Читать книгу Рубежи Всеземья: Муромский пост - Юлия Клыкова - Страница 1

г. Муром, 1999 год

Бабушку Максима все считали чудачкой. Мать потому что та рассказывает ему «всякие дурацкие сказки»; отец за то, что уже в зрелом возрасте она внезапно увлеклась рисованием; соседки за образованность и нелюбовь к сплетням; случайные прохожие – за изящные старомодные шляпки и сшитые на заказ платья, в которых Люция Аркадьевна выглядела настоящей леди. Словом, причины имелись, но все они, по мнению двенадцатилетнего Макса, были откровенно идиотскими или ошибочными. Что такого чудаческого в человеке, который занимается любимым делом, не говорит ни о ком гадостей и носит красивые вещи?

Правда, картины бабушка и впрямь рисовала причудливые. На первый взгляд, люди на них казались вышедшими из-под кисти ученика начальной школы – с их неправильными овальными лицами, слишком маленькими или чрезмерно большими глазами и губами, плоским носом и почти полным отсутствием теней. Но чтобы угадать, с кого писался персонаж, достаточно было увидеть оригинал хотя бы единожды. Несмотря на кажущуюся простоватость, героев узнавали чуть ли не с первого взгляда, и Максим не раз слышал восклицания вроде:

– О, это же наша Семёновна!

Ещё одной отличительной чертой бабушкиных работ были загадочные ореолы всевозможных оттенков. Они переходили из сюжета в сюжет и придавали картинам особую атмосферу – солнечности, отрешённости, безнадёжности, скверны… Ореолы окружали изображённых людей и расползались в стороны – соприкасаясь друг с другом, словно щупальца осьминога или переплетённые ладони. Потому полотна нередко производили двойственное впечатление: персонажи могли улыбаться и выглядеть добрыми, а грязные цвета их ореолов вызывать отторжение.

Учительница Максима, Людмила Андреевна, водившая их класс на выставку в историко-художественный музей, долго разглядывала каждую картину и в конце похвалила Люцию Аркадьевну, назвав её тонко чувствующим человеком, а этот стиль рисования наивным.

А вот маме Максима, Марине Николаевне, работы не нравились – в одной из семейных бесед она заявила, что они «примитивны». И хотя бабушка ничуть не обиделась, даже согласилась, да и в книге про живопись Максиму попадался термин «примитивизм», но слово показалось ему холодным и колючим, и даже в мыслях он никогда не называл им бабушкины картины.

Что же касается «дурацких сказок»… Их не было. Зато у них с бабушкой имелась общая тайна, о которой Максим не рассказывал родителям. Нет, несколько раз пробовал подступиться с разговором, но те реагировали на «затравочные» вопросы с таким неприкрытым сарказмом, что ему быстро надоели эти попытки. Потому-то, когда мать дозналась об их секрете и обозвала его «дурацкими фантазиями заигравшейся в детство старухи», Максим рассердился и возразил, что бабушка, в отличие от неё, никогда не врёт. В конце привёл свежайший пример её лжи, хлопнул дверью и заперся в своей комнате.

Стоял субботний майский день – тот самый день, когда он последний раз видел бабушку. Но в ту минуту, раздосадованный, садясь за стол с книгой в руках, Максим этого ещё не знал. Некоторое время он читал, постепенно успокаиваясь, и вскоре так увлёкся приключенческим романом, что ни за что не оторвался бы, если бы в тихом шёпоте за стеной не расслышал бабулино имя. Нахмурившись, отложил книгу и насторожился. Слухом Макс отличался отменным, почти звериным, поэтому без труда разобрал возмущённые слова матери:

– Пойми, Тимур! Твоя мать мне даже нравится! Но ты слышал его сегодня? Слышал?! Я уверена, это её влияние! Мало того что она рассказывает Максу байки о волшебных невидимых домах и несуществующей сестре-близнеце, так ещё и настраивает его против нас! Ты считаешь нормальным, что она выставляет нас лжецами в глазах ребёнка?

– Не городи ерунды. При чём здесь мать? Думаешь, нужно много ума, чтобы вычислить твоё враньё? Он уже достаточно взрослый, чтобы понять, что ты сейчас сильно устаёшь и по вечерам хочешь отдыхать. А ты зачем-то придумала, что тебе дали на дом проект. Запираешься в комнате, смотришь телевизор и хихикаешь. Сама виновата.

На несколько секунд наступило затишье – до Максима доносилось лишь недовольное сопение матери, не желающей признавать правоту отца, но вынужденной это сделать. Наконец она скрипнула зубами и неохотно выдавила:

– Ну ладно. Допустим, ты прав, и он сам догадался. Но это не отменяет того, что Люция Аркадьевна вешает ему на уши лапшу про невидимые дома и исчезнувшую сестру-близнеца. Ты говорил с ней? Что она сказала?

– Показала свидетельство о рождении сестры, – хмуро буркнул отец. – Рассказала кое-что. Её звали Владилена, и она исчезла в 42-году, когда им было по десять лет. В 45-м закончилась война и стало известно, что их родители не вернутся, поэтому мать удочерила тётка. Позже они переехали в другой район города, и знакомых, которые знали бы о сестре, не осталось. А в 55-м, за несколько лет до моего рождения, тётка умерла. Своих детей у неё не было, вот и вышло, что не осталось совсем никого, кто подтвердил бы мамины слова. Но сестра была. Это точно.

– Не помешает уточнить в архиве, – въедливо заметила мать. – Учитывая тот бред, что она рассказывает про дом… Мало ли. Из-за её историй у Макса совсем нет друзей. Наслушался глупостей – теперь из дома не вытащишь, всё сказки читает.

– Фэнтези, Марин. Между прочим, это интересно.

– Ой, да какая разница? Главное, что он совершенно не умеет общаться с людьми! Живёт в дурацких фантазиях, ни о чём другом и не думает! Учительница, кстати, звонила. Вчера зачем-то снова к однокласснику прицепился. Тот ему глаз и подбил. Ведёт себя, как дикарь! Спросила в чём дело – молчит! Точно тебе говорю, матери твоей влияние. Надо запретить ему к ней ходить. Да и ей намекнуть, чтобы пореже наведывалась. Я тут, кстати, вариант для обмена нашла… Может, переедем в Дмитриевскую слободу? Там и квартира побольше, и далековато… Каждый день в гости не набегаешься.

С каждой последующей фразой, раздражённый голос матери становился всё ласковее, что бывало с ней лишь в тех случаях, когда она очень сильно хотела добиться своего. Максим в такие моменты всегда мечтал спрятаться, сейчас же вскочил из-за стола и зачем-то подошёл к шкафу. Но отец раздосадовано произнёс:

– Марин, не пори чушь. Не будем мы никуда переезжать. Мать и так старается приходить, когда тебя нет дома. Чтобы лишний раз не мозолить глаза. А ты хочешь лишить её общения с единственным внуком!

– Ну Тимурушка, я же о нашем сыне забочусь! Сам же видишь, какой он неконтактный! Дикий! Ему уже двенадцать, а он до сих пор верит во всякую чепуху! Знаешь, что я ещё прочитала в его дневнике?

– Ты читала его дневник?!

– А откуда бы я узнала про дом и сестру? Он же ничего не рассказывает! Такой нелюдимый! Я должна знать, что творится в его голове! Мало ли, вдруг спутается с нехорошей компанией…

От этого признания Максиму стало дурно. Сначала его бросило в жар – из-за осознания, что мать не постеснялась без спроса читать его сокровенные мысли; потом, сообразив, что к его откровенности отнеслись с недоверием и насмешливой снисходительностью, вздрогнул от озноба. Вскочив, он заметался по комнате, собирая вещи. Стащил с себя затрёпанные домашние брюки с футболкой, одел уличные штаны, куртку, достал из ящика стола злополучный дневник, пролистнул, сунул за ремень джинсов и торопливо нацарапал короткую записку:

«Ушёл к бабушке, прятать дневник. Чтобы мама его больше не читала».

После на цыпочках вышел в прихожую, обулся, выскользнул на площадку, тихонько спустился по лестнице и вышел из подъезда. Погода на улице стояла чудесная – после недели дождей из-за туч наконец-то выглянуло солнце, и теперь палящие лучи спешно сушили мокрые дороги и тротуары. В такую погоду хорошо сбегать с уроков в кино или просто гулять по улицам, а не сидеть в квартире как отшельник. Но Максим, всё ещё взволнованный случайно подслушанным разговором, совершенно не смотрел по сторонам и не менял траектории, даже если перед ногами возникала лужа. В его душе кипела обида – не из-за прочитанного дневника, а из-за скептического отношения матери к его тайне. А ведь сегодняшний случай, когда он уличил её во лжи, далеко не первый. Причём, если в этот раз ему и правда ничего не стоило вычислить обман, даже не прибегая к своему умению, то случалось и по-другому. Как-то его мать соврала, что была одной из лучших учениц в классе. Максим почувствовал ложь по интонации, о чём тут же и сообщил. Конечно, она упорствовала. Пришлось ему отыскать у бабушки Вали её школьный дневник и продемонстрировать весьма средние оценки за успеваемость и низкие за поведение. В тот день они сильно поссорились – мама рассердилась и заявила, что он ищет повод, чтобы не учиться. Это было неправдой – Максим всего лишь хотел, чтобы его перестали обманывать. Раз за разом он ловил родителей на лжи, говорил им об этом, но вместо того, чтобы сделать выводы, те принимались искать «крота», выдавшего их секретики.

По этой-то причине – из-за нечеловечески острого слуха и умения отличать ложь от правды по микропаузам и колебаниям голоса, у Максима совсем не было друзей. Тяжело испытывать к кому-то симпатию, когда сперва слышишь его шушуканье, а потом видишь фальшивую улыбку и наглое враньё.

Так что бабушка не имела к его «дикости» и «неконтактности» никакого отношения. Напротив, она учила Максима относиться философски к недостаткам окружающих и говорила, что чаще всего люди лгут из-за трусости и невежества, а не от злобы или желания выгоды. Но и признавая её правоту, Максим всё-таки не понимал, почему обманщики зачастую держатся за свои выдумки, даже когда им не оставили другого выхода.

Он не всегда отличался тонким слухом. С ним начали происходить странные метаморфозы примерно в девять лет. Звуки то становились обычными, как раньше, то вдруг обрушивались безумной какофонией. Стоило прозвенеть звонку на перемену, а одноклассникам кинуться вон из класса, его барабанные перепонки начинали пульсировать от боли. Лишь спустя несколько месяцев он научился управлять открывшейся способностью и приглушать шумы, а бонусом, замечать разницу в звучании правды и вранья. Ещё через год, вконец измученный новыми способностями, Максим открыл свой секрет бабушке. Она была единственным человеком из его окружения, которого он ни разу не поймал на лжи и к тому же серьёзно отнеслась к его рассказам о приступах боли, случавшимся из-за обострившегося слуха. Родители отреагировали на его жалобы скептично и предпочли поверить врачам, заявившим, что «таким образом ребёнок пытается привлечь внимание».

После разговора с бабушкой всё встало на свои места. Та объяснила Максиму, что у людей иногда бывают необычные способности. Он, например, очень хорошо слышит и распознаёт обман; кто-то умеет так глубоко анализировать доступную информацию, что чуть ли не с первого взгляда даёт точную характеристику любому человеку; она же видит вещи, недоступные другим людям. Эмоции, скрытые помыслы, болезни… Даже магию. И всё благодаря ауре, окружающей не только живые существа и растения, но и все вещи, с которыми контактирует человек или животные.

– Так эти разноцветные разводы на твоих картинах и есть аура? – сообразил Максим.

– Именно так.

Тогда-то Люция Аркадьевна и рассказала про загадочный дом возле Свято-Троицкого монастыря. Другие люди его не замечают, ведь тот окружён магическим барьером, и за всю жизнь она знала лишь одного человека, тоже видевшего сквозь защитный полог. Свою сестру-близнеца, Владилену.

– Мать привезла нас к своей сестре в начале лета 1941 года, – рассказывала бабушка. – А сама вернулась в Ленинград. Потом… война. Уже в июле на фронте погиб отец. В сентябре началась блокада. Времена были тяжёлые, и хотя Муром находился в тылу, мы тоже не сидели без дела. Тётка работала на заводе, и мы с ней. В мае нам исполнилось по девять лет, и тётка устроила нас к себе. Работали через день. Одна на заводе, вторая по хозяйству. Редкий раз случалось, чтобы отдыхали вместе. А потом Владилена нашла этот дом. Вот уж у кого энергии хватало на всё! Когда успевала? Вернулась я вот день вечером с работы, а она шепчет мне на ухо: «Такое диво, я одна его видела, больше никто. Но мы же с тобой похожи, я точно знаю, ты тоже увидишь. Сходи». Я сходила и увидела. Помню, сестра меня долго проверяла, расспрашивала: «А какая у него крыша? А стены?» Видно, всё-таки сомневалась в своём разуме. Или думала, что я ей хочу сделать приятно. Кто же сейчас разберёт?

Люция Аркадьевна примолкла, устремив подёрнувшийся дымкой взгляд куда-то в даль, и принялась выстукивать тросточкой военный марш. Максим с минуту подождал продолжения, не выдержал и дёрнул бабушку за рукав:

– Ба! А дальше-то что?

– Дальше? – она встрепенулась и грустно посмотрела на него. – Однажды весной 1942 года у нас с Владиленой был общий выходной, и мы вместе пошли к дому. Она всегда была очень азартной, очень упрямой, очень безрассудной. Или это я трусиха? Мы поспорили, и я отказалась переступить барьер. Она же зашла в дом, и больше я её не видела. Я прождала несколько часов и вернулась к тёте. Та в мой рассказ не поверила, а я не очень-то и убеждала. В те годы я уже понимала – если человек лично не сталкивался с необъяснимым, он будет упорно отстаивать свой скепсис. Но нас-то было двое, и Владилена ушла на моих глазах, потому я ни секунды не сомневалась в собственной правоте и не считала себя умалишённой.

– Ты так и не сказала, где находится этот дом, – напомнил Максим, донельзя заинтригованный историей. Ушедшую Владилену он жалел, но лишь теоретически – лично-то её не знал. Люция Аркадьевна ответила как-то невпопад:

– И знаешь, что я поняла совсем недавно? Оказывается, этот «невидимый» полог, можно ещё и слышать!

Сначала смысл этих слов ускользнул от Максима, и он открыл рот, намереваясь повторить вопрос, но встретился с хитроватым взглядом бабули и потрясённо щёлкнул зубами.

Конечно! Он ведь столько раз туда ходил – и один, и с классом, и с родителями, и с бабушкой! И каждый раз не мог понять, откуда доносится это назойливое жужжание, похожее на многократно усиленный пчелиный рой! И каждый раз над ним посмеивались и называли шизиком или глюконутым!

– Это там, где женский монастырь, да? Возле ихней церковной школы, да?

– Там, да. – бабушка кивнула. – Хочешь, покажу, каким я его вижу?

***

Люция Аркадьевна жила за площадью Труда, на третьем этаже девятиэтажного дома, в четырёх кварталах от бронепоезда «Илья Муромец», напротив которого располагалась хрущёвка Чалеевых. Максим преодолел этот путь за несколько минут, напоследок изгваздался в луже по самое колено, остановился, чтобы отряхнуться, и наконец-то успокоился.

Бабушки дома не оказалось. Он почувствовал это, ещё поднимаясь по лестнице, но на всякий случай всё-таки вдавил звонок до упора и прислушался к гробовой тишине в квартире. Убедившись, что слух его не подвёл, спустился на этаж ниже и забрал ключи у Евдокии Филипповны, которые бабуля оставляла у подруги специально для него.

Прихожая встретила Максима множеством лиц, смотрящих на него с картин. Дома бабушка хранила работы, никогда не выставлявшиеся в галереях и недоступные случайным людям. Гостей она приглашала редко, ведь узнав себя, некоторые обижались и начинали ругаться. Так случилось с висящей напротив входа «Сплетницей» – явившаяся без приглашения соседка, оттеснила бабушку, зашла внутрь, узнала себя и закатила скандал.

Максиму эта картина нравилась. Несмотря на малоприятный сюжет, было в ней что-то притягательное, из-за чего он подолгу простаивал, глядя в лицо изображённой на переднем плане женщины. Та стояла у невысокого штакетника, мечтательно возведя глаза вверх, поставив округлый локоток на деревянную перекладину и подперев ладонью подбородок. Оранжевые пышные кудри торчали у лба как пружинки, и, убранные за уши, напоминали уши спаниеля. За спиной у неё раскинулось огромное ромашковое поле, а у ног, в просветах забора, виднелись поникшие венчики диких цветов. Вокруг темно, как от надвигающейся бури, но стоит приглядеться внимательнее и становится понятно: небо-то как раз ясное, а неприятная полупрозрачная серь, затенившая большую часть полотна, исходит от героини и сначала превращается в почти невидимых жуков, поедающих несчастные цветы, а потом в таких же малозаметных птиц, летающих над головами прохожих и оставляющих грязные кляксы на их одежде. После тщательного изучения женщина переставала казаться задумчивой и невинной, и взгляд, вернувшийся к её лицу, замечал упущенное ранее. Что глаза не просто воздеты вверх, а смотрят чуть в сторону, на идущих мимо людей, улыбка же не добродушная, а злорадная. Только пальцы, прикрывающие искривлённый рот, мешают понять это сразу.

Максим бы тоже обиделся, если бабушка изобразила бы его таким. Но та тётка, которой не понравилась картина, никаких странностей не заметила, а скандалила потому, что узнала собственное трапециевидное лицо и сочла портрет издёвкой. Только увидев другие рисунки, слегка успокоилась, но извиняться не стала, а пробурчала под нос что-то о старческой блажи, потребовала сдать денег на ремонт и удалилась, нарочно топоча как слон и напоследок громыхнув дверью.

 Вспомнив этот случай, Максим показал «Сплетнице» язык и прошёл мимо, озираясь по сторонам и прикидывая, куда бы спрятать дневник. Зашёл на кухню, зачем-то открыл по очереди каждый ящик и хмурясь постоял у шкафа. Потом его осенило – в комнате, где он ночевал, оставаясь в гостях у бабушки, подоконник лежит на проёме неплотно и под ним есть пустота, которой должно хватить для общей тетради. Довольный идеей, он даже присвистнул и почти бегом устремился в спальню. Но возле бабушкиной мастерской запнулся и недоверчиво прислушался. Изнутри доносился подозрительно знакомый зудящий звук, а обычно запертая дверь сейчас была приоткрыта, и в узкую щель виднелся кусочек стены с картиной, изображающей его самого и родителей.

Шалея от собственной бесцеремонности, Максим толкнул створку. Он понимал, что, узнав о его самовольном проникновении в студию, бабушка рассердится. Последние несколько недель она писала что-то особенное и очень секретничала, не желая даже говорить о новой картине. Такая таинственность будоражила воображение Максима, и при каждой встрече он засыпал бабушку вопросами, но та оставалась непреклонной и раз за разом отказывалась на них отвечать. Будь мастерская запертой, ему и в голову не пришло бы её взламывать. Более того, помня, что дверь всегда закрыта на ключ, да и отворяется внутрь, он, скорее всего, прошёл бы мимо, не увидев щели. Если бы только не этот звук…

Прокравшись в мастерскую на цыпочках, Максим стрельнул глазами на своего мультяшного двойника, сидящего за столом и осуждающе косящегося на него, вместо того, чтобы делать домашнюю работу. Выглядывающие из-за спины родители, выражением лиц похожие на детишек, притворяющихся серьёзными , недоверчиво следили за нарисованным сыном. Поднеся палец к губам, Максим зачем-то подмигнул им и скользнул к мольберту, накрытому льняным отрезом. Жужжание стало явственнее. Пообещав себе разобраться с назойливым звуком, он скинул ткань и застыл.

Картина изображала стоящих лицом к лицу Люцию Аркадьевну и неизвестную молодую особу в старомодном платье ниже колена с роскошной белокурой косой, перекинутой через плечо и спускающейся почти до бедра. Бабушка Максима была одета в свою любимую шляпку, тёмно-синее платье в мелкий горох и ажурный вязаный кардиган. Она опиралась на свою трость, а её спутница слегка подалась вперёд и протянула руки, как будто собираясь обнять.

Минуту Максим недоумённо таращился на портрет, не понимая, почему бабушка его скрывает, потом опустил глаза, прочитал подпись в нижнем углу картины и вздрогнул.

«Встреча».

Ещё раз изучил работу, уделяя больше времени деталям, которые сначала упустил: белокаменной стене Свято-Троицкого монастыря, одинаковым носам, губам и подбородком героинь, деревянному дому с оленьими рогами на мансарде, нечётко прорисованному на заднем плане.

Владилена.

То, что это именно сестра-близнец, а не юное альтер-эго его бабушки, Максим даже не сомневался. Слишком разнились их ауры: насыщенный жёлтый, местами переходящий в золотистый, медный и пламенный – у молодой; серебряный, переплетённый с голубым, синим и фиолетовым у пожилой женщины. Они стояли друг против друга – похожие и одновременно такие разные.

Встреча… Ещё раз прочитав название, Максим вздрогнул от дурного предчувствия, внезапно догадавшись, что означает бабушкина таинственность.

Стала бы она скрывать некогда состоявшуюся встречу? Какой в этом смысл? Конечно, она бы ему рассказала. Значит, они ещё не виделись. Скорее всего, ей снова приснился пророческий сон. А утаила… Почему? Неужели хочет бросить его? Уйти с Владиленой?

 Сердце у Максима болезненно кольнуло, и он кинулся к столу, уже зная, что найдёт. Бабушкины послания, обращённые к нему, всегда негромко звенели.

Заклеенный и подписанный его именем конверт обнаружился рядом с семейной фотографией – Максим вцепился в него, как утопающий в соломинку. Кровь пульсировала в висках: «быстрее, быстрее», и от этой спешки он немного повредил сложенный внутри лист бумаги. Наконец развернул его, приставил оторванную полосу и вчитался в строки, написанные знакомым убористым почерком.

«Дорогой внук! Если ты держишь это письмо, значит, мы с тобой больше не увидимся. Но о плохом не думай. Со мной всё хорошо. Недавно я узнала из сна, что скоро встречусь с Владиленой. Ты же знаешь, мне нечасто снятся вещие сны, но они всегда очень точны. И выходит, что этот загадочный дом, всю жизнь казавшийся мне едва ли не вратами в преисподнюю, не представляет никакой опасности. Или почти никакой. 

Я ещё не знаю, когда увижу сестру, поэтому письмо написала заранее, чтобы ты знал правду о моём исчезновении. Я намерена пойти с ней в то место, откуда она придёт. Прости, что вынуждена утаить от тебя свои планы, но я слишком долго её не видела и не могу отказаться от этого шанса. Знаю, ты будешь сердиться, что не взяла тебя с собой. Но у тебя есть родители, которые, что бы ты о них ни думал, сильно тебя любят. Уверена, со временем ты найдёшь с ними общий язык. Желаю тебе удачи. Уверена, ты вырастешь сильным и хорошим человеком. Прощай. Любящая тебя бабушка».

В лихорадочном волнении дочитав письмо, Максим скомкал его, засунул в карман джинсов и бросился вон из квартиры. Из-за случившегося он совсем позабыл о злополучном дневнике и вспомнил о нём, только спустившись во двор, когда столкнулся с Евдокией Филипповной, с ходу принявшейся отчитывать его за то, что носится сломя голову и потребовавшей отдать ключ.

Эта вынужденная заминка слегка охладила его пыл, и дальше Максим хотя и нёсся во весь опор, но больше разума не терял и внимательно смотрел по сторонам, чтобы не сбить кого-нибудь с ног или самому не попасть под машину. Он не сомневался, что найдёт бабушку у монастыря, возле церковно-приходской школы – там, где находится загадочный невидимый дом. Ведь куда ещё она может пойти гулять, в надежде встретиться с некогда пропавшей сестрой? Не зря же и на картине изображено именно это место.

Обычно дорога от девятиэтажки до Троицкой площади, напротив которой располагалась женская обитель, занимала у Максима минут пятнадцать, но бегом он добрался почти в два раза быстрее. Напоследок, чтобы не переходить дорогу дважды, наискосок перебежал перекрёсток, вызвав потоки ругани у проезжающих водителей.

Ступив на тротуар, он направился к задним монастырским воротам, от которых доносился равномерный, похожий на пчелиный гул. Люция Аркадьевна часто рисовала дом, окружённый полупрозрачной радужной пеленой, но до «Встречи» картин с ним почему-то не писала. По её словам, полог невидимости простирался на несколько метров от стены, искажая находящийся под ним объект, как отведённое на приличное расстояние увеличительное стекло. Максим этого всего не видел, зато великолепно слышал доступное одному ему жужжание, вблизи распадавшееся на множество тонов – от высокого к звеняще-нежному, затем к басовитому и наконец к гулкому.

Потому-то он не мог долго находиться рядом. Спустя несколько минут голова начинала раскалываться от этой какофонии звуков, и он торопился отойти хотя бы на пару десятков метров. Вот и теперь, покрутившись у ворот, Максим вернулся к светофору, перешёл улицу и устроился напротив, на деревянной лавочке в сквере.

Ждать ему пришлось долго. Вначале он ещё сохранял бдительность, зорко окидывая взглядом окрестности и изредка поднимаясь, чтобы размять ноги, но спустя время заскучал, впал в прострацию и сделался рассеянным. Потому-то, когда увлечённые беседой сёстры прошли в нескольких шагах, Максим их не заметил и обязательно упустил бы, если бы очередной раз не встал, чтобы пройтись. Тогда-то и увидел – примерно в пятидесяти метрах, идущими плечом к плечу, одетых как на картине.

От волнения он на секунду остолбенел, но быстро пришёл в себя и заметался, оценивая ситуацию и прикидывая, что предпринять. В этот момент женщины уже выходили из парка, и Максим решил, что они направляются к монастырю. Он мог бы перемахнуть через ограду и перебежать дорогу в недозволенном месте, чтобы встретить их у ворот. Но машины, как назло ездили совсем без пауз, а ему не хотелось рисковать почти на глазах бабушки. Потому, с тяжким усилием, ощущая неприятный холодок в груди, он поборол застенчивость и заорал во всю глотку:

– Бабушка!