Читать книгу Нелюдь - Юлия Латынина - Страница 1

Аристарх Фор почувствовал неладное, как только увидел этих троих. Они шли, четко печатая шаг, и магнитные подковы их каблуков гремели о плоский литавр палубы. На них были серые комбинезоны без знаков различия, но их никак нельзя было принять за гравиэнергетиков.

Или наладчиков ускорителей.

Или специалистов по системам противоэлектронной защиты.

Или любых других спецтехов холдинга «Объединенные космические верфи», штаб-квартира Рамануссен, сектор Чаши, – гигантской компании, выполнявшей с недавних пор три четверти оборонных заказов Империи и, увы, в последнее время несколько сократившей свою долю на рынке контейнерных сухогрузов и частных яхт класса «люкс».

ОФИ. Объединенный Флот Империи. Семь Звезд и Дракон. Казалось, даже воздух замирал по стойке смирно, и молекулы щелкали каблуками, вытягиваясь во фрунт.

Впереди шел высокий темноволосый человек со смуглыми точеными чертами: белые зубы, красные полные губы, упругая парабола скул. Хищный мясистый клюв торчал на лице, как обтекатель штурмового космоатмосферника. Аристарх всегда классифицировал людей по клювам, которые у них назывались носами, хотя это было неумно. Люди носом не жалили и не кусались. В крайнем случае они кусались зубами.

Его собственный клюв, – почти тридцать сантиметров ороговевшей кожи с модифицированными сальными железами, выделяющими смертельный токсин танатоферазу, – Аристарху вырезали еще восемь стандарт-лет назад, при приеме на службу в «Объединенные верфи», потому что яд барров был смертельно опасен для людей и потому что люди знали, что барр не будет подчиняться тому, у кого клюв короче.

Это не зависело от спинных полушарий барра. Это зависело от вегетативной нервной системы. Трехметровые барры, с острыми, как лазерный скальпель, когтями, усеивавшими внешний край крыльев, со смертоносным жвал-клювом, с брюшными жгутами, способными разрывать стальные балки, перестали драться друг с другом задолго до появления разума. В ходе ритуального танца они сравнивали носы и подчинялись тому, у кого нос был длинней.

У темноволосого человека, чьи каблуки грохотали по пандусу, был чертовски длинный нос. Аристарх мог только надеяться, что темноволосый ищет кого-то другого.

Над соседним отсеком загудело и налилось красным, из диафрагмы люка с балетной грацией выплыла железная простыня с развороченным револьверным пусковым блоком. Гипербоеголовки со сложенными крылышками антенн походили на споры гигантского одуванчика.

Темноволосый не повернул головы, и сорок тысяч мегатонн законсервированной смерти, казалось, застыли в воздухе, салютуя хозяину.

– Аристарх Фор? Исполнительный директор «Объединенных космических верфей?»

Голос темноволосого был мягок и силен, как жгуты впавшей в экстаз самки.

– Да, – сказал Аристарх. Кончики его крыльев встопорщились, и усеивавшие их острые коготки слились в сплошную режущую кромку, обдирая друг с друга слои лака. Аристарх только порадовался, что он не был человеком. Если бы он был человеком, он бы сейчас побледнел и пошел пятнами. Темноволосый военный наверняка обратил бы на это внимание. Но вряд ли он хорошо был знаком с психосоматикой барров.

Человек вскинул ладонь в приветствии. Каблуки щелкнули, как курок.

– Коммодор Синего Флота Аоко.

– Чем обязан?

– Плановая проверка. Император просит составить нас рапорт о продвижении ремонтных работ на борту ОФИ «Эдем».

Если бы Аристарху при поступлении на службу не отрезали клюв, он бы вонзил его в себя. Или в незнакомца. Но сейчас заложенная в него психофизиологическая программа диктовала почти инстинктивное подчинение особи с более длинным носом.

– Прошу пожаловать в мой офис, – церемонно поклонился трехметровый барр.

* * *

Кабинет исполнительного директора был его гордостью и убежищем. Вся левая сторона кабинета была заставлена голограммами отцов, братьев и племянников Аристарха. Вся правая жидкокристаллическая стена была занята изображением черного звездного неба, в которое вплывали стальные фермы станции и далекий елочный шарик Аркуссы.

Два года назад принц Севир выбил для Аркуссы два миллиардов эргталеров на ликвидацию последствий наводнения в округе Гиш. На поверхности планеты не было не то что реки или моря – даже лужи на ней вот уже тридцать тысяч лет как не было, всю воду доставали с трехкилометровой глубины, и ликвидировать наводнение на Аркуссе было все равно что подогревать спичкой голубую звезду.

Тогдашний министр финансов докопался до истины и поднял ужасный шум. Шум возмутил императора Теофана, и министра финансов посадили в тюрьму. «Если кто-то проворовался, – сказал тогда император, – то следует доложить мне, а не публике. Стирку грязного белья на широкой публике я рассматриваю, как признак нелояльности». Аристарху тогда очень понравилось поведение императора Теофана. У барров тоже было не принято выносить хворост за пределы гнезда.

Аристарх был очень горд, что император людей ведет себя как настоящий барр.

Аристарх посторонился, пропуская спутников коммодора, и тут оказалось, что их уже не трое, а шестеро: похоже, этот подвид человечества размножался почкованием. Трое зашли внутрь, а трое остались у дверей и замерли, словно их выключили, положив одинаковые широкие ладони на рубчатые рукояти станнеров, – не особи, а носители операционных систем по управлению ручным оружием.

Аристарх сел за стол, и темноволосый коммодор сел напротив. Над черной поверхностью стола парили Семь Звезд и Дракон, пол кабинета был застелен псевдоживым ковром из акрилий. Говорили, что он усиливает положительные эмоции. Но Аристарх этого никогда не замечал. Наверное, ковер действовал только на людей.

Темноволосый коммодор вежливо ждал.

Барр одним нажатием клавиши согнал со стола герб, и над ним возникло голографическое изображение «Эдема».

Древний баррийский военачальник заметил, что воин должен держать свое сердце пустым, ибо пустота – основа всему. Пустота – это как дыра в колесе. Там ничего нет, но именно благодаря дыре вращается колесо. Дредноут «Эдем», как и любой корабль его класса, выполнял заветы баррийского военачальника и был тем же самым колесом, с той только разницей, что это не колесо вращалось вокруг пустоты, а пустота вращалась внутри колеса.

Два с половиной километра брони, стали, гравитоники, ракетных шахт, труб охлаждения, криогенераторов были насажены, как леденец на палочку, на полую трубу линейного гравиколлайдера. В рабочем состоянии столб сжатой гравитации, способной разнести на атомы мелкий астероид или заскочивший под линзу челнок, вырастал впереди и сзади корабля на расстоянии до пятисот километров, и «Эдем» скользил вдоль миллионнотонной пустоты, как кольцо по палочке.

Боевые корабли класса «Эдема» назывались линейными, и Аристарх Фор всегда полагал, что линейными называются суда с линейным, а не циклическим ускорителем. Однако однажды в книге, посвященной истории Земли, Аристарх прочитал про линкор HMS Victory, с палубы которого человек адмирал Нельсон руководил сражением при Трафальгаре в 670 г. до э.и.

Аристарх некоторое время пытался себе представить, где был расположен линейный коллайдер у парусного корабля и как вообще инженеры Земли в такое раннее время смогли решить проблему использования гравигенераторов в атмосфере, а потом понял, что адмирал Нельсон сражался на палубе какого-то другого линкора. Оказалось, что тогда «линейными» назывались корабли, которые образовывали боевую линию.

После этого Аристарх долго соображал, что такое боевая линия и зачем в нее строиться кораблям, потому что в космосе корабли всегда строились в боевую стену, пока до него не дошло, что линия – это та же стена, только в пространстве с числом измерений меньшим на единицу.

– Дредноут «Эдем», – сказал исполнительный директор верфи, – был флагманом Флота Освобождения во время войны с харитами. На тот момент он являлся третьим по величине кораблем Империи. Протяженность цитадели составляет 2300 метров, или 87 % длины корабля в продольном сечении. В защите корабля применен принцип так называемой четырехфазной брони. Главный броневой пояс высотой двадцать семь метров выполнен из арморпласта толщиной 510 мм, а в районе гравикомпенсаторов и мостика, – 570 и 570 мм. Армопластовые плиты уложены на композитную рубашку толщиной 20 мм. Поверх арморпластовых плит нанесена наномолекулярная противолазерная броня, способная к самосборке.

Четвертая фаза брони – силовое поле, наводимое переменным полем Нессиса и эквивалентное арморпластовой плите толщиной 740 мм. Арморпласт траверзных полупереберок имеет толщину 490 мм. Барбеты лазерных установок имеет толщину 530 мм, а броня в районе ракетных установок дальнего боя – 540 мм. Главный командный пункт имеет 600-мм стенки и 210 мм крышу, а также автономные генераторы Нессиса. Палубные и поперечные переборки с броней от 50 до 400 мм. Четырехфазный принцип бронирования обеспечивает непробиваемость главного пояса, траверзов и палуб в районе цитадели любым видом оружия, за исключением гипербоеголовок типа «Борей» и «Борей-М» и включая стандартную термоядерную боеголовку типа «Хризантема» при подрыве ее на расстоянии свыше 350 метров.

Главная энергетическая установка корабля представляет из себя линейный гравитационный ускоритель, способный обеспечить в обычном пространстве ускорение до 6100 g, и гиперскорость до 117 с. Разгонные элементы ускорителя унифицированы с линейным крейсером проекта «Минос» и эсминцами проектов 237 и 362. На дистанции дальнего боя револьверные блоки корабля могут одновременно выпустить по цели, находящейся на расстоянии до 35 млн. км. залп из двухсот восьмидесяти стандартных ракет класса «Каскад». Двадцать две установки энергетического оружия – рентгеновские лазеры с ядерной накачкой типа «Скиф» – способны поразить цель на расстоянии до двухсот тысяч километров.

Темноволосый коммодор поднял руку, и Аристарх Фор, только что собиравшийся поговорить о новых ракетных сенсорах, реагировавших на смену вертикальной составляющей гравитационного поля под корпусом цели, замер.

– Я умею читать, – сказал темноволосый.

– А… э…

«Зачем я заговорил на языке людей? – вдруг пробежало молнией по спине, – надо было вызвать переводчика. Тогда любые неточности и ошибки можно было б списать на плохой перевод». Но вызывать переводчика было поздно.

– В ходе борьбы с превосходящими силами противника принц Севир отдал приказ покинуть корабль, – сказал Аристарх, – дрейфующий дредноут был найден четыре года назад благодаря усилиям молодежного движения «севиры», которое ставит своей целью розыск и сохранение всех памятников великой войны за выживание человечества. Он был в ужасающем состоянии. Семнадцать отсеков корабля отсутствовали. Принудительно отстреленный компенсатор взорвался в ста метрах от корпуса корабля, причинив почти необратимые повреждения гравитонике, системы вооружений повреждены на восемьдесят процентов. Однако гравиколлайдер был в хорошем состоянии, семьдесят процентов генерирующих элементов давали достаточную энергию для разгона и прыжка. Корабль был приведен сюда, на «Объединенные верфи», и с тех пор наши инженеры и техники проделали титаническую работу по ремонту и перевооружению корабля.

– Пять на десять в девятой эргталеров, – сказал темноволосый коммодор, – из них два на десять в девятой – за последние полгода. Работы полагалось закончить полтора года назад.

– Да, – кивнул Аристарх, – но три года назад было принято решение установить на корабле тактические ракеты класса «Каскад» с гипербоеголовкой «Борей», с дальностью локального скачка в тридцать метров, и полезной нагрузкой до тысячи двухсот килограмм. Нам пришлось переделать сорок две шахты. А еще через полтора года вместо «Борея» решили ставить новый «Борей-М», и это снова потребовало переделки корпуса. Нам пришлось резать пятьсотсорокамиллиметровый арморпласт с псевдоинтеллектуальным противолазерным покрытием.

Темноволосый коммодор глядел на сведенные когти барра. Аристарх вспомнил, что на космофлоте читают отдельный курс по психосоматике чужих. Может быть, этот проклятый коммодор был отличником.

– Давайте посмотрим, – сказал коммодор.

– Конечно. Вот документация.

И Аристарх вежливо протянул коммодору белый немаркированный чип.

Коммодор вставил чип в торцовый разъем. «Эдем» погас. Вместо него на плоской поверхности стола загорелся логотип Высокого банка Локры. Сухая веревочка букв предложила владельцу чипа ввести произвольно выбранный код для последующей индентификации, а также произвольную сумму денег, которую он желает перевести на свой счет.

Глаза коммодора текли по строчкам. Аристарх затаил дыхание.

– Я должен осмотреть корабль, – и коммодор вырвал чип из стола.

Двери кабинета беззвучно разошлись в стороны, и исполнительный директор «Объединенных космических верфей» обнаружил, что за ними стоят уже не трое, а девятеро. Металлические сферы шлемов были наглухо закрыты, тяжелая броня активирована, не позволяя определить, люди это были или модификаты.

Почему-то штурмового отряда Аристарх уже не испугался. Может быть, потому, что металлические сферы скрывали клювы людей.

* * *

Вторая группа захвата стояла возле стационарного шлюза в секторе АС-23-В. Восьмеро в активированной броне держали под прицелом небольшую гражданскую охрану верфей, и заместитель Аристарха, непосредственно отвечавший за ремонт «Эдема», радостно было рванулся к барру.

Заметил сопровождающих, махнул рукой и сник.

Сквозь бронестекло шлюза был виден уходящий к звездам корпус «Эдема». Корабль был так велик, что из иллюминатора бока его казались плоскими; так океан кажется плоским тому, кто стоит на берегу. Поверхность корабля была вся в кучках и рытвинах, как это обыкновенно бывает с наномолекулярной броней после близкого термоядерного взрыва. Даже если сегмент брони не уничтожен, излучение повреждает псевдоинтеллектуальные связи молекул, и вместо того, чтобы растечься ровной «сборкой», они собираются в узлы и кусты, скручиваются коралловыми зарослями.

Темноволосый коммодор обнажил в улыбке зубы, белые, как перья молодого барра, и сказал:

– Будем надеяться, что ваши «Бореи» лучше вашей брони.

Аристарх ничего ему не возразил. Бессмысленно возражать, если у тебя нет клюва.

Осмотр корабля занял около двух часов. Собственно, это было занятие вполне бесполезное. Состояние «Эдема» мог заподозрить любой, кто видел броню; всякие сомнения исчезали на капитанском мостике. Огромный дрендоут в девятьсот тысяч тонн массы покоя пребывал в совершенно том же виде, что и пять лет назад, когда поврежденный «Эдем» выудили из звездного сора в секторе Весы. Разгерметизированные отсеки, разорванные жилы трубопроводов; семь палуб, вскрытых одна за другой, аккуратно, как кесаревым сечением, при аварийном отстреле гравикомпенсатора.

Четыре года и пять миллиардов на реконструкцию третьего по величине линейного корабля империи испарились бесследно.

Аристарх всегда знал, что это случится. Но он не мог предать президента компании. Он даже подозревал, что его взяли на работу именно потому, что барры всегда верны старшему.

В Гнезде это проблемы не вызывало. Так уж был устроен мир. Поздний был верен Раннему, Ранний – тому, кто был еше Раньше, тот, кто еще Раньше – тому, кто был еше Раньше, и так как каждый нижестоящий член Гнезда никогда не мог предать вышестоящего, в обществе царила полная гармония.

Проблемы начинались, если барр работал с людьми. Барр, – разумеется, если лишить его клюва и яда, – никогда не мог предать своего начальника-человека. Но это, увы, не означало, что начальник-человек не будет предателем.

Через два часа Аристарх, вслед за темноволосым коммодором, вернулся в капитанскую рубку. Здесь, в этой части корабля, чувствовалось слабое тяготение, – дредноут входил в искусственное гравитационное поле станции. На пульте горели россыпи огоньков, и несколько явившихся с коммодором офицеров Синего Флота деловито пощелкивали кнопками.

Вооруженная охрана была тут же. Трое техников стояли лицом к стене, расставив ноги на ширину плеч и положив руки на стену.

Коммодор достал чип, который дал ему Аристарх, сунул его в терминал и пробежал пальцами по клавиатуре, набирая необходимые коды. Потом вырвал чип и сунул его в карман. От эдакой наглости у Аристарха аж встопорщились перья.

– Ну что, евнух, – спросил темноволосый, – это корыто хотя бы летает?

– Я не евнух, – сказал Аристарх, – я могу иметь потомство.

Взгляд темноволосого неторопливо пропутешествовал по чужаку, снизу вверх, задержавшись на спиленном клюве и наманикюренных когтеперьях. Кончики губ человека поползли вверх, открывая белые великолепные зубы, и Аристарх понял, что он сейчас отпустит какую-нибудь грязную шутку насчет шансов на то, что какая-нибудь баррийская самка создаст семью с самцом со спиленным клювом. Аристарх был по крайней мере на метр выше человека. Он мог бы рассечь его одним движением режущего крыла, как гравитационный кильватер крейсера рассекает пополам зазевавшийся челнок. Но почему-то Аристарху казалось, что человек глядит на него сверху вниз.

– Запусти ускоритель, Кари, – сказал коммодор.

И повернулся к Аристарху:

– Предупреди диспетчеров. Пусть очистят коридор.

Строго говоря, проверять работу ускорителя не было никакой необходимости. Ускоритель в общем-то не мог испортиться. Трудно испортиться чему-то, чей главный рабочий орган – ничто. Но Аристарх был так перепуган, что и не вздумал протестовать. Он молча набрал коды и четко, по-военному, отдал распоряжения.

Он жалел только о том, что главная энергетическая установка действительно была в порядке, и потерявший фазу ускоритель не мог разнести корабль на куски.

Темноволосый сам сел в пилотское кресло. Корабль ощутимо дрогнул, сила тяжести прыгнула вверх, и тросовые генераторы станции оттолкнули от себя почти трехкилометровое веретено. Нос и корму дредноута окутало белым свечением, – это энергия стекала с гравитационной линзы, узкой еще и маленькой, не выходящей за пределы корабля больше чем на двести метров.

Коммодор был поистине опытным пилотом: груда металлолома с массой покоя в девятьсот тысяч тонн скользила по линзе мягко, словно космическая яхта.

Аристарх молча сел в одной из пилотских кресел, обхватив наманикюренные коготки брюшными жгутами. Он чувствовал себя ничуть не лучше тех шести тысяч обреченных, которые десять лет назад, под грохот лопающихся переборок и вой радиационных детекторов, пытались покинуть корабль.

«Превосходящие силы противника!»

Самой главной, постыдно скрываемой тайной «Эдема» было то, что корабль уничтожили люди. Горстка отщепенцев и ренегатов, воевавших в войне человечества и харитов на другой биологической стороне, – стороне столь чудовищной, что противостояние ей сплотило все расы галактики вокруг императора людей.

Именно корабли людей, живших на Харите, атаковали на орбите Флот Освобождения. Лишенные памяти, превращенные в ходячие куклы, несчастные поселенцы Харита с промытыми мозгами без тени колебаний сражались против тех, кто пришел принести им свободу, и именно самоубийственная атака крошечного корвета под командованием самоубийцы по имени Эйрик ван Эрлик повлекла за собой необратимую цепь событий, кончившуюся гибелью «Эдема».

И именно корвет ван Эрлика потом устроил чудовищную бойню, расстреливая тех, кто успел выбраться в космос в маленьких, лишенных двигателей и оружия, спасательных ботах. Из двух тысяч восьмисот человек, успевших сесть в боты, спаслись двести семнадцать.

Каждый раз, когда Аристарх думал о том, что глава «Объединенных верфей» предает императора людей, он вспоминал про Эйрика ван Эрлика, который предал все человечество.

Люди – ужасные создания.

Горошина Аркуссы висела в левом углу. Красная звездочка в центре экрана мигнула и сменилась синим. Корабль вышел из зоны гравитационной дифракции.

– Подготовка к прыжку, – сказал темноволосый коммодор.

Аристарх изумленно вздохнул. «Эдем» был наверняка способен к прыжку. Провели же его через гипер пять лет назад! Но в этом уж точно не было надобности. Любая инспекция могла убедиться в состоянии корабля, не рискуя превратиться в ведро кварков, расплесканное от звезды до звезды.

– Но зачем? – сказал Аристарх.

Закованный в силовую броню штурмовик ударил прикладом веерника по мягкому подбрюшью над гузкой барра. Другой выхватил из кармана стальные наручники, и через секунду задыхающийся, ослепший от боли Аристарх был пристегнут за шею к титановой решетке накопителя.

– Пятый, синхронизация, – сказал темноволосый в черную лапку комма.

– Есть синхрон, – отозвались из реакторного отсека.

– Треть мощности, – приказал коммодор.

Сверкающее копье гравитационной линзы выросло до двухсот километров. Тяжесть мгновенно стала нормальной, ускорение перевалило за 60 g, Аристарх с ужасом подумал о том, что будет, если сейчас откажет гравикомпенсатор.

– Опора прыжка: альфа, семь, семь, три, альфа, один, шесть, гамма, две семерки и пять.

– Есть опоры.

Цифры на экране сменяли друг друга.

– Пороговая мощность.

– Есть порог!

– Старт.

Мощность на экранах стремительно рванула вверх. Адронный коллайдер работал бесшумно, разгоняя частицы до энергий свыше десять в двадцать седьмой градусов по Кельвину, – энергии, за порогом которой исчезает разница между электромагнитным и ядерным взаимодействием.

Температура в линейном столбе пустоты, закутанной в кокон силовых полей, сравнялась с температурой молодой Вселенной в первые десять в минус тридцать пятой секунды ее существования. Пространство и время исчезли. Аристарха вывернуло пером внутрь и потащило сквозь изнанку Вселенной.

Потом была темнота, хрустальный шар времени, раскалывающийся на прошлое и будущее, – и на Аристарха с центрального экрана глянула белая россыпь других созвездий.

– Сверить координаты, – сказал темноволосый коммодор.

– Немедленно освободите меня, – потребовал Аристарх. – Вы не имели права! Вы… вы могли…

– Это – Таласса, – сказал темноволосый, ткнув пальцем куда-то поверх звезд. – Маяк в спасательном боте включится автоматически через пять часов. Если повезет, через пару суток вас подберут.

– Но, коммодор!

Темноволосый военный поднялся, и крылья его носа вздулись, как крылья шаттла перед посадкой. Глаза его были цвета вакуума.

– Я не коммодор, А_ар’ст, – сказал темноволосый, – и я не служу твоей гребаной империи. Меня зовут Эйрик ван Эрлик, и я только что угнал эту старую лохань, которая… как ты сказал? «Превосходящие силы противника»?

Почему-то больше всего Аристарха Фора поразило, что Кровавый Пес Эйрик назвал его настоящим именем, А_ар’ст, Перо_чистоты, именем, право на которое он безвозвратно утратил вместе с клювом и ядом, и две щелкающих гласных были воспроизведены при этом в диапазоне частот, считавшихся недоступными человеческому горлу.

* * *

Огромный желудок космоса переварил серебристую капсулу спасательного бота: она давно исчезла с экранов, и только в тактическом кубе на расстоянии двух световых минут от дредноута вспыхивал зеленый треугольник, при прикосновении разворачивавшийся в целую лесенку технических характеристик, запросов системы «свой-чужой» и цифр транспондерного кода.

Человек по имени Эйрик ван Эрлик сидел в капитанском кресле; он был все в том же сером комбинезоне без знаков различия, мешком свисавшем с худощавой фигуры. В гладкой сенсорной панели отражалось его лицо: смуглое, неправильное, с огромными черными глазами, впалыми щеками и чересчур длинным носом. Правая бровь была изломлена там, где когда-то в кожу над глазом вошел раскаленный осколок. Шрама не осталось, но бровь, с этого места, шла вверх.

С обзорной панели в глаза Эйрику глядела Вселенная: бескрайний бархат тьмы, засеянный редкими термоядерными кострами; над звездами парил портрет розовощекого толстяка в белоснежной форме, затканной золотом от погон до обшлагов, – последний хозяин «Эдема», командующий Флота Освобождения принц Севир. Портрет улыбнулся и вскинул руку в жесте победы, а потом надел белый берет командующего.

Из расступившихся лепестков люка плеснуло довольным мужским гоготом. Ван Эрлик скосил глаза. За ним стоял его старпом, Шеб.

– Трус, – сказал ван Эрлик, – какой трус. На этом корабле три установки, каждая из которых способна компенсировать семьдесят процентов максимального ускорения. Он приказал покинуть дредноут после аварийного сброса одного из компенсаторов.

Шеб был в какой-то полосатой майке и длинных серых подштаниках. Как и от всякого человека, вылезшего из силовой брони и не удосужившегося помыться, от него изрядно пованивало. Шеб взмахнул крепким волосатым кулаком с зажатой в нем стеклянной бутылочкой.

– Никогда не думал, что мы это провернем, – вскричал Шеб, – клянусь яйцами ттакки! Девятьсот тысяч тонн металлолома! Еще один такой рейд – и мы можем все купить по ферме и выращивать биочипы до самой старости.

Ван Эрлик молча глядел на черную броню космоса, усеянную царапинами звезд. Командующий Флотом Освобождения принц Севир опять улыбнулся ему и вскинул руку, а потом занялся беретом. Он улыбался и вскидывал руку каждые пятнадцать секунд.

– Или до того времени, когда пираты позарятся на твои биочипы.

– Кому нужны мои чипы, – искренне возмутился старпом, – ты, Эйрик, разве будешь нападать на ферму, если есть возможность украсть целый корабль?

– Если таких, как мы, станет много, то кораблей будет все меньше, и придется грабить фермы, – откликнулся смуглый коммодор.

Вместо ответа раздался звон упавшего стекла.

Ван Эрлик оглянулся. Шеб стоял, нелепо раскрыв рот. Кривые пальцы скребли переборку. Из вентиляционного отверстия в переборке поднимались клубы зеленоватого дыма.

Ван Эрлик молча нажал кнопку. Мешковатый его комбинезон мгновенно изменил твердость и цвет, взвизгнул сервомотор пилотского кресла, прозрачная пленка шлема с негромким чавканьем облепила лицо и присосалась к вакуумному воротнику.

Ван Эрлик выхватил веерник и выскочил из рубки.

Вдоль отсека летел человек, и за ним – лоеллианин. За спиной человека билась радуга «блюдечка». Лоеллианин бежал не то по палубе, не то по переборкам, заполнив чернильной тушей пол-коридора и отталкиваясь ложноножками сразу и от пола, и от потолка.

Поправка номер три к Закону о Расах отказывала лоеллианам в статусе Разумных. Злые языки утверждали, что Живоглот Ли в свое время добился Поправки номер три не столько из-за ограниченности лоеллиан, сколько из-за их чрезвычайной агрессии по отношению ко всему, что не напоминало трехтонный черный мешок с псевдоподиями, способными разорвать пополам стальную балку.

Впрочем, было известно, что если лоеллианина с первой клетки воспитает человек, то агрессия по отношению ко всему, что не напоминает мешок с ложноножками, сменялась агрессией по отношению ко всем, кто не является воспитателем.

Чужим было запрещено служить в Службе Опеки. Животным – можно. Впрочем, когда обрадованные магнаты стали заводить себе домашних любимцев-мешочников, эдикт императора Валентина приравнял владение лоеллианином к владению лучевым и интеллектронным оружием.

Ван Эрлик выстрелил. Луч прошел лоеллианина насквозь, испепеляя псевдокости, густо обросшие жгутами центральной нервной системы. Палуба задрожала от удара трехтонной туши. Поводырь в броне влетел в черный мешок, брызнула и зашипела плавиковая кислота, используемая в вакуолях ксеноморфа как источник энергии. Обмотка «блюдечка» перегорела, и вслед за ней сорвало силовую петлю. Поводырь рухнул ничком, и, ошарашенный, стал подниматься на ноги. В воздухе отвратительно воняло жженым чужаком и керамитом.

Тут же двое свалились откуда-то сверху, как пауки, – один закричал, когда выстрелом ему оторвало руку, другой и закричать не успел.

Оба напавших были затянуты в черную с серебристым просверком бронеткань. Цвет – ерунда, цвет этой экипировки хамелеон, рассеянный чип сам определял преобладающие цвета помещения и выбирал максимально незаметный, а вот на плечах у этих парней, если приглядеться, можно разглядеть эмблему: семь кругов – семь солнц семи цветов радуги, и все семь солнц держит в когтях дракон с распахнутыми крыльями, с рогом на лбу и одним глазом. Дракон – тот же хамелеон с пририсованными крыльями, и сама Служба Опеки – хамелеон с когтями и веерником…

Над головой загремела общекорабельная связь:

– Ван Эрлик! Именем императора – сдавайтесь!

Яйца ттакки! Если у них связь – то у них и обзор. Они видят его…

До аварийных ботов – две палубы.

Ван Эрлик поднял веерник и выстрелил – луч вздребезги разнес черный видеошар, плававший под потолком. В следующую секунду луч рубанул наискось по вентиляционной решетке – та с грохотом упала, открывая путь на нижние палубы.

Ван Эрлик головой вниз бросился в отверстие.

Когда он пролетал между пятой и шестой палубой, «Эдем» мягко содрогнулся, кто-то врубил компенсаторы на двойной режим, палубы с удесятеренной скоростью рванулись мимо, и ван Эрлик, вместо того, чтобы приземлиться на руки в легком поле инверсного тяготения, с хрустом вляпался в пол с ускорением в 2g.

Так попасться! Так глупо попасться!

* * *

Карие немигающие гляделки были как шурупы, ввинченные в желтовато-смуглую кожу, обвисшую складками тормозного парашюта. Тыква лица выпирала из белоснежного чашестника воротничка, а лысая макушка была прикрыта такой же белоснежной шапочкой.

Лицо было знакомо ван Эрлику хорошо. Настолько хорошо, что он сначала решил, что это бред или нейрограмма, потому что это лицо никак не могло нависать над ним и смотреть ему в глаза так, словно хотело пробурить в голове дырку и выпить через нее душу, но потом ван Эрлик моргнул раз, и другой, и оказалось, что это действительно император Теофан, Отец Сына Всех Гнезд, Прародитель Лоеллиан, Матка над Маткой Крийнов, Средоточие Локров, повелитель людей и нелюдей, – и он нависает над ним наяву, в роскошной трехмерной рамке на стальной переборке карцера.

Эйрик ван Эрлик моргнул еще раз, и увидел через полупрозрачного императора еще одно лицо, отраженное в стальном зеркале переборки, – свое собственное. Не лицо, а белую скорлупу биопласта с дырками для глаз и для рта.

Не имело смысла спрашивать, что случилось. Девятьсот тысяч тонн массы покоя – вполне достаточно места для того, чтобы разместить в развороченных отсеках не то что группу, а целую армию захвата.

Усомниться в том, что его ждет, было трудно. Его разыскивали по всей империи, и не затем, чтобы представить к награде «за спасение потерпевших крушение».

Интересно, его сначала допросят или сразу расстреляют?

В Галактике было много влиятельных людей, которые отдали бы любые деньги, чтобы заткнуть ему рот. И не меньше влиятельных людей, которые отдали бы любые деньги за то, чтобы он рассказал, почему именно другие влиятельные люди хотят заткнуть ему рот.

Койка, на которой он лежал, едва заметно вибрировала, сила тяжести была где-то 0,8 g. Император Теофан заполнял две трети объема карцера, и ван Эрлик заметил, что коробочка голопроектора находится у него в ногах, где-то на уровне пояса.

Коробочку было довольно легко закоротить. Для этого достаточно было плеснуть в нее водой, или (ван Эрлик повертел облепленной биопластом башкой и ничего, кроме себя, койки и Теофана, в карцере не обнаружил) – или попросту на нее помочиться.

Ван Эрлик отбросил простыню и резко сел на кровати. И тут же тело, сверху вниз, вспорол клинок боли, – колени пирата подогнулись, он рухнул на пол, подставил руку, чтобы уберечь голову, и новая боль была уже не клинком, а волной, океаном, накрывающим пловца с головой и бьющим его о камни.

Боль отпускала минут пять. Ван Эрлик, мокрый, сидел спиной к стене, откинув голову и вытянув перед собой руки. На них красовались нейронаручники. Любое резкое движение – и соответствующий импульс твоей нервной сети транслируется браслетом и возвращается обратно болью. Чем быстрее движение, тем острей боль. А он, ван Эрлик, двигался очень быстро.

Встав так осторожно, будто он был стеклянный, ван Эрлик повернулся лицом к коробочке голопроекта, и расстегнул мотню. Император зашипел и погас. Стальная стена за спиной пленника отъехала в сторону.

Ван Эрлик неторопливо повернулся. Около растворившейся диафрагмы двери стояли двое «боевых хамелеонов». Камуфляжный режим был отключен, комбинезоны сияли ослепительной белизной, которая по мнению Службы Идей должна была означать необычайную чистоту помыслов Службы Опеки. Но для любого, хоть немного разбирающегося в биочипах, она означала просто один из режимов работы комбинезона-перевертыша.

У «хамелеона», стоявшего справа, на плечах были нашивки курсанта Высшей Школы Опеки. Ему было лет шестнадцать, не больше – возраст, в котором на патриархальном Харите уже становились мужчинами, а в более индустриальных обществах еще только заканчивали школу. У него был пухлый детский подбородок и глаза цвета арморпласта.

– Что ж вы императора-то в карцере держите, – спросил ван Эрлик, неторопливо застегивая ширинку.

Курсант ничего не ответил, а другой «хамелеон», постарше, вынул из кобуры станнер и, нацелив его чуть ниже пояса, сказал:

– Вылижи.

Ван Эрлик молча ударил его. Когда знаешь, что боль прийдет, ее можно немного контролировать, и удар получился довольно внушительный, сержант отлетел к переборке метра на три, а ван Эрлик рухнул на пол, подкошенный серебряным хлыстом боли. Сержант вскочил мгновенно и поддел заключенного ногой в живот, ван Эрлик заорал, и когда пират уклонился от следующего пинка, боль от быстрого движения оказалась куда сильней боли от удара.

– Прекратить!

Ван Эрлик медленно приходил в себя. Он сидел на полу, запястья, схваченные нейронаручниками, пылали так, словно их сунули в реактор.

– Что вы себе позволяете, сержант? – резко сказал курсант Школы Опеки.

И, повернувшись к ван Эрлику:

– Два часа назад ты убил его сына.

Ван Эрлик молча посмотрел на сержанта. Красные лопатообразные руки, торчащие из белоснежных рукавов, были усеяны шрамами от плавиковой кислоты. Преданность – дорога с двусторонним движением. Трехтонный мешочник считал врагами всех, кроме своего воспитателя. Чтобы добиться такого эффекта, мешочника не оставляли ни на секунду. Поводырь лоеллианина тоже не имел в жизни ничего, – ни семьи, ни детей, ни друзей, – одну только выросшую в его ладонях клетку, превратившуюся в черную тушу, с которой он ел, спал, жил, и разговаривал настолько, насколько туша его понимала.

– Жаль, что не тебя, – отозвался ван Эрлик.

Курсант ничего не ответил пленнику. Детские пухлые губы обиженно дернулись.

* * *

Лепестковые двери разошлись бесшумно – ван Эрлик, зажатый между конвоирами, шагнул в залитый ослепительным светом медотсек.

Шуршали, как мыши, приборы, в воздухе над командным столом сновали кривые и числа, у человека за столом были белые волосы с черными кончиками и глаза с характерным фиолетовым просверком, выдававшем уроженца столичной Митры. На белом кителе сверкали серебряные погоны, на груди – алый трилистник. Медаль «За доблесть и принца Севира», – выпущенная в считанных экземплярах после войны. По официальной формулировке, медаль вручалась «не токмо за героизм и храбрость, но ежели отличившийся совершил нечто, приблизившее час победы над чудовищами, или действиями своими способствовал устранению смертельной для человечества угрозы». Всего медалей было роздано двести тринадцать штук, к каждой полагались сорок тысяч гектаров земли на планете рождения. Если присмотреться, было видно, что ровные полоски погон слегка шевелятся: параживая ткань. Технология локров.

Но не человек приковал к себе внимание ван Эрлика.

Вдоль левой стены медотсека, отражаясь в гроздьях экранов и слепя глаза зеркальными гранями, стояли тринадцать саркофагов с включенной системой искусственного жизнеобеспечения. Посверкивали зеленые огоньки, свидетельствуя исправную работу оборудования, и время от времени над командным столом вместо цифр и кривых возникало чье-то запрокинутое, без кровинки, лицо.

Тринадцать саркофагов, которые в любой момент могут превратиться в тринадцать гробов. Тринадцать выживших членов его команды.

Позвоночник ван Эрлика заледенел.

Стажер усадил ван Эрлика в кресло напротив командного пульта и захлопнул тяжелые захваты на руках и ногах. В грудь впились присоски датчиков. Напоследок курсант снял нейронаручники, повернул правую руку ван Эрлика ладонью кверху и всадил в вену тонкий волос детектора.

В ходе допроса сотни датчиков проанализируют реакции пленника; прочтут все, что можно прочесть, и часть того, что прочесть невозможно. Ван Эрлик не сомневался, что запись допроса будут изучать снова и снова, хотя основные данные сидящий перед ним человек мог видеть уже сейчас. Ван Эрлик не думал, что изучение записи много добавит сидящему перед ним человеку. Он наверняка читал приборы в реальном времени.

С его опытом он мог бы обойтись и без приборов.

Коренастый сержант отдал честь и вышел. Шестнадцатилетний курсант повертелся, как кошка, в поисках удобного места, и сел на крышку одного из саркофагов.

– Мне надо представиться? – спросил человек с серебряным трилистником.

– Нет, полковник Трастамара, – ответил пират.

Глава оперативного штаба Службы Опеки генерал полковник Станис Александр Рашид Трастамара охотился за ван Эрликом уже три года. Охота стоила ван Эрлику двух уничтоженных корветов, а Трастамаре – трех выговоров от императора. Полковник Трастамара не любил публичности. Ван Эрлику пришлось выложить полтора миллиона эргталеров за его видеоснимок.

В сложной системе званий и иерархий «полковник» было собственным чином Станиса Трастамары, а «генерал» – наследственным званием одного из древнейших родов империи, восходящих к ближайшему сподвижнику императора Чеслава. Кроме титула император, сам не склонный к сентиментальности, наградил соратника нежным прозвищем «Живоглот», под которым тот и вошел в историю.

Потомок легендарного Живоглота, генерал и полковник Станис Трастамара чуть улыбнулся глазами цвета стратосферы.

– Почему ты решил угнать «Эдем»?

– Ностальгия.

– Ты не удивлен, что тебя еще не убили?

– Я не думаю, что хоть один палач из СО расстреляет меня до того, как узнает номера моих счетов.

Вместо ответа полковник Трастамара щелкнул по одной из сенсорных кнопок, и на саркофаге за его спиной потухли огоньки. Тревожно запищало, над столом заметались оражневые кривые.

– Еще есть удачные шутки в запасе? – спросил Трастамара.

Ван Эрлику показалось, что у него обесточили сердце.

– Включи! – заорал он, – что ты делаешь! Сукин сын! Подонок! Ты…

Полковник улыбнулся и развел руками. Первую минуту ван Эрлик кричал и ругался. Вторую хрипел. На третьей минуте заплакал.

На четвертой минуте, когда оранжевые кривые превратились в красные, сенсор щелкнул снова.

– Или ты разговариваешь, или они умирают, – сказал Станис Трастамара.

Ван Эрлик молча кивнул. Горло его пересохло. Молоденький курсант подошел к нему сзади и поднес к его губам стакан с прозрачной жидкостью, которая с равным успехом могла быть водой, антифризом или сывороткой правды. Ван Эрлик пил, пока вода не потекла за ворот.

– Скажи «да».

– Да.

– Скажи – «да, сэр».

Ван Эрлик молчал. Полковник чуть усмехнулся. Его волосы казались отлитыми из вольфрама.

– Два года назад ты ограбил торговый конвой в секторе Роза. Груз принадлежал государственной компании. Возглавлял ее свояк министра торговли. Какова была реальная стоимость добычи?

– Четыре на десять в седьмой эргталеров, – сказал ван Эрлик.

– Свояк министра торговли заявил сумму убытков у четыре на десять в восьмой. Ты подтверждаешь, что он лгал?

– Это его дело. Я выручил за груз двадцать миллионов. Краденое вдвое дешевле.

– Полтора года назад ты ограбил поместье некоего Аркова, главы корпорации «Райлех». Больше всего в этом грабеже господина Аркову взволновала пропажа его коллекции бумажных книг дозвездной эпохи. Аркова знал, что император увлекается собиранием этих редкостей, и намеревался сделать ему подарок. Но книги пропали, а спустя два месяца губернатор Исхейи, старый враг Арковы, подарил императору коллекцию редких книг и получил для племянника выгодный заказ на отделку императорской яхты. Кто заказал тебе этот грабеж, Эйрик?

– Никто.

Полковник саркастически покосился на показания датчиков.

– Восемь лет назад, при ограблении пассажирского лайнера «Спартак», ты лично всадил пулю в голову губернатору Тирры. После этого губернатором планеты стал его племянник. За три недели до гибели губернатора племянник перевел на счет неустановленного владельца три миллиона эргталеров. После убийства – еще три. Во время захвата «Спартака» ты оставил в живых капитана, который чуть не разнес голову твоим людям, и убил губернатора Тирры, который не сопротивлялся. Кто заказал тебе губернатора, Эйрик?

– Губернатор Тирры был полковник наземных сил, оккупировавших Харит.

– Таких губернаторов была куча, а ты убил именно этого, Эйрик. Для грабителя ты неплохо встроен в систему элитных связей империи.

– Это вопрос описания, полковник. Можно сказать и так: элита империи неплохо встроена в систему грабежа.

Полковник Трастамара молчал несколько секунд, присматриваясь к показаниям приборов.

– Хорошо. Так почему же ты заинтересовался «Эдемом»?

– Это третий по мощности корабль флота. Так говорили.

– Однако когда ты понял, что это лоханка, ты все равно его угнал?

– Было поздно менять решение.

– Кто дал тебе коды, удостоверения и допуски?

– Мой старпом Шеб Торок, убитый при штурме.

Свет был так ярок, что на глаза ван Эрлика навертывались слезы. Фиолетовые глаза Трастамары даже не щурились. То, что для ван Эрлика было ослепительным светом, для митрийца, уроженца планеты с голубым солнцем, было доверительной полутьмой.

– Если ты знал все о системе охраны, почему ты не знал о состоянии корабля?

– В голову не пришло спрашивать.

– Ты знаком с психологией барров?

– Нет.

– Откуда ты знал, что барр, возглавляющий филиал, будет испытывать конфликт между уровнями долга? Что он будет раздавлен синдромом предателя?

– Я не знал, что филиал возглавляет барр.

– Почему за три дня до твоего визита с корабля по требованию верфи была снята охрана Службы Опеки?

– Откуда я знаю?

Курсант за спиной Трастамары с улыбкой указал своему шефу на какую-то из кривых на столе. Трастамара даже не взглянул на стажера.

– Смотри какая интересная вещь, – сказал полковник, – «Объединенные верфи» получили два на десять в девятой эргталеров. Потом еще полтора. Потом еще два. «Эдем» – самый дорогой корабль, построенный за пределами Императорских Эллингов. Рано или поздно корабль бы пришлось предъявить. Скандал был бы тот еще. А теперь никакого скандала нет. Где пять миллиардов? На «Эдеме». Где «Эдем»? Угнали враги.

Ярко-голубой свет, казалось, выжигал исподнюю сторону век. Вряд ли опытный палач Трастамара сделал ошибку и принял свою собственную световую норму за располагающий допрашиваемого полусумрак.

– Ты пытаешься врать, чтобы не подводить деловых партнеров. А ты знаешь, что «Объединенные верфи» давно не принадлежат Нину Ашари? Их реальный владелец – принц Севир. Ты видал пневмокрепежник? Такую штуковину, которая выплевывает жидкие гвозди? Говорят, принц лично пробил этой штукой колени Ашари.

Смуглое некрасивое лицо ван Эрлика осталось совершенно неподвижным. Уголок заломленной брови чуть дернулся.

– Кто поручил тебе угнать корабль? Кто снабдил тебя кодами? Сколько ты получил за угон? От кого?

Рука Станиса Трастамары легла на крышку саркофага.

Эйрик наклонился вперед, так стремительно, что полутонное кресло чуть не сдвинулось с места, а линии на столе заметались стайкой разноцветных колибри.

– Сделай милость, – сказал ван Эрлик, – поверни. Я – мертвец. Мои люди все мертвецы. Нас приговорили к смерти двадцать раз. Лучше умереть во сне, чем на стенде. Ты дурак, полковник. Тебе нечем меня пугать. Я купился один раз, – я не куплюсь второй.

– А что ты сделаешь, чтобы они были живы?

Сердце ван Эрлика прыгнуло. Уже открывая рот, он понял, что его слова будут ошибкой. И что это та самая ошибка, к которой Трастамара шел с начала беседы. Все остальное – и саркофаги, и датчики, и нестерпимый, на грани пытки свет, – были лишь антуражем. Декорацией. Пышным фоном, с помощью которого фокусник отвлекает внимание от того, что действительно происходит на сцене. И все же ван Эрлик договорил фразу до конца.

– А что ты можешь мне предложить?

Аристократ и полковник Службы Опеки наклонился к заключенному. Белые погоны плеснули серебром и светом.

– Голову принца Севира, – сказал Трастамара.

* * *

В медотсеке наступила тишина. Ван Эрлик покосился в угол, где, как выключившийся робот, сидел молоденький стажер. Полковник Трастамара посмотрел на ван Эрлика, потом на экран. Потом щелкнул кнопкой и снова прогнал записи датчиков.

Воткнул в разъем чип и сменил режим. Стол разломился пополам; край его, опускаясь все ниже, почти коснулся колен заключенного. Теперь по столу текли двухмерные данные: финансовые проводки, тактико-технические спецификации и контракты на поставку оружия и оборонительных систем, которые должна была нести боевая платформа «Эдема».

– Я это уже видел, – сказал ван Эрлик.

– Знаешь, что самое удивительное? Это не липа. Пять на десять в девятой эргталеров не пропали. Казна перечислила их принцу Севиру. Принц Севир перечислил их производителям новейших и лучших систем вооружения. Тебе сказали, что ты должен угнать металлолом, чтобы скрыть пять миллиардов потравы? Ты угнал металлолом – и покрыл пять миллиардов смерти, которая ушла через принца Севира неизвестно куда.

Ван Эрлик молча смотрел перед собой. Тактические ракеты «Каскад» с гипербоеголовками «Борей-М». Сорок две пусковые шахты из двухсот восьмидесяти. Боекомплект – восемь тысяч четыреста ракет. Изготовлено «Объединенными верфями», монополистом в этом виде оружия. Естественно – монополистом. Локальный гиперпереход открыл Нин Ашари.

– Это подделка, – сказал ван Эрлик.

– Что ты думаешь о принце Севире, Эйрик?

– Он наследник императора, – сказал Эйрик.

Это был очень лаконичный ответ. Эйрик не сомневался, что датчики его дополнят.

– Он был главнокомандующим в войне с харитами. Это он заявил, что освободит людей от власти харитов. А потом приказал поджарить планету с орбиты. Он убил всех твоих друзей, Эйрик, и людей, и чужих, и он сделал это потому, что маленькая бескровная война должна была привести его на престол. Так как война оказалась не такой уж маленькой и совсем не бескровной, он до сих пор вместо престола сидит на Рамануссене.

Трастамара помолчал.

– Это проблема продолжительности жизни. Когда-то люди жили недолго. Человек рожал сына в двадцать и умирал в пятьдесят, и сын был почтительным сыном и верным учеником. Императору Теофану семьдесят четыре, и он бодр и здоров. Принц Севир не хочет ждать еще пятьдесят лет.

– Отдай императору меня и это разбитое корыто, и принцу Севиру придется ждать до следующего Большого Взрыва.

Полковник помолчал. Его фиолетовые глаза были холодными, как жидкий азот. Крепкие руки с длинными аристократическими пальцами, – пальцами прямого потомка Живоглота, – лежали на столе совершенно неподвижно. Из-под смуглого запястья, унизанного кружками коммов, разбегались инверсионные следы вен.

– Ты знаешь, – сказал Станис Трастамара, – что шесть лет назад принц Севир стрелял в Генерального прокурора? Генеральный прокурор расследовал исчезновение племянника императора, и так как принцу Севиру не понравились предположения прокурора, он зашел к прокурору во время коллегии, и стал стрелять ему по ногам. Прокурор прыгал, принц стрелял, а зрители побежали прочь, и по итогам этой стрельбы император уволил прокурора. Что с того, что я покажу эти бумаги? Пять на десять в девятой эргталеров? По нынешним временам – пустяк. Я Трастамара, а он – сын императора. Меня бы сдали на биочипы. Но если ты выяснишь, что происходит на Рамануссене, и привезешь доказательства, то на биочипы сдадут принца Севира. С властью не шутят. Император простит сыну все. Позорную войну, украденные миллиарды, пропавшего племянника, Нина Ашари, которому в тюрьме вогнали гвозди в колени, чтобы он отдал свой холдинг, и танцовщиц, которым эти гвозди вгоняют в колени просто так, от скуки. Но вот покушения на трон он не простит.

Эйрик ван Эрлик молчал. Станис Трастамара откинулся в кресле, – а потом вдруг одним щелчком отключил систему контроля. Захваты расхлопнулись. Эйрик молча стал растирать затекшие запястья. Полковник пробежал пальцами по сенсорной панели, половинки стола встали вертикально, прилепились друг к другу и втянулись в бронированный пол. Теперь опекуна и пирата ничего не разделяло. Ван Эрлик мог вытянуть руку и дотронуться до алого трилистника над сердцем. Фиолетовые глаза глядели прямо в душу.

– Ты знаешь, – спросил Трастамара, – как я стал начальником Оперативного Штаба? Это знают только трое. Теперь ты будешь четвертым. Это произошло шесть лет назад. На Митре. Я сидел в ресторане с друзьями, когда на комм поступил срочный вызов. Звонил глава Службы, светлейший Ассен Ширт. Он потребовал, чтобы я немедленно приехал во дворец принца Севира. Я приехал и увидел, что принц, совершенно пьяный, сидит и смеется. Перед принцем на ковре лежал труп. Труп мальчишки четырнадцати лет, а в соседней комнате лежали еще два трупа: брат мальчишки и их отец, принц Баст. Да-да. Племянник. Тот самый. Ассен Ширт был белый, как молоко. «Что скажешь?» – спросил меня Севир. Он все время смеялся. «Нет трупа – нет и преступления», – сказал я. «Ну и займись», – сказал Севир. Трупы никогда не нашли. Я стал начальником Штаба и получил вот эту медаль. Я ее с тех пор всегда ношу. Как напоминание, за что получают медали. Когда ты вернешься с Рамануссена, ты получишь своих людей живыми и невредимыми.

Эйрик ван Эрлик помолчал. Потом коротко стриженная черноволосая голова упрямо качнулась.

– Я не буду сотрудничать со Службой Опеки.

– Ты хочешь, чтобы человек, который убил твою родину, правил миром, а твои люди кормили бы собой биочипы?

– Я не буду сотрудничать.

– Ты ничего не теряешь. Ты уже все потерял.

Голубой свет бил через глаза в мозг. Эйрик прикинул свои шансы. Присоски, игла в запястье – это все мелочь. Рывок на себя, двумя пальцами в горло… Он попытался приподняться, но обнаружил, что у тела его появился новый управляющий центр. Похоже, он находился где-то за переплетениями уходящих от кресла проводов.

Ван Эрлик наклонился вперед. Глаза его оказались в полуметре от фиолетовых гляделок полковника. Пот заливал лоб под биопластом, немилосердно жег шрам.

– Ты пересолил, Трастамара, – сказал ван Эрлик, – ты почти купил меня. Но ты пересолил. Я знаю вашу породу. Вы убийцы и трусы. Ты не умеешь переживать за тех, кого ты убил. Ты только умеешь говорить то, что нравится твоему собеседнику. Я не думаю, что ты спрятал трупы и переживал по этому поводу. Ты знал, что начальство тебя наградит, если ты спрячешь трупы. И ты знал, что мне понравится, если ты будешь играть роль раскаявшегося палача. Ты пересолил два раза. Сначала – когда вон тот щенок заступился за меня в карцере. А второй раз сейчас. Обещав жизнь друзей. Вы всегда обещаете – в обмен на душу. А когда человек продает вам душу, он обнаруживает, что в контракте было примечание. Мелким шрифтом. Ваша империя умеет лишь убивать и лгать. Вашему императору плевать на пять миллиардов налогов и на убитых племянников. И если ты получишь от меня компромат на Севира, ты пойдешь и продашь его самому Севиру. И ты будешь смеяться, когда по твоему приказу мне всадят луч в голову, а потом в оплату ты попросишь от Севира Службу Опеки и еще одни орден. И будешь рассказывать очередному дураку, как он жжет тебе сердце.

Наследственный генерал империи, полковник Станис Александр Рашид Трастамара молчал несколько мгновений. Потом повернулся к молоденькому курсанту и приказал:

– Забери его и убей.

* * *

Все остальное произошло очень быстро. Два охранника отвели ван Эрлика в соседнюю палату. Жестом ему велели лечь на операционную койку, а когда ван Эрлик не шелохнулся, его скрутили и привязали к койке за несколько секунд. Почему-то с того момента, когда Трастамара произнес свой приказ, всякая воля к сопротивлению покинула ван Эрлика. Он молча смотрел в потолок и только желал, чтобы все поскорее закончилось.

Откуда-то появился медтех со шприцем, наполненным мутноватой жидкостью. Трастамара вошел в палату и остановился справа от койки.

Все так же молча медтех проверил шприц и всадил его чуть выше локтя. Ван Эрлик ожидал мгновенной смерти, но по телу только разлилось неприятное покалывание. Медтех вытащил шприц и даже обтер место укола спиртом.

– Эта штука называется «штамм Венора», – неприятным голосом сказал Станис Трастамара, – это набор различных микроорганизмов и бактерий, в основном чинерейских, если я не ошибаюсь. Ты слыхал о «Веноре»?

Ван Эрлик слегка моргнул глазами, в знак утверждения.

– Он пожирает тело изнутри, сначала, кажется, микроорганизмы уничтожают гемоглобин в крови, а потом выскребают клетки. Говорят, это очень мучительно. Действие штамма можно нейтрализовать. Если, конечно, процесс не зашел необратимо далеко. Если ты передумаешь в течение ближайших пяти часов, пожалуйста, нажми кнопку вызова. Шприц с нейтрализующим раствором будет у меня в кармане.

Полковник Трастамара повернулся и пошел к двери. Ван Эрлик молча смотрел, как он идет – прямой, очень высокий, с коротко постриженными алюминиевыми волосами, темнеющими у самых кончиков. У дверей начальник оперативного штаба СО оглянулся.

– Это глупость, – сказал он, – умирать, если можно драться. Я думаю, что многие, кто предпочел смерть компромиссу, передумали после смерти, только было уже поздно. Я дарю тебе шанс передумать после смерти, Эйрик.

* * *

Первый час был совершенно несложный. Ван Эрлик лежал на жесткой койке и, уставившись в потолок, вспоминал детство.

Многие, кого он знал в детстве, были мертвы, а другие не хотели общаться с ним. Те, кто были живы, тоже называли его убийцей, как и Служба Опеки. Правда, они никогда не называли его грабителем, потому что до сих пор не могли понять, что такое грабеж. Поэтому ван Эрлик не вспоминал друзей, а просто вспоминал зеленые поля и синее небо.

Потом пришла боль. Она завелась, как червячок, и стала заползать в каждую мышцу и каждую клетку.

Тело покрылось испариной. В горле пересохло. Кожа стала как шелуха печеной картошки; биопласт на лбу, казалось, налился свинцом, при каждом выдохе в воздухе повисало облачко пара. Ему казалось, что кто-то вспарывает его тело изнутри: острым молекулярным ножом каждую клетку. Боль превратилась в пытку, а пытка – в ад.

В палате никого не было. Эйрик попытался что-то сказать, но его язык зацепился за губы. Под прикрепленными к коже датчиками жгло и буравило. Кривые отплясывали на экранах пьяный танец.

Руки ван Эрлика сами потянулись к красной кнопке, но пальцы его не слушались.

Эйрик потерял сознание.

* * *

Ван Эрлик очнулся на той же самой койке. Полковник Станис Трастамара сидел на краю и смотрел на ван Эрлика большими печальными глазами. Руки ван Эрлика были свободны, он попытался пошелевить пальцами, и обнаружил, что тела у него нет. Вместо тела был кожаный мешок с растворенными обрывками нервов.

– У тебя очень сильный организм, Эйрик, – сказал Трастамара, – ты продержался семь часов. Так ты согласен?

Эйрик моргнул в знак согласия.

– Хорошо. Я жду тебя на Митре через три стандартных месяца. Ты угнал «Эдем» – попробуй-ка угнать то, что строят на Рамануссене. У нас с тобой появится валюта для торговли. У тебя будет корабль, у меня – твои люди.

– А если я опоздаю на пять дней?

Голос ван Эрлика был тихий и хриплый. Звуки прятались за губами, как нашкодившие первоклашки в подвале, их приходилось выталкивать силой.

– Тогда, Эйрик, тебе ничто не поможет. Штамм Венора ведь не убит. Просто микроорганизмы, запускающие процесс, парализованы токсином. На время. Срок действия токсина истекает через три стандартных месяца и два дня. Я не советую тебе пытаться заменить кровь. Штамм Венора уже везде. Бактерии угнездились в печени, мышечной ткани и костном мозге. Разумеется, можно создать противоядие, но на это нужно несколько лет. А у тебя в запасе три месяца.

Станис Трастамара осторожно вынул из-за пазухи коробочку и раскрыл ее. В коробочке лежали три пузырька: два были пустыми, третий – с розоватой жидкостью.

– С тобой отправится стажер Чеслав, – сказал Трастамара. – Фамилию мы ему выправим липовую, но имя оставим. Оно все равно очень распространено. Чеслав храбрый мальчик и предан империи. Как только ты вернешься, мы, разумеется, введем тебе противоядие. Смотри не опаздывай.

Полковник аккуратно закрыл коробочку и вышел.

За дверью его ожидали двое: молодой стажер по имени Чеслав и замеситетель Трастамары, майор Родай Син.

Шестнадцатилетний курсант стоял так прямо, словно проглотил палку. Плечи паренька были воинственно развернуты, натренированные сильные ладони то сжимались, то разжимались в кулак.

– Сэр, – сказал вдруг курсант, – нет соображений, которые могли бы оправдать освобождение ван Эрлика. Он должен быть казнен, и казнь его должна быть заставкой новостей. Нам в училище… показывали хронику. Как люди сыпались из «Эдема» в спасательных ботах, а этот… пес… стал расстреливать боты.

– Ван Эрлик не стрелял по ботам, – отозвался полковник Станис Трастамара. – Они просто были неисправны. Никто не думал, что флагман массой покоя в девятьсот тысяч тонн может быть атакован, капсулы не проверяли. В половине не работали регенераторы. Или батареи. Люди задохнулись и замерзли. Ну, а чтобы объяснить потери, служба безопасности принца Севира заявила, что противник расстрелял спасательные боты.

Наследственный генерал империи, полковник Станис Трастамара молча оглядел в зеркале ослепительно белые полоски погон, на которых, благодаря биохимии локров, никогда не бывало пятен, поправил алый трилистник медали, повернулся и вышел.