Читать книгу Крушение лабиринта - Ярослав Астахов - Страница 1

Когда я читал этот роман Астахова первый раз, у меня было впечатление, что передо мною визионерский текст. Есть авторы, обладающие редчайшим даром: увидеть прошлое или будущее так ясно, как если бы события происходили на их глазах. Такие просто записывают открывающееся им, и в результате может получиться пророчество. Или же может назреть решение какой-либо исторической загадки.

Я думал, что роман Астахова призван разрешить загадку острова Крит. Его древнейшая цивилизация была уничтожена Микенами где-то еще во времена ранней античности. И от нее осталась только легенда. Она вошла в эпос Греции как повествование о Тезее и минотавре. В чем фабула? На Крите существовал исключительной сложности лабиринт. В его глубинах обитало чудовище с головою быка и человеческим телом. И в жертву этому чудищу – Минотавру – приносили прекрасных юношей. Один же из них – Тезей – сумел победить обитателя лабиринта и выбраться из коридоров его на волю, потому что у него была путеводная нить, которую дала ему Ариадна, дочь царя острова. Тезей и Ариадна полюбили друг друга. Но счастье их омрачилось тем, что, в результате небрежности Тезея, отец его совершил самоубийство…

Официальная наука не может разгадать тайну, как именно была устроена критская цивилизация. Если судить по данным раскопок, она была вся соткана из одних парадоксов! Остров располагал огромным богатством. Раскопаны были его величественные дворцы, занимавшие обширные площади. Эти строения представляли, по внутренней схеме устройства своего, лабиринт. Некоторые такие лабиринты имели еще по нескольку подземных уровней. Богатые сооружения и притом великолепно украшенные… Но не встречается нигде ни одного изображения воинов! Ни следа оружия… Так неужели Крит не знал армии? Но как он в этом случае был способен долгие века процветать на глазах алчного и весьма воинственного соседа?

Произведения искусства говорят о высокой духовности древнейшей цивилизации острова. Вот наиболее часто встречающиеся изображения на стенах его дворцов. Люди с отрешенной улыбкой, в глухих одеждах, исполненные достоинства и покоя. А также изображены стремительные обнаженные фигуры, полностью отдавшиеся теченью танца. Искусный растительный орнамент… животные, не боящиеся людей… И никаких изображений охоты! И не встречаются фигуры стражи при господах, как если бы между сословиями существовал нерушимый мир… И, что уже совсем удивительно, древние обитатели Крита не творили себе кумиров! Никаких следов культа. (Единственное, что позволяют имеющиеся данные допустить, так это разве только культ лабиринта.) Идиллия, одним словом… или утопия, как это бы назвали теперь, в отчаявшийся наш век!

Но чем же тогда поддерживался гармонический сей порядок? Никак не силой оружия. Не страхом перед жрецами, что было у ацтеков, поскольку не обнаружено сцен, изображающих приношенье кровавых жертв… Чем же?

Какое-то время я был совершенно убежден: «Крушение Лабиринта» написано потому, что автор узнал ответ. Увидел этот ответ, как видят визионеры. И передал полученную информацию в художественной форме. Правда, нигде в романе прямо не назван Крит и не говорится о загадке его. Но в нем содержится интересная версия, разрешающая все упомянутые противоречия! Решение представляется фантастическим, и однако… «Достаточно ли безумна эта гипотеза, чтобы быть верной?» Уж если такой критерий был предложен в области точной науки физики, то…

К тому же и стиль романа, казалось, подтверждает мою изначальную гипотезу о цели создания его. Используется настоящее время. Любой эпизод представляет собой отрешенное и точное описание картин, которые как бы вот сейчас текут себе непрерывной чредой пред взором визионера. (Захватывающих картин, кстати! «Крушение Лабиринта», по-моему, просится на экран.)

Время шло.

И через какое-то время я пересмотрел свою изначальную гипотезу, как ни странно.

Ведь этот небольшой по объему роман оказался – зерна, просыпавшиеся на поверхность моего разума. И семена дали корни, которые начали прорастать все глубже…

Я начал понимать, перечитывая отдельные места: Остров, о котором повествует роман, – это едва ли есть только какой-то конкретный остров, затерянный в океане! (Сколько бы ни было совпадений с Критом.) Скорее у Астахова этот Остров – метафора государства. А может быть и цивилизации вообще, с ее культурой и мистикой, с ее войнами… С ее иерархической пирамидой и постоянной свободой выбора между аристократией и – увы, теперешние реалии заставляют говорить «простите за выражение» – демократией. Словом, я стал вторично читать «Крушение Лабиринта» уже как… философский трактат!

Кто мог бы предположить? Богатый легкий язык; сюжет, раскручивающийся более интенсивно, чем если бы то был героико-мистический эпос… По первому прочтению пролетаешь книгу, почти не замечая глубинного ее содержания. А только лишь волнуют вопросы: что будет дальше? чем же это все кончится?

И вовсе иное дело, когда ответы на эти вопросы знаешь уже и возвращаешься я к тексту. Тогда-то и обнаруживаешь, о чем этот язык повествует на самом деле; какие символы-знаки расставлены на крутых поворотах сего сюжета. Роман «Крушение Лабиринта» это, я бы сказал, продуманное бого-миро-воззрение, изложенное символическим языком. Он представляет собою не что иное, как целостную метафизическую систему автора.

Система эта оригинальна и весьма примечательна. В чем именно ее суть? Не стану никого особенно утомлять – помяну лишь некоторые, разжегшие мой пристальный интерес, моменты.

Со смертью Государя происходит Крушение… Что именно в этой связке есть следствие, что причина? Не очень простой вопрос…

Еще – четыре иерархические ступени: звери, человек, боги, Всевышний Бог… Невероятные по тяжести испытания – что представляют они собою: проклятие? или же… необходимую и достаточную точку опоры, чтобы перевернуть собственное мировосприятие и восходить со ступени на ступень?

Центральная философская тема есть, на мой взгляд, взаимоотношение внутри цивилизации и культуры двух уровней: Круга Внутреннего и Круга Внешнего. И эта тема, изложенная в символической форме, пронизывает собой весь роман. Астахов принимает здесь эстафету Германа Гессе и его «Игры в бисер». Насколько получилось у автора развить успех Мастера и сказать больше по этой теме? Я думаю, в значительной степени удалось; но, впрочем, судить читателю.

Хотелось бы и еще отметить один момент. Метафизичность романа скрыта, как я сказал, и производит он, при первом его прочтении, впечатление летящего приключенческого эпоса. И тем не менее эту скрытую его природу все же кое-что выдает. А именно, использование такого структурирующего приема, как смысловые фрагменты. Не только части поделены на главы. Главы содержат в себе фрагменты: несколько абзацев отделены пробелом – как бы небольшая главка внутри главы. Так вот, подобное написание характерно для философского труда. Логический фрагмент несет законченную идею. Он представляет собою очередной и завершенный в себе понятийный шаг, необходимый автономный этап развертывания целого. Подобные фрагменты бывают у философов даже пронумерованы ради удобства работы с ними. Художественная же проза возделывается, обыкновенно, как текстовое сплошное поле, непрерывное от начала и до конца главы. Поэтому смысловой художественный фрагмент – это нововведение Астахова. И оно оправдано. Так явная беллетристика и скрытая метафизика мирно сосуществуют в едином тексте, не утесняя друг друга.

Я не могу сказать, что это второе, философское прочтение романа закончилось для меня. Чувствую, что буду еще возвращаться и возвращаться к этому миру мысли. Но в настоящее время этот уровень интереса к роману несколько отступил. Потому что я увидел в произведении Астахова еще нечто третье. Собственно роман. Острую драму и лирическую поэму. Первые прочтения отвлекали меня от этого звучания «Крушения Лабиринта», потому что думалось о загадке острова Крит и о высоких материях философии. Может быть, это потому что я человек более «головной», чем «сердечный». Другой читатель, наверное, скорее обратил бы внимание на то, что я в полной мере чувствую лишь теперь.

Ведь это же не только символы и философские схемы. Это история отношений живых людей и написана она так, что не остается сомнений: перед тобою исповедание опыта – не только духовного, но и сердечного. И не случайно, я думаю, такое посвящение у романа: той, без которой эта книга никогда не смогла бы появиться на свет.

Да, на Руси у нас разум испокон не бесчувственен и не холоден, как, впрочем, и сердце живое человеческое – не бездумно. Невольно вспоминается духовная заповедь святых отцов: ум держи в сердце…

И возникает неожиданное сопоставление. Эта напряженная драма мысли и чувства «Крушения» и… переписка русского философа Лосева Алексея. Этот герой прошел свой страшный Лабиринт не в романе, а в жизни. Лабиринт жестокой судьбы… Лосев был репрессирован в тридцатые годы. Меня в свое время потрясли письма, которые он писал из тюрьмы жене. Не могу удержаться и процитирую фрагмент одного из них. «Никогда раньше не была посылаема такая покинутость Богом и людьми, такие метания во тьме и буре по бездонному и безбрежному морю. Кто это поймет, кроме тебя!? Бесплодные вопросы доводили меня порой до такой тоски, что в душе начинала клокотать черная буря протеста, ропота и настоящего бунта против высших сил. Ум все время успокаивал. Ум, воспитанный на борьбе с ложными и искаженными формами мысли и жизни, все время вел себя образцово, стараясь внести мир и покой. Но душа мало подчинялась уму, и клокотал озлобленный огонь и темный ропот против Неба, разрушившего столь ценную и редкую жизнь, каковой была наша с тобой. И теперь еще временами нападает на меня эта мучительная смесь злого и яростно клокочущего бунта с беспощадной немощью, бессилием и отчаянием. Одни и те же сны являлись мне в течение полутора лет; и прекратились, кажется, только теперь. То снится мне… что держу в руках какую-то очень, очень интересную книгу и знаю, что в ней есть одно замечательное место, рисующее всю мою жизнь. Ищу, ищу это место, – и никак не могу найти. То стою на клиросе и веду богослужение. И вот наступает время, когда нужно вставить особую стихиру, а я ее не приготовил и нигде не могу найти. Служба останавливается, а я бесплодно и мучительно продолжаю свои поиски. Масса и других снов, но – все в этом же роде… Часами твердил твое сладкое имя и звал тебя на помощь, никак не имея возможности поверить, что мы разлучены навеки». И, тем не менее, в письмах звучит надежда!

Роман Астахова также оставляет надежду, что разлучены влюбленные не навеки.

И вообще он оставляет светлое ощущение уверенности, что Надежда не тщетна. По поводу и таких вещей, которые далеки, вроде бы, от канвы «Крушения Лабиринта». Я лично, по прочтении, почему-то весьма укрепился в вере, что государство русское не навек разлучено с естественною для него традиционной формой правления – православной монархией. А также – что не навсегда разлучены меж собою две исконные великие ветви единой Русской Традиции: ведение о богах и ведение о Триедином Всевышнем Боге…

Казалось бы, какая связь между перипетиями мистического романа, действие которого происходит в античные времена, – и злободневными русскими вопросами? Но связь есть! И состоит она в том, что произведение Астахова есть абсолютно русское по своему духу, по своему глубинному содержанию. По форме можно ведь писать хотя бы и о событиях в другой галактике, если это позволяет лучше раскрыть идею.

Впрочем, в романе есть и прямое указание на то, что могущественная цивилизация, о которой идет в нем речь – одного корня с нашей, имеет северные истоки. Царь Острова повествует: «На Остров его[1] принес Файрий, царь богов первый… А Файрий получил его от Владыки мира. Получил там, за Северной Великой Водой, за льдами… Да, Тессий, – во времена, когда еще не совсем исчезла священная земля, из которой в мир, в начале населяемый лишь людьми, пришли боги». Конечно, речь идет об Арктиде – про легендарный континент полюса, изображаемый таинственной картою Меркатора. Русская же Северная Традиция и по сие время хранит предание, что наши прямые предки были духовными наследниками арктов, как и герои этого замечательного романа Астахова.

Анатолий Дворецков