Оглавление
Йоахим Радкау. Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера
Вступительное слово
Введение
История гнета страданий, поиска смысла и войны
I. Магистрали и перекрестки в истории нервов
По следам высоких теорий – о нервозности модерна
Карьера «нервов» как понятия
Толстокожие люди и стеклянная гармоника: нервная слабость в эпоху чувствительности и романтизма
Кто первый: Бирд или Бисмарк? Неврастения как американская или немецкая болезнь
От слабости к возбудимости: метаморфозы и константы неврастении
II. Взгляд врача и опыт пациента
Глазами доктора: несчетное богатство историй пациентов
Теория неврастении и медицинские стратегии: между неврологией, психиатрией и натуропатией
«Я» как осиновый лист: тревоги нервного самопознания и упрямство пациентов
Лечение нервов как утопия и как техническая сеть: нервозность и неврологические клиники
Неврастения и пол
«Постель – подлинное поле боя неврастеника»: неврастения и мужские страхи – Венера, Бахус и Мальтус
III. Неврастения как феномен модерна
«Модерная» теория неврастении и ее критика: модерность и наследственность; специфика Германии
Техника и темп, сдельщина и шум: «модерная» теория в поисках опоры
«Насквозь нервозна, собственно, только буржуазия»: нервозность и классовое общество
«Энергетический императив» и «гипнотизм силы»: опыт самопознания в эпоху сильных токов
«Нервный человек из Буэнос-Айреса»: мания и жажда странствий как спутницы нервозности
IV. Нервозность: от болезни к состоянию культуры
Нервозность как эпидемия и как одаренность
От лечебниц к придворному обществу: нервозность и кризисное сознание эпохи Вильгельма II
Кинетика кайзера и структурная нервозность мировой политики Вильгельма II
«Мягкая» сторона вильгельминизма и его позор, или заколдованный и расколдованный мир[187]
Городская гигиена, школьная нагрузка, реформа жизни: реформаторский потенциал заботы о нервах
Национализм и нервозность: нервное соседство немцев и евреев
Социальное государство и неврастения: баталии вокруг «рентного невроза»
V. Поворот к воле и начало Первой мировой войны: Коллективное преодоление нервозности
Покой – гипноз – «культура воли»
«Место под солнцем» и «будущее на воде»: учение о нервах и мировая политика; «нервозность» как политический бумеранг
Ожесточение мужского идеала и позор «шлюпиков»: крах нервного смыслопроизводства
Выиграть время или потерять: мысли о войне в мирные годы и сбитое с толку время
Ужас и обаяние головы горгоны: нервозность и война
Раскол немецкого общества и закат учения о неврастении; от неврастении к стрессу
Борьба и смех: иллюзия окончательной победы над нервозностью
Послесловие автора к русскому изданию
Сокращения
Примечания
Литература
Отрывок из книги
«[…] тут все нервные болезни назначили друг другу свидание…»[1] – писал Фридрих Ницше в конце 1880-х годов о молодом народном христианстве, но блестящая формула ставит подпись под целой немецкой эпохой – от Бисмарка до Гитлера.
Конечно, культурная история нервов, которую пишет Йоахим Рад-кау, не ограничивается названными рамками и тем более не заканчивается – это диктует само понятие Истории, процессуальной и нескончаемой, по крайней мере до тех пор пока нервы не исчезнут из науки, из языка, из человека. Пока не исчезнут – вместе с самим человеком. И все же временные рамки очерчены удивительно четко: культурная история нервов начинается именно там, где тянущаяся из античности тень Меланхолии сменилась болезненным демоном нервности и растворилась (но не закончилась) там, где великое потрясение заставило говорить о другом. Если сегодня новая мода на «высокочувствительность» и «нервозность» – всего лишь реабилитация прежней моды, только в новых условиях и декорациях[2], то в эпоху раннего модерна дань «нервной» моде являлась реакцией на абсолютное новшество – невиданное, неслыханное и крайне удобное. Сложно представить, чтобы без двух столетий напряженного осмысления этого открытия – что «я есть нервы», – после паузы великого потрясения была возможна данная книга, равно как и многие другие в западной культуре. Почему?
.....
Экономист Адам Смит гораздо проницательнее большинства медиков своего времени осознал, что стимулирование оплаты труда на высокоприбыльном предприятии угрожает здоровью работников, хотя такое мнение и не подходило либеральной вере в способность экономики к самоконтролю. «Хорошо оплачиваемый сдельный рабочий, – пишет Смит, – часто склонен перетруждаться и таким образом в течение всего нескольких лет теряет свое здоровье». Перед его глазами были Лондон и Манчестер. Но в Германии большинство рабочих еще думали иначе. К замешательству многих предпринимателей, они были на удивление непритязательны, и даже стимулированием труда было не легко нарушить их покой. После 1815 года конкуренция с Англией вынудила напрячь силы, но после первого шока значительная часть немецкой промышленности сумела вполне сносно обустроиться в нишах, не занятых английскими фабриками, и продержаться в них довольно долго. Крупные текстильные фабрики с их машинным темпом далеко не так типичны для эпохи начала индустриализации, как это следует из исторических трудов. Машиностроение еще долгое время вполне неспешно осуществлялось на предприятиях, напоминавших былые ремесленные, и даже во второй половине XIX века конкуренция не была такой острой (см. примеч. 54).
Конечно, наполеоновские войны принесли с собой много непокоя, и для Германии означали вторжение цивилизации, привыкшей к гораздо более быстрому темпу. Однако немцы, сопротивляясь ей, открыли в своей новой национальной идентичности противоположный полюс – уютность. В XVIII веке слово gemütlich[47] стало популярным поначалу в пиетистских[48] трудах. Немецкий квиетизм[49] эпохи модерна также имел свои религиозные корни в «сельской тиши». Но чтобы стать частью национальной идентичности, «уютность» должна была подвергнуться секуляризации и начать ассоциироваться с жизнерадостностью, блаженством пивопития, а также отчасти пропитаться антизападными настроениями. Возможно, Алисе Беренд небезосновательно ищет один из истоков новой «уютности» в знакомстве с опытом гильотины (см. примеч. 55). Если неспешность бытия до этого времени оставалась скрытым качеством немцев и замечалась лишь такими сторонними наблюдателями, как Жермена де Сталь, то с учетом вызовов, связанных с французской революцией и английским трудовым энтузиазмом, уютность становится осознанным национальным качеством. Причем она была не только прекрасной мечтой, но опиралась на вполне реальный фундамент немецкой непритязательности и умения существовать в собственной небольшой нише.
.....
