Читать книгу Андрей Рублев - Юрий Галинский - Страница 1

Почти весь день Андрейка провел в церкви Иоанна Лествичника у икон и фресок, которые расписывала при великом князе Московском Симеоне Гордом и митрополите Феогносте артель русских живописцев.

«Как несхожи, как отличны их росписи от тех, что в то же время рисовали в Успенском соборе грек Гойтан и его ученики!.. – думал он. – Отчего у гречинов ангелы, и пророки, и праотцы повернуты друг к другу, изгибаются, одежда, будто по ветру, вьется? У наших же недвижны, глядят прямо, вроде бы на тебя смотрят. Только лики добрее, чем в Успении расписаны. А краски… У Гойтана серо-синие да розово-зеленые, переходы между ними неприметны. У наших – красные, коричневые, алые, выделяются на златом или синем поле… А как лучше? Сказывают, в Новгороде Великом искусный гречин по прозвищу Феофан объявился, рисует дивно. От бы поглядеть!..»

Раздумывая над этим, Андрейка направлялся к Фроловским воротам на выход из Кремля, когда его окликнул брат Иван. Старший еще издали узнал меньшого. При ходьбе Андрейка почти не сгибал колени, ноги выбрасывал в стороны, сильно размахивал руками. Бывало, станет Иван в шутку подражать его походке – у домашних от смеха слезы на глазах выступают.

Старший молча кивнул отроку, едва улыбнулся уголками плотно сжатого рта. Он был хмур, расстроен. В доме гостя сурожского Елферьева, откуда шел Иван, беда. Купца уже с месяц не было в Москве – уехал в Орду торговать; среди товаров несколько кольчуг работы оружейников Рублевых. И вот весть печальная: убили будто бы ордынцы гостя сурожского в Булгарах. Елферьев приходился Рублевым кумом – был крестным Андрейке, сбывал сработанные ими товары в Сарае и Кафе. По совету именитого купца многие московские бояре облачались перед боем в их кольчуги. Андрейка, когда Иван рассказал ему о гибели благодетеля, поскучнел сразу, отвернулся – не хотел, чтобы брат видел слезинки, набежавшие на глаза. Но на этот раз молодой оружейник, который посмеивался обычно над жалостливым отроком – тот уходил со двора, когда кололи кабана, разделял огорчение меньшого. Привлек к себе, крепко обнял за плечи.

Братья покинули Кремль, стали спускаться к Москве-реке, но тут с Пожарской площади неожиданно послышались шум, крики. Вмиг среди горожан разнесся слух: «Великий князь с Москвы отъезжает!..» Рублевы бросились вверх по Варьской улице…

По обочинам Переяславской дороги, что начиналась сразу за Богоявленским монастырем, расположенным непоодаль от Кремля, пестря разноцветными одеждами, толпился московский люд. Над городом, расцветив багрянцем купола церквей, горел закат. Светилось всеми красками радуги облачное небо.

Великий князь покидал Москву… Прошло всего два года после Куликовской битвы, в которой был разгромлен Мамай. И вдруг новая напасть. Узнав, что на стольный град нежданно-негаданно идут тумены ордынского хана Тохтамыша, Дмитрий Иванович созвал Боярскую думу. Долго спорили: что делать? Наконец решили: Москву оборонять, но великий князь пусть отъедет на север в Кострому и там собирает полки…

Из ворот Никольской башни чередой выезжали всадники. С арки равнодушно глядел им в спины Николай Чудотворец. Большая икона с ликом святого и негасимой лампадой под ним была видна издалека. Бабы крестились на образ, вздыхая, утирали слезы, мужики хмурились, молчали. Притихли даже ребятишки, не бежали следом за воинами. Лишь нищие, тряся лохмотьями, выставляли напоказ шрамы и язвы, просили гнусавыми голосами милостыню и, рискуя быть задавленными копытами коней, выскакивали с протянутыми руками на дорогу. Но рослые, плечистые княжеские дружинники на выхоленных, сильных лошадях, не обращая на них внимания, проезжали мимо.

– Ну и молодцы! – раздался в толпе чей-то восхищенный возглас.

– Еще б! На княжьем корме всякий таким станет, – заметил Иван Рублев. Похлопав по плечу соседа, озорно улыбнулся большими голубыми глазами, добавил: – Ты тоже.

Вокруг засмеялись: уж очень неказист и мал ростом был тот.

– Да… За них не опасайся – всюды сухими из воды выйдут. В мамайщину себя не обделили. Коней, быков да еще тех чудищ с горбами – запамятовал, как и зовутся, – сколько им досталось!

– Вельблуды, что ль? – подсказал пожилой узколицый купец в поярковом колпаке.

– Во-во! – обрадованно воскликнул молодой оружейник. – Я и говорю: те, что вельми блудят. Верно, девоньки?..

Подмигнув окружающим, обхватил за округлые плечи стоящих впереди двух девок в пестрых бязевых сарафанах с накидками. Те вспыхнули сквозь румяна, покачали укоризненно головами с длинными, распущенными чуть не до талии волосами, отодвинулись подальше.

– Фу, охальник! Хоть бы посоромился! – набросилась на Ивана рябая баба, одетая в зеленую с синей клеткой паневу (она тут же торговала пирогами с ягодной начинкой).

– А я ж ничего… – скорчил удивленную мину оружейник, и снова розовощекое скуластое лицо его расплылось в веселой улыбке.

– Что верно, то верно, – бурчал пожилой купец. – Был и я в Куликовскую сечу. Князевым людям все наилучшее досталось. Кто головы сложил, а кто и нажил.

– Зато и бились-то они как! – возразил кто-то.

– Не сами ж. Куды они без нас! – заметил другой.

– Оно всегда так: кому полтина, кому ни алтына, – вздохнул старик с медной серьгой в ухе.

– Что ж теперь будет? Князь-батюшка отъезжает, а мы как? – растерянно протянула девка в бязевом сарафане.

– Так и будем, Машенька. А может, Дашенька? – снова приблизился к ним Иван. – За ветром в поле не угонишься.

– Да ну тебя! – вдруг рассердилась она – и к подруге: – Чего пристает?!

Парень не ожидал, невольно попятился; про себя подумал: «Красна девка, хоть и занозиста. И впрямь бы познакомиться…»

– Бают, Митрий Иваныч хотел против татар выступить, так люди великие на Думе не поддержали.

– Ну и пес с ними! Нас бы кликнул – мы свой город всегда от врага обороняли.

– Сказывают, оставил-де великий князь Федора Свибла осадным воеводой, сам же на полночь едет полки собирать.

– Эээ… Не верь выезду, верь приезду. Не дело оно, что Митрий Иваныч стольную бросает.

– Как же с ордынцами, когда сюда пригонят, сами, что ль, управимся? – взволнованно спросил Андрейка, нахлобучивая на белесые брови суконный колпак.

– Много князьям и боярам до тебя дела! – хмуро бросил какой-то слободской, видимо, серебряник. В руке у него дымились длинные щипцы для держания тиглей – так с ними только что и выбежал из мастерской.

– Батюшки мои! Сохрани, Господи! – всплеснула руками в стеклянных браслетах толстая баба, когда мимо стали проезжать последние ряды княжеских дружинников. Закрестилась, запричитала. Следом заголосили другие…

Но вот прогрохотали и скрылись из виду возы, груженные оружием и доспехами воинов. Стала оседать потревоженная копытами и колесами пыль.

Молча разошлись горожане. Дорога почти полностью опустела, лишь кое-где виднелись силуэты людей.

– Пошли, Андрейка, – позвал Иван; у обочины только и остались они двое.

Отрок не ответил, закусив губу, глядел куда-то вдаль.

Перед его глазами, будто вчера это было, стоял тот светлый, погожий октябрьский день. Андрейка среди тысячной толпы ликующего московского люда встречал тогда победоносную русскую рать, что возвращалась с Куликова поля. Ветер осыпал многоцветным ковром листья с деревьев, и казалось, что это встречавшие расстилают его под ноги своим спасителям. Воины запрудили всю Всехсвятскую улицу от Покровского монастыря до Кремля, а по Коломенской дороге к Яузе-реке пылили и пылили обозы. Следом за Дмитрием Донским и Владимиром Храбрым ехали князья и дружинники, шли ополченцы. Обветренные, загорелые, с усталыми лицами, на многих окровавленные повязки. На возах и арбах, в которые были запряжены лошади, быки, диковинные верблюды, везли тяжелораненых и добычу…

– О чем замыслился, браток? – положил Иван руку на плечо отрока.

– Как же оно так? – резко повернулся к нему Андрейка. – Побили ведь ордынцев два года назад в мамайщину! Откуда же они снова взялись?

– Не кручинься, паря, – привлек его к себе молодой оружейник, – Москва – она, брат, как крица, не сломишь! Ну, пошли, ужо достанется нам от матушки, небось, волнуется.

Пройдя по Никольской к Кремлю, они на перекрестке свернули налево и зашагали узкой улочкой, прозванной Богоявленской, одноименно с монастырем, что был основан на ней почти сто лет назад греческими монахами. Вскоре пересекли Ильинку и Всехсвятскую и, оставив сбоку болотистое, сплошь испещренное водоотводными канавами Зарядье, вышли на Варьскую улицу.

Дорогой не разговаривали. Иван, не в характере которого было долго унывать, раздумывал над тем, что будь он один, то не преминул бы проследить, где живет приглянувшаяся ему девка. Андрейка хмурился, сердито шмыгал носом. Отъезд великого князя из Москвы тяжело подействовал на впечатлительного парнишку… Он рос в годы первых победных ратей с татарами, гордился своим городом, земляками – московскими воинами и, конечно, князем Дмитрием Ивановичем. Как многие из его сверстников, Андрейка был грамотен – в те годы обучениe письму, чтению и даже счету начиналось с семи лет и было делом нередким. Но если для большинства вся наука заканчивалась «Часословом», «Псалтырью» да умением нацарапать несколько слов писалом на бересте, то для него это было лишь началом. Отрок много читал, особенно увлекался книгами о прошлом. «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве», «Повесть о взятии Цареграда фрягами» и другие – Андрейка прочел их в Чудовом монастыре, где было собрано при митрополите Алексии множество книг русских, болгарских, византийских, сербских писателей.

Времена Киевской Руси, походы на печенегов, половцев, Цареград, междоусобицы, распад единой державы на уделы, нашествие Батыя, одичание князей… И, наконец, возвышение Москвы!..

Когда Андрейка начинал рассказывать, родные, знакомые и просто случайные люди слушали его не перебивая, хотя многие годились ему в деды.

Но еще больше отрок любил рисовать. Углем на бересте, мелом на доске рисовал он с детства. С годами появились изображения ангелов и угодников, более или менее удачно скопированных со стенных росписей-фресок и икон, картины из жизни: зимний торг на Москве-реке, осада Твери московскими полками…

Отец и старший брат Иван – оружейники, мастера кольчужной брони – сердились поначалу на парнишку, считали, что он отлынивает от дела, кормящего семью. К тому же другой живописи, кроме церковной – икон и фресок, на Руси не признавали, рисовать можно было только образы Господни, ангелов и святых. А это требовало большого умельства и благословения духовных иерархов.

Андрейку, однако, властно звало свое, не помогали ни уговоры, ни порка. Когда удавалось, убегал из дому, чтобы порисовать в одиночестве или встретиться со знакомым чернецом, учеником иконописца Спасского монастыря. как-то, раздобыв у него левкаса-грунта и красок, отрок нарисовал на куске холста сцену из Куликовской битвы. Великий князь Дмитрий Иванович в одежде простого воина дерется с татарами. Высоко вознесен длинный тяжелый меч, кажется, сейчас он опустится на голову съежившегося ордынца!..

Когда через кума Елферьева картину показали отцу Макарию, старцу Чудовой обители, тот долго не выпускал холста из рук. Дивясь необычайному сходству с Дмитрием Донским, с изображением сечи, несколько раз повторил задумчиво:

– Дар сие у него великий! Дар!..

– Ну что ж, быть значит по тому – решили отец с матерью. – На Николин день отдадим Андрейку в Чудов монастырь к отцу Макарию в послушники.

И тут Андрейкино сердце вздрогнуло, зачастило… Был он парнишка живой, бойкий, со сверстниками в любом мальчишечьем деле мог потягаться: быстрее других на сосну взлезть, в лапту поиграть или метко попасть в цель из подаренного братом Иваном татарского лука. А теперь прощай все это… Да еще Иван жару поддал. Не любил духовной братии, а здесь на тебе: Андрейка в монахи намерился… Стал над меньшим язвить да подтрунивать – может, передумает… Тогда отец с матерью на молодца напустились: не он, Андрейка, первый, не он последний. Дело сие богоугодно, да и сын будет пристроен до самого смертного часа…

Получив родительское благословение, отрок целые дни проводил в Чудовом монастыре, в соборах и церквах – учился строгать липовые доски, мастерить рамы, растирать краски, накладывать грунт-левкас, подолгу простаивал у икон и фресок.

– Будто одержимый! – вздыхала мать, глядя на похудевшего, осунувшегося сына.

– Чему дивиться: ест пятое через десятое, ни в доме, ни в слободе не бывает! – сердился отец.

– И чего ты, Андрейка, так прихватился? Иль, может, за одно лето самого Гойтана-грека выше стать хочешь? – не без ехидства увещевал его брат.

Отрок молчал, иногда огрызался – и продолжал свое…