Читать книгу Птиц и Ева - Юлия Лавряшина - Страница 1
ОглавлениеЧасть первая
Птиц
****
Низко, напряжённо гудя, шмель метался вокруг так, словно Птиц был настоящей птицей, готовой в любой момент ухватить клювом толстенькое тельце. Прислушавшись, можно было даже различить паническое: «SOS! SOS!»
– Да ладно тебе, – бросил Птиц. – Не трону! Сам спасаюсь.
Перейдя с бега на шаг, он покрутил плечами, оттянутыми рюкзаком. Можно отдышаться…
Перед глазами солнечный май увлечённо рисовал картинку безмятежного счастья: чуть сплюснутые снизу, взбитые облака оттеняли нежную утреннюю голубизну; длинной тропой протянулись сияющие одуванчики, ещё не успевшие поседеть; аккуратные юные сосны мягко шевелили пушистыми лапами, украшенными светлыми свечками ростков и тёмными расщеперившимися шишками. И надо всем этой весенней красотой то и дело вспыхивали птичьи звоны, хотя кто их издаёт заметить не удавалось. Может, само небо повизгивало от радости, любуясь удавшимся днём?
В такой дивный день Птиц и ушёл из интерната.
Нет, не ушёл – убежал. Схватил давно приготовленный рюкзак, прятавшийся под кроватью, и выскочил за порог. Это если в общих чертах. Хотя если б не Гурман…
Оказавшись за воротами интерната, Птиц, ни разу не оглянувшись, пронёсся пыльным проулком между старыми домиками. Бежать! В ушах шумело и перед глазами вспыхивали искры, но он быстро шёл – почти вслепую. Бежать.
Хотелось остаться незамеченным, и, следуя мудрости страуса, Птиц не отрывал взгляда от земли. В ссохшейся грязи прожилками инея застыл первый тополиный пух, смешавшийся с белым цветом вишен, которые пенными облаками накрывали почти каждый двор. Мама тоже хотела посадить за домом, о котором мечтала, и вишни, и яблони… Не успела. Перед больницей, где она лежит, вишнёвых деревьев нет, только траурные ели. Кто додумался?
Нечаянно Птиц ожёг о молодую крапиву ногу, не прикрытую бриджами. От этого качнуло, и он налетел на слегка завалившийся к дороге забор из серых, расшатанных досок. Такой мог стать приметой и прошлого века, и девятнадцатого…
Не так уж и больно было, но у него внезапно вырвался всхлип. Птиц дёрнул головой: пусто. Никто не услышал.
«Надо успокоиться, – решил он. – Я не должен позволять им душить меня даже на расстоянии».
Остановившись, Птиц привалился спиной к старой берёзе – родной сестре той, что росла у ворот интерната. По её кривым ветвям он ползал не раз… Одна из них, самая толстая, росла почти горизонтально, и прошлой осенью служила Птицу наблюдательным пунктом. Съёжившись на ней, он ждал маму. Тогда ещё верил, что её вылечат очень быстро – двадцать первый век всё-таки! Но покосившиеся заборы, окружавшие интернат, за зиму убедили его: реальность не особо меняется от того, что проходят века. Гаджет вместо записной книжки – вот и все отличия.
Мама не смогла забрать его ни осенью, ни зимой… Лечение оказалось мучительным и долгим. Не приехала она и в марте… Всю весну Птиц терпел, хотя позыв к полёту домой, как у настоящих пернатых, становился нестерпимее с каждым днём. Втихаря начал собирать рюкзак, но до вчерашнего дня не решался оттолкнуться от порога, который за полгода стал хоть и не родным, но уже привычным.
А накануне Птиц случайно (или так судьба распорядилась?) услышал, проходя мимо кабинета заведующей:
– Мать Андрея Дятлова будем лишать родительских прав. Сама же сдала к нам. А парень-то хороший! Не испорченный. Мы его живо в семью пристроим.
Уже первая фраза так хлестнула наотмашь, что Птица отбросило к стене. Не образно – на самом деле. Он больно ударился плечом, но не издал ни звука. Затих, скрючившись, как коряга, поставленная на первом этаже для их интернатской кошки Баськи. Почему она здесь прижилась? Могла же вырваться на свободу в любой момент, её-то никто не держал! Не любила ведь детей, шипела на всех…
Птиц тоже так и не прижился, хоть и не шипел, жил молчком. Его не трогали после того, как ещё в сентябре, одноклассник по кличке Гурман, выбил у него в столовой поднос, а кто-то другой толкнул Птица в спину, и тот от неожиданности упал прямо в разлитый по полу суп. Но через миг вскочил, оглушённый яростью, взорвавшейся в голове, кинулся на кухню, схватил здоровенный нож и сквозь кровавый туман бросился на Гурмана.
Несколько человек вцепились в него с разных сторон, не подпустили к вожаку, но Птиц успел заметить в глазах парня, который был на полголовы выше него, животный страх. Пожив на улице, Гурман научился разбираться в людях. И понял, что Птиц из тех спокойных парней, которые мгновенно превращаются в горящий фугас.
– Этого психа не трогать, – велел он своим ребятам. – Его только замочить разве что… По-другому не сдастся. Да кому охота за решётку из-за такого урода?
Уродом, скорее, был сам Гурман, неизвестно почему получивший такое изысканное прозвище. Как-то он бросил:
– Люблю пить кровь маленьких девочек…
Но Птиц был уверен, что это понты, и никакой крови Гурман в жизни не пробовал. Хотя и без этого у многих вызывал страх одним своим видом. Птиц не раз думал, что этому парню можно играть монстра без грима. У Гурмана была тяжёлая, шишкастая голова, как и у всех в интернате, – бритая. Подо лбом, как у шарпея покрытым кожными складками, выпирали угловатые бровные дуги, из которых торчали отдельные кустики. А глаза под ними казались крошечными алюминиевыми тарелками – такого же цвета и выражения… Но самым неприятным в его лице был рот, которого, как бы и не было вовсе. Провал, лишённый губ, под нависающим крючковатым, точно расплющенным носом.
«Кто-то однажды не слабо дал ему в рожу», – подозревал Птиц. Понятное дело, на улице пацану не сладко. Но жалко Гурмана ему не было…
Потому-то Птиц так удивил сам себя, когда прошлым вечером, решившись бежать, прямиком направился к Гурману. Тот, как всегда перед сном, кумарил на чердаке с парой своих пацанов. Но Птиц не сомневался, что Гурман неплохо соображает в любом состоянии.
– Разговор есть, – сказал он, забравшись на чердак. – С глазу на глаз.
Гурман выждал, разглядывая Птица без особого интереса, но всё же мотнул головой. Когда они остались на чердаке вдвоём, Птиц тихо сказал:
– Я должен уйти. Завтра утром, медлить нельзя.
– Что за кипеш? – лениво поинтересовался Гурман.
– Мою маму хотят лишить родительских прав.
– О как?
– А мне семью подыскивают.
– Так твоя мать помирает, как я слыхал… Тебе, может, и лучше в приёмке будет?
– Не лучше! – отрезал Птиц. – У меня никогда не будет другой матери. И она не умрёт! Операция удачно прошла. Химию она выдержала. У меня есть мама!
У Гурмана вдруг вырвалось:
– Чёрт! А у меня нет… Забил её отчим. Ногами запинал, сука…
– Я не знал, – осторожно заметил Птиц.
– А с чего тебе-то знать? – огрызнулся Гурман. – Типа, я треплюсь на каждом шагу?
– Сколько тебе было лет?
– А тебе-то что?
– Мне – ничего. А вот ты себя простить не можешь.
– Ещё чего!
– Но ты ж, наверно, маленьким был… Что ты мог тогда? Он и тебя убил бы. Сейчас ты остановил бы его.
Что-то громко хрустнуло под ногой Гурмана. Вскочив, он навис над Птицем:
– А ты, типа, сомневаешься? Думаешь, мне слабо было бы?!
Не моргая, Птиц смотрел в его алюминиевые глаза:
– Нисколько. Я уверен, что ты замочил бы этого козла…
То ли от того, что Птиц перешёл на его язык, то ли бесстрастный тон убедил, но Гурман внезапно обмяк и неожиданно всхлипнул совсем по-детски:
– Она сама такой маленькой была. Крошка просто… Сейчас я б её на руках носить мог…
Одолев секундное замешательство, Птиц обнял его и мягко похлопал по спине:
– Моя бабушка говорила, что ад существует. Твой отчим будет мучиться вечность. Понимаешь? Вечность! И рай тоже есть. Маме твоей хорошо там. Не больно. Она наслаждается. Только ты не заставляй её волноваться.
– Ты прям, как священник, – пробурчал Гурман, уткнувшись в его плечо.
– Не, – Птиц улыбнулся в сумрак чердака. – Я хочу стать мангакой.
Гурман отпрянул:
– Кем?!
– Художником манги. Это такие японские комиксы. Показать?
– Слыхал. У тебя с собой?
– В рюкзаке. Я уже упаковался… Но если хочешь, оставлю тебе, когда уйду завтра, – пообещал Птиц. – Поможешь – станешь героем моей будущей манги.
Ухмыльнувшись, Гурман вытер глаза и громко втянул носом:
– Теперь я тебя сам отсюда выпру. Можешь не сомневаться. А эти свои… Как их?
– Манга.
– Забирай. А то найдут, вычислят, что мы, типа, в сговоре были.
Птиц удивлённо протянул:
– Точно… Я не подумал.
– Зелёный ещё, – фыркнул Гурман. – Я-то калач тёртый. Номерок свой оставь, на случай чего… Я тебя в телефон забью, как Маньку. Ну ладно, не пыхти! Для конспирации. И сразу к матери не беги, слышь? Они тебя там и начнут искать.
****
Прозвище «Птиц» мама придумала, ещё когда отдавала его в первый класс, чтобы Андрея Дятлова не дразнили Дятлом. Напрашивается ведь… А «Птиц», по её мнению, звучало гордо и необычно, потому сразу же запоминалось. Короткое, звучное это прозвище само вспархивало с губ, когда к нему обращались.
Правда, одна девочка ухитрялась тянуть его так, что оно звучало песней:
– Пти-иц! Мне новый скейт купили, хочешь погоняем вместе?
– Нет, – отвечал он на все предложения. И вежливо добавлял: – Спасибо.
Кататься на скейте Птиц не умел и учиться не собирался. Не то, чтобы опасался упасть… Хотя грохнуться на глазах у всех не особо-то хотелось. Не только в той девочке дело… Может, в ней как раз меньше всего! Просто Птиц не выносил, когда над ним смеются. И не понимал, как некоторые артисты жизнь кладут на то, чтобы зрители хохотали над их неуклюжестью и глупостью.
Поэтому Птиц раз за разом отказывался от скейта, роликов, даже от футбола, хотя играть предстояло с ней одной. Никто и не увидел бы, как он мажет мимо ворот, но ему всё равно не хотелось. Правда, было неловко перед девочкой, имя которой затерялось в памяти. Почему забыл его? Остальных же одноклассников помнил… Птиц старался не смотреть на неё даже на уроках, чтобы не разглядеть чего-то особенного. Как потом жить с этим? Ответить же нечем.
Но в ушах до сих пор звучало трелью:
– Пти-иц…
За четырнадцать лет его жизни лишь учителя не выучили это прозвище. И в школе, и в интернате они обращались к нему только по имени. В интернате чаще по фамилии… А пацаны здесь звали Дятлом, чего мама и опасалась. Впрочем, он сам скрыл любимое прозвище, как самое важное о себе. То, что должно принадлежать той жизни, которая была – до. И будет после, Птиц не сомневался.
Каждый вечер перед сном напоминал себе, что этот день, уже закончившийся, вполне возможно, последний, проведённый в этих стенах, даже выкрашенных в унылый сиротский цвет. А завтра приедет мама, и они вернутся в их привычную жизнь, где он – Птиц, а не Дятел…
В его родном классе, когда он ещё жил дома, пацаны говорили, будто их классная, Ольга Александровна, за глаза тоже звала его так: «Где Птиц? Позовите Птица!» А на уроках – только Андрей… Неужели боялась обидеть? На неё же невозможно обижаться! Глаза, как это небо… У его мамы были такие же, пока она не заболела. А после «химии» стали выжженными…
Но она крепилась из последних сил. Вчера утром рассказала по телефону, какая смешная собака играла у них во дворе. Носилась за бабочкой, кажется лимонницей, плохо видно было из окна… Лязгала зубами на тополиную пушинку. И ни на кого ни разу не гавкнула… Откуда взялась? Разве на территорию больниц пускают бездомных животных? Или для некоторых такая вот шальная собака, способная вызвать улыбку, становится лучшим лекарством?
Он лихорадочно отгонял мысли о смерти, маминой смерти: «Нет-ет! Не думать!» А они упорно лезли в голову все эти месяцы… И сейчас, когда Птиц петлял переулками, уводящими прочь от интерната, опять подумалось при виде легкомысленно-пухлых облаков: «Что ждёт там? Нас всех? Или… ничего?»
Он цеплялся за веру, что мама узнает об этом ещё не скоро.
Гурман помог ему выскочить за ворота, пока на территорию въезжал молоковоз. Отвлёк охранника – попросил закурить, а тот погнал нахального подростка подальше. Но всё же отвернулся, отвлёкся на него, и Птиц проскочил с другого борта машины. И сразу свернул налево, не останавливаясь, промчался вдоль забора, чтобы не засветиться, пока перебегает дорогу. Потом уже метнулся на другую сторону и нырнул в переулок.
Но и там не сбавил шагу: Гурман велел петлять и уходить всё дальше, насколько хватит сил. И Птиц бежал со всех ног, только раз остановился у колодца – прямо из ведра залил ледяной воды в пересохший рот. Колодец тоже был древним, как и заборы, и домики за ними с просевшими крышами и выцветшими наличниками. Даже не верилось, что в часе езды отсюда – другая реальность: Москва-Сити, сверкающие зеркальными окнами банки, отполированные площади, колонны театров…
Но в столицу он не собирался, мама лечилась здесь же в Подмосковье. Замучаешься ездить… Нужно было затаиться где-то на несколько дней – так велел Гурман. А уж потом, когда волна поисков минует больницу, можно было потихоньку пробраться туда. Повидать маму и сказать ей, что никакой другой семьи ему не нужно. Только он и она.
Так было всегда, сколько Птиц себя помнил. Таков был его мир. Отец никогда не жил с ними, Птиц в глаза его не видел… И родители мамы ещё до его рождения разбились на машине. Поэтому она так и не купила Птицу даже велосипеда… Хотя сама смеялась над этой фобией:
– Да понимаю я, как ничтожно мала вероятность повторения… Ты уж прости, сынок! Но я ничего не могу с собой поделать.
Да он особо и не настаивал. Куда больше велосипеда его притягивал книжный шкаф, доставшийся ещё от бабушки – светлобокий корабль, трюмы которого были набиты сокровищами. У Птица всегда подрагивали пальцы, когда он доставал старую, но ещё не читанную им книгу. От запаха желтоватых страниц тянуло блаженно закрыть глаза, ведь это был аромат странствий, любви, приключений, которыми была небогата его жизнь. Они с мамой всегда жили радостно, но тихо. Им нравились вечерние беседы за чашкой чая, а не прыжки с парашютом… Хотя Игорь, сосед по парте, не раз пытался затащить его с собой на аэродром, но Птиц отказывался. Не трусил, нет! Просто сомневался, что это доставит ему больше удовольствия, чем воскресенье с книгой.
Поэтому Птиц ничуть не расстраивался из-за того, что мама не могла купить ему ни роликов, ни велосипеда.
Мысль о нём вспыхнула, когда мимо пронеслась девчонка, обдав его кеды лёгким облачком пыли из-под колёс. Птиц наклонился отряхнуть их, и вдруг увидел круглые зелёные глаза, едва различимые среди пыльных листьев малины.
– Привет, – выдохнул Птиц. – Ты чего там? Охотишься?
Кот не ответил. Впрочем, Птиц не особенно и надеялся на это. Почему-то захотелось выудить кота, но не тащить же его за шкирку? Располосует все руки в два счёта…
Сделав вид, будто забыл о животном, Птиц уселся на угловатом камне, валявшемся в траве, и достал из рюкзака бутерброд с варёной колбасой, который заготовил с вечера. Принюхавшись, он пробормотал:
– Надеюсь, ты не протух…
И кот, похоже, надеялся на то же, потому что сразу вышагнул из малинника с самым независимым видом. Старательно показывая, что не замечает никого – а уж тем более какого-то мальчишку! – и выбрался просто погреться на солнышке, кот сел в метре от Птица и зажмурился. Но крошечные ноздри его тёмно-серого носа подрагивали… Он весь был серым, но, скорее, пепельным, а нос оказался цвета мокрого асфальта.
– Я поделюсь, – тихо произнёс Птиц и вытянул колбасу, зажатую кусками хлеба.
Стараясь не делать резких движений, он положил ещё не утративший запаха кружок на траву перед котом, а сам впился в хлебную мякоть. Ломаться кот не стал, но и суетиться себе не позволил. Он откусил совсем немного и пережевал с таким достоинством, что Птицу стало стыдно за себя.
– Князь какой, – пробормотал он. – Можно я так и буду тебя звать?
Кажется, кот не возражал. И вообще колбаса интересовала его больше, чем мальчишка, сидящий рядом.
– Ошейника у тебя нет. Ты бездомный кот? Знаешь, я тоже. У нас с мамой никогда своего дома не было, мы на съёмных квартирах жили.
Птиц задумчиво дожевал корочку:
– Но это не так уж и плохо, между прочим! Зато мы часто переезжали. Правда, всё в одном городе, чтоб я школу не менял. Класс у меня ничего был… Получше, чем в интернате.
Не прерывая, кот слушал его и даже не чавкал, как все животные. Птицу почудилось, будто он поглядывает на него с сочувствием: наверное, Князь был наслышан о школьных порядках. Рука так и тянулась к его дымчатой спинке, но было страшно спугнуть, и Птиц не решался погладить.
– У меня никогда не было кота в друзьях, – признался он. – Может, нам поискать ночлег вместе? Видел какой-нибудь заброшенный сарай?
Кажется, Князь призадумался… Но если у него на примете и было потайное место, с Птицем кот этим знанием не поделился.
– Ничего, – подбодрил Птиц. – Мы выкрутимся. Всегда выкручивались… С мамой.
Можно было заподозрить, будто он пытается подменить свою весёлую разговорчивую маму молчаливым зверьком, но это было совсем не так. Просто каждому живётся легче, когда кто-то есть рядом. И если это кот… Что ж, пусть будет кот!
Правда, никакой уверенности в том, что Князь останется с ним, не было. Как вообще можно быть уверенным хоть в чём-то, когда дело касается кошек?! Все они – себе на уме… И Птиц не особенно надеялся, что Князь не юркнет в кусты, прикончив колбасу. Да и позвать его было некуда…
Он опять услышал шелест шин, и только сейчас подивился тому, как пустынно в этом районе – ни одна машина до сих пор не проехала мимо. Птиц скосил глаза: так и есть… Уже запомнившаяся рыжая девчонка возвращалась назад. Опять промчалась мимо, но потом оглянулась на ходу и внезапно остановилась, спрыгнув на землю.
– Эй, тебя подвезти? Ты на станцию?
– Не надо, – ответил Птиц.
Но решив, что это прозвучало невежливо, пояснил:
– Я не на станцию.
– Ясно, – сказала она и улыбнулась.
Что ей, интересно, стало ясно?
От того, что девчонка стояла поперёк дороги, держа свой велосипед, Птиц тоже в нерешительности поднялся. Рыжая, похоже, была его ровесницей, лет четырнадцати. Правда, макушка её оказалась у плеча Птица – такого роста он был года два назад… Но лицо не выглядело детским, хотя на нём не было ни грамма косметики. Крупные кудри были коротко, чуть выше мочки уха, острижены по прямой. Птиц не разбирался – природный это медный цвет или приобретённый, но различал оттенок закатного солнца, от которого трудно было оторвать взгляд…
Ему всегда больше нравилось смотреть на закат, чем на восход, отчего мама звала его Человеком вечера. Даже рисовать его больше тянуло на закате, и солнце на рисунках Птица было красноватого оттенка.
Но сейчас оно ещё висело высоко, и вовсю забавлялось, пуская крошечных «зайчиков» в кудряшки девочки с велосипедом. Чтобы не таращиться, Птиц отвёл взгляд. Только заметил: глаза у неё очень тёмные, почти чёрные, но такие весёлые и блестящие, что в первый момент показалось, будто они голубые, как у его мамы.
Взгляд наткнулся на двух облезлых до белизны садовых гномов, наблюдавших за ними из зарослей папоротников у калитки. Они весело разинули рты и застыли в самых неудобных позах, Птицу даже захотелось помочь несчастным гномам, но это выглядело бы совсем глупо.
– Я тебя не видела раньше в нашем районе, – сказала девчонка, беззастенчиво разглядывая Птица. – Ты к кому-то в гости?
«Вот же любопытная!» – подумал он в отчаянии. Не хотелось грубить, глядя в эти весёлые глаза, но невозможно же сказать ей правду! А вдруг она из правильных? Ещё позвонит в интернат…
– Нет, – отозвался он коротко.
По её губам скользнула улыбка. Или ему показалось? Так быстро она исчезла…
– А ты общительный! Ну ладно.
– Стой! – внезапно решившись крикнул Птиц ей вслед, когда велосипед уже свернул за единственный в этом переулке каменный забор.
Заднее колесо выехало на дорогу. Спрыгнув на землю, девочка шагала спиной вперёд, и лицо её почему-то сияло. Как не верить человеку с таким лицом?!
– А?
Подбежав к ней, чтоб не кричать на всю округу, Птиц уставился на тонкие пыльные спицы колеса:
– Слушай, а ты здесь живешь?
– Через до двама… Ой! То есть через два дома.
Её оговорка, конечно же, случайная, позволила расслабиться. Подняв глаза, Птиц улыбнулся, не разжимая губ. Но от блеска её глаз ему захотелось зажмуриться – ослепнуть же можно!
Птиц опустил глаза на её бежевые кеды:
– А… у вас нет там сарая какого-нибудь?
– Сарая? – удивилась она. – Нет.
– Или… Не знаю… Сеновала?
– Откуда? Думаешь, мы коров держим? Это же город всё-таки! Хоть и окраина…
– Ну да. Извини. Я так… Нет, так нет.
– Я поняла. Тебе жить негде?
Только потому, что она почти до шёпота понизила голос, уважая его тайну, Птиц снова решился поднять глаза. Сейчас её взгляд был серьёзен, в нём не было и тени усмешки. И в ту же секунду Птиц поверил, что ей можно рассказать обо всём. Она не выдаст.
– В общем, да, – вздохнул он.
– Из дома сбежал?
Хотя Птиц точно знал, что это не так, ему понравилось, что в её голосе не прозвучало осуждения. И не стал врать:
– Нет. Из интерната.
Её лицо сразу сморщилось:
– Били?
Птиц покачал головой:
– Они хотят лишить мою маму родительских прав. А она не виновата. Ей пришлось поместить меня в интернат.
Тёмные глаза округлились от ужаса:
– Так она сама тебя… туда?
– Только потому, что заболела, – заторопился Птиц. – У неё рак… Онкология. Операцию делали, потом химиотерапию. Это всё очень тяжело, понимаешь?
– Конечно, – произнесла она уже другим тоном.
Ему послышалось в её голосе облегчение.
– Значит, она хорошая…
– А отца у меня нет, – опередив вопрос, который задавали все, сказал он. Но девочка серьёзно кивнула:
– Я так и поняла. Тогда бы ты не оказался в интернате.
– Возможно.
– В смысле?
– Отцы всякие бывают…
– Тоже верно… Это мне повезло! И что? Будешь прятаться, пока мама не выйдет из больницы?
– А что остаётся? Они хотят подыскать мне другую семью.
– Нормально! – возмутилась она. – А тебя они спросили?
– Я не стал дожидаться, пока они спросят… Потом уговаривать начали бы! А маму они всё равно могут лишить родительских прав…
– Как это?! Тебе уже есть четырнадцать?
– Есть…
– Значит, ты имеешь право голоса! Паспорт выдали, а право голоса забыли?
Птиц фыркнул:
– Похоже, что так! К паспорту ничего не прилагалось…
Она чуть подалась в бок и посмотрела куда-то за его спину:
– Кот твой?
****
Её звали Евой.
Короткое имя вонзилось в сердце Птица, заставило обмереть – знак судьбы? Он начинает жизнь заново и рядом Ева… Просто библейский сюжет. Он не так уж силён был в знании Книги Книг, но какие-то вещи знал. Скорее, из историй, написанных людьми, читавшими Библию… Интересно, а та самая Ева случайно не была рыжей?
– Ева, – повторил он завороженно и почувствовал себя мультяшным Валли.
Она усмехнулась, сморщив короткий носик:
– Смешно, да? Но моим родителям так не показалось.
– Ничего смешного.
– Её из ребра Адама создали… Ничего, да?
– Ребро – не самая плохая штука.
«Тонкое, гибкое… Совсем, как ты», – добавил он уже про себя. Рассмешить удалось, и Птиц сам обмяк, заулыбался.
Он вёл её велосипед справа от себя, чтобы тот не разделял их. А коту пришлось ехать в рюкзаке. Птиц опасался, что Князь устроит скандал – не карета всё же… Но тот нырнул в новое убежище, даже не мявкнув.
Сначала Ева не отдавала руль, но Птиц настоял и заметил, как она улыбнулась. Хорошая у неё была улыбка, её хотелось видеть.
И он теперь пытался использовать любой повод: поравнялись с белой сиренью – прикинулся удивлённым:
– Какая же это сирень? Это белень!
– Точно!
Смеялась Ева охотно, и Птиц подумал, что у неё, наверное, очень радостная жизнь. Родители есть, и они не разочаровали её до сих пор. Бабушка, у которой она задумала поселить его, живёт неподалёку. Даже младший брат имеется, правда, он доставлял некоторые огорчения:
– Я не знаю, что с ним такое! Уже три школы сменили, Витька нигде не может прижиться. Он сейчас в лагере, но я даже не сомневаюсь, что через пару дней домой запросится. Почему его везде начинают бить? И плочится ухо…
– Что?! – удивился Птиц.
– Ой! Учится плохо. Я иногда заговариваюсь.
Его вдруг пробрал озноб:
– Почему? Это не болезнь? Какая-нибудь…
– Да прям! Просто у меня мысли убегают вперёд. Я говорю об одном, а думаю уже о другом.
– И о чём ты думала, когда говорила о брате?
Ева вздохнула:
– Что наврать бабушке… Лучше ей не знать, что ты удрал из интерната. Она у нас бывшая учительница. Хотя знаешь, как говорят? Учителя бывшими не бывают… Это в точности про бабушку.
– Сдаст меня? – напрягся Птиц.
– Это вряд ли. Но будет пилить, пока ты сам не сдашься.
Остановившись, он хмуро спросил:
– Может, мне лучше не ходить к ней?
– А куда? – Ева беспомощно развела руками. – Больше никаких вариантов.
Внезапно глаза её расшились и уже знакомо заблестели:
– Если только…
– Что? – нетерпеливо выдохнул Птиц.
– У женя ме дядя…
– У тебя же дядя, – перевёл он.
– Ну да! Уехал на север. Он – корреспондент, у него такое задание от журнала. А его пристройка-то свободна!
– Пристройка к чему?
Ева просияла:
– А вот это самое главное! Это пристройка к нашему дому. С отдельным входом.
– И там никого сейчас нет?
– Вообще! Он же у нас холостяк. Мама называет его завидным женихом, но, по-моему, ничего завидного… Хотя дядя Гена – классный, конечно, я его просто обожаю! Но сейчас что девушкам нужно?
Птиц заинтересовался:
– Что?
– Деньги! – зловещим басом выдохнула Ева ему в лицо.
И рассмеялась:
– Да не бойся, не все же такие. Но пока дядя Гена ту самую не нашёл… На твоё счастье! А то пристройка была бы занята. Ничего, что она малюсенькая?
– Я думал, журналисты хорошо зарабатывают…
– Ну может, на Первом канале… Моим родителям повезло, что они друг друга отыскали. Представляешь, они ещё в детстве вместе играли! В одном классе учились. Целую жизнь вместе! Так не бывает, правда? Но у них получилось. А то, наверное, тоже оба холостяками остались бы – нищие же!
– Как это? У вас ведь свой дом.
– Ой, дом! Одно название. Старенький он совсем, папа с дядей Геной в нём и выросли. Пристройка, правда, поновее. Её построили, когда папа с мамой поженились. Да, кстати… Нам сюда, раз мы к нам.
Движением головы указав в проулок между двумя золотистыми туями, Ева принялась рассказывать о дяде, помогая себе руками. Они были тонкими и порхали, как крылышки. Интересно, как у неё фамилия? Может, она тоже из отряда птичьих?
– Дядя Гена – папин брат, они с ним с детства просто, как близнецы-неразлучники, хотя у них три года разницы. Знаешь, – Ева прикусила губу, попыталась удержать усмешку, – мне кажется, дядя поэтому и сбежал на север, что мой папа до сих пор его нянчит.
– У меня нет брата, – с сожалением признался Птиц.
– А у меня есть. Это ты уже знаешь. Но у нас с ним всё как-то не так… Даже не знаю, за что он меня так не любит…
Птиц даже остановился:
– Тебя? Разве можно не любить тебя?!
Его бросило в жар:
– Ну… В смысле… Сестру…
Она отвернулась на ходу. Может, скрыла усмешку?
– Я так и поняла, чего ты? Нам налево.
– Мы здесь уже проходили, – Птиц узнал «белень».
– Ну да. Мы же были рядом с нашим домом, а потом пошли к бабушке. Теперь возвращаемся. Ты запоминай, запоминай… Не всегда же я рядом буду.
«А мне хотелось бы, чтоб всегда…» – вслух этого Птиц не произнёс.
****
Пристройка и вправду оказалась крошечной – одна комнатка, метровая кухонька и почти такой же санузел с душевой кабинкой. Но Птиц был счастлив, что не придётся спать на улице или в какой-нибудь трубе. А он уже готов был…
Князь тоже, вроде, был не против остаться здесь. Наверное, неделя дождей убедила, что лучше иметь хоть какую-то крышу над головой. Правда, в каждом его движении сквозила настороженность: он обследовал домик-норку, припадая к полу и опасливо принюхиваясь.
Зато Ева так и порхала, показывая, где что дядя припрятал. Теперь и Птиц знал, каким должен быть продуктовый набор небогатого холостяка: тушёнка, макароны, растворимый кофе…
– Неудобно у него брать, – он положил на место коробку с лапшой быстрого приготовления.
Ева фыркнула:
– Вот ещё! Я потом ему всё объясню. Он же классный – поймёт! Да он и не вспомнит, что у него тут хранилось… Вернётся-то через полгода, не раньше.
– То есть я могу жить здесь целых полгода? – обрадовался Птиц.
Повернувшись к нему с пластмассовым чайником наперевес, Ева чуть сдвинула брови:
– Думаешь, твою маму не выпишут раньше?
Он сам ужаснулся:
– Нет! Выпишут, конечно. Бред какой…
– Тихо-тихо!
– Не знаю, с чего я такое ляпнул?!
– Я тоже думаю, что выпишут. Но если что – времени у тебя вагон. Кровати нет, но дивана тебе ж хватит? Главное, мойся днём, когда мои на работе, чтобы не слышно было. Если мама соберётся тут уборку сделать, я тебя предупрежу.
Наполнив чайник, Ева включила его и радостно потёрла ладошки:
– Сейчас мы с тобой попируем!
Потом вгляделась:
– А ты чего такой? Тебя в клон сонит? Ой, то есть…
– Ничего, я уже начал тебя понимать, – остановил Птиц. – Да я ночью почти не спал… Мандраж перед побегом, понимаешь?
– Так ты поспи тогда, – легко согласилась она и выключила чайник. – Постельное бельё у него в комоде. Какой у тебя номер? Я наберу, чтоб мой у тебя остался. Звони, как проснёшься. А свой на вибровызов поставь, чтоб у нас не слышно было.
Он вяло соглашался со всем, только кивая. Даже не стал объяснять, что телефон вообще выключил, ещё перед тем, как оказался за воротами интерната. Продиктовал номер и рухнул на диван, не застелив постель. В следующую секунду Птиц уже видел сон…
Разбудили его странные звуки: что-то тихо потрескивало совсем рядом. Звуки не были ритмичными, паузы между ними то растягивались, то сжимались до предела. Широко открыв глаза, Птиц долго смотрел в темноту, не понимая, что происходит. Мышь скребётся? Не похоже. Ломается что-то? Ему представилась иссохшая земля, которая пошла глубокими трещинами… Может, пока он спал, случилось жуткое, и человечества больше нет? Он – единственный выживший?
От этой мысли Птиц подскочил и включил бра над диваном. И беззвучно рассмеялся от радости! Застигнутый врасплох, Князь выгнул спину и уставился на него круглыми глазами. Под его лапами была брошенная в углу пупырчатая упаковка…
– Котики тоже любят лопать пупырышки? – спросил Птиц шёпотом. – Стресс снимаешь?
Проигнорировав вопрос, Князь степенно прошествовал к дивану, точно и не он только что развлекался, как маленький, и свернулся в уголке. Птиц потянулся за телефоном, включил… Всего два часа ночи, ещё спать да спать! Он убрал звук и погасил свет, а кот сразу перебрался ему под бок, замурлыкал так приятно, что сон сам приполз на этот звук.
Когда он очнулся в следующий раз, кот так крепко спал, вытянувшись под боком, что Птиц не сразу решился шевельнуться. Эта тёплая близость была совершенно незнакомым ощущением, от которого почему-то сжалось сердце.
«Вот, что чувствовала мама, когда родила меня, – подумал он и улыбнулся. – Хотя, наверное, она любила меня больше, чем я этого кота… Интересно, у мам любовь рождается вместе с ребёнком или как?»
Стараясь не потревожить кота, Птиц осторожно взглянул на дисплей: пять утра… Ни звонков, ни сообщений от Евы с вечера не было, видно не хотела его тревожить. Не забыла же о нём за считанные часы?
Приподнявшись, он осторожно сполз с дивана. Князь открыл глаза, потянулся и переполз на нагретое место.
– Спи, спи, – прошептал Птиц, хотя кот и не собирался вставать с ним вместе.
Самым удивительным казалось то, что на этот раз Птиц проснулся с точным знанием того, что нужно сделать. Прямо сейчас, не откладывая. Ведь к маме могут явиться те, от кого он сбежал, и ей необходимо подать знак, что он жив и здоров. Только никаких звонков и сообщений – почему-то этого Птиц опасался, хоть и не знал в точности, как их могут отследить. Свой телефон он, на всякий случай, выключил снова. Может, стоило и симку вытащить, но он решил, что уж спецсредства вряд ли задействуют в поиске никому не нужного пацана…
Доверившись подсознанию, пославшему подсказку во сне, Птиц решил использовать старый добрый способ: надпись на заборе. Наверное, это приснилось только потому, что он заметил в углу пристройки баллончики с краской, сложенные в синее пластиковое ведро. Скользнул взглядом, машинально подумал, что такие используют художники-граффити, а дядя Евы, вроде как, журналист… Расспросить не успел, но где-то в мозгу отпечаталось. Вот же странно!
Краску Птиц выбрал синюю – под цвет маминых глаз. Не факт, что она уловит этот штрих, но ему самому было приятно сознавать это. Потряс баллончик, проверяя хватит ли содержимого, чтобы написать задуманное. Никогда раньше он не рисовал на заборах, только в блокноте или на отдельных листах, но…
– На войне, как на войне, – пробормотал Птиц.
Никто в интернате не знал его прозвища, он не доверял им настолько. Значит, они не поймут, что это его рук дело, даже если заметят надпись. А мама догадается сразу. Если, конечно, увидит…
Оставалось лишь надеяться.
Сунув телефон в карман (хоть и выключен, но пригодиться может!), Птиц завернул баллончик в спортивную кофту и закинул в рюкзак. Ему не удалось вспомнить, не скрипит ли дверь пристройки, пришлось полагаться на авось, но Птиц не мог отложить свой поход.
«Повезло!» – выдохнул он с облегчением, когда ночная тишина осталась нетронутой. И вспомнил, что не попрощался с Князем… А вдруг кот испугается, проснувшись в одиночестве? Или коты не так тоскуют по людям, как собаки? В последней квартире, которую снимали они с мамой, за стеной жил пёс, который плакал каждый раз, когда оставался без хозяев. Хотя на прогулках выглядел очень грозным – доберман как никак. Вряд ли ему становилось страшно одному, просто тоскливо… А кот даже выть не умеет – ему никак не облегчить душу.
Птиц на цыпочках пересёк двор, порадовавшись тому, что родители Евы не держат цепного пса, выскользнул за калитку и побежал по улице, не представляя, куда она выведет. Утешало то, что интернат, мамина больница и дом Евы находились в одном районе, и поиски обещали быть недолгими. Не Москва же…
Никогда Птицу не хотелось жить в столице, которую так любила его мама, когда-то учившаяся в главном университете страны. То и дело она уговаривала сына поехать в Москву – просто побродить путанными переулками, полюбоваться старыми домиками… Мама даже гладила их стены, прижималась ладонями, точно эти двухсотлетние дома могли поделиться с ней энергетикой.
«Не очень-то они расщедрились, – вздохнул Птиц. – Надо было с соснами обниматься, говорят, от них больше пользы…»
И привычно перебил себя: «Всё будет хорошо! Теперь точно».
Дважды повернув наобум, точно путал следы, хотя никто за ним и не гнался, он наткнулся на настоящий деревенский колодец. На бревенчатом бортике стояло пустое ведро, прикреплённое потемневшей цепью. Ему сразу же захотелось пить, хотя до этой секунды Птиц и не думал о воде. Уже начало светать, и блики играли с пятнами тени на стенках ведра.
Быстро оглядевшись, Птиц осторожно спустил ведро в прохладную тьму и услышал тихий всплеск. Немного выждав, начал крутить металлическую ручку в обратную сторону. Шло тяжеловато, и он подумал, что набралось полное ведро, хотя ему столько и не было нужно… Только никак ведь не выльешь, пока не поднимешь наверх – неудобная конструкция!
Ведро оказалось наполненным на треть, и Птиц смутил: «Вот я слабак!» Дома у него остались гантели, но к ним он притрагивался нечасто и неохотно. А, может, стоило, подумал Птиц и жадно хлебнул прямо из ведра ледяной воды. Того, что заболит горло, он не опасался, ему нравилось глотать холод, чувствуя, как тот стекает, остужая разгорячённое нутро. Птицу виделось голубоватое свечение прямого стержня, который пускал тонкие ростки. Змеясь, они быстро расползались по всему организму, и заполняли его влагой и силой. Птиц чувствовал, как оживает…
Напившись, он вытерся ладонью и быстро пошёл дальше, удивляясь тому, какая возникла уверенность в том, что именно эта дорожка выведет его к цели. Даже перестал высматривать знакомые ориентиры и шёл себе, улыбаясь тёплому ветру, который только просыпался и пробовал силу. В толпе он прятал улыбку, предпочитая казаться хмурым и даже грозным, хотя это не очень-то хорошо у него получалось. Может, поэтому Птиц так любил гулять один по всяким закоулкам – чтобы никем не прикидываться, хоть какое-то время побыть самим собой.
И вдруг вспомнил: вчера, глядя на рыжую Еву, он тоже не смог удержать улыбки. Не потому что она смешная, – хотя и это тоже! – но в её присутствии отчего-то захотелось расслабиться, как будто она могла защитить от всего на свете. Хотя смешно даже думать о таком: маленькая же, забавная – в словах путается… Но вот решился же он пойти за ней, доверился. А могла бы сдать… Хотя какой смысл? Вознаграждения за Птица никто не предлагал. Интернат сам хотел на нём заработать: Гурман говорил, будто договоры на усыновление – настоящий бизнес. Может, привирал! Ребята же часто сочиняют всякие кошмары. Птицу неприятно было думать о таком…
Когда белые корпуса больницы выросли впереди, шаги сами собой ускорились и стали шире. Было ещё слишком рано, и даже дворники не начали мести дворы, но в любую минуту всё могло измениться. И Птиц спешил, подгоняемый стуком сердца: быстрей, быстрей! Вдоль чёрной металлической ограды он уже бежал, на ходу вытаскивая баллончик с краской. Потом опомнился и встал, как вкопанный: «Зачем к воротам?! Там же охрана… Сдурел?»
Быстро оглядевшись, Птиц укрылся за свисающими почти до земли ветвями плакучей берёзы, и вскарабкался на ограду. К его удивлению, это оказалось легче, чем он думал. Спрыгнув на землю, Птиц на всякий случай присел за куст и осторожно выглянул, проверяя – не бежит ли охранник. Но вокруг царили тишина и спокойствие, которые он не собирался нарушать.
Вычислив корпус, в котором лежала мама (с обратной стороны всё выглядело незнакомым!), Птиц быстро перебежал к нему по яблоневому саду, и только сейчас с ужасом сообразил, что никакого забора-то и нет! На чём он собирался оставить послание?! Металлические прутья ограды не распишешь…
У него даже в ушах зашумело. И сердце точно окунулось в холод и биться стало как-то слабенько, неуверенно.
– Да что ж я за кретин такой?! – он в отчаянии швырнул рюкзак на траву.
Нашёл взглядом окно маминой палаты, и обернулся, вычисляя, где мог оставить бы надпись, если б забор был бетонным. И вдруг ахнул от радости: за его спиной краснела трансформаторная будка. До сих пор нетронутая никем из граффитчиков… Не мешкая, Птиц ринулся вперёд, как бык, и давя на кнопку баллона изо всей силы, как будто это могло ускорить процесс, поспешно написал три слова. Закрасил пожирнее, чтобы мама смогла разглядеть… Потом забросил баллончик в рюкзак, уже на ходу нацепил его и бросился к той же плакучей берёзе, которая готова была прикрыть его.
Только отбежав от больницы метров тридцать, Птиц остановился и оглянулся. В окнах уже отразилось солнце… Может, оно разбудило маму, и она поднялась, чтобы поздороваться с больничным садом. Медленно подошла к окну, выглянула и ахнула, увидев призывно синеющую надпись: «Мама, привет! Птиц».
****
К девяти часам утро стало таким же золотистым и лёгким, как волосы Евы, которую Птиц дожидался на улице, не решившись вернуться в пристройку. Кто знает, во сколько её родители собираются на работу? Ещё не хватало столкнуться с ними во дворе!
Он уселся не рядом с их домом, чуть наискосок, на самодельной лавочке – два низких чурбачка и перекладина. Её потемневшие от времени ложбинки так и притягивали пальцы, хотелось покарябать ногтем, провести вдоль. Не то, чтобы Птиц особо волновался перед встречей с почти незнакомой девочкой… Но отчего-то руки его не могли оставаться в покое и скользили по прохладному дереву туда-сюда.
Правда, уже через несколько минут им овладело странное оцепенение. Наверное, от того, что Птиц не выспался, или просто нервы сдали, но в его теле всё мелко, устало дрожало. И он обмяк измождённый… Бездумно смотрел на высокие травы на другой стороне дороги, которые слегка покачивал ранний ветер, и его околдовывало их мерное шевеление. Не хотелось никуда идти, ничего предпринимать… Сидеть вот так и смотреть на живую зелень, которая была здесь повсюду.
Но к этому времени Птиц уже включил телефон, решив, что мама может позвонить, и не ошибся.
– Андрюшка, где ты?
Голос у неё был радостный и совсем не больной. Хотя поняла ведь, что неспроста сын оказался под её окнами. Отпустить его не могли, значит, сбежал. Просто его мама была не из тех, кто сразу поднимает панику и орёт по каждому пустяку. Подумаешь – сбежал…
