Читать книгу Тихая охота - Яна Тарьянова - Страница 1

Пролог

– Тебе надо уговорить Бранта перейти на более легкую работу, – сказал отец.

Элверд поморщился – тема поднималась не в первый раз, и он устал отвечать одно и то же. Он не верил, что родители не слышат и не понимают его аргументы. Почему они давили на него, вынуждая надавить на Бранта? Элверд думал, что из-за уязвленного самолюбия. Вряд ли отцы стремились разрушить его брак: Бранта в доме принимали, внуков любили и баловали – и Патрика, и Шона, и Айкена. Не делили на родных и приемного.

Родители желали, чтобы Элверд как-то затер пятно, марающее честь семьи. Как ни странно, проблема скрывалась не в темном прошлом, не в том, что Брант когда-то был боевиком Истинной Рыжей Армии. Это относилось к категории недоказуемых слухов: был бы виновен – посадили бы. А вот то, что Брант продолжал работать грузчиком, по мнению отцов, создавало впечатление, что Элверда отлучили от дома. Двое маленьких детей связали его по рукам и ногам – иначе бы он уже вернулся в реставрационную мастерскую и получал большие деньги. А он тратит жизнь на бесконечное домашнее хозяйство, внуки вынуждены питаться пустой кашей и сухими корками на зарплату папы-грузчика… Ужасно! С этим надо что-то делать. Желательно, прямо сейчас.

Элверд напомнил себе: «Терпение, только терпение!», вымучил улыбку и ответил:

– Ты же знаешь, он не хочет учиться и приобретать другую специальность. Говорит, что и раньше не любил протирать штаны за партой, а сейчас и вовсе не сможет сидеть над книжками. А без специальности его возьмут только грузчиком в магазин или трамвайным кондуктором. Не думаю, что это будет лучше. В депо он, хотя бы, помощник бригадира.

– Я не раз предлагал вам переехать в поместье, – парировал отец. – Брант прекрасно ладит с лошадьми, это редкий дар для оборотня. Он разбирается в грибах, а мы ежегодно делаем закупки на Лесной ярмарке. Красно-рыжие торговцы благоволят сородичам, не любят вести дела с янтарем и чернобурками. Я просил Бранта взять на себя эту обязанность, но он упрямо продолжает ходить в вагонное депо.

– Пойми, он чувствует себя чужим в поместье. Не хочет тратить ваши деньги.

– Он не хочет здесь приживаться, – парировал отец. – Вы вместе четыре года, почти пять лет. За это время он приезжал около дюжины раз, хотя его принимали с искренним радушием, без камня за пазухой. Твой муж не желает поступиться принципами, взращенными на ложной гордости.

– Хватит, – твердо сказал Элверд. – Закончим бесполезный разговор.

Он нащупал трость, прислоненную к креслу, ушел в парк, сохраняя видимость достоинства. Прислушался к далеким крикам детей – катаются на пони, визжат от восторга – и тяжело опустился на скамейку.

Неприятно было сознавать, что в словах отца крылась доля истины. Брант действительно упрямился, но это обуславливалось не ложной гордостью, а нежеланием менять простую и наладившуюся жизнь. Элверд знал, что муж переехал в Ключевые Воды, чтобы Айкен мог ходить в школу и кружки, выбирать профессию по вкусу, избегнуть его судьбы – когда без спроса отправляют в тренировочный лагерь боевиков – и взрослеть без страха перед будущим. Это был серьезный шаг. Брант порвал с отцом Айкена и ИРА, не попрощавшись, и Элверд высоко ценил поступок мужа, поставившего интересы ребенка выше собственных.

Адвокаты помогли, после применения акта об амнистии и годового надзора Брант пополнил ряды добропорядочных граждан, получил право передвигаться по стране без ограничений и даже выезжать на человеческий континент – если вдруг возникнет такая надобность. Это совпало с рождением первенца, Патрика, и Элверд, вымотанный родами и новыми проблемами, даже не задумался о том, что теперь они могут куда-то поехать – не до размышлений об отпуске. Второй сын, Шон, был погодком, заботы удвоились и чуть не захлестнули с головой, но потом все как-то наладилось. Приятель Элверда из архитектурного бюро спроектировал им уютный двухэтажный дом с огромным балконом, на котором все семейство собиралось на чаепитие. Знакомый из строительной фирмы возвел дом на участке, а потом помог со сломом старого, чтобы расчистить двор. Дети немного подросли, нашлась хорошая няня, Элверд выдохнул, огляделся по сторонам и понял, что хочет куда-нибудь съездить на отдых. Поваляться на пляже под солнышком или побродить среди бочек с грибами на Лесной ярмарке, повидаться с «Зеркальными» – статуями Камула и Хлебодарного под витражным куполом в Лисогорске – или навестить памятники-паровозы и мозаичные панно, разбросанные от Ключевых Вод до Усть-Белянска. Он заговорил об этом с Брантом и был неприятно удивлен отсутствием энтузиазма. Муж не хотел никуда ехать. Ему не запрещал, наоборот, предлагал – «отдохни, мы с няней присмотрим за детьми» – но сам не желал выбираться за границы двора после отработанной смены.

Элверд крепко призадумался. Осторожными расспросами выяснил, что Брант не боится мести со стороны «лесных братьев» – «да кому я нужен, не командир, чтобы про меня помнили» – и не планирует им тайно помогать, используя выгоды добропорядочного статуса.

– Я пару раз сталкивался с теми, кто меня знает, – спокойно сообщил Брант. – Помнишь, я как-то домой треть получки не донес, сказал, что помог товарищу? На вокзале лиса с соседнего хутора встретил, мы с ним в лагере в спарринге тренировались. Ему ногу от колена осколками оторвало, на деревяшке ковыляет. Поздоровались, по кружке пива выпили. Чем мог, тем помог. Он в Волчью Степную губернию ехал, там у него дальняя родня. Хотел, как и я, пристроиться куда-то на работу, попробовать получить чистые документы. Я ему удачи пожелал.

Элверд почувствовал, что за этим рассказом скрывается что-то еще, трижды возвращался к теме, и понял, что с оборотнями из прошлой жизни Брант время от времени видится – вокзал этому способствует. О том, что его муж поселился в Ключевых Водах, знали не меньше пяти боевиков, в том числе и отец Айкена. Об этой встрече супруг говорить не захотел, буркнул: «Ему до мелкого дела нет» и замолчал на два дня.

Следующая серия разговоров привела к пониманию: Брант доволен и счастлив, ему нравится возвращаться с работы домой, валяться на кровати, пить чай на балконе, смотреть телевизор, если транслируют футбольные матчи, превращаться и спать под сливой, если матчей нет. Физическая работа его утомляла – не выматывала до бессилия, спасало богатырское здоровье – и лишала потребности делать ненужные движения. Зачем? Зачем ехать на море, когда можно спать под сливой? Зачем ехать и смотреть на паровозы и тепловозы? В депо такого добра полно. И мозаика в алтарном зале есть, даже две – ходи да смотри безо всяких поездок. Бранта не интересовали ни ярмарки, ни музеи. Он очертил себе границы, за которые не собирался выходить. Работа, дом, возня с детьми – малышня его любила, постоянно требовала, чтобы он с ними побегал на лапах, заставляла строить крепости из кубиков или песка, сооружать во дворе шалаши из веток, жечь костры, печь картошку и жарить сосиски на шампурах. Элверда звали рассказывать сказки – за картофелину и сосиску – и он охотно отрабатывал угощение длинными речами.

В один из вечеров, глядя на прогорающие чурбачки и ветки, он дал себе слово, что не будет заставлять Бранта что-то делать против воли. Не хочет к родителям в поместье? Ну и не надо. Пусть отдыхает от детского гомона, пока отпрыски катаются на пони и объедаются выпечкой. Не хочет ехать в отпуск? Тоже не надо. Элверд рискнул, оставил младших в поместье под присмотром родителей и няни, и свозил Айкена на море – в награду за то, что тот закончил второй класс без троек и четверок. Табель круглого отличника портило «удовлетворительно» по поведению – приемный сын рос проказливым и въедливым одновременно – но Элверд не считал это поводом для нотаций.

Они отлично отдохнули. Айкен набрался впечатлений на полгода вперед. Облазил руины старой крепости – с экскурсоводом и без экскурсовода – накупался в море, насобирал большой пакет ракушек. Они проехались по побережью на автобусе, полюбовались прекрасными видами, побывали в двух музеях и в заброшенных оборонительных сооружениях. Брант их возвращению обрадовался, рассказы слушал с неподдельным интересом, но на предложение Айкена: «А давай ты в следующий раз поедешь с нами?» ответил отказом. Знакомый набор фраз: работа, устал, чемпионат по футболу. Как будто в гостиницах нет телевизоров, а в отпуске его кто-то будет заставлять таскать ящики.

Элверд вынырнул из воспоминаний, потер лицо, отгоняя мрачные мысли. Казалось бы, на что жаловаться? Здоровый, заботливый и страстный муж, таскающий его на руках, души не чающий в детях. У них никогда не было ссор и разногласий – Брант принимал его решения, благодарил за постройку дома для них и детей, за выбор школы для Айкена, за комнату-библиотеку на втором этаже – «мне бы такое и в голову не пришло». Никаких ограничений в поездках. «Куда хочешь, на сколько хочешь». И отравляющее идиллию дополнение: «Только без меня».

– Я же знал, что мы разные, – негромко сообщил Элверд подстриженному можжевельнику. – Я вообще не думал, что мы поженимся. И что дойдет до семьи и детей – не рассчитывал. Просто он мне очень понравился. Я чувствовал его силу, не завидовал, только восхищался здоровьем и грубоватым обаянием. Так хотел прикоснуться, привлечь его к себе, что даже подавитель не помог – началась слабенькая течка. А через месяц, после отмены подавителя, затянуло в водоворот страсти, подаривший нам Патрика. Я сразу же получил предложение о браке – «если тебе родители не запретят» – и согласился, надеясь, что Брант не уйдет в ближайшие годы. Побаивался: он оглядится по сторонам, увидит, что по улицам ходит много здоровых омег, и решит, что жизнь с калекой не возмещается постройкой дома и деньгами. Я ошибся. Он – по крайней мере, пока – доволен больше, чем я. Его все устраивает. Это у меня какие-то непонятные претензии.

Можжевельник сочувственно зашуршал.

– Может быть, не надо слушать отца? – продолжил Элверд. – Эти разговоры ведут в тупик. Я не могу изменить мужа и не должен этого делать. Как в поговорке: «Видели очи, что руки брали». Два разных мира – мир Бранта и мир моих родителей. Я и дети – как мостик между мирами. Надо быть осторожным. Мостик от лишнего груза может разрушиться. И тогда мне придется выбирать между Брантом и родителями. А я этого не хочу. Нужно больше отмалчиваться, не спорить, отделываться от отцов нейтральными фразами. Ничего сложного. Я смогу.

Попрактиковаться ему пришлось через час, за обедом. На этот раз в атаку пошел папа – с другого фланга.

– Я слышал, что тебе предложили ревизионную командировку в Лисогорскую губернию. Собираешься поехать?

– Скорее всего, нет, – ответил Элверд.

– Ты же участвовал в переписи объектов культурного наследия в дни университетской практики. Я помню твои восторженные рассказы о панно и цветочных чашах, фотографии автобусных остановок, лестниц, порожков, фризов на зданиях. Ты – один из тех, кто может оценить ущерб, нанесенный гражданской войной и временем. Почему ты отказываешься от интересной работы? Мы возьмем детей, тебе не придется за них волноваться.

– Я сначала хотел поехать с Айкеном. В дни осенних каникул, – откладывая вилку, сообщил Элверд. – Каникулы совпадают с Лесной ярмаркой, можно было бы отпросить Айкена еще на несколько ноябрьских дней. Он хорошо учится, неделю догонит. Хотелось и поработать, и погулять, и сходить на ярмарку. Но меня предупредили, что ревизия памятников займет полгода, а то и больше. Нельзя взять несколько объектов в каком-то определенном городе и проверить их за пару недель – только в команде, только от первого до последнего дня, пока не будет сдан отчет. Я не готов расстаться с детьми и Брантом на такой срок.

– Тогда съезди на ярмарку. Брант давно не брал отпуск, – напомнил отец. – Пусть поедет с тобой и Айкеном. Погуляете, сходите в парк Камня-на-Воде, пообедаете на Каштановом фестивале. Купите нам грибов, ликеров и мёда. Закажете паштеты. Прекрасный отдых! Если бы не подагра, я бы уже собирался в Чернотроп. Но, увы… Поговори с мужем, пусть сопроводит вас в поездке.

– Поговорю, – промокнув губы салфеткой, пообещал Элверд. – Завтра или послезавтра поговорю.

Глава 1. Валериан. В гостях у отца

– А кто это перестроил дом деда Шефри? – спросил Валериан у отца, когда они уселись чаевничать на лавочке возле порожка.

Невысокие заборы не скрывали двухэтажного особняка с полукруглыми окнами и просторным балконом. Интерес у Валериана был не столько архитектурным, сколько профессиональным – час назад он увидел, как в калитку вошел детина, неуловимо напоминавший боевика Истинной Рыжей Армии. Подозрение на неблагонадежность складывалось из мелких деталей: лис из красного клана; выправка тренированного бойца; цепкий взгляд, которым детина окинул улицу, прежде чем войти в калитку, запирающуюся на замок.

– Это Элверд постарался. Муж его внучатого племянника, славный малый, – в голосе отца появились теплые нотки. – Добрый прихожанин, бывает в часовне и в будни, и в праздники. Помогает малоимущим – и пожертвованиями, и вещами, и продуктами. Он из обеспеченной семьи. Клан Молочного Янтаря.

Валериан кивнул, прекрасно зная, что жрецу Хлебодарного, сохранившего веру в порядочность людей и оборотней, легко запорошить глаза. Он подождал продолжения и получил дополнительные подробности.

– Брант с сыном сюда переехали за неделю до смерти Шефри. Тот давно родичей с хутора в город зазывал, расстраивался, что отнекиваются, не хотят хозяйство бросать. Собирался дом приходу отписать, если никого не дождется. Хвала Хлебодарному, дождался. Бранта на работу в депо пристроил, завещание оформил, и отправился охотиться на вечные поля с легким сердцем. Я с Брантом познакомился, когда он пришел отпевание и поминовение заказать. Сказал, ему чтобы обращался за помощью – хоть через часовню, хоть лично. Надо только через дорогу перейти. Он поблагодарил, сказал, что постарается справиться сам. Справился, молодец, выбрал честную жизнь. Были у меня подозрения, что сюда «лесные братья» начнут наезжать, но Хлебодарный миловал. Айкен, конечно, болтался без присмотра, по всему вокзалу шнырял, пока Брант ящики ворочал. Познакомился с Элвердом в алтарном зале, когда реставрационные работы шли, а через Айкена и Брант с Элвердом познакомился. Элверд – реставратор. Ты в алтарный зал заходил, статуи видел?

– Да, – ответил Валериан. – Как новые. Помню, когда мозаики рекламными щитами закрыли – ох и жуть была. А сейчас словно в детство вернулся.

– Элверда работа, – улыбнулся отец. – Его весь город за это хвалит. Мозаики восстановили, к тому моменту на травле оленя половина кусочков смальты отвалилась. Элверд говорил, это из-за того, что неправильно отопление провели. Сейчас-то переделали. Ах, да, я же про Бранта. Не знаю, как они с Элвердом сошлись, кто первый знаки внимания оказывать начал, я их вдвоем в часовне после Дня Изгнания Демона Снопа увидел, когда они скрутки принесли. Это было после того, как вокзальные алтари открыли, только-только зимняя олимпиада закончилась. С той поры машина Элверда почти каждый день возле ворот Бранта стояла. Я не спрашивал, съехались или не съехались. Подумал – взрослые оба, сами разберутся. Пока за советом не приходят, незачем лезть. Весной я их то видел, то не видел, а на Зажинки они в часовню в брачных браслетах пришли. Да и заметно стало, что Элверд затяжелел. С тех пор живут, двух сыновей родили, дом отстроили. Отличная пара, смотришь, и сердце радуется.

То, что отец подумал о возможных визитах «лесных братьев», придало рассказу определенный вес – значит, не совсем затуманила глаза доброта. Остальное нужно было делить натрое. Детина мог притихнуть, не водить никого домой, а встречаться с боевиками на вокзале, передавать информацию или координировать поставки оружия. Куда, кому и что еще жертвовал реставратор, было ведомо только Хлебодарному. Вполне мог одной рукой ИРА деньги подавать, второй – в часовню. Чтобы успокоить смятение грешноватой души.

Валериан решил подстеречь детину по имени Брант, проверить у него документы и отправить запрос сначала в Ключеводское, а потом, при надобности, и в столичное Управление по борьбе с экстремизмом и терроризмом. Не прихоти ради, а на законном основании – члены семей сотрудников УБЭТ имели право на государственную защиту. От нехитрого подсчета – «сегодня он пришел в восемнадцать двадцать пять, завтра надо в половину шестого прогуляться по переулкам и подстеречь его возле спуска с пешеходного моста» – отвлек вопрос:

– Валерек, а ты ни с кем встречаться не начал?

От удивления горло перехватило – неужели у отца неладно с головой? Валериан помолчал, напомнил:

– Пап, я в госпитале лежал. В реабилитационном отделении по восстановлению поврежденных суставов. Из инвалидной коляски на костыли, от костылей к трости. С кем я мог встречаться?

– Мало ли… Может быть, ты с каким-то медбратом поближе познакомился. Или за врачом приударил.

«Похоже, с головой все в порядке, просто озвучил давнюю мечту, – догадался Валериан. – Немного некстати, но когда он спросил, не влюбился ли я в командира полевого отряда, которого мы выслеживаем, было еще неуместнее».

Не дождавшись ответа на свое замечание, отец продолжил:

– Я надеялся, что после госпиталя ты останешься в Ключевых Водах. Не обязательно в этом доме. Понимаю, что тебе неинтересно тесниться со стариком. Но ты бы мог получить служебную квартиру. Жить в этом же городе, приходить ко мне в гости. А ты опять собираешься в красные графства.

– Ты не старик, – вывернулся Валериан. – Еще о-го-го. Тоже мог бы начать с кем-нибудь встречаться. Присмотреть себе альфу. Играть в шахматы, вместе ходить за картошкой… бывают же всякие пристойные развлечения, необязательно устраивать оргии.

Отец рассмеялся. Потрепал Валериана по волосам.

– Я не встретил того, кто бы мог сравняться с твоим отцом. Хлебодарный забрал его на вечные поля, чтобы избавить от страданий, это было милосердием. Верю, что он смотрит на меня с небес и радуется, что я могу посвятить все силы служению. Я стараюсь помогать людям и оборотням. А ты…

– Я в рядах тех, кто противостоит злу, – напомнил Валериан. – Кто-то должен пресекать распри и останавливать фанатиков. Давай не будем ссориться. Я сто раз говорил тебе, что если найду того, единственного, кто заставит сердце уйти в пятки, сорваться в гон и молить, чтобы он родил мне детей, то привезу его сюда, в Ключевые Воды. Может быть, мы построим на участке второй дом, чтобы, как ты выразился, не тесниться. А пока я одинок, продолжу службу в Чернотропском отряде. Сейчас меня отправят на канцелярскую работу, месяца три придется перебирать бумажки – до полного восстановления. Потом переведусь на прежнее место. А как сложится дальнейшая жизнь – видно будет. Все в руках Камула и Хлебодарного.

Отец повздыхал, но больше к теме брачных отношений не возвращался. Начал расспрашивать о здоровье. Валериан отвечал, хотя это тоже было не особо приятно.

– Превращаться могу. Пока с ограничениями, велели не чаще раза в неделю. Колени почти как новенькие, только на перемену погоды ноют. Думаю, что это скоро пройдет. Левый локоть отлично, правый с хорошими прогнозами. Мне перед выпиской прокололи последний курс препарата, стимулирующего восстановление суставов, должен сработать накопительный эффект. Как я тебе говорил – три месяца с бумажками, а потом на медкомиссию. Надеюсь, что вернусь в строй.

– Я уже спрашивал, но ты не ответил, – заглядывая в пустую чашку, пробормотал отец. – Почему такие странные ранения? Только суставы. Колени и локти.

– Потому что от ранения в голову уберег шлем, а два выстрела в живот принял бронежилет, – Валериан решил, что надо сказать правду, перестать скармливать отцу недомолвки – все закончилось, опасности для жизни нет. – У меня было отравление угарным газом, сотрясение мозга и множественные ушибы внутренних органов. Снайпер развлекался, прежде чем меня добить. Стрелял по конечностям, пробил щитки. Расколол шлем – прямо перед тем, как меня вытащили из-под обстрела. Если бы не щитки – остался бы я без рук и ног. Спасибо, что вовремя погрузили в санитарный вертолет, а потом из госпиталя в столицу переправили. Часть пуль были отравлены.

– А я получал короткие официальные отписки.

– Пап, ну ты бы все равно ничего не смог сделать, – Валериан обнял отца, забрал пустую чашку. – Рассказали бы тебе сразу, и что? Лететь в столицу смысла не было, ко мне не пускали. Как только выписали, я сразу к тебе приехал.

– Ты не согласишься остаться, даже если я встану на колени, – привалившись к его плечу, подытожил отец.

– Пап, мое место там, – ответил Валериан, чувствовавший себя крайне неуютно. – Я должен ехать.

Весь оставшийся вечер он старался быть хорошим сыном. Вымыл посуду, отдраил хрустальные вазочки из «горки» в зале, навязал три дюжины скруток из сухоцветов и боярышника, перехватывая красными шерстяными нитями. Когда дары Хлебодарному были сложены в корзинку и прикрыты вышитым полотенцем, отец спросил:

– Перекинешься? Прогуляемся вместе перед сном? Я обычно брожу по переулкам, делаю крюк и возвращаюсь. Если тебе трудно, оставайся дома.

– Нет-нет, – соврал Валериан. – Я специально подгадал, чтобы дома можно было превратиться и пройтись на лапах.

Он ушел в свою комнату, разделся, и, перед тем как перекинуться, сделал глубокий вдох. Главное было не заорать, не напугать отца. Правую руку при смене формы прошивала адская боль, затмевавшая мерзкие ощущения в коленях – каждый раз казалось, что он превращается не в лиса, а в кузнечика. Сегодня было не лучше чем вчера: Валериан повалился на бок, прикусив язык, а когда тело окончательно изменилось, вцепился зубами в свисающий с кресла плед, чтобы не завыть. Отдышавшись и отлежавшись, он побрел во двор, прихрамывая и оберегая правую переднюю лапу. Отец ждал его возле приоткрытой калитки. Шерсть поседела еще сильнее, цвет стал белым, только чулки, кончики ушей и переносица сохранили темно-бурый окрас. Валериан по сравнению с отцом выглядел куском угля, припорошенным снегом. Уши, хвост и чулки на лапах не портила ни одна белая шерстинка, а морда с белой полосой-маской, спина и бока отливали тусклым серебром. Чернобурки юга отличались от северных родичей рыжей оторочкой на ушах и белой каплей на кончике хвоста. Хвост Валериана соответствовал самым высоким северным стандартам – хоть с углем сравнивай, хоть со смолой, хоть с печной сажей – ни намека на белизну и серебро не найдешь.

Благородный окрас и такой же благородный цвет волос он унаследовал от покойного отца-альфы, вместе с титулом безземельного баронета. Ни хвост, ни титул, ни «лунная седина» на юге не ценились, только дома, на Ямале, можно было бы извлечь какие-то выгоды – в основном, на брачном рынке. Валериан это прекрасно знал, о титуле почти никому не докладывал – благо, в военном билете такой графы не было – а вот угольным хвостом втайне гордился. К кличке «Седой» привык со школы, но все равно предпочитал стрижку под ноль, чтобы не выделяться в строю.

Отец толкнул калитку лапой, расширяя проход. Они пошли по переулкам – медленно, обнюхивая цветы, укрывшие палисадники разноцветным ковром. Валериану нравились дубки, мелкие хризантемы, дурманящие осенней горечью, и он выискивал их среди отцветающих «зорек» и «огоньков», пока не наткнулся на ежа, ужинавшего виноградными улитками. Драки не случилось: отец одернул Валериана укоризненным тявканьем, и еж отбыл в кусты непобежденным. Несмотря на это, настроение улучшилось. Лис впервые за долгое время вышел на прогулку без надзора врачей, испытал радость узника, вырвавшегося из клетки, и щедро поделился с ней Валерианом.

«Будем гулять, – пообещал зверю Валериан. – У нас с тобой хороший дом с большим двором, хозяева на нашу половину не лезут, замечаний не делают. Будем каждый вечер валяться на порожках и караулить ежей. Их там навалом. И никто нам не запретит с ними драться».

Возвращение двуного тела после прогулки прошло с большим трудом, все-таки напугал отца приглушенным криком. Если бы не цель – проверить документы у Бранта – Валериан бы мог прожить пару дней, передвигаясь на лапах. Поставил бы ему отец на пол миску еды, не пожалел ужина. Но желание держать ситуацию под контролем перевесило страх перед болью. Валериан успокоил встревоженного отца, и, прежде чем лечь спать, долго пил чай на кухне, глядя на окна особняка с просторным балконом. План встречи он продумал в трех вариантах. Нужно было дождаться следующего вечера и начать его выполнять.

Первую половину дня он посвятил генеральной уборке – пропылесосил все комнаты, наскоро протер окна и подоконники. Отец, уходя в часовню, просил его не перетруждаться, но ничегонеделание настолько надоело, что пылесос, веник и тряпка стали желанным развлечением. В обед Валериан подкрепился двумя огромными бутербродами с колбасой и сыром, заранее начистил кастрюлю картошки и, чувствуя, как ноют натруженные колени, побрел в часовню. Он обещал отцу, что посетит пятичасовую службу, зажжет скрутку, поминая папу и прося Хлебодарного о здравии для здравствующих, и собирался сдержать слово, даже если до часовни придется добираться ползком.

Приход, в котором служил отец, был ни бедным, ни богатым – в окрестных домах в основном жили железнодорожники, зарабатывавшие на умеренную жизнь, но не купавшиеся в роскоши. Часовня Хлебодарного-на-Холме заметно одряхлела, ограду тронула ржавчина, деревянные рамы огромных окон рассохлись. Внутри было чисто и дымно. В потускневшей чаше скопились пепел и угли от утренних скруток, паства подбавляла новые, сквозняк разгонял дым по всей часовне, вместо того, чтобы уносить в отверстие в куполе. Статуи лис в двух нишах, сидящие на пшеничных снопах, зорко следили за прихожанами. Хлебодарный улыбался с фрески на стене – приветствовал тех, кто пришел к нему в поисках защиты.

Валериан подошел к чаше, взял коробок с длинными спичками и скрутку из корзинки, поджег, шепча просьбу и благодарность: «Дай ему спокойную жизнь, чтобы папа смотрел на него с небесных полей с улыбкой, а мне подари еще капельку здоровья. Не дал умереть – спасибо. Теперь позволь вернуться в строй».

Отец поправил золотистую накидку с вышитыми снопами и васильками, поднялся на возвышение возле фрески. Дым заставлял глаза слезиться, и Валериану показалось, что Хлебодарный обнимает отца за плечи, подбадривая и помогая подобрать нужные слова.

– Сегодня мы поговорим о добрососедстве, – голос набирал силу, обрывал шепотки паствы. – О мирном сосуществовании не только людей и оборотней, но и оборотней и оборотней. Оглянитесь вокруг. На что мы тратим жизнь? На распри из-за заборов, на обсуждение и осуждение другого цвета шерсти. На пересуды. На содержимое чужих кастрюль.

Валериан убедился, что скрутка тлеет, и попятился к выходу. Отец говорил хорошо, проникновенно, но распри из-за содержимого чужих кастрюль не задевали и не вызывали отклика – волновали другие проблемы. Выходя из часовни, он столкнулся с реставратором Элвердом, опирающимся на трость, и добродушной пожилой лисицей, которая несла на руках улыбающегося малыша. Самый старший ребенок – видимо, сын Бранта – вел за руку сводного брата, крепыша лет трех. Валериан вежливо поздоровался, придержал дверь, чтобы процессия могла пройти внутрь, и неспешно направился к продуктовому магазину – поболтать с рыженькой продавщицей, дождаться Бранта.

Лиза, увидев его, обрадовалась. В школе Валериан ее и не запомнил – мелкая слишком была – а когда несколько лет назад приехал на побывку, познакомился заново. С тех пор они общались непринужденно, перешучиваясь и перемывая кости соседям – напрашивались на проповедь. В разговоре выяснилось, что Лиза, как и отец, считает Бранта хорошим парнем, который сворачивал на скользкую дорожку, но вовремя опомнился.

– Повезло Элверду.

– Элверду? – удивился Валериан. – Не Бранту?

– Брант бы одиноким не остался, – махнула рукой Лиза. – На него омеги уже засматриваться начали, но Элверд первый успел. Ухватил себе надежного альфу. Брант его на руках носит, в детях души не чает – что еще надо? За таким – как за каменной стеной. Больших денег в дом не приносит, но с другим бы жил скромнее, не голодали бы, и на малые радости тоже оставалось.

– Элверд здесь чужой, – утвердительно проговорил Валериан.

– Аристократ из клана Молочного Янтаря, – повторила чьи-то слова Лиза. – Кремовая шерсть. А тут все рыжие.

– Он не аристократ, – фыркнул Валериан, расспросивший отца о сословном и имущественном положении Элверда. – Его родители – эсквайры. Нетитулованные дворяне с наследуемым земельным наделом. Титул тут только у меня. Я баронет.

Лиза расхохоталась.

– Ой-ой-ой! Помню, что ты аристократ, помню. Но ты, Валерек, в нашей школе учился, все закоулки депо и складов знаешь. А отец Мельхор наш утешитель и советчик, все прихожане его любят и уважают – любой тебе это подтвердит, хоть человек, хоть оборотень. А Элверд… да, чужой. Его не обижает никто, не подумай. Но с ним не поболтаешь, в магазине не столкнешься. Дети по улице бегают, только если Бранта встречают, остальное время няня присматривает. У кого из нас няня была?

Валериан усмехнулся, купил пол-литровую стеклянную бутылку газировки – и попить, и оружие, если Брант проявит агрессию – взглянул на часы, попрощался и двинулся к выходу, размышляя, что, судя по всему, отец выбрал тему проповеди неспроста – пересуды в приходе цвели пышно. Валериану это было на руку – в шелухе сплетен часто находилось зерно истины – поэтому бежать в часовню и поспешно каяться он не собирался.

– Ты себе никого не нашел? – вопрос прилетел в спину. – От отца Мельхора о тебе лишнего слова не добьешься. Ты же красавец, хоть на ногах, хоть на лапах – особенно, когда налысо не бреешься. Был бы ты человеком, я бы тебе проходу не давала.

– Как полезно быть оборотнем, – хохотнул Валериан.

– Не стригись, – продолжила гнуть свою линию Лиза. – Ты сейчас прекрасно выглядишь. Омеги должны на шею пачками вешаться – что здесь, что в Чернотропе. Выбирай и женись.

– Лиза, я все время то в командировках в красных графствах, то в засаде, но на оперативном мероприятии, – обернувшись, ответил он. – Не до знакомств. Шалю иногда с теми, кого необременительные отношения устраивают. Суженого не встретил.

– Все говорят, что чернобурки самые злые и ветреные лисы, – подколола Лиза. – Ты, наверное, бедненьким омежкам голову морочишь и бросаешь. Даже не возвращаешься узнать, наплодил детишек или нет.

– Лиза! – укоризненно покачал головой Валериан. – Если ты не прекратишь придумывать про меня гадости, папа прочтет тебе отдельную проповедь о вреде злословия и неизбежной каре Хлебодарного за наветы. Я об этом позабочусь.

Лиза расхохоталась. Он улыбнулся ей в ответ и вышел – весьма вовремя, потому что от пешеходного моста к магазину приближался Брант. Валериан отошел на пару домов, остановился возле куста сирени с зелеными листьями и высохшими цветочными ветками, откупорил лимонад и начал изучать ржавчину на сетчатом заборе. Ждать пришлось недолго. Брант вышел из магазина с пакетом мармелада и двинулся в его сторону. Они сцепились взглядами задолго до сближения. Брант не свернул, шел прямо, и Валериан, перехватив бутылку поудобнее, заступил ему дорогу, коротко потребовав:

– Документы.

Брант остановился. Посмотрел на него без гнева, но с недовольством, и сунул руку во внутренний карман.

– Медленно, – напомнил Валериан. – Без резких движений.

Две справки – о применении акта об амнистии и примерном поведении во время годового надзора – были вложены в паспорт. Валериан проверил печати и даты, убедился, что формально Брант чист, как слеза младенца, запомнил фамилию и место рождения и вернул документы.

– Знаешь, кто я? – спросил он.

Брант кивнул.

– Если здесь когда-то произойдет что-то, что расстроит моего отца, я приеду сюда с сослуживцами и зачищу этот железнодорожный курятник, не обращая внимания на этажность домов. А если с отцом что-то случится, виновный до суда не доживет, даже если успеет попасть под следствие. Ясно?

Брант снова кивнул и буркнул:

– Здесь все тихо. У меня муж и дети. Я завязал.

Валериан прищурился. Они обменялись взглядами, без слов выразившими фразы:

«Такие, как ты, не завязывают».

«Да пошел ты!»

Разошлись, недовольные друг другом. Брант явно злился, корил себя за то, что предъявил документы, а не послал так и не представившегося наглеца – не представившегося официально, неофициально-то молва много что донесла. Валериан тоже злился, не столько на Бранта, сколько на несправедливость судьбы. Он дослужился до капитана, защищал интересы закона, и сейчас еле шел после дня на ногах и не мог шевельнуть правой рукой – прошивало болью от локтя. А Брант, воевавший на стороне «лесных братьев», рванул к дому едва не вприпрыжку. К дому. К мужу. И детям. Как-то странно распределял милости Хлебодарный. Валериану казалось, что должно быть наоборот.

Возле часовни его ожидал сюрприз. Паства никуда не разошлась. Толпились, что-то обсуждали. В часовне раздавался грохот.

– Голубь залетел, – объяснил Элверд, прижимавший к себе пакет с мармеладом. – Бьется в верхний переплет, а там стекло треснувшее. Отец Мельхор боится, что он разобьет стекло и поранится. Кровь в часовне – плохое предзнаменование.

Валериан двинулся в гущу событий, не расставаясь с лимонадом. В помещении посвежело – два окна были распахнуты. Отец стоял возле фрески, комкая вышитое полотенце. Брант балансировал на узком подоконнике, подпрыгивая и пытаясь поймать голубя. Голубь хаотично метался по часовне, не желая вылетать в открытые окна, ронял перья в чашу, с размаху ударялся о глухую часть переплета, падал, выворачивался из рук прихожан, ловивших его на полу, снова взлетал и возвращался к стеклу с трещиной и Бранту. Валериан подоспел как раз к очередному витку. Сын Бранта подбежал к упавшему голубю, поймал, но испугался и выпустил – птица била крыльями и хрипло клекотала.

– Подержи, – велел Валериан и отдал мелкому ополовиненную бутылку лимонада. – Эй! Сбей на меня!

Брант дождался, пока голубь встретится со стеклом, подпрыгнул, зацепил крыло кончиками пальцев, дернул, заставляя полететь хвостом назад. Валериан встал на скамью и принял комок перьев в ладони, кривясь от боли в локте. Вырваться или поклевать руки голубь не успел – Брант легко спрыгнул на пол, забрал его у Валериана и вышвырнул в окно. Лисенок восторженно завизжал, прихожане разразились негромкими криками одобрения. Окна были немедленно закрыты, добровольцы побежали за вениками и тряпками, хранившимися в подсобном помещении, чтобы убрать следы птичьего вторжения.

– Как вы ловко… – проговорил отец. – Как будто заранее репетировали.

Валериан усмехнулся и взял у мелкого лимонад. Если отрешиться от «сотрудничества с врагом», то можно было бы честно признать вслух – Брант был единственным из присутствующих, обученным работать в команде, и способным не только поймать голубя, но и организовать в часовне точку обороны. Остальные люди и оборотни были переполошенными гражданскими – вероятно, отслужившие в армии еще не добрались с работы, или шли прямо домой, не тратя время на мимолетный визит к Хлебодарному.

– Отец Мельхор, приглашаю вас на ужин, чтобы отметить выдворение голубя тушеным мясом и овощным рагу, – сказал вернувшийся в часовню Элверд. – Вас и Валериана. К чаю у нас сегодня пирог с курагой и мармелад. Погода прекрасная, можно будет посидеть на балконе.

Брант выслушал это предложение с кислой физиономией, но мужу не возразил. Отец начал отказываться, Элверд настаивал и, в итоге, приглашение было принято. Лисенок запрыгал, обрадовался, тут же расстроился – «нет, дорогой мой, ужинаем по парадному варианту, взрослые отдельно, дети отдельно» – и побежал домой, мыть руки, вслед за няней и младшими братьями. Валериан согласился на визит, памятуя об экономии сил – не надо будет варить картошку и куриную грудку, а потом мыть посуду. Меню предстоящего ужина его волновало мало. Он не был прожорлив – в отличие от рыжих лис и волков – и ел все, что предложат. Если кормили чем-то совсем невкусным, мог обойтись без еды, даже поголодать пару дней. Вряд ли у Элверда подадут такое противное овощное рагу, что ему придется отставлять тарелку. Отец – видно же, просвечивает сквозь отказы – рад возможности сходить вместе с ним в гости. Разделить с прихожанами счастье от приезда сына. Из-за этого можно потерпеть общество Бранта пару часов. А картошку залить свежей водой, и сварить завтра.

Валериан ожидал, что ужин пройдет в напряженном молчании, прерываемом натужными репликами отца и Элверда. Давно так не ошибался – тема для интересной беседы нашлась почти сразу. Элверд, слышавший от отца, что он служит в Чернотропе, начал расспрашивать его о мозаичных панно и парке Камня-на-Воде.

Выслушав отчет – «кажется, в парке у осьминога щупальца отвалились» – Элверд понизил голос и оглянулся на отца, занятого рагу:

– На четвертом курсе университета я участвовал в переписи культурного наследия в Чернотропе. После этого попытался выбрать темой диплома «Отражение скрытого эротизма в отношениях Камула и Хлебодарного в мозаичных панно артели Юлиана Громоподобного». Получил от декана хорошую взбучку и переключился на «Формирование интерьера часовен Хлебодарного: типология, принципы художественной организации».

Валериан не выдержал, рассмеялся, шепотом сообщил Элверду, что скрытый эротизм никуда не делся – панно «Объятия» по-прежнему украшает стену Госбанка, регулярно фотографируется туристами в ярмарочные дни и служит поводом для гордости чернотропцев. Отец посмотрел на них с легким неодобрением, но оспаривать эротизм не решился – на широко известном панно одна ладонь Камула прикасалась к щеке Хлебодарного, а вторая располагалась не где-нибудь, а на ягодице, с явным намерением притянуть покровителя омег поближе и соприкоснуться чреслами.

– В этом году планируют провести ревизию, сформировать список объектов, требующих неотложной реставрации, – Элверд повертел в пальцах салфетку. – Я получил приглашение, но вряд ли буду участвовать. Хочется съездить без обязательств, показать Айкену самые памятные места. Через два дня заканчивается учебная четверть. Если получится, прямо в первый день каникул отправимся в путешествие на ретро-поезде, он идет от Ключевых Вод до Буклина, через Лисогорск и Чернотроп. Его запустили летом, породив жуткий ажиотаж, нисколько не утихший за осень. Скажу честно, я забронировал купе в обход очереди – как акционер общества Южно-Морские Железнодорожные перевозки. Любопытно будет прокатиться. Единственное, что меня беспокоит – это обстановка в Чернотропе. Нет ли обострения конфликта, не опасно ли ехать с ребенком?

– В дни ярмарки наш отряд и полицейский гарнизон усиливают Лисогорским ОМОНом. Обычная рабочая обстановка, за время моей службы не было никаких масштабных ЧП. Но, разумеется, ночью по темным переулкам гулять не посоветую.

– Обойдусь без темных переулков, – улыбнулся Элверд. – Мы с Айкеном побродим по парку и городу в светлое время суток, поглазеем на панно, чаши и порожки. Сходим на фестиваль каштанов, купим мёд, паштеты и ликеры. Мои отцы заказывают на Лесной ярмарке соленые и маринованные грибы, их привозят в бочонках. Один и тот же поставщик, хорошее качество, заранее оговоренный ассортимент. А вот грибные ликеры, до которых отцы большие охотники, по предзаказу не купишь. Во-первых, их очень мало – при довольно высоком спросе. Во-вторых, изготовители, у которых родители покупали ликеры – маленькое семейное предприятие, отец и сын – скончались четыре года назад. Автомобильная катастрофа. Производство и рецепты унаследовал супруг сына. В первый год продаж не было, мой отец купил маленькую партию у незнакомого изготовителя и был разочарован – другие добавки, другой вкус, слишком много сахара. Позже, к его немалой радости, Тадеуш возобновил производство. Но от него невозможно добиться обещания поставок. Он не желает связывать себя долгосрочными обязательствами, неохотно отвечает на письма. В принципе, я его понимаю. Зачем совершать лишние движения? Все, что он привозит на ярмарку, моментально раскупают.

Валериан еще раз прокрутил в голове сказанные слова, пытаясь понять – Элверд что, собрался ехать вдвоем с пасынком? Без Бранта? «Мы с Айкеном…»

«Как бы задать прямой вопрос? И как, не обижая, объяснить, что «безопасно» для поездки с крепким отцом семейства во главе, и для поездки омеги, калеки, с маленьким ребенком – два совершенно разных понятия. И что мои слова относились к первому варианту».

– Когда нас приглашали на практику, то постоянно повторяли, что в Чернотропе, особенно на Лесной ярмарке, не бывает терактов, – Элверд отодвинул пустую тарелку. – Я до сих пор не понял, почему. Почему в Лисогорске, Усть-Белянске, Буклине и других городах взрывают, а там – нет?

– Потому что половина грибной выручки идет в карманы «лесным братьям», – объяснил Валериан. – В Чернотропе торгуют их беты и омеги. Сытая зима, закупка оружия и взрывчатки на Медовике – все это обеспечивается ярмаркой. Поэтому они и людей привечают, позволяют им покупать грибы, паштеты и баловство типа ликеров. Им нужны деньги. Если не заходить в «красную» половину города, в дни ярмарки там как у Хлебодарного за пазухой. Но это если вы едете…

– Это хорошо, – перебил Элверд, не дав ему досказать «вместе с мужем». – Хочу сводить Айкена к маслозаводу. Там, на торце административного корпуса, панно «Подсолнухи». Кремовый лисенок, которого гладит Хлебодарный, похож на Айкена и моих сыновей. А рядом, на тупиковом пути, стоит теплоэлектровоз, который планируют сделать железнодорожным памятником-близнецом Лисогорскому «Дракону». «Дракон» и «Ласточка», два неофициальных названия…

– Нет, – проглотив кусок мяса, сказал Брант. – На Масляк не надо. Рядом общаги, туда кого только на ночевку не заносит. Плохой район.

Валериан был с ним полностью согласен. На Масляк хромому омеге с ребенком – богатенькому омеге, чистенькому и не умеющему за себя постоять – лучше было не соваться. Тепловоз он вспомнил – да, ржавеет возле маслозавода. В принципе, на экскурсию сходить можно. С альфой, который рыкнет и отошьет неуместно любопытствующих.

Он взвесил «за» и «против», и, все-таки, решил задать прямой вопрос и озвучить свое мнение. Чтобы не получилось, что он из-за недопонимания поощряет Элверда гулять с ребенком по Чернотропу.

– Тепловоз помню, а вот панно – увы, – признался он. – Никогда не обращал внимания. Ваш супруг прав. У этого заводского района дурная слава. Возле проходной и административного корпуса, в принципе, погулять можно. Подъехать на такси, попросить, чтобы подождали. Среди бела дня к вам никто не прицепится. Брант не из тех, к кому шпана полезет и попросит закурить. Его рост и ширина плеч желание курить отшибают.

Элверд усмехнулся:

– Забавно. Нашему сближению поспособствовало именно то, что шпана попросила у него закурить, и он подрался возле Дома Культуры железнодорожников. Но это неважно. Мы поедем вдвоем. Я и Айкен. У Бранта сейчас много работы, он не может взять отпуск.

Труженик вагонного депо заметно помрачнел – хмуриться он начал еще на рассказе о покупке ликеров, а сейчас окутался грозовой тучей недовольства. Валериан поймал взгляд отца, понял, что лучше глубже не копать – незачем встревать в чужие семейные дела – и бодро сказал:

– Ну а я доберусь на простом поезде, без ретро. Завтра схожу на кладбище к папе, потом созвонюсь с бывшим однокурсником – он здесь в городском отделении полиции работает. Посидим, поболтаем, выпьем по кружечке пивка, и можно будет отбывать в Чернотроп. Возможно, мы с вами там увидимся – город не очень большой, все постоянно сталкиваются в центре.

– Я думал, вы поживете у отца хотя бы на пару недель, – удивился Элверд.

– Не получится, – приврал Валериан. – Служба.

– Тогда, если хотите, можете поехать с нами. Верхние полки свободны.

– Нет, – негромко, но веско сказал Брант. – С чужим альфой в купе ты не поедешь.

Валериан чуть не подавился кусочком баранины. Серьезно? Что за деревенские предрассудки? Как бы медленно ни ехал этот ретро-поезд, все равно дорога займет не больше суток. В купе будет десятилетний мальчишка, при котором сложно согрешить, даже если захочется. Лучше бы Брант своей тупой башкой о ярмарке подумал. О том, что его муж выглядит домашним и слабым. Всем своим видом приглашает, чтобы к нему подошли и попросили закурить.

– Тогда я закажу второе купе, – нахмурился Элверд. – Или найду Валериану свободное место в другом. Завтра позвоню…

Отец прервал описание планов просьбой:

– Не торопитесь, Эльд. Я надеюсь, что мне удастся уговорить Валерека задержаться еще на несколько дней.

– Ага, – подхватил Валериан. – Вообще-то я не знаю, когда Анджей сможет со мной встретиться. У него могут быть неотложные дела. Тогда точно придется задержаться.

В итоге они распрощались, так и не попив чаю на балконе – отец вспомнил, что ему надо постирать накидку и полотенца, засобирался, не слушая уговоры. Валериан отказался от половины пирога, сообщив Элверду, что у них есть печенье, и отбыл домой с облегчением – понимал, что на чаепитии бы не удержался и объяснил Бранту, что тот во многом неправ.

С отцом Валериан заговорил, когда белье уже болталось на веревках, а чай с шиповником настаивался в заварочном чайнике.

– Брант странный, – заявил он. – Абсолютно неуместное заявление. То ли он пытался оскорбить Элверда недоверием, то ли до сих пор не избавился от хуторской дремучести.

– Это было… – отец замялся, пытаясь подобрать слово. – Это было для него нехарактерно. Думаю, он немного разозлился из-за того, что вы с Элвердом слишком легко нашли общий язык. Обычно Эльд ни с кем не общается. Разговаривает, но это ограничивается словами «здравствуйте» и «спасибо», обменом мнений о погоде. Здесь живут люди и оборотни, которые не могут по достоинству оценить тему диплома, от которой ему пришлось отказаться. Брант к этому привык. Он тоже не может оценить, и в этом окружении чувствует себя в безопасности. И вдруг – ты. Вы не флиртовали, но понимали друг друга с полуслова. Это было заметно. Неудивительно, что Брант так себя повел.

«Я еще и документы у него перед этим проверил», – подумал Валериан, а вслух сказал:

– Клянусь, это больше не повторится. Если увижу Элверда, перейду на другую сторону. Не волнуйся, пап. Я тут не задержусь. Завтра позвоню Розальскому. Если он будет сильно занят, значит, не попьем пива. Сяду в электричку и – ту-ту в Чернотроп.

Отец покачал головой и достал чашки, чтобы налить чай. Остаток вечера прошел в приятных разговорах, сон ничего не омрачило, и на следующий день Валериан приступил к выполнению намеченного плана. Он сходил на кладбище – недалеко, даже ехать не надо – выполол осенние сорняки на могиле папы, отполировал крест в круге из двух пшеничных снопов, знак того, что папу любили и люди и оборотни. После уборки Валериан разорвал на кусочки тонкий пирожок с картошкой и разложил на холмике – для птиц, которые склюют угощение и расскажут об этом папе на небесных полях. Передадут, что его не забывают ни сын, ни муж. Приходят, разговаривают, убирают.

После кладбища он наскоро искупался и отправился в город. Капитан Розальский его звонку обрадовался, отверг предложение посидеть в кафе и позвал домой.

– На сына посмотришь! Он вырос, совсем большой – сам штаны застегивает и ложкой кушать умеет. Ты же пропадаешь Камул знает где годами. В следующий раз явишься, а у меня уже внуки.

– И это будет прекрасным поводом выпить! Что брать? Пиво или медовуху?

– Бери пиво, – велел Анджей. – Медовухой слишком быстро накидаемся, и муж меня из дома выгонит.

Глава 2. Тадеуш. Хлопоты

Формально он находился под домашним арестом, на выезд в Чернотроп или Лисогорск нужно было запрашивать разрешение у инспектора по надзору. Даже в деревню в магазин позволяли выбираться не чаще раза в неделю – могли опросить продавцов, но пока, спасибо Хлебодарному, не опрашивали. Переписка и получение справки-пропуска каждый раз затягивались на месяц, поэтому Тадеуш пользовался казенной лазейкой – ехал с Лютиком, не ставя инспектора в известность, приготовив легенду, что везет сына в поликлинику. В законе был прописан отдельный пункт о праве детей условно-освобожденных омег на медицинское обслуживание и обязательную диспансеризацию. Лютик, приписанный к чернотропской детской поликлинике номер три, ничем серьезно не болел – еще раз спасибо и Камулу, и Хлебодарному. Тадеуш старался совмещать поездки по делам и визиты в поликлинику для прививок и осмотров, а иногда – как в этот раз – выбирался в город под благовидным предлогом, не собираясь заглядывать к врачу.

Чем старше становился сын, тем большую неловкость вызывала ситуация. Уже пришлось учить ребенка врать, отвечать патрулю, что они идут к доктору – в случае, если остановят. Это тяготило – хотя их ни разу не останавливали – но Тадеуш не мог себе позволить пропустить Лесную ярмарку. Осенние продажи соленых и сушеных грибов, трав и ликера обеспечивали им скромную жизнь в течение года: зимой он вообще не выбирался с фермы, весной продавать было нечего, а лето не приносило особого дохода.

Этот сезон был удачным – в еловой роще рыжики перли, как будто Хлебодарный благословил, и Тадеуш включил электрические сушилки, подсчитав, что выручка за грибы с лихвой окупит счета от энергокомпании. Рыжики и в ликеры шли, и ценились на рынке не меньше белых – из-за редкости, подверженности червивости и хрупкости, усложнявшей транспортировку. После сушки грибы закатывались в стеклянные банки – чтобы не впитывали влагу и посторонние запахи – и это добавляло работы и уверенности в завтрашнем дне. Банки на ярмарке с руками оторвут, с соседних ферм и из Лесной приходили вести, что рыжиков больше нигде нет, и Тадеуш планировал выжать из ситуации максимальную прибыль.

Год выдался урожайным не только на рыжики – с конца августа и подосиновики, и моховики, и маслята лезли из-под земли во всех окрестных лесах. Тадеуш и двое его помощников сбились с ног: собирали, сортировали, сушили, солили, упаковывали в мешки, сетки, отправляли бочонки оптовикам, теряя прибыль, но экономя места в амбарах. Вдобавок ко всему, на скошенном поле фиалковой вербены вырос второй урожай – растения откликнулись на сентябрьское тепло и умеренные дожди. За сушеную фиалковую вербену медведи с Медовика платили так щедро, что Тадеуш соорудил для травы дополнительную сушилку, косил осенние стебли, подкладывал, ворошил, следил, чтобы не сырели и не чернели.

Деньги, полученные от оптовиков, он пустил на закупку кагора. На лугу за заброшенной овчарней каждое день появлялись свежие молоденькие дождевики. Тадеуш их сушил, растирал в порошок в каменной ступке – согласно рецепту свекра – заливал кагором, добавляя два-три цельных гриба и несколько веточек вербены, взбалтывал и отправлял в холодильник. Перед тем как разлить товар по бутылкам с широким горлышком, ему пришлось потратить день на фильтрацию и раскладку дополнительных грибов. Усилия того стоили – кагор на вербене и дождевиках считался целебным, улучшал цвет лица и густоту шерсти, и пользовался спросом у кремовых и янтарных лисиц, отдававшим за бутылку бешеные деньги.

Основную, самую дорогую часть товара, на ярмарку должен был доставить Рой, однорукий альфа, когда-то состоявший в ячейке свекра и прижившийся на ферме еще до бракосочетания Тадеуша. Рою можно было доверить и вербену, и ликеры, и банки с сушеными рыжиками, и бутылки с кагором и кадушки с рыжиками-«лягушками» сухой засолки. Это сильно облегчало жизнь – Тадеуш не хотел садиться за руль фургона. Остановят на дороге, закатают в участок за побег из-под домашнего ареста, потом товар с волками не сыщешь, и не докажешь никому ничего. Спасибо, не надо.

Тадеуш бы и продажу Рою препоручил, доверенность на ярмарочное место давно была оформлена. К сожалению, дела с медведями Медовика и некоторыми лисами переложить на чужие плечи он не мог. Постоянные покупатели – те, кто остались верны фермерскому товару после смерти мужа и свекра – желали иметь дело только с ним. С медведями все было понятно, в наследство от свекра Тадеушу достался еще и канал нелегальной торговли партиями взрывчатки для лесных ячеек, а вот с какой стати любители грибного алкоголя хотели видеть за прилавком именно его, оставалось загадкой. Да, он унаследовал и ельник, и книгу семейных рецептов, но где гарантия, что сушеные рыжики и подберезовики для ликеров будут прокалены на сковороде, а в спирт добавят вербену и крапиву в нужных пропорциях? Какая разница, кто вынет из коробки и поставит на прилавок бутылку, которая может разочаровать содержимым? Логику Тадеуш так и не постиг, принимал положение дел как данность, и уже третий год, в конце октября, отправлялся на знакомое рыночное месте. Из-за этого и приходилось нарушать закон: хоть пиши инспектору, хоть звони, а на ярмарочные дни разрешение на поездку никто не даст – во избежание совершения террористического акта.

Лютик путешествие предвкушал давно, с лета вопросами закидывал: «А когда, а на сколько, а где будем жить, а ты мне купишь?..» Сейчас, когда Тадеуш объявил, что они поедут в Чернотроп на день раньше открытия ярмарки и уладят кое-какие дела, распрыгался, переворачивая кухонные табуретки – в четыре года для радости мало надо.

– Поедем на машине?

– Нет, – покачал головой он. – Рой отвезет нас к трассе, дождемся автобуса и доберемся до города. Фургон нужен для перевозки товара, а маленький «пикап» не заводится. Если заработаем побольше денег, Рой отгонит его в автомастерскую, чтобы починили.

Лютик завопил:

– Ура! Автобус!

От вопля – «аф-аф-аф-то-бу-у-ус!» – стало смешно и горько одновременно. Полыхнуло желание сбежать отсюда прочь, наплевав на все обязательства, хоть к Камуловой бабушке, лишь бы у ребенка была другая жизнь и другие радости – не сбор грибов и не поездка на автобусе.

Мысль испарилась после стука в окно. В печке потрескивало полено, заглушавшее дворовые звуки – он протапливал утром и вечером, опасаясь, что Лютик простудится – а это значило, что незаметно мог подкрасться кто угодно. Хоть враг, хоть друг. Ситуация осложнялась тем, что Тадеуш впервые за долгое время остался на ферме один. Рой уехал к родителям, чтобы взять список покупок и привезти им нужные товары из Чернотропа, а Джерри умчался к жениху – миловаться и бегать по осеннему лесу, шурша золотыми листьями.

Тадеуш подавил порыв взять из тайника пистолет и встретить незваного гостя с оружием. От полиции парой выстрелов не защитишься, только срок себе добавишь за вооруженное сопротивление. Если кто-то из лесных братьев пришел за помощью – стрелять не будешь. А если заподозрили в предательстве и решили казнить, в окно бы не постучали. Сразу бы выбили дверь и нашпиговали свинцом, а потом подожгли дом.

Тадеуш отступил на шаг, чтобы не маячить силуэтом в окне – занавесок на ферме отродясь не было – толкнул рассохшуюся форточку, спросил:

– Кто там?

– Это я, Иль. Принес записку от Брендона.

– Я должен встретиться с ним в городе, – узнав голос и немного успокаиваясь, проговорил Тадеуш. – В полдень. Что случилось?

– Впусти, отогреюсь – расскажу. Сыро, туман как кисель. Замерз, пока от трассы дошел.

– Сейчас.

Илдвайна Тадеуш знал не первый день – до ареста в одном отряде снайперами были. Скорее всего, тот действительно принес записку от Брендона. Не впустить в дом, не накормить было нельзя, но открывать дверь душа не лежала. Иль с первой минуты знакомства вызвал у него стойкую неприязнь – у лиса даже шерсть на холке дыбом вставала – со временем чувство только усилилось, и Тадеуш каждый раз напрягался, ожидая подвоха. К счастью, они с Илдвайном почти не встречались. Кремовый благополучно избегал ареста, перемещаясь с одной потайной базы на другую, менял отряды – снайперы были нужны везде и всегда – и редко приезжал в Чернотроп и его окрестности.

Лютику гость не понравился. Сморщил нос в ответ на приветствие и улыбку Илдвайна, ушел в свою комнату и вернулся в кухню, перекинувшись, уже на лапах.

– Огненный, весь в тебя, – отметил Илдвайн, взглянув на лисенка. – Маленький омега, копия большого омеги.

– Артур тоже был огненным, – спокойно ответил Тадеуш. – У Лютика воротник как у него, с подбородка начинается.

Он знал, что среди «лесных братьев» циркулирует слух, что он забеременел в тюрьме от охранника – расчетливо, зная, что по новому закону омег, родивших ребенка, не разлучают с детьми и отправляют под домашний арест. До тех пор, пока ребенку не исполнится четырнадцать лет. Закон действовал, Тадеуша освободили из-под стражи в зале суда, когда он был на седьмом месяце. Судья принял во внимание угрозу выкидыша и позволил перевести его в Лисогорскую городскую больницу, где он лежал на сохранении под надзором полицейских.

Лютик родился за неделю до смерти Артура, мужа Тадеуша. Свекор погиб вместе с Артуром – неожиданно захотел встретить внука на пороге роддома, и сел в машину, которую занесло на скользкой дороге и швырнуло под колеса встречного грузовика. В результате Тадеуша, переведенного под домашний арест на ферму, отвезли туда полицейские. Как ни странно, даже не особо цеплялись и не хамили по дороге – помогли купить в магазине смесей и молока, протопить печь и прибрать в доме, чтобы поставить подаренную соцзащитой кроватку.

Свекра и Артура похоронили за казенный счет, после судебного расследования, оправдавшего водителя грузовика. Тадеуша поддержали Рой и семья Джерри – привозили продукты и детские вещи, оформляли наследственные документы по доверенности. «Лесные братья» в то время на ферму и носа не казали. Никто не поинтересовался, как Тадеуш справляется, есть ли у него деньги, нужна ли помощь. Ходоки появились летом, когда Тадеуш с Роем сушили рыжики – в первый год вдовства он на ликеры не замахивался, только вербену и рыжики осилил, самое простое и дорогое.

Тогда-то и выяснилось – случайно, в подслушанном разговоре между курьером с запиской и Роем – что Тадеуша считают «вовремя залетевшим», и хвалят Камула, который прибрал Артура со свекром на небесные поля, чтобы уберечь от позора. Тадеуш принял информацию к сведению – как и то, что Рой его защищал, хоть и вяло – и задумался, не послужит ли сплетня основанием для обвинения в предательстве. Годы показали, что заглазное обвинение в супружеской измене так и осталось на уровне слухов. Визитеры были как на ладони, никакой предполагаемый осеменитель-тюремщик на ферме не появлялся, и лесная общественность, скорее всего, уже сосватала их с Роем: тот же однорукий, мало кому годится, а Тадеушу в самый раз – чтобы прикрыть грех.

– Все равно ты молодец, – не спуская глаз с Лютика, проговорил Илдвайн. – Родил, еще десять лет о тюряге можно не думать. Выкрутился.

– Говоришь, как будто завидуешь, – хмыкнул Тадеуш и включил электрический чайник. – Было бы чему. У тебя, вроде бы, тоже сын есть?

– Есть, – согласился Илдвайн. – Только он на меня не записан.

– Это можно исправить, – пожал плечами Тадеуш. – Съезди к своему альфе, напиши заявление об отцовстве, заплати немного денег адвокату. Через месяц получите новое свидетельство о рождении.

– Твои бы слова да Хлебодарному в уши, – скривился Илдвайн. – Не все так просто.

В разговоре под чай выяснилось, что альфа Илдвайна давно уехал с хутора, прижился в Ключевых Водах и завел себе другого омегу, с которым успел наплодить пару детей. Илдвайн подозревал, что при попытке заявить отцовские права его пошлют далеко и надолго – законный муж Бранта был богатеньким кремовым лисом и мог нанять адвокатов подороже, которые выиграют дело в суде.

– Я, когда этот закон вышел, хотел подстраховаться. Но сначала сидел на базе возле Антанамо, потом дела занесли в Усть-Белянск, потом прятался в схроне, потому что меня полиция по всей Лисогорской губернии искала. А сейчас уже и не знаю, стоит ли затеваться. Мелкому десять. Через четыре года будет ни на что не годен. Проще нового родить.

– Если для подстраховки, то да, проще нового, – кивнул Тадеуш. – Только оформить все до мелочей. Чтобы прокурор не подкопался.

– Обязательно. Ах, да. Записка. У Брендона отец сломал ногу, он поехал на хутор грузить товар. Сказал, что будет на ярмарке со второго до последнего дня.

Илдвайн достал из внутреннего кармана куртки немного помятый конверт, протянул Тадеушу.

– Ясно. Как только медовики за вербеной явятся – сразу вручу. Когда принесут ответ, передам Брендону.

Илдвайн кивнул, спросил:

– А ты в этом году бражку на мухоморах ставил?

– Нет. Не до того было. С рыжиками умотался, кагора наделал. На бражку уже сил не хватило. Если после ярмарки не задождит, прочешу лес, соберу горсть поздней ежевики и пару корзин боярышника, поставлю бражку. Мухоморов нарезать не трудно, их вокруг Волчьего оврага полно.

– Ребята спрашивали. Бражка у тебя на диво хороша.

– После ярмарки поставлю, если не задождит, – повторил Тадеуш.

Он выдал Илдвайну оставшуюся от ужина жареную картошку с грибами – грибов-то навалом, а вот картошку нужно было закупить и заложить в погреба – еще раз заварил чай и ушел укладывать Лютика. Тот развлекал себя сам – сидел в темноте, толкал лапой узорчатый светящийся шар, привязанный бечевкой к люстре, следил за хаотичным движением. И снова защемило сердце. Тадеуш почувствовал, что достиг предела.

«Хватит, – сказал себе он. – Пора перестать портить жизнь ребенку. Не единственный канал торговли с медведями».

Ночник осветил коврик с оленями возле детской кровати. Тадеуш снял покрывало, застелил постель, уговорил Лютика превратиться, быстро искупал и уложил под одеяло – в махровых носочках и теплой пижаме.

– Подогреть молока? – спросил он. – Джерри вчера принес баночку меда. Хочешь?

Лютик замотал головой – он редко соглашался пить молоко. Тадеуш его не заставлял, приберегая тяжелую артиллерию на случай простуды, поэтому принял отказ спокойно.

– Сказку про лешего?

– Нет. Придумай, куда поедем.

На стене возле двери висела большая политическая карта – разноцветье всех Волчьих губерний, Ключеводская провинция, Хвойно-Морозненская Автономная область, Поларская Рыбная Республика, ЯМАЛ.

– На Ямал, – ответил Тадеуш, не особо задумываясь – брякнул первое название, которое зацепил взглядом. – Посмотрим на северных лис и песцов. ЯМАЛ – это Янтарно-Мраморный Альянс лис и песцов. У них холодно, льды, тундра и немного тайги. На нас там будут коситься – там совсем-совсем нет огненных лис. Песцы белые, чернобурки темные, без коричневого отлива, с сизым оттенком шерсти. Янтарные кланы похожи на местных кремовых аристократов, только желтее. Как одуванчики.

– А что они едят? У них есть грибы?

– На юге есть, – с трудом вспоминая отрывки из курса экономической географии, ответил Тадеуш. – На севере ловят рыбу, в тундре пасутся стада оленей. У них не растет картошка, слишком холодно. Они готовят ячменную кашу с грибами, пекут пироги. Рыба, грибы, мясо… согласись, жить можно.

– А курицы? Куриная лапша вкусная.

– У них водятся перепелки. Может быть, их сейчас разводят, как мы – кур. Я не знаю, – честно сказал Тадеуш. – Никогда не интересовался. На Ямале все очень чванливые. У них каждый второй – аристократ. Они проверяют родословные, прежде чем пожениться, вычисляют возможный оттенок шерсти. Титулы ничего не значат, к ним не прилагаются ни деньги, ни земля, но северяне ими очень гордятся.

Он осекся – куда-то не туда занесло, надо бы про грибы и картошку, это понятнее – и увидел, что Лютик заснул, не дослушав историю о выдуманном путешествии. Он встал, неслышно вышел на кухню и поймал тяжелый взгляд Илдвайна. Кремовый подслушивал. Неужели попытался найти какой-то скрытый смысл в вечерней сказке для ребенка? Вот скотина…

Тадеуш ожидал вопроса с подвохом, но гнетущее ощущение исчезло. Илдвайн мирно сказал:

– Про Медовик надо придумывать. Любую пургу нести можно. Он рядом, а никто ничего не знает. Хоть трехтомник сказок пиши.

– Ага, – согласился Тадеуш, усаживаясь на табуретку. – Слухи про медовую магию, секретное оружие… Никогда не видел ни альф, ни омег – только беты, которые молча забирают вербену и записки. И приносят ответ.

– Главное, что взрывчатку потом переправляют с Медовика, – Илдвайн побарабанил пальцами по столу. – Ушлые мохнатые жопы – к себе никого не пускают, остров как крепость. И деваться некуда – мы не можем заказать взрывчатку или детали для минометов у людей напрямую. Не продадут, потому что это применяют против них самих.

– Да, – усмехнулся Тадеуш. – Ты прав. Жопы ушлые. Наши грибы берут оптом в бочонках, у себя в банки расфасовывают и людям задвигают. А мед продают по такой цене, что глаза на лоб лезут. Но, знаешь, он того стоит. Они мне подарили баночку – поздравили с рождением Лютика, когда в первый год вербену забирали. Я ему понемногу в молоко добавлял, а потом экономно тратил, как лекарство. Чайную ложку в горячую воду – они предупредили, что не в кипяток – и любую хворь снимает. Мед совсем другой. Твердый, в нем какие-то цветы, семечки и кусочки орехов. Белесый.

– Есть и желтый, и коричневый, и даже зеленый, – сказал Илдвайн. – Я как-то в ярмарочный павильон просочился, рассмотрел и мед, и сахарные украшения.

– Я бы купил зеленый. Но на банку год работать надо. Ладно… это все разговоры ни о чем. Пора ложиться. Завтра приедет Рой, привезет мне список. Подбросит нас к трассе, проголосуем, остановим автобус. К полудню будем в Чернотропе.

– Ты можешь ехать прямо на ярмарку. Записку-то я уже принес, – напомнил Илдвайн. – Брендон умотал на хутор, его не будет.

– В поликлинику зайду, – вывернулся Тадеуш. – Мне надо, чтобы мелкому отметку о посещении поставили, иначе соцзащита докопается. В поликлинике может быть очередь, туда каждый раз как попадешь – проторчишь до вечера. Переночуем где-нибудь, попробую на «пятаке» возле вокзала угол снять. А послезавтра ярмарочную территорию откроют, и тогда уже или рядом с товаром, или у знакомых. Поспрашиваю по рядам, кто где остановился, приткнусь.

Они улеглись в разных комнатах – Тадеуш постелил Илдвайну в спальне покойного свекра, где сейчас обитал Рой. Утром их разбудил Джерри, который принес хлеба и молока от родителей, и, таким образом, обеспечил завтрак. Джерри Тадеушу нравился – не как предмет воздыханий, а как взбалмошный, но готовый выручить товарищ. Молодой, бестолковый, предвкушавший ярмарку почти как Лютик – примчался с вестью, что родители отпустили его в Чернотроп.

– Можно я поеду с Роем? Я буду вам помогать! – тараторил Джерри. – Буду осторожно-осторожно носить ящики. Я ничего не разобью! Могу торговать! Прочту цены на бумажке, правильно посчитаю сдачу.

«Правильно посчитаю» вызывало у Тадеуша глубокие сомнения, но поездку Джерри он одобрил – будет кому присмотреть за Лютиком на ярмарке. Мелкий тот еще непоседа, за ним глаз да глаз нужен.

Рой приехал чуть позже. Поздоровался с Илдвайном, приложился к молоку, подождал, пока Тадеуш сложит вещи в рюкзак, выслушал последние указания – «перецеди кагор, там еще на пять бутылок, и вербену в мешок собрать не забудь» – и отвез их к трассе. Долго стоять не пришлось – через десять минут на горизонте появилась точка междугородного автобуса. Тадеуш поднял руку, рейс «Усть-Белянск – Чернотроп» принял двух омег, рюкзак и ребенка в теплый салон, и даже сидячие места нашлись, повезло.

Они вышли не на вокзале. Почти все автобусы останавливались в пригородных районах, и Тадеуш с Илдвайном выгрузились вместе с порцией пассажиров, потащивших багаж к маршруткам. Документы могли проверить где угодно, но на вокзале вероятность возрастала всемеро, поэтому Тадеуш решил не рисковать.

– Ты сейчас куда? – спросил Илдвайн, приглядываясь к автобусам и маршруткам.

– В центр, к поликлинике. А ты?

– Пробегусь по знакомым. Надо где-то перекантоваться несколько дней. Сунусь на Масляк, там вахтеры по-прежнему на лапу берут.

– Удачи, – пожелал Тадеуш, порадовавшийся тому, что кремовый не попросился остаться на ферме – кого-то другого, может быть, и пустил бы. А Илдвайна – нет. Трудно объяснить, почему. Душа не лежала.

Они сели в разные автобусы. Тадеуш заплатил за проезд, занял место у окна, пристроив рюкзак в ногах и усадив Лютика на колени. Сын, притихший рядом с Илдвайном, прилип к стеклу и начал болтать, задавая вопросы, не требующие ответа, комментируя увиденное.

– Ой, пап, смотри, кошка! А зачем дяди машине колесо откручивают? Грузовик! Картошка! Смотри, сколько картошки! Часы! Башенка! Остановка! Рыбки, смотри, красные рыбки!

Тадеуш слушал и улыбался. Радость сына при виде рыбок была неудивительна. Мозаичные остановки – примета Чернотропа – стоили того, чтобы на них полюбоваться. Добрую треть украшал морской орнамент, перекликавшийся с парком Камня-на-Воде, остальные притягивали взор цветами, плодами и разнообразием грибов. Работы Юлиана Громоподобного и его последователей сделали Лисогорскую губернию неповторимой – мозаики на станциях по главной ветке железной дороги, панно на городских зданиях, фонтаны в парках, остановки… Всего не перечесть. Тадеуш привык, скользил по потрепанной красоте равнодушным взглядом, а Лютик живо реагировал на яркие пятна, расспрашивал об осьминогах и морских коньках – «пап, а что это такое?» – и восторгался, узнавая фрукты: «Арбуз, смотри, арбуз! А это яблоко!»

«Надо его в парк сводить, – подумал Тадеуш. – День теплый, запасные вещи я взял, даже если не захочет перекидываться, забрызгается и намокнет – переодену».

Он прислушивался к себе. Росла, крепла уверенность – пора завязывать. Полыхнувшее желание покинуть ферму никуда не делось. Вместо факела рдели угли – медленно раскаляясь, выжигая сомнения и мысли о долге и обязательствах.

Вышли возле Главпочтамта. Лютик повертел головой по сторонам, спросил:

– Почта? Или кофе?

«Уже запомнил, – отметил Тадеуш. – И это тоже сигнал. Пора».

– Кофе, – ответил он, закидывая рюкзак на плечо. – А тебе что купить? Газировку? Будешь пирожное?

– Картошку, – подумав, выбрал Лютик.

– Договорились.

В кафе их встретили приветливо. Тадеуш сделал заказ: «Пирожное «Картошка», газированная вода «Тархун», чашка кофе», сводил Лютика помыть руки и усадил за самый дальний стол, скрытый огромными пальмами в кадках. Получив заказанное, он вытащил из рюкзака конверт. Лесные братья заклеивали письма кое-как – достаточно было пара от чашки кофе, чтобы дешевая бумага пошла волнами. Тадеуш осторожно подцепил край, вытащил записку, внимательно прочел и запомнил. На этот раз командиры полевых отрядов заказывали немного взрывчатки и хотели купить детали для самодельных минометов – значит, где-то еще остались снаряды, украденные с военного склада в позапрошлом году. Или произошло еще одно хищение. Впрок бы не покупали, это не их манера. Обмен товара на деньги предлагали совершить в море, выбрав точку между Медовиком и Буклином. Такое уже случалось – в первый год после рождения Лютика. Потом и взрывчатку, и детали на ферму доставляли посредники, медведи-пещерники. Что заставило лесных братьев отказаться от удобной схемы? Возможно, безденежье, экономия на услугах дорогостоящих посредников. Или же недоверие к Тадеушу.

Он не мог объяснить даже самому себе, почему он постоянно ищет признаки, что его вот-вот обвинят в предательстве. Ничего необычного не происходило, ничто не предвещало… а точил и точил червячок. Накопилось? Или случилось какое-то событие, которое он запомнил, но неправильно истолковал, и теперь эта ошибка пыталась напомнить о себе приступами беспокойства?

Лютик расковырял «картошку» – каждый раз просил, но почти не ел – отдал Тадеушу и пригубил кофе из его чашки. Пришлось доедать.

– Пойдем? – спросил он, расправившись с пирожным и отодвигая чашку и блюдце. – Посмотрим, как письма шлепают.

Здание Главпочтамта по какой-то неведомой причине не удостоилось мозаик – ни внутри, ни снаружи. Тадеуш захаживал сюда, чтобы заклеить вскрытый конверт и отправить письмо, теряясь в оборотническо-человеческой толчее. Лютик посещение почтамта одобрял – рассматривал открытки в витринах, требовал, чтобы его подняли к окошку, наблюдал, как штемпелюют бандероли и письма. Тадеуш этим пользовался, чтобы купить конверт и выпросить листок бумаги. Ему никогда не отказывали – обаяние еще не потускнело, и работницы-лисицы отвечали улыбкой на его улыбку.

Они побродили по залу. Тадеуш дождался, пока освободится место за письменной конторкой, встал лицом к толпе, быстро исписал клочок бумаги и заклеил конверты – свой и переданный Илдвайном. Одно письмо отправилось в почтовый ящик, второе – в рюкзак, занимая место между двумя детскими трусами. Тадеуш взглянул на светящиеся часы на стене и неспешно вышел на улицу.

– В парк? – предложил он сыну. – Но только если ты будешь бегать осторожно. Вода холодная, в фонтанах купаться нельзя. Можно пройти лабиринт, полазить по лесенкам…

Лютик так громко завизжал: «Да!», что у Тадеуша заложило ухо.

– Договорились, – сворачивая в нужную сторону, сказал он. – До парка я тебя донесу, иначе ты устанешь, не будет сил гулять. Потом сходим в столовую, а потом будем думать, куда устроимся на ночлег.

– Домой? – спросил Лютик, запутавшийся в его рассуждениях.

– Нет. От трассы слишком долго идти, а завтра надо выезжать рано утром. Ночью. Джерри тоже едет, мы все не поместимся в фургоне. Мы переночуем у знакомых или в какой-нибудь гостинице, а потом пойдем на наше место. Если Рой еще не приедет, будем смотреть, как соседи раскладывают товар.

Лютик его толком не слушал – смотрел по сторонам, впитывал детали городской жизни. На улицах было довольно много детей, в школе начались осенние каникулы. Группки мелких оборотней на ногах и на лапах шныряли туда-сюда, путались под ногами у взрослых, перебегали дороги в неположенном месте, покупали и ели мороженое, пинали футбольные мячи. Волчата и лисята были слишком большими, чтобы у Лютика появилось желание поиграть, но следил он за ними с интересом – оборачивался на каждый писк, крик и лай.

Тадеуш шел размеренно – рюкзак и Лютик были увесистым грузом, и это заставляло экономно расходовать силы. Погода баловала. Солнце золотило остатки осенней листвы, небо умиротворяло глубоким голубым цветом, облетевшие ветви деревьев добавляли черные росчерки в летопись уходящего октября. В витринах магазинчиков и кафе стояли букеты астр, кое-где лежали красные и оранжевые тыквы – дань Празднику Урожая – корзинки рябины, облепихи и боярышника, дожидающиеся Ворот-в-Зиму и Камулова Покрова. Овощные лавки обновили связки сушеных грибов, заманивали покупателей сочной хурмой, каштанами и последним виноградом, сыпавшимся с кистей при прикосновении. Время от времени Тадеуш цеплялся взглядом за свое отражение – волосы рдели на солнце, соперничая с тыквами и рябиной, Лютик, прижавшийся к его плечу, золотился, оправдывая выбор имени.

Вскоре они добрались до пешеходной части города. Асфальт сменила булыжная мостовая. Разделение на тротуар и дорогу было чисто номинальным – кое-где вкопаны столбики, соединяющиеся цепями, кое-где на камне стоят огромные чаши с землей, пламеневшие снопами бархатцев, «дубков», астр и часовых-петуний. Каждую чашу украшал мозаичный рисунок. Где-то простой, из волнистых линий и колец, где-то сложный. Заказанный хозяевами дома оберег на удачу или на избавление от пожара. Тадеуш остановился возле такой чаши, на которой голубые волны тушили языки пламени, прочел надпись: «Огонъ не лъком шитъ, но ход свой здесь завершитъ», поправил лямку рюкзака, коснулся крупного алого георгина и ускорил шаг: до парка было уже рукой подать, можно посидеть и отдохнуть после рывка, пока Лютик побегает по дорожкам.

– Парк! – завопил сын, увидев знакомую кованую ограду. – Парк! Рыбы!

Тадеуш потряс головой, спустил завозившуюся ношу на землю и велел:

– Посмотри, кто там сейчас гуляет. Подумай, будешь перекидываться или побегаешь на ногах.

Лютик помчался в парк, не слушая указаний, спотыкаясь и почти падая, вопя от восторга. Тадеуш прошел через гостеприимно распахнутые ворота – кованые створки крепились к мозаичным столбам – миновал огромный камень с табличкой «Здесь будет стоять памятник Юлиану Громоподобному от благодарных горожан». Памятник собирались ставить уже лет пятьдесят, если не семьдесят, но дело не двигалось дальше обсуждения эскизов и выбора материала. За время прений парк успел обветшать, а осьминогу требовалась срочная реставрация – какие-то вандалы под покровом ночи отбили ему несколько щупалец.

Камень-на-Воде был уникальным парковым ландшафтом из четырех фонтанов-каскадов разного уровня, извилистых водных дорожек с цепью мостиков и огромных бетонных скульптур – мозаичных снаружи и полых внутри. Кита, золотую рыбку, осьминога и трех морских коньков соединяли ходы и лесенки – под и над фигурами. Щупальца осьминога вытягивались и образовывали мозаичный лабиринт, в центре которого стоял фонтан с крабами, плюющимися струйками воды. Летом детвора не только бегала по дорожкам, но и купалась, несмотря на таблички с запретами. Весной и осенью падение в воду могло грозить простудой, но это пугало только родителей, а не малышню, любившую парк во все времена года. В начале ноября, после Лесной ярмарки и Камулова Покрова, фонтаны выключали и спускали воду по желобам, готовя к зиме. Камень-на-Воде не пустовал никогда – фотографии на фоне заснеженного кита были в доме каждого уважающего себя чернотропца. У Тадеуша тоже были – Артур позвал его погулять по парку после регистрации брака и вручил фотоаппарат свидетелям, отщелкавшим с полсотни кадров.

Выйдя к фонтанам и лабиринту, он окинул взглядом немногочисленных посетителей. Будний день и подготовка к Лесной ярмарке сыграли свою роль – на лавочках сидели несколько бет с колясками и без, и один омега. По дорожкам металась троица волчат, два мелких медвежонка-барибала, бурый лисенок, ровесник Лютика, и кремовый постарше, лет десяти. Оборотни бегали на лапах, и Лютик пожелал присоединиться к общей возне – потянул Тадеуша к раздевалкам, одновременно снимая курточку.

– Айчо! – крикнул омега, сидевший на лавочке неподалеку от кита. – Ради Хлебодарного, осторожней! Я боюсь, что ты упадешь.

Кремовый лисенок тявкнул, и, не слушая увещеваний, шмыгнул в чрево кита, выбрался на широкую каменную спину, обмакнул нос в фонтанчик и исчез в тоннеле, начинавшемся в хвосте и выводившем на свет возле щупальца осьминога. Пока Тадеуш помогал Лютику раздеться, к тревожащемуся омеге присоединились двое альф: один в полевой военной форме, второй – в добротной темной одежде. Гражданский показался Тадеушу знакомым, но это могло быть и обманчивое впечатление – крупный русый оборотень, наверняка бурый на лапах. Таких в Лисогорской губернии пруд пруди, как будто где-то на конвейере штамповали.

Больший интерес вызвал тот, который был в форме. В первый момент Тадеуш принял его за старика – из-за скованности движений и седины. Присмотревшись, понял, что ошибся. Альфе было лет тридцать, седина сбивала с толку.

«Такое впечатление, что у него болят ноги – шагает с усилием, заставляя непослушное тело».

Альфы тут же прилипли к киту, подергали верхнюю губу и поковыряли мозаичные глаза.

– Вроде бы, все крепкое, – оповестил тот, что в форме, и с громким шипением встал на четвереньки, чтобы заглянуть в лаз, рассчитанный на оборотней.

Лютик, уже выбравший маршрут, добежал до кита, вспрыгнул альфе на спину, толкнул лапой в затылок и скрылся в чреве, повторяя путь кремового лисенка.

– Ой, – сказал альфа. – Блин. О, а тут здорово.

Слова отдались гулким эхом.

– Что там? – заинтересовался второй.

– Лампочки светятся. Я никогда внутрь не заглядывал, думал, что тут темно.

– Слыш, давай или туда или сюда. Я тоже посмотреть хочу.

Кит был большим, в два человеческих роста, мелких зверят на лапах в чреве помещался с десяток, да и взрослые туда регулярно забирались. Но не на ногах – из-за высоты входа. Альф это не смутило. Первый пополз на четвереньках и скрылся в полой мозаичной фигуре, второй последовал его примеру. Омега на лавочке вздыхал и постукивал по дорожке массивной тростью. Тадеуш наблюдал за ними с умеренным любопытством. И альфы, и омега явно не были коренными горожанами – те бывали в чреве кита тысячу раз, если не больше, и внутренним интерьером скульптуры не интересовались.

Через некоторое время из лаза на спине кита высунулась седая голова. Альфа долго возился и пыхтел, а потом оповестил весь парк:

– Не, тут не вылезу. Плечи не проходят.

– Валериан, вы застряли? – вежливо спросил омега с тростью.

– Не очень, – подумав, сообщил альфа. – Сейчас выберусь. Мне Брант мешает, я на него все время наступаю.

Тадеуш усмехнулся. Голова повертелась и встретилась с ним взглядом. Альфа, несмотря на свое комичное положение, проявил хищную натуру: прищурился, вызывая у Тадеуша невольную дрожь, тут же улыбнулся – лукаво, маскируя заигрывание.

«Какой шустрый. Не знает, что одинокие омеги, желающие с кем-нибудь познакомиться, в этот парк среди бела дня не приходят? Или, наоборот, ищет сговорчивого женатика, которому опостылел законный муж, чтобы согрешить под Камуловым Покровом?»

Голова исчезла – альфа спустился в чрево кита. Тадеуш коснулся куртки Лютика, лежавшей на коленях, и замер в ожидании продолжения.

Глава 3. Валериан. Отъезд

Анджей как в воду глядел! В час ночи муж их выгнал.

Начинали пристойно – Валериан купил не только пиво, еще торт-мороженое, пакет копченых куриных крыльев и огромного сушеного леща. Сели во дворе, в беседке, оплетенной пунцовым диким виноградом. Получили от мужа Анджея миску жареных баклажанов с чесноком и вареную картошку, чинно выпили пол-ящика пива и поиграли с мелким в лото. Потом мелкий отправился спать, пиво надоело и они заполировали его рябиновой настойкой. Настойка добавила энтузиазма, на кухне нашлись остатки медовухи, немного прогоркшей, но с пивом за милую душу пошло.

Выгнали их за вопли и хоровое пение. Муж Анджея выставил ультиматум: «Или вы затыкаетесь, или валите на все четыре стороны, чтобы я вас не видел». Позже они пытались вспомнить, кто из них предложил поехать в кабак, но так и не вспомнили. До заведения средней паршивости дошли пешком – в приличный ресторан, куда доставило такси, их почему-то не пустили. Заказали медовуху и горячее. В ожидании Анджей придремал, а Валериан познакомился с омегами за соседним столиком. Все было хорошо, пока Валериану не предложили купить старинные золотые монеты – недорого, в полцены, клад, найденный на чердаке в доме дедушки. Пришлось будить Анджея, который быстро просек ситуацию и обрадовался.

Просидели еще пару часов – Анджей несколько раз отходил от столика, перезванивался с коллегами, встречал опергруппу. Сбытчика медных монет арестовали в туалете, сразу после того, как он забрал деньги у Валериана. И это, к сожалению, было только началом очередной серии приключений, потому что после задержания все дружно отправились давать показания и писать протоколы.

Домой Валериан добрался около семи утра, помешав отцу спокойно собираться в часовню. Тот, унюхав перегар, демонстративно поморщился, рассказ о мошенниках слушать не пожелал – кажется, не поверил – и, уходя, сообщил:

– В холодильнике торт. «Принц-чернобурка», безе с черносливом. Элверд принес, просил тебе передать слова глубочайшей благодарности.

– С какой стати? – удивился Валериан.

– Говорит, Брант его впервые в жизни приревновал. И это выразилось не в криках или, упаси Хлебодарный, рукоприкладстве, а во внезапном согласии сопровождать в поездке.

– Сообразил, что в Лисогорске и Чернотропе мужу могут встретиться не только хулиганы, но и желающие обсудить скрытый эротизм мозаичных панно?

– Вероятно.

Валериан вытащил из холодильника торт, крикнул в закрывающуюся дверь:

– Как ты думаешь, торт выбрали с намеком на мое аристократическое происхождение?

– Наверняка, – отец задержался, посоветовал в щель. – Поешь и поспи, принц-чернобурка. Я не хочу, чтобы прихожане шушукались у меня за спиной, обсуждая твою разгульную жизнь.

– Мы сбытчика взяли! – напомнил Валериан.

Дверь закрылась. Оправдание не помогло.

Пришлось последовать совету. Он съел два бутерброда, заполировал куском торта, отсалютовав чаем особняку с балконом, и улегся спать, скорчившись на боку, и подложив подушку под ноющий локоть. Заранее было ясно, что встреча с Анджеем аукнется последствиями, но Валериан ни о чем не жалел. В училище их объединило землячество, к третьему курсу переросшее в дружбу. Потом разошлись по разным группам – Анджей выбрал службу в полицейском комиссариате, а Валериан ушел на военную подготовку, чтобы устроиться в Управление по борьбе с экстремизмом и терроризмом. После училища они оба попали в Лисогорскую губернию, и это разворошило чуть остывшие угли дружбы. От Лисогорска, где служил Анджей, до Чернотропа, куда отправили Валериана, было полтора часа езды, не проблема сесть за руль и добраться. Виделись, понятное дело, не часто – оба вкалывали не на страх, а на совесть – зато, встретившись, обязательно устраивали посиделки с пивом, заканчивающиеся какими-нибудь приключениями. Потом Анджей вернулся в Ключевые Воды – встретил своего омегу, когда съездил в отпуск к родителям – а Валериан так и остался в Чернотропе. Расстояние свело общение к телефонным звонкам, но они по-прежнему понимали друг друга с полуслова.

За все время знакомства Валериан и Анджей ссорились дважды: один раз из-за красивого омеги-виса, который в итоге выбрал волка из таможенного управления, а второй раз из-за омоновца Светозара. Из-за Светозара поссорились сильнее, чем из-за омеги, потому что Валериан не собирался спускать угрозы в свой адрес, а Анджей упрямо продвигал идею прощения и примирения. Кража и драка случились в Чернотропе, в дни той самой Лесной ярмарки, которую Элверд собирался посетить, чтобы купить грибные ликеры. ОМОН прибыл из Лисогорска, а подразделения УБЭТ перевели на режим повышенной боевой готовности. Разношерстную толпу собрали в гарнизонной офицерской казарме, чернотропцев по домам не отпускали, кормили в столовой, накрывая общие столы. Валериан, не любивший плотно завтракать, обычно отставлял в сторону или отдавал кому-нибудь порционный цилиндрик масла, обходясь кашей и вареными яйцами. Два утра он отдавал масло соседу-волку, а на третий день решил выменять на дополнительное яйцо – если найдутся желающие. Пока Валериан раздумывал, кому предложить такую, несомненно, заманчивую сделку – ведь масло гораздо ценнее яйца! – сидевший напротив Светозар сказал: «Ты все равно его не ешь», забрал цилиндрик и размазал по своему хлебу. От такой наглости Валериан сначала потерял дар речи, а когда обрел, решил промолчать и насыпал Светозару в чай содержимое двух солонок. И даже успел размешать, потому что Светозара окликнули, и он долго разговаривал с кем-то за соседним столом.

Кульминация произошла позже, в вестибюле. Валериан вышел из столовой первым, а Светозар его догнал – уже после того, как залпом выпил остывший чай. Началась словесная перепалка, затем рукоприкладство, переросшее в массовую драку. Светозара и Валериана отправили на гауптвахту, а лисы и волки еще месяц препирались, выясняя, кто победил – фонарей друг другу навешали примерно поровну.

Позже Анджей, знавший Светозара по работе, убеждал Валериана, что тот обещал спустить с него шкуру в сердцах, а на самом деле ни свежевать, ни прибивать трофей гвоздями к двери не собирался. Напирал на то, что у Светозара маленький сын, а беременный муж лежит в больнице на сохранении, мол, от этого любой будет нервным и скажет что угодно. Валериан вроде бы и верил, но прощать Светозара все равно не хотел, потому что его еще никто и никогда так нагло не обворовывал. Речи Анджея возымели умиротворяющее действие – Валериан отказался от дальнейшей мести. Но не более того. Небольшим утешением служило то, что самому ему за драку просто влепили выговор, а Светозару влепили выговор и зарубили повышение, не одобрили на должность заместителя командира отряда.

Валериан начал задремывать. Мысли о давних сварах вытерлись картинками нынешних дней. Он отметил, что Анджей стал более спокойным и, если так можно выразиться, домашним. Понятно, почему – муж хороший, сын замечательный, шустрый волчонок-альфа. Нормальная жизнь. Не так, как у Валериана – до сих пор ни кола, ни двора.

Под раздумья, перемешанные с легкой завистью, он и заснул. Разбудил его отец, вернувшийся из часовни – не специально, уронил миску, когда начал готовить суп. Валериан встал, оттеснил отца от плиты, занялся делом: достал из холодильника готовый бульон, замочил красную чечевицу, быстро нарезал и поставил жариться морковку и лук.

– Может быть, задержишься на праздники? – спросил отец, наблюдая, как он готовит. – Наварим тыквенного желе и каши с курагой, пройдем Врата-в-Зиму плечом к плечу.

– Пап, – чувствуя себя виноватым, но не желая оставаться, проговорил Валериан. – Я должен ехать. А вдруг там не хватает оборотней? Да, от меня сейчас мало толку, как от бойца. Но даже координатор связи может пригодиться.

После обеда они немного отдохнули и отправились в часовню. Там Валериан встретился с сияющим Элвердом. Кремовый реставратор притащил охапку скруток – то ли хотел выпросить у Хлебодарного что-то еще, то ли собирался вознести основательную хвалу за ревность супруга. Валериан подобрал упавшую скрутку, поблагодарил за торт – «спасибо, очень вкусно, возьму на заметку, буду покупать такой же в Чернотропе, если найду!» – и получил вопрос:

– Когда вы едете?

– Скорее всего, завтра утром. Скоростная электричка ходит по четным дням. После проповеди прогуляюсь на вокзал, куплю билет. Из-за ярмарочных дней могут быть проблемы… если не куплю, тогда подумаю.

– Мое предложение о месте в купе ретро-поезда остается в силе. Выезд послезавтра в шесть утра. Пообедаем в вагоне-ресторане, послушаем лектора, посмотрим короткое кино о мостах и станциях.

– Вряд ли Бранту это понравится, – честно сказал Валериан. – Не кино и не ресторан, а мое присутствие. Не усложняйте себе жизнь, Элверд.

– Он остыл и сам предложил вас позвать. Уже после того, как пообещал, что поедет со мной и Айкеном.

– Как он это аргументировал?

– Сказал: «Сгорел сарай, гори и хата».

Валериан расхохотался. Отец обжег его негодующим взглядом, прихожане поддержали взгляд дружным бурчанием. Пришлось изображать раскаяние и внимательно слушать проповедь о вреде пьянства. Кивая в такт отцовским словам, Валериан сообразил, что не позвонил в местное управление УБЭТ и не запросил расширенную справку о Бранте. Это можно было исправить сегодня вечером или завтра с утра – отодвинуть отъезд. Можно было позвонить, а можно было положиться на чутье и оставить Бранта в покое.

«Похоже на то, что бурый действительно завязал».

Он понимал, что слишком поздно спохватился. Брант поселился в доме напротив как раз после его последнего приезда. Через месяц. И отец о нем пару раз упоминал в письмах и телефонных разговорах, но Валериан пропускал это мимо глаз и ушей – не вникал в проблемы отцовской паствы, своих забот хватало. По-хорошему надо было или чаще приезжать или не качать права пять лет спустя, проверяя документы и разбрасываясь угрозами. Но не отреагировать на отставного боевика под боком у отца было невозможно, и сейчас Валериан испытывал богатый букет чувств: глухую зависть к здоровью и семейному счастью Бранта помноженную на недовольство собственным разгильдяйством, дружескую симпатию к Элверду и желание поддаться на уговоры Анджея, остаться в Ключевых Водах и перейти на полицейскую работу. Розальский – пока они не накидались пивом – предлагал ему завязать с беготней в бронежилете, пройти курсы переподготовки и перевестись в городское полицейское управление. Валериан ответил ему: «Нет», как и отцу, и сейчас пытался вычислить, сколько в этом «нет» упрямства, а сколько – необходимости.

Размышления настолько захватили, что он не заметил, как закончилась проповедь. Очнулся оттого, что Элверд прикоснулся к его плечу.

– Поедете с нами? Мне обрадовать Бранта, сообщить, что хата уже пылает?

– Не могу дать ответ, – уклонился Валериан. – Жду, пока мне позвонят… еще ничего точно не знаю, извините.

Сияние Элверда немного потускнело. Улыбка исчезла.

– Если надумаете – сообщите. Идти недалеко. Калитка напротив.

Валериан твердо решил, что примет решение только после того, как посоветуется с отцом. Пусть поездку одобрит сам Хлебодарный, изъявив волю устами жреца. Ждать вечернего разговора пришлось довольно долго – отец вернулся не один, чаевничал на кухне с расстроенным омегой. Молодым, учившимся в одной школе с Валерианом. Это помогло отловить еще одну составляющую слова «нет». Отец-альфа умер, когда Валериану было десять. Сейчас, двадцать лет спустя, скорбь изрядно потускнела, уменьшилась до креста в обрамлении снопов на кладбище, вытерлась взрослой жизнью и служебными заботами. Осенило от воспоминания о днях, когда боль была еще остра. Слушая звяканье ложечек, негромкий стук чашек о блюдце и приглушенный разговор, Валериан понял, что отцовская паства ассоциируется у него со словом «ожидание». Ожидание под часовней, пока папа выйдет, ожидание под дверью кухни, пока изольет душу очередной страждущий. Отец был добр, его доброты хватало на многих, Валериану доставалось больше всех, но…

«Я хотел, чтобы что-то было только для меня. Наверное, поэтому и сбежал, и пообещал ему вернуться и построить второй дом, только если женюсь, если мы с мужем сможем зачать ребенка. Это до сих пор звучит как что-то несбыточное, замаскированный отказ. Вернуться сейчас? Если жить отдельно – видеться будем чуть чаще приездов из Чернотропа. Я к нему месяцами не буду заходить. В десять лет ждать своей очереди на разговор просто тоскливо, а в тридцать уже не хочется вклиниваться между прихожанами, жаждущими утешения».

Валериан незаметно задремал, и проснулся от вопроса отца:

– Почему ты не включаешь свет? Ох, прости! Разбудил? Сначала лишил доступа к холодильнику и торту, теперь, когда ты заснул – разбудил.

– Почему сразу «прости»? Все нормально, пап, – Валериан зашипел, потому что неудачно оперся на больной локоть. – Хорошо, что ты напомнил про торт! Съем кусок. И, если ты не устал, хочу с тобой посоветоваться.

Выслушав вопрос – «ехать или не ехать в ретро-поезде?» – и объяснение, что не хочется своим поступком испортить его хорошие отношения с соседями, отец предложил:

– А давай я схожу и спрошу Бранта? Мне он ответит начистоту, уверен. Завари свежий чай и нарежь торт. Я быстро.

– Договорились. Мне все равно как ехать, пап. Не хочу ни обижать Элверда – он чем-то напоминает тебя, приятный и добрый. И не хочу усугубить семейный разлад на почве ревности. Не знаю, что выбрать.

– Сейчас выясним, – пообещал отец.

Он вернулся минут через пятнадцать, не скрывая улыбки.

– Брант чуть-чуть ворчит, но поддерживает приглашение. Мне кажется, в этом нет никакого подвоха и зерна будущих раздоров. Элверд искрится счастьем, Брант немного недоумевает и старается ничего не испортить. Нам предлагали четвертинку пирога с яблоками, но я отказался – надо одолеть торт.

– Бери, – Валериан пододвинул отцу тарелку. – Смотри, какой большой кусок чернослива.

– Я рад, что Хлебодарный услышал чаяния Эльда, – забирая тарелку, проговорил отец. – Он часто приходил в часовню, когда затяжелел Шоном. Боялся, что второй ребенок унаследует его проблемы со здоровьем. Патрик родился крепким и сильным, как Брант, и кремовым, как Элверд. Эльд вбил себе в голову, что израсходовал всю милость, отпущенную Хлебодарным, и жег скрутки, моля о здоровье ребенка – цвет шерсти был ему неважен. Я позвал его на разговор. Рассказал о нас, о себе. О том, как мы с твоим отцом возлагали дары всем подряд: и Камулу, и Хлебодарному, и Феофану-Рыбнику, и Мраморному Охотнику. Как дрожали от страха, опасаясь, что у тебя появятся наследственные проблемы с легкими, как переезжали на юг с Ямала по советам врачей… Эльд немного успокоился, когда мы проговорили вслух прописные истины – что дети чаще наследуют здоровье отца-альфы и цвет шерсти отца-омеги. Что у него больше шансов родить здорового ребенка, чем было у меня в свое время. Я откровенно хвастался – что ты вырос сильным, привлекательным и получил в дар от отца-альфы роскошный северный черный окрас.

– У меня шикарный хвост, – кивнул Валериан. – Когда я первый раз превратился в госпитале, сразу проверил, не появилась ли седина. Нет. Такой же угольный, как и был. Видно, что я настоящий аристократ.

– Твой отец был очень красивым, – в улыбке перемешались горечь и гордость одновременно. – И на ногах, и на лапах. Я совершенно потерял голову. Жаль, что нам было отпущено так мало. Но лучше короткий кусочек счастья, чем совсем ничего.

«Вероятно, ты прав, – мысленно согласился с отцом Валериан. – Я иногда гадаю, кого мне предназначил Хлебодарный, встречу я его или не встречу, чем это обернется для нас обоих – может быть, разочарованием, потерями и искореженной жизнью. Некоторым везет. Даже противоположности уживаются – как те же Брант и Элверд. Некоторые разбегаются, несмотря на кажущуюся общность. А кто-то получает урезанную порцию счастья».

На следующий день Валериан развил бурную деятельность. Купил огромный торт «Янтарный принц» – безе с курагой – выдернул Анджея с работы в обеденный перерыв, потащил вручать торт его мужу и сыну. Искупление грехов более-менее удалось. Мелкий обрадовался, муж Анджея заметно смягчился – возможно, потому, что Валериан трижды повторил, что завтра уезжает и еще очень долго не вернется. Потом выпили кофе – почти на бегу – и попрощались. Валериан пообещал приехать на суд над торговцами фальшивым антиквариатом и дать показания, а передавать привет Светозару – если они где-нибудь встретятся – категорически отказался.

– Сам ему звони. Номер знаешь. Я с ним не разговариваю. Мало того, что он мое масло украл, он в прошлом году, когда ОМОН на ярмарку присылали, меня в эфире сивым мерином назвал. Скотина!

Анджей вздохнул, и сказал, что наверняка чем-то сильно прогневил Камула. По незнанию или неосторожности. Иначе как объяснить тот факт, что два его лучших приятеля – волк и лис – упрямо грызутся между собой не из-за омеги, а по абсолютно надуманному поводу. И не желают умерять пыл.

Валериан эти слова привычно пропустил мимо ушей. Он-то знал, что во всем виноват Светозар, а себя мог только похвалить за миролюбивый нрав – ведь он больше омоновца не оскорблял, с кулаками на него не кидался и соль в чай не сыпал. Ну, почти. Короткая потасовка в прошлом году не считается, ее командир Светозара сразу пресек.

Вечер промелькнул незаметно. Валериан поставил будильник на половину пятого утра – до вокзала рукой подать, но ретро-поезд отправлялся рано, в шесть уже надо было стоять на перроне. Скоростная электричка довозила пассажиров в Чернотроп за семь часов, экономя время, а ретро-поезд ехал медленно, зато обещал вкусный ресторанный рассольник и лекцию об утраченных фрагментах железной дороги. Валериан упомянул ретро-поезд в разговоре с Анджеем, и узнал, что желающих потратить на поездку лишний десяток часов действительно много. Оборотни и люди скучали по чаю в стаканах и подстаканниках с гербом железной дороги, по обедам под стук колес и неторопливым разговорам в купе. Билеты были нарасхват, и Валериан оставалось только поблагодарить Элверда за приглашение – его служебная бронь на такие изыски не распространялась.

Они встретились на вокзале, в предрассветной мгле, разгоняемой светом фонарей и трамвайных фар. Малиновый вагон доставил ранних пассажиров, совершил круг почета – трамвайные рельсы огибали привокзальную площадь, утопая в брусчатке – и отбыл в центр города, подгоняемый боем башенных часов. Валериан проводил взглядом дребезжащий трамвай, посмотрел на алтарный зал и предложил:

– Давайте ненадолго разбежимся? Я взял две скрутки, хочу положить в чаши. Подожгу и подойду на перрон.

– Я тоже взял, – смущенно улыбнулся Элверд. – У нас есть пятнадцать минут, мы успеем. Надо дать обещание вернуться.

– И попросить легкой дороги, – дополнил Валериан.

Они зажгли скрутки, мысленно проговаривая просьбы богам. Брант приподнял Айкена, помогая ему выбрать местечко в чаше. Элверд подошел к статуям, прикоснулся к постаментам, погладил мозаики. Сквозняк уносил дым в боковую дверь, осенний морозец одновременно бодрил и подталкивал спрятаться в тепло вагона.

– Папа Эль! – Айкен дернул отчима за рукав, обеспокоился вопросом. – А это будет настоящее путешествие? Мне в школе сказали, что Чернотроп слишком близко. Что путешествие – это в столицу или на человеческий континент.

– Настоящее, – заверил его Элверд. – Оборотни разбаловались. Сначала не хотели строить железную дорогу, а сейчас, когда поезда снуют по всему континенту, забыли, как это – добираться из Лисогорска или Чернотропа в Ключевые Воды на лапах. Мы привыкли к скоростным электричкам и самолетам, к морским круизным лайнерам, к комфортабельным междугородным автобусам, в которых можно выспаться во время дороги. Всех радетелей старины я бы заставлял бежать на лапах на ярмарку в Чернотроп. Тогда и в соседний городок будет путешествие.

Валериан усмехнулся. Элверд был прав. Это относилось не только к путешествиям. «Лесные» и «огненные» братья, проповедовавшие очищение земель от наносной скверны, использовали человеческую технику для борьбы со злом, порождая замкнутый круг. Немалую лепту вносили медведи с Медовика. Мохнатые никого не допускали на свой остров, лет сто назад отбили несколько атак людей и волков, используя какую-то загадочную магию – к сожалению, ни выживших, ни достоверных свидетельств не осталось – и соблюдали нейтралитет. А после закладки Антанамо и выделения области с особым статусом, включились в общую торговлю, открыли доступ в один-единственный порт и начали наживаться как на людях, так и на собратьях. Немалый доход приносила торговля целебным медом, но только этим дело не ограничивалось. Вся взрывчатка, используемая для терактов, закупалась медведями у людей – якобы для горнодобывающей промышленности. И перепродавалась «лесным братьям» втридорога. Продавали и готовое оружие, и взрывчатку, и детали для самодельных минометов, с лихвой возмещая давние убытки от набегов на остров. Валериан знал, что люди уже десять лет пытаются принять законопроект, запрещающий продажу оружия и взрывчатки медовым медведям, но натыкаются на ожесточенное сопротивление торговцев. Очень может быть, что такой закон разорвал бы замкнутый круг, погасил очаги сопротивления и вернул бы любителей старины в их исконное состояние – проживание на хуторах, заготовку лесных даров и передвижение на лапах. Может быть. А, может, и нет.