Читать книгу Два квадрата - Юрий Бурносов - Страница 1

Темно-зеленая карета с затершимся гербом на дверце свернула, влекомая четверкой лошадей, с тракта на проселок и сразу же увязла по самые ступицы. Возница поцокал языком и осторожно слез прямо в лужу.

– Хире! – позвал он. – Хире Бофранк!

Из приоткрывшейся дверцы высунулась сонная и растрепанная голова. Длинные волосы с пробивающимися седыми прядями скрывали лицо пассажира, а голос его был вял, словно тело снедала долгая, хотя и неопасная болезнь.

– Что там? Неужели нужно будить меня?

– Застряли, хире, – без особого почтения ответил возница. Почесал брюхо под толстым жилетом и добавил: – Колышек бы выломать…

– Так не мне же лезть, дурак? Пойди и выломай.

Сказав так, длинноволосый скрылся внутри кареты. Его звали Хаиме Бофранк, и служил он при десятой канцелярии герцога в чине прима-конестабля, изыскивая воров, фальшивомонетчиков, мошенников, убийц и других злодеев, умышлявших против добрых граждан. Далекий путь был ему не по душе и не по телу, но перспективы службы говорили, что поездка необходима, и сказаться больным – означало неразумно глядеть в будущие дни. Посему прима-конестабль Бофранк навестил лекаря, запасся порошками и снадобьями и сейчас боролся с недугом, с нетерпением ожидая, когда же прибудет наконец на место.

Трепещущее пламя масляного светильника не позволяло читать в дороге, а постоялые дворы угнетали однообразием, грязью и скверной пищей. На четвертый день пути Бофранк напился, но пробуждение оказалось столь малоприятным, что он оставил и это развлечение, а потому страдал все сильнее. И вот, когда конец пути был так близок, карета невзначай увязла в луже. И виной тому, несомненно, был нерадивый возница, он же симпле-фамилиар канцелярии Аксель Лоос.

Возница появился из-за кустов вереска, обильно покрывших обочины, в одной руке держа топор, а в другой – свежевырубленную слегу. Убрав инструмент в ящик на задке кареты, он постоял в нерешительности, а потом позвал:

– Хире Бофранк!

– Чего еще? – послышалось изнутри.

– Выйдите, я карету вызволю.

– А со мной не вызволишь, что ли? Слаб стал?

Симпле-фамилиар тяжело вздохнул, подсунул слегу под ось и с кряхтением стал вызволять карету из ловушки.

Толстые сосновые стволы, покрытые буро-зеленым мхом, окружали поляну, словно колонны, а мохнатые ветви перекрещивались меж ними на огромной высоте, подобно архитравам. Буро-зеленым же мхом была покрыта и сама поляна, вернее, даже не поляна, а небольшая проплешина размером, пожалуй, с площадку анатомического театра Академии, в котором в свое время много и усердно занимался будущий конестабль…

– Сие, – говорил низенький старичок-адъюнкт, побалтывая сосудом, – моча больного сахарным изнурением. Есть некоторые средства, позволяющие определить степень изнурения, но все они требуют времени, самый же простой – вот.

С этими словами он окунул украшенный серебряным перстнем палец в желтую жидкость, после чего лизнул его и сообщил:

– Мочевые соки имеют сладкий вкус, что говорит о значительном сахарном изнурении.

Внимательно вглядываясь в лица обучающихся, он поставил сосуд на стол рядом с разъятым телом мертвеца и проговорил осуждающе:

– Я вижу, многие из вас кривятся и отвращают глаза, но из того не выйдет достойного ученого, кто брезглив и нелюбопытен.

– Мы не ученые, хире адъюнкт, – сказал один из учащихся, рыжеволосый Оппре из Амельна.

– Ученый не тот, кто значится в действительных списках Академии, но тот, кто много знает и способен применить к делу свои знания, – сказал старичок. – Что до дураков и тупиц, то их всегда плодилось много, оттого господь так не любит этот мир…

Бофранк сплюнул навязшую в зубах болезненную солоноватую муть и приступил к осмотру, как того требовал циркуляр.

Стоило наступить на мягкий моховой ковер, как снизу тут же проступила жирная коричневая вода, и Бофранк тотчас промочил ноги, что не улучшило его и без того отвратительного настроения.

Местный чирре, хире Демелант, стоял поодаль, вместе с возницами, дабы не мешать конестаблю. Наместный староста хире Офлан, напротив, топтался рядом и всем своим видом выражал готовность к действию. От старосты сильно пахло острым шафранным соусом и вином.

– Отойдите, хире Офлан, – сказал Бофранк, хотя староста ему совсем не мешал. Офлан почтительно прижал руки к груди и отступил на несколько шагов.

Тело лежало почти посредине поляны, в окружении мелких бледно-розовых, словно озябших, цветочков, высунувших из мха венчики нежных лепестков. Крови, наверное, было много, но вся она ушла в мох.

Было слышно, как возница старосты, пузатый пожилой мужик в короткой овчинной куртке, сказал:

– Видать, дождик пойдет.

Конечно же, пойдет, подумал Бофранк, осторожно прощупывая мох окованным кончиком трости. Это проклятое богом место, сырой лес, обещанная комнатушка в доме старосты – для Офлана, возможно, верх великолепия, а для Бофранка… Что могут ему здесь предложить? Ужасное логовище с крысами под полом и с клопами в толстых пыльных перинах… а теперь еще и дождь.

Конечно же, дождь непременно пойдет.

Господи, чем я так прогневил тебя?

– Хире прима-конестабль, смотрите, – робко подал голос староста. Бофранк поджал губы и посмотрел туда, куда показывал носком башмака Офлан. Изо мха торчала монета, вставшая на ребро. С того места, где стоял староста, монета была видна хорошо, а со стороны Бофранка – не видна вовсе, но конестабль неожиданно разозлился на себя. Впрочем, он тут же взял себя в руки и учтиво заметил:

– Ваша наблюдательность делает вам честь, хире наместный староста. Осторожно…

Бофранк извлек из кармана мешочек из тонкого шелка, обернул им пальцы, затем, нагнувшись, взял монету за краешек и обернул оставшейся частью ткани.

– На подобных вещах, – пояснил он, убирая мешочек с монетой в карман, – могут остаться совсем не заметные с первого взгляда следы преступника. Посему и обращаться с таковыми вещами следует с наибольшей осторожностью…

Примечательно, что в сказанном сам Бофранк уверен не был, а всего лишь прочел подобное предположение в переводных трудах некоего Адобарда Уиклифа. Однако желаемого результата он добился – староста в удивлении закивал, чирре поднял лохматую бровь.

Бофранк обошел тело. При жизни это была миловидная, хотя и крупноватая телом девушка лет двадцати трех. Наверное, на выданье – в таком возрасте в здешних местах как раз и выходят замуж…

– Отвернитесь! – велел он. Все послушно отвернулись. Подняв длинную юбку покойницы, он произвел необходимый осмотр и, оправив одежду, сообщил:

– Покушения на ее честь не было. Как звали девушку?

– Микаэлина, хире прима-конестабль. Микаэлина Эннарден, дочь мельника Гая Эннардена, – сказал чирре, приблизившись.

Хорошо, что не лето. По жаре тело давно бы стало угощением для мух и жуков.

– В четырех предыдущих случаях голову отрезали точно так же?

– Да, хире прима-конестабль, точно так же. Чисто и аккуратно, словно теленку на бойне.

– Можете не именовать меня чином, чирре, – буркнул Бофранк, в очередной раз зачерпнув краешком туфли холодную воду. – Так и быстрее, и проще. Мы же не на балу.

– Благодарю, – коротко поклонился чирре. Перед отъездом из столицы Бофранк навел о нем кое-какие справки: сорок девять лет, вроде бы из мелко поместных, родом с востока, вроде бы служил в кирасирах. Дослужился до секунда-капрала, вышел в отставку по цензу о рангах и наградах, по возвращении в родные края женился, был избран чирре. Для бывшего кирасирского секунда-капрала у Демеланта было слишком тонкое и красивое лицо, отнюдь не покрытое шрамами, как того можно ожидать от старого рубаки. Такого, как в известной сирвенте:

– Велите отвезти тело в поселок и положить на холод, – распорядился Бофранк. – Ледник, думаю, найдется?

Он никак не адресовал свой приказ, посему Демелант и староста переглянулись, и после короткой паузы чирре что-то велел вполголоса своим людям. Двое сняли притороченный к седлу рулон и принялись развязывать ремни – это оказалось большое грубое полотнище, покрытое пятнами – видимо, от недавнего использования с той же целью. В него и завернули покойницу.

– А голову? – спросил молодой гард. Он был напуган, редкие светлые усики на верхней губе дрожали.

Бофранк пожал плечами:

– Голову бросьте туда же.

Молодой послушно выполнил это, ухватив голову за пышную косу, заплетенную баранкой. Золотистые волосы слегка подмокли кровью, но даже в этом сумрачном и промозглом месте, казалось, излучали солнечное тепло, сродни тому, как делают это крупные спелые колосья.

Бофранк сделал несколько энергичных движений руками, потому что замерз, да и позвоночник начал побаливать. Больше тут делать было нечего. Следов нет, да и какие следы – мох, словно плотный ковер с густым ворсом, скрывал все. А с телом можно разобраться и в поселке.

– Я закончил, – сообщил он старосте. Тот учтиво кивнул и осведомился, как соблаговолит поехать хире конестабль – в своей карете или в карете старосты.

– Я поеду верхом, – сухо ответил Бофранк. – Аксель, выпряги Рыжего.

Аксель послушно выпряг Рыжего и подвел к конестаблю.

– Хире чирре, вы не откажетесь быть моим попутчиком?

– С удовольствием, хире прима-конестабль.

– А вы можете ехать вперед, – сказал старосте Бофранк. – Аксель, разберись с ночлегом и обедом… вернее, уже ужином. Мы с чирре долго не задержимся.

Кареты со скрипом развернулись и вскоре уже скрылись из виду за холмом, увозя старосту, гардов и обезглавленную покойницу. Демелант спокойно стоял у дерева, сложив руки на груди.

– Что вы думаете, чирре? – спросил Бофранк, развязывая шнурки на подсумке.

– Вы специально удалили людей, чтобы говорить не чинясь?

– Вы правы. Не думаю, что в том была сильная нужда, но всегда лучше, когда собеседников лишь двое. Курите?

– Прошу простить, конестабль, но уже много лет, как оставил эту дурную привычку.

То, что чирре без труда перешел на чин и не вставлял навязшего в ушах «хире», Бофранку понравилось. Он, не торопясь, набил в трубку лохмотья табака, умял пальцем и чиркнул спичкою. Блеснула искра, и деревянная палочка, покрытая воском, с шипением загорелась.

– Спички, – сказал Демелант. В голосе его послышалось сожаление, и Бофранк поднял брови.

– Спички, – повторил чирре и пояснил: – У нас тут все больше кресала… Поистине дыра, позабытая господом.

– Возможно, возможно… Так что вы думаете, чирре? Говорите обстоятельно и открыто, я вас внимательно слушаю.

– Да мы уж все передумали, – сказал Демелант. – Опыта сыска нет, да и подобного никогда не случалось. Воруют, так где не воруют, на дороге грабят, так где не грабят. А тут – странное, конестабль, необъяснимое. В поселке паника. Люди не выходят из домов, никто не ходит в лес за грибами, за хворостом, за дровами… Затем вас и позвали. Хире наместный староста не хотел письма подписывать, мол, сами разберемся, да после четвертого случая сам за мной прислал. А тут как раз и это… – Чирре кивнул на проплешину, где мох уже распрямился, почти скрыв очертания недавно лежавшего здесь тела.

– Кто нашел девицу?

– Старуха. Одна из немногих, кто ходит за хворостом. Прибыльный промысел сегодня. – Чирре невесело улыбнулся.

– Старуха, значит, не боится?

– Старуха говорит, что все от господа, стало быть, и смерть ее тоже. Да и жадна старая курица… Но теперь, мнится мне, больше в лес не пойдет. Чуть жива была, как прибежала.

– Так, – Бофранк машинально потрепал по шее потянувшегося к нему Рыжего. – Поедемте, чирре. В дороге продолжим.

Невесел был путь назад, и Бофранк еще раз уверился, что худшего места покамест не видал. Везде сущий мох полз по древесным стволам, фестонами свисал с ползучих растений-паразитов, канатами оплетавших весь лес; из него там и сям торчали странного и непристойного вида бледные головастые грибы, словно жуткие гномы выставили из-под земли в насмешку над проезжим свои тайные уды… Сырой, больной воздух заставил Бофранка раскашляться, и он поспешно затянулся благотворным табачным дымом.

Ни одной живой твари не увидел конестабль по пути, только в древесной выси порой кто-то возился и хрипло, как удавленник, стонал. Нет, лес в имении отца Бофранка, лес его детства, был совсем иным – приветливым, теплым, залитым солнцем. А сюда, казалось, не достигают солнечные лучи, не приходит лето…

– Вы все отменно описали в письме, так что не стану утомлять расспросами. Но есть ли у вас кто-то на подозрении?

– В таком случае я не звал бы вас, конестабль, – покачал головой Демелант.

– Нет ли в окрестностях сект или храмов, исповедующих странные, а то и запрещенные веры?

– Если и есть, то совсем уж тайные, о которых нам неведомо. Вы полагаете, что убийства могут быть частью запретных ритуалов?

– Почему нет, чирре? Я сталкивался с подобным: вырезали сердце и печень. Но это случилось давно и далеко.

– Я не знаю, что делать, не знаю, что думать, – признался чирре. – Я беспомощен, как дитя. Лучше бы это были лесные грабители, с ними я нахожу общий язык. С ними – но не с бестелесными призраками, которые приходят за головами.

– Вы пишете, что на лицах мертвых нет особого испуга.

– А он должен быть непременно?

– Нет, совсем нет… – рассеянно сказал конестабль. – Но ничего страшного перед смертью они не видели. Например, дьявола.

Чирре сделал быстрый жест, отгоняя нечистого.

– Или не успели увидеть, – сказал он. Некоторое время они ехали молча. Бофранк заметил, что темнеет значительно быстрее, чем он ожидал.

Солнце, до того неясным пятном размазанное по низким облакам, уже садилось за верхушки сосен.

– Никакой связи, – заговорил чирре, продолжая, видимо, вслух свои невысказанные мысли. – Никакой связи. Парнишка-прислужник, гард, монах, почтенная дама, теперь вот дочь мельника…

– А если связь – в отсутствии связи?

– Что вы сказали, хире конестабль? И что я сказал? Я что-то говорил… Извините, наверное, задумался…

– Вы говорили об отсутствии связи, о том, что жертвы были совсем разными людьми, разными во всем. А я предположил в ответ, что связь может быть и в отсутствии связи.

– Связь – в отсутствии связи, – повторил Демелант. – Мудро. И бессмысленно. Точнее, бесполезно, конестабль. Это значит, что мы все равно не ухватим кончик нити.

Дорога пошла вниз, потом снова вверх. Кони шли медленно, посматривая по сторонам. Рыжий громко выпустил газы.

– Кладбище, – заметил чирре, поведя рукою влево. В самом деле, в нескольких шагах от дороги, среди нагромождений спутанного колючего кустарника виднелись могилы.

Таких Бофранк не видел давно – в городах исповедовали строгий, но богатый облик юдолей скорби, обелиски черного и белого камня, зачастую украшенные резьбой. Здесь же невысокие холмики венчали грубые деревянные столбы, в основном очень старые, некоторые – подгнившие и покосившиеся… В небогатых поселениях место последнего упокоения обозначали такими простыми столбами без указания, кто именно тут захоронен, – родным и близким и без того положено помнить, а чужому человеку нет нужды топтаться подле незнакомых могил.

Ближе к поселку столбы белели свежеошкуренной древесиной, наверное, где-то здесь будут захоронены предыдущие жертвы, здесь же закончит свой путь и безголовая красавица Микаэлина.

– Хижина смотрителя, – продолжал свое повествование Демелант. Унылый вид кладбища предполагал под хижиной хозяина покосившееся древнее строение, но было не так – островерхий небольшой домик стоял чуть поодаль, из трубы вился дымок, у невысокого забора щипали траву две грязные белые козы.

– Смотритель – старый Фарне Фог, живет один одинешенек, тихий и приятный человек.

– И не боится здесь один?

– А что ему остается?

Показались первые дома поселка, и Бофранк этому весьма обрадовался, потому что внезапно подступил страх, который витал вокруг и ждал подходящего момента, чтобы вцепиться. Пистолет на поясе и шпага казались ничтожной и слабой защитой. У чирре же и пистолета не было, только широкий, заметно шире положенного уставного, клинок, притороченный к седлу.

Закрытые ставни, высокие ворота, бревенчатые стены. Поселок казался безлюдным, но конестабль знал, что сквозь щели и прорези сейчас смотрят на него десятки глаз, смотрят с надеждой и подозрением. Мужичье, отребье, при случае с удовольствием распластавшее бы его косой или пронзившее вилами – Бофранку доводилось быть в герцогской комиссии после крестьянских войн на Западе, и он видывал их страшные последствия, – сейчас верило, что расфранченный хире с бледным лицом, приехавший из самой столицы, найдет убийцу и накажет по заслугам. Хире ведь знает, хире не напрасно приехал сюда в своей маленькой темно-зеленой карете, и не зря у хире на поясе висит хитроумная машинка, убивающая свинцом…

– Вы остановитесь у старосты? – спросил чирре. Демелант не мог этого не знать, но требовалось какое-то продолжение разговора.

– Хире Офлан любезно пригласил меня к себе, и я не видел причин отказать.

– Здешний постоялый двор вряд ли удовлетворил бы вас, равно как и иное другое жилище. Я довольно беден, так что тоже не предлагаю вам пристанища. Но если найдете время и желание навестить меня…

– Не премину это сделать, – ответил Бофранк из приличия, хотя не собирался становиться гостем чирре.

– В таком случае желаю вам приятного ужина и спокойного ночлега. Завтра утром я заеду за вами, конестабль.

– Хорошо.

Пришпорив коня, Демелант поскакал по пустынной широкой улице, а конестабль спешился и повел Рыжего к большому дому старосты. Здание представляло собой довольно уродливое нагромождение башенок, возвышавшееся над остальными строениями поселка вдвое. Ставни здесь были открыты, во многих комнатах горел свет. Поскольку Офлан не производил впечатления большого храбреца, Бофранк решил, что это представление устроено специально для него. Что ж, пусть так.

– Добрый вечер, хире прима-конестабль! – поклонилась встретившая его супруга старосты, толстая, с лицом добрым и до крайности глупым, каковое сочетание столь часто встречается у тучных людей. Тут же толклись сам староста и верный Аксель, который хоть и был низкого сословия, все же приехал из столицы, имел чин и требовал какого никакого уважения. Судя по масленым щекам и веселым глазкам, толику этого уважения Аксель уже получил в виде кувшина вина и доброй порции ветчины с овощами. Да и поселили его скорее всего в отдельной комнате, а не со слугами, как надо бы.

– И вам добрый вечер, хириэль Офлан. – Конестабль коротко поклонился и поцеловал пухлое запястье, унизанное жемчужной нитью и пахнущее ванилью.

– Ваша комната готова – смею надеяться, она вас устроит. Но прежде вас ждет ужин.

– Мне нужно вымыть руки, хириэль Офлан.

– Да-да, конечно. Ваш слуга вас проводит, ему уже показали дом и постройки… А затем прошу вас в обеденное зало, там все готово.

– Зало…

Аксель, слегка шатаясь, проводил конестабля к медному рукомойнику. Под выщербленным зеркалом лежало на полочке свернутое полотенце.

– Мыла нет, – развел руками Аксель. Взглянув на наглую его рожу, Бофранк спросил:

– А ты разве не взял из дому?

– Брал, да куда-то задевалось.

– Вижу, что врешь, совсем не брал, да что теперь… Завтра же купи в лавке, если здесь есть. А нет, так спроси хорошо у старосты.

– Было бы, так положили бы, – буркнул Аксель и, дождавшись, пока хозяин ополоснет руки, сунул ему полотенце.

– Отправляйся спать, и чтобы утром ничего не пил, а то велю чирре выпороть тебя, – велел Бофранк. Слуга послушно закивал.

Пресловутое «обеденное зало» располагалось на втором этаже постройки и представляло собой большую комнату без окон, в одном углу которой помещался камин. На обшитых светлыми досками стенах висели звериные шкуры, охотничье оружие, сидели на ветвях птичьи чучела. Длинный стол был накрыт к ужину, но семейство, очевидно, дожидалось высокого гостя и к трапезе не приступало. Помимо самого хире Офлана и его супруги здесь присутствовали Двое сыновей старосты, маленькая дочь и священник с круглым медальоном братства бертольдианцев.

– Прошу вас, хире прима-конестабль. – Староста придвинул к столу кресло с высокой спинкой, застланное серой мохнатой шкурой. Надеясь, что в ней нет паразитов, Бофранк сел.

– Мои сыновья, Титус и Симонус, – представлял тем временем свое семейство хире Офлан. – В будущем году хотим направить Титуса на учение в военную школу, может быть, составите протекцию, хире прима-конестабль?

– Ознакомившись со способностями – непременно, – расплывчато посулил Бофранк.

– Моя дочь, Магинна. А это – мой двоюродный брат, фрате Корн.

Священнику по статусу полагалось поцеловать руку, но Бофранк ограничился учтивым поклоном. Если священнику это и не понравилось, он ничем не выдал своего неудовольствия. Фрате Корн выглядел старше своего брата, но сложением был куда сухощавее. Он вертел в правой руке – и Бофранк заметил, что мизинец на ней обрублен – двузубую медную вилку.

– Вот поросенок, – староста снял крышку с продолговатого блюда, – вот жареные перепелки, чиненные орехами, вот овощи… Квашеный лук, рыбка из нашего озера… Вино трех сортов, я уж не знал, какое вам более по вкусу, а если прикажете, можно подать и пива…

– Благодарю вас, хире Офлан.

У конестабля и в самом деле проснулся аппетит, и он поспешил положить себе на блюдо солидный кус поросенка, щедро приправив его соусом и тушеными овощами. Еда оказалась простой, но вкусной, а после третьего бокала вина – к слову сказать, отменного – у конестабля слегка закружилась голова.

Староста шумно рассказывал что-то о местной жизни, его супруга ахала в нужных местах, дети ели, уставясь в тарелки. Священник тоже не являлся аскетом и уверенно поглощал перепелок, то и дело прикладываясь к бокалу. Это был жующий и говорящий мирок, отгородившийся в этой зале с жарко пылающим камином от ужаса, царящего снаружи. Об убийствах говорить боялись, говорили о море, напавшем на овец, о свадьбе молодой хиреан Эдель, о том, что дамба на озере может прохудиться и не худо бы при гласить из столицы инженера… Бофранку стало не приятно. Он сделал большой глоток вина и громко, перебивая очередную тираду старосты, спросил:

– Кто был женихом убитой хиреан Эннарден?

Молчание обрушилось, словно трухлявый потолок.

Староста замер с вилкой в руке, его жена тихо охнула.

– Дети, вам пора спать, – сказал Офлан, сделав усилие над собой. Оба мальчика и девочка тут же поклонились и, бросая осторожные любопытные взгляды на приезжего, удалились. Когда дверь за ними закрылась, священник хотел что-то сказать, строго воздев палец, но Бофранк звонко положил на столешницу нож и опередил его:

– Вы думаете, что я приехал и теперь всем вашим бедам конец. Хире наместный староста, так не бывает. Я ничего не знаю, и то, что я видел сегодня, испугало меня не меньше, чем вас. Может быть, немного меньше, я все же повидал мертвых в разных видах, но я не всемогущ. Я – человек, я могу ошибаться, в конце концов, я смертен. То, что происходит, ужасно. И если мы будем вот так сидеть, запершись, за уставленным яствами столом, мы все умрем. И в одно прекрасное утро нас найдут обезглавленными, точно так же, как бедную хиреан Микаэлину Эннарден.

Староста молчал, уставясь в пол.

– Молодой Рос Патс, – произнесла еле слышно толстуха.

– Что?

– Молодой Рос Патс, сын Эхеме Патса. Он хотел жениться на несчастной… на несчастной Микаэлине…

Женщина шумно зарыдала, прижав к лицу ладони.

– Прошу меня извинить, хириэль.

– Не извиняйтесь, – сказал священник. – Вы излили то, что думаем мы все. Я понимаю, хире Бофранк, что стены не скроют от зла, как и пустые разговоры… но… мы очень боимся.

– Вы говорите об этом и своей пастве?

– Пастве я говорю, что господь велик и все в руках его. И не советую покидать дома после захода солнца. Может быть, эти мои слова не слишком сочетаются, но я даю людям надежду и оберегаю их добрым советом.

– Это правильно, фрате. То, что вы не советуете покидать домов с наступлением темноты. Бог же, как я вижу, покамест занят иными делами. Насколько я знаю, один из слуг его тоже мертв?

– Да, брассе Зиммер. Он был вторым из убиенных. – Священник опустил тяжелые веки, видимо, ему не так уж просто было вспоминать об этом. Супруга старосты продолжала тихонько плакать, а ее муж, насупясь, потянулся за кувшином.

Положив в рот маленький кусочек рыбы, Бофранк аккуратно, опасаясь проглотить ненароком кость, прожевал и запил вином.

– Где был найден брассе Зиммер? Чирре мне писал достаточно подробно, но вы знали убитого и можете сказать что-то такое, чего хире Демелант не заметил.

– Брассе Зиммер был найден во дворе дома, где живут монахи. Монастырь невелик, это даже и не монастырь, а подворье при храме, где и окормляются монахи, числом шестнадцать.

– Шестнадцать без Зиммера? – уточнил конестабль.

– Шестнадцать с Зиммером. Я исполняю обязанности настоятеля, но живу в селении, а монахи – все вместе, в большом доме рядом с храмом. Как и велено писанием, ворот и ограды у их скромного обиталища нет, дабы каждый страждущий мог войти беспрепятственно… Оттого один из монахов и дежурит каждую ночь во дворе.

– То есть брассе Зиммер оставался снаружи, находился вне дома?

– Да… В противном случае другие послушники услышали бы шум борьбы или… Или увидели бы что-то.

– Борьбы? Разве была борьба?

– А чирре не сказал вам? – Фрате Корн удивленно посмотрел на конестабля. – Конечно, была. По крайней мере, брассе Зиммер оказал сопротивление. Его посох был сломан пополам и лежал неподалеку от тела.

– Где сейчас этот посох? – Бофранк подавил желание подняться. Даже если останки посоха и уцелели, что проку бежать и смотреть на них среди ночи? Нет, довольно, довольно вина. Он посмотрел на еду – порезанные вдоль белые зубчики чеснока лежали среди багрового соуса, словно выбитые человеческие зубы… Как все гадко!

– Посох сохранен послушниками, и завтра я покажу его вам.

– А молодой Пост…

– Патс. Рос Патс.

– Да-да, молодой Патс. Чем он занимается?

– Помогает отцу. У них большая семья, солидное хозяйство, много скота. Для обоих семейств это была хорошая партия…

– Я смогу с ним встретиться?

– Конечно, завтра же.

– Утром он предлагал созвать ополчение, – мрачно сказал староста. – Пришел ко мне и потребовал. Ночные дозоры, факелы… Я запретил.

– Почему? Мне кажется, это разумно. – Бофранк повернулся к старосте. Тот поскреб рукой морщинистое толстое лицо.

– Вот вы – человек военный, государственный, – задумчиво сказал он. – Знаете, наверно, такое, чего нам не положено или по скудоумию нашему недоступно. Затем мы и отписали герцогу, хотя попервоначалу не хотели. А теперь вижу – правильно написали, вот вы здесь, и уже думать заставили… Но не все хорошо, что по-вашему. Понимаю парня, у него суженую убили, голову отрезали. Но что сделать-то? Нас, вояк, – раз, два и обчелся, гарды и чирре, ну, еще человек пять, кто в солдатах был. Остальное – фермеры да молодежь, что пики в руках не держали, им это в игру! Да и тех негусто. Поселок-то наш – одно название, что поселок, а по дворам давно пора его из реестра… Не можем мы ночью, с факелами да в дозор, хире прима-конестабль. И не только потому. Думаете, не говорил я с людьми? Говорил, с уважаемыми говорил: с чирре тем же, с хире Дилли, с хире Эннарденом, что отец убиенной, с другими… Боятся люди. Боятся, потому как думают – не человек это вовсе. Не человек, – повторил староста тихим шепотом. – А против не человека что же с факелом да со старой пикой? Если уж брассе Зиммера, слугу своего, господь не уберег… Да Рос-то, он не успокоился, хире прима-конестабль. Сказал, сам соберет, кто в добровольцы хочет, да вижу, не собрал никого. На улице-то, видите, темно да тихо. – Староста ткнул пальцем в сторону черного окна. – Нету ночных дозоров. Нету. А что неправильно сделал, то ругайте, может, по-вашему и переделаем…

Бофранку стало неловко – староста при глупости своей рассуждал во многом верно.

– Со своей стороны, я имею другую идею, – сказал священник. – Я слыхал, что в дне пути от нас, в Мальдельве, сейчас пребывает грейсфрате Броньолус, известный своими трудами о происках темных сил и способах борьбы с нею…

– Вы хотите пригласить Броньолуса? – Бофранк поднял брови. – Что ж… Если он согласится приехать, его присутствие может оказаться полезным. Я пока оставлю в стороне происки темных сил, но, как большой знаток забытых сект и редких культов, грейсфрате Броньолус будет мне в помощь.

– В таком случае я завтра же пошлю гонца в Мальдельве, – утвердительно кивнул староста.

Поднявшись, конестабль сказал:

– А я завтра же буду говорить с жителями сам. Спасибо вам за ужин, хириэль, он был замечателен. До свидания, фрате Корн. До свидания, хире Офлан.

– Позвольте, я провожу вас в комнату. – Толстуха поспешно поднялась, утирая с лица остатки слез. Шелестя платьями, она проследовала вперед и, держа в руке взятую с подставки сальную свечу, повела Бофранка по широкой лестнице вниз.

– Вот, – сказала хириэль Офлан, распахивая дверь.

Комната оказалась сносной, с большой кроватью под узким окном, закрытым ставней, с жарко пылающим очагом, с сундуком в углу, на котором Аксель уже сложил дорожные принадлежности хозяина, со столом и двумя массивными стульями.

– Если что понадобится – вот, дерните за шнурочек, – показала женщина. – Придет кто-нибудь из слуг.

Она еще некоторое время сновала по комнате с необычайным для столь крупного тела проворством, поправляла перины, подвигала стул, а напоследок поинтересовалась, нужен ли хире конестаблю ночной горшок. Бофранку эта мысль была противна, и он покачал головою – сделав большую ошибку, как выяснилось уже совсем скоро.

Выпитое вино дало о себе знать, когда конестабль уже почти задремал после обязательного принятия лечебных снадобий и настоев. Поворочавшись под толстой периной, он попробовал перележать позыв, но ничего не получалось. Пришлось на ощупь натягивать штаны и сапоги, причем проклятая свеча куда-то за пропала, а другой у Бофранка не имелось. Он, правда, подергал шнурок, но на зов никто не явился. Видимо, слуги спали. Поднимать шум, чтобы не стать завтрашним героем шуток здешней дворни, конестабль не желал и решил справиться самостоятельно.

Дверь комнаты выходила в коридор с укрепленным под самым потолком тусклым масляным светильником. Вряд ли он горел тут всякую ночь – очевидно, оставили зажженным ради удобств гостя. Из коридора имелся выход во внутренний двор. Уборная – это Бофранк заметил еще по приезде – по дурной провинциальной традиции помещалась именно там, и теперь, пробираясь к ней, конестабль пару раз натыкался на торчащие оглобли повозок, наступил на скользкую кучу отбросов, от которой с криком бросился перепуганный кот. В небе висела неожиданно яркая луна, сплошь покрытая, словно лишаями, неправильными пятнами, но свет ее был зыбок и беспомощен, создавая странные миражи и химеры и более мешая, нежели помогая.

Наконец он открыл шаткую дверцу уборной, откуда тут же шибануло густой вонью. Закрывать ее конестабль не стал, и не только для притока свежего воздуха – слабый лунный свет и без того еле освещал внутренность деревянного домика, а ненароком упасть в зловонную дыру Бофранк не желал.

Он расстегнул штаны, расставил ноги и стал мочиться. Упругая струя исправно била куда-то вниз, в булькающие и живущие своей омерзительной жизнью глубины отхожего места.

– Стойте так, хире, – сказал кто-то за спиной. – И не волнуйтесь, а то ваша рука дрогнет и вы ненароком обмочите штаны, а они из хорошей ткани. Право же, их будет жаль.

В более глупую ситуацию Бофранк еще не попадал. Он продолжал мочиться, судорожно перебирая возможные варианты своего спасения. В том, что его сейчас прикончат, конестабль ничуть не сомневался – чего же еще может хотеть от чиновника из столицы ночной незнакомец, врасплох заставший его в уборной?

– Пистолет трогать не надо. Продолжайте свое дело и слушайте, я не собираюсь причинять вам зла.

Пистолет. В самом деле, хитрая машинка, снаряженная на два выстрела черным пахучим порохом и свинцовыми пулями. Но он висел слишком далеко на спине, Бофранк сам передвинул туда кожаный чехол, когда собирался расстегнуть штаны…

Судя по голосу, говорящий был молодым еще человеком с правильной, грамотной речью, не деревенщина-дуболом, который пришел обрезать кошелек, предварительно стукнув его обладателя колотушкой по затылку… Как он проник во двор дома старосты? Или он живет тут? Работник?

Мысли метались под черепным сводом конестабля, а проклятая струя все не кончалась, словно почки с мочевым пузырем взялись переработать для своих нужд все соки тела.

– Ваш приезд, хире, был неожиданностью, – рассудительно толковал незнакомец за спиной. – А неожиданности вообще противны человеческой натуре, хире конестабль, и человек делает все, чтобы их предупредить. Вы ведь согласны со мной?

– Согласен, – сказал Бофранк, стараясь, чтобы его голос не выдал ни растерянности, ни испуга.

– Вы сразу показались мне рассудительным и достойным человеком, хире. Поэтому завтра утром вы соберетесь и уедете обратно. Мы не просим вас ехать тотчас же, на дорогах у нас шалят, и даже сам прима-конестабль самого герцога может оказаться обыкновенной жертвой разбойников.

– Вы угрожаете мне?

– Вы ничего не понимаете, хире. Я вас спасаю.

Голос умолк, и Бофранк решил было, что таинственный собеседник покинул его, но тот продолжил тихо и напевно:

Послышались тихие шаги, хлюпающие по грязи, и Бофранк удивился, как он не услышал их приближения. Тем временем организм завершил свои отправления, и конестабль, наконец, смог застегнуть штаны, взять в руку пистолет и покинуть вонючую уборную. Но догонять было уже некого, а может, давешний собеседник спрятался – в черной тени сараев, или согнанных к забору повозок, или поленницы… Прятался и улыбался, как улыбался бы и сам Бофранк, доведись ему обнаружить кого-то столь важного в столь глупом положении. И что это за стихи о кошке? Наговор?

Таращась во тьму, Бофранк, тем не менее, обошел двор и только тогда вернулся в дом. И только там, ворочаясь в постели под жаркой периной, сообразил, что голос – низкий, густой, с хрипотцой, – все же был женским.