Ключевые Воды. Это поставило на дороге очередное препятствие. Глава городских огнеборцев Матеаш Зонк не брал в штат оборотней, не сильно-то скрывая, что ему не хочется давать сотрудникам дополнительные отпуска и лишний раз перестраивать графики. Оставалось надеяться, что министерский приказ о переводе усмирит недовольство будущего начальника. Возьмет на службу, чтобы не перечить вышестоящим, а дальше Илларион как-нибудь справится – он всегда нормально ладил с людьми, умел договариваться о подмене на отпуска и честно отрабатывал чужую помощь.

Перед отъездом он попытался известить Бориса. Сначала по телефону – со своего и с чужих номеров, потому что барс не брал трубку. Пришлось потратить один выходной. Илларион долго раздумывал, везти ли на заимку Брайко, поверил предчувствиям, не взял, и не зря – Борис не пожелал разговаривать. Возможно, напугал бы сына до заикания – мало кому понравится, когда разъяренный древесный барс прыгает на капот машины, яростно воет и царапает лобовое стекло. Илларион сдал назад, за границу участка. Приоткрыл окно, скороговоркой сообщил об отъезде и пообещал присылать фотографии. Борис недовольно рыкнул, мотнул головой и скрылся в лесу. Илларион истолковал это как отцовское благословение: были бы возражения – превратился бы, сказал «нет». Не сказал – считай, промолчал. А молчание – знак согласия.

В отдел кадров они с Братиславом поехали прямо из ключеводского аэропорта – Илларион забрал со стоянки арендованную машину, закинул в багажник сумку и рюкзак, и двинулся навстречу судьбе. Сын, выспавшийся в самолете, сначала с интересом поглядывал в окно, а потом заскучал – юг не предложил им ничего нового. Такой же мартовский снег, сырой морозец – температура была плюсовой, но холод чувствовался – и унылая серость. К городскому управлению и части Илларион добрался, тщательно сверяясь с навигатором, с трудом нашел свободную стоянку, осмотрел заснеженный парк, аллеи, ведущие к пятачку-площади и двум часовням – на карте место было обозначено как площадь Двух Алтарей – и повел Брайко к длинному громоздкому зданию из темно-красного кирпича, вытянувшемуся вдоль парка и улицы. Внимание привлекли яркие пятна на доме напротив. Первый этаж небольшого особняка занимал кафетерий с верандой, пустовавшей по случаю холодной погоды. Алеющие буквы «Пирожок – друг оборотня» и фото огромной тарелки с блюдом аппетитной выпечки вызвали желание перекусить.

– Хочешь кушать? – спросил Илларион, наклоняясь к сыну. – Если хочешь, сначала зайдем в кафе, что-нибудь съедим.

Братислав долго смотрел на большую куклу-официанта у входа – на боку у услужливой рекламной фигуры висел противогаз, а на подносе стоял огнетушитель – и ответил:

– Нет. Хочу домой.

– Потерпи немножко. Я отдам документы, и поедем домой, – сказал полуправду Илларион.

В управлении ему повезло. Он столкнулся с Матеашем в холле, сразу же был опознан, и вручил бумаги кадровику без долгих разговоров – о министерском приказе уже знали все до единого, вероятно, и обсудили за спиной не один раз. Как же. Рысь. Отец-одиночка. Диковина.

Тьфу.

– Пойдем, – Матеаш взглянул на скрипящего Братислава, открыл дверь на улицу. – Поболтаем в неформальной обстановке. Кофе пьешь?

Илларион кивнул, ожидая подвоха. Они перешли через дорогу, к заинтересовавшему Брайко официанту и дружелюбно-пирожковому кафетерию. Илларион пропустил Матеаша вперед, позволил сыну потрогать огнетушитель на подносе, и вошел в зал, пропитанный вкусными горячими ароматами. Есть захотелось невыносимо, и он понадеялся, что не опозорится бурчанием в животе. Братислав недовольно фыркнул, замотал головой. Перед сыном было стыдно – за обман, за доставленные неудобства – и Илларион дал себе слово в ближайший месяц потакать всем его капризам. Если, конечно, удастся уговорить его остаться в садике, чтобы выйти на службу. О самом худшем варианте он старался не думать, утешая себя мыслью, что дома его на прежнее место возьмут – просто придется пережить град издевок.

Услышав вопросы: «Почему ты не состоишь в браке?» и «Где второй отец?», Илларион постарался не лязгнуть зубами. Он прикладывал недюжинные усилия, но так и не смог доставить беременного Бориса в мэрию и заключить брак – барс категорически отказался от формальностей и велел ему забирать ребенка просто так, без возни с бумагами. Или отдать в интернат.

Разумеется, Илларион Братислава забрал – именно ради этого он у Бориса в ногах валялся, уговаривал больше не пить травки и родить. И даже добился того, что в свидетельство о рождении были вписаны оба отца – это делалось без личного участия Бориса, поэтому обошлось без препятствий.

Уверениям Иллариона, что в льготном графике работы он не нуждается, Матеаш поверил – или сделал вид, что поверил. Кто его разберет. Но выход на службу со стажировкой и испытательным сроком разрешил, а остальное было неважно. Илларион собирался работать как все, сутки-трое, потому что арендная плата за приглянувшийся ему дом была достаточно высока. При компенсации от министерства – подъемно. Без нее – нет. А до компенсации надо еще дожить. Купить машину, кучу мелочей, потому что в контейнер с вещами, который приедет из Хвойно-Морозненска, нельзя было впихнуть все и сразу. И не отказывать Брайко в игрушках и развлечениях – потому что он дал себе слово его побаловать.

Из кафетерия Илларион вылетел как ошпаренный – чувствовал, что Братислав вот-вот зайдется в крике, поэтому отказался от заманчивых пирожков и порции печенки, и побежал к машине. Да и волчьи взгляды напрягали. Но кусок бы в горло пролез, поперек не встал. Не родились еще те псы, которые испортят рыси аппетит.

Услышав писк сигнализации, сын оживился. Перестал недовольно скрипеть и спросил:

– Домой?

– Домой, – ответил Илларион, не зная, что он будет делать, если хозяева не ответят на его звонок или новое жилье им не понравится.

Понятно, что придется останавливаться в гостинице. Но как это объяснить Братиславу, который будет думать, что папа ему соврал?

Набирая номер, Илларион просунул руку под форменную куртку и рубашку, сжал плетеный талисман и попросил помощи у Кароя и Линуша. Услышали ли его боги-близнецы, кто из них смилостивился – Карой, покровитель альф, или Линуш, заботившийся об омегах и маленьких детях – неизвестно. Удача повернулась лицом, и хозяева приглянувшегося ему дома согласились приехать для встречи прямо сейчас. И даже заохали, узнав, что Илларион с сыном нигде не остановились после перелета – «немедленно выезжаем, через двадцать минут будем на месте».

Определенную роль при выборе играло то, что этот дом сдавали лисы, а два других, более-менее подходящих – волки. Илларион понимал, что ему так или иначе придется поддерживать рабочие отношения с псами, но вселяться в волчье жилище не хотел. Во время поисков ему попадалось заманчивое объявление – сдавали хороший дом в этом же переулке. С участком в два раза больше, с гаражом, а не навесом для машины, и с бассейном. Прекрасно было все, кроме арендной платы. Илларион три дня высчитывал, можно ли снять дом с бассейном и жить не впроголодь, а потом сомнения разрешились сами собой – дом с большим участком кто-то перехватил, лишив его возможности поторговаться.

Навигатор не подвел. Илларион проехал по проложенному маршруту, убедился, что путь от городского управления к месту назначения занимает около пятнадцати минут – без пробок – и свернул с оживленной улицы Полевой на узкую дорогу со свеженьким асфальтом. Переулок Насыпной был коротким, нужный номер нашелся быстро. Порадовало то, что шум автомобилей немного стих – жить прямо рядом с магистралью не хотелось.

Илларион осмотрелся и признался себе, что разочарован. На фотографиях забор скрывала копна зелени, по стенам дома, закрывая окна, ползли какие-то вьющиеся цветы, уличный палисадник и деревья на участке радовали глаз и сердце. Сейчас кирпичное строение выглядело уныло, двор покрывал раскисший грязноватый снег, а рядом с протоптанной дорожкой отпечатались волчьи следы. Мелкие – вероятно, бегал щенок.

Вдали, в конце переулка, просматривались ворота с гербом. Судя по отметке на карте – тот самый госпиталь МЧС, который упомянул Матеаш. Возле казенного здания дорогу обрамляли пирамидальные тополя. Без листвы они напоминали лысоватые метлы, воткнутые в землю гигантом-садовником. Ветки и тянувшиеся вдоль улицы провода были обсижены хрипло каркающими воронами.

– Вот и приветственный хор, – пробормотал Илларион.

Это можно было счесть знаком судьбы, ответом кого-то из близнецов на просьбу. Дома, в Хвойно-Морозной области, вороний крик оповещал о начале весны, приглашал оборотней на праздник, частенько заканчивавшийся лесными свадьбами. Шесть лет назад, в апреле, Вороний праздник помог Иллариону умилостивить Бориса – барс принял пакет печений-птичек из ведомственной столовой и впустил его в дом. Правда, через три года окончательно вышвырнул и запретил возвращаться. Но в этом Илларион не винил никого – ни Кароя, ни Линуша, ни столовскую выпечку, ни ворон.

Братислав дернул ручку, показывая, что хочет выйти из машины.

– Ты не проголодался? У нас есть бутерброды, дедушка тебе положил подарок от зайчика. Может быть, пожуешь?

Сын замотал головой и с удвоенной силой атаковал ручку. Илларион сдался и помог ему выйти, надеясь, что свернувшая в переулок машина предвещает встречу с хозяевами. Он угадал – из припарковавшегося белого седана выбрались два говорливых лиса, которые хором осыпали комплиментами и его, и Брайко. Сын зашипел, когда к нему попытались протянуть руку, но в дом идти согласился – побежал вперед, бороздя сугроб и зачерпывая снег широкими голенищами сапожек.

– Котел включим, и комнаты тут же прогреются, – пообещал альфа Елисей. – Я приезжаю, раз в два дня протапливаю, сырости нет, не сомневайтесь. Смотрите. У соседнего дома к участку примыкает глухая стена. В окна к вам никто заглядывать не будет. С улицы летом зеленью все заплетает.

Кодовый замок щелкнул, впуская их во двор.

– Вот навес для машины. Вот веранда, через нее вход в дом. Сад тут хоть и небольшой, но плодоносный. Черешня хорошая, темная, мы ее каждый год на компоты собираем. Груша летняя, мелкая, вкусная. Слива и грецкий орех. И виноград. А это дорожка к беседке. Там мангал, летом шашлыки можно жарить.

Илларион кивнул, вслед за омегой вошел в длинную прихожую, помог сыну разуться, быстро снял ботинки и заглянул в первую комнату – огромную кухню-столовую. Поначалу он больше принюхивался, чем смотрел. Когда убедился, что дом пахнет свежей краской, деревом, пыльной тканью и совсем немного лисами, успокоился.

Все оказалось знакомым и привычным. Такая же двуспальная кровать, как у него в квартире, такой же диван в гостиной, как у родителей, такие же однотонные светлые обои, типовые шкафы, стеллажи, кухонная посуда. Все из сети гипермаркетов, снабжавших товарами для дома огромную страну – от севера до юга. Не хватало только двухъярусной кровати-домика с горкой, любимой мебели-игрушки Брайко.

– Нравится здесь? – спросил он у сына, присаживаясь на корточки. – Поедем смотреть что-то еще? Или поживем? Если разонравится – переедем, найдем что-то другое.

Брайко деловито вышел в прихожую, выглянул на веранду. Осмотрел заснеженный сад, вернулся, влез на подоконник, проверил вид на улицу. Спросил:

– Где моя кровать?

– Привезут, – пообещал Илларион. – Ты же помнишь, что я ее разобрал и отвез на вокзал. Мы прилетели самолетом, а она едет поездом. Выберешь другую кровать, поспишь на ней, чтобы хорошенько по домику соскучиться.

Сын воспринял его слова очень прямолинейно. Прошелся по комнатам, влез на застеленную покрывалом односпальную кровать в самой маленькой спальне, закрыл глаза и мгновенно уснул – прямо в верхней одежде. Илларион счел это знаком судьбы, осторожно снял с Брайко куртку и шапку, и заговорил о заключении договора.

Он честно предупредил хозяев, что может вернуться в Хвойно-Морозненск по семейным обстоятельствам – если не приживется. И найти себе другой дом, если в этом им с сыном будет неудобно.

– На первый взгляд меня все устраивает. И две спальни, и то, что у вас одна комната стоит свободная, без мебели. Я уже писал, что мне надо будет собрать кроватку-домик, которая приедет в контейнере.

– Никаких проблем, собирайте. Ненужную спальню закроете. Мебель мы увозить не будем, некуда. В крайнем случае, если вам комната понадобится под кабинет, разберем ненужную кровать, спинки и боковины спрячем в кладовку, а матрас поставим где-нибудь, чтобы не мешал.

За разговорами заварили чай. Илларион вытащил из рюкзака бутерброды, мысленно поблагодарив папу за предусмотрительность. И пакет пряников пригодился, и вафли – он честно оставлял долю сыну, не зная, когда они смогут сходить в магазин.

– Магазин до десяти, – охотно ответил Елисей на его вопрос. – До Полевой полтора квартала пройдете, свернете направо, через два дома увидите. Марина иногда раньше закрывает, лучше прямо до десяти не тянуть. В девять всегда открыто. Еще «Овощи-Фрукты» в другой стороне, почти рядом с банком, но они до восьми, а то и раньше закрываются. У них основной расчет на то, что кто из офисов и с фабрики домой идет, картошку на суп покупает или кабачки на жареху. А в продуктовый со всех окрестных кварталов ходят. У нас тут тихо, спокойно, все друг друга знают. Десятилетиями живут, в одном и том же магазине хлеб и сахар покупают, поздравляют друг друга с праздниками, и сливы на вишню меняют, чтобы варенье варить. Сдаем мы – потому что в старый родительский дом переехали, он поменьше. И Никанор сдает – на другой стороне дом, чуть ближе к госпиталю.

– Видел объявление, – кивнул Илларион. – Но его сняли до того, как я успел поторговаться.

– Не знаю, кому он сдал, не говорили еще соседи. Если будут шуметь-мешать, кто-нибудь сразу участковому пожалуется. Вразумят. Говорю вам – у нас тут тихо. Ни пьянок, ни гулянок, ни музыки на весь квартал. Шашлыки летом жарят, дым бывает. Но с мерами предосторожности – мангалы, обустроенные площадки, бочки с водой под рукой. Пожаров не случалось, Хлебодарный миловал.

– Это хорошо. Не хотелось бы брать работу на дом.

– За госпиталем маленький пляж. Летом можно на речку ходить, если на море уезжать не будете. Берег песчаный, тень от плакучих ив. Городские власти долго воевали, купаться запрещали, а потом поняли, что привычку не переборешь. Расчистили дно, поставили спасательную вышку, причал с моторной лодкой, туалет и пару раздевалок. Большой пляж ниже по течению, в основном народ туда выбирается – там и кафе, и парк рядом. А сюда те, кому с детьми окунуться без лишних расходов.

– О! – Илларион спохватился. – А кафе какие-то поблизости есть недорогие? Или столовая? Я готовлю, но не каждый день, мы с Брайко часто где-нибудь обедаем.

– Прямо рядом ничего нет, – разочаровал его Елисей. – Чуть дальше, по Полевой, и сквер с детской площадкой, и торговый комплекс. И стадион – вокруг него тоже кафе. Ехать десять минут. Места для парковки всегда найдутся.

– Понятно.

Илларион знал, что город он изучит быстро – сначала будет в новинку, а потом при еженедельных объездах для проверки проездов для спецтехники и пожарных гидрантов, улицы намертво в память впечатаются.

«Где-нибудь найдется подходящая кормушка. Или доставку будем заказывать».

Лисы захлопотали, показывая ему кладовки, стиральную машину, отопительный котел, кухонную утварь. Выдали постельное белье, подушки, сняли с антресолей теплые одеяла.

– Весна очень холодная, – пожаловался Елисей. – Середина марта, а снега навалило, как не в каждую зиму бывает. Вы же, наверное, за теплом сюда ехали?

– Да, – вежливо ответил Илларион, которого пустопорожние разговоры начали утомлять.

– Не волнуйтесь, холода ненадолго. У нас обычно абрикосы в конце марта зацветают. В этом году позже начнут, в апреле. А потом солнце припечет, и будет все сразу – и сирень, и жасмин, и майская шелковица.

– Хорошо бы.

Илларион надеялся, что лисы, получившие деньги, покинут дом без лишних вопросов о его личной жизни. Не повезло. Видимо, самое вкусное оставили на десерт.

– Если второй папа вдруг надумает приехать, разместитесь без проблем, даже если вам отдельные спальни нужны будут.

– Он не приедет, – включая дежурную улыбку, сообщил Илларион. – У него большой дом, хозяйство, и он не любит жару. Я смог оформить служебный перевод, потому что врачи порекомендовали перевезти Брайко на юг. Поэтому мы будем жить вдвоем.

Удовлетворив любопытство еще десятком вопросов, хозяева отбыли. Илларион, удивленный навалившейся на него тишиной – «кто бы мог подумать, что два лиса шумят как стая рысей на вечеринке?» – сходил за сумкой, перерыл ее в поисках продуктов, убедился, что больше никаких подарков от папы и зайчика нет, и задумался. Брайко спал, его тоже тянуло прилечь: не столько из-за разницы во времени – всего-то два часа – сколько из-за перемены климата и суматохи, связанной с перелетом.

«Сейчас шесть вечера, – сверился с часами Илларион. – Дома четыре. Я бы будил Брайко после обеденного сна, чтобы вовремя уложить вечером. Надо его растормошить, сходить в магазин. А потом покормить, искупать и усадить смотреть мультфильмы. Когда уснет, тогда и уснет. Так и сделаю. Только сначала сфотографирую дом и отправлю сообщение отцам».

За окном, в вечерней темноте, каркнула невидимая ворона. Илларион спохватился и достал из сумки вежу, которая попалась под руку при поиске пищи. Он взвесил на ладони маленькое декоративное жилище – четырехугольную пирамиду с усеченной вершиной. Завернутый кусок двери-шкуры позволял рассмотреть две фигурки, сидевшие в веже. Конусы с шариками-головами походили и на котов и на двуногих – в зависимости от полета фантазии смотрящего. Вежи бывали разными, некоторые ценились как произведения искусства или служили магическими талисманами – если их заговаривали на прибыток или приплод. Илларион держал в руках типовую поделку, стандартный подарок, который ему вручили в ЗАГСе при выдаче свидетельства о рождении Брайко. Изначально в веже сидели два больших конуса с шариками и один маленький. Два родителя и ребенок. Одну из больших фигурок Илларион выковырял и выбросил в порыве злости. Потом пожалел, но что-то исправлять или покупать новую вежу не стал. Зачем пускать пыль в глаза?

Он поставил вежу на подвесную полку – сойдет за подобие красного угла – побродил по комнатам, выбирая выгодные ракурсы, а потом плюнул и кое-как отснял кровати и кухонную посуду – на радость папе.

«Как ни старайся, отцу таким отчетом не угодишь», – подумал Илларион, удаляя совсем расплывчатые фото.

Если папа не одобрял переезд, не желая терять контроль над жизнью сына и внука, то отец считал, что этим действием Илларион хоронит себя заживо. При первом же заявлении: «Я хочу пожить на юге» случился неприятный разговор.

– Ты собираешься уехать туда, где нет котов-омег.

– Ну и что? – удивился Илларион. – Я и тут ими не сильно-то интересуюсь. Какая разница, есть они там или нет?

– Тебе надо искать подходящего омегу. Нельзя жить на подавителях и все свободное время посвящать ребенку. Для альфы это ненормально. Ты должен создать семью.

– Давай не будем применять слово «должен» к моей личной жизни, – закипая от злости, попросил Илларион. – Ты прекрасно знаешь, что никто из моих знакомых омег не горит желанием воспитывать Братислава. Три-четыре встречи, а потом проскальзывает намек, что его надо отдать в интернат – «он же наполовину древесный барс, ему трудно жить в обществе». Это наглая ложь. У Брайко есть капризы – как у всех детей. Он нормально социализирован. Изредка ищет уединения, но это неудивительно – мне тоже иногда хочется убежать с семейного праздника и спрятаться под кровать. Просто никому не нужен альфа с прицепом. Мне в открытую говорили, что это обделит вниманием общих детей.

– Ищи того, кто согласится. Такие были, не делай вид, что всех пугает Братислав.

– Были, – согласился Илларион. – Проблема в том, что они не вызвали у меня физического желания и приязни.

– Ты как будто специально выискиваешь чужие недостатки – этот не хорош, этот не пригож. А теперь еще и бежишь куда подальше. Братислав вырастет, спохватишься, что живешь один, в чужих краях, растратив здоровье на блокираторы гона, и что тогда?

– Тогда и подумаю. Оставаться здесь, чтобы искать отчима для Брайко, не собираюсь.

– Это ненормально, – в очередной раз повторил отец. – Ты взял на себя роль омеги.

– Нормально, – огрызнулся Илларион. – Я этого хотел.

Он действительно этого хотел – не роли одинокого омеги, а забрать в свой дом своего ребенка. Еще не зная, что это будет Братислав, маленький альфа: все равно, кого – хоть омегу, хоть бету. Борису это было не нужно. Ему и сам Илларион сгодился постольку-поскольку: унимал потребности тела в течку, не сильно путался под ногами, после скандалов сразу уезжал, не пытаясь обосноваться в доме. У Бориса не было понятия «мы», он терпел альфу-рысь, проявляя изрядную снисходительность – для древесного барса. Винить его не имело смысла – он Иллариона не приваживал, не заманивал. Принимал на пару дней, и прогонял, когда злость на вторжение в личное пространство достигала критической точки.

Ни отцы, ни родня не желали понимать – Борис мог бы вообще ничего не говорить о беременности. И, уж тем более, не соглашаться рожать. Все родственники, как один, подходили к ситуации с мерками рысей, где прибавление в семействе начинало радостно обсуждаться заранее, еще до появления ребенка. Илларион, пообщавшийся со специалистами из Федеральной Службы сохранения популяции древесных барсов, оценивал положение дел иначе. Борис сделал ему одолжение, выносив и родив ненужного ему котенка. Вся ответственность ложилась на плечи Иллариона, и жить надо было так, чтобы выросший Братислав не предъявил ему претензий, не чувствовал себя ущербным и ненужным – даже если ради этого придется жертвовать своими интересами.

«Здесь, среди волков, никому не будет дела – рысь, барс или брысь. Все коты – экзотика. Без пристального внимания к длине хвоста и размеру кисточек на ушах».

Прежде чем отправить сообщение, он вышел на веранду и прислушался. Шум машин на Полевой, карканье ворон, заливистая волчья перекличка, в которой он не понимал ни слова. Илларион тихо зашипел, сбрасывая накопившееся раздражение – все-таки лисы родня псов, хоть и прикрытая другой шубой.

Неподалеку скрипнула дверь.

– Вить! – крикнула женщина, растягивая единственную гласную в сокращенном имени. – Ви-и-и-ть! Сбегай за хлебом! И соли купи пачку.

«Ну и ладно, – подумал Илларион, делая шаг в дом. – Не приживемся – не расстреляют. Всегда можно вернуться к родителям под бок».

Глава 2. Алмаз. Взрослая жизнь

Имя, данное при рождении – Здравомир – не спасло сына от хворей. Алмаз не сразу понял, что Здравко не подходит оленье молоко – традиционный прикорм котят-барсов. Сын истошно орал после еды, маялся животом и слабел быстрее, чем рос. Просьба привезти коровье молоко из города вызвала у мужа приступ ярости. Пепельник сдержался, не тронул их с сыном ни когтем, ни пальцем, только выл и орал, пугая оленей и мелкую живность, обитавшую вокруг заимки.

Алмаз, мало на что надеясь, повторил просьбу отцу – в его ежемесячный визит. Получил равнодушный ответ: «Или привыкнет, или подохнет. Мне больной внук не нужен». Пришлось выкручиваться, изобретая блюда из имеющегося набора продуктов – без оленьего молока. Алмаз ловил куропаток и рыбу, варил бульоны и студень с ягелем, почти несладкие кисели – тот же ягель, крахмал и замороженные или свежие фрукты. Здравко ел неохотно, продолжал худеть и плакать, Пепельник злился, требовал: «Заткни его, чтобы я этого писка не слышал!», но уйти в город не позволял. Следил, дважды возвращал, пресекая попытки сбежать с котенком в зубах. Со временем начал оставлять Здравко в заложниках, отпуская Алмаза на охоту и сбор ягеля или ягод на полдня. Страх, что Пепельник сделает с сыном что-то плохое, обессиливал. Охота и рыбалка не удавались. Алмаз все чаще возвращался без добычи, кормил и долго укачивал капризничающего ребенка, задремывал, стараясь не проваливаться в глубокий сон. Чтобы на следующий день повторить те же самые действия: охота, рыбалка, готовка, нянченье, тревожное забытье.

Отец в каждый свой приезд повторял: «Радуйся, что я тебя хорошему альфе отдал. И тебя, и ребенка терпит. Не бьет». Алмаз кивал, опасаясь перечить не просто старшему родичу – шаману! – и каждый раз думал, что Пепельник не бьет его только из опасения навлечь на себя гнев отца. Муж не блистал умом, это было заметно. Зато отличался исполнительностью. Если бы Алмаз знал, какие Пепельнику выдали инструкции, жить было бы намного легче. Но он ничего не знал. Шарахался, услышав громкое слово, вздрагивал при резком жесте – все время ждал подвоха.

Временами, когда бесконечный страх разжимал когти, Алмаз понимал – происходит что-то странное. Он прекрасно помнил свое детство: жил то на заимке у отца-омеги, то в интернате. Знал ли он, что его отец-альфа – шаман? Знал. На праздниках, когда древесные барсы, собиравшиеся возле тайного святилища, молили Кароя и Линуша о богатой добыче и легкой зимовке, ждали изъявления их воли, отец одарял его дополнительным прикосновением ко лбу, проговаривал: «Да пребудет с тобой благость». Иногда Алмазу приходилось добираться домой одному, потому что отец-омега покорялся воле альфы, оставался рядом с ним, чтобы утолить голод тела. На заимку к отцу-омеге отец-альфа никогда не приезжал, про Алмаза сказал: «Он мне не пригодится, омеги дар не наследуют». Не любил, не баловал, не обижал – нормальное отношение для древесного барса.

В школе Алмаз учился урывками. После весенних дождей его забирали, используя как рабочие руки по сбору напитавшегося водой ягеля – это был основной заработок отца-омеги, сдававшего ценное сырье на заготовительный пункт. Летом и ранней осенью надо было запасать ягоды, рыбу и птицу. Зимой Алмаза отправляли в интернат, чтобы сэкономить припасы, а весной, после первых проталин, начинался новый круг забот.

Психолог и сотрудник Федеральной Службы сохранения популяции древесных барсов пришли к нему незадолго до вручения аттестата о среднем образовании – выданного из жалости и пестревшего натянутыми тройками. Расспросили о планах на будущее, выяснили, что у него нет ни целей, ни определенных желаний, и предложили два варианта на выбор. Он мог получить государственную субсидию на строительство отдельной заимки, а мог остаться в городе, устроившись на работу. Алмаз осторожно сообщил человеку и рыси, что у него нет никакой профессии. И он не уверен, что сможет работать на каком-нибудь заводе или на стройке – там слишком много других оборотней и людей.

– Ваш преподаватель по народным ремеслам дал вам превосходную характеристику. Мы можем предложить вам место в научно-фольклорном Центре, созданном для сохранения национальной культуры барсов.

Звучало красиво, а на самом деле Центру требовался простой ремесленник, который будет изготавливать сувениры для ЗАГСов и туристов. Платили немного, зато предоставляли жилье в коттеджном поселке, питание в столовой, прикрепляли к спецполиклинике и обеспечивали любыми лекарствами по назначению врача.

Алмаз хорошо подумал и выбрал город. Он не любил толпу, старался не заходить в торговые центры, кинотеатры, лишний раз не гулял по шумным улицам. Но и не испытывал неприязни ни к людям, ни к рысям, ни к другим барсам – спокойно общался один на один, мог посидеть в небольшой компании. Его тревожила мысль, что однажды природа возьмет свое, и ему придется искать более-менее подходящего альфу. Алмаз избегал прикосновений, с недоумением смотрел на рысей, которые постоянно тянулись друг к другу, бодались лбами, терлись носами и мурлыкали, не стесняясь посторонних. Он представлял себе знакомых барсов – на его потоке учились пятеро альф – и сомневался, что захочет кого-то потрогать без серьезного повода. И барс не подталкивал его искать подходящее дупло, чтобы подманивать призывным воем альфу – ограничивался беготней по лесопарку и окрестностям поселка.

Четыре года, прожитые в одиночестве, стали лучшим временем в его жизни. Он довольно быстро нашел себе дело по душе – изготавливал вежи, приманки для благоволения Линуша, обещающие приплод в семье. Плетеные талисманы ему не удавались – выходили кривыми и косыми, с некрасиво торчащими нитями. А первая же вежа получилась аккуратной, руки сами налепили кисточки на треугольных ушках фигурок, и куратор улыбнулся: «Ой, какие милые рыси! Надо будет для знакомых оставить».

Воодушевленный Алмаз начал разыскивать литературу, наткнулся на серию этнографических статей, переслушал кучу аудиофайлов и однажды осмелился прочитать над вежей наговор. Потом еще один, потом сразу два – на изгнание семейных раздоров и легкий окот. Его перестали устраивать казенные материалы. Брал их как основу, занимался дополнительной обработкой – спасибо записям этнографов – вязал кисти для входных проемов, плел пояса для фигурок, варил рыбий клей.

Появились первые заказы. Двое рысей попросили вежу на третьего ребенка, полярный лис – на мир да любовь в семье. Заместитель директора Фонда влез без очереди, умоляя срочно сделать вежу на приплод и легкий окот – для сына-омеги. Алмаз выполнял пожелания и почти забросил работу для ЗАГСов. Ему говорили: «Сувенир любой ремесленник склеить может. А твои вежи работают. Грех растрачивать силу на казенные подарки».

Шло время, Алмаз выслушивал добрые слова от незнакомых рысей, полярных лисов, и даже однажды получил письмо с юга, от пары пещерных медведей, которым кто-то прислал северный подарок. Благодарностям он верил и не верил. Может быть, в его вежах действительно теплилась искорка магии. Все-таки, сын шамана. У ближайшей родни, снежных барсов, обитавших в Ирбисском округе, ведуны-омеги иногда занимали видное положение в обществе – это у древесных барсов ничего подобного не бывало.

Он жил, не строя планов на будущее. Пил подавители, не чувствуя ни малейшей склонности обустраивать дупло, чтобы зазвать туда альфу, и обзавестись потомством. Нарезал оленью кожу для веж, мастерил наряды конусам-обитателям, читал наговоры и носил плетеный оберег, не забывая по утрам просить Линуша о заступничестве.

Смерть отца-омеги его расстроила, но не до рыданий и многодневной скорби. Алмаз узнал об этом от сотрудника службы социальной защиты, общительного рыся-омеги Макара, получил на руки свидетельство о смерти – отца к тому времени уже похоронили – и тонкую прозрачную папку с документами. Два сертификата, подтверждающие право собственности на дом с хозпостройками и арендное владение большим земельным участком с правом выкупа. Банковское свидетельство о погашении займа, документы на машину – старенький пикап. Компенсация за трех оленей, которых забрали в государственное стадо.

Отец умер от инфаркта, это было записано в свидетельстве о смерти. Макар принес Алмазу тонкую больничную карту из трех листов и рассказал, что отец дважды обращался к врачам, категорически отказывался от госпитализации и прекрасно знал, что, оставаясь в одиночестве на заимке, увеличивает риск внезапной смерти. Может быть, не верил врачам, считал, что пугают. Может быть, положился на волю Линуша. Уже не спросишь.

Алмаз собирался съездить на заимку в Прощальную Седмицу, чтобы умилостивить домовых и лесных духов, отнести на могилу отца-омеги традиционный открытый пирог «калитку», разломить на куски, даря угощение птицам и мелкой живности. Собирался, да не собрался – и осень, и зима выдались сурово-холодными, а по работе на него свалилось столько заказов, что ни вздохнуть, ни продохнуть.

Он поддерживал контакт с Макаром – чаще перезванивался, чем встречался. Выслушивал рысью болтовню, однажды согласился на посиделки в тихом кафе и познакомился с его мужем Виктушем, крупным альфой, служившем в силовом подразделении ФССПД. В разговоре выяснилось, что семейство рысей записано в очередь на его вежу. Алмаз удивился тому, что его не попросили без обиняков, и выполнил заказ в кратчайшие сроки, не слушая возражений Макара – «что ты, я не имею права пользоваться служебным положением!». Рыси жили вместе уже пять лет, но не могли завести котенка. Алмаз подсадил в вежу один маленький конус с кисточками на ушах и подумал, что если потом захотят второго, то он добавит.

В апреле, за неделю до Вороньего праздника, Макар отвез его к нотариусу, чтобы зарегистрировать заявление о вступлении в наследство. После долгих уговоров. Алмаз противился – сам не зная чему. Тогда у него впервые появилось плохое предчувствие – не хотелось владеть ни домом, ни землей. Нотариус заверил его в том, что он единственный законный наследник: отцы не состояли в браке, других детей не было. Вернувшись в коттедж, Алмаз долго разбирался в собственных чувствах, и решил – нужно отвезти угощение. Сразу всем: и отцу, и воронам, и духам.

Он хорошо подготовился: испек пирог с рыбой, румяных птиц, вырезанных из теста. Выгладил чистый носовой платок, завязал в углы мелкие монетки, чтобы отдать плату лесу и тундре. Оформил отпуск и уехал. Добирался сначала поездом, потом бежал на лапах, таща на спине поклажу.

Отцовский дом встретил его морозной пустотой и плесенью, затаившейся в углах. Алмаз испытал щемящее чувство стыда – это он допустил, чтобы зима изгнала жизнь из жилища, не выставил заслон из тепла. Его закружил круговорот неотложных дел – мелкий ремонт, ревизия припасов, обновление лент на деревьях, разграничивающих участки. В Вороний День он старательно разложил испеченных птичек на могиле отца, долго подбирал слова, чтобы поговорить с духом покойного, но так ничего и не сказал.

Отец-альфа явился через три дня после праздника, когда Алмаз уже собирался в дорогу. По-хозяйски подогнал машину к крыльцу, прошелся по комнатам, постоял возле красного угла с плетенками, вежей и пучками сушеных трав. Оценивающий взгляд заставил поежиться. Алмаз ответил на скупые вопросы о жизни и работе, подтвердил, что ему скоро исполнится двадцать лет.

– В наследство вступил? – неожиданно спросил отец.

– Подал заявление. Сказали – когда все будет оформлено, пришлют уведомление о пошлине.

– Хорошо.

На этом разговоры закончились – отец отвез Алмаза на железнодорожную станцию в полном молчании. Высаживая из машины, знакомо коснулся лба, пробормотал: «Да пребудет с тобой благость Линуша».

Вернувшись в Хвойно-Морозненск, Алмаз постарался забыть и поездку в отцовский дом, и неожиданную встречу. Он не успевал выполнять заказы: очередь росла, как дрожжевое тесто возле печки, под мастерской и в поселке появлялись желающие заплатить больше и ускорить процесс. Алмаз от них успешно ускользал, перекладывая общение на администраторов Центра, и тихо ругал моду на свои вежи – это вынуждало работать без выходных, не разгибая спины.

В свой двадцатый день рождения он неожиданно получил кучу подарков: от начальства, Макара, соседей и заказчиков, прознавших о праздничной дате. Пришлось переступить через себя, принести на работу торт и вытерпеть чаепитие с разговорами. Не обошлось без вопросов: «Себе-то когда вежу будешь клеить? Присмотрел уже подходящего альфу и дупло?» Алмаз принужденно улыбался и неопределенно качал головой, мечтая о возвращении в коттедж, где можно будет запереть дверь и побыть в одиночестве. Желание исполнилось – он отказался от посиделок с Макаром и его мужем, провел спокойный вечер, читая копию старинной рукописи с наговорами для Вороньего праздника, и отлично выспался. Неприятности начались утром, словно переход в двадцать первый год жизни развязал накопленный мешок бед.

Появление отца-альфы и незнакомого барса возле калитки в коттеджном поселке заставило его замереть – накрыло волной плохих предчувствий, куда более сильных, чем при вступлении в наследство. Пропустил ли тогда Линуш его молитву мимо ушей или решил, что Алмаз слишком хорошо устроился, и надо послать ему испытание – не узнаешь. Отец, не размениваясь на поздравление и приветствие, сообщил:

– Собирайся, я тебе мужа нашел.

Позже Алмаз не раз думал – а как бы сложилось, если бы он не пошел? Можно было захлопнуть дверь, позвонить Макару, его мужу, вызвать или попросить кого-нибудь вызвать полицию, а потом уехать подальше – в тот же Ирбисск. Там бы отец с Пепельником до него не дотянулись. Наверное.

Можно было что-то предпринять, но он ничего не сделал. После пристального взгляда отца, проникшего в душу и перетряхнувшего все тайные помыслы, Алмаз оцепенел. Сил хватало только на то, чтобы выполнять приказы. Он собрал рюкзак, уложил в него все документы. Доехал до ЗАГСа и заключил официальный брак с Пепельником. Древесным барсам не чинили препятствий в поспешной регистрации. Поощряли, зная, что их в ЗАГС калачом не заманишь.

Оттуда, будучи уже женатыми, они с Пепельником отправились к нотариусу и в банк – под присмотром отца. Алмаз оформил доверенность на имя мужа, позволяя ему беспрепятственно распоряжаться своими средствами. Написал заявление об увольнении, оставил в отделе кадров Фонда, и уехал на заимку отца-омеги.

– У тебя дом, у него олени. Нормально заживете, – сказал отец.

Пепельник действительно пригнал на заимку приданое – небольшое стадо оленей. И привез три мешка муки. Голодная смерть им не грозила. Лес не оскудел, дарил изобилие ягод и мелкой дичи, до ягельника по-прежнему было рукой подать. Трудно было возвращаться к старому образу жизни – в городе Алмаз разбаловался – но постепенно привык, и даже радовался, слыша шепот лесных духов. Пепельник начал за ним ухаживать: красовался, с разбегу взбираясь на деревья, качался на ветках, осматривал дупла и призывно мурлыкал. Дарс-омега сначала делал вид, что не замечает альфу, вселившегося на участок, потом согласился посмотреть на большое уютное дупло, оценил выбор и начал таскать туда хвойные ветки для подстилки.

Алмаз забеременел во вторую течку – на заимке не было подавителей, цикл быстро восстановился. Родил как все древесные барсы, в отдельной постройке, без помощи врачей. Назвал сына-омегу Здравомиром, прося Линуша послать ему благополучие и здоровье, но, видимо, недостаточно хорошо молился – они жили на заимке уже второй год, под неусыпным надзором Пепельника.

Странностей, которые он не мог себе объяснить, набралось достаточно. Пепельник им не интересовался – сразу после того, как Алмаз родил, начал пить подавители. У самого Алмаза течек не было, вероятно от бесконечного страха, недоедания и истрепанных нервов. Это радовало – он не хотел делить с мужем ни дупло, ни ложе, хотя в их случках не было ничего особо неприятного. Даже кое-какое удовольствие мелькало. Наверное, как у всех.

Казалось бы – прогони раздражающего омегу и котенка прочь, как делают все альфы. Но Пепельник почему-то упрямо удерживал их на заимке. Отлучался, когда приезжал отец. Как будто сдавали друг другу вахту. Почему? Боялись, что, добравшись до города, Алмаз отзовет банковскую доверенность? Но там, на счету, было совсем немного денег. Давно бы все сняли и отпустили его на свободу. Дом? Алмаз несколько раз говорил, что готов оформить дарственную. Говорил Пепельнику, говорил отцу. Слушали, слышали, но отмахивались.

Больше у него ничего не было. Старый пикап отца проржавел и развалился, земельный участок принадлежал государству. В договоре аренды на девяносто девять лет были какие-то тонкости и сложности, но Алмаз в них вникнуть не успел – нотариус обещал ему провести детальную консультацию после вступления в наследство.

«Что с меня можно взять? – в тысячный раз думал он, укачивая хнычущего сына. – Зачем я нужен именно здесь?»

Ответ, как и прежде, не приходил. Алмаз просил помощи у лесных духов, молился богам-близнецам, но в ответ слышал только молчание. Тогда он решился на знакомую волшбу, надеясь, что она не причинит вреда сыну. В Прощальную Седмицу, последнюю неделю октября, когда Карой и Линуш со свитой духов-предков заглядывают на заимки, проверяя, хватает ли древесным барсам еды и тепла перед долгой зимовкой, Алмаз положил в очаг родильного дома толстое сырое полено и начал клеить вежу – под мокрый огненный треск и снопы искр. Он трудился пять дней – не забывая благодарить судьбу за малые милости и прося прощения у духа покойного отца. Вежа получилась тесной и скособоченной. Как раз для двоих. Алмаз вытащил припрятанную ручку, разрисовал туловища-конусы, нанося мраморные линии и темные пятна. Маленький Здравко привалился к нему под бок, насторожил круглые ушки. Себе Алмаз прилепил длинный хвост, сплетенный из нитей, срезанных с куртки Пепельника. Резал, читая наговоры на отворот и разрыв – а вдруг поможет? Готовую вежу Алмаз оставил в родильном доме. Альфы сюда даже заглядывать брезговали, а ему того и надо.

Вежа помогла или Линуш молитву Прощальной Седмицы услышал – неизвестно. Но уже через неделю, в очередной приезд отца, случились перемены. Разразился грандиозный скандал – к счастью, не затронувший Алмаза и Здравко. Пепельник выгрузил в кладовую привезенные муку, соль и сахар, сел за руль отцовского автомобиля и уехал. Отец улегся спать, через сутки перекинулся и побежал осматривать участок. Это он делал каждый раз, и дважды снисходил до разговора, напоминая Алмазу, что нужно обновлять ленты на пограничных деревьях.

Здравко, боявшийся деда-шамана до икоты, превратился в котенка, как только увидел автомобиль. Спрятался в родильный дом и отказывался выходить. Алмаз прокрался к погребу, достал немного еды и улегся рядом с сыном, грея его телом – осень вручала бразды правления зиме, двор припорошил тонкий ноябрьский снежок.

Взъерошенный и злой Пепельник вернулся через двое суток, когда Алмаз доел последнюю припасенную лепешку и скормил Здравко кусочек студня. Отец встретил его вопросом:

– Ну, что?

– Меня вышвырнули вон и велели больше не появляться! – провыл муж. – Доверенность аннулирована по подозрению в мошенничестве. В офис нотариуса явились полицейские и федералы – похоже, секретарша настучала, вызвала. Меня чуть не арестовали! Они требуют доказательств, что Алмаз жив. Хотят, чтобы он приехал, поменял паспорт и сам написал заявление на выкуп. Только так, и никак иначе.

Отец зашипел. Пепельник хлопнул дверцей автомобиля, продолжил:

– Я от них еле сбежал. Сказал, что у нас родился ребенок. Что муж не хочет везти ребенка в город и не может оставить со мной – боится расстаться.

– Ты идиот? – взвился отец. – Зачем ты сказал о ребенке? Они же теперь не отвяжутся! Будут настаивать на регистрации, пришлют сюда кого-нибудь из надзорной службы по правам детей. Это худшее, что можно было сделать! Зачем ты открывал свою поганую пасть и болтал лишнее?

– Я знаю свои права! – заорал Пепельник. – Я напомнил им о праве на уединение и частную жизнь. Сказал, что в дом они не войдут. Хоть с ордером, хоть без ордера. Я их не пущу. Буду стрелять. У меня есть право на самооборону.

– Какой же ты тупица! Я тебя отправлял упрашивать нотариуса, а не обострять отношения с федералами! Они войдут куда угодно! Ордер не проблема, а если ты начнешь залупаться, сюда пригонят силовое подразделение. Они разнесут дом по бревнышку, а потом уведомят Алмаза о том, что он случайно остался вдовцом. Как я жалею, что с тобой связался! Лучше бы подал в суд на установление отцовства!

– Лучше вспомните, что вы – шаман! Отпугните чужаков от участка! Или вы так ослабели, что лесные духи вас не слышат?

Перебранка переросла в драку. Пепельник был крупнее и сильнее, отец – опытнее. Два древесных барса схлестнулись в поединке. Победила зрелость. Отец почти придушил взбунтовавшегося зятя, а после трепки, встав на ноги, продемонстрировал, что лесные духи слышат и исполняют его желания. Сухая рогатина пригвоздила заднюю лапу Пепельника к заснеженной земле. После отцовского шепота ожила, покрылась почками, пустила корни, превращаясь в капкан, удерживающий барса на месте.

– Полежишь – одумаешься, – вынес вердикт отец. – А не одумаешься – подохнешь. Похороним, запишут как несчастный случай.

Алмаз подсматривал за происходящим в дверную щель. Здравко молча трясся, немного успокоился, когда отец уехал. Алмаз заподозрил, что это ненадолго – Пепельник, усмиренный живой ловушкой, валялся посреди двора и стонал, ворота остались нараспашку. Обычно их запирали на крепкий засов с амбарным замком.

Алмаз не поспешил на помощь мужу. Чувствовал злую волю Кароя, слышал ехидные голоса домовых и лесных духов. Внутренний голос нашептывал: «Не вмешивайся. Это не твоя война». Вежа стояла на месте, не шаталась, не падала, Здравко лежал под боком. Сейчас нужно было молиться, чтобы хватило сил защитить себя и сына, а не на чужой стороне воевать.

Он долго думал – «выйти или не выйти за едой?» – и, в итоге, просидел в убежище до возвращения отца. Шевельнулся после окрика: «Эй, Алмаз, поди сюда!», присмотрелся и остолбенел от удивления. Пастеризованное коровье молоко в тетрапаках – целая упаковка. Коробка сгущенного молока. Коробка с манной крупой и сухими сливками. Несколько пачек коровьего масла.

– Заноси, – велел отец. – И завари чай. Посидим, поговорим.

Алмаз перенес Здравко в дом, спрятал в шкафу, под ворохом тряпья, превратился и взялся за дело. Пока вскипал чайник, перетащил в кухню все коробки. Изумляясь, радуясь. Опасаясь, что отец передумает отдавать ему такое богатство.

– Кашу ему вари, а то больно тощий. Надо откормить, прежде чем в город поедем.

Отец никогда не называл Здравко по имени, но Алмаз сразу догадался, что речь идет не о Пепельнике. Он, кивнул, не задавая вопросов, и получил ответы за чаепитием – отец расщедрился еще и на длинную речь.

– В город придется съездить два раза. Сначала поменяешь паспорт. Твой просроченный, в двадцать один менять надо было, сейчас с ним ни в банк, ни к нотариусу. Поедем втроем: я, ты и твой муж. Ребенка тоже возьмешь. Заполнишь бланки на замену паспорта. Заедем в ЗАГС, сына зарегистрируете. Когда нужно будет получать, поедем сначала паспорт заберем, а оттуда к нотариусу. Выкупишь земельный участок. Ты, как наследник своего отца, имеешь право на льготную покупку. Заплатишь, сколько потребуется, деньги я дам, подашь документы на регистрацию собственности.

– А потом? – осмелился спросить Алмаз. После долгой паузы, боясь рассердить отца.

– А потом подождем, пока участок кто-нибудь захочет купить. Продашь, получишь свою долю, и будешь свободен. Понял?

Алмаз кивнул, прощаясь с промелькнувшей надеждой быстро покинуть заимку. Продать участок? Кому он нужен? Землю дают в пользование за символический налог. Ни один барс никогда не покупал у другого обжитый участок – придется потратить годы, чтобы перекрыть чужие метки и переманить на свою сторону лесных духов.

Несмотря на это, он не собирался перечить отцу. Поездка в город была благом – он мечтал о том, что бы получить свидетельство о рождении Здравко. А вдруг кто-нибудь вмешается и известит федералов? Тогда их отправят к врачам, на осмотр. Можно будет попытаться передать весточку Макару. Если рысь догадается, что Алмаз живет на заимке против воли, он поднимет на уши всех – и начальство, и силовое подразделение. Поможет и сбежать, и спрятаться. Он такой.

События завертелись с невиданной быстротой – по меркам заимки. Здравко немного отъелся, перестал напоминать скелет, обтянутый шубкой. Пепельник долго хромал – ожившая рогатина сильно повредила лапу – но не рычал, а жаловался Алмазу с нотками заискивания. По-семейному. Как будто действительно искал утешения у посланного богами супруга. Алмаз отношения не обострял, пек открытые пироги с рыбой, которую добывал муж, накрывал общий стол и даже пару раз ложился в общую постель. Пепельник старался, сделал ему приятно, и Алмаз подумал, что даже если придется прожить на заимке до конца дней, все не так уж плохо. Он знал, что бывает хуже, прекрасно знал – видел искалеченных омег на Вороньих праздниках. А они с Пепельником ни разу не дрались, и у барсов было большое уютное дупло. Многие омеги сказали бы, что ему везет, не на что жаловаться и незачем гневить Линуша.

В город поехали через месяц. Здравко пытался спрятаться, но Пепельник его поймал и сунул в мешок. Отец хмурился, потом махнул рукой, пробормотав: «Будем напирать на то, что непривычной обстановки испугался». К тому моменту, когда они доехали до отделения паспортного стола, Здравко перестал пищать. Обеспокоенный Алмаз вытащил его из мешка, спрятал под пуховик, успокаивающе замурлыкал. Котенок прижался к его груди и затих.

В казенных учреждениях к ним отнеслись предупредительно. Алмаз сдал старый паспорт, Пепельник предъявил копии документов из тонкой папки. Они получили временное удостоверение личности – Алмаз даже в руках его не подержал – и, в дружном молчании, добрались до ЗАГСа. Здравко обрел законный статус – был оформлен, как ребенок из полной семьи, с двумя отцами, состоящими в браке. Для дарсов это было редкостью, и регистратор-человек долго поздравляла их с Пепельником, радуясь тому, что они проявляют гражданскую сознательность. Никого ничего не насторожило. Им мягко порекомендовали поставить Здравко на учет у врача, а после слов отца: «В другой раз», не рискнули настаивать.

По дороге домой Пепельник повел себя странно и неожиданно – попросил отца остановиться у магазина и купить молока и сметаны для Здравко.

– Чего это ты вдруг стал такой заботливый? – криво усмехнулся отец.

– Он, когда пожрет, орет меньше, – ответил Пепельник, выдержав пристальный взгляд. – Слышать уже не могу эти вопли.

Алмаз молчал, пока они ожидали отца под магазином. Молчал дома, пока машина не уехала в ночь, а Пепельник не задраил ворота. И только когда они остались вдвоем, решился и поблагодарил – пусть духи слышат, в этих словах нет ничего криминального.

– Чепуха, – отмахнулся муж. – Он и вправду меньше орет. Ну и вообще… нам надо держаться вместе. Иначе ни ты, ни я ничего не получим.

– А что мы должны получить? – удивился Алмаз.

– Как что? – янтарные глаза Пепельника округлились. – Деньги. Деньги за участок. Он, конечно, почти все себе заберет. Но если мы будем действовать правильно, нам может достаться много. Может быть, миллион. Может быть, каждому по миллиону. Хорошо бы каждому.

Алмаз достал из погреба припрятанный пирог с рыбой, поставил на стол и начал выяснять, с какой такой радости им на голову должны свалиться миллионы. Пепельник, урча, слопал три четверти пирога, запил стаканом молока и простодушно – или обдуманно – выложил ему подоплеку земельно-заимочной интриги.

Десять лет назад, с одобрения покойного отца-омеги, участок обследовали геологи из корпорации «Ирбал». «Ирбисские алмазы». Неподалеку от Хвойно-Морозненска строился завод по огранке, и корпорация искала дополнительные источники сырья. Участок, которым владел отец на правах долгосрочной аренды, был отмечен как перспективный. На замену – другой участок большего размера – отец не согласился, но и выкупать участок, чтобы продать корпорации, почему-то не стал. Его оставили в покое – нашлись и другие месторождения, возможно, более привлекательные для разработки. Отца вновь пригласили на переговоры с участием представителей «Ирбала» и областной администрации незадолго до смерти. Приехать и поговорить он не успел. Алмазу об этом собирались сообщить после вступления в наследство, как правопреемнику. И не сообщили – потому что вмешался отец-шаман.

– Ты мне дал доверенность. Я им ответил, что мы участок выкупим и продадим. Но оказалось, что это нельзя делать сразу. Только через два года. Такой срок – по закону. И наследнику желательно жить на этой земле, иначе сделку могут оспорить. Поэтому мы сидели тут. Когда тебе выдадут новый паспорт, ты выкупишь участок, а там и корпорация подтянется. Они уже ждут не дождутся. Два месторождения оказались пустышками, сырья не хватает. В Ирбисском округе действуют экологические ограничения, не развернешься. А в Хвойном и Морозненском пока еще можно. Твой отец пообещал мне сто тысяч. Не знаю, сколько он собирается дать тебе. А я недавно подумал – мы можем получить больше. Все забирать страшно, хотя по закону мы можем, это наши деньги. Он же потом проклянет. Не хочу умирать от чахотки. Но и денег хочу. Зря я, что ли, тут два года торчал?

Алмаз заметил, что в конце пламенной речи Пепельник начал спотыкаться на словах «мы» и «наши». Можно было нажать – «а вдруг проговорится?» – но и без этого информации было с лихвой. Обдумать бы спокойно. Понять, как лучше поступить. Что делать – учитывая долю Здравко, о котором Пепельник даже не заговаривал.

– Он чуть локти не сгрыз, – зашипел муж. – Потому что в свое время не захотел оформлять брак с твоим отцом, делал вид, что шаман выше всего земного. Ну и знал, что тот сам ему деньги отдаст. А когда тот умер, наследство досталось тебе. Представляешь, как он разозлился? Шаману-альфе ничего, а какому-то омеге несметное богатство.

– Представляю, – медленно проговорил Алмаз и подлил Пепельнику еще молока – накупили много, не обопьет Здравко.

Следующий месяц, до очередного приезда отца, они прожили в относительном мире и согласии. Пепельник все-таки выболтал правду, даже расспрашивать не пришлось. Муж, несмотря на заключение брака и общего ребенка, прав на участок и деньги не имел – по закону об охране имущества древесных барсов-омег. Алмаз мог выделить ему долю, обещанную отцом, а мог послать подальше, оставив несметные богатства себе и Здравко. Причину откровенности Алмаз тоже понял. Пепельник боялся, что отец ему ничего не даст – после наделанных глупостей и внезапного бунта – и пытался подстелить охапки ягеля со всех сторон. Там не заплатят, авось тут что-нибудь обломится. Он и за Алмазом ухаживал и ребенка делал из тех же соображений, по собственной инициативе – привязать к себе хотел покрепче, выцарапать хотя бы крохи денег через адвоката, если шаман его выставит с заимки после какой-нибудь ссоры.

За день до приезда отца Алмаз пообещал:

– Если что… если вдруг что – я тебя не обделю. Но и ты мне помогай.

– Заметано, – кивнул Пепельник. – Будем держаться вместе. Мы же семья.

Алмаз вспомнил хвост из ниток, заговоренный на разрыв, и подтвердил:

– Да. Семья.

Следующая поездка поначалу была копией предыдущей. Здравко усадили в мешок. Отец скривился: «Оставьте его здесь, ничего с ним за день не сделается, дом протопленный», но Алмаз сказал, что могут спросить, с кем оставили, и придраться, а Пепельник его поддержал и поймал сына. Выполняя обещание о помощи.

В машине сердце колотилось так, что чуть ли не выпрыгивало из груди. Алмаз чувствовал, что лед тронулся. Как будто среди зимы – в двух шагах от Вьюжной Недели и визита Снежного Деда – запахло самой настоящей весной. Он выудил Здравко из мешка, прижал к себе, прежде чем подняться по ступенькам в здание паспортного стола. Дошел до нужного кабинета, удивляясь пустоте коридоров – «неужели все уже начали праздновать?» Он поднял руку, чтобы постучать – отец и Пепельник стояли за спиной, охраняя и не позволяя сбежать – но не успел проделать незамысловатое действие. Двери кабинетов открылись, из них вышли рыси в бронежилетах и экипировке, технично оттеснившие Алмаза в сторону. Из кабинета выскочил Макар, обнял его за плечи, мурлыкнул завизжавшему Здравко – «все хорошо, не бойся, все хорошо!» – и громко спросил:

– Пойдешь со мной или с ними?

– С тобой, – быстро сказал Алмаз. – Я хочу уйти. Только мужа не трогайте. Не бейте. Он… он отец моего ребенка. И у нас было уютное дупло.

Пока он договаривал, отца с Пепельником уложили физиономиями в пол. Один из альф-рысей приподнял затемненный щиток шлема и пообещал:

– Я его просто на пятнадцать суток закрою. До выяснения личности.

Алмаз узнал Виктуша, кивнул, и пошел вслед за Макаром. Не зная, куда его ведут, но полностью доверяя – не представителям федеральных властей, а альфе и омеге, которые хотели котенка, таскали друг у друга куски из тарелок, любовно мурлыкали и терлись носами прямо в кафе, не стесняясь людей, Алмаза и других рысей. От Макара пахло казенным кабинетом, бензиновой пылью, Виктушем, и – совсем чуть-чуть – рысенком. Это значило, что вежа сработала, Линуш одарил общительное семейство своим благоволением. А раз одарил, значит, Алмазу и Здравко тоже достанется крошка счастья и удачи. Уже досталась – сегодня на заимку возвращаться не придется.

Глава 3. Илларион. На новом месте

Больше всего радовало то, что отцы не любили разговоров по телефону. В сообщениях проще обойти неприятную тему, а иногда можно отделаться фотографией – вот, смотрите. Сами додумывайте.

Он коротко отчитался, что отдал документы в отдел кадров и снял дом с навесом для машины в Насыпном переулке. Сообщил, что в Ключевых Водах лежит такой же снег как дома – ладно, соврал, дома сугробы были о-го-го – и пообещал написать подробности позже, потому что им с Брайко надо сходить в магазин. В ответном сообщении прилетел вопрос: «Волки на тебя косятся?». Илларион подумал и написал развернутый ответ: «Волки – да. Лисы любопытничают. Люди, по-моему, не понимают разницы, пока им не скажешь. Видят, что оборотень, а пес или кот – не различают». Вероятно, родителей это немного успокоило, потому что вместо выпытывания подробностей его осыпали ворохом бытовых наставлений. Илларион эти сообщения даже дочитывать не стал. Проглядел мельком – «искупай, приготовь ужин» – и фыркнул. Как будто они с сыном остались вместе в первый раз.

Он начал будить Братислава, опасаясь, что тот, проснувшись, осмотрится и запросится домой. Обошлось. Сын потянулся к Иллариону, боднул лбом и потерся носом об нос – так рыси выражали друг другу любовь и доверие.

– Сходим в магазин? У нас пустой холодильник. Уже вечер, темнеет. Надо что-нибудь купить, не будем же мы ложиться спать голодными.

Брайко зевнул, спросил:

– Гулять?

– Заодно и погуляем. На ногах, не на лапах. Мне нужно в магазине деньги за еду отдавать.

Сын слез с кровати, забегал по дому, принюхиваясь и присматриваясь. Илларион его изловил, умыл, одел и потащил на улицу, поспешно натягивая форменную куртку. Замок закрылся легко, калитка выпустила их на узкий скользкий тротуар. Брайко полез в сугроб, скрывавший палисадник, и Илларион подхватил его на руки: фонарями переулок был обделен, в какую-нибудь яму провалиться – раз плюнуть.

На Полевой тротуары были шире, но позволять сыну идти самостоятельно рядом с потоком машин Илларион не решился. Конечно же, он забыл указания Елисея и свернул налево. Зато дошли до магазина «Овощи-Фрукты», со светящейся вывеской-морковкой, и, поднявшись по ступеням, окунулись в волну теплого пряно-сладкого запаха. Брайко завертел головой, пискнул, требуя поднести его к витрине. Илларион и без этого подошел и прилип взглядом к винограду. Цена была подозрительно гуманной – проверил, за килограмм, а не за сто грамм.

– Что хочешь? – тихо спросил он у Братислава.

Тот задумчиво уставился на фрукты и ничего не ответил.

– Сегодня скидка на соленья, – не вставая, сообщила продавщица.

– А килограмм винограда взвесить можно? – спросил Илларион.

– Конечно.

Виноград выглядел лежалым, ягоды были чуть подсушенными, но все равно при взгляде слюнки потекли – крупный, сизо-фиолетовый. Какой бы ни оказался на вкус, килограмм съесть не проблема. Перемещаясь вдоль открытых лотков с товаром, они выбрали два красных, два желтых и два зеленых яблока и крупный гранат. Картошку Илларион решил пока не покупать, осмотрел витрину с соленьями, опознал морковку, огурцы и капусту и отложил близкое знакомство на потом. От бледных помидор сын наотрез отказался, одобрил три свежих огурца и ткнул пальцем в баночку вишневого варенья с кокетливой белой крышечкой-юбочкой. На этом закупки закончились – куда больше овощей и фруктов Иллариона интересовали хлеб и колбаса.

Виноград ему упаковали в отдельный пакет. Нагруженный Илларион пустился в очередное путешествие по улице Полевой: сначала до переулка, а от него – до заветного продуктового магазина. Тесное помещение встретило их тишиной и заманчиво-вкусными запахами. Илларион спустил Брайко на пол и решительно направился к витрине с колбасой.

– Здравствуйте! – он одарил улыбкой продавщицу, и начал перечислять. – Молоко, сахар, банку растворимого кофе. Творог и сметану – вот эти ведерки. Два колечка копченой колбасы. Хлеб – булку белого, булку ржаного. И… сыр «косичка». Пока одну упаковку. Попробуем.

– Здравствуйте! – Марина быстро задвигалась, собирая заказ. – Кефир хороший, свежий, сегодня привезли. Не хотите?

– Давайте, – согласился Илларион. – И, наверное, знаете… еще несколько охотничьих колбасок. Штук десять. Свежие?

– Все свежее, заказываю немного, быстро разбирают.

Брайко пискнул, привлекая его внимание, показал на вишневую газировку. Илларион покорно попросил упаковать бутылку – что поделаешь, нравится мелкому вишня. Пусть побалуется, особого вреда не будет.

Передавая пакет, Марина сообщила ему график подвоза хлеба и молочных продуктов.

– Если понадобится, буду вам что-то откладывать или дополнительно заказывать. Елисей предупредил, что вы один с ребенком и работаете сменами.

Илларион поблагодарил, испытывая раздражение от лисьей болтливости – уже всему району раззвонил про семейный статус квартиранта. Вроде бы и забота, а…

Он расплатился, подхватил Брайко и пакеты, и пошел в их новый дом, подгоняемый голодом – быстрым шагом, стараясь не переходить на бег – соседям это могло показаться подозрительным.

Переступив порог, он загнал сына мыть руки, быстро сполоснул виноград, открыл ведра со сметаной и творогом, разложил на столе свертки, поставил две тарелки, две пиалы, вилки и ложки. Перед тем, как усадить Брайко на табуретку, он быстро сфотографировал стол и отправил фотографию папе – пусть убедится, что сын с внуком не жуют сухие корки.

Братислав ухватил ложку, без церемоний влез в ведерко со сметаной, попробовал и восторженно заурчал. Илларион тоже попробовал, и тоже заурчал – сметана была превосходной. На море они ели сметану вкуснее, чем дома, а эта была вкуснее, чем на море. Настоящая кошачья радость.

– Колбасу? – спросил он у Брайко, когда сметаны в ведре значительно убавилось.

– Нет.

Сын осмотрел стол, перетрогал продукты, откусил кусок немытого огурца и заел виноградом. Илларион спохватился – «сразу все надо было помыть!» – но вставать не хотелось, поэтому он доел надкушенный огурец, а остальные убрал на табуретку со словами: «Это потом». Брайко не расстроился, оторвал жгут странного плетеного сыра, попробовал, бросил и подтянул к себе виноград и творог.

Телефон ожил, когда Илларион дожевывал пятую охотничью колбаску.

«Ларчик, ты хорошо помыл фрукты и овощи?»

Илларион отодвинул огурцы подальше и написал: «Ага». Папа напомнил, что завтра нужно будет сварить суп, чтобы Брайко не питался всухомятку. Илларион снова написал: «Ага» и доел все, что не понравилось сыну. Сыр был вкусный, копченый и соленый, творог рассыпчатый. Молоко хорошее, не водянистое. Как будто не в Ключевые Воды переехали, а в кошачий рай. Надо запомнить упаковку и брать именно такие пакеты.

Оставшаяся еда перекочевала в холодильник. Брайко категорически отказался идти в ванную, разделся, перекинулся и забрался на кровать Иллариона.

– Ну и ладно.

Форменная одежда отправилась на свободный стул. Тело изменилось. Захотелось потянуться, разминая лапы, запуская когти в ковровое покрытие. Илларион сдержался, мягко вспрыгнул на кровать, потоптался по покрывалу и улегся, приглашая сына привалиться под бок. Брайко заурчал, сообщая: «Мне хорошо». Илларион боднул его лбом и замурлыкал. Громко, уверяя: «Я тебя люблю. Мы рядом. Я могу тебя защитить. Ты в безопасности».

Они повозились, устраиваясь поудобнее. Илларион спрятал сына под лапу и замурлыкал чуть тише – напевая рысью колыбельную. Брайко затрещал в ответ – вибрируя боками, как будто внутри включили маленький моторчик – и быстро уснул. Позволяя отцу закрыть глаза и провалиться в дрему.

Следующие дни запомнились осколочным калейдоскопом знакомств – с людьми, рысями, лисами, волками и городом. Первым делом Илларион свозил Брайко в детский сад. И с облегчением выдохнул, когда сын поладил и с обоими воспитателями, и с няней-лисицей. Ярко раскрашенная веранда была пуста – из-за погоды – но в игровой комнате громоздилась манящая куча игрушек, возились три рысенка, дети работников офиса «ХМАОнефти», круглобокий медвежонок-барибал и полярный лисенок. Сын от лисенка сначала сторонился, только во второй приезд решился подойти и познакомиться, а потом проникся доверием и целый час собирал пазл вместе с новым приятелем.

Они дважды заезжали в пожарную часть за справками для оформления временного опекунства в чрезвычайной ситуации. Брайко незнакомых людей побаивался, соглашался заходить в часть только на лапах, и этим вызвал шквал незамысловатых комплиментов и умиленных улыбок. Даже Матеаш, наткнувшийся на них во второй визит, немного оттаял, сказал: «Он у тебя как игрушечный. Надо же, какой симпатяга!» Илларион таскал сына за пазухой и пыжился от гордости – иногда он жалел, что сын ни расцветкой, ни длиной хвоста не напоминал Бориса, но отвечать: «Он копия я в детстве» было очень приятно.

Его расспрашивали обо всем подряд. «А правда, что у вас зимой минус шестьдесят бывает?». «А кисель из ягеля варят или это шутка?». «Говорят, у вас там алмазы прямо под ногами валяются, и вы поэтому волков к себе не пускаете – чтобы не растащили». Илларион смеялся и развеивал мифы. «Нет, минус шестьдесят не было – на моей памяти. Было ниже пятидесяти пару раз. В школу не ходили. Лафа». «Да, ягель добавляют и в кисели, и в студни, и в заливную рыбу. В нем очень много витаминов. Но он не основной компонент. Скажем так – витаминная приправа». «Алмазы? Под ногами не валяются, надо выкапывать. Рядом с Хвойно-Морозненском работает завод по огранке, я там не раз бывал. Дважды в год проводятся учения, чрезвычайные ситуации отрабатывают».

Будущие сослуживцы – и подчиненные, и начальство – внимательно слушали ответы. Охотно отвечали на вопросы, считая своим долгом помочь Иллариону освоиться. Услышав о вкусном молоке из пакетов, замахали руками, велели не лениться, вставать пораньше, и ездить к ближайшей совхозной бочке. «Вот там молоко так молоко! Только бери в бидон, в пластиковых бутылках оно пропадает быстро. Там и сметану продают, и творог. Все свежее, хорошее». Илларион немедленно спросил, где купить бидон и как найти бочку, в результате получил адрес и бидон в подарок. На следующее утро он сбегал за покупками, оставив Брайко спать в одиночестве, через полчаса вернулся, разбудил и позвал завтракать. Молоко и сметана были еще лучше магазинных, хотя казалось, что это невозможно, и они объелись, слопав все купленное в три приема от завтрака до обеда. А потом превратились, обнялись, долго мурлыкали и спали до позднего вечера, не соблюдая распорядок дня.

За день до выхода на работу транспортная компания доставила их вещи, добиравшиеся по железной дороге. Илларион клятвенно пообещал сыну собрать кроватку-домик после первой отработанной смены, в очередной раз заехал в часть, чтобы расписаться в документах, и решил заглянуть в кафетерий с яркой рекламой – если получится, купить какой-нибудь пирог с начинкой из джема или фруктов, чтобы отвезти в садик. Как подарок от Брайко перед суточной сменой.

Кафетерий был наполнен звуками и запахами – гул голосов, волчье рычание, манящий аромат кофе и выпечки. За стойкой царствовал радушный омега, предложивший Брайко эклеры с творожным кремом в их первый визит. Илларион не мог понять, есть ли в этом полярном лисе примесь волчьей крови – запах меняла примесь сдобы, а визуально выглядел как чистокровный лис. Симпатичный голубоглазый альбинос, заулыбавшийся и зардевшийся при виде Брайко. Сын насторожил уши, завертел головой, щекоча Иллариону подбородок кисточками, посмотрел на притихших волков и зашипел. Кафетерий сотряс хохот. Первым начал смеяться седой оборотень-волк, матерый, окутанный аурой власти и опасности – погоны полковника свидетельствовали, что эти качества высоко ценятся на службе. Смех подхватили лис и человек, сидевшие рядом с ним, а потом и весь зал. Омега-лис, читавший какие-то документы за соседним столиком, возмутился и прикрикнул на волков:

– А ну, прекратите! Не смейте ребенка пугать!

– Тихо-тихо, Павел! Мы от страха! А ты орешь так, что любого медведя до разрыва сердца доведешь, не то, что маленького котика.

– Полковник Розальский, я вам официально заявляю: будете морально травмировать детей – напишу докладную о недостойном поведении в вышестоящие инстанции.

Волка обуял очередной приступ смеха – даже слезы на глазах выступили. Голубоглазый омега проворно выбрался из-за стойки, подбежал к Иллариону и Брайко, попросил:

– Не обращайте внимания, пожалуйста! Мы вам очень, очень рады!

Взгляд повара – хмурого темноволосого волка – свидетельствовал об обратном. Илларион коротко промурлыкал: «Мы скоро уйдем» и погладил Брайко, подкрепляя обещание. Омега уставился на него, как будто увидел какой-то сложный фокус, потом отмер, предложил:

– Покушаете печенку с картошкой? Есть свежие блинчики, пирожки с картофелем и тушеной белокочанной капустой, салат.

– Мне нужно что-то вроде пирога, – озвучил заказ Илларион. – Только без крема. Это в детский сад, туда нельзя приносить выпечку с кремом. Хорошо бы песочное тесто и фрукты. У вас есть что-то такое?

– Конечно! – омега повел его к витрине. – Смотрите! Это нарезанные ломтями, но есть и целые. С малиной, с вишней, с абрикосами и с ежевикой.

– Что такое ежевика? – заинтересовался Илларион.

– Э-э-э… – омега заметно растерялся. – Ягода. Похожа на малину. Да, похожа на малину, только черная.

«Черная морошка», – понял Илларион и попросил:

– Пирог с малиной в садик и пирог с вишней нам домой. Брайко любит вишню.

Омега указал на бейдж – «меня зовут Славек» – и предложил контейнер печенки с собой, если не хочется сидеть в зале. Илларион согласился – на печенку и картошку, на пирожки с капустой и половинку жареной курицы. Пока Славек собирал заказ, седой полковник встал, и, прежде чем направиться к выходу, сделал шаг к Иллариону. Плохо скрывая улыбку, проговорил:

– Извините. Уж такой он у вас грозный, что не получилось сдержаться.

Брайко еще раз зашипел – приближение волка ему не понравилось.

– Анджей! – лис-омега нахмурился. – Не лезьте к чужому ребенку! Как с глухой деревни, как будто ни одного кота не видели.

– Только мельком, в столице, – сообщил волк и представился Иллариону. – Полковник Розальский, городской отдел полиции.

– Капитан Илларион Мяккене, противопожарная служба МЧС.

– А это?.. – полковник Розальский очень осторожно показал Брайко открытую ладонь.

– Братислав Мяккене.

Навязчивость полковника не раздражала – Илларион чувствовал, что тот искренне развеселился от угрозы котенка, и готов демонстративно поддаться. Как в шутливой возне с маленькими волчатами. Брайко немедленно наказал волка за наглость – услышав церемонное: «Здравствуйте, Братислав!», высунулся из-под куртки и ударил лапой по протянутой ладони. Не выпуская когтей. Значит, не сильно сердился.

– Победил, – заверил Брайко полковник. – Победил и выгнал противных псов. Мы уходим.

Брайко торжествующе мяукнул и на всякий случай спрятался. Полковник, лис и человек столкнулись в дверях с очередными посетителями. Волчонок-подросток со школьным рюкзаком нес на руках ярко-рыжую девицу-лисицу с белыми бантами, усыпанную веснушками. Дверь ему придерживал смутно знакомый волк-омега средних лет. Не очень высокий, русоволосый, сероглазый. Троица поздоровалась с полковником.

– Здравствуйте, дядя Анджей!

– Привет Йоша. Ахим, дай пять. Катя, какие банты! Неужели папа Шольт научился правильно завязывать?

– Нет, – улыбнулся волк по имени Ахим. – Это воспитательница в изостудии помогла. Папа Шольт завязал что-то крепкое и надежное, назвал это «заячьи уши» и пообещал, что под нагрузкой не будет сильно затягиваться.

– Папа может, – усмехнулся Розальский и вышел на улицу.

Троица подошла к стойке, но ничего не заказала. Волчонок уставился на Иллариона, Брайко выглянул и зашипел на лисичку-бету. Илларион присмотрелся и потерялся в догадках. Лисица? Или маленькая волчица, прячущая истинную природу под рыжей шубкой?

– Здравствуйте!

Улыбка и неподдельное радушие Ахима разбили заслонку в памяти. Точно, здесь Илларион его и видел. Этот волк предлагал ему усадить Брайко за детский столик. Столик для его дочери.

– Может быть, присядете?

– Нет, – отказался Илларион. – Сейчас Славек соберет заказ, и мы поедем. Завтра на смену, нужно переделать домашние дела.

– Вы едите белый хлеб? – неожиданно спросил Ахим.

– Ем.

Вопрос не вызвал особого удивления – Илларион знал, что у волков-альф сложные отношения с выпечкой.

– Примите булку в подарок. Мы начали печь ограниченное количество, расширяем ассортимент. Славек, добавь. Возьмите нашу визитку. На следующей неделе откроется второй кафетерий, может быть, вы когда-нибудь туда заглянете. Если вам будет удобно.

Илларион прочитал адрес второго заведения и оживился:

– Это же рядом с нашим домом! Как хорошо! Там нет ни одного кафе, чтобы выйти и перекусить. А мы с Брайко регулярно выбираемся куда-нибудь поесть, я нечасто готовлю.

– Я догадываюсь, – Ахим подхватил пакет, собранный Славеком, пристроил на стойке. – Мой муж и Йоша регулярно ели в кафетерии до того, как мы поженились. Теперь привыкли есть дома, недавно сказали, что готовые блинчики с печенкой невкусные. Удивительное дело!

– Пирог с печенкой лучше всего, – безапелляционно сказал волчонок. – Надо будет испечь. Я тебе помогу.

Илларион приложил карту к терминалу, дождался, пока пройдет оплата, поблагодарил и выслушал обещание, что в новом кафетерии будет работать Славек – «вы его сразу узнаете» – а акция «булка хлеба в подарок» продлится еще месяц.

– Я буду покупать, – отмахнулся Илларион. – Все равно покупаю, какая разница – где. Ваш хлеб пахнет вкусно.

– Извините, если я глупость спрошу, – замялся Ахим. – А у рысей не бывает проклятья Хлебодарного?

– Нет, – покачал головой Илларион. – Паства Кароя и Линуша никогда не ссорилась с Хлебодарным. У нас есть его алтари – и в столице, и в других городах. Полярные лисы празднуют Изгнание Демона Снопа и День Преломления Хлеба. Жгут скрутки, носят дары. У нас похожие праздники. Но их отмечают немного по-другому.

– А алтари Камула? – влез волчонок. – Ему кто-нибудь приносит дары?

– У нас нет алтарей Камула, – вежливо объяснил Илларион. – Карою и Линушу они не нравятся. Есть алтари Феофана-рыбника, его чтят и медведи, и лисы, и рыси. Коты любят рыбу. Мне пора. Спасибо за хлеб.

Он ушел, пытаясь разгадать загадку, о которой неловко спрашивать. Судя по словам Ахима, волчонок Йоша был сыном его мужа от первого брака. Значит, муж не может быть лисом. Сам Ахим выглядит и пахнет как волк. Почему Катя так похожа на лисицу? Она его дочь от предыдущего брака с мужем-лисом?

Раздумья улетучились, когда Илларион въехал в огромную лужу на Полевой. Стремительно теплело, снег растаял, ливневая канализация забилась грязью и весело булькала. Брайко, разлегшийся на заднем сиденье рядом с пакетом, не выдержал, процарапал дыру и надкусил корочку у булки хлеба.

– Перестань! – попросил Илларион, мгновенно позабывший чужие родословные. – Доедем домой, нарежу, и поедим со сметаной. А потом вишневый пирог.

После ужина они улеглись спать пораньше – Илларион поставил будильник на половину шестого утра, чтобы спокойно принять душ, выпить кофе, разбудить Брайко и отвезти его в детский сад. Утром одолели сомнения – может быть, надо было выпросить у Матеаша еще четыре дня отсрочки? А вдруг Брайко, ни разу не остававшийся в садике с ночевкой, закатит истерику, и Иллариону придется постыдно убегать со смены?

«Не угадаешь, – строго сказал он себе. – Надо верить в воспитателей. Верить, что они справятся. Сколько ни оттягивай, а на службу выходить придется. И так хорошо погулял».

Он нервничал, пока ехал в садик, нервничал так, что чуть не забыл вручить воспитателям пирог. Долго мурлыкал, прощаясь с Брайко, и взял себя в руки только в части, после того, как смена отправилось на медосмотр. День покатился по знакомой колее, и это прогнало тревожные сомнения. Прием, проверка исправности и пригодности дыхательных аппаратов на сжатом воздухе. Проверка на тестере на герметичность, наличие утечек и правильность подачи кислорода. Прием пожарно-технического вооружения и аварийно-спасательного оборудования.

На построении смен Илларион окончательно выкинул дурные мысли из головы. Он внимательно выслушал доклад старшего уходящей смены – тот отчитался о случившихся происшествиях, проверках и проведенных занятиях. После этого начался инструктаж заступающей смены. Временно исполняющий обязанности командира подразделения озвучил поставленные задачи, довел до сведения приказы руководства. На дежурство вышли пять расчетов, и Илларион постарался запомнить имена и лица тех, с кем еще не сталкивался в свои редкие визиты в часть.

Карой позаботился о том, чтобы его первая смена на новом месте была спокойной. Прошли занятия по пожарной и альпинистской подготовке, потом второй расчет выехал на тушение хозпостройки – Илларион сорвался с места, спустился по трубе в гараж, впрыгнул в машину на улице и зафиксировал прибытие расчета на вызов в положенный срок.

Еще одно занятие, отдых, выезд на ДТП, обед в столовой, выезд по вызову об угрозе взрыва. От экзамена по подъему в высотное здание он удачно увильнул, предъявив зачетный лист из Хвойно-Морозненска, к полднику перезнакомился со всеми сослуживцами и попросил называть его Ларчиком – чтобы не ломать язык. После сочников с чашкой густого какао Илларион поддался на уговоры и превратился. Это вызвало восхищенный визг фельдшерицы, менеджера по персоналу и поварихи. Иллариона долго тискали, хвалили за то, что он громко мурлычет, чесали за ушами, трогали кисточки и покормили еще одним сочником и свежим творогом с вареньем – вот и выгода от смены тела привалила. Товарищи по службе оценили когти и то, как он без видимых усилий влез на верхушку фонарного столба и спустился обратно, и сказали, что такую ловкость грех растрачивать без дела.

В девять вечера Илларион позвонил в детский сад, выслушал отчет, что день прошел хорошо, и наигравшийся и поужинавший Братислав уже уложен спать. Попрощавшись с воспитателем, он застыл, выбирая, что сделать: двинуть в комнату отдыха и полежать или заварить чай и доесть припрятанный сочник. Решение приняли за него. Прозвучало объявление по громкой связи: «Горение внутри частного жилого дома. По словам соседей, там может находиться человек».

Доехали быстро – дороги почти очистились, не было ни пробок, ни громоздких междугородных автобусов и фур, которые не объедешь, даже если они послушно прижимаются к обочине. По прибытии на место Илларион с напарником включили дыхательные аппараты и проникли в горящий дом через окно. Они обследовали пылающую комнату, никого не нашли и переместились в смежное помещение. Там, возле выхода, обнаружили человека в бессознательном состоянии. Илларион надел на мужчину маску для спасаемого, и они с напарником вынесли его на свежий воздух. Скорая приехала, когда помещение проливали на второй раз. Спасенный оказался хозяином дома. Его госпитализировали с диагнозом «отравление продуктами горения, алкогольная интоксикация».

Хорошо выгоревшая кровать и опыт подсказывали, что хозяин спьяну заснул с тлеющей сигаретой в руке, а потом попытался покинуть дом и не успел, но в рапорте Илларион написал не домыслы, а сухое изложение фактов. «Огнем были повреждены постельные принадлежности и внутренняя отделка дома, закопчены стены и потолок. Причина пожара будет устанавливаться сотрудниками отдела пожарно-технической экспертизы».

Оставшееся время смены прошло удивительно спокойно – только один раз съездили и залили пеной горящий мусорный контейнер.

После построения и пересмены Илларион еще раз искупался в казенном душе, чтобы окончательно отбить запах гари, попрощался с сослуживцами и поехал за Брайко. Воспитатели, увидев его, удивились:

– Мы думали, вы отдохнете, заберете его вечером.

– Когда нет сложных пожаров, я его сразу забираю, – объяснил Илларион. – Смена была тихая. Мы сейчас где-нибудь перекусим, погуляем и будем кроватку собирать. Сомнительное развлечение, как раз до следующей смены хватит.

Брайко повисел у него на шее, на вопрос: «Куда хочешь пойти?», ответил: «В парк». Илларион охотно согласился. Весна в Ключевых Водах была совсем не такая как дома. Вот, только что лежал снег, а как растаял и подсохло, цветы с бутонами появились на клумбах. Солнце днем припекало, в куртке было жарко, в рубашке холодно. Календарь уверял, что сейчас первые дни апреля, а Иллариону казалось – июнь. Начало лета. Хорошего лета. Тепло и гнуса нет.

Они вдоволь побродили по аллеям, полюбовались декоративными кустарниками с яркими желтыми цветами и деревцами с розовыми почками. Обнаружили, что часть деревьев окуталась зеленой дымкой – вот-вот появятся листья – и потрогали крупные тускло-алые бутоны тюльпанов на клумбе. Илларион проверил сводку погоды в Хвойно-Морозненске, посмотрел на круглый ноль, хвастливо написал папе: «А у нас на пятнадцать больше!» и отправил фото Брайко, гладящего почти раскрывшийся тюльпан. Копию фото он, поколебавшись, отправил брату, с которым успел обменяться парой вежливых сообщений.

Папа, если и позавидовал, умело это скрыл. И задал вопрос, на котором Илларион чуть не спалился.

«А почему ты не на работе?»

Палец замер, не отправив сообщение: «Я после суток».

«Какие сутки? – одернул себя Илларион. – Я же перевелся на кабинетную работу, пожарным инспектором».

Пришлось наврать, что он совмещает выездную проверку и прогулку с сыном, и сейчас отвезет его в садик, прежде чем вернуться в управление. Папа, вроде бы, поверил, а Илларион дал себе зарок общаться с родителями только в субботу и воскресенье. Чтобы не возникало лишних подозрений.

Брат отозвался примерно через час. Извинился – «был занят» – осыпал Брайко комплиментами и пожаловался, что едва не утонул в сугробах на стройплощадке. «Ездил ругаться с прорабом, объект завис, срываем сроки». Илларион посочувствовал, отправил фото желтого куста и пообещал больше не отвлекать. Расстояние стерло остроту недавних распрей, да и услышав об отъезде, брат беспокоился искренне: «Здесь тебе всегда родители помогут, а там?»

«Надо будет выждать пару месяцев и написать ему, что я перешел в дежурную часть с кабинетной работы. Попрошу родителям не докладывать. Он поймет, промолчит. И, в случае проблем, сможет их успокоить – потому что уже будет знать правду и подберет слова без лишних эмоций».

Три свободных дня были потрачены на сбор кроватки-домика. Илларион привинтил дополнительные стяжки, опасаясь, что лесенка на второй этаж отвалится, долго и придирчиво наблюдал за Брайко – тот прыгал по кровати на ногах и на лапах, вил гнездо на втором этаже-чердачке, прятался под первым, катался с горки – и убедился, что конструкция по-прежнему надежна. Пережила разборку и повторную сборку.

Видимо, Карой оценил его усердие и одарил милостью – от папы пришло сообщение, что на машину, выставленную на продажу в Хвойно-Морозненске, нашелся покупатель. Это уменьшало расходы – после продажи и перевода денег Илларион мог купить автомобиль и не тратить деньги на аренду. Такое событие надо было отпраздновать, и они с Брайко дружно решили сходить в магазин – за колбасой и вишневой газировкой.

Оказалось, что за время возни с кроватью, в привычном пейзаже возникли приятные изменения. Открылся тот самый кафетерий, о котором ему говорил Ахим. Маленькое здание на углу Полевой и Насыпного переулка украшали белые и желтые воздушные шары, окно притягивало взор знакомой рекламой. «Пирожок – друг оборотня». Ростовой фигуры у входа не было. А жаль.

Они немедленно вошли внутрь и осмотрелись – столики пустовали, не то, что возле пожарной части и городского управления полиции. Славек, увидев их, непритворно обрадовался. Захлопотал, принес заказанный салат и печенку, предложил творожный десерт с вишней для Брайко и кофе с выпечкой для Иллариона.

Хмурый волк Ёжи читал, делая вид, что не замечает посетителей, а Славек, приготовивший кофе, присел рядом и начал болтать, вываливая на Иллариона поток информации и задавая вопросы. Почти сразу же выяснилась загадка Кати-Катарины. Илларион ошибся. Ахим был не волком, а висом. Надо же! Половина лисьей крови, а совсем не заметно. Славек тоже был висом, наполовину полярным волком. А Катарина уродилась копией дедушки-лиса, одно лицо, шуба – шерстинка к шерстинке. Славек тут же проговорился, что Ахим, хозяин кафетериев, хотел бы еще одного ребенка. Альфу или мальчика-бету, похожего не на дедушку, а на него и Шольта. Но ребенок, несмотря на супружеские старания, не получался – почти у всех омег-висов бывали проблемы с зачатием.

Илларион ел, слушал и отвечал.

«Нет, я не испытываю неприязни к лисам. Я работал с лисами и людьми, никаких проблем».

«Нет-нет, никакого раздражения, я вообще не мог понять, есть ли в вас волчья кровь. Выглядите как полярный лис».

«Брайко и на рысей шипит, не только на волков. Иногда ему требуется уединение, и он рычит на всех, кто попадается на глаза».

«Да, это плетеный оберег. Заговоренный на благоволение Кароя. Нет, Брайко еще рано носить оберег, он маленький. О детях и омегах заботится Линуш. Потом, когда рысь вырастает, можно получить оберег у шамана. Они разные – для альф, для омег и для бет разного пола. А можно жить без оберега, сейчас многие живут, не веруя в богов-близнецов. Я ездил к шаману-рыси в тайгу. И почти на все праздники носил дары к городским алтарям Кароя и Линуша».

К финалу трапезы Илларион почувствовал себя изрядно измочаленным. Не потому что Славек был наполовину волком, а потому что нельзя быть таким настырным – расскажи ему, как выглядят древесные барсы, объясни, как они живут на заимках. По-разному живут. Как и рыси. Как и люди.

Они ушли, унося запас готовой еды на сегодняшний вечер и день после смены. Брайко все-таки затащил Иллариона в магазин и заставил купить вишневую газировку. Дома выпил чашку, превратился и отправился осваивать двор – там тоже зазеленели кусты, полезли стрелки каких-то цветов на грядках.

Илларион сделал себе чай, уселся на веранде, чтобы не выпускать сына из виду, и задумался. Расспросы Славека всколыхнули таившуюся муть, подняли обиды, надежно спрятанные в тайниках души. Пора было признаться самому себе: в Хвойно-Морозненске он тосковал по Борису, лелеял надежду, что дарс сменит гнев на милость и снова впустит его на заимку. И его, и Брайко. Прощание с царапиной на лобовом стекле ничего не изменило. Илларион скучал по своему омеге. И побег только временно развеял тоску – сейчас снова навалилась.

Другой альфа постарался бы сойтись с омегой-рысью, вытереть воспоминания. А Илларион бережно лелеял каждую крупицу. Как познакомились – машину отправили к заимке во время лесного пожара, чтобы пролить тлеющую подстилку вокруг изгороди. Как он замер, впервые увидев Бориса, спускающегося с дерева вниз головой. Это было так завораживающе, что Илларион потерял дар речи. Ни один рысь не умел спускаться с дерева вниз головой, всем приходилось слезать, нащупывая задними лапами ветки и выступы коры. А древесные барсы разворачивались и пробегали по стволу, завершая спуск коротким прыжком на землю.

А какой у Бориса замечательный хвост! Длинный! В три раза длиннее, чем у Иллариона. Пушистый, темнеющий к кончику, гибкий, усеянный пятнышками. А шуба? Какая прекрасная мраморная шуба! Не то, что рыжие и бурые шкуры знакомых рысей. Никакого сравнения.

Илларион, околдованный красотой дарса, ездил к заимке больше полугода. С осени до весны, пока не был милостиво впущен в ворота в дни Вороньего праздника.

Как они любили друг друга! Борис обманчиво поддавался в двуногом теле, одарял жаркими ласками, а потом, превратившись, гонял Иллариона по участку так, что клочья шерсти летели. И постоянно забирался на деревья и спускался вниз головой – благосклонно выслушивая восторженное мяуканье.

Илларион очнулся от грез внезапно, как будто шилом в бок ткнули.

«Брайко! Где Брайко? Куда он убежал?»

Он выскочил на улицу, завертел головой, выглядывая сына. На ярко освещенном пятачке возле кафетерия было пусто. В конце переулка горели прожектора, разгонявшие тьму над воротами и дорогой к госпиталю. Холодный свет слепил, не позволял внимательно рассмотреть палисадники и заборы, и Илларион, поддавшись панике, побежал. Молча, зигзагами, от одного тротуара к другому, трогая запертые калитки.

Брайко нашелся недалеко от госпиталя. Сидел возле чьего-то забора и увлеченно мурлыкал. Илларион остановился, прищурился и остолбенел. Высокий забор был почти наглухо закрыт железными листами, только внизу остался кусочек из прутьев и колец, через которые мог пролезть некрупный детеныш. Волчонок, лисенок или котенок.

Вот котенок и пролез.

Брайко обнюхивался с маленьким дарсом, шевелившим круглыми ушами. Судя по всему, дети нашли общий язык – Брайко тронул хвост нового знакомца, а тот в ответ коснулся кисточек на его ушах.

Илларион отмер после короткого воя – звука, которым древесные барсы-омеги предупреждали детей об опасности. Маленький дарс подпрыгнул, заметался и упал в неглубокую канаву между тротуаром и палисадником. Илларион сделал шаг, чтобы ему помочь и отпрянул. Омега перепрыгнул через забор, ухватил котенка зубами за шиворот, взмыл в воздух и исчез – как будто и не было.

Ошеломленный Брайко тоже упал в канаву и завизжал. Илларион выудил его из лужи, отнес домой и насильно искупал, не слушая протестующих воплей. За время купания он немного переварил впечатления и распрощался с мыслью, что Борис соскучился и приехал вслед за ним в Ключевые Воды – прыгнувший через забор дарс был мельче и значительно светлее. У Бориса шуба на спине отливала болотным цветом, границы мраморных пятен очерчивали четкие темные линии. У омеги-прыгуна шуба была почти белой, с темными пятнами на лапах и кольцами на длинном хвосте. Прекрасном длинном хвосте. Может быть, даже длиннее, чем у Бориса.

Когда сумятица в голове немного улеглась, Илларион понял, что омега с котенком живут в том большом волчьем доме с гаражом и бассейном, который был ему не по средствам. Надо же, какая странная прихоть судьбы. Или шутка Кароя. Или Линуша. Илларион бежал через всю страну, чтобы забыть дарса, и встретил другого дарса в чужом краю.

«Что делать? Омега был недоволен. Вряд ли я смогу втолковать Брайко, что нельзя приближаться к этому дому. Переезжать? Только-только устроились, рядом кафетерий с вкусной едой открылся, до бочки с молоком десять минут трусцой, в часть и в садик ехать удобно. Что за невезение такое? Неужели прокляли?»

По телу пробежала дрожь. Он вспомнил запах омеги. Приятный, чистый, напоминающий о талом снеге, и, почему-то о библиотеке: тишина, переплетный клей, шорох бумаги. От Бориса пахло пихтовой смолой – горькая противоположность.

Судя по запаху, рядом с омегой не было альфы. И не было давно, иначе Илларион сразу бы учуял противника, с которым придется делить территорию. Ничего удивительного – древесные барсы часто жили отдельно. Может быть, второй отец приедет. Может быть, дожидается мужа и ребенка где-то на заимке. А, может быть, не дожидается, а выгнал вон. Но это Иллариона никаким боком не касается – у него сын, служба и своя жизнь.

Уснуть удалось с трудом, как и встать по будильнику. Илларион отвез Брайко в садик, и привычно успокоился на медосмотре, сосредоточившись на текущей работе. Занятия по тактико-специальной подготовке. Выезд на тушение грузовика – огонь перекинулся на пластиковые конструкции надземного пешеходного перехода. Физподготовка, выезд на возгорание в жилом многоквартирном доме. Теоретическая подготовка – изучение схем деловых центров, планировки помещений и эвакуационных путей. Выезд на угрозу газового хлопка. Выезд на пожар в отдельно стоящем одноэтажном офисном здании. Выезд на ДТП.

Сменившись, Илларион столкнулся с проблемой. Брайко не пожелал гулять в городе и становиться на ноги – воспитатели сообщили, что он спал, свернувшись клубочком на кровати – и замяукал, требуя, чтобы его отвезли домой. Навалились подозрения, что сын собирается проведать своего нового приятеля. И винить его было невозможно. Сосед. Котенок. Как запретить здороваться?

Сворачивая в переулок, Илларион заметил автомобили на парковке возле кафетерия и обеспокоился. Огромный черный джип, белая машина с мигалками, гербом, голубой полосой на боку и надписью «Городской отдел полиции».

«Неужели ограбили? Или драку кто-то устроил? – удивился он, паркуя машину рядом с джипом. – Надо заглянуть, полюбопытствовать. Если все спокойно – просто кофе выпить. И удержать Брайко вдали от соседского забора – хотя бы на полчаса».

Дверь открылась легко. В зале, за столиком, сидели два волка, занимавшие чуть ли не треть помещения. Знакомый полковник помахал им рукой и сказал мордатому детине в мятой военной форме:

– Сейчас меня будут бить. Братислав строгий, он волкам спуску не дает.

Илларион поздоровался и уставился на странного изящного щенка, выбравшегося из-под столика. Брайко уселся на хвост и растерянно мяукнул. Щенок насторожил огромные уши, сделал шаг – лапы были хрупкими и тонкими – и принюхался.

– Светланчик, не бойся! – приободрил детина. – Папа тебя в обиду не даст. Если хочешь – подойди, познакомься.

Бежевое создание с черной накидкой на спине смерило Иллариона и Брайко тоскливым взглядом, в котором читалось: «Конечно. Тебе, папа, легко говорить: "Подойди". Ты вон какой здоровый. А меня любой обидеть может, пока ты на помощь добежишь».

Брайко посмотрел на волков, на Светланчика, и опасливо попятился.

– Славек, еще кофе, – попросил детина. – Засыпаю после смены. Привет, рысь. Меня зовут Гвидон.

Глава 4. Алмаз. Развод и переезд

Благодарность Макару и Виктушу невозможно было измерить ни деньгами, ни словами. Алмаз неделю отсиживался в маленьком доме на их участке, отказываясь заходить в большой, и забирая еду, которую ему заботливо приносили. Потом, когда напряжение отпустило, он решился и притащил Здравко в кухню, предварительно превратившись для разговора. Макар тут же накормил его пирогом-«калиткой», положил Здравко порцию творога и запер в комнате сына – веселого рысенка, разразившегося обиженным мяуканьем. Алмазу стало стыдно – не хотелось, чтобы они были причиной чьего-либо заточения. Он собрался с духом и попросил:

– Открой дверь. Надо когда-то начинать. Он же не знает, что бывают другие дети.

Макар его обнял и долго гладил по отросшим волосам. Алмаз не отстранялся – прикосновения не напрягали. От рыся веяло домашним теплом и добротой.

Здравко при виде маленького Нильса оцепенел, долго не мог понять, что надо делать – «бежать или драться?» – в итоге смирился, позволил себя обнюхать и утащить из плошки крошку творога. Взамен Нильс подарил Здравко кусочек вареной курицы, и Алмаза это развеселило. Он знал, что у рысей принято делиться едой из тарелок, выражая приязнь, но мелкий альфа с куском куриной грудки в зубах выглядел так забавно, что невозможно было удержаться от смеха.

О делах заговорили уже вечером, когда Виктуш приехал со службы. Алмаз рассказал о жизни на заимке, вызвав яростный вой Макара.

– Я сразу заподозрил неладное. Стукнулся туда и сюда – получил отказы. Полиция ничего сделать не могла, я не родственник, заявление не принимали. И, вроде как, не о чем заявление принимать. Ты – совершеннолетний. В ЗАГС пошел сам, подпись поставил без видимого принуждения. Попытались через начальника Виктуша хоть что-нибудь продавить. Тот отдал распоряжение о расследовании. Опросили участников посиделок у тебя на работе, двое или трое сказали, что ты на вопрос о браке ответил: «Все в воле Линуша, не всегда мы выбираем и решаем, иногда решают за нас». Эти слова истолковали, как предварительную договоренность о свадьбе. Некоторые подумали, что ты был понурым, потому что знал – это последний холостой день рождения, завтра отец привезет сговоренного жениха.

– Я не помню, что говорил.

– Уже неважно. После очередной просьбы на заимку отправили инспектора. Твой муж поговорил с ним через калитку, напомнил о праве на уединение. Без ордера не войти, ордер никто не выписывал. Мне в частном порядке сказали, что нужно подождать, пока ты приедешь менять паспорт. Ты не приехал. О ценности участка я не знал – такие сведения не разглашают направо и налево, но нотариальная доверенность на распоряжение имуществом меня насторожила. Я уговорил секретаршу нотариуса помочь, но твой муж смылся до приезда Виктуша. Смылся, но выболтал отличное основание для ордера – сказал, что у тебя родился ребенок. Я начал пробивать ордер. Основание: ущемление права на социальную защиту и медицинское обслуживание. Бумажные колеса вертелись медленно. Вы успели зарегистрировать ребенка. Мне чуть не отказали в ордере, спасли показания работницы ЗАГСа о том, что малыш выглядел болезненным. Я до последнего момента не знал, пойдешь ты со мной или нет. Боялся, что слишком глубоко влез в твою жизнь. Был готов к тому, что получу гневную речь – не суйся в мои дела. Теперь хочется кусать локти – я мог бы действовать решительнее.

– Спасибо, что делал, – не зная, как облечь благодарность в слова, ответил Алмаз. – Ты же мог вообще ничего не делать, я это прекрасно знаю.

Они опять обнялись. Пошипели, помурлыкали, почти поплакали и перешли к обсуждению текущего момента. Алмаз еще раз попросил не трогать Пепельника.

– Я хорошо подумал. Надо подать на развод. Когда я продам участок, выделю ему сто тысяч. Сумму, которую пообещал отец.

Макар попытался возразить, но Виктуш его одернул – не лезь, сами разберутся.

– Отдам ему деньги и куда-нибудь уеду. В Ирбисск. Или в Котенбург. Не представляю, где можно спрятаться, чтобы отец меня не достал.

– Ты что, не собираешься писать на них заявление?

– Нет, – покачал головой Алмаз.

– Я считаю, что надо…

– Макар, не дави, – остерег Виктуш. – Первым делом, как я понимаю, нужно подать на развод и подлечить мелкого. Сначала это сделаем, а потом поговорим о заявлении.

Рысь был прав. На Алмаза свалилась куча хлопот. Здравко обследовали, диагностировали редкую форму кошачьего гастрита и уложили в больницу. Пришлось разрываться, сбегая в казенные учреждения в тихий час, когда сын засыпал, измаявшись от непривычной обстановки. Да и сам Алмаз почти позабыл, как это – общаться с рысями, лисами, медведями и людьми. ЗАГСы и суды ничем не напоминали дом Виктуша и Макара – шум, толпы, громкие голоса и скверные запахи.

Возбуждать уголовное дело против отца он отказался наотрез. Боялся, что тот проклянет – не его, Здравко. Макар опять начал уговаривать, но Виктуш спустил его с небес на землю: «Знакомый следователь сказал – мороки будет много, а доказать умысел практически невозможно. Шаман упрется и будет стоять на своем: женил, чтобы внука понянчить, деньги брать не собирался. Никогда не запирали, сам с участка не выходил. А если и запирали, то муж виноват, он-то тут причем? Он в чужую семейную жизнь не лез, жалоб не слышал. Нет фактов, свидетельствующих, что было иначе».

Эти разговоры позволили Алмазу понять – мужья могут спорить, но не ссориться. Или ссориться и тут же мириться. Макар мог отстаивать свою точку зрения и одновременно таскать у Виктуша куски с тарелки. Порычать, а через полчаса полезть целоваться. Одно другому не мешало. Удивительно. Алмаз почему-то думал: «Всё или ничего». Если сошелся с альфой – или терпи, или убегай. А ему показали, что можно по-другому.

Выписанный из больницы Здравко немного привык к суматохе рысьего дома, перестал вздрагивать, услышав шутливое шипение или громкое мурлыканье. Они по-прежнему жили в маленьком доме, но частенько проводили вечера в гостиной: Виктуш засыпал в кресле, Здравко и Нильс возились на полу, Макар смотрел телевизор и обсуждал новости – то с Алмазом, то со спящим Виктушем, то сам с собой.

Развод и оформление собственности случились в последние дни февраля, словно Линуш решил подгадать перемены в жизни к смене сезона. К Алмазу почти сразу же приехал представитель «Ирбала». За участок, выкупленный за восемнадцать тысяч, предложили пятнадцать миллионов. Макар предлагал поторговаться до двадцати, но Алмаз, пораженный суммой, немедленно подписал предварительное согласие на сделку. Линуш проявил неслыханную щедрость, сделав их со Здравко богатыми дарсами. Грех идти против воли и пытаться что-то еще урвать.

Пепельнику Алмаз честно отдал оговоренную долю. Для этого пришлось ехать на заимку – муж продолжал жить там после развода. На этот раз не было ни поезда, ни беготни на лапах. Виктуш озаботился сопровождением, и Алмаза доставили к воротам на одном из трех черных джипов. Два других были набиты до зубов вооруженными сотрудниками силового подразделения ФССПД, громко мечтавшими, чтобы Пепельник оказал сопротивление.

Алмаз забрал из родильного дома вежу, а из отцовского – огромный ларь. Потемневший от времени сундук, окованный железом, стягивающийся кожаными ремнями и запирающийся на два навесных замка. Такие лари обычно передавались по наследству – если омега продолжал заботиться о рожденном ребенке-омеге, а не отдавал его в интернат – служили хранилищем ценных вещей, а иногда и спальным местом для котят. Виктуш, увидев ларь, присвистнул, с помощью товарищей кое-как запихнул его в багажник и спросил:

– Обереги и вежи из красного угла будешь забирать?

– Нет, – помотал головой Алмаз. – Отцу на могилу отнесу. Оставлю на волю духов.

Он сходил к холмику под охраной силовиков. Зарыл в снег пожелтевшую вежу с двумя фигурками, навесил обереги на выступ могильного камня, пробормотал слова прощания. В договоре продажи отдельным пунктом было оговорено, что корпорация «Ирбал» обязуется сохранять в неприкосновенности место захоронения отца и ухаживать за могилой. Дом Алмаз разрешил снести, и подумал, что надо сообщить об этом Пепельнику, прежде чем они попрощаются навсегда.

Муж выслушал объяснение – «они собираются разворачивать временный лагерь на месте заимки, будут ставить бытовки на самом высоком месте, чтобы не затапливало» – и буркнул:

– Доживу до апреля или мая, если не выставят, отгоню стадо на пастбище и уйду в другое место. Если выставят – раньше уйду.

– Как знаешь.

Алмаз не спрашивал мужа о дальнейших планах. Не интересовался, на что тот собирается потратить деньги. Загадал: «Спросит про Здравко – дам ему номер телефона. Поговорю, если вздумает позвонить». Пепельник не спросил, и стало ясно, что их больше ничего не связывает. Раньше жили вместе, теперь разошлись. У дарсов сплошь и рядом такое бывает.

Перед тем как сесть в машину, Алмаз оторвал у фигурки в веже хвост, заговоренный на разрыв, бросил на землю и с облегчением уехал – он беспокоился о Здравко, оставшемся под присмотром Макара. Рысь котенку не навредит, об этом можно было не волноваться. Но Здравко, потерявший его из виду, мог долго плакать в углу, нервируя Нильса, который начинал беспомощно пищать, не зная, как успокоить приятеля.