Читать книгу Затерянный мир - Юрий Валерьевич Литвин - Страница 1

ПИСАТЕЛЬ

Решил как-то Вовка Якорь писателем заделаться. Узнал, что те деньги немерянные получают. А то Ахинора, жена пристает постоянно: «Дай денег, дай денег!» Заколебала дурра здоровая. Вобщем сидит Вова за столом трезвый, думает о чнем бы таком написать эдаком? Ну вот, например, стол. Да? Да. За столом мужик сидит. Год сидит, два сидит, три… На четвертый подошли к нему, а он уже и не живой.

Ну потом, что? Потом похороны, родственники придут, кто плачет. Кто смеется втихую. О! Как Ахинора за стенкой по телефону.

Ну из-за имущества там разногласия начнутся, как же без этого. Перегрызутся между собой как собаки, пео-человечески. Да. Потом кладбище. Пихнут мужика в яму и нету его. Вот и все дела. Напьются на поминках все кроме него, как свиньи, тоже по-людски. И так себя вдруг Володьке жалко стало, что слезу непрошенную рукой татуированной по щеке размазал даже. И карандаш сломал.

А тут и Ахинора Степановна зашла незаметно, поглядела на муженька, плюнула в сердцах и думает:

« У-у, сука такая, все пишет, пишет, писатель великий, глаза б мои не видели!»

Пишет Володенька, трудится, потеет, не работает нигде, сволочь…

ПЕТЯ – БОЛЬНОЙ

Ну, а может это врач?

Дам ему ногой пинка!

Петр Иванович Рожок вызвал на дом врача. Ну не то чтобы заболел, а больничный понадобился. Стал ждать. А в мозгах куриных одна мыслишка только и вертиться. В стихах: «Что ж за врач придет ко мне с толстой сумкой на…» Короче понятно.

Прежде всего, надо было приготовиться самому. А что лучше всего отличает заболевшего человека от здорового как не компресс? Давай Рожок, вперед, крути компрессы и на горло, и на глаз, и на задницу. Долго перед зеркалом крутился Петр Иванович, в результате повязал мокрую тряпку на шею, вода по животу волосатому потекла. Брр… противно. Ладно. Разделся, лег. Майку почище натянул и давай думать, где врачей рассаживать. Припер стул, поставил у кровати. Сел на него. Пощупал, крепок ли? Крепок оказался. Посидел подумал, а вдруг двое придут? Притащил второй, рядом поставил, потом один напротив другого, тоже неплохо получилось. Еще подумал и за третьим побежал. Мелькнула по дороге предательская мыслишка: « А вдруг четверо?», и даже привиделись строгие лица трех врачей в белых халатах, восседающих напротив кровати, и их немой укор: «А четвертому?» А четвертый докторишка старенький такой, хилый с чемоданчиком у двепей мнется. Рожок даже головой помотал, чтобы кошмар отогнать, перекрестился на всякий случай и в углу комнаты примостил табуреточку, из кухни. Мало ли? После чего почувствовал полный упадок сил, застонал для натуральности и рухнул в кровать.

Стал дальше думать, и не хотел, а мысли сами в голову-то лезут. Куда ж их девать?

« А какой врач ко мне придет?»

«А как себя с ним вести?»

И вдруг! Главное забыл!

«Лекарства!»

Мигом приволок старинный сундучок, в котором лекарства хранились и на табуретке, что для старенького доктора предназначалась и расставил. После еще раз все стулья выровнял, как положено, так чтобы небольшой консилиум не стыдно было проводить при необходимости, полюбовался на дело рук своих грешных и лег. Закрыл глаза и опять началось:

« А вдруг женщина придет, интересная?»

« А я в неглиже?»

« Ну уж нет, лучше я буду в майке, чем больничный не получу!»

И хотя образ симпатичной молодой докторши преследовал Рожка, галстук Петя надевать не стал.

« О! А вдруг у нас роман получиться? Она же женщина интересная, да и я ничего, мужчина видный!»

Петр Иванович вскочил, подбежал к зеркалу, почему-то раскрыл рот и проверил коренные зубы. Оказались на месте. Он смутился, дернул вялым бицепсом и вернулся в кровать.

«Ой! А не дай бог практикантку пришлют! Залечит она меня!»

« Не то лекарство, точно выпишет. Нет, я ей сразу скажу, ничего мне не выписывай, только больничный и все!»

«ОЙ!» Рожок аж подпрыгнул.

«А вдруг мужчина придет опытный, раскусит он меня, как пить дать. Его же не обольстишь, как ту женщину интересную. Или обольстишь?»

«Нет!»

«Ему ж деньги надо будет дать!»

«Ой!!!»

«А вдруг педераст, какой-нибудь придет. Бывает же такое? Ласковый. Скажет снимите маечку я вас послушаю, снимите трусики, я вас пощупаю…»

«Тьфу, гадость какая все время в голову лезет!»

«А хотя всякое может быть, вполне… Например садисты!»

«Да, врачи-садисты. У них шприцы специальные, заколют насмерть, а потом порежут на органы…»

У Петра Ивановича от волнения даже температура поднялась. И тут звонок в дверь…

«Открывать, не открывать?»

Делать нечего, больничный нужен, пошел открывать.

На пороге стоял не врач-садист, не врач-женщина интересная, а просто Ярослав Иванович Пасенков. Он хмуро осмотрел Петра Ивановича из-под густых черных бровей и произнес недовольным баритоном:

– Тебя только за смертью посылать… Чего это ты такой?

Петр Иванович пощупал компресс и прохрипел:

– Болею…

– Зарядкой надо заниматься,– произнес наставительно Пасенков и отодвинув Петра Ивановича прошел в комнату, мурлыкая под нос: «Но сурово бровки мы насупим, если враг захочет нас сломать». Допел, сказал:

– Так вот, Петя, – осмотрел мебель, алчно окружившую кровать, и спросил:

– А что тут за колонный зал дома союза? – и не ожидая ответа захрустел попавшимся под руку яблоком.

– Я врача вызвал…

– Хм… – Пасенков задумался,– а ты слышал, что врачи нынче все из Индии, кришнаиты. Восточная медицина. Они на твоих стульях и сидеть-то не будут!

– Как это не будут? – обиделся Рожок,– У меня отличные стулья!

– Говно у тебя, а не стулья! Они на полу сидеть обучены. И молиться. Харри, там Ара, Харри, Кришна. Понял? Какой ты тупой все-таки!

Пасенков подмигнул Рожку и закружился по комнате в медленном индийском танце, напевая:

«Харри Кришна бровоньки насупит…»

Натанцевавшись, Ярослав Иванович прекратил свое незатейливое кружение и вполне конкретно сказал:

– Денег займи…

– Нету,– решительно ответил Петри Иванович,– мне еще с врачами рассчитываться.

Пасенков погрозил ему пальцем:

– У нас медицина бесплатная! Ты что не в курсе? – он сотворил ужасно жалостливую гримасу,– Бедняга, все в курсе, ты нет. Теперь знай! А раз врачу платить теперь не надо, то денег мне займи!

Рожок упрямо и отрицательно помотал головой.

– Но сурово бровки мы насупим… – пропел Пасенков угрожающим тоном и стал собираться, видя что песни его должного эффекта, как впрочем и танцы не произвели. Они ушел хлопнув дверью и оставив на столе качан загрызенного насмерть яблока. Еще одно он унес с собой. Петр Иванович с омерзением зацепил качан двумя пальцами , подошел к окну, открыл форточку и бросил его вниз. И тут за спиной раздался суровый голос:

– Ага, вы значит больной?

Петр Иванович чуть не перднул от неожиданности, он быстро обернулся и приговаривая: «А я вот. Только яблочко скушал, витаминчики, знаете ли…», нырнул под одеяло.

– Знаем мы ваши витаминчики,– недовольно пробурчал доктор, которым оказался вполне нормальный мужик с бородой и в белой врачебной шапочке, натянутой на самые брови. Он посмотрел на Петра Ивановича взглядом Кашпировского и произнес:

– Вылазь, слушать буду.

Петр Иванович охотно подставил под трубку свое мерзкое тело. Врач брезгливо сорвал с шеи больного компресс и приказал:

– Сменить.

– Слушаюсь,– отрапортовал Петр Иванович и спросил:

– Дышать?

– Не обязательно,– ответил доктор, без особого энтузиазма прислушивавшийся к Петькиным вздохам. Потом произнес:

– Хватит,– и добавил,– все ясно, не жилец!

Тут Рожок, с рожи которого не сходила довольная ухмылка, резко побледнел:

– Как?

– А вот так, не жилец! Гроб заказывать надо.

– Ой… Ой-ей-ей! – взвизгнул Петр Иванович, зарываясь лицом в подушку,– что же делать?

– Да уж ничего не сделаешь, – проговорил врач степенно, машинально вытягивая из Петькиного сундучка разноцветные бутылочки. Взгляд его остановился на одной черной баночке и он ухмыляясь отставил ее в сторонку.

– Пятьдесят,– произнес доктор, выдержав классическую паузу, которой позавидовал бы сам Станиславский.

– Что?

– Пятьдесят! – твердо повторил врач.

– И я буду жить?

– Возможно,– цинично заключил доктор,– и в следующий раз, когда надо будет больничный получить, не фиг на дом вызывать, чай не принц, а по нечетным ко мне, 31-й кабинет. Ясно?

– Так я буду жить?

– Будешь,– кивнул доктор утвердительно.

Петька тоже кивнул, губой дернул и полез в комод за деньгами, ляжками голыми светя. Доктор не спеша заполнил больничный, встал и уходя спросил:

– А там в сундучке, твои лекарства?

– Мои,– гордо ответил учитель рисования.

– Пей! – назидательно произнес врач и добавил,– особенно это! – и указал на черную баночку, на которой неровным рожковым почерком было выведено: «Крысиный яд».

Оказавшись на улице, Ярослав Иванович Пасенков, отклеил бороду, выбросил докторскую шапочку и задумчиво напевая про насупленные бровки зашагал в сторону магазина. День удался.

А Петр Иванович проспав с полчаса, очнулся в прекрасном настроении и рученьки его потянулись к оставленному доктором больничному листу. Он долго не мог врубиться в смысл написанного, а когда врубился, то долго не мог осознать. Вместо больничных рекомендаций на листке были нацарапаны следующие стишки:

Если врач пришел к тебе,

С толстой сумкой на ремне,

Заглуши невольный стон,

А то насупит бровки он.

Стихи были корявые, пасенковские, но Петру Ивановичу не удалось заглушить невольный стон, после прочтения. От досады и перенапряжения он снова потерял сознание и в желудке у него произошел небольшой путч. А настоящий врач к нему в тот день так и не пришел. Занят был. А на завтра Рожок уже и сам на работу побежал, как ни в чем не бывало. Вот и вся болезнь.

ТЕЛЕФОННАЯ НОЧКА

Ночью в квартире Петра Ивановича Рожка зазвонил телефон. А Рожку сон снился про то, как он на гору лезет, а дышать тяжело, а ноги не гнутся, но знает паразит, что если не долезет, то внизу караулят его чудища ужасные, как раз те, что в прошлую ночь за ним по школе гонялись. Ну и что? А ничего, долез, хотя и уморился здорово. Всю простынь намочил, так уморился, а на вершине горы – дед незнакомый. Сидит и смотрит подозрительно с прищуром: «Что, мол, долез, гад?»

Ну гад и отвечает: «Долез!»

Дед тогда дубинку милицейскую резиновую вынимает и говорит:

«Небось, изнасиловать меня хочешь?» Прям как та бабка из анекдота. Рожок перепугался, говорит: «Да, нет, что вы!» Типа насиловать не хочу, но если бить вздумаете, то постараюсь на славу. Откуда ему знать, что там за мысли в голове стариковской. А дед смеется:

«Сейчас я тебя сам, курву, обработаю!»

И смотрит Петр Иванович, а это и не дед уже, а Коля Маленко, только старый-престарый! Противный-препротивный! И уже тазик с раствором подвигает, типа, замурую на хрен, чтоб не дергался и в пропасть. Рожок вниз бежать. А там же чудища! Пасти с клыками, когти наточены. Опять пропотел…

А тут телефон… Рожок проснулся, ничего не поймет. На улице ночь. Свет включил, трубку хвать…

– Але…

А из трубки тишина в комнату льется чужая, незнакомая. Петру Ивановичу бы трубку назад положить, а он допытываться стал:

– Ну что там? Что вам нужно?

В трубке щелкнуло что-то, и потом как бы издалека, голос такой спокойный, меланхоличный, ну как у активных педерастов примерно, доносится:

– Как дела, милый?

Смутился Петр Иванович:

– Какие дела? – спрашивает.

В трубке зевнули и неохотно так отвечают:

– Ну какие там у тебя могут быть дела, старый козел…

Рожок сразу обиделся:

– Кто это звонит? – строго так спрашивает, как следователь на допросе, а сам прикидывает уже: «Это явно кто-то из знакомых звонит. С розыгрышем дурацким. И голос вроде знакомый, а кто не пойму…» А из трубки доносится не менее строго:

– Ты там не прикидывайся! Отвечай по существу. Так, мол, и так. Или ты меня не признал?

Голос зазвучал уже совсем угрожающе, и Петр Иванович поспешно заверил:

– Узнал, конечно узнал…

– То-то,– успокоился собеседник, – смотри у меня старый кобель. Так все-таки, как дела?

– Нормально,– сказал Рожок, чтобы хоть что-то сказать,– а у вас?

– А ты не догадываешься? – с хитрецой ответил загадочный голос.

– Нет.

– А ты подумай, только не долго. И загадки мне свои не загадывай, понял? Я твои загадки насквозь вижу. Понты колотишь, поганая сволочь! Отвечай быстро, конкретно и по-существу! – невидимый собеседник неожиданно впал в истерику.

Рожок лихорадочно подбирал слова, но молчал.

– Я жду! – завопила трубка и выматюкала Петра Ивановича витиевато и злобно,– Ну!

Потом из нее раздался тяжелый вздох и шепот:

– Ладно, козел, я перезвоню…

Гудки, занавес.

Петр Иванович нервно забегал по комнате, сна не было ни в одном глазу.

«Кто? Кто это?»

Звонка не было около часа. Когда обессилевший от беготни учитель рисования, решил, что все случившееся, банальный телефонный розыгрыш, раздался новый звонок. Петр Иванович поспешно схватил трубку и поднес ее к налитому кровью уху.

– Да!

– Я рад, что ты не спишь,– радостно произнес знакомый голос,– не вечно ж тебе спать, ублюдок… Ха-ха, неплохо я сказанул, не так ли?

Рожок часто задышал и прохрипел:

– Что вы от меня хотите?

В трубке захихикало:

– Ну зачем же так официально, на вы? А, сволочь? Ты меня хочешь на измор взять? Не выйдет! Понял? Я и не таких обламывал. Веришь?

Рожок шумно выдохнул.

– Верю… Но я не понимаю!

– Ах, ты не понимаешь? – с неприкрытой угрозой произнес голос,– он не понимает! Смотрите, какие мы непонятливые! У тебя трусы в полосочку, или как?

Переход был настолько неожиданным, что растерявшийся Петр Иванович машинально оглядел себя и брякнул:

– Вроде да.

– Так и запишем,– сказал собеседник и снова дико захохотал. Хохотал он довольно долго, видимо крайне довольный собственным остроумием, потом произнес:

– Короче учти, приятель, если не хочешь себе на полосатую жопу неприятностей, то немедленно все мне выкладывай, и не дай боже ты станешь меня обманывать.

Петр Иванович из последних сил набрался храбрости и крикнул в трубку:

– Что за безобразие!

Голос удивился:

– Безобразие? Какое такое безобразие? Дуремар ты глупый… Попробуй хоть полслова кому-то шепнуть, я башку твою лысую на бутерброд намажу. Понял? Доходчиво объясняю?

Рожок молчал, кусая губы, а собеседник продолжил:

– Да я тебя на галстуке повешу, понял? Ты чего молчишь, ты слышишь меня придурок?

Рожок молчал.

– Знаю, что слышишь. Ну так запомни, если не сделаешь все, что я приказал, пеняй на себя…

– Что приказал? – удивленно спросил Петр Иванович.

– Ты хочешь смерти?

– Нет.

– Значит не перебивай меня, я все тебе уже объяснил. Повешу за галстук, на люстре, или… – голос сделал трагическую паузу,– или на трусах…

В трубке раздался веселый смех.

– Все? – спросил Рожок.

– Ну уж нет,– отсмеялся собеседник,– ну уж нет… Так легко ты от меня не отделаешься.

«О Боже!» – подумал Рожок, ему уже было все равно, плюс дико захотелось спать, да и ноги замерзли на голом полу.

– Ты,– голос заговорил с маниакальной убежденностью в собственной правоте,– ты гадкий, паршивый человечишка. Ты даже не человек, ты сволочь, ты просто… Просто…. Просто… Вошь! – голос взвизгнул,– Ты вшивая вошь! У тебя нет друзей, нет жизненных ориентиров, идеалов, нет ничего человеческого в твоем сраном облике! Тебе наплевать на политику, искусство, историю! Короче, падло, если ты не сделаешь то, что я тебе приказал, ты будешь…

– Ладно,– зевнул Петр Иванович,– договорились.

В трубке повисла тишина.

– Да? – наконец, сказал голос,– ну смотри… Мужик пообещал, мужик сделал. Я ж на тебя надеюсь. Не подведи.

– Обязательно,– заверил Рожок.

Голос засуетился:

– Ну там если проблемы какие-то возникнут, или надо чего, ну ты понял… Звони немедленно.

– Ага,– снова зевнул Петр Иванович, нашаривая ногой тапок,– всенепременно!

– Ну и ладненько, ну и хорошо,– зарокотал голос,– всегда знал, что на тебя можно положиться. Я завтра перезвоню.

– Пока,– брякнул Рожок и кинул, наконец, трубку на рычаг.

Потом не спеша прошел на кухню, попил водички, завернул в туалет и быстро-быстро прошмыгнул в комнату под одеяло. Через несколько секунд Петр Иванович уже спал. Кто и зачем ему звонил, он так и не вспомнил. А завтра никто ему конечно не перезванивал. Кому он нужен старый примаханный учитель рисования? Да и мало ли дураков на свете? Вот так вот оно бывает…

БАНЯ

– Вот смотри Семенко,– важно сказал Байзель,– это мои трусы, а это твои.

– А какая разница? – тупо спросил Костя, игриво разглядывая, кабинки предбанника.

– Не скажи, – степенно ответствовал суровый наставник,– не скажи. Вот, например, ты свои трусы чистые в воду уронил. Скажи теперь, что лучше, старые одеть, сухие или новые, но мокрые?

– Не знаю,– блаженно улыбаясь, ответствовал одиннадцатилетний кудрявый придурок.

– А ты подумай!

– Не знаю,– опять казал Костя.

– Эх, непутевый, надо соседские трусы забрать, незаметно, чистые и сухие, понял?

– Понял, – кивнул Семенко.– тогда я твои, Байзель, заберу! – и все также, блаженно улыбаясь, зашвырнул байзелевы семейники в лужу под скамейкой.

– Ах, ты ж…– Байзель задохнулся от бешенства, подхватил трусы и встряхнув ими в воздухе, доверительно сообщил воспитаннику: – Убью я тебя, Сема когда-нибудь, ей-ей убью…

Костя засмеялся и побежал на выход:

– Не догонишь, не догонишь!

Полуголый Байзель рванулся за ним и силой заставил сесть на место. Костя сразу заныл неприятным писклявым голоском:

– Ихы-хыы! Ну, Байзель, ну не надо меня убивать!

Наставник и по совместительству опекун, скрипнул зубами:

– Раздевайся!

Костя явно струхнул и, укутавшись в байковую клетчатую рубаху, испуганно глядел на Байзеля.

– Раздевайся грязная скотина, в баню же пришли…

–Зачем? – Костя явно стал проявлять признаки беспокойства.

Байзель попытался сорвать с него одежды, но только вырвал с мясом пуговицу.

– Я тебе дам зачем, мыться! – и снова набросился на Костю.

– Не хочу, не хочу, не хочууу! – орал Семенко, кутаясь в лохмотья.

Наконец после получаса напряженной борьбы, Байзелю удалось наполовину обнажить тщедушное тело воспитанника. Он устал, и пот градом тек по его мужественному лицу.

– Штаны снимай! – приказал Байзель.

– Ихы-хыы… – отвечал Костя.

– Убью, сволочь,– прошипел наставник и Семенко снова завыл.

Байзель повторно набросился на Костю и еще минут через пятнадцать тот уже жался в углу, прикрывая срам руками.

– Ихи-хы, зачем ты меня оголил? Зачем? Ненавижу тебя! Ненавижу!

– Да не срами ты меня перед людьми,– взмолился опекун, – стыд-то какой! Смотри, смеются все над тобой!

И действительно в этот самый момент из парилки стали выскакивать голые мужики и со смехом стали разливать пиво и потрошить нехитрую таранку.

Не обращая на них никакого внимания, Семенко все тянул свою бесконечную песню:

– Не ну зачем ты меня оголил?

Байзель понизил голос до шепота и прошипел прямо в ухо непутевому воспитаннику:

– Ты скотина не мылся за тот год ни разу, и опять за свое?

– Болею я,– громко объявил вдруг Семенко,– нельзя мне мыться!

– Чем ты болеешь? Идиотизмом? – спросил Байзель, стараясь ухватить Костю за голую скользкую ляжку.

– Гангреной! – гаркнул Семенко на всю баню.

– Молчи урод! Поговори мне еще! – наставнику удалось перехватить Костю поперек туловища и он поволок его в парилку, но тут пившие пиво мужики оборвали смех и преградили дорогу этой странной парочке.

– Анну, оставь мальца, лысый! – сказал один.

– Ты двинутый, что ли дядя? – спросил другой,– там же люди моются, а ты его с гангреной туда? Разве можно?

Байзель в сердцах сплюнул на пол и проворчал:

– Да какая там у него гангрена, он как кабан здоровый, мыться не хочет…

– Ну, неееет! – запищал «кабан». – Ну, нееее! Я стысняюсь! У меня, правда, гангрена!

Мужики подумали и предложили осмотреть Семенко, после чего в две минуты, не взирая на его отчаянный визг, распластали на кафельном полу. Кроме черных грязевых подтеков, синяков, нескольких царапин и случайно подбитого глаза, никаких следов болезни не нашли и Байзель сильным пинком направил воспитанника в парилку. Там он грубо привязал Костю к лавке чьим-то старым бюстгальтером, и хотя тот кричал:

– Ну не убивай меня! Ну чем я тебе насолил? – стал выбирать веник покрупнее. После первого же хлесткого удара Костя притворился мертвым, после второго ожил и простонал:

– Я умираю…

– Похороним,– мрачно пошутил истязатель и еще разок влепил Косте по спине, думая, куда бы еще хлестануть побольнее.

– Добей меня, Байзель,– простонал Семенко, извиваясь всем телом и раскрывая рот словно рыба, выброшенная на берег.

– Чичас,– охотно пообещал Байзель и со злости пнул Костю ногой. Тот закрыл глаза и стал звать милицию.

Байзель зарычал и прыгнул на него сверху, нервы его не выдержали и он стал топтать и лупцевать Семенко по всем частям тела без исключения, и, наверное, насмерть бы его затоптал, если бы давешние мужики не оттащили его в сторону от уже всерьез потерявшего сознание Кости. Их обоих облили холодной водой и выперли из парилки, пожелав напоследок легкого пара.

Байзель пришел в себя первым и сразу прохрипел:

– Убью…

Костя лежал на лавке, раскинув руки и ноги, и почти не дышал. Прошло еще немного времени, и он открыл свои хитрющие детские глазки и глядя в потолок сказал:

– Товарищ сержант, заберите, пожалуйста, Байзеля, он меня хочет зарезать.

– Аааа!!! – заорал наставник, бросаясь к вещам,– Живой!

Мужики тупо смотрели на эту странную парочку. Байзель надел сразу двое трусов, пиджак и путаясь в штанинах, бросился к выходу. Костя, видя такое дело, пополз за ним, причитая:

– Не ну Байзель! Ну не покидайзель меня, пожалуйста! Ну, отдай трусички мои!

Наставник, не оглядываясь, бежал по коридору. Семенко полз и орал не переставая:

– Ихи-хи!.. Я не хочу без трусов ходить, не хочууу!!!

Байзель выскочил на улицу и помчался к автовокзалу. Костя встал на ноги и припустил за ним, прикрывая срамное место руками, изредка размазывая по лицу крокодильи слезы. Прохожие недоуменно смотрели ему вслед, так как он был по-прежнему не одет. Байзель тоже сумел застегнуть ширинку только перед самым автобусом, что не помешало ему, однако, забраться в салон. Костя поперся следом, но водитель с испуганным криком: «Голыми нельзя!» попытался вытолкнуть его обратно на улицу. Это удалось, хотя и не сразу. Костя запрыгал за стеклом, выкрикивая:

– Отдай трусишки Байзель! Ну чем я тебе насолил?

Автобус тронулся, Костя побежал следом, яростно дергая пальцами правой руки мизинцем и безымянным, была у него такая скверная привычка, и не переставал орать:

– Ихи-хиии!!!

Пассажиры наперебой стали уговаривать Байзеля отдать Косте «трусички», водителя остановиться, а какой-то особенно сердобольный дедок даже предложил отдать мальчику свои собственные трусы, и попытался раздеться, но стушевался под пристальными взглядами окружавших его женщин.

Автобус остановился, водитель открыл двери. Байзель, как безумный рванулся наружу и помчался в сторону бани. Там уже стояла толпа любопытных. Наставник ворвался внутрь и, озираясь по сторонам, стал быстренько раздеваться. Инстинкт самосохранения подсказал ему, что от Кости можно спрятаться только в парилке. Что он и сделал.

Через пару минут в наступившей тишине, послышалось шлепанье босых ног по кафелю.

– Байзель? – своим самым противным голосом позвал Семенко,– Это я! Где ты?

Байзель налег на дверь всем своим немаленьким телом. Костя пнул ее пару раз и решив, что она закрыта куда-то утопал.

Только через час наставник решился выйти из укрытия и тревожно осмотрел помещение. За окнами было темно, баня была закрыта. Противник скрылся в неизвестном направлении, забрав всю одежду, почему-то оставив лишь байзелеву шляпу и галоши.

Байзель совершенно выбился из сил, прилег на скамейку и незаметно уснул.

Наутро, окоченевший и простуженный, он нащупал ногами галоши и сел, не понимая, где находится, потом вспомнил вчерашнее и с облегчением подумал, что наверное воспитанника наконец-то забрали в приют для идиотов, улыбнулся этой мысли и уже совсем собрался уходить, когда обнаружил пропажу вещей. Озлившись и зашвырнув шляпу в угол, он стал открывать все шкафчики подряд в надежде найти хотя бы что-нибудь. В пятом по счету шкафу он услышал непонятные звуки, похожие на свист и хрип одновременно, и, открыв его, обнаружил там укутанного в свой пиджак Костю мирно сопящего во сне, грязного и измятого.

Байзель тяжело вздохнул и опрокинул шкаф на пол…

Когда Семенко выбрался наружу, то сразу заныл:

– Ну, Байзель, ну не надо! Я больше так не буду!

Наставник ухватил его за шиворот, потряс хорошенько и поставил на место. Это иногда помогало. Помогло и сейчас. Костя неожиданно произнес нормальным голосом:

– Пошли домой!

Байзель хрюкнул и приказал:

– Раздевайся!

Костя сразу вжал голову в плечи и рванулся к свободному шкафу с криком «милиция!» В предбанник заглянул испуганный банщик, но Байзель рявкнув:

– Вон!– принялся выковыривать воспитанника из шкафа. Банщик убежал за подмогой, и вскоре обоих совместными усилиями вывели на улицу.

Там, нахмуренный и неразговорчивый Байзель потер ушибленное в схватке плечо и зашагал к автобусу, а сзади бежал грязный, оборванный, но чрезвычайно довольный собой Семенко и вопил:

– Не ну Байзель! Ну не покидайзель меня, пожалуйста!

Его ноги путались в двух парах черных трусов, а на голове была белая байзелева шляпа.

НА КУХНЕ

Сел как-то Петр Иванович ужинать. Яичко сварил куриное, хлебца взял, сала, луковичку, соль, сахар, чаю накипятил. Только уселся, тут и карлик прибежал, глаза жадные глупые.

– Дай хлеб! – заорал с порога и стал щипать без разрешения поджаристую корочку. Полбуханки исщипал, падлюка.

А на улице было так ясно и светло, что у Петра Ивановича возникло сильное желание потушить этот свет, хотя бы в глазах у карлика, но он ограничился тем, что сказал:

– Ты ешь потише, – и карлик замер с раскрытым удивленно бородатым ртом, и прилипшими к бороде хлебными крошками. Взгляд его был нечеловечески туп. Рожок сглотнул слюну и добавил для эффекта:

– Ты мне мешаешь, выйди! – на уроках в школе, где преподавал Петр Иванович, это иногда срабатывало, но сейчас нет. В планы карлика это не входило, тем более, что и планов у него никаких не было, особенно во время принятия пищи, кроме принятия этой самой пищи, разумеется. Вот и сейчас, он рассеянно зацепил случайно подвернувшейся вилкой, средний по величине, случайно подвернувшийся кусок сала, и не менее рассеянно попав им в свой широко открытый рот, сочно зачавкал.

Петр Иванович поспешно отодвинул продукты в сторону и поинтересовался:

– Дома не наедаешься?

– Гып? – спросил карлик, жуя.

Тут в кухню стали входить люди.

– О! Сидят падлы! – поздоровался Якорь с порога.

– Граждане, чей ребенок? – пошутил Пасенков, одаривая карлика легким подзатыльником.

Буцефал возмутился, миску на бывшего депутата опрокинул с картофельными очистками. Все весело загалдели, стали на табуретки рассаживаться. Рожок не долго думая стал продукты собирать, а Пасенков уже ручку тянет здороваться: «Привет», типа.

– Ой, Ярик, я только руки помыл! – восклицает Петр Иванович и от рукопожатия уклоняется.

Стаканы зазвенели, у людей с собой было. Карлик, чувствуя ладное, тоже со стаканом полез, за что снова по лысине получил уже от Якоря в лучших традициях «Шоу Бенни Хилла».

Бухнули, снова разлили. Маргулис уже готовый пришел, стал в угол ширинку расстегивать, как будто в трамвае, типа, все можно. Тут кто-то из самых пьяных на часы у кого-то из самых интеллигентных посмотрел и стал кричать, что пора бежать, а то магазин закроется. Опять все загомонили, даже Маргулис мочиться раздумал, подскочили, табуретками застучали и побежали. Даже бутылку где чуть-чуть оставалось забыли, ее Рожок потом по-тихому прибрал. Нечего добру пропадать.

Тихо стало минут на семь. Потом тапки по коридору протопали, это Шульц горшок понес выносить на кухню, в окно. Из комнаты никак этого сделать было нельзя, потому что он сквозняков боялся. Хоп! И полетело. Слава Богу, не зацепило никого. А как-то раз было дело. Жорж с похмелья топал злой как Усама Бен-Ладен, а ему такой подарок с четырнадцатого этажа прилетел. Шульц три дня из комнаты не вылазил. Боялся. И горшок не выносил вообще. Потом ночью потихоньку выполз и вынес. Раз вынес, после еще раз и пошло и поехало. Наладилась жизнь у человечины.

Следом за ним Семенко Костик нарисовался. Что ему за печкой понадобилось? Одному черту известно. Сопел там сопел, колупался, колупался. Доколупался, пока какая-то каракатица склизкая на голову не упала. Мокрая, как улитка. И за шиворот. Как он орал! К Байзелю помчался, вези, мол, в больницу немедленно. А тот всегда готов, говорит: «Сейчас полстакана дочитаю и сразу повезу!» И дочитывал часа полтора. Костя все это время вещи собрать пытался, и никак у него настольный хоккей в рюкзак помещаться не хотел. А когда он все-таки решил его не брать, то увидел только торчащую из-под одеяла байзелеву левую ногу и полпервого-ночи на будильнике. Тогда только Семенко плюнул на все, рубаху стянул и выкинул каракатицу за окно, и тоже спать пошел.

За это время на кухне успела побывать хозяйственная Ахинора Степановна с некоторыми кастрюлями. Помимо нее заглядывали Имедоева с дочкой, причем, последняя дважды. Первый раз глянула, что Ахинора готовить удумала, и не заняла ли имедоевские конфорки, а второй раз для контроля и тут же матери донесла, что все-таки заняла. Побились немного потом из-за этого, но как-то вяло. Всего одну Костину рубаху, что над печкой сушилась в борщ уронили и все. Потом ее спрятали надежно в форточку, и она спланировала прямо на мусорку на спящего бомжа Кукловода. И он узнал о пополнении собственного гардероба только утром.

Потом, когда все по комнатам разошлись, мужик какой-то заходил, вообще неизвестный. Даже приблизительно. Просто пришел на кухню, сел на табуретку, подумал о чем-то своем, взял банку из-под помидоров рожкову, выпил весь рассол, еще чуть посидел и ушел. Куда тоже никто не знает, а о том, что он все-таки был упрямо говорят факты, потому что когда Рожок с утра всех опрашивал, типа «а не знаете, кто мою баночку опустошил?» все в один голос говорили, что не знают, но вроде бы какой-то мужик заходил и к банке прикладывался, а кто он, что он, может это Рожка брат из Барнаула, это уж извините… Но уж раз вы, Петр Иванович, говорите, что баночка пустая, значит он подлец и выпил, и как только таких людей земля носит. Но, вы же Петр Иванович, на нас не думаете? Ну и хорошо… Так и порешили.

Ага, тараканы, конечно, на кухне еще присутствовали, но они не в счет, да и рассолом мало интересуются. Ну и все…

Хотя нет, Петр Иванович еще раз на кухню выходил, ночью. Он на Костину рубаху еще утром позарился, вот и вышел на грабеж в полтретьего ночи. А рубаха-то уже тю-тю. Не повезло Рожку. А ведь не спал полночи, ждал, пока все угомонятся, чтоб наверняка цапнуть. Не вышло у подлеца. Так и надо. Нечего на чужие рубахи раскрывать беззубый рот. Постоял Рожок над плитой, губками почмокал, труселя семейные из задницы вытянул, чтоб не резали и спать ушел, и на работу проспал потом, из-за жадности своей и бесстыдства.

А то рассола человеку пожалел, скотина…

НАД ОЛЬХОВКОЙ ТУЧИ ХОДЯТ ХМУРО

– Проходи, Петр Иваныч,– приветствовал гостя Якорь,– а я тут видишь какую вонизму развел…

– А шо то? – настороженно спросил Рожок, переступая непонятную лужу на входе в дачный домик и втягивая хищными волосатыми ноздрями воздух.

– А… – Вовка махнул татуированной рукой и сунул под хищный нос учителя рисования дурно пахнущую серую тряпку,– на нюхни!

Петр Иванович попятился от ужаса и чуть не расколол затылок об стену.

– Воняет? – спросил Якорь, гордо улыбаясь.

Рожок закатил глаза к неприветливому осеннему небу, которое щедро проглядывало в щели потолка между досками.

– То-то же! – Якорь в свою очередь понюхал тряпку, – Во воняет! Говорил Ахиноре, нечего скотину дома держать, не послушала. Баба есть баба! Ладно, Рог проходи, неча в дверях стоять. О, тихо… – Вова прислушался к чему-то, Рожок тоже. Оказалось, где-то в глубине домика, работал радиоприемник.

– Слышишь, мужик поет? – спросил Якорь шепотом, Рожок кивнул, хотя слышно было плозо,– Днепров! Люблю… Сейчас громкости прибавлю.

Лишь после этого Рожок, наконец, прошел.

– Как? Хороша дачка? – Володя прямо лучился положительной энергией,– Ты ж у меня еще не был. А? Вот обустроюсь, заживу! – он потер ладони и почему-то нос,– Нет, ты поди еще туалет посмотри, и используй если желаешь.

Рожок желал и вскоре очутился в грубо сколоченном фанерном домике, мелко дрожавшем от слабых порывов осеннего ветра. Он прикрыл дверь, но гостеприимный хозяин продолжал вежливо спрашивать из-за двери:

– Ну как? Ватерклозет не катит? Ты штаны ухе снял?

– Я… – пролепетал Петр Иванович, но Якорь и не думал уходить.

– Садись не стесняйся! Унитаза, правда, нет, но дыра какова!

Задуренный таким напором Петр Иванович, послушно присел над дырой и прислушался, внизу что-то явно шуршало и охало.

– Что там внизу? – крикнул заинтригованный и немного испуганный Рожок, шаря руками в поисках бумаги.

– Ага! – почему-то обрадовался Якорь,– услыхал? Там барсуки живут! Или кроты, я точно не знаю. Но шарудят! И че они там делают? Боюсь, стенки погрызут, или нет? Как думаешь?

Но Петр Иванович уже никак не думал, он выскочил из туалета, на ходу застегивая брюки.

– Кккакие барсуки? – запинаясь, спросил Рожок на пути к дому.

– Во! – Якорь по-рыбацки показал размер от плеча,– не брешу! Слыхал же как шарудят. А? Веришь, так жалко будет, когда туалет разгрызут, новый такой, хороший. Потому, кстати, и унитаз не буду ставить. На фига? Сгрызут же.

Они уселись на открытой всем ветрам веранде, и Якорь предложил Петру Ивановичу драный зонтик для защиты от ветра и начавшегося дождя.

– Давай, Рог, закусывай, не стесняйся! – с этими словами он сунул Петру Ивановичу кусок сухого хлеба, а сам стал глодать второй, точно такой же кусок.

– Не обессудь, что скромно, дача есть дача, тут не жрать надо, а работать!

Петр Иванович с трудом огрыз небольшой кусочек, прожевал и поинтересовался, как бы между прочим:

– А бумага у тебя есть?

– Зачем тебе? – удивился Якорь,– замазался? Или руки вытирать? Так не ресторан же, об себя можно! Это ж дача.

– Та нет,– Петр Иванович покраснел и потупился,– я, видишь ли, так не подтершись и сижу…

Некоторое время Якорь тупо жевал свой хлеб, а потом до него дошло, по мере того как краска стыда полностью залила лицо учителя рисования, и он расхохотался. Он сгибался пополам и бился головой о стену, хлопал себя по налитым салом ляжкам и таким же щекам.

– Ну насмешил, так насмешил,– выдавил он из себя, наконец, – ну Петька, ну выдал! Не подтер… Как ты сказал?

Петр Иванович долго ждал, пока утихнет смех, но понял, что, наверное, никогда. Тогда он встал и медленно побрел со двора. Над Ольховкой все так же сгущались осенние тучи и казалось, что солнце навсегда покинуло этот Богом забытый кусок великой страны.

РЕПКА

Посадил Рожок репку. Не росла, не росла. Не росла, не росла – он и поливать перестал. Зачем? А тут вдруг вчера нежданно под вечер ливень. аутро глянул Петр Иванович в окно и чуть с ума не сошел от радости. Во дворе репка на пол-огорода, большая, сочная.

Ну, Рожок, конечно во двор бегом побежал, стал ее осматривать, охать, приседать. Типа, опытный огородник. Потом схватил ее крепко, потянул. Ни фига не получилось. Че делать? Задумался.

Тут покашливание за спиной. Оглянулся. Вова Якорь стоит, сосед. Рожок обрадовался, засуетился. Давай, мол, вдвоем потянем, а я отблагодарю. Потом.

Потянули. Якорь мужик здоровый, крепкий, лысый, ни чета Рожку-интеллигенту, ан не выходит ничего, такая хренотень. Вспотели. Якорь закурил. Стоит, думает. Тут видят Пасенков идет, местный балабол и депутат по совместительству. Позвали.

Тот поломался для приличия, типа, не депутатское это дело, овощи из огорода тягать. Но Якорь ему одну историю припомнил, тот бровки брежневские насупил, но пиджак скинул.

Дальше как в сказке, Якорь за Рожка, Пасенков за Якоря, Рожок понятное дело за репку, провались она пропадом. Тянут-потянут, а вытянуть… Короче, понятно.

Сели отдыхают. Рожок лысинку почесал и за бутылочкой сбегал. А тут и местные гвардейцы-алкоголики подошли, на шум, да и водкой запахло, а у них у гвардейцев на водку чуйка. У Васьки Маргулиса и Жоржика-то. Ну и их прицепили для комплекта…

Ох и орали идиоты, и пыхтели и пукали, простите, да из песни как известно… И ничего не получилось. Совершенно.

«Че у тебя за репка, Рожок?»– спрашивают, а тот и отвечает.

«Американский сорт!»

Ну, дебил, что взять?

Тут и Байзель подошел, со своим воспитанником Костей Семенко. Сян пришел. Дед Шенделяпин приполз. Пшеничный Иван. Бомж Кукловод на санках приехал, была у него такая привычка на санках рассекать, летом. Ну карлик по прозвищу Буцефал нарисовался, из малины. Как же без карлика? Знамо дело, никак.

«Приступили!» – это конечно Рожок командует на правах хозяина. Уже и солнышко высоко, и пот градом, и потянули разом, а ничего не выходит. Еще бутылочка по кругу пошла. Пятая… Да кто их считает, когда работа такая. Эх…

Тут карлик и предлагает:

«А давай Кукловод мы с тобой местами поменяемся!»

Поменялись. Толку… А карлик не унимается:

« А давай Сян с тобой тоже местами поменяемся?»

Аналогично. Стал карлик Костю Семенко щекотать. А тот плакать начал, у него же руки заняты, он ответить не может. Обидно. Сам местами с дурачком местным поменялся, и стал карлик за Байзеля тянуть.

Вообщем со всеми Буцефал местами поменялся, но ничего не вышло. Добрался до Рожка, после чего плюнул на это дело демонстративно и объявил:

«Сами тяните, придурки, а мне некогда!» Только его и видели.

Сели. Устроили перекур большой. Сидят, курят.

Курили, Курили, курили, курили… Стемнело. А может солнышко дымом заволокло. Ну подпили еще по чуть-чуть, не без того.

Рожок по нужде пошел, за репку. Ну приспичило человеку. Только изготовился, и как заорет!

Все вскочили, зашумели на помощь бегут. Прибежали и видят, что репка к земле, к забору и абрикосу какими-то цепями привязана странными. Распсиховались все. Еще громче заорали. Кто над обществом так подшутил?

Байзель сразу Рожка обвинил и евреев на всякий случай. За это его некоторые в сионизме прищучили, ответно. И понеслось, Якорь на Пасенкова, мол, политики во всем виноваты, тот на Якоря, а Жорж за бритвой в карман полез, не долго думая, и как завопит, пронзительно так, как будто бутылку разбил.

– У меня кто-то пятерку вытащил!

Все по карманам себя хлоп-хлоп, а в карманах-то пусто. У кого деньги пропали, у кого пистолет игрушечный (это у Костика, конечно) и тут Сян поднял вверх палец и отчетливо произнес с характерным акцентом:

– Карлык!

И в этот момент все, даже Маргулис поняли, что не зря карлик вдоль-поперек бегал, местами со всеми менялся, а тут и морда ехидная, бородатая над забором нарисовалась. Смеется, аж захлебывается, из пистолета игрушечного в общественность стреляет, слюнями.

Якорь лопатой в него кинул от ненависти, карлик от испуга свалился, и забор повалил. Все на паразита как кинутся, он как побежит. А репка, ни с того ни с сего, вдруг сама из земли вылезает и вверх, и вверх, и потом как стартанет! Секунда, и исчезла в небесах.

Народ рты пооткрывал, и про карлика даже забыл. Свои репы чесали, тот под шумок и скрылся.

Оказалось, что это и не репка, американский сорт, была, а самое, что ни на есть НЛО, под овощ хитрыми пришельцами замаскированное. Всю ночь у Рожка на огороде просидело, может какой ремонт у них был текущий, или авария.

До ночи мужики простояли, про тарелки летающие спорили. Три раза Семенко за самогоном гоняли, в долг, на четвертый раз не дали, и все по домам разошлись, спать. А Рожок до утра забор восстанавливал и ровно в полшестого он у него снова рухнул, тогда и Петр Иванович плюнул на все и тоже спать пошел.

А вывод такой из сказки про Репку: не хрен нажираться с утра на голодный желудок.

ОСАДА

– Цю, цю, цю, мои свынятка! – приговаривал полуголый человек с редеющей шевелюрой, рыжими бровями и бородавкой на некрасивом лице, стоя на крыльце довольно странного строения, именуемого, тем не менее, не без гордости «моя дача». Строение стояло посреди неубранного приусадебного участка, щедро усыпанного мелким мусором. Среди всего этого живописного беспорядка, понурив головы, шныряли несколько неопределенного вида и пола животных, которых лысеющий человек называл все с той же непонятной гордостью «мои свынятка». «Свынятка» злобно по-собачьи рычали и демонстрировали желтоватые кривые зубы. Человек протягивал им косточку от обглоданной куриной ножки, а за спиной прятал средних размеров кухонный нож.

– Цю, цю, цю,– приговаривал он понемногу начиная нервничать. «Свынятка» не обращали, ровным счетом, никакого внимания на человека с куриной косточкой, справляли естественные надобности, переругивались и, кажется, даже умудрялись рассказывать друг дружке непристойные анекдоты.

Петр Иванович Рожок, а это был он, как уважаемый читатель, наверняка, догадался, недовольно дернул губой, как будто бы уловил в лопотаньи зверей свою фамилию и сказал:

– Ну как хочете!

После этого ушел в дом. Там он уселся за грязный стол, подпер голову руками и задумался. Ситуация складывалась патовая.

А пока он думает, вернемся на несколько часов назад, чтобы было понятно, отчего она сложилась именно такой.

С утра Петр Иванович решил заколоть кабанчика. Ну, дело, как говориться, хозяйское. Нехитрое. Взял он нож и вышел во двор. Когда он чуть-чуть приоткрыл хлипкую дверь в загон для свиней, оттуда с диким воем вырвалось все стадо, как будто только и ждало этого момента. Сделав несколько безуспешных попыток изловить пресловутого «кабанчика» во дворе, Петр Иванович взял паузу, поел старой жесткой курицы, и выйдя на крыльцо с помощью косточки попытался привлечь внимание разгулявшейся скотины, но это не получилось. Вот, собственно, и все.

Во дворе послышался визг, переходящий в вой, а вслед за ним громкие человеческие матюки.

«Якорь», – понял Рожок и тут оказался прав.

Володя Якорь, мускулистый сосед с наголо обритой головой, и постоянно присутствовавшими в ней мыслями о водке, собственной персоной явился к нему на двор.

В голове Рожка моментально созрел хитрый план:

« Нечего ему зря по дворам шляться, сейчас я Вовочке работку подкину, по-соседски!» С лукавой улыбкой Петр Иванович пошел встречать гостя. Однако у самого Якоря были несколько другие планы на ближайшие часы.

Войдя во двор, он тут же был атакован двумя клыкастыми «свиненками». С трудом расшвыряв их сапогами, он попал в полукольцо обиженных родителей мелких тварей, успевших пожаловаться тем жалобными воплями. Когда Рожок вышел на крыльцо, то увидел соседа в полукольце ощерившихся голодных свиней, медленно отступающего спиной к дому.

– Цю-цю…– неуверенно произнес Петр Иванович, пытаясь отвлечь внимание животных от аппетитных ляжек Володи. Тот сумел подобрать, валявшуюся посреди двора, совковую лопату, махнул перед свиными мордами и совершив удачный прыжок приземлился на крыльце рядом с учителем рисования.

– Уф, хищники, однако! – облегченно произнес он, почувствовав себя в относительной безопасности,– ну и зоопарк ты развел, Петруха!

Рожок аж покраснел от удовольствия:

– Да, уж гарни, так гарни! Помоги одного поймать, и тебе навар будет, а?

Якорь подозрительно посмотрел на Петра Ивановича, удивленный неслыханной щедростью, но смолчал. Потом, почесав небритый подбородок, произнес неуверенно:

– Да я вообще-то червончик занять…

– Займу,– продолжил лучиться добротой Петр Иванович,– поможешь, займу!

Якорь поежился и зевнул. В этот момент один свиненок подобравшийся довольно близко к крыльцу уселся чесаться. Якорь, сверкнув золотым зубом, решил рискнуть и прыгнул на зверя, но зацепился сапогом за недобитый гвоздь и грянулся всеми своими немалыми килограммами, аккурат, на то место, где за миг до падения находилось животное. Свиненок с воплями побежал к родителям, а Вова, матюкаясь, поднялся на ноги и пошел на Рожка, размахивая руками:

– Сам лови, понял, да? И червонцем своим подавись.

Петр Иванович испуганно отступил и закричал с веранды:

– Ну и не надо… Сам поймаю!

Якорь плюнул и отряхиваясь пошел со двора. Но вдруг замялся, остановился. Наблюдающий из-за занавески Петр Иванович увидел, что свиньи построились клином, как крестоносцы в известном фильме, и приготовились к атаке.

– Кыш, твари! – махнул на них татуированной рукой Якорь,– Кыш, кому говорю!

Но свиньи начали выть, выли долго и страшно. Они были очень истощены, но свирепости в Петькиной загородке накопили изрядно. Якорь это понял и развернувшись, бросился назад на крыльцо. Еще через миг он вломился на веранду и плотно захлопнул дверь.

Через некоторое время в дверь застучали алчные пятаки и копыта.

Вечерело.

– Слушай, Рог! – сказал Якорь, – нервно ежась. Чего-то жрать захотелось, у тебя в доме еда есть?

– Знаешь, Володя, –       сразу заныл Рожок,– если честно, то ничего и нет.

Якорь сделал вид, что поверил и вздохнул:

– Жаль, что кабанам твоим не сообщили, что нет тут еды.

– А мы?

– Что мы? А ну да… Особенно ты Рожок.

– Почему? – перепугался Петр Иванович.

– Ну, ты хозяин все-таки, а я так просто, червонец занять…

Петр Иванович мгновенно надулся и сказал:

– Вот иди и объясняй им, что ты только червонец занять.

Стук не утихал.

– Да ладно тебе, не обижайся,– Якорь вздохнул,– чего делать-то будем?

Рожок только собрался сказать очередную глупость, как дверь содрогнулась от особенно сильного удара.

– Ой-ей-ей! – заверещал он.

– Чего орешь? – поинтересовался спокойно Якорь.

– Они мне двери поломают! Новые…

– Двери! – заорал Володя,– двери ему жалко! А меня кто пожалеет? Сожрут они меня, сожрут! И тебя сожрут, ты понял? Всех сожрут!

– Ааааа!!! – завопил учитель рисования и запричитал, как старая бабака,– Всех сожрут и двери поломают!

Неожиданно шум за дверями утих и наступила тишина, в которой слышались только редкие всхлипывания Петра Ивановича. Потом страшный удар потряс дом и дверь все-таки упала вовнутрь. Рожок как-то особенно истошно взвыл, а Якорь швырнул в дверной проем здоровенное полено и пригнулся. Раздался чей-то крик, и что-то мягко упало на пол. Когда Якорь разогнулся, то увидел, что тело человеческое и принадлежит его приятелю Ваське Маргулису. Свиней рядом с ним не было. Якорь подскочил к товарищу.

– Зашиб, Васек? Ничего, вставай, ты ж здоровый слоняра.

Васек кряхтя поднялся на ноги.

– А чего вы позакрывались? Я стучу, стучу! А вы орете как ненормальные. Деревяшками еще кидаетесь.

–Хм,– смутился Якорь.

– Свиньи, у тебя Рожок, странные какие-то.

Рожок тоже понемногу пришедший в себя обиженно спросил:

– Почему это?

– А вот иди посмотри на них.

Все вышли во двор. Там было тихо, «свинятка» сидели, поджав хвостики под забором, и жалобно скулили, а когда увидели выходящих из дома людей, резко, как по команде вскочили и рванули через калитку на волю.

– Ге,– сказал Маргулис,– то как вы орать начали, их и перекосило… Ну и орали ж вы.

Рожок прямо раздулся от гордости и пихнул Якоря в бок.

– Слышь, Вовка, а могу когда захочу?

Якорь презрительно посмотрел на Рожка и сплюнул:

– Как беременный козел орал. Сожрут, сожрут… ну что, живой? Доволен?

« Конечно, доволен»,– подумал про себя Рожок, но вслух ничего не сказал. Проводил гостей и завалился спать.

На небе загорались первые звезды.

ВОШИ

Жили-были воши, или вши, никто точно не знает, как они назывались. Якорь, например, говорил, что воши, а Одноглазый вшами их называл, а карлик прибацанный говорил по-украински «нэ чыпайтэ мэнэ!» Короче, жили себе насекомые спокойно и не знали каая судьба им уготована в Триполье.

Началось с того, что Петр Иванович Рожок по весне простудился немного, обычное дело, ан нет, все хуже и хуже Петру Ивановичу. Что делать? Пошел по соседям врача искать. Долго искал, часа два, пока не догадался к Спиннингу заглянуть, бывшему психиатру пришибленному. Тот сразу диагноз поставил, только на морду Петькину глянул, сразу и говорит: «Желтуха!»

Побледнел Рожок, даже желтизна потускнела, спрашивает:

– Точно?

Спиннинг кивает:

– Точно, потому как эпидемия. Вчера на станции троих видел, все желтые. А вы на станции были?

– Был…

– Зря,– Спиннинг резюмирует, и хохочет, икая. Одно слово – псих.

– Что же мне делать? – в панике Рожок спрашивает.

– А уже ничего,– заливается доктор,– ничего уже не поделать!

Рожок в обморок – хлоп! Спиннинг посмеялся еще немного и давай его в чувство приводить. Достал спирт нашатырный, на ватку капнул, понюхал, сказал: «Ухх!» и как даст Рожку ногой в бок. Тот мигом и очнулся, а доктор наклонился к нему и говорит на ухо:

– Я вас лечить права не имею, так как на пенсии по инвалидности умственного здоровья, но как частное лицо, могу предложить одно народное средство. Шикарное!

– Ккакое?..

Доктор скорчил таинственное лицо и говорит:

– Вши!

Рожок сначала испугался, а потом поразмыслил и думает: «Ну и что? Вши и вши, лишь бы от желтухи избавиться!» и говорит вслух:

– Лечите!

Обрадовался Спиннинг и объясняет:

– Надо вошь взять и съесть! И тогда она желтуху в себя потянет,– и добавляет с сочувствием в голосе,– это ж лучше чем мочу лакать!

Рожок ни черта не понял, только спросил:

– А сколько?

Доктор затылок почесал, бородку айболитовскую подергал и отвечает, но как-то неуверенно:

– Да, наверное, сотни две-три придется проглотить, никак не меньше…

Сглотнул Петр Иванович судорожно, но почти твердым голосом заявляет:

– Доктор, я вам заплачу столько, сколько скажите, вы только лекарство мне обеспечьте. А то вошь ведь необычная должна быть, наверное, да?

Спиннинг, конечно, дурак, но головой замотал энергично, сразу в ситуацию врубился, на завтра встречу назначил, типа постарается достать. Рожок и утопал.

Всю ночь Спиннинг вшей по квартире ловил, и по пробиркам сортировал, по только ему известным критериям. Еще и этикетки лепил самодельные. И только под утро спать улегся, а Рожок уже в двери трезвонит, рожа довольная, улыбается, давай, мол, мое лекарство.

– Достали? – интересуется.

– Вы меня, достали,– зевает невыспавшийся доктор,– деньги давайте!

Рожок деньги дал, а Спиннинг дверью – хлоп! И кричит:

– Позже зайдите!

Полдня Петр Иванович от нетерпения с ума сходил, пора за лекарством идти, не пора, простил его доктор за ранний визит, или нет? Часа в два дня решился визит повторить. А Спиннинг сидел телефонный справочник города Новосибирск читал на 350 тысяч фамилий. Хобби у него такое было. Тут Рожок звонит. Повздыхал доктор, повздыхал, но деваться некуда, дал больному лекарства свои самодельные. Объяснил даже, что и как:

– Надо рот пошире при приеме открывать, но не совсем широко, а так чтобы захлопнуть успеть, чтоб вошь наружу не выпрыгнула, понятно?

– Понятно,– Рожок блеет, и пробирки прячет с опаской.

– Ну, вот,– продолжает Спиннинг,– обязательно после еды, чтоб вырвало как следует! А можно и перед сном, когда зевается, сразу хлоп, принял и пошел на унитаз.

И скалится своему юмору медицинскому:

– Вошь, глядите, отборная, резвиться еще, молодая! Ишь…

Рожок поблагодарил кое-как и домой убежал.

Дома бутербродов себе наделал, капусты квашеной достал из холодильника. Сел лопать, чтоб желудок набить, а то ж с утра на нервах, голодный. Нажрался, аж пузо распухло, а руки сами к лекарству тянутся. Настроился и принял, сначала одну пробирку, потом другую, еще чтоб воши не упрыгали, стал в пробирки воду лить из под крана, нахлебался вволю, придурок. Пил пока лезло, а потом чует бурлит что-то внутри…И как побежит на унитаз!

Проблевался, аж страшно! Но вроде полегче стало в желудке. Поплелся к зеркалу, цвет определять. Глянул: «Ничего мужик!», только бледный. Ну и ладно. Давай Якорю в двери стучать, хвастаться, а тот через двери спрашивает:

– А ты не заразный?

– Не,– Рожок отвечает гордо,– смело выходи, я уже на излечении, и притом, если что, то и тебя вылечу мигом, у меня лекарство заграничное имеется, очень хорошее.

Якорь на лекарство не соблазнился, перед тнем как дверь открыть полотенце себе на лицо повязал, а потом еще для надежности и майку, лямки на затылке завязал, и типа марлевая повязка получилась, только жиром от уточки закапанная. Выходит, наконец, Рожок его даже не узнал, сначала, а потом, когда Ахинора из комнаты Вову позвала, то узнал.

Ахинора спросила громко:

– Вова, КУДА?

А Якорь и отвечает:

– К соседу на миг… – и дверь за собой прикрывает, а у Рожка спрашивает:

– Ну шо?

Ведет его Рожок на кухню, подводит к окну и спрашивает:

– Ну посмотри на меня?

– Чаво? – Якорь сквозь респиратор свой удивляется.

– Посмотри на меня, говорю, как я тебе?

Якорь хмыкает невнятно и бурчит:

– Ну, ты Петька, конечно, не Маша Распутина, но какому-нибудь Моисееву сгодишься на черный день!

– Дурак! – обижается Петр Иванович,– я не про то! Ты скажи, лицо у меня желтое или нет?

– Желтое! – отвечает Вова уверенно,– и немного в синеву, а что?

– Тьфу,– плюется Рожок, и объясняет,– я лекарство пью от желтухи, ты мне скажи, помогает или нет?

– Ааа,– тянет Якорь,– понятно,– и ужодит быстренько.

Рожок тоже пугается и к зеркалу бежит, и у зеркала еще одну пробирку внутрь принимает, а минут через десять еще один, и еще… к вечеру так вшей наглотался, что с желудком оказия вышла. Всю ночь сердешный просидел в спущенных штанах. А по Триполью уже слух пошел нехороший, мол, желтуха, эпидемия. Народ в респираторы нарядился, раскупил все что в магазине двадцать лет лежало на всякий случай. И ходили друг от друга шарахались. Даже сериал дебильный про «Марию» смотрели, противогазов не снимая, протирая стекла запотевшие от напряжения. К Рожку паломничество началось: « Расскажи, да расскажи, где лекарство берешь!»

А тот молчит. Не отвечает, сидит себе в туалете, и молчит. Хотели его за молчание в унитаз головой макнуть, да двери крепкие оказались. Дед Шенделяпин так и сказал, между прочим, пару раз костылем по дверям стукнув:

– Не достать мерзавца!

Разошелся народ, тогда и Рожок выполз, проспал всю ночь, как младенец, а наутро снова к Спиннингу пополз на всякий случай.

– Дайте мне еще лекарства!

А доктору в облом было опять блох собирать, отвечает:

– Извините, батенька, у вас и без лекарства, следы выздоровления и так на все лицо.,– и зеркальце подносит.

Глядит Петр Иванович и вправду, следы какие-то на лице, пятно всякие, бородавки, родинки, прочая хрень. В принципе все как обычно. Но он обрадовался:

– Спасибо доктор! – деньги какие-то сунул тому в халат и на улицу убежал. И по дороге всем хвастаться стал, как его Спиннинг вшами от желтухи вылечил, а доктор деньги спрятал в шкатулку резную и сел дальше телефоны читать. А народ-то к нему повалил. Доктор испугался, открывать не хотел, а когда узнал за чем к нему народ толпой привалил, так вообще двери комодом подпер, а и правда, где ему вшей на такую ораву ловить?

Вышибли двери, не помог комод. Повалила толпа к доктору в квартиру, все лекарства, какие ни есть вымели под чистую. Даже от кашля, короче, все что нашли, все забрали. А Маргулис, скотина, на всякий пожарный, еще и справочник Новосибирска забрал, еще им доктора по лысине стукнул для профилактики.

Дальше что? Да как обычно, напились лекарств под водочку и сели результатов ждать. И дождались поближе к ночи. Поймали около станции разносчиков инфекции, желтолицых. Они китайцами оказались, бизнесменами. Из Города в Березники товар возили, или наоборот. Не важно. Но желтые были, как я не знаю что.

Вонилин с Одноглазым их отбуцкали на всякий случай, а потом отпустили, а че с ними еще делать?

Вот с тех пор китайцы в Триполье ни ногой, и вьетнамцы с корейцами тоже. Такая история…

САЛО

Когда карлик вернулся домой, его встревожила царящая внутри тишина.

«Странно, странно»,– подумал Вильгельм Карлович Буцефал, пятидесятилетний мужчина метрового роста, в самом расцвете сил, как говаривал небезызвестный Карлссон, и пихнул двери плечом, по уже давно сложившейся традиции. В комнате его ожидала страшная картина. На полу валялся со свернутой на бок головой, его дедушка Сян – кавказский долгожитель, в семейных трусах и валенках на голое тело. Причем по непонятной причине трусы были спущены до уровня валенок, и наверное это больше всего напугало карлика.

Нельзя сказать, что отношения в семье были идеальными, скорее наоборот, с того самого дня, как проживавший в доме Буцефала немолодой армянин почему-то признал в домовладельце собственного давно утраченного внука. После этого в их отношениях почти ничего не изменилось, кроме того, что Сян перестал платить за квартиру, ну и быть может стал больше командовать. Потому, когда увидев его в столь неестественной позе, Буцефал подумал: «Помер!» в слове этом скорби не было вовсе, скорее наоборот.

Карлик подошел поближе и склонился над телом, и тут как в плохих зарубежных фильмах, глаза покойника открылись, дрогнули седые усы, а сиплый задушенный голос произнес:

– Тихо ты. Спугнешь…

– Кого?– ошарашено спросил карлик.

– Не знаю… В подполе шебуршит, я слушал, слушал, ничего не понял… О! Опять… Слышишь?

Сян поднялся с пола и задумчиво застыл, глядя куда-то вдаль:

– Кто бы это мог быть? А? – произнес он наконец и тупо уставился на внука.

Тот все еще отходил от шока:

– Без штанов чего?

– А? – дед был где-то не здесь.

– Спущены штаны почему? – когда карлик волновался, он начинал путать слова и менять их местами. Сян помотал головой и глянул вниз с высоты своего почти двухметрового роста.

Увидев свои голые волосатые ноги, он задумчиво протянул:

– А, штаны… – нагнулся и натянул трусы на пояс,– да так, наверное, забыл одеть. Автоматически…

Буцефал с интересом понаблюдал за ним, и потом сказал:

– Ну, ты старый даешь! Я целый день мотаюсь по деревне, деля делаю, а ты без трусов на полах? Это нормально?

Сян снова нагнулся, похлопал его по плечу, отчего в воздух поднялось легкое облачко пыли, тихонько засмеялся и вытащил из-за уха папиросу, и стал охлопывать себя в поисках спичек. Не найдя их, что было естественно при столь странном выборе одежды, он спрятал ее назад и начал рассказывать:

– Представляешь, Буцефаллыч, сижу сру, тут слышу подо мной шуршит…

– Ты что посреди хаты сидел? – возмутился карлик.

– Я? – Сян удивился вполне искренне,– да, на улице ж холодрыга, я на двор и не пошел. Тут присел, на горшок.

– В мой?! – завопил карлик.

– Не ссы! В цветочный! Нужен мне твой вонючий …– дед брезгливо поморщился.

– Сам ты вонючий! – продолжал разоряться Вильгельм, но Сян снова впал в непонятную задумчивость, и похлопав внука по плечу продолжил рассказ:

– Так вот. Шебуршит слышу. Шуб-шуб… Потом тишина, и опять шуб-шуб… Прикинь?

Карлик задумался, поковырял в носу и сказал:

– Та то ж мыши…

– Не скажи, мыши не так шебуршат. Они по-другому…

– Значит крысы, – настойчиво гнул свою линию Буцефал.

– Сам ты крыса, урод!– оскалился вдруг Сян,– а то я не знаю, как крысы шебуршат!

– Так сходи в подвал и посмотри! – разозлился карлик.

– Вот сам и иди.

– Оно мне надо? Ему шебуршит, а я иди и смотри!

Сян нехорошо засмеялся:

– Ага! Поглядим, поглядим. Как зашебуршит, так и до горшка не добежишь, может там хищник какой завелся, или мутант. А может наоборот, какое животное ценное. Не ходи никуда, я сам его отловлю и шкуру сдам за большие бабки, а тебе – хрен!

Сян нашел за время этой тирады зажигалку, прикурил и вышел на веранду, весь в клубах синего дыма. Карлик закашлялся, но храбро ринулся следом:

– Фиг, ты без меня пойдешь! – он снова нацепил свою знаменитую румынскую кепку и стал похож на пленного немца времен Великой Отечественной.

Некоторое время они боролись на веранде за право первым войти в подвал, потом Сян тяжело отдуваясь, уступил дорогу молодым и сказал:

– Ладно, иди, но как говорит, мой друг Пасенков, помни!

Карлик радостно скатился по ступенькам с криком:

– Как говорит, мой друг Вильгельм Карлович, ты – урод!»

Сян, похохатывая, пошел следом. Когда карликовское сопение достигло подвала, дед не спеша взял висящий на гвоздике, новый хорошо (а главное предварительно!) смазанный замок, и аккуратно закрыл ворота за внуком. Сопение превратилось в испуганный шепот с той стороны:

– Эй, дед, ты чего задумал?

– Хе… – неопределенно ответил Сян,– я подумаю, может на шапку пойдешь, или на органы… Поглядим.

И ушел. Вернулся с какой-то коробкой. Обманутый карлик разразился серией невнятных, душераздирающих ругательств. Но ничего, кроме неприятного смеха, в ответ он не услыхал. Странный дедушка, между тем внес коробку в дом, установил посреди стола. Потом налил стакан самогона из заветной бутыли, что стояла в укромном месте за гладильной доской, к которой уже лет сто как никто не прикасался, отпил половину и принялся не спеша раскрывать коробку при помощи длинного, не стриженного ногтя. После вытащил на свет божий громадный кусок прикопченного сала, несколько луковиц, краюху черного хлеба, и стал, пританцовывая резать сало на длинные бело-красные аппетитные полоски, потом чистить лук. Хлеб нарезать не стал, просто выломал четвертинку и сразу же отправил ее в рот. Следом туда же отправились оставшиеся полстакана жидкости и несколько красно-белых полосок в компании небольшой луковицы.

Насытившись таким нехитрым образом, Сян наколол на нож пару оставшихся полосок и спустился к дверям подвала, сыто отрыгиваясь.

– Карлик? – позвал он узника,– а я сало ем, прикинь?

– Удавись! – выкрикнул Буцефал.

– Ага, разбежался,– ответил дед и придвинул нож с нанизанными на него аппетитными кусочками к дверной щели,– пахнет?

– Говном! – снова заорал Вильгельм и в щели сверкнул его горящий жадностью глаз.

Сян засмеялся весьма довольный собой:

– А знаешь на чем я сижу?

– На говне!

– Не угадал, не угадал! Я на твоем горшке сижу!

– Сука! – карлик многое мог стерпеть, но только не эту обиду,– какая же ты сука! Не навижу!

– Сам ты это слово,– солидно ответил дед, слизывая сало с ножа,– счастливо оставаться!

И он ушел спать.

Карлику между тем было невмоготу. Когда терпеть стало совсем невозможно, он присел в уголок и невмогота прошла. Тогда он решительно заправил рубаху в штаны и стал обшаривать подвал в поисках выхода. Выхода не было, тогда Вильгельм снова набросился на дверь. Он толкал ее разными частями своего короткого, но увесистого тела, бил, топтал, врезался с разбега, но безрезультатно.

«Сука! Какая же он сука! Поплатится мне за все, ох поплатится!» Буцефал сел под дверью и вдруг услышал какую-то неясную возню у себя под боком. Он прислушался, судя по всему, кто-то явно рыл землю прямо под ним.

« Ни хрена себе, кроты оборзели!» – подумал Вильгельм и стал помогать, вонзая в земляной пол железный совок со стороны стены. Примерно через полчаса, раздался металлический звук, словно совок наткнулся на лезвие чьей-то лопаты.

« Не кроты!» – решил карлик и просунув руку крепко схватил черенок инструмента своего неведомого спасителя. Еще десять минут борьбы и он втянул в дыру под стеной измазанного в земле и очень напуганного Костю Семенко собственной персоной.

– Ой! – пропищал тот отряхиваясь,– это кто тут живет?

– Это я Сема, ты что не узнал? А ты чего тут делаешь?

Костя прищурился, опознал карлика и радостно сообщил:

– Я от Байзеля убежал, в Америку…

– А чего ж такой невеселый?

Семенко огорченно всплеснул руками:

– Так копать же далеко!

Карлик согласно покачал головой:

– А, ну-ну. Рой! – и полез в дыру.

Оказавшись на свободе он первым делом осторожно оббежал дом вокруг, и не обнаружив Сяна, взял садовую табуретку и стал заглядывать в окна. Когда он увидел спящего на кровати деда, глаза его загорелись, а в руках появился приятный зуд неотвратимой мести. Но он не спешил, зная, что Сяна теперь нескоро рвазбудишь, и потому первым делом помчался к подвалу, где на ступеньках подобрал свой ночной горшок. Из подвала доносилось трудолюбивое Костино сопение и тяжелые вздохи.

_ Эй, потише там! – прикрикнул на него карлик, а после заботливо очистил горшок от грязи и пыли и поставил в укромное место – в кладовку. Там же он подобрал моток крепкой веревки. И только тогда приступил к осуществлению своих мстительных планов. Первым делом, войдя в спальню, он привязал спящего к спинкам кровати за руки и ноги. Потом взял с пола правый солдатский сапог, стоящий у кровати, и раскрутив его в воздухе обрушил на торчащую из трусов волосатую Сянову задницу. Все это он сопроводил громким воплем:

– Подъем армянское отродье! Саложерка пришла!

– А!!! – заорал дед и проснувшись забился в своих путах.

– Подьем, сучара!

– Кто?! Чего пришла? – дед молол, что попало, а сапог с наслаждением пинал его зад.

– Саложерка, жрет сало в натуре!

Свободной рукой карлик стал хватать, лежащие на столе куски сала и отправлять их в рот.

– Падло! – стонал сян,– привязал, падло!

Буцефал не отвечал, потому что жрал.

– Люди! – орал Сян,– Убейте его люди!

Но люди не приходили, одни люди рыли великий американский тоннель, другие стояли под окнами и с интересом слушали бесплатный концерт. Один, как раз из этой группы, спросил у другого:

– Бранятся? – человека звали Петр Иванович Рожок.

– Ага,– с довольной улыбкой отвечал второй, отражающийся в темнеющем стекле, как раз напротив лица Петра Ивановича.

– Ну и ладно,– снова сказал первый Петр Иванович, подмигнул второму и очень довольный собой, пошел, насвистывая, ужинать. Он еще не знал о том, что дома его поджидают не менее довольные, чем он, и не менее сытые, чем карлик с Сяном: Якорь, Жорж, Тритон, Маргулис и еще человек пять-шесть, а также милый его сердцу холодильник «Днепр», не менее пустой, чем голова Кости Семенко…

ОТЦЫ И ДЕТИ

– Продам обезьяну, или чучело, или шкурку… – вычитал Костя Семенко из колонки объявлений, а после сел и стад думать, что же ему необходимей и решил, что лучше конечно же, чучело. Во-первых дешевле, во-вторых кормить не надо. После чего побежал искать Байзеля, чтобы сообщить ему эту сногсшибательную новость.

Байзель сидел в шахте и предложению воспитанника обрадовался не очень. Притом спросил щурясь:

– А куда ты, кстати, ту кошечку серенькую дел? Снова в кладбище домашних животных играл?

– Не,– Костя покачал головой отрицательно,– я с ней чуть-чуть только поиграл, а потом на волю отпустил!

– На волю? Недалеко она ушла по воле то.

– Почему? – Семенко по привычке подергал пальцами левой руки, мизинцем и безымянным. Байзель хмыкнул:

– Да далеко ли на одной лапе уйдешь?

Костя сразу заныл:

– Это не я!

– Что ж ты, палдлюка, ей даже крестика не срубил? – грозно спросил наставник,– пожалел свой детский труд?

– Не,– сквозь всхлипывания ответил Семенко,– я стулья пожалел!

– Ну и на том спасибо! Так, вон отсюда! И ни о каких обезъянах не мечтай! А то я сам из тебя чучело сделаю, кудрявое. Пошел!

И Костя помчался прочь. Ему стало грустно оттого, что Байзель не разделил его любовь к домашним животным, но снова читать дурацкие объявления не хотелось, и, успокоившись сливовым вареньем, он принялся размышлять, чем бы еще заняться. Делать было абсолютно нечего. Нет, конечно, можно было найти бомжа Кукловода и поиграть в приемщиков посуды, или карлика… Хотя карлик в последний раз побил Костю, после того как в настольный хоккей на деньги играли. Орал еще, как придурок:

– Баш на баш, Сема! Баш на баш!

Сема хоккей под мышку и бежать, а Буцефал догнал и под попу как пнет! Нет, карлика искать не стоит, определенно! И Костя телевизор включил, но эротики, там не было, а шла «Слава солдатьска» по УТ-1, и Косте пришлось мрачно наблюдать каких-то дедов, которые с той стороны экрана не менее мрачно наблюдали за Костей. Кончилось тем, что Сема придремал, и приснилось ему, что сидит он с дедами в телевизоре, и так ему душно, что ни вздохнуть, ни перднуть, извините, а деды обжимают со всех сторон. Костя прямо вспотел, потом вилку со шнуром телевизионным увидел и захотел до нее дотянуться, а не тут-то было!

И тут звонок в двери, Семенко и проснулся. Побежал открывать, а это Байзель вернулся, и отчего-то здорово довольный, аж странно.

– Ну, ты Сема и пидор! – с порога заявляет. В хорошем настроении значит.

– Посему? – игриво, Семенко переспрашивает. (Ему так часто, об этом говорили, что он уже и так поверил, что это правда, притом, абсолютно не зная значения этого слова!)

– Посему? – передразнил Байзель Костю,– а потому, что кто ж ты, ни есть, как пидор? Пидор ты и есть! Понятно?

– Нет,– ответил Костя, но и кивнул на всякий случай.

– Вот именно поэтому, что говоришь тебе русским языком, а ты ничегошеньки не понимаешь!

– Не ну, что-то же я понимаю,– сразу обиделся Костя, и стал нервно царапать ногтями обивку дверей.

Байзель тут же дал ему по рукам и продолжил:

– А теперь, потому что ты такой непонятливый, буду я тебя сдавать в исправительное учреждение для непонятливых пидоров, так что собирайся, все решено!

Некоторое время Семенко осмысливал сказанное, потом заорал:

– Я не пойду никуда, Байзель! Я тут прописанный!

– Как прописали, так и выпишем, понял? Там тебе мозги на место быстренько вправят!

Костя набрал побольше воздуха и заорал свое любимое:

– Я в милицию на тебя пожалуюсь!

– Да хоть, Брежневу своему любимому, на тот свет, мне по фигу! Отправлю, как миленького и будешь там жить до старости!

Семенко завыл и, упав на пол, забился в истерике.

– Ага, давай, давай! – подбодрил его суровый наставник, и отодвинув ногой тщедушное тело воспитанника, прошел в комнату. Костя моментально пришел в себя и мысли одна за одной стали проноситься в его кудрявой детской головке.

« Бежать!» – мысль №1.

« В партизаны! Их Байзель еще с войны боится!» – мысль №2.

« Нет, там холодно и голодно, я там замерзну!» – третья мысль оказалась здравой, за ней пришла мысль №4:

« Надо повеситься! И пусть его в тюрьму посадят!»

Мысль №5 понравилась еще больше:

« А лучше Байзеля повесить, или удушить, ночью!» Вот эта мысль настолько понравилась Косте, что он моментально воспрянул духом и смело вошел в комнату вслед за своим мучителем.

– Привет, дите подземелья! – поприветствовал его наставник,– собираться думаешь?

Костя проигнорировал намек, и уселся перед телевизором:

– Ага, только мультики досмотрю…

На лице Байзеля появилось недоуменное выражение:

– Ну посмотри… – произнес он озадаченно,– в последний-то раз! В приюте тебе другие мультики покажут. Санитары. По башке, как хряснут! И сразу ума добавиться, так что, давай досматривай, и спать!

« Убью скотину!» – подумал про себя Семенко и повторил для верности, как клятву,– «Убью скотину!»

Байзель зевнул. Сморкнулся, смачно отрыгнул и потопал в спальню, вскоре заскрипела кровать под его грузным телом и он заохал, а потом заахал, устраиваясь поудобнее. Через минуту он заорал:

– Сема, пижамку-то небось тебе полосатенькую дадут в приюте, как бандиту! И в клетку будут сажать, если провинишься, да?

Семенко молчал. Он ждал, когда Байзель утихнет и вскоре это произошло.

Костя на цыпочках подобрался к дверям Байзелевой спальни, но только решился заглянуть в щель, как наставник неожиданно крикнул, да так, что Семенко вздрогнул:

– Постоянно будешь в клетке сидеть! На хлебе и воде! И пороть тебя будут, пороть, пороть…

Постепенно голос его затихал, слова прерывались мощными зевками. Костя успокоено отполз от двери и стал осматривать веревку. Осмотр его удовлетворил и он попытался сделать петлю, с первого раза не получилось, к тому же ужасно раздражали Байзелевы выкрики:

– И будешь орать санитарам, не убивайте меня дяденьки, не убивайте. Я вам еще сгожусь! А они будут душить…

Семенко помотал головой, отгоняя неприятную картину, но картина была слишком реальной. Реален был он, стоящий на коленях и хватающий за окровавленные халаты суровых санитаров со щипцами и почему-то молотками. И молотки были реальны. Костя снова помотал головой и уронил веревку. Это его разозлило. Со второго раза петля получилась.

«Сам будешь меня за халат хватать!» – подумал он со злостью,– «Ну засыпай же, наконец!»

Он даже слегка подпрыгивал от нетерпения, но все же не утерпел и заскочил на секундочку в туалет. Свет он включать не стал в целях конспирации и быстренько стащил колготы. Лишь потом, когда он удовлетворившись натягивал их на место, а глаза привыкли к темноте, Костя понял, что крышка унитаза опущена и почувствовал, что колготы мокры. Несмотря на все меры безопасности.

«Убьет меня Байзель!» – успел подумать Семенко, но быстренько вспомнил, что убивать будет сегодня он, мгновенно повеселел и лихо, подтянув колготы и заправив пониже рубашку, чтоб было не так сыро, схватил веревку и смело пошел к Байзелевой спальне. Там было тихо и темно.

«Спит! И даже не дышит!» – обрадовался Костя, не услышав привычного храпа.

Наощупь он отыскал кровать и, замирая от напряжения, стал расправлять петлю. И тут на кухне что-то загрохотало. Костя аж пукнул от неожиданности. Опрометью он бросился вон из спальни, чуть не перецепившись за свою же петлю.

«Милиция пришла!» – струхнул он,– «Меня же с поличным возьмут!»

– Что Семенко не спится? – донесся из кухни голос наставника,– в дорогу собрался, поди?

Костя пошел на голос и увидел Байзеля, со вкусом распивающего чаи из красной чашки в белый горошек.

– О! Какие люди! – поприветствовал его наставник, Костя повторно и злобно пукнул и умчался в свою комнату, зеленея от обиды. Рыдая, он упал в подушки и минут двадцать предавался самоуничижению. Потом он вытащил из кучи хлама, который лежал горой посреди комнаты перочинный нож и решительно пошел на кухню. Там никого не было. И свет не горел. Зато веревка лежала в коридоре, он подобрал ее, и тут что-то со звоном рухнуло у него за спиной.

– Сема, мать твою! Только уснул! – завопил Байзель из спальни, голос его был сонен и рассержен.

Семенко пополз по-пластунски назад и вскоре наткнулся на остатки разбитого телефона. Вместо веревки он схватил телефонный шнур, который до сих пор держал в руках. Веревка между тем смирно лежала рядом с разбитым аппаратом.

«Я погиб!» – пронеслось в голове, и Костя стал быстренько собирать фрагменты в кучу, но они почему-то не собирались. Когда они как-то сложились, забрезжило утро, и Костя уснул прямо на полу.

Когда он проснулся, то решил, что уже находится в приюте. Лишь после этого он храбро распахнул свои голубые глазенки и первое, что он увидел, были огромные Байзелевы сапоги, которые сушились на батарее в компании пары носок.

«Я ж Байзеля хотел убить!» – вспомнил Костя и идея ему понравилась также, как и накануне. Он захотел встать, но не смог, потому что оказался крепко связан своей же веревкой. Тогда он завыл. Его больное воображение рисовало страшные картины приютской жизни, а когда со двора раздался пронзительный гудок, Костя понял, что приехали за ним. Но он ошибся. За ним никто не приходил. Прошло двадцать минут по висящим над Семенко настенным часам, потом тихонько скрипнула входная дверь и кто-то вошел. Костя замер и даже не смог заорать, когда чьи-то руки подняли его в воздух, и потащили в неизвестность. Он просто потерял сознание.

Когда сознание вернулось, Семенко обнаружил, что все еще связанный лежит на дощатом полу в полумраке, и этот пол покачивается и куда-то едет.

«Это спецмашина из приюта!» – решил Костя и тут же обнаружен, что со всех сторон окружен мохнатыми и зубастыми собачьими мордами. Лишь через десять минут непрерывного поноса, Семенко понял, что рвать его на части никто не собирается, псы выглядели ошарашенными и напуганными.

«Меня Байзель сдал в собачий приют!» – понял Костя и продолжил облегчаться. Ехали долго, собаки ворчали и поскуливали, Костя тоже. Наконец, машина остановилась, и Семенко услышал звук открывшейся дверцы, а потом кто-то вытащил его на снег.

– Приехал милок,– поприветствовал его незнакомый дед в фуфайке и драной шапке-ушанке на фоне мрачных сараев, выглядевший гнетуще.

– Куда?

Дедок противно захихикал:

– Куда надо, сейчас мыльца с тебя сварим!

– Как с меня? – опешил Семенко,– с меня нельзя1 Я же обкаканый!

– Еще и как можно! – продолжал куражиться дед,– из собачек же варим, так что будь спок!

– Я обкаканный! – заорал Костя в отчаянье, ибо других аргументов у него не было.

– А мы тебя в снежку обваляем, и чистый будешь, аки горлица!

Дед схватил Костю и потащил к сараю с трубой. Из трубы валил черный дым. Внутри он немедленно развязал Семенко, сорвал с него одежду и умелыми движениями разложил на деревянной лавке, после чего принялся поливать горячей водой и стегать какими-то прутьями. Потом не снижая темпа снова выбросил на снег истошно орущее тело, повалял в сугробе и вернул на лавку, где экзекуция продолжилась с новой силой. Костя раза три терял сознание, а когда пришел в себя в очередной раз, то услыхал, как мучитель сказал:

– Ну а теперь, товарищ Лазо мой ненаглядный, полезайте в печечку! – и любезно приоткрыл чугунную дверку, за которой шипели горячие камни.

Но Костя в печку никак не хотел, чудовищным усилием воли он рванулся, улучив момент, когда хватка деда ослабла, головой в двери. Потом на улицу, где рикошетом выбил хлипкую дверь фургончика, на котором его привезли, и помчался по вытоптанной дорожке, прочь от жуткого места. Благодарные собаки кинулись в рассыпную. Сзади раздавался заливистый хохот дедка.

Рядом с дедом во весь рот улыбался Байзель. Дедок отсмеялся и вытирая слезы пожаловался:

– Он, гаденыш, мне всех тузиков распугал. Я ж план не выполню!

Байзель отлистал ему несколько бумажек:

– На, компенсация!

Дедок охотно спрятал бумажки в шапку:

– Вот спасибочки, ты это, если чего, всегда обращайся!

– Славно,– кивнул Байзель,– помыл гада наконец по-человечески, теперь не скоро он обезъяну захочет.

Дедок захихикал:

– А тогда можно будет кошачий приют организовать. По той же цене. И баньку натоплю.

Байзель хлопнул деда по плечу и сказал:

– Пошли еще по одной и попаримся, как люди, хорошо у тебя тут. А то придурок мой чистый, а мы еще нет!

– Непорядок! – поднял вверх палец дед и довольные друг другом они прошли в парилку. – Гуляй на аппетит! – вдогонку быстро уменьшающейся фигурке Кости, крикнул дедок и еще присвистнул для убедительности, а Байзель негромко добавил:

– Карбышев, твою мать…

Но Костя не замерз, нет! Во-первых оттепель была, во-вторых бежал быстро. Вспотел весь. Домой примчался, чаю горячего хлебанул и спать под три одеяла завалился, и снились ему обезьяны с собачьими мордами.

А, спасшиеся от живодера и банщика Кузьмича, собаки весело носились по бесконечным просторам Триполья и Костя им потом не снился.

ТЕ ЧТО ЖДУТ ИЗ ТЕМНОТЫ

Андрей Чикатило соскочил на платформу затерянной в бескрайних лесах станции Триполье и глубоко вдохнул всей своей чикатильской грудью влажный осенний воздух. После пару раз топнул по доскам резиновыми сапогами, поправил клеенку, закрывавшую лукошко и побрел по направлению к лесу.

Мрачные мысли тяжело ворочались в голове маньяка. Этому способствовало приближающееся полнолуние. Чикатило с тревогой, перемежающейся с темной радостью предвкушения, ждал нынешней ночи.

Впереди него метрах в десяти шла женщина весьма солидной комплекции. Андрею нравились женщины разной комплекции, потому он решил завязать непринужденную беседу.

– Девушка! – ласково позвал он.

«Девушка» оглянулась, окинула Чикатило презрительным оценивающим взглядом, и мрачно переложив авоську из одной лапищи в другую, шагнула навстречу. Лицо ее выражало нескрываемую антипатию и не сулило маньяку ничего хорошего.

– Я… – несмело произнес Андрей, и в тот же миг ярчайшая молния вспыхнула в его воспаленном мозгу и мир померк.

Ахинора Степановна Якорь била без промаха. Наверняка. Потому она отряхнула авоську, сплюнула на бездыханное тело в неброском плаще и пошла неспешно далее, бормоча под нос:

– Девушку он нашел, педераст…

Между тем наступил вечер. Ввиду плохой погоды по дорожке, на которой лежал Андрей, никто не ходил. Сознание возвращалось медленно, но все-таки вернулось. Чикатило сел, пощупал голову, подобрал лукошко и попытался встать. Это удалось, и вскоре он уже приводил себя в порядок. В голове постепенно прояснялось, появилась здоровая злость, на эту чертову бабу, на этот Богом забытый городишко, на себя, в конце концов, из-за того, что потерял бдительность и расслабился раньше времени. Андрей проверил ножи, веревку и баночку с вазелином, все было в сохранности, и это немного успокоило. Он поправил чудом уцелевшие очки, и пошел навстречу своим желаниям.

Желание материализовалось в лице парнишки лет 11-13-ти в ядовитого цвета пальтишке, резиновых сапогах и с целлофановым кульком на голове.

«Может сгодится»,– подумал про кулек Чикатило.

В руке у мальчонки был черный дырявый зонтик, который он ожесточенно раскручивал перед собой, вместо того, чтобы защищаться им от дождя. Кроме того, парнишка во все горло распевал странные песни на непонятном языке.

«Сирота»,– обрадовался Андрей и подошел.

– Мальчик, а что ты тут орешь, один, под дождем? – спросил Чикатило.

– Я пою дяденька, по-французски! – ответил беззаботный мальчонка, в котором внимательный читатель давно опознал Костю Семенко собственной персоной.

Андрей плохо знал французский, но тоже любил иногда спеть тихую украинскую песню, и потому сразу же проникся к мальчонке симпатией, резко переходящей в неуемную педофилическую страсть.

Костя снова запел и завращал свой ужасный зонт, да так что чуть не выбил маньяку глаз. Допев, он раскланялся, при этом с кулька летела во все стороны дождевая вода, и объявил:

– Вы прослушали песни из кинофильма «Шербрукские зонтики», исполняла заслуженная артистка Франции Мирей… – тут он сделал классическую паузу, и выдохнул,– …Матье!

И сам себе похлопал в ладошки. Чикатило тоже похлопал по инерции, чуть лукошко с инструментами не выронил. Но вовремя опомнился.

– Хорошо, что я тебя встретил, а меня, кстати, тоже Мирей зовут, этог Андрей по-французски, значит, а фамилия моя Ми… Чи… Миттеран, вот. Да, дядя Мирей Миттеран. Я вот тут песни собираю разные, украинские, французские, и грибы заодно. Хочешь вместе будем собирать?

– Пошли, холи тут делать? – резонно ответил Костя,– опять же играть не с кем.

И они потопали вдвоем по тропинке.

– Быстрей надо идти,– предупредил Чикатило,– а то темнеет быстро, а мы ни песен, ни грибов не соберем.

Когда они еще немного углубились в лес, Костя предложил:

– Дядя Миттеран, спойте теперь вы песню французкую!

– Французскую? – задумался Андрей,– это можно, это мы сейчас, только у меня музыки нет, а без музыки французскую песню петь не годится.

– Но я же пел! – расстроился Костя.

– Это ничего,– успокоил его маньяк,– это даже неплохо, просто ты наверное, музыку из дождика брал, а он уже кончился, и мне ее брать теперь неоткуда.

Дождь и вправду угомонился, но не угомонился Семенко.

– Тогда украинскую спойте!

– Это можно, – согласился Чикатило, и запел печальным голосом:

Ой, у поли два дубкы…

И так увлекся, что не заметил, что Костя куда-то исчез. Андрей тревожно огляделся по сторонам, и облегченно перевел дух, увидев парнишку, который склонился над каким-то грибом, похожим на мухомор, метрах в пятнадцати сзади.

– Дядя Мирей! Что ж вы такой гриб красивый пропустили! – сокрушался Семенко отклячив задницу в самом соблазнительном педерастическом ракурсе. Соблазненный Чикатило через силу рассмеялся, но пока терпел.

– Это нехороший гриб, мухомор,– сказал он, глотая слюну.

– Нет! Это ложный мухомор,– запротестовал Костя со знанием дела,– их можно есть, мне Байзель говорил.

– Кто?

– Та Байзель! – Костя отмахнулся зонтом,– он мне говорит: «Как увидишь ложный мухомор, сразу ешь!» И даже картинку в книжке про грибы показывал. Можно я его съем?

– Нет, пока не надо,– с трудом сдерживаясь,– процедил Чикатило,– мы его с собой возьмем. Ложные мухоморы на голос плохо влияют, охрипнуть можно.

– Тогда, конечно, не буду его есть,– внимательно выслушав объяснение, резюмировал Костя,– а то ж вы меня во Францию не возьмете, если я охрипну и петь не смогу.

– А как ты догадался, что я тебя во Францию хочу взять? – немного удивленно спросил Андрей.

– Захотите! – многообещающе произнес Семенко,– я вам отдамся, вы и захотите. Все артисты так делают.

– Как так? – Чикатило был совсем сбит с толку, в горле у него пересохло, а перед глазами поплыли розовые круги.

– Как мужчина мужчине,– пояснил Костя.

Андрей лишился дара речи. Впервые жертва сама предлагала ему то, чего он от нее хотел.

«Будет тебе Франция!» – подумал он, а его воображение уже рисовало самые радужные картины. Вслух он сказал:

– Отдашься, значит, ну-ну… А что очень во Францию хочется?

– Конечно, там машинки красивые делают, а я их ломать люблю,– ответил Семенко и подмигнул убийце с самым проститутским видом.

– Хм, хм,– пробурчал Андрей и некоторое время они шли молча. Потом как-то неожиданно деревья кончились, и появилась поляна, а на ней заброшенный домик.

– Пошли-ка дядя, погреемся чуть-чуть,– приказал Костя и побежал к джомику, подобрав по-бабьи полы своего ядовитого пальто.

Чикатило тихо зарычал, вынул нож и побежал следом. На небе появилась Луна. Костины сапоги грохотали уже внутри дома.

– Темно-то как! – крикнул Чикатило, лихорадочно шаря в лукошке, в поисках вазелина.

– Не промахнешься! – откликнулся бесстыжий Костин голос. Правда был какой-то жесткий и глуховатый. Андрей не обратил на это внимания, а зря. В лицо ему ударил луч света и тот же голос сказал:

– Вот, привел!

После этого сильные руки скрутили маньяка, повалили на пол, стали выкручивать суставы, и тяжелый сапог смачно вошел ему под ребра. В глазах замелькали милицейские звездочки…

В отделении Косте мощно пожали руку и сказали:

– Молодец, ты поступил, как настоящий пионер! Спасибо, иди.

Семенко отдал салют и пошел, потом вдруг остановился и спросил:

– А вы деньги мне не заплатите?

– Какие деньги? – удивились сотрудники органов.

– За поимку убийцы…

Сотрудники переглянулись, улыбнулись и главный негромко произнес:

– Родину мальчик, за деньги не купишь. Ясно?

– Так точно! – отрапортовал Костя и ушел, похотливо виляя задницей.

А Чикатило сидел в камере и по привычке пел тихие украинские песни. Неожиданно за дверью послышались шаги, не похожие на поступь конвоя и Андрей прислушался. Щелкнул замок и дверь приоткрылась. Никто не вошел, но из коридора донесся до боли знакомый голос:

– Дядя Мирей, бегите отсюда, я охрану мухоморами накормил… ложными.

Серийному убийце дважды повторять было не нужно, схватив томик Шевченко, он бросился на свободу.

Уже на улице он услышал за спиной топот ног. Андрей оглянулся и нехорошая улыбка исказила его лицо.

– А это опять ты, певец с зонтиком?

– А кто ж… – Костя запыхался,– давай быстрее, а то не успеем. Вам надо спрятаться и переодеться.

– Ну не помешало бы…

Они подошли к серой шестиэтажке и Костя толкнул дверь подъезда:

– Сюда!

– Опять фокус выкинешь? – поинтересовался маньяк.

– Ну что вы! – возмутился Костя,– я вас спасаю… Я многое понял!

– Смотри мне! – Чикатило погрозил ему пальцем, и вошел в подъезд.

– Та все будет нормально! – успокоил Семенко.

И что? Обманул Костя? Конечно, обманул. В доме этом ждали Андрея работники новой, недавно учрежденной коммерческой милиции, которые и выдали малолетнему помощнику один миллион украинских купонов. Правда старых, еще тех самых, ну кто получал, тот знает, а Косте-то какая разница? Главное же целый миллион!

ШЕРШЕ КУЛИКА

Холодало. Над Трипольем летели первые кулики, а маньяк-убийца с одноименной фамилией застенчиво улыбался с обложки журнала «Советская милиция».

Карлик мрачно пролистал журнал и подумал про себя:

«Хм, невинные жертвы! А такие ли они невинные? Вот в чем вопрос. Например, Сян. Тоже мог бы стать невинной жертвой, но не стал. Почему я такой невезучий? Где бы Кулика на него найти? Жертвочка под боком живет, и не польстится никто, обидно! А ведь по всем параметрам подходит, скотина. И старенький, и вонючий как бомж, ан нет, грохают всяких старушек инвалидных и никакой тебе радости.»

Буцефал от обиды даже пнул ногой проклятый никчемный журнальчик и поддернув клифт направился дальше по улице. Потом поразмыслив, вернулся, подобрал «Советскую милицию» и сунул за пазуху.

«Надо подкинуть книжонку эту нужному человечку, почитает, глядишь и мыслишки в башке зашевелятся нужные. Мне. Мол, а чем я хуже маньяка-кулика? А я ему насчет сяна намекну, и никуда он не денется.»

Карлик даже повеселел от этих мыслей.

«Да вот только кому подкинуть-то?»

Буцефал поднял голову и увидел, что чуть не врезался в Володю Якоря, известного книголюба, наполовину покрытого татуировками. От Володи шла устойчивая волна свежего перегара и хорошего настроения.

– Эй, Буцефаллос, ты че, совсем прибацаный? Не видишь куда прешься? Несешься, как сперматазоид…

– Ой, ызвыныте… – закривлялся карлик, клоунски расшаркиваясь,– зачитался мабуть. Книжечка интересная попалась…

– Что за книжица, приземленный? – заинтересовался Володя.

– Та про милицию…

– О, я такие люблю… – обрадовался барыга,– а убийства есть?

–Тыща!

– Это плохо,– нахмурился Якорь,– я про убийства не люблю, а изнасилования есть?

– И такое имеется! – многозначительно осклабился карлик, и про себя подумал: «Ага!»

– И это плохо,– совсем расстроился Володя,– я такое не люблю читать, и ты не читай никогда, потому что маньяком станешь, понял? Я вот про суды люблю читать, все описания там, кто адвокат, кто прокурор, сколько дали кому, а у тебя, барахло, а не книжка.

Якорь сплюнул и пошел своей дорогой. Карлик вздохнул и пошел своей.

Повстречался ему Коля Маленко, маляр и балабол.

– Здравствуй, карличек! – поздоровался Николай.

–Привет штукатурам! Как успехи?

– Ой, карличек, и не говори,– Коля поставил на землю ведро с кисточками и присел на него,– великий мастер за кисточками ходил, курва! У тебя, кстати, полтинничка нету?

– Нету,– ответил Буцефал,– у меня книжка есть про маньяков.

Коля кивнул:

– Слыхал, это которые великие мастера людей насильничать. Когда-то и я карличек был молодец в этом деле. Бывало в колхоз пошлют или за яблоками, или за капустой, или за картохой… Посадишь кралю в машину и айда кататься до ночи. Так накатаешься, аж яички лущатся…

– Как на Пасху?

– Ага, и на Пасху и на Рождество, и на ракла… – мечтательно закатил глаза Коля.

Карлик внимательно выслушал, а потом предложил:

– Вот, берите и читайте! – и протянул журнал Николаю.

– Ой, нет! – замахал руками тот,– я слепой уже совсем, куда там порнографию эту читать, сам читай на здоровье.

Взял свое ведерко и пошел. Карлик злобно высморкался, уселся на скамейку и стал глядеть на дорогу. Минут через пять мимо пролетел запыхавшийся и вспотевший Петр Иванович Рожок.

– Мужчина! – завопил Буцефал, швыряя на землю журнал,– у вас что-то упало!

Рожок оглянулся и увидел за спиной «Советскую милицию», раскрывшуюся примерно посередине. Он с интересом нагнулся и столкнулся взглядами с хладнокровным убийцей, взиравшим на него с разворота журнала. Мнительный Петр Иванович резко отпрянул, и с криком:

– Нееет! – побежал что есть силы домой.

«Совсем Петя плохой стал!» – подбирая журнал с грустью подумал карлик,– «Журналы не читает, тоже мне, интеллигент сраный!»

И думая подобным мрачным образом побрел в противоположную сторону. Брел, брел, и набрел на сидящего по краю тротуара Костю Семенко. Тот сидел на складном брезентовом стульчике, а на земле перед ним возвышались два картонных ящика. Один, побольше, был накрыт тряпьем, а в другом шевелилось какие-то неопределенного вида и пола животное, похожее одновременно на шакала, крысу и самого Костю Семенко.

– Карлык! – обрадовался Костя,– купи кошечку!

«Карлык» подошел поближе и глаза его злобно блеснули.

– Сколько раз тебе говорил, не называй меня так!

– Ну ладно, карлик! – миролюбиво отмахнулся Семенко,– какая разница, купи кошечку!

– На фиг она мне? – нервно отозвался Буцефал и стал оглядываться в поисках новых кандидатов на роль маньяка. Однако, их не было. Он вздохнул и сурово глянув на Костю спросил:

– И сколько просишь за это опудало?

– Триста! – выпалил Костя и показал почему-то все десять пальцев.

– Ого!

– Вместе с ящиком! – купеческим жестом продавец указал на тару, но видя, что и это не действует, он нагнулся к карликовскому уху и прошептал:

– Как другу детства, отдам за 295!

– Пошел ты,– карлик натянул Косте на голову его вязаную шапку с бубоном и собрался было уходить, но Семенко его остановил:

– Погоди! У меня же разные есть! Посмотри всех!

Карлик лениво оглянулся, и Костя размотал тряпки с другого ящика:

– У меня много еще есть, разных. Живые, правда, дороже.

Буцефал почувствовал дурноватый запах из ящика и ему стало не по себе. Преодолевая тошноту он заглянул внутрь и увидел копошащееся месиво. Ему стало совсем плохо, а неунывающий продавец-садист все гудел и гудел над ухом:

– Смотри какой товар! Обалденный! Свежайший! Сам лично ловил, все утро. Некоторые подавились правда, но все равно еще прекраснейшие.

Наугад он вытащил пару дохлых, уже задубевших котов мусороподвальной породы и выложил перед потенциальным покупателем.

– Чучела из Германии! – торжественно произнес Семенко. Карлик содрогнулся. Тут одно из чучел дико взвыло и вцепилось Косте в морду. Тот тоже завопил, разжал руки и свалился на ящик. Оттуда с визгом, мяуканьем, гавканьем рванули ранее спрессованные безжалостным продавцом звери.

Караул! Грабят! – закричал Семенко, а карлик цинично улыбаясь, вытянул из-за пазухи свой журнальчик и сунул его под Костин стульчик.

Не расстраивайся, Сема, надо тебе на крупняк переходить, нечего на мелочевку размениваться. На вот, почитай на досуге!

Костя шмыгнул носом и потянулся к журналу, а карлик с довольным видом сунул руки в карманы клифта и насвистывая ушел с чувством выполненного долга.

ОДИН ДОМА

31 декабря Петр Иванович Рожок возвращался домой поздно. Настроение было препаршивым, как и весь прошедший день. Снега не было и в помине, погода была осенней, мерзкой. Ему хотелось есть и спать. А до дома было еще минут пятнадцать ходьбы по пустынным просторам Триполья. Он шел погруженный в свои невеселые мысли и вдруг его внимание привлек странный шум со стороны пустыря, словно железо стучало по стеклу. Петр Иванович помотал головой, но назойливый стук не исчез, Рожок остановился и стал помимо воли всматриваться в темноту. Примерно через минуту из-под земли появилась чья-то голова. Петр Иванович замер как вкопанный, и вскоре смог наблюдать, как пред его замутненные страхом очи, по частям предстает, вылезающий из ямы Костя Семенко собственной персоной. Он сопел и втыкал в яму деревянный, сделанный из отломанных где-то веток, кривой крест.

«Напугал, придурок!» – про себя подумал Петр Иванович, а вслух спросил:

– Эй, ты что там делаешь?

Тринадцатилетний придурок степенно обернулся и ответил, утирая пот с лица:

– В солдатиков играю дяденька Петр Иванович…

– А крест зачем?

– Померли мои солдатики,– со вздохом пояснил Костя и стал медленно засыпать яму землей. Рожок подошел ближе и глянул вниз, его стошнило. На дне ямы валялось шесть дохлых кошек со свернутыми шеями и с пришитыми на спину суровыми нитками солдатскими погонами. Семенко сыпал на них землю и тихонько напевал:

– День Победы, как он был от нас далек…

Рожок с трудом справился с рвотными позывами и тихо матерясь зашагал домой…

А Костя между тем завершил свой титанический труд и тоже поплелся к себе. Байзеля дома не было, тот бухал с друзьями. Зато дома был суп с горохом, и Костя его поел. Настроение немного улучшилось, и Семенко стал глядеть в темное окно. Кроме недовольных голубей за окном никого не было. Голуби были худые и наглые, они стучали когтями по подоконнику и хлопали крыльями. Костя высунул в форточку руку с хлебными крошками, желая подманить хитрую птицу, но только какой-то глупый и не особенно осторожный голубь обратил на нее внимание, сработал гороховый суп. От громкого желудочного звука голубь забил крыльями, стекла задрожали, а крошки высыпались из ладошки. Разозлился Костя, стал петарды в окно бросать. Одинокие прохожие были счастливы. Насмеявшись вволю, удовлетворенный Семенко пошел смотреть телевизор. Попался ему фильм ужасов. Через некоторое время Косте стала мерещиться всякая чертовщина новогодняя. Снегурки с зубами как у вамприров, деды Морозы каличные с кинжалами кривыми. Плюнул он в сердцах и принялся каналами клацать. Наконец, нашел на УТ-2 каких-то депутатов и успокоился на том. Придремал.