Читать книгу Семьдесят пять ступеней вверх. Сборник рассказов - Юлия Трегубова - Страница 1

Вчера Фимыч ещё как-то уговорил дряхленький прибор, под которым значилась длинноволновая радиостанция – единственная связующая ниточка с большим берегом, получить метеосводку. А сегодня жестяная банка с гордым названием заартачилась – работать не хотела.

Стальные волны с силой ударялись об острые клыки скал. Штормило. Уже который день видимость нулевая, холодной стеной надвигался с Тихого океана циклон.

Подгоняемые ветром капли проливного дождя тарабанили о крышу скромного жилища – небольшое деревянное сооружение, пара комнат, печка, лежак. Маяк рядом, дизельная, а больше-то и не надо ничего. На криво загнанном в стену гвозде за длинную цепь с крупными звеньями подвешен массивный серебряный крест. Из-под толстого слоя пыли выступала на нём угловатая фигура Христа, склонившего в печали голову. Покинутый всеми и вечно распинаемый на ржавом гвозде сын Божий давно уж забыл тепло человеческих рук. Как и остывшая много лет назад лампада, что изо дня в день смотрела чёрным засохшим фитильком в мутно-серую даль непогоды с узкого подоконника.

На подходе к проливу в беснующейся водяной мгле Охотского моря рыболовный траулер жадно ловил луч маяка. Но тот, вздрогнув, словно в предсмертной судороге, исчез за последним шквалом штормовой волны…

Фимыч завидел из окна своей каморки, что больше свет не прорезает плотную ливневую завесу. Затянул в хвост на затылке побелевшие куцые пряди, поправил выцветшую фотографию с улыбающимся на ней морячком. Задержался взглядом, словно запечатлевая уже на сто рядов заученные и выточенные в памяти черты – всё такой же задорный взгляд, на лбу бескозырка, только контуры смазались, краски побледнели. Но лицо от этого словно помолодело, разгладилось и ещё больше светилось изнутри жизненной силой. Фимыч смахнул осевшую пыль и пробормотал что-то под нос, словно прощаясь, пригладил седую бороду и зашагал к выходу.

Холодным шквалом ударило в бок, и Фимыч не удержался, повалился наземь, крепко приложившись грудью о булыжник. Боль сковала левое подреберье. Кряхтя, он поднялся, взглянул на вышку маяка – нет огня. Идти надо. Раньше у Фимыча был помощник, но надолго его не хватило – не каждый выдержит такую жизнь. Да и притереться двум взрослым людям под одной прохудившейся крышей не так-то и легко. Так что привык Фимыч справляться в одиночку. Маяк для него – живое существо, с ним обращаться уметь надо, контакт наладить, с любовью, лаской, где подлечить, а где и уговорить.

Добравшись до цоколя, Фимыч подошёл к лестнице. Но не успел он занести ногу над первой ступенькой, как горячие тиски обхватили грудь. Ноги подкосились. Промёрзший пол встал на дыбы, тупым ударом обожгло щеку. Семьдесят пять ступеней сливались в уходящую ввысь спираль, лентой обвивали ствол башни до самой маячной комнаты. Боль растекалась огненной лавой в левом подреберье, губы безуспешно хватали воздух. Фимыч пытался встать. Там, наверху, святая святых – фонарный отсек.

Капитан траулера отчаянно сжимал пальцами бинокль, впивался глазами в слепые окуляры. Волны разбивались о борт корабля, разлетались на тысячу мелких брызг и снова соединялись в полёте, подхваченные ветром. Всё сливалось в едином буйстве, перемешивалось в сумасшедшем танце, вода взмывала вверх, ветер устремлялся в морские глубины, и лишь долгожданный луч мог прочертить грань между небом и водой – тонкую полосу горизонта, осветить путь. Но непроглядной оставалась ночная даль.

Щека онемела, с трудом отдиралась от ледяного пола густая борода, крепко схваченная за несколько минут морозом. Пошатываясь, Фимыч встал на ноги. Винтовая лестница расплывалась в глазах, словно рябью покрывалась от брошенного камешка гладь воды. Ступенька, ещё одна ступенька – огрубевшими от долгой работы на ветру и холоде пальцами Фимыч опирался о шершавую стену. Зажечь огонь, чтобы не случилось снова… Он не мог допустить повторения той трагедии, не мог остаться лежать на промёрзшем полу. Всего семьдесят пять ступеней вверх.

Третья ступень, и на него смотрит не с пожелтевшего снимка, а вживую, глаза в глаза, молодой паренёк – сын. Всё тем же задорным взглядом. Они прощаются, отцовские пальцы осеняют юношу крестом – благословение в путь. Молебен отслужен – Господь сохранит.

Ветер бьётся в окна. Над головой слабая рама не выдерживает натиска и вылетает, осыпая градом мелких осколков крутые ступени. Фимыч карабкается вверх, хватаясь занемевшими пальцами за покатые края, стекло врезается в плоть. Но смотритель не останавливается – ступень, ещё ступень: восьмая, десятая. Багряными отпечатками ладоней отмечена пройденная высота. Тёплая кровь сочится, пуская тоненькое облако пара в студёный воздух, словно последний вздох, словно дыхание уходит с каждой алой каплей.

Двадцатая ступень. Жена открывает дверь – на пороге статный мужчина в чёрной форме, рукава золотом отделаны. Две звёздочки поблескивают на погонах – капитан второго ранга, сам пожаловал. Фуражка прижата к груди, взгляд серьёзный, строгий. Входит, ничего не говорит. Жена всё понимает, материнскому сердцу слова не нужны – не сохранил…

Ещё пятьдесят ступеней вверх, ещё есть надежда. А там, в сером море несётся на скалы рыболовный траулер, который потерял ориентир. Так же, как когда-то под проливным дождём не разглядел огонь маяка корабль военно-морского флота.

Двадцать пятая ступень. Фимыч вспоминает, как видел тогда по ночам подброшенный волною корабль, зубастую пасть скалы и родную, полную жизни, улыбку. Тело не нашли, значит, и оплакивать нельзя, нельзя сдаваться. Может быть, именно сейчас его сын где-то там, в пенной синеве шторма, ищет спасительный луч маяка?

Пальцы не гнутся. Коричневой коркой покрылись раны. Тридцатая ступень, и нет больше сил… Нет больше сил смотреть, как увядает жена. После горькой вести она слегла и больше не встала, не оправилась. Нет больше веры.

Отец Серафим похоронил жену, закинул в дальний ящик толстый томик с Благой вестью на церковнославянском и покинул тёплую квартиру. От прошлой жизни остались клочки воспоминаний, потускневшее фото и слабая надежда. Так появился смотритель – Серафимыч. Время откинуло всё лишнее – оставило лишь короткое прозвище «Фимыч». Возродившийся здесь – в суровом краю, на границе двух миров: Охотского моря и Тихого бескрайнего океана – хранитель маячного огня покорно нёс служение в своём новом храме на верхушке холма.

Шестьдесят пятая ступень – ноги отказали. Шквалистый ветер силился сокрушить возвышающийся и хрупкий с виду стан маячной башни. Фимыч подтягивался на руках, ничего не видя и уже не ощущая боли. Шестьдесят девятая – семидесятая… Дойти, доползти, успеть.

Траулер тем временем, беспомощно подкидываемый на волнах, неумолимо мчался к берегу, к скалистым холмам.

Семьдесят третья – живые глаза неопытного матроса глядят сквозь вихрь непогоды, ждут спасительного луча. Фимыч словно вернулся назад, словно чувствовал, видел каким-то особым зрением через пелену времени потерянный в морской бездне корабль. С каждым порывом ветра он ощущал его приближение – словно открытой грудью летело на оголённый пик неведомое судно. А вдруг он там, на борту… и никто не спасёт, не сохранит.

Семьдесят пять ступеней позади, из маячной комнаты в фонарный отсек ведёт вертикальный трап высотой около двух метров и упирается в тяжёлую крышку входного люка.

Руки отказывались поднимать отяжелевшее тело – последняя перекладина трапа отделяла от главной цели. «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты меня оставил?» – вырвался сжатый стон из груди Фимыча.

Ещё считанные секунды, и уже ничего не спасёт траулер от крушения. Считанные секунды и…

«Маяк! Маяк! По правому борту земля!» – яркий луч спасительного огня прорезал ночную завесу.

Ещё несколько дней бушевало море, но благополучно обходили корабли острую кромку суши, направляемые светящимся в ночной дали оком. Сквозь плотный туман и солёно-горькую взвесь морской пены пробивался тусклый свет маяка «Курбатов», что уже не первый десяток лет стоит на своём посту под ударами безжалостной стихии и отводит корабли от крутых берегов Курильских островов. Камчатка – край, где одинаково приятно умереть или возродиться.

А как только море утихло, и ветра присмирели, дошла до маяка группа техников. Нашли Фимыча бездыханным у подножия винтовой лестницы в семьдесят пять ступеней в высоту. Так и пролежал все штормовые дни, скованный холодом да смертью. Вот только каждую ночь неизменно зажигался маячный огонь. И до сих пор в непогоду виднеется в святая святых чей-то силуэт – согбенная фигура с тонким хвостиком на затылке, обращённая к морю.