Читать книгу Платон и Дарья - Юрий Павлович Васянин - Страница 1

Пролог

Над зубчатым лесом медленно поднималось расплавленное солнце. Оно встало еще низко, но уже установилась непереносимая жара. С самого утра солнце палило безжалостно.  Землю накрыл нестерпимый зной, дальний лес окутало сизой дымкой. Асфальт и лес покрылись тонким слоем пыли. По синему небу ползли обтрепанные ветром редкие тучки.

Автомобиль стремительно летел по грунтовой дороге, свившейся серпантином среди зеленых холмов, оставляя за собой длинный шлейф серой пыли. Яркие солнечные лучи светили сквозь пыльное стекло, ослепляя  глаза Платона и Павла Перелыгиных. Мимо проносились села, поля, леса, реки и мосты. Все краски природы врывались в раскрытое окно автомобиля. Лето было в самом разгаре.

Когда Павел увидел рядом с дорогой зеленое поле, он невольно воскликнул:

– Смотри, отец, какая яркая трава. Я ничего подобного не видел.

– Да, очень зеленая трава – подавив вздох, согласился отец.

Трава действительно была невероятно сочной, но Платон видел перед своими глазами совсем иную картину –  свою прошлую жизнь в Старом Хуторе.

Прошло почти полвека, после того как Платон покинул родные места, а он помнил каждое дерево, каждый поворот дороги.  У самого края дороги стояла старая поникшая липа, которую двумя руками не обхватишь. Пустой ствол развалился пополам, а  засохшие верхушки дерева склонились к самой земле. Раньше под ее широкой кроной скрывались от жарких лучей солнца.

“И у деревьев как у людей: рождение, молодость, старость”  –  подумал Платон Семенович.

До Старого Хутора осталось уже рукой подать. Справа поле, а за ним лес, в который Платон с отцом ходил в молодости  на охоту. Здесь один раз его отец упустил целое стадо кабанов. После нескольких часов ожидания в засаде  из кустов выскочил кабан, Семен Алексеевич выстрелил и промахнулся. Вдруг на поляну выскочило еще несколько кабанов, преследуемых собаками. Пока растерянный Семен перезаряжал свое ружье, лесные животные, проскочив  мимо его, исчезли в густом лесу. Собаки, устремившись за ними, вскоре вернулись обратно и недовольно заскулили. Платону стало смешно.

Отец развел руками:

– Целое стадо пробежало, а я с пустыми руками остался. Ты в хуторе никому  не говори – засмеют.

Слева пролетела старая каменная гряда. Раньше на этом месте добывали природный камень для строительства церкви в Старом Хуторе. Отец рассказывал, как над ним однажды подшутили казаки, когда он уснул на телеге с камнями по дороге от каменной гряды к хутору – они развернули его лошадь с телегой в обратную сторону. После того как отец проснулся, он сразу же погнал свою лошадь к хутору, как ему думалось, но смех попавших навстречу казаков с нагруженными телегами, привел его в  замешательство.

– Ты зачем паря камни в каменоломню везешь? –  спросили казаки и дружно загоготали.

Жара томила. Воспоминания о родителях кольнули сердце как иголками.  Острая боль не проходила. Павел заметил, что отец переменился в лице. Стало особенно заметно, что бывалый казак уже постарел, поседел весь.

– Что с тобой, тебе плохо?

Платон Семенович, проговорил, побледнев:

– Останови автомобиль, я отдышусь.

Автомобиль  съехал на обочину дороги. Платон открыл дверцу, поставил ноги на землю и уронил седую голову на грудь. Утренний зной беспощадно палил землю. Жара – будто пламя пышет. Высоко в небе ласточки острыми крыльями рисовали узоры.

Павел вышел из автомобиля, подошел к отцу и дрогнувшим голосом промолвил:

– Первый раз тебя таким вижу.

Платон Семенович медленно поднялся с места:

– Значит, редко видимся. Передохнем немного, мне что-то  мне грудь сдавило.

Вдруг он покачнулся, сын, подхватив его под руку, участливо спросил:

– Ты себя хорошо чувствуешь?

Отец взволновано поглядел на сына:

– Павел, мне было чуть больше двадцати лет, когда я потерял своих родных. Как я скучаю о них, если бы ты знал. Хоть бы один день, хоть бы один час побыть с ними. Я почти  уже не помню их лица. У меня не сохранилось ни одной их фотографии.

– Ты мне говорил об этом. Они на пожаре сгорели. Но ты мне почти ничего не рассказывал о своих родителях, поэтому я мало чего о них знаю.

– А ты не очень интересовался ими, Павел – в голосе отца прозвучала легкая обида.

– Справедливое замечание, но все-таки расскажи как-нибудь мне о них. Я только знаю, что ты их рано потерял. Извини, но так получилось: ты мне ничего не рассказывал, а я ни о чем не спрашивал тебя.

 Платон Семенович едва заметно улыбнулся:

– Поехали, мне уже лучше стало.

– Когда вернемся домой, сходи к своему врачу – твердо попросил Павел.

В десять утра автомобиль выскочил на плоскогорье. В середине лощины раскинулось заново отстроенное село. Людей на улице почти не было видно – попрятались от жары. На горе высилась серая церковь, построенная в позднем классическом стиле. Вернее то, что от нее осталось. Теперь в ней размещался, склад. Рядом с ней из-под земли бил незамерзающий прозрачный родник, звонко убегавший вниз по глубокому оврагу. Родник пробился сразу же после того, как на купол установили крест. Позади церкви виднелись остатки Старого Хутора. Взору предстали несколько разбитых срубов и одинокий столб от ворот Чернавиных. А там где раньше были поля казаков, теперь росла колхозная пшеница. Желтое поле разделяла пополам грунтовая дорога, уходящая далеко за горизонт. Между лесом и хутором протекала узкая река. На высоком берегу высился грациозный серо-белый утес. Он был красив и загадочен. Обугленные остатки домов и стропил говорили о прокатившейся здесь Гражданской войне.

– Здесь остановись, Павел – приглушенно попросил отец и, прищурив глаза, посмотрел на плоскогорье, словно что-то припоминая.

Скрипнули тормоза, они вышли из автомобиля. Горячий ветер принес  горький запах полыни, в воздух поднялось белое облако одуванчиков. От жары тело Платона отяжелело.

Встав лицом к поруганной церкви, отец, перекрестившись, возвысил голос:

– Простите меня, братцы. Я вас всех помню, никогда не забуду. Вы настоящими были казаками.

Павел удивленно спросил отца:

– Какие казаки, отец? Ты мне ничего об этом не рассказывал.

– Не рассказывал, значит, так нужно было. Меньше знаешь – лучше спать будешь. Принеси-ка мне сверток из автомобиля – понизил голос отец.

Павел принес длинный сверток. Старик развернул его, достал старую шашку с потертой рукоятью и серую поношенную папаху, которую тут же натянул на голову Павла.

– Повторяй за мной слова казачьей присяги. Я, Перелыгин Павел Платонович, обещаюсь и клянусь честью казака перед Богом…верно служить, не щадя живота своего до последней капли крови…обещаю быть честным,  храбрым, и не нарушать своей клятвы…в чем мне поможет мне Бог…

Платон слово в слово повторил за отцом клятву. Отец, протянул шашку лежащую на его крепких ладонях и строгим голосом, не допускающим никаких возражений, сказал:

– Целуй!

– Я тебя не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?

Павел смутившись, недоуменно уставился на отца, но спорить, не стал. Он взял в руки шашку и прикоснулся губами к отполированному металлу. Шашка была изумительной работы: рукоять в позолоте ножны в серебре.

– Мы от казаков повелись, Павел. По казачьей традиции я должен передать тебе свою шашку – сказал отец и протянул руку в сторону  –  Погляди туда – это бывший казачий хутор.

– Хорошо, отец – растерянно произнес Павел.

– Теперь ты стал казаком. Я все же надеюсь, что когда-нибудь еще возродится казачество. Дух казачий не может погибнуть. Только  будет ли оно таким, каким было? Если я не доживу до этого времени – ты доживешь – сказал отец и немного помолчав, тихо добавил:

– Принеси крест и лопату из багажника.

Павел вытащил из автомобиля лопату, деревянный крест с мраморной табличкой и медленно прочитал:

– Казакам, отдавшим жизнь за веру и отечество.

– Мне кажется, девиз звучит иначе. За веру, за царя и отечество.

– Увы, казаки за царя сражаться не стали.

Они установили крест и обложили его камнями.

– Деревянный – сгниет быстро.

– Если устоит – ты заменишь – старый казак вытер пот со лба ладонью – Спите спокойно казаки. Поехали на утес Павел.

Автомобиль проскочил через новое село и остановился на крутом берегу реки, где сплелся ковер из засохших ромашек. Трава на утесе почти выгорела от долгой засухи. Отец с сыном, хлопнув дверьми, вышли из автомобиля.

– Какая красота, отец! –  с нескрываемым восхищением сказал Павел, стоя на утесе.

– На реке вся жизнь казаков прошла. Молодежь любила коротать часы на утесе. Иногда здесь часами просиживали до самого рассвета.

– Как же здесь хорошо.

– Почти пятьдесят лет прошло, а все осталось, как было. И эти две сосны на утесе тоже росли. Только этой беседки не было – произнес отец и с сожалением добавил –  Но здесь нет главного. Нет казачьего хутора и нет казаков, которые тут жили.

Он провел рукой по шершавому стволу дерева.

– Выросли барышни – даже не узнаешь. Пойдем к реке, умоемся после дороги.

– Пошли.

– Иди впереди, я за тобой тихонечко пойду.

Старик осторожно спустился к реке и остановился на самом краю берега. Вода не приносила прохлады, она была как парное молоко. Тихое течение было незаметным. В ровной глади реки как в зеркале отражалось небо и солнце. По гранитным камням утеса мельтешили солнечные блики. Вдруг перед  глазами одна за другой начали вставать картины из далекой юности. За несколько секунд одним мигом пролетела прошлая жизнь в Старом Хуторе. Ему вспомнились голосистые девки, чубатые молодцы и бородатые деды и, конечно же, его любимая Дарья. Ее образ то и дело всплывал перед думным взором казака. Она явилась ему настолько явственно, что он даже вскрикнул:

– Дарья!

– Какая Дарья? – Павел опять недоуменно поглядел на отца.

Платон Семенович достал из кармана письмо, подал Павлу:

– Я тебе ничего не мог сказать раньше. Дарья была моей первой женой. Я не смог вытравить память о ней. Прочитай письмо, я очки дома оставил.

Павел  вслух прочитал короткое письмо:

– “Здравствуй дорогой, Платон! Я тебя всю жизнь искала и  только совсем недавно нашла тебя на Урале, чему несказанно  обрадовалась. Наша жизнь друг без друга прошла быстро. Пятьдесят лет пролетели одним мигом.

Когда ты меня отправил со станции Мысовой, я еще долго болела и пришла в себя  только во Владивостоке, куда санитарный поезд пришел из-за переполненности госпиталей в Чите.

Во Владивостоке меня охватил дикий  ужас, когда я поняла, что мы можем больше никогда не увидеться. Если бы ты знал, как я плакала, оказавшись на берегу Тихого океана. Возвратиться в Читу я уже не смогла. Проклятая Гражданская война  навсегда разлучила нас с тобой. Я часто вспоминаю то  время. Как мы смогли  выжить – до сих пор не понимаю. 

Я долгое время ждала тебя во Владивостоке, потому что всем сердцем  чувствовала, что ты остался жив, а потом уехала через Корею в Китай, где работала на текстильной фабрике, а затем  в Австралию, где в настоящее время и проживаю в казачьей общине. Мне очень хочется, чтобы мы встретились. Эта встреча очень важна для нас обоих. Надеюсь, что ты мне ответишь. Я буду ждать твоей вести…”

– Как мы смогли выжить – повторил вслух Платон слова Дарьи, а про себя промолвил –

“Прости меня Дарья, но судьба обвенчала меня с другой женщиной. Мне очень жаль, что ты тогда не нашлась в Чите. Я рад, что ты помнишь обо мне в чужой стране. Возвращайся  скорей на родину”.

Сквозь нежно-зеленую хвою сияло июльское солнце.  Ветер угнал за горизонт последние  тучки. Высоко в безоблачном небе парил коршун, высматривая себе добычу. Вдруг к нему подлетел черный ворон и стал яростно нападать на него. Он бил его крыльями, когтями, клювом. Ворон защищал  свой выводок,  который находился на крупных ветвях тополя. Но коршун, плавно спланировал вниз, пролетел немного вперед, камнем кинулся к дереву, схватил когтями на верхушке тополя маленького вороненка и исчез с ним в темном лесу,  растворившись среди деревьев.

– Отец, прошел всего лишь год, как умерла мама. Я не хочу, чтобы ты встретился с Дарьей. Память о матери мне очень дорога. Ты должен помнить о ней. Вы с ней встретились в госпитале во время гражданской войны. Она выходила тебя и спасла от смерти – запинаясь, с жаром проговорил сын.

– Елизавета мне дорога, Павел, но с Дарьей почти пятьдесят лет назад мы обвенчались в церкви. Ты должен понять меня. На Земле живет женщина, которую я сильно любил. Я все время испытывал невыносимую тоску по ней. Иногда хотелось даже кричать в пустоту – тихо, но внятно сказал отец.

– Давай пока оставим в стороне  этот вопрос – робко предложил Павел.

– Хорошо – подавив вздох, согласился отец и спросил, не отрывая глаз от реки – Может быть, покушаем?

– Я сейчас что-нибудь приготовлю – поспешно отозвался сын.

Павел быстро соорудил возле беседки  столик, выложив на него разнообразные продукты и бутылку водки. Отец наполнил водкой два небольших граненых стаканчика.

– Давай помянем добром братьев казаков.

И они не чокаясь, выпили до дна. Платон нарвал возле беседки белых ромашек, бережно положил на камень, где они часто сидели с Дарьей. Затем Платон Семенович вдруг выпрямился и начал читать стихи:

Эти дни не могут повторяться, -

Юность не вернется никогда.

И туманнее и реже снятся

Нам чудесные, жестокие года.

С каждым годом меньше очевидцев

Этих страшных легендарных дней.

Наше сердце приучилось биться

И спокойнее и глуше и ровней.

– Кто автор этих замечательных слов? – заинтересовано спросил Павел.

– Донской казак Николай Туроверов. Это Дарья в письме прислала – громко промолвил отец, прислонившись к шершавому затертому стволу старой сосны, и тихо добавил – Через месяц она в Ленинград приезжает.

– А что произошло с вами, отец?

Небо по-прежнему было чистым – ни одного облачка. Оно прямо сияло своей глубинной чистотой. Из голубой бездны  яркое солнышко заливало жаром сухую землю. Оно поднялось высоко и жгло так нестерпимо, что даже тень под деревом не спасала от жары. Подувший ветер не принес прохлады. Жар повис над развалинами хутора.

***

Платон Перелыгин получил довольно опасное ранение. Пуля прошла с жизненно важным органом, рядом с сердцем. Только чудом ему удалось выжить. Какое-то время он даже находился между жизнью и смертью. В его теле все время лихорадочно скакала температура. Кризис миновал лишь на третий день, но перед тем как ему очнуться, ему почудился родной голос Дарьи. Она, как будто вживую появилась рядом с ним. На этом фоне Перелыгин открыл глаза. Лежа в чистой постели, Платон утомленным взглядом окинул длинную переполненную ранеными казаками палату, потолок, стены. Кругом белели повязки с красными пятнами крови. Кто-то кричал от боли и, превозмогая боль, тихо сквозь зубы матерился. А кто-то метался в бреду и хрипел.

Воздух, настоянный на дурманящей смеси лекарств, гниющих ран и человеческой крови, не смотря на открытые форточки, был спертым, не выветривался, у Платона закружилась голова. В висках невыносимо стучала горячая кровь. Боль пронизывала все тело. Его глаза были такими же мутными, как и разворачивающийся за окном рассвет.

Вдруг он увидел над собой красивое девичье лицо.

– Где я – тихо спросил Платон.

Сестра в сером платье с красным крестом на груди склонилась над ним.

– Очнулся? В госпитале ты – грудным голосом сказала она – Ранили тебя. Сможешь идти?

– Смогу.

Память казака мгновенно прояснилась, в голове всплыли разрозненные картины последнего боя. Он взглянул на сестру милосердия и вздрогнул. Она сильно была похожа на его Дарью.

– Идите за мной, я вас перевяжу.

Платон проследовал за сестрой милосердия. Госпиталь блестел чистотой, все было вымыто, отдраено и выстирано. В перевязочном кабинете сестра начала потихоньку разматывать окровавленные бинты. В это момент сосредоточенные глаза девушки смотрели строго и твердо. И хотя она делала это очень осторожно, но Платон то и дело вскрикивал от боли. Платон крепко стиснул челюсти, чтобы не закричать от боли, однако иногда тихий стон все же прорывался сквозь плотно стиснутые зубы. Сняв бинт, девушка взяла в руки ланцет, точными движениями вскрыла рану, очистила ее от гноя и чем-то, обработав, стала забинтовывать.

– Как вас зовут?

– Елизавета.

– Мне лечиться долго придется? – спросил он, когда сестра закончила перебинтовывать.

– Доктор сказал, что до конца лета пробудете.

После перевязки сестра отвела казака в столовую. Перелыгин пообедал и вернулся обратно в палату. А там совсем дышать нечем. Кто-то наглухо запечатал окна. Платон с трудом распахнул форточку и в палату ворвался живительный воздух. Сквозь серые, тонкие шторы в палату пробились яркие солнечные лучи, от которых в сердце казака вспыхнула как будто новая жизнь. Она бодрящими токами прошла по всему телу, и самочувствие казака резко улучшилось.

В полдень Платон вышел из госпиталя, и едва не захлебнулся от свежего воздуха. Он пьянил как хорошее, многолетнее вино. Хотелось широко расправить грудь, глубоко вдохнуть, но из-за ранения внутри нестерпимо ныло, а в глазах мерк свет. Но все же казаку было радостно, что ему удалось избежать смерти и что он снова сможет увидеть свою любимую Дарью.

Платон одиноко побродил по зеленым дорожкам госпиталя и вернулся назад в палату, которая гудела как пчелиный улей. Кто-то неразборчиво и тревожно кричал в коридоре.

– Что случилось?

– Вспомнили царскую семью. Сегодня годовщина их гибели.

Надо здесь отметить, что когда началась европейская война Романова и ее дочери делали все, что от них зависело, чтобы спасти наибольшее количество раненых и больных. В самом начале войны Александра Федоровна, Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна окончили фельдшерские курсы княжны Гедройц, и стали служить в госпитале простыми сестрами милосердия. Нужно было иметь чистые сердца и души, чтобы отважиться на такой благородный поступок. Такими качествами могут обладать только глубоко верующие люди. А именно такими и были Романовы. Но их доброе дело не ограничивалось лишь этим. Царская семья жертвовала личные сбережения на содержание лазаретов, госпиталей и санитарных поездов. Александра Федоровна проявив хорошие, организаторские способности сумела организовать работу свыше восьмидесяти лазаретов и госпиталей. И то же время она создала двадцать санитарных поездов, которые ежедневно вывозили с западного фронта тысячи раненых солдат и офицеров. Романовы отдали под госпитали даже дворцы, расположенные в Царском Селе, Павловске, Красном Селе и Гатчине. В этом добром деле Александра Федоровна показала себя прекрасным руководителем, а вместе с великими княжнами еще и способной сестрой милосердия. Романовы участвовали в самых сложных операциях, помогая хирургам оперировать и чистить раны от гноя. Они не гнушались никакой работы, и всякое дело исполняли с особым усердием. Им несколько раз делалось  плохо от дурно пахнущих лекарств и страшных гнилых ран. Одна из великих княжон однажды даже в обморок упала. Но, не смотря ни на что, они продолжили самоотверженно присутствовать на операциях. После тяжелых операций государыня как могла, утешала раненых за их жен и матерей. За тех же, кто умирал на ее руках, она молилась на их могилах и спасала их души своими горькими слезами. И хотя великие княжны были царских кровей, но по сути это самые обыкновенные девушки. Романовы спасли жизнь многим солдатам и офицерам.

Через короткое время общий суматошный крик стих. Все успокоились, остались только следы былого раздражения. Полилась тихая спокойная речь.

– В Царском Селе у меня великая княжна Ольга Николаевна присутствовала на операции.

– У меня Татьяна Николаевна была.

– А меня сама государыня помогала оперировать.

– С ними и боль не боль была.

Неожиданно разговор принял другое направление.

– До чего ж довел Россию Романов.

– Ну не скажи государь правил разумно и правдиво. Разве он устроил эту жизнь? А где чиновники, где генералы были?

– Но что теперь будет с Россией?

– Здесь не надо быть пророком, чтобы предсказать, что добром это не кончится. Народ столько лет пребывал под самодержавием, что переполнился лютой ненавистью.

– Рано еще хоронить Россию-матушку.

– Но без царя – не будет и казаков. Нам что уготована одна судьба?

– Ну, ты сказал! Казакам от  царей крепко доставалось. Царь Петр подчиняя себе волю казаков, залил кровью и слезами донскую землю. Казаков вешали, рубили, стреляли. Тогда множество городков сожгли. Цари сломили казачью волю, слепили из них слепых воинов. Они забыли, что казак, это, прежде всего воля.

– А сколько кровушки казачьей пролилось в восстаниях против царей: Булавин, Разин, Пугачев. Нет такой посуды, чтобы  измерить казачью кровь.

– И в то же время цари даровали казакам много благ, наделили хорошими землями. Казаки единственные кому разрешалось не кланяться и не ломать папахи перед царями.

– Землей наделили? А что мы не заслужили ее? Что-то не было желающих бросать родные места, осваивать дикие земли и подвергать себя опасности. Сколько голов мы положили за эти земли и за отечество – не сосчитать.

– Житье собачье, зато слава казачья!

– Не то думаете и не то  говорите казаки. Запомните накрепко мои слова: без царя не будет и казаков. Зачешете потом свои тупые затылки, если они у вас целыми останутся.

– Вот пристал как степной репей.

– Не трусись! Береженого Бог бережет, а казака сабля!

– Да мы и так уже пропали. Нам  никогда не простят девятьсот пятого года.

– Если у власти останутся большевики, тогда точно пропадем. Они давно обещали извести нас.

– А причем тут они? Нам Бог завещал жить по-казачьи, а по-другому нам и не жить.

– А может ничего страшного не произойдет? Может, и мы  по-новому заживем?

– Не думаю, что нам солнышко будет по-другому светить.

Постепенно разговор сошел на нет. Раненые занялись кто чем. Одни играли в шашки, в карты, травили анекдоты,  чинили одежду или обувь. Другие стриглись, брились, писали письма или просто лежали на кровати, уставившись отрешенными глазами в белый потолок. Картина была самая мирная, если бы не перебинтованные раны и кровь на бинтах. Это быстро напоминало о проходившей на Урале гражданской войне.

Платону ничего не хотелось делать, тянуло просто лечь на больничную койку и забыться. Но вдруг ему подумалось, что неплохо было бы написать письма своим родителям и Дарье Чернавиной. Извелись наверное они не получая от него никаких вестей.

– У тебя нет пера, чернил и бумаги? – спросил он соседа.

– Зачем тебе?

– Письма хочу написать.

Сосед вытащил из прикроватной тумбочки все, что Платон спросил и казак, макнув перо в чернильницу, начал писать письма. И хотя он старательно выводил строчки, но они все равно выходили кособокими и разными по шрифту. На написание писем у Перелыгина ушло много времени. Приходилось долго раздумывать над каждым словом и предложением. Платону хотелось, чтобы письма получились яркими и теплыми.

Перелыгин отложил ручку в сторону и пробежал глазами по тексту письма к Дарье:

“Здравствуй, дорогая Дарья! Я получил ранение. Только ты ни о чем не  беспокойся, все уже позади. Сейчас я чувствую себя  намного лучше. Но до конца лета  придется провести время  в госпитале. После излечения меня командируют домой для восстановления здоровья. Я извещу тебя о примерной дате отъезда и приезда. Очень хочется тебя увидеть…”

Когда Платон закончил перечитывать письмо к Дарье, перед его глазами всплыло ее печальное лицо. Ему вспомнился последний день перед его отъездом из Старого Хутора. Погода в тот денек стояла тихая, теплая, поэтому молодые люди несколько часов провели на реке под тенистым утесом. Чуть приподнятый, мелодичный голос девушки тогда звучал спокойно. Это придавало особый блеск ее словам. При вспоминании любимого образа девушки Платона невольно повлекло в родной хутор. Как день без солнышка прожить не может, так и Перелыгин без милой жить не мог. Стосковался казак по Дарье, о чем он и писал в своем письме к ней. И хотя между ними никогда не было произнесено ни одного слова о любви, но они и без всяких слов знали, что очень любят друг друга.

“Скорей бы увидеть милый лик девушки” – с нежностью и отчаянием подумал Платон.

Вечером Перелыгин взял в руки книгу Льва Толстого в дешевом народном издании и с упоением начал читать увлекательную повесть “Казаки”.

Прошло несколько недель, болезнь затягивалась. Платон с завистью глядел на излечившихся товарищей, с радостью покидавших стены госпиталя. Ему страшно наскучило валяться в палате среди раненых. Хотелось на волю.

– Когда вы меня выпишите? – спросил он однажды лечащего врача.

– Забудьте об этом, вы нуждаетесь в длительном лечении.

В госпитале Перелыгин не один раз вспомнил своего ангела хранителя, который помог ему остаться на этой бренной земле. С каждым днем все живее разгорались его глаза, а на бледных губах казака часто разыгрывалась улыбка светлая как ясный день.

***

В Старом Хуторе кончилась весна. Ночи укоротились, дни удлинились и замелькали неприметно. На деревьях  распустились листочки, в прошлогодней траве просочилась зелень. Было безветренно, стояла тихая утренняя синь. Небо на востоке загорелось бледной утренней зарей. По небу неслись редкие пухлые облака. Старый Хутор утонул в лощине, и только по дыму из труб можно было догадаться о том, что на здесь стоят хаты.

Полосатым  утром в хуторе стали готовиться к завтраку. Казаки и казачки топили печи, шли к коням на конный двор, доили коров, готовили рыбу или мясо, засыпали в чугунки картошку, резали вермишель из раскатанного теста.

Позавтракав Никифор Шутемов, Семен Перелыгин, Иван Чернавин и Прохор Селенин взяли запасы еды, запрягли коней в широкую телегу и сумрачной, тихой дорогой  двинулись в лес, чтобы поохотиться на кабанов. За плечами охотников висели торбы и ружья. Следом двигалась стая охотничьих собак.

Дорога кончилась, впереди темной стеной встал хвойный лес. Охотники вошли в тихое,  лесное царство. Вокруг стояла оглушительная тишина. Угрюмый лес молчал, как будто хороня какую-то тайну. На первый взгляд могло показаться, что в сонном лесу не было  ни зверей, ни птиц. Не чирикнет воробей, не каркнет ворона, не пробежит волк со зверьком в острых зубах и не проскочит лиса с птицей в плотно сомкнутой пасти. Но это было обманчивое впечатление, потому что многие птицы и звери находили себе здесь пристанище и пищу.

В лесу повис серый сумрак. Небо над казаками светилось узкой щелью. Нельзя было угадать, в какой стороне вставало или садилось солнце. Лес становился все глуше и безмолвней. Мертвая тишина навевала тоскливое настроение. Кони тащились без понуканий. На лесной тропе с трудом умещалась одна телега. Колеса все время подпрыгивали на кочках. Разлапистые ветви свисали так, что иногда казаки задевали их своими папахами и зеленые иголки сваливались им за шиворот. Кое-где приходилось останавливаться, вываливаться из телеги, чтобы освободить тропу от валежника. Кони  быстро выбились из сил, пока казаки добрались до цели.

Углубившись в лес, охотники услышали характерные звуки. Их производили кабаны. Охотники приблизились к поляне, пустили вперед своих собак и, засев в засаду, стали терпеливо дожидаться животных. Собаки кинулись в глубину леса. По настойчивому лаю, охотники поняли, что собаки обнаружили зверя. Обойдя диких свиней с наветренной стороны, они погнали лесных животных прямо на охотников. Однако кабаны, что-то почувствовав, остановились на самом краю поляны. Они подняли кверху тупые носы и, насторожив уши, стали усиленно нюхать воздух. По лесу разнесся разноголосый лай собак. Лесные животные как по команде бросились бежать в глубь леса, чтобы покинуть опасное место. Но несколько кабанов через поляну кинулись в сторону охотников. Селенин, вскинув ружье, выстрелил в голову зверя. Дикая свинья, резко мотнув головой, отскочила в сторону и свалилась с ног. Выстрел Семена тоже оказался удачным. Другие охотники оказались менее удачливыми. Многим кабанам удалось уйти живыми и невредимыми.

Низкое солнце склонилось за стройные сосны. Охота закончилась. Казаки, закинув тяжелые туши на сани, направили коней к заброшенной избушке лесника. Вдруг недалеко от места предполагаемого ночлега  Селенин услышал короткий рев.

– Это медведь ревет – тихо промолвил Селенин.

– Тебе видней, ты же старый охотник.

– Смотрите – попадетесь медведю – шутливо предупредил Семен Перелыгин.

– Вот охотники – медведя испугались! – притворно изумился Шутемов.

– А если добудем медведя, как делить будем шкуру?

– Пока медведь не убит, нечего и шкуру делить – отмахнулся атаман – По утру пойдем охотиться, а пока заночуем в старой избушке.

Уже в серых сумерках охотники добрались до места назначения. Избушка, сложенная из толстых бревен по самые окна утонула в земле. Кое-как раскрыв дверь, они сложили внутри свои вещи и занялись кто чем. Одни казаки взялись разделывать тяжелую тушу дикой свиньи, другие натаскали дров из сухостоя и задали корма коням.

Вскоре между двумя соснами загорелся яркий костер. Легкий ветер, раздувая пламя, не давал затухнуть костру. Иногда он постреливал угольками и распространял пахучий смолистый дымок. Горячий воздух исказил очертания деревьев. Они шевелились как живые. Когда угли нагорели, на жаркий огонь повесили небольшие куски мяса и котел с водой. Кипяток, бурно кипя, стучал металлической крышкой. Запеченное на огне мясо и чай на духмяных травах получились превосходными.

Ужинали в теплой избушке срубленной на века из добротных толстых бревен при зажженной лампе. Она часто мигала от духоты и копоти. Треснутое стекло покрылось тонким слоем сажи. Все разговоры на время прекратились. Лишь иногда кто-нибудь произносил шутливые фразы. Когда ужин закончился, полились охотничьи истории. С кем что случилось, и кто что видел. А рассказывать было о чем. Охота для казаков была не только забавой, но и опасным занятием.

– Однажды мы с Платоном пошли охотиться на кабанов. Засели в засаду и стали ждать, когда собаки выгонят диких свиней.  Через некоторое время  из кустов на поляну выскочил кабан – повествовал Семен Перелыгин – я выстрелил да промазал. Следом за ним выскочила целая стая диких свиней, а у меня ружье не заряжено.

– Эх, горе-охотник – целое стадо упустил.

– Самому обидно было!

– Как-то осенью мы с Никитиным отправились охотиться на косуль –  подхватил охотничьи байки Селенин – Они выскочили на нас неожиданно. Никитин вскочил, встал во весь рост, выстрелил и смазал. Одна из косуль с ходу налетела на него, сбила с ног и начала топтать копытами. Если бы я не застрелил ее, то она втоптала бы его в землю. Я его спас от верной смерти.

– Да всяких опасностей на охоте случается – раздумчиво проговорил Шутемов – Почти каждый охотник в хуторе имеет ранения от охоты.

И хотя рассказывались охотничьи байки уже не один раз, но все равно все слушали их как будто впервые.

– Я, наверное, продам свое ружье – вдруг сказал Семен.

– Да ты что, Семен, Платон вернется – охотиться будет.

– У него тоже не лежит душа к охоте.

– Без охоты не прожить. Человек с древних времен охотится.

– А где у тебя сейчас находится сын, Семен?

– Ранили, лежит в госпитале – ответил Перелыгин.

– Вернется – женим на Дарье Чернавиной.

– Да Платон жених хоть куда.

– Да и Дарья тоже ничего!

– Будут любоваться всю жизнь друг на друга.

– Только бы война закончилась – раздумчиво сказал Семен.

– Закончиться, не будет же она продолжаться вечно.

Надвинулась глухая уральская ночь. В лесу наступила удивительная тишина и спокойствие. Около избушки красными огнями переливались угли. На мглистом небе зачернелись пики безжизненных елок. На небе одна за другой загорелись яркие звезды. На чистое безоблачное небо взошла луна. От луны и от искрящегося воздуха стало совсем светло. Но все же на небе было намного светлее, чем на земле.

Подложив дров в печку, казаки не раздеваясь, разлеглись на широком топчане. Голоса стали стихать, реплики зазвучали все реже и реже. Вскоре разговоры и вовсе прекратились. Кто-то попробовал завести новый разговор, но ему уже никто не ответил. Дружный храп известил, что охотники уснули.

Ясная ночь прошла скоротечно. Перед рассветом на небе появилась светлая полоска утренней зари. После этого звезды быстро померкли, и темнота ушла на запад. Затем на востоке взошло негреющее солнце, и по всему горизонту распространился свет. Ворвавшийся в маленькое оконце любопытный, солнечный лучик, известил охотников о том, что уже наступило утро. Казаки поднялись, раздули огонь и, закусив вчерашним мясом, отправились в лес. Злой ветер как бешеный кидался на деревья, трепал охотников, коней, но через час он успокоился, и в лесу наступила такая тишина, что охотники даже услышали, как под лапой осторожного зверя хрустнула ветка. Кони, тревожно всхрапывая, заводили ушами и боязливо прижались друг к другу. С помощью собак охотники быстро нашли осторожного медведя.

Зверь вскочил из-под огромного корня поваленного дерева внезапно. Собаки сорвались с места и,  подняв злобный лай, завертелись вокруг озверевшего животного. Рев медведя и лай собак слились в один шум. Зверь, стоя на задних лапах, отбивался от собак. Одна из  собак попав под удар,  дико завизжав, отлетела в сторону. Медведь, яростно рыча, подмял  под себя другую собаку и мгновенно раздавил ее. Но вдруг медведь оставил собак в покое и кинулся в сторону охотников. Чернавин навскидку выстрелил. Пуля, пролетев сквозь зеленую хвою, воткнулась в медведя. Грянул второй выстрел Селенина. Он, всколыхнув воздух, смел на своем пути зеленые иголки. Собаки дружно накинулись на раненого зверя. Возле деревца испуганно заплясали привязанные кони.

– Не стреляйте собак зацепите!

Смертельно раненый медведь, яростно взревев, собрал последние силы и уже мертвым обрушился на Семена. Казаки мгновенно подскочили к Перелыгину и с большим трудом стащили с него тяжелого зверя. Собаки не успокоившись, бросились терзать огромную тушу медведя.  Клочья  бурой шерсти разлетелись в разные стороны.

Селенин отогнал собак. Семен  тяжело встал на ноги.

– Он же мог меня задрать.

– А ты не задирайся на тех, кто сильнее тебя.

Казаки рассмеялись над шуткой, но Перелыгину было совсем не до смеха.

– Никогда не теряй головы, когда охотишься на медведя – обмолвился Никифор.

Солнце скрылось из виду, воздух  сгустился, из низин потянуло холодом. Охотники сняли шкуру с убитого медведя, потом все сложили, все собрали, и кони зашагали из леса. Казаки остались в восторге от охоты. К вечеру они вернулись в хутор.

***

Летом на Урале все живое пробудилось к жизни. Свежие листья и трава наполнили воздух потрясающим запахом. Дарья вышла из школы, чтобы попрощаться с учениками. Она радовалась, что смогла справиться со школьной работой, и что у нее все получилось. Следом за ней на улицу шумно высыпали дети.

– До свидания, Дарья Ивановна!

– До свидания, дети!

Учеба закончилась, начались летние каникулы. Оставшись одна, девушка, чуть-чуть улыбнувшись, присела на скамью под липой. Медовые запахи цветущих черемух и яблонь заполонили хутор. Все казачьи дворы утонули в белом цвете.

По синему небу тихо плыли дымчатые облака. На земле отразились их серые тени. Вдруг одна огромная клубящаяся туча властно накрыла солнце и сквозь разрывы яркие солнечные лучи ударили  по хутору. Все стихло под утренними лучами яркого солнца. Переливным огнем загорелись стекла хат.

Летние перья солнечных лучей пригрели колени девушки, а вместе с ними раскрытую книгу со стихами Пушкина. Дарья, закрыв глаза, подставила ласковому солнцу смуглое лицо, и оно прикоснулось к нему горячими губами. Легкий ветерок обвеял лицо, шею, плечи. Она благодарно улыбнулась солнцу, ветру и по-девичьи помахала им рукой:

– Здравствуйте!

Вдруг на ветке синичка завела веселую песенку. Дарья встала, протянула к ней руки, но птичка испуганно вспорхнув с ветки, улетела. Скоро солнце разгорелось так хорошо, что стало приятно сидеть и слушать неуловимые звуки природы. Девичья душа запросилась в синеву неба. Дарья, опустив руку, шумно вздохнула.

Неожиданно нахлынули непрошенные воспоминания. Прошлым летом хутор остался без учителя. В один из первых осенних дней казаки собрали круг и  приняли решение, что детей должна учить Дарья Чернавина. Но девушка наотрез отказалась от предложения. Вечером того же дня хуторской атаман пришел к Чернавиным.

– Иван, нам надо учить своих детей и лучше, чем Дарья нам не найти. Поговори с дочкой, может, она согласится учительствовать – под широкими седыми усами Никифора проскользнула  чуть приметная улыбка.

Иван коротко позвал дочь:

– Дарья!

Дочь недовольно вышла к отцу, сдвинув строгие брови к переносице.

– Атаман просит тебя стать учителем в хуторе. Я уверен, что ты справишься дочка – ласково сказал Иван.

Внутренне он был рад, что жители хутора доверили своих детей его дочери.

– Попробуй, Дарья. Если не получится – не получится. Тогда другой разговор. Мы будем помогать тебе всем, чем сможем – умоляюще попросил Никифор.

– Хорошо завтра я приду в школу – отчеканивая каждое слово, ответила Дарья.

Обрадовавшись, Никифор  протянул девушке ключи от школы. Дарья, тяжело вздохнув, с неохотой взяла их. Пока она не передумала, Никифор быстро попрощался и ушел.

Ранним утром Дарья отправилась в школу и сразу же окунулась в работу. Целую неделю она днем  пропадала  в школе, а вечером допоздна готовилась к урокам на следующий день.  Дети полюбили Дарью всем сердцем и говорили своим родителям, что она лучше прежнего учителя. Хотя в первый же день довели ее до слез. Дарья задала ученикам задание, но они вместо того, чтобы готовиться,  шумели и разговаривали на уроке. Дарья не выдержав, расплакалась и ушла в комнату учителя. Дети обескуражено замолкли.

Катя Перелыгина хмуро попросила Данилу:

– Попроси Дарью Ивановну вернуться в класс, скажи, что мы больше не будем, так себя вести.

Когда младший брат вошел в комнату учителя, сестра сидела за столом, прикрыв заплаканное лицо ладонями. Данила, смутившись, суетливо пробормотал:

– Тебя просят вернуться в класс. Сказали, что больше не будут шуметь.

– Иди, Данила. Я сейчас приду.

Нахлынувшие воспоминания перебил звонкий цокот копыт. Дарья сидела на скамье тихая и грустная. Ветер шумно перелистал страницы потрепанной книги. Дарья подняла голову и увидела Никифора верхом на коне.

– Здорово дневали, Дарья! – поздоровался тот и поинтересовался – Как у тебя идут дела?

Нестерпимо синие глаза Дарьи широко распахнулись:

– Слава Богу, Никифор Евсеевич. Все хорошо идет.

– Спасибо, казачка, за твою работу. Завтра в школу казаки придут делать ремонт.

Дарья  улыбнулась, показав белые ровные зубы.

– И вам спасибо, Никифор Евсеевич, за вашу заботу о хуторе.

– Держи письмо от Платона, только что привез.

Девушка, мигом вскочив с места, схватила тонкими пальцами долгожданное письмо.

– Спасибо! – по губам девушки снова расползлась приятная улыбка.

Атаман ответно улыбнулся. Дарью в хуторе любили. Всегда веселая она всюду вносила тихую радость. Ее красивые глаза действовали на казаков успокаивающе. Никто не мог отвести своих глаз от ее прямого чистого взгляда. Каждый норовил сказать ей что-нибудь приятное и хорошее. Не было казака раз увидевшего и не полюбившего девушку. Видя ее, молодые казаки невольно заламывали папахи, а старики, глядевшие на мир грустными глазами, вдруг становились радостными.

Никифор сдерживая нетерпеливого коня, проехал к церкви, а Чернавина чуть не запрыгав от радости, ухватилась за исписанный листок обеими руками. Дарья раскрыла конверт и чуть вздрагивающими губами стала читать письмо. Счастливая девушка читала и перечитывала его бесконечно. Дарье даже почудился ласковый убаюкивающий голос казака. Письмо Платона было тоскливым и теплым. Простые бесхитростные слова взволновали Дарьино сердце. Оно даже забилось по-другому. Она просто не могла оторваться от письма! Девушка долго сидела, глядя в синее небо, и  бережно гладила листок рукой.

– Бог даст – увидимся! – беззвучно прошептала Дарья.

Ветер принес от церкви приглушенный голос Прохора Селенина:

– Никифор, сходим к Чернавиным, хочу сосватать Дарью за своего сына.

– Да ты что с ума сошел! – раздраженно бросил Никифор – Поздно ты спохватился. Ее сердце занято другим. Она уже Платона полюбила. Это весь хутор знает.

– Но Дарье сватов никто не присылал  – вкрадчиво обмолвился Прохор.

– Не пойду и тебе не советую – донес ветер ответ Шутемова.

Дарья, улыбнувшись, сложила письмо, пахнущее лекарствами, и убрала его в карман. Платон ей действительно нравился. Он был  стройным, широкоплечим, с русыми волосами и с серыми глазами. Дарья любила его сильные руки, его честный, чистый взгляд и широкую улыбку. Ее радовали задор и живость казака. Впрочем, Дарья тоже уже вся заневестилась. Она ему ни в чем не уступала.

Вдруг девушка услышала чьи-то приближающиеся шаги. Она обернулась на шум шагов и увидела подходящего сына местного купца Банникова. Федор остановился вблизи.

– Мы сегодня покидаем хутор. Отец просит, чтобы вы забрали в школу книги из нашего дома.

– Передай, что я сейчас приду с ребятами – с живостью ответила  Дарья.

Девушка собрала детей и вместе с ними пришла к двухэтажному дому купца с колоннами и с парадным крыльцом на церковную площадь. Во дворе стояли три груженые разным скарбом подводы, две пролетки и  немногочисленные жители хутора. Анисим,  встретив Дарью на крыльце, шутливо поклонился:

– Проходите в дом.

На первом этаже стояли два больших шкафа для книг. На позлащенных переплетах играло солнце, пахло книжной затхлостью.

Купец густо пробасил:

– Забирай, Дарья, книги. Для них не нашлось места на телеге. Пусть их дети читают

Дарья взглянула и обомлела – она таких книг в глаза не видела. Даже ничего не понимающий в этом человек сразу бы понял, что это достаточно дорогие книги, потому что все они были в добротном переплете. Каких только книг тут не было. В одном шкафу стояли: Пушкин, Толстой, Лермонтов, Ломоносов, Тургенев, Давыдов. В другом шкафу расположились: Жуковский, Баратынский, Соллогуб, Гончаров, Полежаев. И многие другие русские поэты, и писатели, которых Дарья не успела отметить.

– Спасибо вам, Анисим Гаврилович, за книги. Дети очень будут рады: школа не имеет своей библиотеки. Будем рады снова увидеть вас в  хуторе. Счастливого вам пути – сказала Дарья.

– Спасибо, Дарья! Бог даст – увидимся – в голосе купца прозвучала робкая надежда.

Дети радостно понесли книги в школу. Семья купца, уселась на гужевой транспорт. Анисим начал выводить подводы со двора.

Жители разноголосо закричали:

– Прощай, Анисим.

– Скатертью дорога!

– Пускай убирается ко всем чертям!

– Куда бежит если вся Россия в огне.

Короткий обоз вышел за хутор. За телегами потянулся шлейф пыли. Вскоре они пропали из виду. Толпа с шумом и говором хлынула со двора. Люди разошлись по хатам, и хутор затих, будто перед бурей.

Когда Дарья пришла домой, то она увидела, что кошка Лиска с черно-белой шерстью держит в своей пасти серого воробья. Девушка мгновенно подскочила к ней, освободила маленькую птичку из ее острых зубов и выпустила воробья в полураскрытое окно, откуда врывался в ее комнату свежий, чистый воздух. Счастливый воробей, сделал круг перед окном, что-то радостно прочирикал и улетел в растревоженный мир.

– Передай Платону, что я его очень жду! – прошептала вслед спасенной птичке Дарья.

Она вытащила благословенное письмо, поцеловала и снова прочитав, прижала к груди. Внутри нее все ликовало. Скоро они с Платоном будут вместе.

Ее ни разу не целованные губы, страстно прошептали:

– Приезжай скорей, казак! Я очень жду тебя!

Вечером она пришла на утес и долго смотрела в речную воду и на покрытые лесом берега. Ей так захотелось увидеть своего казака, что она неожиданно заплакала.

– Хоть бы разочек его увидеть! – заломила в тоске руки девушка.

Глубокое чувство день ото дня все сильнее и сильнее захватывало душу девушки. Еще недавно она была совершенно спокойна. С сегодняшнего же дня девушка уже не могла обходиться без него ни одного часа. Теперь она отчетливо знала, что любила только одного казака. Отныне Дарья каждый день засыпала, а утром просыпалась с одним и тем же именем на губах. И это имя было Платон.

***

Перелыгины и Чернавины уже давно приготовились к венчанию Платона и Дарьи. Они хотели справить такую пышную свадьбу, чтобы о ней в хуторе потом долго толковали. В свадебных хлопотах родители Платона и Дарьи даже крепко подружились. Но от Платона долго не поступало никаких известей, поэтому неотступная тревога начала терзать сердце Дарьи. Каждый день девушка выезжала на дорогу и, бросив поводья на холку лошади, из-под ладони всматривалась вдаль. Вот и сегодня Дарья Чернавина отправилась на дорогу и, выехав на самый длинный участок дороги, спрыгнула с лошади.  Девушка пустила ее пастись, присела на придорожный камень и, заслонив ладонью глаза от солнца и сильного ветра, стала безотрывно смотреть в конец дороги. Прошло полдня, но на дороге не появилось ни одного человека.

– “Где же ты, Платон? Я жду не дождусь тебя” – тихий вздох тронул губы Дарьи.

По телу девушки пробежала мелкая дрожь. На переносице и возле глаз, обведенными густыми тенями, собрались тоненькие морщинки. На красивом лице Дарьи возникла неизбывная печаль. Казачка, тоскуя и днем, и ночью, лила горькие слезы. Целыми днями Дарья предавалась думам о Платоне, и редкую ночь казак не являлся к ней во сне. Казачка берегла свои мысли о любимом казаке как святыню. Какая-то неизвестная тоска поселилась в ее душе. С некоторых пор она стала сдержанной и молчаливой. Скука и печаль полностью завладели девушкой. Не приносили успокоения ни посещение церкви, ни приходившие скоротать время подруги. Дарья не охотно поддерживала их веселые разговоры. Горькие мысли совсем утомили девушку. Ими она не хотела делиться даже со своими верными подругами. Дарье недоставало ее любимого казака. Без него ей было как-то скучно и невесело. Она не находила себе места. Как рыба без воды, так и Дарья не могла жить без своего любимого казака. Она просто изнывала в одиночестве. Девушка бралась за любую работу, лишь бы отойти от печали и невеселых мыслей. Дарья всеми силами пыталась исцелиться от тоски и тревоги, но они так рвали ее душу, что даже домашняя работа не отвлекала от тоскливых дум. От них в голове девушки туманилось, а сердце как будто кипятком обливалось. Исстрадались и мать с отцом, видя, как словно свеча тает их дочь.

“Что поделалось с ее любимым казаком?? Почему его до сих пор нет? Быть или не быть ей его невестой? Неужели разлюбил свою казачку? Иль завел себе новую зазнобу?” – спрашивала сама себя девушка и не находила ответа.

Наступил вечер, на землю опустился сумрак. Расползшийся туман, запутался в зеленой траве.  Дарья опять возвращалась в хутор ни с чем. Она ехала, не управляя лошадью. Совсем неожиданно Марта свернула к утесу.

– Ты куда, Марта? А впрочем, давай заедем.

Когда лошадь пришла на берег, Дарья соскочила на землю, подошла к краю обрыва, поглядела вниз, и ей стало страшно. Высота была такой, что можно разбиться насмерть.

“Если ты не вернешься, то мне не жить без тебя” – вдруг мелькнула у нее мысль.

Дарья села на камень, и долгое время сидела без движения. Лошадь устав ждать начала нетерпеливо теребить ее плечо мягкими губами и девушка очнувшись, сказала ей как человеку:

– Счастье, Марта, что вольная птица сядет туда, куда ей хочется. Поехали домой, Платон сегодня не вернется.

Лошадь согласно закивала головой, Дарья легко запрыгнула в седло и поскакала в хутор. Во дворе девушка соскочила с лошади, запустила ее на конный двор и ушла в хату, где ее уже ждал горячий ужин.

Наскоро поужинав, Дарья помогла матери полоскаться и развешивать на веревках белье.

Незадолго до ночи Дарья легла спать. В комнату тихо вошла Анастасия Васильевна.

– Что ты убиваешься зазря? Жив Платон, скоро вернется. Я это чувствую.

– Спасибо, мама. Ты меня успокоила.

После слов матери Дарья засияла радостной надеждой. Грустная и безучастная ко всему дочь немного оживилась.

– Не езди больше на дорогу. Просто жди. Он сам приедет.

– Я бы рада мама быть спокойной, да только меня тревога обуяла.

– Все будет хорошо. Приедет Платон – свадьбу сыграем. Мы вам  припасли приданое. В сундуке лежит: столовое, постельное и нижнее белье, да и серебро мы скопили для вас. Отец даже револьвер припас Платону. Негоже казаку быть без оружия. Все готово дочка к вашей свадьбе.

– Давай платье померяем?

– Сейчас принесу.

Мать вышла из комнаты и вернулась со свадебным платьем. Девушку охватило сильное волнение, ее щеки стали пунцовыми. Дарья при помощи Анастасии Васильевны надела красивое платье, подбежала к длинному зеркалу и стала разглядывать себя со всех сторон.

– Ну, как?

– Это платье на тебе очень хорошо глядится дочка. Светлый цвет тебе к лицу.

Настроение девушки заметно улучшилось. Дарья прямо вся заискрилась.

– Какая ты красивая в этом платье!

– Правда?

Дарья действительно в эти минуты выглядела прекрасно.

– Да! Замуж выйдешь за любимого – то-то у тебя будет счастье, то-то будет жизнь.

Мать вдруг вспомнила свою жизнь.

– А у нас никакой свадьбы не было. Иван пришел со своими родителями и с бутылкой. Вот и вся свадьба. Мне всего-то семнадцатый годок шел. Много слез я пролила пока жила со свекровью. Больше года мы вместе прожили. Ничего хорошего я не видела в своей жизни, поэтому отец хочет сыграть громкую свадьбу. Своей не видали – так хоть вашу поглядим.

– Хорошо я постараюсь быть веселой. Лишь бы Платон вернулся! А то без него у меня не будет никакой жизни.

– Он обязательно вернется. Иного и быть не может. Вы же искренно любите друг друга.

– Мама, я не представляю себе другого мужа. Мое сердце нашло единственного, милого казака. Мне другой муж не нужен.

– Ох, дочка! Жизнь длинная – все еще будет у вас. Поживешь на свете, еще натерпишься. Лишь бы не колотил тебя и другую себе не завел.

– Кто Платон? Что ты, мама? Он никогда не посмеет поднять на меня руку. Он очень меня любит.

– Дай Бог!

– Мама, он даже дышать на меня боится! Платон сказал, что всю жизнь будет любить меня – со страстным увлечением воскликнула Дарья.

– Казаки чего только не скажут, чтобы завоевать сердце казачки.

– Платон другой он не такой как все.

– Может быть, дочка. Молись Божьей Матери она не оставит в беде.

Анастасия Васильевна ушла спать. В сердце девушки появилось праздничное настроение.

Дарья перевела взор на темный лик Божьей Матери на Табынской иконе и, сложив накрест руки, стала читать молитву:

– Наста днесь пресветлый праздник, Пречистая дева, честныя Твоея Табынския иконы, Владычице, яже паче лучей солнечных возсия …

Девушка не отрывая глаз от лица девы Марии, молилась искренно. Ее слова шли от самого сердца. Она даже чуть прослезилась.

– Матерь Божья, оставь мне Платона живым. Я каждый день буду тебе молиться, и жечь лампаду перед тобой!

Но лик Божьей Матери остался темным. Издревле широко известно, что существует поверье, что она открывает свой лик только избранным людям. Впервые образ Святой Богородицы явился дьякону в шестнадцатом веке в ста верстах от Уфы в селе Табынском. Он возвращался с покоса домой через соляной источник и вдруг услышал чей-то голос. Вначале он подумал, что это ему почудилось, но голос вновь повторился. Осмотревшись по сторонам, дьякон заметил икону, взял ее в руки и с радостью принес в монастырь. С этих пор Табынская икона Божьей Матери стала предметом всеобщего почитания монастырской братии, окрестных жителей и уральских казаков. Она исцеляла, успокаивала, помогала, защищала семью, дом, отчизну.

В восемнадцатом веке во время башкирского бунта монастырь разрушили, и святая икона бесследно пропала. В следующий раз Табынскую икону Божьей Матери на том же месте и на том же камне обнаружили двое башкир. Из ненависти к другой вере один из них начал ее рубить, однако она осталась неповрежденной. Но это не осталось без последствий для обоих башкир. За совершенное кощунство над иконой они тут же ослепли. Однако один из них тут же раскаялся в своем поступке и прозрел. Обрадовавшись, башкиры с радостью принесли икону Божьей Матери в село Табынское и рассказали обо всем случившемся жителям. Узнав, про дивное знамение табынцы принесли икону в отстроенный заново монастырь и поместили на самое видное место.

Неожиданно Дарье привиделось, что по щекам Божьей Матери сбежали слезы.

– Что случилось? – опасливо вскликнула девушка.

Дарья подскочила к иконе, посмотрела на нее перепуганными глазами, потом провела по темному лику Божьей Матери рукой, но не почувствовала никакой влаги. Сердце девушки мучительно забилось, к горлу подступили рыданья. Она попыталась всеми силами удержать слезы, но они хлынули из глаз неудержимо.

– Зачем я плачу? Ничего же не случилось. Может это игра света.

Каждый день у Дарьи проходил в тоске и думах и они все время росли. В воспоминаниях девушки светлым образом вставал тот, кому девушка отдала свое горячее сердце и молодую душу. Дарьино сердце истомилась от безотрадной неизвестности. Неизбывная тоска туманила ее сердце. День ото дня она становилась сумрачной.

Дарья с утра до вечера стирала, стряпала и ухаживала за животными. Она подолгу сидела у окна, глядя на улицу, ходила из угла в угол в своей светлице, чтобы отвлечься от тяжелых дум. В свободное время девушка стояла на молитвах, но чуть ли не каждую ночь ей снились тяжелые сны. Дарье даже подумала, что они не спроста к ней приходили. Они как будто на что-то ей указывали. Хотя ее сердце всегда чувствовало и беду, и радость, но что предвещало это сейчас, она никак понять не могла.

И все же, не смотря ни на что, она продолжала жить светлыми надеждами на скорую встречу и на счастливую жизнь с любимым человеком. Каждый божий день она вставала на колени перед иконой и зажженными перед ней лампадами и усердно просила Бога, чтобы гражданская война не разрушила ее счастье.

В это время в хуторе царил беззвучный покой.

***

Платон понемногу начал выздоравливать, но о полном выздоровлении не могло быть и речи. Платон ослабел, глаза сделались вдумчивыми и строгими.

Утром Перелыгин вставал и делал то, что он делал каждый день: одевался, мылся, брился. Скоро его здоровье улучшилось настолько, что он запросто стал заниматься разными, личными делами. Только по утрам с кровати подниматься было трудно, потому что боль сразу же отдавалась во всем теле. Хотя рана уже хорошо затянулась, оставалась только краснота на этом месте.

Этим утром, приведя себя в порядок, Платон отправился на последнюю перевязку. В перевязочном кабинете была все та же сестра милосердия, которая очень походила на его Дарью. Она приятно улыбнулась, и добрая улыбка сделала ее лицо красивым и милым. В ее взоре промелькнули живые искорки, на щеках появились маленькие ямочки. Загоревшийся взор казака поддался обаянию сестры милосердия. Перелыгин невольно залюбовался ею, и не осознанно продемонстрировал ей свое безграничное восхищение. Платон не мог от нее глаз отвести. В ней было что-то таинственное. В ее образе и ее глазах было то, чего не было в других девушках. Своим ясным взором она как будто пронзила его душу. Казак испытал странное волнующее чувство, которого давно не испытывал.  Хотя это чудесное ощущение казаку было давно знакомо. Такое не раз случалось при встречах с Дарьей, но все же к своей казачке у него было совсем иное чувство. Оно было настоящим, любящим и полностью владевшим его душой и сердцем.

Перелыгин безотрывно глядел на темноволосую красавицу как на икону, облив нежным взором красивое лицо молодой женщины. Печаль придавала прелести ее красивому лицу. Молодая женщина смутилась восхищенного взгляда Платона. Ее брови на нежном лице с правильными чертами невольно дрогнули, на миловидном личике  появился румянец. Но через минуту на красиво очерченное лицо молодой женщины вернулось строгое выражение. Она, зябко поведя плечами,  поправила тонкими пальцами белый воротник на обнаженной шее.

– Не мешайте мне работать.

Сердце Платона неровно и сильно забилось. Он стоял не в силах сдвинуться с места. Хотя это произошло в одно мгновение, но Платону показалось, что оно длилось очень долго. Красавица пленила казака. В его душе стало свежо и чисто. Не один раз в его сознании возникал миловидный образ сестры милосердия. Он всю дорогу неотступно преследовал казака. Это чувство его не покинуло до самой встречи с Дарьей.

– Спасибо, до свидания – попрощался Платон, когда сестра милосердия закончила перевязку.

– Ваши слова подразумевают следующие свидания, но будет лучше, если вы больше не вернетесь к нам. Может быть, я говорю грубо, но пусть это будет так. Прощайте!

– Прощайте!

– Идите к доктору он вас ждет.

Перед тем как войти в кабинет доктора, казак посмотрел на свое отражение в зеркало и  не узнал себя. Платон изменился настолько, что перед ним стоял как будто чужой человек.

Казак, удивленно качнул головой и, отворив дверь в кабинет доктора, спросил:

– Разрешите войти?

– Входите, как вы себя чувствуете?

– Мне кажется, что хорошо – уверенно ответил Платон.

– Это вам только кажется. Надоело лежать? Ну что ж я вас больше не могу держать.

– И я смогу продолжить службу? – с радостью спросил Перелыгин.

– Об этом не может быть и речи – доктор внимательно поглядел на казака – Сейчас вы к ней не годитесь. Слишком тяжелое у вас ранение. Вы нуждаетесь в длительном отдыхе. Не раньше чем через год-два здоровье ваше восстановится. Поезжайте домой и быстрее выздоравливайте. Идите к главному врачу, он вас выпишет.

– Спасибо, доктор! Прощайте!

– Прощай, казак! Я думаю, что тебе незачем будет возвращаться на службу. Скоро все закончится.

Платон удивленно приподнял брови и приоткрыл дверь.

– Подождите! – вдруг окликнул доктор – Возьмите нательную иконку, последняя осталась. Это великие княжны во время европейской войны прислали в госпиталь. Души у них ангельские придет беда  – она тебе обязательно поможет. Казаки говорят, что помогает.

Перелыгин взял иконку и, зажав ее в руке, вышел из кабинета. Вскоре Платон выписался, получил документы и, покинув госпиталь, сразу же отправился в казарму. Стоял тихий и теплый день. На деревьях нахохлившиеся вороны кричали друг на друга. Путь до казармы оказался недолгим. У ворот казака остановил незнакомый часовой в небрежной позе.

– Куда идешь?

– В сотню возвращаюсь, я в госпитале лечился.

– Здесь никого нет, всех казаков отправили на фронт.

– Но там находится мой конь и личные вещи.

– Иди к дежурному офицеру.

Перелыгин прошел в дежурную комнату и предъявил офицеру командировочное удостоверение на отдых. Дежурный поставил печать в удостоверении, выдал жалованье, личные вещи и отвел в конюшню.

– Дождись возвращения своей сотни, вместе с ними уйдешь. Фронта больше нет.

Ночью луна, прорываясь сквозь тучи, удивленно разглядывала  уснувшего казака в опустевшей казарме. Та ночь пронеслась мгновенно. Задолго до утра звезды побледнели и одна за другой погасли. Возникли утренние сумерки и сонная тишина. Затем на востоке в широкую полосу рассвета устремился белый свет, на горизонте взгромоздилось горячее солнце, и вся земля осветилась. Слабый ветерок загулял по улицам, заворошил зеленые верхушки деревьев. День наступил тихий и светлый.

Вечером в казарму вернулась небольшая горстка молодых казаков.

– Слава Богу, казаки! Где остальные?

– Погибли, остались только те, кого ты видишь.

– Что случилось?

Казаки оживленно заговорили.

– Вся территория занята красными. Нам надо уходить в Сибирь или в Тургайскую степь – высказал общую мысль Павел Селенин.

– Нет, нужно возвращаться в Старый Хутор! – решительно высказался старший брат Дарьи Роман Чернавин.

– Что мы забыли в тургайской степи или в Сибири? – поддержал его Матвей Никитин – Не пойдем к киргизам или сибирякам!

– Воевать нужно! Либо грудь в крестах, либо голова в кустах! – воскликнул Осип Шутемов.

– По-другому и быть не может! Казак это, прежде всего воин. Мы не можем сидеть и ждать, когда нас всех перебьют. Зачем навязывать нам новые правила, новые ценности и чуждые перемены? Ведь у нас традиции веками складывались. С нами не хотят разговаривать как равными. Мы или должны безоговорочно подчиниться или навсегда отказаться от своей прежней жизни. И то, и то одинаково неприемлемо для нас. Это же смерти подобно.

– А как я смогу зажить другой жизнью, если мои предки до седьмого колена были казаками. Проще умереть и не жить, чем перестать быть казаком. Это же для нас как глоток свежего воздуха. Разве мы можем без боя отказаться от казачества?

– Не горюйте казаки с нами Бог –  воскликнул Осип.

– С нами Бог – откликнулся Матвей.

– От нас теперь ничего не зависит –  устало проговорил Роман.

– Эх, а что сейчас творится на казачьих землях. Многие станицы сгорели. По всей казачьей земле не осталось ни одного не тронутого хутора или станицы, а некоторые совсем исчезли как будто там никогда и не жили казаки. Вся земля превратилась в пустыню. В уцелевших же станицах остались в основном женщины и дети. Мы заплатили огромную цену,  выступив против большевиков – сокрушенно покачал головой Павел.

– Что правда, то правда.

– У нас последняя победа была, когда мы разбили  Чапаева в Лбищенске, а потом мы только отступали.

– Как это случилось? – спросил Платон.

Селенин стал рассказывать, часто моргая ничего не выражавшими глазами:

– Мы тайно подобрались к Лбищенску и ударили ранним утром, когда они еще спали. Спросонья они не знали куда бежать, потому что мы стреляли отовсюду. Красные отступили к реке, поплыли на другой берег, но и в воде наши пули их доставали. В этом бою погибло очень много чапаевцев, немало сдалось в плен. С нашей же стороны потери оказались невеликими.

– Чапаев погиб?

– Чапаев в бою получил тяжелое ранение, но его на заплоте переправили на другой берег и там схоронили.

Казаки примолкли под впечатлением рассказа. Платон ушел в мысли, ломая голову над тем, как поступить в сложившейся ситуации. Никогда на душе не было такого тягостного, противоречивого чувства. Какой смысл идти туда, где все  валится в тартарары? Лучше уж возвращаться в родной хутор. Там старикам не на кого положиться. Они их единственная и слабая защита.

– Утром двинемся в Старый Хутор – обронил Перелыгин и строго добавил – На молитву папахи долой!

Помолившись и спешно поужинав, казаки сложили свои думные головы на подушки.

***

Летом одна тысяча девятнадцатого года Белая Армия перешла в наступление и достигла временного успеха. Но затем  стало  ясно, что она выдохлась, началось повсеместное отступление белых на восток. В июле – августе на Урале повсеместно установилась советская власть. В сентябре под Актюбинском Оренбургское казачье войско потерпело сокрушительное поражение от Красной Армии. Атаман Дутов с остатками  войск ушел в Семиречье и там соединился с атаманом Анненковым. Из последних сил держался за свою территорию атаман Толстов Уральского казачьего войска.

Когда хуторские казаки отправились из Актюбинска в Старый Хутор, на Урале уже прочно установилась печальная и унылая осень. Утренний сумрак иссяк, над степью встало прохладное солнце. Деревья в перелеске стояли, словно облитые  разноцветными красками. Сухие листья, шурша, падали вниз. Ветер гонял по земле ворохи красных и желтых листьев, трепал потерявшую вид казачью одежду. В степи тихо шептались травы и громко кричали птицы.

Вечером осеннее солнце скатилось за горизонт. Из-под конских копыт крупными облачками летела пыль, покрывая всадников тонким слоем серой пыли. Дорога тянулась серой лентой то, выгибаясь, то выпрямляясь. Впереди за косогором показалась небольшая речка. Над самой дорогой висли  могучие ветви старого тополя. Казаки приблизились к развесистому дереву.

– Стой! Здесь разобьем стан на ночлег – спрыгнул с коня Перелыгин – Лучшего места нам не найти.

Усталые казаки посыпались на землю как горох из мешка. Лица их были строгими и пыльными. Они выглядели как крестьяне после тяжелого труда на поле. Путь выпал долгим, казаки походили, разминая затекшие  ноги, а затем начали выбивать из одежды мелкую пыль. Потных взмыленных коней расседлали и тут же отвели на водопой. Кто-то въехал на лошадиных спинах прямо в воду. Животные, подрагивая всей кожей и не отрываясь от поверхности реки, жадно хватали губами холодную воду. После этого напоенных  коней стреножили и пустили пастись по рыжей траве. Тяжело дыша, животные стали рвать мягкими губами сухую траву.

– Умыться бы хоть в речке – устало сказал Осип Шутемов.

Казаки, скинув с себя пыльную одежду, по росистой траве прошли к реке. На берегу поднялся шум и гвалт. У казаков поднялось бодрое настроение. Когда казаки вымылись, они натянули на влажные тела одежду и начали ставить палатки, а потом с шутками прибаутками  натаскали сухих дров. На берегу взвился серый дымок, костер разгорелся ровным пламенем. Петр Вальнев повесил на огонь большой походный котел и огромный чайник и стал готовить горячий ужин. Осип Шутемов с Павлом Селениным, зашли в реку с бреднем и, раскинув от берега до берега, потащили его против течения. Иногда рыбаки выходили с бреднем на берег и вываливали на траву серебристую рыбу и снова заходили в холодную реку. Рыбешка в сеть попадалась разная, но в основном это были чебак и окунь. На берегу образовалась большая кучка из рыб.

Вскоре душистая уха забулькала, заплескалась через край и зашипела на раскаленных углях. Варево получилось густым с жирком и едко пахнущим рыбой. Из котла повалил вкусный парок. Казаки, перекрестившись, подсели к костру, тесно сгрудившись вокруг огня. Вроде бы все примостились вокруг костра, но места всем все  равно не хватило. Казаки хватали ложками уху горячую пищу и ели, обжигаясь и слизывая с губ и ложек рыбий жир.

– Какая же вкусная уха братцы!

– Давно не хлебали такой ухи на свежем воздухе.

– Добрая ушица это правда!

Казаки ели уху так дружно, что у  Павла сломалась ложка.

– Вот навалился, что даже ложка сломалась.

– Наверное, ложка плохая попалась.

– Или уха наваристой оказалась.

Следом запыхтел огромный кипящий чайник. Казаки отведали горячего чаю.

– Ну что – улыбаясь, сказал Матвей, когда все насытились – с доброй песней и путь короче, и жизнь краше, и смерть легче. Споем нашу любимую песню.

Усталость разламывала кости, захмелевшие от сытости головы, кружились. Глаза сами собой слипались. Костер источал тепло как добрая печь. Матвей Никитин раздвинув меха гармони, откашлялся и с чувством запел сильным баритоном старинную уральскую казачью песню:

Держались мы три дня, две ночи,

Две ночи долгия, как год,

В крови и, не смыкая очи.

Затем мы ринулись вперед…

Казаки подхватили песню басистыми голосами, разбудив вечернюю тишь. Песня разнеслась по речной долине. Она звучала все громче и громче. Даже земля притихла, слушая казачью песню. Платон с закрытыми глазами медленно раскачивался из стороны в сторону в такт песне и беззвучно шевелил губами. Среди молодых дружных голосов у Осипа был самый звонкий и душевный голос. При этом его лицо сияло так, как будто он им исполнял песню.

 Мы отступали; он за нами

Толпами тысячными шел,

И путь наш устилал телами,

И кровь струил на снежный дол.

Лихая казачья песня вознеслась в небо, пронеслась над землей и унеслась за вечернюю падь. Шумная и полная тревоги песня замерла в тихом вечернем воздухе, и стало совсем тихо. Песня разбередила казаков. Они крепко призадумались. Что судьба приготовила – никто не знает, потому что ни один человек не может знать, что ему написано на роду. Что будет в скором времени – казаки понять никак не могли. Так ничего и, не поняв, они дружно загомонили.

– Веселы привалы, где казаки запевали!

– Люблю наши казачьи песни. В них столько удали и простора, что они берут прямо за сердце.  Их подолгу слушать хочется – Платон поднялся на ноги и вдруг спросил – А кто такие казаки? Кто знает? Откуда они взялись?

– По Карамзину – беглый люд – с иронией сказал Осип.

– А если глубже копнуть?

 Матвей повел плечом и с горячностью сказал:

– Беглые? Бежали на судоходную многолюдную реку? Под самый бок Турецкой империи? Тогда бежали бы в какие-нибудь дебри, где б их никто не сыскал. И сидели бы там ниже травы, тише воды. Так нет же, они беспокоить и бить турок начали. От испуга, что ли стали вдруг храбрыми и искусными воинами?

– Казаки не вели своей истории. Кто теперь скажет, откуда казаки пошли.

– Не морочьте себе голову! Казак от казака ведется. Казаки есть и всегда будут, потому что не формой славен казак, а духом.

– Русские мы – ничем не отличаемся.

– А ведь многие казаки пошли за красными, выступили против казаков.

– А казаки ли они? Это, наверное, те самые и есть беглые, которых мы напринимали в казачество на свою голову. А царские генералы повели против нас потомков беглых крестьян и каторжников. Но они не понимают, что и сами сидят на пороховой бочке. После нас возьмутся за них.

Платон подошел с ружьем близко к реке.

– Кто сможет так выстрелить?

Перелыгин выстрелил по поверхности реки, и пуля как плоский камень, пущенная из руки, поскакала по воде, оставляя за собой волнистый следок брызг, фонтанчиков, прежде чем на излете скрыться под водой. Осип покачал головой то ли от удивления, то ли восхищения.

Многие попробовали повторить этот прием, но ни у кого не получилось.

– Ну, ты даешь, Платон! – восхитились казаки.

Скоро небо затянули непроглядные тучи. Костер, догорая, выбросил в небо снопы искр. В самое небо потянулся тонкий дымок. Притих тополь, перестала плескаться рыба в реке. Налетевший порыв ветра перебрал тополиную листву, тихими песнями залились степные птицы. На берегу громко всхрапывали кони. Где-то за рекой закликали перелетные птицы.