Читать книгу Отпуск до обеда - Юлия Александровна Фомина - Страница 1
ОглавлениеГде заканчивается реальность и начинаешься ты?
Возможно, трещина проходит не снаружи, а внутри – по зеркалу собственного «я». Мы носим в себе миры: выстроенные логикой, выстраданные болью, вымышленные от скуки. Мы примеряем чужие жизни, как платья в примерочной, и боимся взглянуть на ценник. Мы прячемся в лабиринтах рутины, пока стены не смыкаются, и бегство становится единственной формой существования.
Этот сборник – не набор ответов. Это коллекция ключей. Каждый рассказ – отмычка к одной из потаенных дверей в человеческой душе.
Что, если можно пережить чужой триумф, ощутить чужую боль, украсть чужой оргазм? И что останется от тебя, когда устройство будет снято? Что, если твоя жизнь – это изощренное чистилище, где ты заперт в самом неподатливом материале – в собственном прошлом? Что, если твоя реальность – лишь одно из бесчисленных отражений в зеркальном тоннеле, и где-то есть версия тебя, которая нашла в себе силы сделать иной выбор?
Здесь идеальное общество оказывается самой изощренной тюрьмой. Ангелы становятся бюрократами, распределяющими счастье по смете. А спасение приходит не с небес, а из-за забора, пахнущего настоящей, живой гнилью. Герои этих текстов балансируют на лезвии бритвы между безумием и прозрением, между сном и яви, между отчаянием и той самой, парадоксальной радостью, которая рождается на дне, когда терять уже нечего.
Это истории о том, как мы ищем выход. Из кошмара, из лабиринта, из себя. Как пытаемся достучаться до тех, кого любили. Как прощаем тех, кого ненавидели. И как, в конечном счете, учимся прощать самого главного предателя и самого верного заложника – себя самого.
Добро пожаловать в зону турбулентности. Пристегните ремни. Рейсы для нерешительных отменены.
ЧУЖИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ
Последние огни померкли, и гигантский зал тонущего в бархатном мраке концертного зала «Нептун» погрузился в абсолютную, давящую тишину. Воздух гудел от сдержанного дыхания тысячи людей. И вот, в этой темноте, на исполинском экране зажегся, словно призрак, сияющий логотип – стилизованное солнце с человеческим лицом. «HAPPINESS».
На сцену, озаренную ослепительными лучами прожекторов, выплыл ведущий. Его греческий профиль и залитая улыбкой маска идеальности казались выточенными из пластика. Он помпезно приветствовал акционеров, спонсоров и «уважаемую публику», чей нетерпеливый гул лишь на мгновение стих. Зрители терпеливо, со скукой на отполированных лицах, слушали стандартный перечень достигнутого – конечно же, неимоверными усилиями команды высококлассных специалистов и не менее грандиозными вложениями инвесторов. Слова бубнили о прибыли и рыночных долях, но зал ждал главного, того, что пряталось за завесой тайны: презентации устройства, способного перевернуть саму природу человеческих ощущений.
И наконец, он появился. Контраст был поразительным. Из-за кулис на ослепительную сцену выполз, будто сурок, выгнанный из норы, усталый, немного помятый человечек удивительно маленького роста. Пиджак на нем сидел мешковато, а галстук съехал набок. Это был великий изобретатель, Фридерих Эйр. Не признанный гений, не избалованный славой, он казался слепленным из другого теста, нежели гладкий ведущий. Он смущенно топтался на месте, щурясь от безжалостного света софитов, будто таракан, застигнутый на середине кухни. От него сейчас многого и не требовалось – только сам факт присутствия, живая икона гения. Ведущий скороговоркой, словно отчитываясь, перечислил около полусотни запатентованных человечком изобретений, но слова тонули в нарастающем нетерпении зала. И вот, конец формальностям! Ведущий плавно, но настойчиво оттеснил карлика-изобретателя в тень, и зал, наконец, ожил: начиналось!
Взревали фанфары, звук которых отдавался вибрацией в груди. Огромный экран увеличил в сотню раз гипнотизирующий профиль ведущего. На его смуглой, тщательно выбритой шее, прямо над капельно-белым воротничком, лежало нечто. Замершая публика жадно впивалась глазами в каждый миллиметр странного аксессуара. Он немного напоминал наушники, но на месте привычных амбушюр матово поблескивали, переливаясь тусклым серебром, две плоские контактные пластины размером с десятицентовую монету. Они располагались под линией челюсти справа и слева – прямо на проекции сонных артерий, прижатые изящным тонким ободком, похожим на осколок нимба.
Заиграл бравурный марш, зажглось вспомогательное освещение, и зрительный зал моментально заполнили жеманные оголенные девицы с застывшими, как у чеширского кота, улыбками. Они толкали перед собой хромированные тележки, доверху наполненные таинственно поблескивающими гаджетами. Раздача моментально переросла в короткую, тихую потасовку. Солидные мужчины в дорогих костюмах и дамы в вечерних платьях с жадностью хватали устройства, будто боялись, что их обделят последним шансом на спасение. Лоснящийся от пота брокер с силой оттолкнул седовласую даму, та вскрикнула, но уже через мгновение прижимала к груди заветный трофей. Волнение быстро улеглось, оставив после себя лишь смущенное покашливание и шелест одежд. Каждый со своей добычей вернулся на место. Музыка стихла, и воцарилась звенящая тишина.
– Итак, – раздался бархатный голос ведущего, разрывая тишину, – Каждый из вас получил сейчас прибор, под названием «OPEN». Это аббревиатура от «Other People's Experiences are Natural».
Он взял театральную паузу, но зал и без того безмолвствовал, завороженный.
– Да, – подтвердил чьи-то невысказанные мысли ведущий, – Вы не ослышались! Этот удивительный прибор поможет вам пережить новые чувства, которые, вероятно, вам никогда не удалось бы испытать в своей серой, унылой жизни.
По сути, что наша жизнь? Сплошной быт. Работа. Семейные заботы. Словом – рутина. Отпуск пролетает мгновенно и воспоминания от него угасают так же стремительно. Мы можем вспомнить лишь малые отголоски радости, рассматривая фото, будоража память.
Лицо ведущего внезапно помрачнело, маска идеальности сползла, обнажив мимические морщины усталости. Он горестно умолк, и казалось, каждый в зале увидел в его глазах отражение собственной жизни: бесконечные совещания, пробки, ипотека, быт, пожирающий мечты. Отпуск, который пролетает мгновенно, оставляя после себя лишь блеклые, выцветшие фотографии, неспособные передать и тени былого восторга.
Но потом, будто нехотя отогнав собственные мрачные мысли, он внезапно просиял так, словно внутри него щелкнул выключатель, и зажглась стоваттная лампочка:
– Но теперь все изменится! «OPEN» преобразит нашу жизнь до неузнаваемости! В любой момент, когда вам захочется встряхнуться, вы просто наденете его – и жизнь моментально заиграет новыми красками! Вы получите стимул испытать собственные чувства, чтобы сравнить их с тем, что подарит вам «OPEN»!
Кто-то из зала не выдержал:
– Но вы так и не объяснили нам, что можно прослушать на этих… наушниках! А главное – как?
Кто-то в зале напряженно засмеялся. Наверняка, все мысленно окрестили круглые пластины на коротком ободке «наушниками».
Ведущий, будто ждал только этого. Гигантский экран ожил, показывая в мельчайших деталях, как блестящие пластины должны плотно прилегать к коже на шее. Зал, как по команде, завозился, подражая движениям на экране. Тысячи людей одновременно прижимали к своим сонным артериям холодный металл.
Зал завороженно завозился, копируя действия ведущего.
– Кажется, вы спросили, что может «OPEN»? – будто очнулся ведущий.
Он обвел взглядом зал, будто не веря собственным ушам. Неужели, до сих пор все эти люди не знают, до сих пор не догадались? Так и не найдя в глазах зрителей искомого, ведущий, картинно вздохнул:
– Сейчас, еще минуту терпения, друзья мои! Сейчас вы сами все испытаете. Как я понимаю, устройство надели все. Вы готовы?
Зал взорвался единодушным, животным ревом:
– Дааааа!!!
Тогда, ведущий махнул кому-то рукой и сбежал со сцены. Свет потух и на экране возникла долгожданная презентация.
Радостный голос за экраном, на фоне ярких, сменяющих друг друга картинок поведал, что с устройством «OPEN» каждый может испытать самые настоящие эмоции и переживания других людей, например: эйфорию от получения награды.
Устройства ожили.
Сначала в висках застучал навязчивый, учащенный пульс. Потом в легких возникло знакомое, но чужое жжение, а в ногах – свинцовая тяжесть, сменяющаяся странной, пружинящей силой. И вот, ее – волну неистовой, яростной радости, которая поднималась из самых глубин живота, сдавливала горло и вырывалась наружу беззвучным криком триумфа. Это была не просто эмоция, это было полное телесное ощущение победы, добытой на пределе сил.
На экране чьи-то мускулистые руки подняли вверх кубок мира. Людей в зале захлестнула волна необычайной яростной радости бегуна, его почти обессиленное тело не падало только потому, что он сейчас жил на одном адреналине. Это победа!
По залу прокатился восхищенный вздох.
Голос за кадром пояснил, что сейчас «дорогие друзья» испытали запись ощущений известного спортсмена Мартина Кинга, записанное в момент, когда был побит мировой рекорд. Устройство было на бегуне на протяжении всего марафона. И в подходящий момент эмоция была поймана, зафиксирована и сохранена – будто законсервирована. Теперь, она может быть «проиграна» множество раз. Попробуем еще раз?
Зрители еще раз просмаковали только что продемонстрированную эмоцию, ощутили сладостное послевкусие. Люди удивленно пытаясь отличить собственные ощущения от того, что они сейчас испытали, благодаря удивительному прибору.
Но картинка на экране уже сменилась. Белый снежный свет залил поверхность экрана, постепенно принимая форму облаков. Вскоре, они рассеялись, обнажая потрясающий вид с головокружительной высоты.
Голос за кадром анонсировал «Радость от подъема на Эверест».
Тотчас приборы неуловимо завибрировали, и зрители в зале ощутили ломоту будто изрядно нагруженных мышц, резь в ладонях от снаряжения и вполне ощутимую нехватку кислорода.
Ощущения только усиливались.
Резко, до тошноты, закружилась голова. В ушах зазвенело от разреженного воздуха, который никак не мог насытить кислородом легкие. Ладони онемели от резкого холода и трения о скалу, а в мышцах ног заныла изматывающая, костная ломота. Но поверх этого – пьянящее, головокружительное чувство высоты, бескрайнего простора под ногами и титанического преодоления.
Голос за экраном будто злорадно нагнетал:
«Ведь, не зря последний километр высоты на Эвересте альпинисты окрестили «зоной смерти». Вы чувствуете это? Ощущения здесь от любого шага можно описать фразой, которую сказал американский режиссер Дэвид Бришерс после восхода на Эверест: «бежишь на беговой дорожке, дыша при этом через соломинку». Эта слабость и почти помутившееся сознание. Вы это чувствуете?»
Но все слова диктора растворялись в суе, как и чувства. Это было сейчас совершенно не важно – ведь все затмевало чувство радости от преодоления незримого барьера, и даже сердце замирало от головокружительной высоты.
Затем, зрителям на краткий, совсем краткий миг довелось испытать страх от близости извергающегося вулкана, потом не меньший, от появления хищника рядом с пятой точкой. Эмоции яростно подстегивал видеоряд на экране.
Зал шумно выдохнул, с явным облегчением, когда картинка сменилась на вид моря после шторма…
С нескончаемым удивлением, зрители отчетливо почувствовали запах озона и наступившее вдруг неземное умиротворение.
Но голос за кадром не давал зрителям долго наслаждаться покоем и вкрадчиво предложил:
«А если я вам предложу испытать послевкусие оргазма? Каждому интеллектуальный прибор предложит свое: мужчинам мужское, а женщинам – женское.»
– Оооооу, – волной пронеслось по залу.
Мужчины почувствовали внезапно, что мысли их спутались и исчезли, уступая место восхитительному вакууму в голове. Тела их невероятно реалистично ощутили будто только что прошедшую по всему телу упругую волну и такую знакомую пульсацию в паху, и сразу – блаженную, ленивую расслабленность. Сразу же нахлынуло то самое невероятно приятное расслабление мышц, как после напряженной работы. Оцепенело и тело, и разум. Каждый на краткий миг почувствовал себя беспомощным, но невероятно счастливым.
Женщины же ощутили мощный, разливающийся по всему телу жар, от которого тактильные ощущения усилились в тысячу раз, заставляя почувствовать каждую клеточку, каждый нерв. А потом – медленное, тонущее растворение в необъятной, космической бесконечности, где не было ни мыслей, ни забот…
«А теперь – наоборот!» – сказал коварный голос за кадром.
– Аааах! – захлебнулся зал от неожиданности, когда привычные ощущения пришли в чужом, но столь же ярком обличье.
Когда зрители наконец пережили такие знакомые, но совершенно не испытанные ранее ощущения, голос за кадром продолжил:
«Огромную работу провёл создатель «OPEN» Фридерих Эйр, записывая эмоции, составляя целую коллекцию. И сейчас вы испытали только ее малую часть. Приобрести коллекции эмоций можно на нашем официальном сайте – вам следует лишь зарегистрировать ID своего устройства – и все приобретенные эмоции автоматически станут доступны с любого устройства. Хотите продолжить?»
Зал вновь взорвался. А ведущий торжественно пообещал:
«И, напоследок, запомните главное: приобретая устройство вы ничем не рискуете, поскольку, если вы пожалеете о покупке – мы безоговорочно вернем вам деньги! Все имеющиеся в вас экземпляры уже включены в цену входного билета. Но и их вы можете вернуть. Есть желающие?»
Желающих, конечно же, не нашлось.
И только сейчас маленький тревожных изобретатель, путаясь в занавесе за сценой понял – это успех.
После презентации гостей, конечно же, ждал фуршет. Но изобретателя уже увлекли инвесторы. Они жарко спорили еще многие часы. А он, задвинутый в угол зубастыми юристами, чувствовал себя глупым и не нужным, бестолково, не читая, подписывая какие-то объемные контракты.
В голове его мелькнула мысль: «Это прекрасный образчик чувства опустошения. Нужно записать!».
Изобретатель суетливо включил на приборе запись, скрупулёзно фиксируя всю гамму переживаний. Его личная коллекция превышала уже несколько сотен образцов эмоциональных переживаний. Спонсоры проекта помогали почти ежедневно пополнять базу, заключая все новые и новые контракты с самыми неординарными людьми. Особенно любопытными Фридериху казались записи буйных сумасшедших, записанные в стационарах по всему миру.
Выходит, он все сделал правильно: нашел инвесторов, провёл рекламную акцию. Остается ждать, когда озолотится. И, это будет заслуженная награда!
Сейчас он рассеянно и как-то даже отстраненно наблюдал, как его поздравляли какие-то люди. Говорили о чем-то… Собрание акционеров, серийное производство, открытие точек продаж – все как во сне. Как только все это закончится – он уедет в горы. Дело сделано. До следующего собрания акционеров он совершенно свободен.
Успех, успех, успех!..
***
Шесть месяцев спустя Фридерих явился, в назначенный день сияющий и отдохнувший. Однако, собрание не состоялось. Главный инвестор Фон Браун пожелал принять его лично, в своем золотом кабинете. Он был грузным немолодым мужчиной, темнокожим и до крайности вспыльчивым.
Фон Браун, грузный мужчина с лицом цвета старого пергамента, долго молча дымил сигарой. Дым клубился под потолком его золотого кабинета, словно призрак разорения. Наконец, вместо приветствия он сказал неприязненно:
– Где вы были, Фридерих? С вами не могли связаться. Честно говоря, я удивлен. Если бы вы не явились сегодня, вас объявили бы в розыск.
Растерянный изобретатель неловко пожал плечами:
– Я находился… в отпуске. Была проделана большая работа и я думал…
– Вы плохо думали, – рявкнул Фон Браун. – Выходит, Вы не знаете, что компания разорена и проданные коллекции эмоций едва покрыли расходы на производство устройств «OPEN». Наш склад завален возвратом ваших чертовых наушников – сданы практически 90% проданных устройств.
Фридерих автоматически нажал в кармане кнопку записи эмоции – сейчас он испытывал настоящий шок. Невозможно было даже помыслить, что такое величайшее изобретение не будет оценено по достоинству. Такая колоссальная работа была проделана! Это же десятилетие работы конструкторов и биоинженеров, не говоря уже о том, как сложно было уговорить политиков, спортсменов, ученых и других самых разных подопытных на проведение экспериментальных записей, чтобы уловить те самые эмоции, вошедшие в итоге в многотысячные тома эмоциональных библиотек.
– Ваше это изобретение… – он с силой раздавил острие сигары в пепельнице из цельного хрусталя. – Этот ваш «OPEN»… Только сначала потребителя заинтересовала сама концепция. Однако, вскоре обнаружились так называемые «скрытые недостатки» – постепенно все поняли, что, испытывая чужие записанные эмоции, у людей оставалось некое… послевкусие… Чувство неудовлетворенности что ли?
Фридерих продолжал во все глаза смотреть на все более раздражающегося Фон Брауна. Он не понимал…
Фон Браун закатил глаза, глубоко вздохнул и досчитал до десяти. Успокоившись, он продолжил:
– Хорошо, парень, давай я объясню тебе на пальцах… Я конечно же могу предложить почитать толстенный том исследований психологов и маркетологов, или ознакомится с тысячами претензий… Но так будет короче
Фон Браун тяжело поднялся и подошел к окну, глядя на город. Фридерих за его спиной неуверенно кивнул.
– Ок, давай представим. Мужчина прослушивает запись выигрыша миллиона. Он радуется. А потом? Он опускает руку в карман и нащупывает там дыру. Он оглядывает свою убогую квартирку. А миллиона-то НЕТ! Его жизнь не стала лучше. Он просто позавидовал тому, кто это пережил по-настоящему.
Фридерих вынужденно согласился, а Фон Браун почти спокойно продолжил, хотя лицо его уже приобрело нехороший бордовый оттенок:
– А теперь, Фридерих, только представь, что ты предлагаешь испытать эмоции радости материнства женщинам, которые не могут иметь собственных детей. Послевкусие соития, импотентам. Волнение от предложения руки и сердца старым девам! Радость от выигранного марафона безногим. Понимаешь меня, парень? Ведь каждого есть то, чего он лишен по тем или иным причинам, то, чего каждый по личным причинам старается избегать, даже не осознавая этого. Так, перебирая библиотеку эмоций, потребитель находил свою «ключевую эмоцию» – запретную для него тему, после прослушивания которой у него укоренялось стойкое чувство неприязни. Пользователь ощущал себя обманутым в самых лучших надеждах. Ты не дал им счастья, ты ткнул их носом в их же собственное несовершенство! Ты продавал не эмоции, ты продавал зависть и отчаяние! И все! Дальше его будто отрезало! Потребители раньше или позже, попросту отказывались от дальнейшего использования «OPEN», возвращая устройства по гарантии. Парень, ты понимаешь, что вся соль в том, что люди редко умеют радоваться чужим успехам, предпочитая собственную радость от вполне реальных вещей?!
Теперь Фридерих все понял. Неужели, в погоне за необычным открытием он мог упустить такую простую вещь?
– Но, – запротестовал он, – Как же кинематограф? Ведь концепция прибора «OPEN» буквально призвана усиливать эффект от просмотров кинофильмов!
–Да, – нехотя согласился Фон Браун, – 3% в качестве экспериментальных устройств остались в киностудиях. Но прогнозы не утешают. Парень, ну как же ты не понимаешь? Эмоции – это то, зачем люди смотрят кино и читают книги. Заметь, собственные эмоции! Люди хотят иметь собственное субъективное мнение. Уникальное! Чужие эмоции здесь скорее навредят…
– Но, вы сказали, – упрямо спросил Фридерих, – что возвращено 90% устройств. А как же остальные 10%?
– Несколько единиц все же нашли применение в реабилитационных центрах – ими стимулируют выздоравливающих после травм спортсменов и военных, у которых есть шанс подняться на ноги. Это здорово, в том случае, когда больному не хватает только чувства воли. Но это единицы. Хотя… Некоторый успех оказался прочен…
– В каком случае? – заинтересовался Фридерих.
Фон Браун поморщился:
– Местный дурдом. Им понравилось. Особенно эмоция от рукопожатия президента. – Фон Браун горько усмехнулся. – Видимо, это единственное место, где чужие переживания не вызывают зависти, а лишь дополняют и без того богатый внутренний мир.
Фридерих молчал. Где-то в кармане он автоматически нажал кнопку записи на своем собственном устройстве «OPEN». Щемящее, тошнотворное чувство полного провала, смешанное с леденящим ужасом осознания, было слишком уникальным, чтобы его потерять.
НЕ ГОДНЫЕ
Они проснулись одновременно, будто по незримой команде. С шипением отъехали прозрачные колпаки странных медицинских лодок, выпустив наружу струйку холодного, пахнущего озоном воздуха. Двое – мальчик и девочка – поднялись, как марионетки, на слабых, ватных ногах. Нагие и наголо обритые, с бледной, почти прозрачной кожей, они были поразительно похожи – не просто близнецы, а клоны, отлитые в одной форме.
Они молча, с немым вопросом в широко раскрытых глазах, разглядывали друг друга, свои тонкие руки, незнакомое собственное тело. Девушка попыталась что-то сказать, но из ее горла вырвался лишь хриплый, неоформленный звук. В тот же миг из динамика под сияющим белизной потолком раздался резкий, пронзительный сигнал, от которого сжалось сердце.
«Одеться. Пройти к медосмотру», – проговорил механический, лишенный всяких интонаций голос.
В нише в стене обнаружился шкафчик. На матовой металлической дверце светилась табличка: «Иван». Внутри лежал сложенный белый брючный костюм из мягкого, синтетического на ощупь материала и пара тапочек. Все сидело идеально, будто сшито по мерке, которой никто не снимал. Рядом такой же шкафчик с именем «Мария» ждал девушку.
Зазвучала бодрая, ритмичная музыка – без мелодии, один лишь навязчивый, подстегивающий бит. Она заполняла собой все пространство, заглушая попытки мыслить, говорить, дышать.
На пороге возникла женщина в белоснежном халате. Ее лицо было чистым листом, на котором не читалось ни одной эмоции. Властным жестом, не глядя на них, она велела следовать за собой. Их вопросы, если бы они осмелились их задать, потонули бы в оглушительном марше.
Им пришлось снова раздеться. Босые ноги шлепали по ледяному кафелю сияющего чистотой коридора. Медосмотр был быстрым, бездушным. Холодные датчики скользили по коже, сканеры заглядывали в глаза. Ни слова, ни утешения, ни объяснений. Казалось, их не видят как людей, а лишь проверяют функциональность механизмов.
Наконец, им вручили результат – два одинаковых ламинированных листа. На каждом горела зеленая печать: «СЕРТИФИКАТ ГОДНОСТИ».
Инструктор, принявший сертификаты, был таким же неулыбчивым и отполированным, как и все здесь. Он бегло просмотрел записи, жестом, не терпящим возражений, указал на массивную дверь с табличкой «ПРОФОРИЕНТАЦИЯ».
– Вы – люди нового поколения. Вам предоставлена привилегия – выбор, – его голос был ровным, как голос навигатора. – Остальные, кого вы увидите, – рабочий класс. Их цель едина. А цель – это то, что объединяет. Ваша задача – наблюдать и выбрать. От этого зависит ваше будущее.
Он распахнул дверь, и подростки увидели Главный Учебный Центр. Это был город в городе, поражающий не архитектурой, а пугающим, стерильным совершенством. Дорожки, выложенные идеальным гравием, где каждый камушек был одного размера с соседним. Цветы на клумбах – лепесток к лепестку, будто отштампованные на фабрике.
Первая аудитория. За стеклянной стеной, как в аквариуме, сидели стюарды и стюардессы. Все – высокие, стройные, с волосами цвета спелой пшеницы и абсолютно идентичными, заученными до автоматизма улыбками. Их белозубый смех был похож на звук рассыпающихся бусинок – приятный, но безжизненный.
Инструктор, не замедляя шага, бросил:
– Экипаж дальней авиации. Когорта 7-«бета».
Следующий зал. Здесь, в гробовой тишине, работали инженеры. Смуглые, черноволосые, в голубых рубашках, они синхронно, с точностью роботов, вычерчивали сложнейшие схемы.
– Если собрать их чертежи, линии сойдутся с погрешностью в микрон, – безразлично пояснил инструктор.
Третий зал. Оглушительный гул швейных машин. Девушки в одинаковых клетчатых платьях и косынках, не глядя, отстрачивали детали. Их движения были быстрыми, экономными, лишенными малейшего изъяна. Ни смеха, ни разговоров – только монотонный стук и гул.
Инструктор продемонстрировал безукоризненность швов и пояснял что-то еще, но голос его тонул в стуке швейных машин.
Четвертый зал. Повара. Воздух был густ и сладок от ароматов. Сотни ножей, поднявшись и опустившись в унисон, издавали единый, рубящий звук. Идеально. И как же вкусно пахло!
Инструктор вывел подростков обратно к идеальным дорожкам, где гравий будто стоял на вытяжку в строю, а цветы тянули лепесток к лепестку – без единой погрешности. Здесь работали садовники, будто пчелы облепив каждый куст. Все идеально и безукоризненно, как по линейке.
Подростки тайком обменивались взглядами, так и не смея задавать вопросы. В их глазах читалось сомнение – слишком это место было идеальным. Будто что-то не так. А еще… Как должно было быть? Ну, чтобы – правильно?
Оглядываясь, они видели бесконечный забор, ограждающий периметр учебных корпусов. Через равное расстояние неприметные, будто часть забора, стояли неподвижные люди в серой камуфляжной форме с автоматами.
Подростки украдкой переглядывались. В их глазах росла не увлеченность, а тихий ужас. Эта идеальность была удушающей. Она не оставляла места для случайности, для ошибки, для чего-то живого. По периметру, сливаясь с цветом забора, стояли неподвижные фигуры в сером камуфляже, с автоматами наперевес.
– Доски почета нет. Каждый должен быть лучшим. Те, кто не соответствует, – отсеиваются, – голос инструктора прозвучал как приговор.
Неожиданно инструктор, будто выполнив свою программу ушел, оставив ребят наедине перед вендинговым автоматом. Оставалось нажать на кнопки, чтобы выбрать профессию. Тогда, из ящика сбоку должен будет выдан ящик с соответствующей формой и инструкциями.
Но они не торопились. Прошмыгнув в тень, они шептались, глядя на мерцающий экран с растущим отвращением. Иван первым кивнул на забор. Мария в ответ сжала его руку. Решение было принято.
Автомат, прислоненный к забору, стал их ступенью в неизвестность. Металл впился в ладони холодом. Они перемахнули через гладкую поверхность ограды – и мир перевернулся.
Тишину ночи разорвал вой сирены. Из-за забора донесся тяжелый, ритмичный топот десятков ног. «Беги!»
Они рванули в темноту, под ногами хрустели ветки, колючки цеплялись за изодранную белую одежду. Впереди, черной гладью, лежал пруд. Вода оказалась ледяной, тиной обвивались ноги, сковывая движение. Но они плыли, как будто умели это всегда, – сильно, технично. Сзади по воде зашарили лучи прожекторов, зашумел вертолет, разрезая лопастями воздух над их головами.
Они бежали, падали, поднимались и снова бежали, пока силы не стали покидать их. И вот, сквозь частокол деревьев, они увидели огни. Не идеальные неоновые полосы, а рваные, желтые точки окон.
Перед ними неожиданно вырос город. Не тот, с идеальными стенами и дорожками, а какой-то, старый, с полуразрушенными четырех и пятиэтажными домами – главным советским наследием «хрущевками».
Подростки забежали в первый попавшийся подъезд. Здесь повсюду были люди, обычные люди! Они помогут. Юноша и девушка дергали каждую дверь…
Город встретил их вонью переполненных мусорных баков, хлюпаньем воды в подъезде и пьяными криками из-за дверей. Они, грязные, дрожащие от холода и страха, метались по лестничной клетке, дергая ручки. Никто не открывал.
Топот тяжелых ботинок уже гремел внизу. И вот, на пятом этаже, щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и в щели блеснули внимательные глаза человека в полицейской форме.
– Входите, быстрее, – он втянул их внутрь и прикрыл дверь.
Погоня, постояв у двери, отступила.
Человек в форме представился:
– Николай Иванович, участковый полиции н-ского района.
Николай Иванович, выслушал их сбивчивый, путаный рассказ. Самые простые вопросы – «откуда вы?», «где родители?» – ставили их в тупик. Родителей? У них не было родителей. Прошлого не было вовсе. Их «я» родилось сегодня утром, в медпункте.
– Ничего, – вздохнул Николай Иванович. – Оставайтесь. Документы как-нибудь оформим. Миска супа всегда найдется.
Он накормил их. Но еда – какая-то мутная баланда с плавающими кружками жира и жестким хлебом – оказалась невыносимо невкусной. Они давились, с трудом проглатывая каждый кусок.
Дом участкового был воплощением запустения. Липкий слой пыли на мебели, пятна на потолке, затхлый запах. Они пачкались, прикасаясь к вещам, и испытывали физическое отвращение.
Надев найденную чужую, поношенную одежду, они вышли на улицу. Мир снаружи был хаосом. Пьяный бомж, клянча мелочь, ухватился за рукав Марии. Из-за угла, визжа тормозами, вывернула ржавая машина, чуть не сбив их с ног. Люди шли мимо, не глядя, с пустыми, усталыми лицами.
Этот мир был не просто несовершенен. Он был грязным, шумным, опасным и безнадежным. Их идеально созданные тела и души восстали против него.
Они переглянулись и, не сговариваясь, побежали обратно. К стерильности. К порядку. К своей клетке.
Добравшись до забора, они не нашли той бреши. Теперь его венец украшали витки колючей проволоки, блестящие под луной, как оскал. Они брели вдоль него, выбиваясь из сил, пока не наткнулись на массивные, глухие ворота.
На табличке из матового металла было выгравировано: «ЧАСТНАЯ ТЕРРИТОРИЯ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН». А чьей-то нервной рукой рядом было нацарапано краской: «Уходите. Здесь вам не рады».
Они уперлись в холодный, непробиваемый металл. Они стучали, сначала слабо, потом отчаянно, пока не сбили в кровь кулаки. Но ворота были немы и глухи.
Из динамика над ними снова раздался тот самый, знакомый механический голос, беззлобный и окончательный: «Индивид, не прошедший профориентацию, подлежит отсеиванию. Доступ закрыт».
Они были чисты, годны и совершенны. И теперь – абсолютно никому не нужны.
ВХОД И ВЫХОД
Они были живым воплощением абсурда, этой парочкой, которую судьба, в лице строгого человека из серого кабинета на Лубянке, свела в одном купе поезда «Новосибирск-Москва». Костя, выпускник Томской духовной семинарии, принявший обет целибата. На вид – совсем мальчишка, с ясными, чистыми глазами и губами, которые, казалось, знали только молитвы. И Алина из Тюмени – бунтарка с волосами цвета воронова крыла, шипами в ушах, бровях и губе, с татуировками, выглядывавшими из-под кожистой куртки. Ее лицо было картой личных войн, написанной стрелками подводки и черной помадой.
Их завербовали почти одновременно, увидев в каждом свой, уникальный потенциал. Прошли школу, где стирали прошлое и лепили инструмент. И вот – первое задание. Совместное. Руководство, видимо, сочло, что их противоположности, как плюс и минус, дадут на выходе идеальный ток.
Но ток получался только коротким замыканием. Весь путь в машине от вокзала до унылого промзводского района они провели в перепалке.
– Хоть бы портфель от пыли вытер, праведник, – шипела Алина, глядя, как Костя прижимает к себе кейс с документами, будто архиерейскую митру.
– А ты хоть бы крестик с себя снимешь, когда кощунствуешь, – парировал он, не глядя на нее. На ее шее, среди заклепок ошейника, висел маленький, потертый серебряный крестик. Это его бесило больше всего – эта насмешка над святыней.
– Это память. О бабушке. Не твое дело.
Машина остановилась у гигантского, утробно гудящего здания мусороперерабатывающего комбината. Задание было простым: «закладка» – оставить прибор для прослушки в условленном месте. Инфильтрация под видом инженеров из санэпидстанции.
Они шли по бесконечному коридору рядом с главным цехом. Оглушительный грохот дробилки, визг пил, кисловатый запах гниющей органики и пластика. Костя морщился, читая про себя молитву. Алина, наоборот, казалось, напитывалась этой хаотичной энергией.
И тут случилось нелепое. Алина, желая подразнить его, шутки ради дернула за ручку кейса. Костя инстинктивно рванул на себя. Портфель выскользнул и с глухим стуком приземлился на движущуюся ленту транспортера, уходившую в темный проем в стене. Лента была отключена для ремонта, но кто-то, видимо, по ошибке, снова запустил конвейер.
