Читать книгу Рассказы - Залесецкий - Страница 1

Митрополит

Старинный белокаменный храм возвышался на берегу и отражался в прозрачной прибрежной воде большого озера, окруженного зеленым венком сосен и елей. К церкви примыкали утопающие в кронах лиственных деревьев – берез и тополей – дома туристического поселка. На этом приходе с удивительной и сказочной природой уже больше двадцати лет служил настоятелем отец Герман.

Каждое лето, особенно в такое знойное, как это, к нему часто наведывались друзья. Даже правящий епископ на денек приезжал, чтобы отдохнуть в таком райском уголке. Но гостя, о котором отец Герман неожиданно узнал, он еще не принимал. Ему по окончании богослужения позвонил владыка и сообщил, что к нему в обеденное время заедет митрополит Антоний – семидесятилетний, очень заслуженный иерарх Церкви. Настоятель не помнил, чтобы так когда-нибудь волновался. Он живого митрополита-то никогда не видел…

Когда к дому подъехал бежевый джип, у священника невольно задрожали коленки. Но, к удивлению пастыря, из машины вышел веселый, совсем обыкновенный седой старик в немного мятом светлом подряснике.

– Здравствуй, отченька, – сказал он как-то совсем по-отцовски и благословил отца Германа. – Ты извини, что мы с водителем к тебе как татары нагрянули, дорога уж больно тяжелая. Хотим немного передохнуть, да и подрясники не мешало б простирнуть. Сегодня такая жара, что они за полчаса высохнут.

Настоятель, приходя в себя, пригласил гостей в дом, где его матушка Елена уже накрыла стол. Жена священника, пригласив митрополита и шофера отобедать, тут же простирнула два подрясника. Митрополит Антоний остался в мирской одежде. – Вот и замаскировался… – шутил он.

После обеда архиерей отказался идти в предложенную отцом Германом комнату с кондиционером, приготовленную для его отдыха.

– Да я уже передохнул в вашем гостеприимном доме, – благодарно молвил он. – Мне бы вашу древнюю церковь посмотреть, приложиться ко многим чудотворным иконам, о которых ваш владыка мне много рассказывал.

Настоятель уже собрался сопровождать архиерея в храм, как ему позвонила некая женщина и попросила причастить ее умирающую мать в далекой деревне. Узнав об этом, митрополит Антоний тут же сказал:

– Отченька, ты не переживай, я сам схожу. А ты не откладывай, дело очень серьезное. Езжай, дорогой, езжай…

Отец Герман взял у Его Высокопреосвященства благословение и отбыл по неотложным приходским делам. А архиерей как был в рубашке и брюках, так и отправился в церковь. Он переступил порог, перекрестился и поздоровался с восьмидесятилетней уборщицей Варварой. Та чистила подсвечник и, не отводя от незнакомца глаз, тоном полновластной хозяйки ответила:

– Здравствуйте, здравствуйте.

Митрополит Антоний направился в сторону алтаря. Когда он приближался к амвону, Варвара его остановила.

– Мужчина! – громко позвала она. – Ты уже старый, седой весь, а правильно по церкви передвигаться не умеешь. Шагаешь там наискосок, а нужно – прямо… Горе мне с вами. Иди сюда… вернись, вернись обратно… Куда деваться, буду тебя учить.

Владыка, еле скрывая улыбку, смиренно исполнил повеление уборщицы и подошел к ней.

– Я вижу, – поучительно сказала она, – ты первый раз в храме. Вот так складывай пальцы…

Женщина подняла собранные вместе три пальца правой руки. И не дожидаясь, пока митрополит Антоний исполнит ее повеление, сама потянула к себе его руку, приговаривая:

– Вот так, вот так… Теперь давай… повторяй, повторяй за мной. Кладем сначала руку на чело, затем – на живот, потом – на правое, левое плечи и поклон… Хорошо, хорошо… получилось. Хоть не совсем идеально, но на первый раз пойдет… Надеюсь, не забудешь… А теперь следуй за мной… Постепенно… не спеша… а то побежал… Ой, как я устала вас, вот таких, постоянно учить. Но, видимо, мой крест такой.

Варвара подвела архиерея к центральному аналою.

– Здесь перекрестись и поцелуй икону. Вот так… А теперь идем дальше. Видишь, как я прохожу. Вот так и ты… не криво, а ровненько, ровненько…

Не давая митрополиту Антонию и рот открыть, уборщица указала в центр

иконостаса и объяснила:

– Вот это царские врата. За ними алтарь. А в нем есть престол, где совершается Таинство причащения. Я вот бываю в воскресной школе… Убираю тихонько в ней, а заодно слушаю о Православии, поэтому и знаю много… Вот у вас там есть воскресная школа?

– Есть и школа, и гимназия есть, – молвил, не отводя глаз от женщины, владыка.

– Это хорошо, что есть… Ты тоже пойди в воскресную школу и поучись там. Тогда будешь знать, что такое алтарь, что такое… Ну ладно, это я еще и сама не выучила. Пошли дальше. Ты смотри, как я иду, так и сам ступай. Ну как ты идешь?! Куда ты поворачиваешься… Через другое плечо нужно. Теперь здесь целуй. Наклони голову. Да не так. Ниже… ниже… Стань правее…

Варвара взяла незнакомца за руку и подтолкнула к иконе.

– Теперь к этому образу прикладывайся, – скомандовала она. – Мне еще три подсвечника чистить. А я с тобой тут вожусь. Ну все, я пошла, ты тут стой и молись. Только помни, что в храме находишься, а не в музее каком-нибудь. На амвон… вот на эту возвышенность не ходи. Тебе туда нельзя. Сюда поднимаются лишь по благословению батюшки. Ты меня понял?..

– Спасибо, усвоил, – добродушно заверил уборщицу митрополит Антоний.

Варвара подошла к ближайшему подсвечнику и стала его чистить. Но глаза ее бдительно следили за пришельцем. Архиерей досмотрел храм и собрался уходить. Ведь его впереди ждала еще долгая, утомительная дорога.

– Спиной к алтарю не поворачивайся, нельзя… – услышал владыка очередное замечание работницы храма.

Митрополит Антоний кое-как добрался до выхода.

– До свидания, спасибо вам за научение, добрая женщина, – сказал он и скрылся за тяжелой дверью.

– Да тебя учи не учи, все равно!.. – крикнула ему вслед Варвара и принялась нагонять упущенное.

Когда вернулся после совершения треб отец Герман, то сразу отправился закрывать храм. Там он встретил Варвару.

– Отец Герман, – еще с порога она обратилась к настоятелю. – И откуда это к нам приезжают такие невоцерковленные туристы. Вот сегодня зашел один и совершенно не знает, как вести себя в церкви. А ему уже лет семьдесят… белобородый старикан…

– Какой старик? – забеспокоился священник. – Во что он был одет?

– Белая рубашка, серые брюки…

Отец Герман почувствовал, как из-под его ног уходит твердый дубовый пол церкви.

– А… а что вы, Варвара, ему говорили?

И работница подробно поведала о происшедшем. Еле дослушав ее рассказ, и проговорив «Я-я с ва-вами потом ра-разберусь» священник поспешил из храма. Ему все воображалась картина, как правящий архиерей вызывает его на «ковер»… Опережая страшные предположения, настоятель вытянул из кармана оставленную митрополитом Антонием визитку и стал звонить Его Высокопреосвященству.

– А, отченька!.. – послышался радостный голос…

– Я, я… – начал отец Герман, намереваясь просить прощения за нерадивую уборщицу храма.

– Отченька, спасибо тебе, дорогой, за радушный прием, – перебил его владыка. – Спасибо милой матушке. А какую добрую женщину я встретил в твоем храме!..

В этот момент священник повернулся к церкви и перекрестился, а высокопоставленный представитель Церкви продолжал:

– Такая добрая прихожанка, все мне показала, подсказала, – митрополит Антоний не сдержался и захохотал. – Очень рад, что побывал у вас. Еще раз спасибо, что меня, грешного, приютили. Буду за вас молиться. И прошу твоих молитв, отченька.

Отец Герман никогда не думал, что будет целовать телефон, а тут взял и прижал его к губам…

Смирение

Тучный сорокалетний Петр Петрович был невысок. Но он будто подрос после назначения его недавно на должность начальника. А если бы стало возможно изобразить поразившую душу руководителя страсть тщеславия, то она бы уподобилась огромному титану из древнегреческой мифологии.

Петр Петрович одевался в дорогие костюмы под галстуком, брал в руку представительный кожаный портфель и, подставляя лысую голову летнему солнцу, на работу в рядом расположенный офис, а точнее, к кабинетному столу-трону добирался пешком. Ибо так его, «достигшего высокого положения в обществе», лишний раз при встречах почтительно приветствовали знакомые горожане, а он, задрав нос, гордым и ленивым кивком удостаивал их своего бесценного внимания. Петр Петрович, обрушая всю излишнюю массу тела на ноги, двигался по центру тротуара всегда медленно, вразвалку. При любых обстоятельствах он опоздать не мог. Ведь так полюбившееся ему неписанное правило гласило: начальники не опаздывают, они могут лишь задержаться… Он безумно радовался власти, упивался ею, осознавая свою исключительность.

Но сегодня настроение Петра Петровича, вопреки все такой же прекрасной погоде и развеселому птичьему пению, окончательно испортилось. Он даже собрался в офис ехать на машине, но она сломалась. День назад в одночасье ушли из жизни два его знакомых ровесника: один погиб в автокатастрофе, другой – от инсульта. Но вовсе не горе потери этих людей омрачило пухлое лицо Петра Петровича. Он панически ужаснулся смерти, которая так же внезапно, без предупреждения, может подступить к нему и полоснуть своей беспощадной косой по его изнеженному жизнелюбивому телу. Петр Петрович всерьез задумался о загробном мире, а главное, о том, как миновать в случае кончины ада и попасть в рай? Об этом он вчера спросил в конце рабочего дня Ивановну. Так называли все в коллективе уборщицу, которая постоянно посещала местный храм. Та вздохнула и сказала:

– В рай попадут смиренные, гордым туда путь закрыт, – она посмотрела с намеком на напыщенно сидящего за широким столом руководителя. – Я слышала в проповеди нашего батюшки, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. Тебе бы, Петр Петрович, в храм сходить. Там…

Она хотела добавить, что «надлежит исповедаться в гордыне… причаститься, помолиться…» Но Петр Петрович ее остановил. Он о церкви и слушать не хотел, вспоминая, как, когда-то войдя туда, разглядел среди прихожан многих простых работников и старушек, одна из которых пыталась, правда, безуспешно, его упросить принести ведро воды с уличной колонки. «Тогда я был заместителем и то – какое унижение, а теперь я – начальник, – размышлял Петр Петрович. – И чтобы я там оказался в качестве простого, равного другим прихожанина? Нет, это уже слишком». Он перебил Ивановну и, уходя из кабинета домой, кинул:

– Ты, Ивановна, о церкви это брось, а насчет смирения вопрос спорный…

Теперь Петр Петрович шел на работу, как в воду опущенный, и, ассоциируя смирение с потерей властности, унижением и слабостью, размышлял над словами Ивановны. Вдруг у пятиэтажки перед самым его носом просвистел и ударился в бетонную плитку тротуара, рассыпавшись, большой вазон с цветами. Начальник оторопел. «Еще шаг и прощай жизнь, – прошибла его мысль. – Нет, нет… надо смиряться, обязательно надо». Петр Петрович, посмотрев вверх, увидел на пятом этаже голову столкнувшего вазон ребенка, который невинно улыбался. «Даже не мог себе представить, что вот так, от милого дитяти…» – вздрогнул в ужасе начальник. Он, удивляясь собственной прыти, засеменил к офису и уже вскоре зашел в приемную. Юная секретарша вскочила со стула. Но Петр Петрович не обратил на почтение никакого внимания. Он лишь спросил: на рабочем ли месте братья Барановы? Они, любившие холостяцкую разгульную жизнь и шумные пьяные компании, далеко не всегда вовремя появлялись на своих рабочих местах. Узнав, что Барановы снова опаздывают, Петр Петрович повелел, а точнее, деликатно попросил: как появятся – сразу к нему. В своем кабинете начальник застал Ивановну, которая еще занималась уборкой. Он по привычке грозно посмотрел на уборщицу и, пройдя за стол, уселся в мягкое кресло.

– Вечно ты, Ивановна, не успеваешь до девяти в моем кабинете убраться, хотя, – начальник призадумался и привстал, – хорошо, что ты здесь… А скажи-ка мне, Ивановна: я, по-твоему, гордый или смиренный? Только откровенно…

– Ты?.. Да ты, Петр Петрович, прямо переполнен гордыней, ты больше всего на свете любишь свое руководящее кресло и этот стол, даже в коллектив теперь не выходишь… – опершись на швабру, сказала уборщица, которая и без этого кривить душой не умела. – Ты просто упиваешься властью и себя возомнил выше этих государственных мужей, – она кивнула на висящие над головой начальника портреты Путина и Медведева. – Мне иногда кажется, что отними от тебя это все, ты с ума сойдешь…

– Что?.. ну… ну ты и мнения обо мне… – вскипел от злости Петр Петрович. – Я тебе сейчас докажу, смиренный я или нет.

Он подбежал к уборщице и выхватил у нее швабру.

– Так, – сказал он замершей Ивановне, – ты давай садись на мое место, а я сейчас займусь уборкой. Давай, давай! – повелел Петр Петрович таким строгим тоном, что уборщица и сама не поняла, как оказалась на месте начальника. – Давай руководи. Сейчас должны прийти братья Барановы, они снова опоздали. Думаю, тебе по силам провести с ними воспитательную беседу… А я, я займусь твоим… грязным делом.

Петр Петрович неуклюже стал водить шваброй по паркету. В этот момент в дверь постучали, а затем переступили порог кабинета два молодых человека с невзрачными, мятыми лицами.

– Что, тунеядцы! – привстав, набросилась на них Ивановна. – Вы когда за ум возьметесь?! Вы что Бога не боитесь?! Вы не знаете, что пьяницы Царства Божьего не наследуют… А ну садитесь, – она указала рукой на кресла, – я с вами сейчас проведу беседу.

Но братья только шныряли глазами то на Ивановну, то на Петра Петровича, который, покраснев, напряженно возился со шваброй. Они попятились и вскоре только спины их замелькали за дверью.

– Ты, Ивановна, прямо врожденный руководитель, – недовольно выдавил Петр Петрович.

– А ты, Петр Петрович, я тебе скажу, никудышный уборщик, – войдя в роль начальника, сказала Ивановна. – Что же ты тряпку не промоешь в чистой воде, а грязной мотаешь по полу и делаешь разводы. Кто так моет…

– И-иди, Ивановна, сама мой, с тобой просто невозможно быть смиренным…

С этими словами расстроенный Петр Петрович сел в кресло и, молча, сморщив недовольно губы, стал перебирать бумаги. А Ивановна, боясь попасть в немилость, быстро устранила недоделки, оставленные руководителем, и покинула кабинет. Вскоре в него робко вошел пожилой мастер.

– О, здравствуй, Захарович, – с порога его встретил Петр Петрович. – Как там наши Барановы?

– А-а их нет. Они, как сообщили мне по мобильнику, сначала побежали к наркологу, подозревая белую горячку, а теперь на приеме у психиатра. Хотя я бы на их месте – сразу в психушку. Вы только послушайте, Петр Петрович… Они сказали, что как бы вошли в ваш кабинет, а на вашем месте руководителя сидела и, главное, руководила Ивановна, а вы, мне даже неловко говорить, вы мыли пол… В общем, допились Барановы. Еще, хотел сказать, к работе приступили сегодня два новых грузчика. Помните, вы вчера на них приказ подписали. Неплохие ребята…

– Это хорошо… А скажи-ка мне, Захарович, мне очень важно твое авторитетное мнение. Я, по-твоему, гордый человек или нет?..

– Конечно, конечно, гордый… Вы такой властный в этом костюме… Выглядите, как министр. Заходя в ваш кабинет или встречаясь с вами, так и хочется встать в струнку… вы такой представительный… В общем, прямо по Горькому: Петр Петрович – это звучит гордо.

– В костюме, говоришь… как министр… гордо… – уныло со вздохом молвил Петр Петрович и отпустил своего подчиненного.

Начальник, закрыв дверь на замок, тут же вынул из шкафа спецовку и переоделся в нее. «Нужно идти в народ и не выделяться среди тружеников», – решил он.

Когда Петр Петрович появился в приемной, то секретарша не то чтобы подняться, она, казалось, еще глубже вросла в стул.

– А-а сегодня что… субботник?.. – неизвестно кого спросила она, ибо начальник уже скрылся из виду.

Петр Петрович быстро спустился на улицу и направился к ближайшему цеху. Но у склада его неожиданно остановили два худощавых незнакомых грузчика. «Это новые работники», – догадался начальник.

– Эй, мужик, давай к нам, надо машину с сахаром разгрузить, – сказал один из них. – Нам такой бугай как раз в пору.

Он бесцеремонно взял Петра Петровича за рукав.

– Я нач… нач… – не мог назвать от волнения свою должность начальник.

– Вот, вот, начнем… – считая, что именно это последнее слово имел в виду подвернувшийся мужчина, сказал второй работник и ухватил за другой рукав Петра Петровича. – Нам мастер сказал, берите в помощники себе любого, кто шатается без дела. А ты просто находка – двоих заменишь.

– Все хватит трепаться, – сказал «первый» грузчик. – Начинаем работу.

Петру Петровичу тут же грузчики взвалили на спину тяжелый мешок, который следовало оттащить к находящимся за метров пять поддонам. Начальнику показалось, что на него лег целый многотонный грузовик. Он затопал, как в пьяном танце, хаотически ногами и, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, понес непосильную ношу и свалился на доски вместе с мешком. Грузчики, оставив работу, подбежали к Петру Петровичу и еле подняли его на ноги.

– Тяжелее мешка, – сказал один из них.

– Ты что первый раз на разгрузке? – спросил Петра Петровича второй грузчик.

– Я начал… начал… – еще более взволнованно пытался наконец представиться начальник.

– Понятно, это и так, без слов видно, что ты только начал эту работу, – сказал «первый» грузчик.

– Ничего, втянешься, научишься, – сказал «второй». – Смотри, блин, на нас, и сам так делай, здесь большого ума не надо. Хотя ты какой-то странный, будто таким же мешком пришибленный…

И работники, взвалив мешки на спины, ловко уложили их на поддон, а затем жестами пригласили Петра Петровича продолжить начатое дело. Начальник с плачевным видом последовал примеру грузчиков. На этот раз он благополучно дотащил ношу и сбросил ее на уже уложенные мешки.

Как раз в конце разгрузки подошел мастер Захарович. Петр Петрович в это время, бросив последний мешок на поддон, сидел и не мог отдышаться, невольно утешаясь, что остался жив. По его красному лицу ручьями стекал пот.

– Петр Петрович? – остолбенел мастер. – Барановы вас увидели и мне сообщили. Они снова решили, что у них новые белочные галлюцинации. А это действительно вы…

– Петр Петрович? – хором уточнили грузчики.

– Да, ребята, это наш… – мастер сделал паузу и еще пристальнее присмотрелся – не обознался ли. – Э-это наш начальник предприятия. Теперь и вы будете знать нашего глубокоуважаемого трудягу Петра Петровича.

Работники с кислыми минами посмотрели друг на друга и подумали одно и то же: вот и закончилась наша работа здесь, не успев начаться. А Петр Петрович поднялся с трудом на ноги, потер поясницу, а затем провел полой куртки по потному челу и сказал Захаровичу:

– Ты, когда подъедет следующий грузовик, дай ребятам на подмогу еще двух человек.

… Рано утром следующего, выходного, дня Петр Петрович испытывал страшное утомление, разбитость и ноющую боль во всем теле. Он с трудом надел скромные старенькие брюки, рубаху и отправился раньше времени в церковь. Недалеко от храма у водоразборной колонки встретил несшую полное ведро воды Ивановну.

– Ивановна, Мария Ивановна, здравствуй, дай-ка мне ведро!

Женщина остановилась, поздоровалась и застыла в нерешительности.

– Но вы же… вы же начальник?.. – прошептала она.

– Я сегодня здесь прихожанин и, как прочитал вчера вечером в одной занимательной книге, перед Богом все равны.

Петр Петрович взял, поморщившись от боли в руке, ведро с водой, пропустил женщину вперед и тяжело поковылял за ней к церкви.

Вдруг он услышал за спиной голоса двух, по всей вероятности, пожилых горожанок. Так, неоправданно громко, разговаривают обычно люди с плохим слухом.

– Это же Петр, начальник, – сказала одна женщина. – Его, говорят, разжаловали и в грузчики перевели…

– Точно, точно, я тоже слышала, – поддержала другая, – что его с должности турнули, а поставили начальником вот эту нашу Марию, Ивановну…

– Ах, вот в чем дело… Я-то вижу, она идет впереди его, вся нарядная, а бедолагу Петьку заставила воду нести. Смотри, в какой он убогой одежде. А ведь еще недавно таким солидным, представительным был.

– Да, что с людьми-то творится…

– Вот, вот, до чего опускаются…

Петра Петровича, услышавшего такое, стало лихорадить от возмущения. Он не выдержал наговоров сплетниц и на ходу повернулся к ним, расплескивая воду. На него чуть не налетела целая толпа, послышались причитания:

– Ой!..

– Ай!..

– Осторожно!..

– Сейчас обольет!..

Люди стремительно обошли стороной взволнованного и растерянного Петра Петровича, как прокаженного. Тот даже не успел никого из них разглядеть. Лишь удивленное лицо Ивановны нарисовалось перед ним.

– Я-я – начальник, начальник я… – глядя мимо женщины на заходящих в церковь прихожан, бубнил Петр Петрович.

– Вот, вот, начальник… – с неким укором молвила спутница. – Я тебе, горе мое луковое, говорила, что ты – начальник и негоже, неловко тебе ведра носить… Давай сюда…

Ивановна, то есть прихожанка Мария, выхватила из онемевшей руки своего начальника ведро с водой.

– Спаси и сохрани тебя, Господи, – сказала она и энергично зашагала к ступенькам паперти.

Петр Петрович с огорченной душой переступил порог церкви. «Я не в силах, не в состоянии смириться, – печально шептал он. – Вот даже здесь, в святом месте, поневоле впал в гнев, готов был растерзать людей… Господи, помоги…» – впервые взмолился Петр Петрович. И тут он увидел огромную икону, на которой некий святой мыл ноги одному из собравшихся перед ним праведников.

– А кто это? – спросил он оказавшуюся рядом Марию.

– Это Господь моет ноги ученикам своим, – тихо объяснила она.

– Он ведь, я читал, самый большой Начальник, – молвил Петр Петрович… И-и ученикам, подчиненным моет ноги?.. Вот это смирение… – восхитился он и долго смотрел на икону.

Затем Петр Петрович, а точнее, раб Божий Петр перекрестился перед образом и, просветлев лицом, со смиренно наклоненной головой отправился в сторону очереди, которая ждала начала исповеди.

Исповедь

Августовское солнце щедро изливало на город тепло и свет. Тридцатилетнему Николаю, что сидел у открытого окна, на душе было холодно, и жизнь ему казалась все беспросветнее. На работе – неурядицы, зарплата – небольшая. Жена Нина, продавец захудалого магазина, и та приносила больше денег.

Было воскресенье. И вот редкое совпадение – у супругов случился общий выходной, к тому же дети еще находились на каникулах в деревне.

– Коля, смотри, какая чудесная погода стоит, идем, прогуляемся, – предложила Нина.

– Что-то ничего не хочется, – равнодушно и лениво сказал супруг.

– Так нельзя, тебе надо что-то с этим депрессивным настроением делать. Ты чуть ли не каждый день на меня набрасываешься, все это становится невыносимым…

Тут с возвышающейся над домами колокольни раздался трезвон, возвестивший об окончании обедни.

– Исповедь, вот что тебе поможет, – с надеждой молвила Нина. – Помнишь, в каком отчаянии я была, когда умерла моя мама. Так после посещения храма, встречи с нашим батюшкой – полегчало… Иди, может, еще застанешь его.

Николай не стал упускать шанс и через несколько минут переступил порог опустевшей после богослужения церкви. Отец Кондратий, священник с посеребренной сединой бородой, имел немалый пастырский опыт и сразу определил, что вошедший человек не в себе и ему нужна исповедь. Батюшка подвел Николая к аналою, где лежали крест и Евангелие.

– Ну, давай, дорогой, говори все, что наболело, что легло камнем на душу, ничего не скрывай, – повелел отец Кондратий. – Кайся в своих грехах.

– Я, знаете, – выдавил из себя Николай, – недавно поругался со своим начальником. Он набросился на меня ни за что ни про что и стал угрожать, мол, зарплату урежу. А куда ее уменьшать… У меня семья, дети. Сам же он в деньгах купается, а мне: урежу. В общем, он меня спровоцировал. Я бы сам никогда не стал злиться. А еще я рассорился с друзьями. Но виноват не я…

– Здесь, – напомнил настоятель, – исповедь. Ее суть в смиренном осознании своей вины, всех своих греховных поступков.

– Батюшка, вы послушайте. Мои приятели стали надо мной подшучивать, а, точнее, издеваться… Они начали хвастать, что занимаются предпринимательством, а я лишь – тракторист и в жизни ничего не добился. Я, батюшка, даже при этом сдержался, не все, что думал, им высказал… Они – страшные грешники. А еще вот соседи со всех сторон мне гадости делают…

– Николай, так ничего у нас не получится… – пробовал священник расположить неофита к святому таинству. – На исповеди человек должен обратить внимание на свои недостатки, ошибки, а не на грехи ближних.

– Отец Кондратий, да какие ж у меня грехи? Нет у меня их… Вот я вам говорил о соседях. Они со мной разругались, не хотят общаться, искоса на меня поглядывают. А тут еще с супругой ссорюсь чуть ли не каждый день.

– И… и… – священник с надеждой стал ждать, что наконец-то услышит чистосердечное раскаяние.

– Не понимает она меня, не желает увидеть мою истерзанную жизнью душу. Все было бы хорошо, если бы она по-другому вела себя… Как видите, мне очень тяжело приходится в этом злом мире.

– Получается, – чуть ли не со стоном проговорил отец Кондратий, – что у вас нет никаких пороков, а грешники только те, кто вас окружают?

– Конечно, вы же сами слышали, батюшка. Я сам ни в чем не виноват.

Отец Кондратий тяжело вздохнул и, указав широким жестом на иконостас и храмовые образы, сказал:

– Видишь, «святая душа», сколько икон в церкви?.. Вот и твой лик теперь, судя по твоему разговору, должен появиться здесь.

И священник попросил Николая последовать за ним в левое крыло храма. Он подвел исповедника к столу, на котором лежал новый покрытый лаком красивый киот.

– Скажу иконописцу, чтобы написал твой образ и – сюда. У тебя над головой уже нимб просматривается…

Николай пригладил давно не видевшие расчески волосы и даже повернулся к огромной иконе Божией Матери «Прибавление ума», перед которой догорали свечи на подсвечнике. Он увидел на ее стекле свое отражение, над которым и в самом деле был виден свет – падающий, о чем не подумал Николай, от светильников.

– Что ж, «праведник», – с тяжестью произнес отец Кондратий. – Ты вот в тридцатилетнем возрасте первый раз исповедуешься и не замечаешь за собой ничего порочного. А я без покаяния всего тридцать дней и уже задыхаюсь от грехов. Вот, «святая душа», все собираюсь съездить к отцу Олегу в соседний храм. Но это будет не сегодня. Разреши мне перед тобой, «праведным» человеком, исповедаться, облегчить и очистить свою душу…

– Ка-ак так?.. – замер в недоумении Николай. – Вы, вы же – священник?..

– Да, мой родной, священник, а грехов накопил – прямо сердце от них стонет. Нет хуже человека, чем я. Только послушай, – отец Кондратий повернулся к иконостасу и перекрестился. – В церкви молюсь, обращаюсь к Богу, а ум отвлекается… Людей учу любить Бога и ближних, а сам, скверная душа, впадаю то в гордость, то в осуждение, то предаюсь воспоминаниям о прежних грехах. Вот недавно ехал на своей машине… А… а у тебя, Николай, какая машина?

– Жигули шестой модели…

– Вот у тебя автомобиль скромный, а мне, видишь ли, «Рено» подавай, комфорт… Вот ехал недавно на иномарке по нашей родной дороге и угодил колесом в выбоину. Вроде ямка небольшая, а сколько во мне гнева вспыхнуло… на целую бездну… Всех отругал, всех «построил» – от нашего мастера дорожника Ваньки до Путина. А ведь нужно-то было напрячь внимание, а главное, иметь сдержанность. Когда-то священники пешком ходили и радовались, не обращали даже внимания на глубокие овраги. А я из-за какой-то выбоинки разозлился. Прости, Господи, – отец Кондратий перекрестился, и в глазах его заблестели слезинки. – И как меня такого злого земля носит…

– Вы, вы, не злой, вы добрый человек, все об этом говорят в городе.

– Это, «святая душа», они не знают меня. А во мне столько плохого… Вот

вчера, моя заботливая матушка…

– Вы, вы мне не говорите об этом, это же очень личное…

– Нет, нет, тебе, «праведнику» все можно… Исповедь есть исповедь… Так вот матушка вошла в комнату, когда я молился… Я, я ее отругал. Лицемер… фарисей я. Молитва – это, прежде всего, любовь, доброта… А я, поганец, – упреки родному человеку вместо добродетельного смирения. Не люблю я людей, нет во мне любви настоящей, – отец Кондратий утер слезу. – Я ленивый…

– священник, перечислив еще некоторые свои недостатки, добавил: – А насчет тебя, Николай, я сейчас позвоню иконописцу.

Он достал новый современный телефон.

– Вот, видишь, брат, какой телефон, – сказал отец Кондратий. – Есть же проще. Так нет, купил с большим цветным экраном… Сребролюбец я.

Николай впал в оцепенение, сопоставляя живую исповедь настоятеля со своей…

– Грешен я словом, делом, помышлением, – заключил длинный перечень грехов батюшка. – Прости, Господи, прости меня, брат Николай. Буду стараться жить лучше, чем жил. Да будет воля Твоя, Господи, – перекрестился он.

Николай хотел вставить слово, но его губы только беззвучно дрожали. Наконец он произнес:

– Отец Кондратий, я хочу туда, – приклонив стыдливо и смиренно голову, указал он на исповедный аналой. А, припав ко кресту и Евангелию, добавил:

– Я сам виноват, а не мой директор. Я опаздывал на работу… Он справедливо меня ругал. А друзья поссорились со мной потому, что я их обзывал то буржуями, то хапугами. А ведь они всего достигли своим трудом, не то что я – ленивый. Так же и соседи мои – неплохие люди. Это я им завидовал и упрекал их, что они мало трудятся, а живут в достатке, лучше меня. Я, негодный, с супругой ругаюсь, потому что постоянно ною и жалуюсь, как я плохо живу, вместо того, чтобы больше трудиться. Да меня и металлический робот не выдержит. Прости меня, Господи, – Николай перекрестился, и на Евангелие упало несколько слезинок из его глаз.

Отец Кондратий положил на покорную голову прихожанина епитрахиль и прочитал, благодаря Бога, разрешительную молитву.

– Как легко мне стало, – молвил Николай, – жизнь, батюшка, другой стала… Спасибо, спасибо Вам.

– Благодари Господа, мой дорогой…

Вдруг послышался шум. Это пожилой мужчина вошел в храм и поднес настоятелю образ святителя Николая Чудотворца.

– Вот, отец Кондратий, как обещал, – сказал он.

– Это образ твоего небесного покровителя, Николай, – с добродушной улыбкой сообщил прихожанину священник.

– Простите, отец Кондратий, – сказал прихожанин. – Я действительно не знал, что творю, что говорю.

Николай, перекрестившись, благоговейно поцеловал икону святителя и, поблагодарив еще раз духовного отца, оставил храм. Он первым делом решил позвать из дома супругу, чтобы вместе полюбоваться погожим днем и прекрасным миром вокруг.

Уход в монастырь

Молодые супруги Максим и Татьяна второй десяток лет жили душа в душу в затерянном среди зеленых сосновых лесов провинциальном городке Медвежьем. Даже бездетность не бросила тень на отношения супругов. Семью накрепко связывали любовь, верность и все то, что делает людей счастливыми. И все же одно обстоятельство нет-нет да огорчало глубоко верующую женщину: Максим обходил стороной церковь, никак не мог распахнуть свое сердце навстречу Богу. Однажды ночью Татьяна открыла глаза и подумала, что сон продолжается. Ее супруг склонился над столиком в уголке. Он при свете настольной лампы сосредоточенно читал Святую Библию, открывая для себя другой, неземной мир – Царства Божьего. Далее Максим уже не украдкой, а явно и с огоньком веры в глазах постигал Священное Писание. Он переступил столь непреодолимый для него прежде рубеж – порог местного храма и уже не хотел покидать церковь. Вместе с супругой Максим каждое воскресенье молился у алтаря. А все свободное время молодой мужчина с огромным интересом читал книги из церковной библиотеки. Особенно его захватывали произведения о духовных подвигах святых.

Не прошло двух месяцев, и радость Татьяны сменилась беспокойством: муж охладел к ней, к работе… А как-то среди недели он заявил жене:

– Прости меня, Таня, но я больше жить не могу в этом грешном мире. Я решил уйти в монастырь. Супруга, схватившись за сердце, стала отговаривать Максима, плакать. Муж пообещал подумать. Однако через три дня он снова высказал желание оставить мир, «который во зле лежит». Татьяна чуть ли на коленях ползала перед Максимом, пролила целую реку слез, умоляя его остаться. Наконец женщина смирилась и перестала возражать. Да и сил у нее уже не осталось на это…

Максим отправился в церковь за благословением к восьмидесятилетнему приходскому священнику Нилу. Белобородый настоятель с неимоверным удивлением воспринял объяснения прихожанина.

– Ты, Максим, – сказал строго он, – каких-то пару месяцев посещаешь храм, а уже на небеса лезешь. В таком вопросе нельзя торопиться, ты мужчина в расцвете сил, у тебя молодая жена. Как ты ее оставишь?..

– Она не возражает.

– Ты, видимо, довел ее до того, что она согласилась. Ты хоть представляешь, что такое монашество?..

– Да, я читал…

– Я тоже недавно прочитал, что небо синее. А посмотрел в окно, а оно – серое… Хочешь спасаться, посещай храм, искренне молись, помогай мне в алтаре, живи в любви и верности с женой, люби ближних и непременно спасешься.

– Здесь невозможно спастись. На работе меня окружают одни грешники, матерятся, хоть уши затыкай.

– А ты объясни им, насколько богопротивно сквернословие, будь в конце концов миссионером. Вот, например, святитель Николай Чудотворец в молодые годы собирался уйти в монастырь, удалиться из этого порочного мира. Но Господь сказал, что именно здесь его нива. И он своей святой деятельностью спас многих от гибели и, как поется в церковном песнопении, стал «правилом веры и образом кротости». Твоя нива тоже, по крайней мере, сейчас, здесь. Опустись на землю… Вразуми тебя, Господи…

С этими словами, тяжело вздохнув, отец Нил удалился в алтарь. А Максим с понуренной головой возвращался обратно и думал: «Такой старый священник и такой не просвещенный! Он уже так свыкся с этим миром, что и не замечает всей безнадежности спасения в этом грешном городе».

Дома Максим нашел старый-престарый рюкзак. Зато уложил в него новую одежду, даже галстук зачем-то захватил. А сверху потеснил вещи тяжелым пакетом с колбасой, салом и хлебом.

– Прощай, Таня, не поминай лихом, – кинул Максим и, чтобы не видеть лишний раз слез жены, выбежал на улицу.

Он пристроил рюкзак на велосипед, вскочил на него и нажал на педали. Максим мчал по лесной дороге в новооткрытую Северогорскую обитель. Вскоре будущий отшельник спрыгнул с велосипеда. «В монастырь добираются пешком, – повторил он в памяти наставление из какой-то книги. – А велосипед пусть так, на всякий случай, будет со мной». Даже рюкзак он снял с багажника.

Живописные, пушистые ели сменялись нарядными березами, сладкозвучно пели, будто соревнуясь в своем небесном вокале, птицы. Все это напоминало путнику рай, на встречу которому он шагал по грешной земле.

Солнце, незаметно преодолев верхнюю точку небесного синего свода, покатилось вниз. Максим проголодался. Ему казалось, что желудок вот-вот прилипнет к спине, за которой находились в рюкзаке вкусные и сытные продукты. Но он решил испытать себя постом и направлял свои мысли на мир духовный, хотя это давалось ему с каждым шагом все труднее и труднее.

Так, в неимоверной борьбе с плотью, отшельник оставил за спиной многие километры пути и день, который показался ему вечностью.

Наступала ночь. Максим еле волок ноги и уже стал искать подходящее место для привала и долгожданной трапезы. Тут неожиданно на поляне, где дорога вплотную подходила к широкой реке, замаячило пламя костра. Приблизившись несмело к огню, путник увидел освещенное лицо молодого мужчины его возраста, одетого в потертую рабочую одежду. Тот жарил на длинной палке большую рыбу, от которой исходил специфический аромат.

– Здравствуй, брат! – сказал приветливо незнакомец и рукою указал на траву у костра. – Милости прошу к нашему шалашу. Меня зовут Фома.

– Здравствуйте, добрый человек, я – Максим, – обрадовано молвил будущий инок.

Он положил велосипед, с неимоверным облегчением снял рюкзак и тут же достал из него куртку и пакет с едой. Максим расстелил одежду и прощупал ее рукой – нет ли под ней каких-либо острых камешков или щепок.

– Сейчас еще немного поджарю рыбу, и мы ее съедим.

– Нет, спасибо, я рыбу не очень-то, – сказал Максим и достал колбасу, сало и хлеб.

– Ого, – удивился Фома и непроизвольно придвинулся ближе.

– С такой едой можно и на край света путешествовать. Если не секрет, ты куда, брат, путь держишь?

– Я, – с ноткой кичливости признался Максим, – иду в монастырь, Северогорский…

Фома недоуменно скользнул взглядом по продуктам, выложенным Максимом, и переспросил:

– В монастырь? С колбасой и салом?.. А… это ты, брат, напоследок хочешь потешить живот, – высказал он предположение.

– Почему напоследок? Там же ведь, я так понимаю, тоже не морят голодом…

Сказав это, Максим предложил Фоме разделить с ним трапезу. Тот, отложив рыбу, перекрестился и как голодный пес набросился на колбасу и сало.

– Ну и вкусно! – сказал он. – Целый век не ел ничего подобного.

– А ты откуда, Фома? – полюбопытствовал Максим.

– Я из Северогорского монастыря возвращаюсь.

– К-как? – чуть не подавился Максим. – А почему?..

– Я там три месяца был послушником… В общем, не выдержал испытания. Не хватило моих сил. Краткий сон, а остальное время молитва и работы…

– А есть там что не давали тебе?.. Кожа да кости…

– Пища там скудная. Мясные продукты вовсе исключены из монашеского рациона.

– Да… – многозначно произнес Максим и погладил свободной рукой свое пухленькое лицо. – Значит, не выдержал?..

– Нет, не смог. Может, у тебя получится. Хотя, – Фома посмотрел на раздувшиеся от еды щеки Максима, – вопрос трудный…

Хозяин костра, понимая, что словами голода уж точно не утолит, энергично заработал челюстями.

– Ох, как хорошо, – после чудоподобного ужина сказал он. – Я уяснил одно золотое правило: лучше быть хорошим мирянином, чем плохим монахом. Пойду в город, найду себе подходящую женщину. Буду с ней счастливо жить, посещать храм… С трудоустройством также проблем не будет. Я теперь не боюсь никакой работы.

Фома неприхотливо, по-военному, улегся на траве, подсунул под голову кулак и уснул, как ребенок. Пытаясь следовать его примеру, сытый и смертельно усталый Максим разровнял куртку, поправил мягкий рюкзак, служащий подушкой, и растянулся у излучающего тепло очага. Над ним улыбчиво светил молодой месяц, удивительно мерцали звезды. «Как же хорошо», – подумал путник, впадая в сладкое забытье.

Максиму приснилось… Нет, не жизнь монастырская, о которой он так много размышлял. Ему, не от тяжелой ли пищи, пригрезилось невообразимое. Как бы он вошел в свой покинутый дом. А там его развеселая, сияющая от счастья жена сидит за столом с новым хозяином – бывшим послушником Северогорской обители Фомой.

– Уйди, мужчина, оставь наш дом, – сказала ему жена и положила голову на плечо веселого Фомы.

– Нет! – в ужасе заорал Максим и, видимо, от своего же крика проснулся.

Фомы рядом не было. Только мятая трава и серый пепел погасшего костра напоминали о новом знакомом. Максим вскочил на ноги. Он мгновенно, как на быстроногого коня, вскочил на велосипед и помчался обратно в свой родной город.

– Не успел я из дома выйти, как ты уже Фому приняла, что же ты творишь… Таня, не смей… – путая сон с явью, будто в бреду повторял Максим про себя и все крутил педали.

Он подъехал к дому, когда оцинкованной крыши лишь слегка начали касаться первые лучики солнца. Максим бросил у веранды велосипед с опустевшим рюкзаком и понесся к двери. Он влетел в переднюю, затем перешагнул порог гостиной и увидел сидящую за столом жену, одиноко склонившуюся над книгой.

– Где он, где Фома?! – воскликнул Максим и устремился в другие комнаты.

Там никого не найдя, он вернулся к побледневшей с покрасневшими глазами супруге.

– Максим, – поднимаясь, зашептала она. – О каком Фоме ты говоришь… Ты… ты…

– Ни о каком, милая, родная… – став перед Татьяной на колени и, обхватив ее ноги, зарыдал супруг. – Нет, нет никакого Фомы.

Максим и сам уже не мог понять: был Фома или это все ему привиделось…

Автомобиль

Автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Все чаще эту истину молодому священнику Григорию напоминала его пастырская деятельность. Ему – настоятелю поселкового, единственного прихода в районе – очень часто приходилось то на автобусе, то на попутках, а чаще пешком, добираться до сел и деревень, чтобы исповедать, причастить больных, совершить другие таинства и требы.

Нередко отец Григорий, находясь в цветущем возрасте, после продолжительных передвижений по приходу еле ноги волок…

И когда священник накопил некоторую сумму денег, то сразу купил с рук доступный по цене автомобиль «Жигули» первой модели, который был по возрасту старше его – нового владельца. Такая машина, к огорчению отца Григория, не решила проблем пастырской жизни. Она часто из средства передвижения превращалась в ненасытного пожирателя средств – финансовых. Она реже требовала заправки бензином, чем замены запчастей. Если из гаража автомобиль выезжал самостоятельно, то обратно его чаще всего буксировали. К тому же осенью, зимой и весной «средство передвижения» далеко не все участки дорог могло преодолеть, до днища погружаясь в грязь или снег. Его вытягивали джипы, УАЗы, а то и трактора.

Прихожане особо почитали священника, который так жертвенно о них заботился. Они называли его то добрейшим батюшкой, то героем, то даже святым. Матушка же Галина, разделяя водительские муки супруга, сама предложила затянуть пояса и откладывать деньги на новую машину. Так продолжалось три года.

И вот наступил день, когда отец Григорий с супругой отправились в областной центр и стали посещать автосалоны. Им хотелось выбрать подходящий автомобиль. И вот наконец они присмотрели красивый и сравнительно недорогой китайский джип, который стоил лишь немного дороже «Жигулей». Хотя, как оказалось, и на российскую машину денег не хватало, не говоря уже об упомянутом внедорожнике. Но менеджеры предложили простой выход из положения – оформить в салоне кредит на пять лет…

Вскоре радостные священник и матушка Галина ехали на джипе домой, загрузив просторный багажник автомобиля церковным товаром на епархиальном складе.

– Вот теперь жизнь наступит, – сказал отец Григорий.

– Все пойдет по-другому, – согласилась жена. – У тебя хоть руки заживут, а то все израненные ремонтами той прежней рухляди.

– Даже не верится, даже не верится, – вдыхая приятный аромат нового салона, приговаривал сияющий священник. – Теперь, матушка, у нас все будет как в сказке.

С таким настроением семейство через каких-то неполных три часа въезжало в родной поселок. Несмотря на весеннюю распутицу, автомобиль преодолел глубокие лужи и благополучно подкатил к дому. К удивлению отца Григория и его супруги, к ним тут же подошли, а точнее, сбежались и окружили джип соседи.

– Ничего себе, – покуривая сигарету, сказал подвыпивший небритый мужчина.

– Ну, ты, батюшка, и крутой! – воскликнул его напарник.

– Наверно, огромных денег такая роскошь стоит? – рассуждала в голос пенсионерка.

– Да здесь целое состояние, – дополнила ее другая пожилая женщина.

– Машина как у новых русских, – внес свою «лепту» молодой парень.

Настоятель выбирал автомобиль в качестве рабочей лошадки и вовсе не ожидал таких осуждающих откликов соседей. «Что с них взять, они храм не посещают, оторваны от церковной жизни», – мысленно успокаивал он себя, ставя автомобиль в гараж. В доме отец Григорий с матушкой не хотели думать о плохом. Наоборот, они видели лишь радужные перспективы.

Однако следующий день показал, что соседи вовсе не были исключением. Многие жители поселка и даже прихожане совсем не разделяли радости священника. Они посматривали на выходящего из джипа водителя в подряснике так, будто он у каждого из них этот автомобиль отобрал. Никто не сказал: «Слава Богу, что настоятель купил сравнительно недорогой внедорожник, на котором без опоздания сможет добраться к любому нуждающемуся в его помощи человеку». Зато поползли по поселку и даже району ядовитыми змеями сплетни, что настоятель ограбил церковь, что чуть ли не миллионы заплатил за… японский джип… Даже в глаза, видимо озвучивая мнение «народа», упрекнул священника у магазина мужчина с огромной откупоренной бутылкой пива в руке:

– Не к лицу батюшке на такой машине разъезжать…

Все глубже травили душу пастыря подобные отзывы.

Прошел месяц, второй. Богомольцев в церкви становилось все меньше. Отец Григорий это в какой-то мере связывал с ягодным и грибным сезоном. Но вот сорвала с деревьев пожелтевшую листву и заморосила дождем осень, а число прихожан не увеличилось. Зато прибавились новые злоключения. В китайском автомобиле выходили из строя некоторые запчасти, которые многократно превышали стоимость аналогичных отечественных, к тому же их доставка занимала неделю, а то и две-три… А за этим из всех щелей машины поползла гадкая ржавчина, которая так напоминала едкие пересуды на приходе.

Священник и матушка единодушно решили, что от автомобиля, ставшего камнем преткновения, да еще на глазах разрушающегося, нужно избавляться. После многих базарных мытарств и терзаний внедорожник был продан. Денег хватило на погашение кредита и на покупку старых «Жигулей» девятой модели. Отец Григорий на них и приехал в поселок. Недалеко от дома автомобиль увяз в большой луже и заглох. Тут же со всех сторон сбежались радостные соседи.

– Батюшка! – восторженно воскликнул полупьяный мужчина. – Ты молодец! Настоящую, вазовскую купил!

– Эта машина красивее прежней, – высоко оценила новую покупку пенсионерка.

Зазвучали другие голоса:

– Мы с великим удовольствием затолкаем машину к вам домой.

– Вы садитесь, садитесь, дорогой наш батюшка, а мы подпихнем…

– Спасибо вам, добрые люди, и что бы я без вас делал… – еле молвил священник сквозь открытое окно.

Соседи дружно обступили машину, вытолкали ее из лужи и покатили «Жигули», которые так и не завелись, к самому гаражу священника.

В церковь, а также по приходским делам настоятель чаще ходил пешком, ибо автомобиль ломался и находился в мастерской. Зато заметно прибавилось прихожан в храме …

Два зеркала

1

Двадцатилетний Нил после заработков гордо заявил родителям о самостоятельности и снял однокомнатную «хрущевку» на краю города. Даже тесные стены квартиры не ограничили витающий вокруг юноши дух свободы. Он упоительно пересчитывал новые свежепахнувшие купюры, которые, шелестя, нашептывали ему о главном смысле жизни: в развлечениях проводить время, «есть, пить, веселиться». «Ох, теперь до следующей шабашки, – радовался он, – я отведу душу в барах и ресторанах». Вот только набожная бабушка Вера, которая навестила его, возвращаясь из церкви, никак не разделила этих устремлений юноши. Она доказывала, что представления Нила о бытии ошибочны и что главная цель земного существования – подготовка души к вечности, ее обогащение бесценными сокровищами, спасительными добродетелями. А это возможно только в храме – Доме Божьем. Нил не согласился с ней. Ибо, как он смело и уверенно выразился, если лишать себя удовольствий, то зачем такая жизнь нужна. Внук пытался заверить бабушку, что и не грешит вовсе: никого не убил, ни у кого ничего не украл, не совершил никаких пороков. К тому же вчера некие праведные люди остановили его на улице, подарили красочные брошюры с изображением Иисуса Христа и назвали святым. Старушка взялась за голову, затем – за сердце. Она объяснила, что встретившие внука щедрые незнакомцы – сектанты. Со слезами на глазах она еще раз напомнила: праведность без церкви не обрести, а такое приписывание себе святости – заблуждение.

После ухода расстроенной бабушки Нилу стало тягостно и грустно. Он подошел к окну. За ним пели птицы, радовались солнечным лучам цветы на клумбах, нежились в теплом воздухе зеленые кроны берез и тополей. Чудесная природа, поглощая унылые думы, неудержимо манила. Нил поспешил на улицу. До вечера, когда он наметил бурную «тусовку» с друзьями, было еще далеко. Юноша решил пройтись по примыкавшему к жилому массиву базару – вдруг что-то интересное попадется на глаза. За одним из прилавков он увидел необычного продавца. Это был тощий инок в странном для знойного дня черном одеянии и держал в руках единственный товар – старое зеркало размером с альбомный лист.

– Юноша, – добрым и ласковым голосом сказал он, – купи зеркало. Оно тебе необходимо.

– Зачем? – удивился Нил. – У меня в комнате большое трюмо стоит.

– Я знаю. Но это – необычное зеркало. Оно отражает душу. Если в нем лицо человека сияет – праведный, если темное – грешный. Все очень просто.

– У меня оно всегда светлое без Вашей дешевки. Я абсолютно непорочен.

– А ты все же проверь.

Нил подошел к зеркалу. На него смотрело отражение с черным, как у африканца, лицом.

– Не может быть… – не веря своим глазам, возмутился юноша. – А… а оно случайно не искажает, а то я недавно посещал комнату смеха, так там вообще из меня карикатуру сделали… – не хотел согласиться с очевидным Нил.

– Я посвятил свою жизнь Богу и всегда сторонюсь лжи и фальши. Это зеркало отражает только истину и правду. Вот, – инок протянул Нилу небольшой белоснежный лист бумаги. – Здесь написаны семь главных добродетелей человека. Если обогатишься ими, то станешь святым, и лицо твое воссияет, чего тебе, юный человек, искренне и молитвенно желаю.

Нил бережно принял лист и, не сдержав любопытства, прочел: «Любовь, нестяжание, целомудрие, смирение, воздержание, кротость, трезвение».

– И это все, всего-навсего? – спросил с насмешливой улыбкой Нил. – Давайте Ваше зеркало. Сколько?

Нил нагнулся, чтобы вытянуть из брючного тесного кармана кошелек. Когда он выпрямился, то инока не увидел. Тот словно испарился в горячем воздухе. Лишь на прилавке лежало зеркало. Нил взял его под мышку и отправился обратно. Ему не терпелось доказать себе и особенно бабушке, что он все же святой, к тому же, по его представлениям, для этого «высшего титула» так мало требовалось. В возбужденной голове юноши застряла задевавшая его самолюбие мысль, что если он не достигнет праведности, то – «слабак», «не крутой»…

Нил принес, по его пониманию, волшебное зеркало в свое скромное жилище. Он умыл лицо, даже слегка подпудрил щеки оставшимся от хозяйки квартиры белым порошком и широко улыбнулся. Но зеркало отразило Нила мрачным уродом. Он отвернул его и недовольно с отвращением бросил на стол. «Ладно, увидим, чья возьмет», – подумал юноша и еще раз прочел незамысловатый список положительных нравственных свойств, присущих святому человеку.

– Итак, любовь, – негромко повторил Нил название важнейшей добродетели, выходя на улицу.

«Я люблю, – мысленно уверял он себя, – вот эти цветы на клумбах, эти деревья, голубое небо, солнце». А снова приземлив взгляд, он увидел вышедшую за ним следом уже знакомую одетую в белое стильное платье бабу Зою – наставницу всего двора с лающей на него таксой.

– Тихо, Лапушка, – усмирила ласково женщина собаку и переключилась сердито на Нила: – А что же это ты, новый сосед, брюки и футболку не погладил. В таком виде на тебя ни одна девушка не посмотрит. Если нет утюга, то возьми у меня.

– Спасибо, хор-рошо, – вздохнув, сказал Нил и быстро удалился.

Ибо он понял, что, даже задействовав все волевые резервы, любить придирчивую старушку и бросающуюся на него злую таксу долго не сможет. Вскоре перед ним нарисовался утопающий в зелени парк. При входе в него Нил купил в ларьке пачку мороженого и побрел по аллее. «О, как же я все люблю!» – радовался он жизни, рассматривая окружавшую благоволившую ему природу.

– Эй, кореш, – вдруг услышал Нил за спиной хриплый голос.

Он повернулся и увидел пьяного заросшего мужчину, на оголенной груди которого синела татуированная надпись: «Не жалей – сто грамм налей!» Тот приблизился, шатаясь, к растерянному юноше и предложил вместе выпить – за счет Нила.

– Иди, иди своей дорогой, – кинул наглому незнакомцу юный человек и быстро, не оглядываясь, удалился от него.

«Вот мешает чистым, прекрасным помыслам и намерениям, – подумал Нил.

– Нужно идти в людные места, там нет пьяниц – боятся полиции». Он направился в центр города, где жизнь бурлила, как горная река. На тротуаре, по которому неслись куда-то многочисленные пешеходы, его окликнула старая сгорбленная женщина, что стояла у пешеходного перехода перед большой, словно гора, сумкой.

– Парень, – взмолилась она, – помоги мне перенести эту ношу через дорогу.

Нил подошел к ней, взял сумку в одну руку, другой стал поддерживать старушку и перевел ее на противоположную сторону. Он уже собирался распрощаться с тяжело дышавшей горожанкой и краем глаза искал другие, более приятные объекты для любви. Но старушка попросила его донести сумку к дому, который находится метров за пятьсот. Нил, понимая, что не имеет права отказать, исполнил и эту волю старой женщины.

Затем Нил посетил зоопарк. Там, никем не отвлекаемый, он стоял и спокойно любил тигров, медведей, слонов… «Все, – после этого заключил молодой человек, – с любовью у меня все нормально. Дальше – нестяжание».

Чтобы успеть обрести эту добродетель, Нил поспешил к городскому собору, а точнее, к паперти, у которой ему, проходившему не раз мимо, примелькался оборванный бомж. Юноша, оказавшись у церкви, увидел на привычном месте заросшего человека в лохмотьях. Он приблизился к нему и бросил в пластиковую обрезанную бутылку пять монет десятирублевого достоинства.

– Еще добавь, не скупись, – прохрипел возмущенно попрошайка.

Нил повторно раскошелился на несколько рублей и продолжил свой благонамеренный путь. «Вот и эту добродетель получил, – констатировал он. – Теперь – целомудрие».

Навстречу, как нарочно, грациозно шли юные девушки в миниюбках и слали парню кокетливые улыбки. Нил, усилием воли потупив глаза, свернул в ближайший проулок. Через пустынные дворы он обошел «опороченный» соблазнительными девицами участок тротуара. После такого поступка, граничащего с подвигом, Нил решил, что уже пора переходить к следующей духовной ступени – смирению. Ведь так хотелось побыстрее увидеть в чудесном зеркале свое лицо сияющим и испытать наконец чувство подлинной святости.

– Эй, придурок, хочешь в нос?! – вдруг, испугав, оборвал светлые и благие раздумья юноши один из троих забулдыг, которые шатались в крытом переходе между домами.

Нила, вопреки всем метеорологическим законам, обдало холодом. Так его давно никто не оскорблял. Последний раз это слово он слышал когда-то в школе от нерадивого старшеклассника. Но боязнь не достигнуть святости, когда до нее рукой подать, его подвигла к смирению, и он сказал:

– Извините, простите… – и ускорил шаг.

Неизведанные и непосильные мытарства, испытания измотали нашего героя, он ощутил непреодолимый голод. «Но ведь следующий пункт – воздержание, – с грустью осознал он. – Нужно потерпеть и обогатиться этой добродетелью». Нил зашел в столовую. Его ноздри переполнил и усилил аппетит пьянящий аромат мясных блюд. Так и звали его демонстративно представленные на раздаточной линии неотразимо вкусные шашлыки, котлеты, шницели, колбаски, запеченная курица… Но Нил, глотая слюну, взял только чай и кусочек хлеба. Так, немного подкрепившись и как-то утолив голод, он поплелся дальше исполнять следующий пункт из добродетельного списка – кротость. Однако подтвердить это духовное качество души оказалось непросто. Юноша, задумавшись, стал переходить улицу на красный свет светофора. Его тут же остановил и оштрафовал инспектор.

– Да, я виноват, извините, – покорно сказал ему Нил.

Не отходя далеко, он терпеливо стал ждать у полицейской машины, пока страж порядка заполнит протокол. После получения квитанции Нил утешил себя мыслью: «Осталась последняя добродетель – трезвение. И тогда…»

Но не успел он дать волю радужному воображению, как его кто-то хлопнул по плечу. Это был один из друзей – так называемый Вовик. Тот рассказал Нилу новый пошлый анекдот как бы для предисловия и перешел к главному:

– Сегодня у Сереги праздник – новую тачку купил. Ох, замутим в ресторане. Будут телки… В общем, все окей! Давай, к шести подтягивайся.

– Извини, Вовик, но никак не могу, не получается… – Нил отпрянул от приятеля и быстро зашагал в направлении дома.

– Ты что головой ударился?!. – крикнул ему вслед Вовик. – Вот чудило!.. Послушай!..

Но Нил не остановился. Он торопился домой, чтобы быстрее предстать перед зеркалом и увидеть в нем свое сияющее святостью лицо. Юноша, не помня, как поднялся в квартиру, вбежал в комнату и нетерпеливо схватил, а точнее, ласково обнял руками зеркало. Когда он взглянул в него, то чуть не завыл от разочарования – его лицо было по-прежнему черным, словно вымазано сажей.

– Как, я же все сделал…

– Нет, не все, мой дорогой, – Нил, чуть не уронив зеркало, в ужасе увидел в нем монаха-продавца. – Ты, пытаясь обогатиться главными добродетелями, погряз в грехах, даже – противоположно тяжких. Итак, когда ты повстречал пьяного человека, то вместо сочувствия к больному алкоголизмом, мысленно назвал его болотной тварью. О старушке, которой помогал, с брезгливостью думал: быстрее бы от нее избавиться. В зоопарк ты отправился потому, что любить животных комфортнее – они не требовали никакой помощи. Нестяжание твое – тоже лицемерное. Жертвуя нищему деньги на церковной паперти, ты жалел о них и хотел лишь быстрее убежать от бедняги с мыслью, чтобы его больше никогда не видеть. Когда ты, Нил, видимо проявлял целомудрие, то в себе еще долго таил вожделенное воспоминание о понравившихся тебе девицах. Смирение твое тоже фальшивое. Ты был готов живьем закопать в землю тех троих встречных, которые тебя обидели и обозвали в переходе. А чего стоит твое воздержание от вкусной пищи в столовой! Твоего раздражения хватило бы на десять голодных… Вместо чувства кротости на дорожном переходе ты с ненавистью подумал, какой противный этот инспектор, хотя он исполнял свои законные обязанности. Грош цена и твоему трезвению. До самого дома тебя преследовала мысль, и ты продолжаешь жалеть о том, что зря отказался от шумной вечеринки…

«Весь мозг и всю душу просверлил», – в страхе подумал ошарашенный видением, а главное, откровением монаха Нил.

– Это не справедливо! Это неправда!.. – воскликнул он.

Но вместо инока в зеркале отпечаталось лишь его темное отражение.

2

Нил задыхался от негодования. Он вынул из стоявшей рядом тумбочки молоток и, как одержимый, принялся колотить «лживое» зеркало. Но даже малейших скола, трещины или царапины на его гладкой поверхности не осталось. «Нет, я его у себя больше терпеть не буду». С этой мыслью, схватив брезгливо, словно дурно пахнущий мусор, зеркало, Нил бросился на базар. Но на знакомом месте инока не было. Вместо него стоял молодой веселый человек в белых брюках и такого же цвета рубашке. Нил спросил его о прежнем продавце.

– Вы у этого обманщика, – сказал тот, – ничего больше не приобретайте. Зеркало его совершенно необъективное. Врет и не краснеет. Давайте я Вам его поменяю на другое.

И человек вынул из черной сумки небольшое карманное зеркальце.

– Вот оно – истинно качественный товар! Посмотрите!

Нил осторожно взглянул в зеркало и увидел в нем свое лицо сияющим.

– А я-то думаю, почему столько добрых дел совершил, а то никчемное стекло меня отражает чуть ли не демоном.

– Вот, вот, – сказал продавец, – теперь все встало на свои места, берите, пользуйтесь и любуйтесь своей кристально чистой душой. Да я и без зеркала увидел, что Вы – человек святой.

Нил, не помня себя от радости, поспешил домой. Он стал одеваться в праздничную одежду. Вскоре юноша в светлом стильном костюме и с зеркалом в кармане прибыл в лучший ресторан города. Звучала модная, услаждавшая слух музыка. Нила встретил друг Серега и пригласил за длинный, прогибающийся от элитных напитков и яств стол, за которым веселилась знакомая шумная компания. Юноша, как после жажды и голода, пил без меры коньяк, виски, водку, вино, налегал на шашлыки, котлеты… Он танцевал, целовался с легкомысленными девицами и время от времени посматривал в зеркало. Его лицо по-прежнему сияло. Кто-то будто нашептывал ему, что все делает правильно. Мол, и сам Иисус Христос посетил однажды свадьбу и веселился. Поэтому и Нилу здесь все во благо…

Утром юноша проснулся на пыльном полу у порога. Голова была словно пудовая гиря. Он со стоном поднялся на ноги и стал раздеваться. На его пиджаке и рубашке сохранились следы всего процесса пиршества: желтые пятна – от пролитого спиртного, жирные рыжие – от мясных блюд, цветные – от салатов, а еще на вороте рубашки краснели помадные отпечатки женских губ. Нил не на шутку испугался. Он сунул дрожавшую руку в карман пиджака – зеркало было на месте. Достав его, он долго не решался повернуть к себе. Наконец, вздохнув, юноша взглянул на свое отражение. Его опухшее лицо по-прежнему сияло.

– Главное в жизни – «любить ближних» и поддерживать с ними дружбу, – послышался из зеркала душевный голос.

Нил поцеловал зеркало и бережно положил его на тумбочку. Одно его огорчало: друг Серега катает девушек на новой иномарке, а у него и велосипеда нет. Нил шарахнулся от этой мысли и невольно предположил, что согрешил завистью. Он робко нагнулся над зеркалом. Лицо его оставалось таким же светлым.

– Каждый трудящийся «достоин пропитания» и земных благ, – донеслись слова, ласкающие слух и сердце.

– Не зеркало, а сама справедливость, – даже несмотря на тошноту, радовался Нил. – Не то, что этого противного монаха.

Тут зазвонил мобильник. Друзья предлагали встретиться снова в ресторане. Нил без колебания согласился. Он выпил пива, быстро принял душ и отправился пировать, захватив с собой «правильное» зеркало.

В ресторан Нил пришел словно к себе домой, вел себя как хозяин. Сначала он, нисколько не считаясь с уже испытанным коварным свойством спиртного, опорожнял одну за другой емкие стопки, налегал на особо полюбившиеся ему напитки, не отказывал ни в чем своей ненасытной плоти. Юноша пьяными глазами посмотрел в зеркало. Оно снова осчастливило его, ответив:

– О теле следует заботиться, оно – «храм души».

И тут воодушевленный Нил, подстегиваемый сумасшедшим ритмом душераздирающей музыки, вышел из-за стола. Он непристойно задержал страстный взгляд на ангелоподобной, одетой в розовое легкое платье блондинке за соседним столом и пригласил ее, потянув нагло за руку, на танец. Но оказалось, что юная особа – замужняя женщина. Ее суженый дал от ворот поворот хмельному парню. Нил с ним не согласился – завязалась драка. Переворачивались стулья и даже столы, на блестящий пол то тут, то там приземлялись, разбрасывая пищу и собственные осколки, «летающие» тарелки, падали и сыпались стеклянная посуда и приборы… Вскоре зачинщика драки Нила погрузили в полицейский УАЗ. Когда в полицейском участке изымали вещи, Нил успел посмотреть в зеркало. Невероятно, но на его лице, обезображенном синяками и ссадинами, все же не исчезло свечение.

На следующий день поникшему Нилу бодрый капитан выписал квитанцию на оплату внушительного штрафа, поглотившего чуть ли не все его деньги, и отпустил на все четыре стороны. Юноша, как побитая собака, плелся домой, поглядывая в зеркало. В нем его лицо не переставало сиять.

– Страдания во благо, «претерпевший же до конца спасется»… – послышался тот же знакомый и приятный голос.

Нил еще до драки в ресторане искренне верил зеркалу, слушая, как он считал, «обоснованные объяснения своих поступков». Но теперь юноша разочаровался в нем. Он вспомнил монаха, его зеркало и стал извлекать из задворков памяти назидательные слова инока.

– Врешь ты, зеркало, – выхватив его из кармана мятого пиджака, сказал Нил.

Вдруг отраженное в зеркале лицо юноши потемнело. Вместо него появилась такая мохнатая и уродливая физиономия, что морда свиньи по сравнению с ней – милое личико. Руки Нила онемели от страха, он выпустил зеркало, которое упало в нечистую лужицу. Вдруг раздался отвратительный смех. Нил увидел, как из грязи вырвалась большая тень и унеслась в сторону базара. Он, крестясь и произнося молитву «Отче наш», со всех ног бросился бежать домой. Юноша еле попал ключом в замочную скважину, открыл дверь. В комнате он упал на колени перед иконой Спасителя и стал молиться, просить о помощи. Вдруг комната залилась ярким светом, и Нилу предстал, повергнув его в оцепенение, знакомый инок.

– Благо, – сказал он, – что ты, Нил, сам все осознал.

Понимая, что это не сон и перед ним истинный посланник Бога, юноша, сгорая от стыда, робко спросил:

– Как, как мне быть, что мне делать, чтобы хотя бы приблизиться к праведности, обрести крохотные ростки спасительных добродетелей?

– Начни из храма. Исповедай все свои грехи и причастись. После этого старайся хранить чистоту души. Посещай церковь, молись и помни, что все добродетели связаны между собой. Нельзя любить, не имея смирения, нельзя быть смиренным, не имея любви…

– Спасибо, – искренно шептал Нил.

– Помни, – продолжал инок, – что Царство Божье силою берется. Живи по-православному, исполняй волю Божью, как твоя молитвенница бабушка.

Инок исчез, а Нил все благодарил его, не поднимаясь с колен. Тут раздался тихий стук в дверь. Юноша спохватился и насторожено открыл ее. Порог переступила бабушка Вера. Она пристально посмотрела на внука и на разбросанные, словно после обыска, вещи. Но только улыбнулась и ласково сказала:

– Слава Богу, к тебе доковыляла, мой миленький.

– Бабушка… – Нил, будто сто лет не видел родного и дорогого ему человека, обнял ее и поцеловал в испещренное морщинами лицо. – Я живу плохо, потому что тебя не послушал. Мне стыдно, – он попятился и повернулся к большому зеркалу. – Ты только посмотри на меня – грязный, опущенный… настоящий бомж… А в квартире какой кавардак… Подобное творится у меня и внутри, – внук приложил руку к груди… – Это я вижу без всякого зеркала.

Он ждал, что наконец-то бабушка, все увидев и услышав, начнет его ругать, вразумлять… А старушка в ответ погладила, а точнее, пригладила торчащие во все стороны, как рога у морской мины, локоны волос на голове юноши и душевно молвила:

– Я очень рада за тебя, Нил. То, что ты увидел грязь, греховную грязь в своем сердце – хорошо, это – начало жизни по-Божьему. Молодец! А внешний вид и квартиру привести в порядок недолго…

– Да, да, бабушка, я сейчас… две минуты, и мы попьем чайку. Ты мне, родная, подробно расскажешь о храме. Мне туда очень нужно…

Внук быстро ушел в ванную комнату, а старушка, перекрестившись, украдкой утерла слезу и прошептала:

– Теперь и умирать не страшно. Все-таки он пришел к Тебе, Господи… Теперь он с Твоей помощью обогатится добродетелями и обязательно придет к святости…

Порча

Настя церковной жизни не знала, хотя почти рядом с ее деревней в поселке был храм и соседка Надежда часто, отправляясь на богослужения, звала ее с собой. Мать с младенчества воспитывала Настю в крайне суеверной атмосфере. Вся греховная мерзость, вобравшая в себя веру в так называемые магию, астрологию, порчу, сглаз, проклятия, заговоры, приметы… адской умопомрачительной тенью лежала на семье. Ее неписанным правилом являлось утверждение, что будущее человека предопределено.

И смерть матери Настя приняла как судьбу, от которой не уйдешь. Когда к ней, прожившей лишь четверть века, попросился в женихи интеллигентно одетый тридцатипятилетний горожанин Борис, то она по той же причине, долго не раздумывая, дала согласие. Да и «непогрешимые» для нее знаки зодиака давали «добро». Хотя соседка слезно отговаривала и предупреждала, что этого прохвоста знает. Он – сын ее знакомых, которые с ним, пьяницей и вором, настрадались. Она советовала хотя бы заключить брак в ЗАГСе, но Настя решила, что раз сказал жених, что штамп в паспорте – лишнее, значит так должно быть.

И вот семейная, а точнее, совместная жизнь началась. На заре, которая зажигала новый чудесный день, Настя собралась на ферму, где работала, а Борис остался дома. Он предупредил, что для него, выходца из городского сословия, последовать за женой к навозу – ниже достоинства. Мол, пока осмотрится, а там будет видно. Муж, не откладывая, «осмотрелся» и стало видно, но не ему, а всей деревне, когда двое собутыльников под вечер волокли пьяного в стельку Бориса домой.

– Я же тебе говорила, – сказала плачущей у дома Насте соседка.

– Да что ты понимаешь, – защитила она мужа. – Его злые люди сглазили.

Настя ушла, громко хлопнув дверью. Она долго сидела над спящим любимым, от которого несло спиртным. Жалея, что нет под руками противогаза или респираторной маски, проклинала жителей деревни, которые так коварно «позавидовали» их счастью.

Утром Настя поднесла супругу рассол и сказала:

– Бедный мой, не успел еще здесь обжиться, как на тебя обрушились недоброжелатели, – она кивнула в сторону окошка. – Ты будь осторожнее. Я понимаю, что это не от тебя зависит, но все равно берегись.

Борис последовал ее совету и вечером хоть и пьяный, но домой пришел, а вернее, притащился сам. Его ласково встретила Настя. А он ее обругал, да еще сорвал со стены большой «оберег», похожий на веник, и запустил в нее. Затем Борис то же самое проделал и с куклой домового. Очередь доходила до металлической подковы. И тут Настя, вопреки мировоззрению, поняла, что от судьбы не уйдешь, но от нее можно убежать и пустилась наутек. Она всю ночь просидела в дровянике, дрожа от холода и понося «врагов» семьи, которые в очередной раз «наслали на милого порчу».

А на следующий день Борис снова оставил дом. Он не пришел ни вечером, ни ночью. А утром, когда Настя, утешая себя надеждой, возвращалась с дойки, то вместо Бориса встретила у дома мрачную соседку. Та, вздохнув, сочувственно поведала:

– Слышала, что Борис находится у Инны – пьяницы и беспутной молодой женщины…

– Она его опоила зельем, – тяжело вздохнув, сказала Настя и поспешила в дом «спасать» суженого.

Молодая женщина прочла отворотные заговоры над некими тряпками и безделушками. Затем все это отнесла к злополучному дому, из которого доносились песни и хохот веселой компании. Кто-то из прохожих сказал:

– Свадьбу справляют!

Ошеломленная Настя, вернувшись домой, с новой силой принялась творить то, на что спокойно мог смотреть разве что врач психиатрической больницы. Подобные умопомрачительные действия на смех демонам она повторила и на следующий день. И только на третьи сутки, как считала Настя, отвороты подействовали. Ее милый с опухшим лицом, подбитым глазом, заросший щетиной, в одежде, которая походила на тряпье оборванца, приплелся домой. «Хорошо, что меня мама научила, как спасаться от черной магии», – радовалась она, встречая Бориса – «бедную жертву колдуньи Инны». Настя и не подозревала, что ее так называемого мужа вышвырнули на улицу новоприбывшие «женихи» блудницы.

Два дня, пока Борис приходил в себя, в доме царил покой. Сияя, Настя ходила на работу, хвалилась подругам, какая у нее счастливая семья… Но как-то, вернувшись домой, она не застала Бориса, который клялся взяться за ум и найти работу. «Может, поехал в город устраиваться…» – предположила жена и тут же заметила, что шкаф открыт настежь. Она оторопела – исчезли ее новые платья и платки. Только через четыре дня появился Борис, грязный, мятый, похожий на бомжа.

– Радуйся, я избавил наш дом от порченой одежды, – сказал он, хорошо изучив суеверный нрав сожительницы. – Меня от этого шкафа током било. Теперь все хорошо.

Настя от услышанного повеселела и ласково утешила:

– Главное, что ты, любимый, избавил дом от порчи. Видимо, когда я ходила в этой одежде, то на нее бросали местные девки недобрые взгляды…

Снова в доме все было хорошо. Муж в газете «Из рук в руки» подчеркивал объявления. Настя, благодаря судьбу, отправилась на утреннюю дойку. Еще отработала за подругу, которая ее подменяла во время семейных неурядиц. А когда вернулась, то оторопела: в доме не было новой мебели. Вскоре появился муж и сказал, что шкаф, комод и тумбочка, как он почувствовал своей деликатной душой, таили в себе порчу. Не дав прийти в себя растерянной Насте, тут же поведал, что нашел покупателя на дом – он, мол, весь проклятый, его страшная и зловещая аура угрожает семейному счастью.

– А где мы жить будем? – еле вымолвила Настя.

– С милым, Настюха, рай и в шалаше… – засмеялся Максим. – Не бойся, к моим поедем в город. Представляешь, как заживем…

Он впервые подошел к Насте и жарко ее поцеловал. После такого явного знака любви она согласилась. Тут же появился покупатель… Борис взял деньги и спрятал их в глубокий карман пиджака.

– Ты, Настя, жди от меня звонка. Я там, в городе, все улажу и приеду за тобой.

– Как… А куда мне деваться?

– Так я до конца дня управлюсь. Пока, любимая.

Настя ждала до самого позднего вечера, но муж не вернулся. Поселившись в тесной раздевалке коровника, она непрестанно звонила Борису, а в ответ лишь раздавалось равнодушное:

– Абонент недоступен.

И только через десять дней наконец сожитель ответил:

– Настя, мы не можем больше быть вместе. Я тебе не хотел говорить, но в проклятом доме ты сама неотвратимо заразилась порчей. Я не стану жить с тобой такой… Прощай!

Телефон отключился, и больше Настя не могла дозвониться Борису. Она впервые осознала, вспомнив слова православной соседки, что никакой судьбы не существует и что каждый сам творец своего счастья или несчастья. А порча, если и существовала, то только в ее голове, повредив ум, запятнав душу грехом суеверия и лишив даже родного дома…

Кошелек

Этот майский рабочий день в городе Н. начинался по-обычному: шум, сигналы автомобилей, спешащие куда-то прохожие. Среди общей суеты ничем особым не выделялись два уже не первой молодости человека. Костя Иванов, чтобы сократить путь на строительный объект, где трудился каменщиком, шустро засеменил через парк по широкой аллее. Каждый, кто его видел, непременно бы сказал: кожа да кости. Даже малоразмерные рубаха и брюки на нем висели и придавали Косте чудаковатый вид. В руке он нес старую коричневую сумку. И хотя с зеленеющих берез и тополей доносилось веселое пение птиц, строитель был глух к радостям окружающего мира. Мрачные мысли отражались на его скуластом лице. «Пашу, как папа Карло, а денег – один раз в магазин сходить», – преследовали его унылые думы.

В это время с другого конца парка ему навстречу неспешно, да и не мог он передвигаться быстрее, шагал тучный кабинетный работник некой небольшой фирмы Яков Петров. Он нес в руке ветхий, потертый временем портфель и с грустью констатировал, что не может себе позволить купить новый – платят жалкие гроши. Скользящие по его упитанному лицу солнечные лучики напрасно старались прогнать с него тяжелую тень пессимизма.

В таком невесеннем настроении два человека сблизились на расстояние нескольких шагов. Вдруг Костя заметил перед собой на выметенной дворником аллее новый кожаный, а главное, толстый кошелек. «Явно коммерсант потерял, кошелек трещит от денег, – ошеломленно заключил он. – Только бы этот жирный не заметил и ушел восвояси…» Костя даже, отвлекая встречного человека, указал рукой на не закрытый кронами синий клок неба. Но Яков, понурив голову, не обратил внимания на странный жест Кости. Зато он хорошо разглядел перед собой пузатый кошелек.

Два прохожих, взаимно надеясь на невнимательность друг друга, проделали несколько шагов и, как по команде, оглянулись. Костя, имитируя бездельника, сел на скамейку и от растерянности стал рыться в сумке. Так же опустился на рядом пустующую скамейку Яков и нервно защелкал замками портфеля. Костя вынул из сумки прошлогоднюю мятую газету, которую намеревался во время обеда подстелить в качестве скатерти под захваченные с собой хлеб и бутылку молока. Он ее развернул и через небольшой разрыв стал зорко и с нетерпением наблюдать за «толстуном». Но Яков уходить не собирался. Наоборот, он, не теряя понапрасну времени, достал бутерброд, который состоял из двух кусочков батона и сыро-колбасной прослойки. «Вот проглот, – возмутился Костя. – Даже не думает уходить… Тебя бы вместо крана на стройку… Да и что это я о стройке… Хватит грязной работы». Мечты тут же будничную серую картину настоящей жизни стали украшать в розовый цвет благоденствия. За каких-то несколько секунд Костя «купил» новую машину и «отправился» на ней к синему морю…

– Ох… – не отнимая газетной ширмы, вздохнул он и тихо сквозь зубы проговорил: – Положи бутерброд на место и иди, иди отсюда прочь.

Однако Яков его не слышал. Он откусил кусок бутерброда и стал всухомятку подкрепляться. У него, в свою очередь, перед глазами вдруг возник новый телевизор с плоским экраном, четырехъядерный компьютер, автомобиль…

«Стоп, стоп, достаточно, – притормозил он разыгравшуюся фантазию. – Только бы этот «скелет» ушел… Может, ему бутерброд отнести, а то на глазах развалится». Тут Яков увидел, что название газеты, которую читает незнакомец, находится внизу, и буквы расположены вверх тормашками. «Значит, все-таки заметил и выжидает…» – разволновался он. Его тревожные размышления прервал мобильный телефон, который в кармане, вовсе не к месту и времени, заиграл веселый марш.

– Да, – тихо ответил Яков.

– Где тебя, Петров, носит?.. – вырвался из мобильника строгий голос. – Начальник просил сегодня пораньше собраться… Забыл что ли?

– Я, я скоро буду, – прошептал недовольно Яков.

Он покраснел и грозно посмотрел в сторону незнакомца. Тот, опустив газету, ответил недовольным взглядом, а затем взглянул на часы.

Неожиданно на аллее показалась пожилая женщина с девочкой лет восьми. Они стремительно приближались к спокойно лежавшему кошельку. Костя непроизвольно скомкал газету и сунул ее в сумку, а Яков выпустил из руки бутерброд, который тут же подхватила сидящая рядом неухоженная дворняга. Длинная и без того шея Кости вытянулась перископом, и его глаза беспомощно вцепились в «клад». Яков ухватился за сердце…

– Бабушка, смотри, кошелек! – воскликнула девочка и подняла ценную сумочку. – Наверное, кто-то потерял и теперь ищет. Давай отнесем его в полицию. В нем много мелких денег по десятке, – приоткрыв кошелек, сообщила она.

– Да, да, Машенька, надо отнести… Обязательно…

Вдруг рядом послышался плачевный голос, как из-под земли появившейся, молодой женщины:

– Ой… Слава Богу, слава Богу, нашелся! – она никак не могла отдышаться. – Это мой! Там денег немного – рублей тысяча будет, десятками… Муж в больнице… Трое детей… А я, растяпа, в карман рваный положила его, этот кошелек…

Она демонстративно продела руку в карманную брешь и повертела растопыренными пальцами.

– Это мои последние сбережения, – одной рукой взяв протянутый девочкой кошелек, а другой – утирая слезы, сказала она.

Костя и Яков потупили глаза, пребывая в некотором оцепенении. Они стали что-то искать. Костя вынул из кармана деньги, взятые на оплату телефона, а Яков достал из портфеля купюры, предназначенные для оплаты задолженности за свет. Они одновременно поднялись на ноги и подошли к женщине, умытой слезами.

– Возьмите, пожалуйста, – еле молвил потрясенный Костя.

– Примите и мои… – сказал Яков, в горле которого застрял ком.

Два человека продолжили свой путь. Каждый из них нес с собой то ценное и непреходящее, что в отличие от денег никогда не потерять.

Полезная амнезия

Иван открыл отяжелевшие веки. «Глаза есть, – мелькнула первая мысль. – Это уже хорошо». На расстоянии вытянутой руки над ним кружили две мухи и, видимо, на своем надоедливо жужжащем языке предупреждали одна другую, что «приближ-жаться» к молодому человеку опасно для «ж-жизни» – концентрация перегара превышает допустимые пределы.

– Вон отсюда… – простонал тихо Иван.

Он метнул ногой в насекомых сползшее легкое одеяло и вскричал от боли в колене. Иван, привстав, увидел окрасившуюся в бордовый цвет ссадину и снова бревном повалился на кровать. Молодой человек сделал мысленное усилие, пытаясь вспомнить, что было вчера, но от этого только еще ощутимее разболелась голова, которая, казалось, была наполнена вместо серого мозгового вещества свинцом.

– Ох, ой, опять то же самое, – страдальчески констатировал Иван.

Только, понимал он, если другому человеку, испытывающему муки, может посочувствовать даже случайный встречный, то в данном случае его и родная мать не станет утешать. Наоборот, судя по резкому и громкому бряканью посуды на кухне, было понятно: самый близкий человек находится далеко не в дружелюбном расположении духа. «Но я же вроде наливал немного», – пробовал как-то оправдать и успокоить себя молодой человек. Но страх перед неизвестностью не уменьшился. А боялся Иван неспроста.

Справедливости ради надо сказать, что он не был пьяницей, который только и думает, где бы выпить. Он лишь по важным поводам позволял себе винопитие. Только вот беда: молодой человек, умеренно выпивая, внезапно терял рассудок и, как правило, творил такое, о чем жители села долго шумели, смеялись, а то и плакали. Драки, разрушенные заборы, разбитые окна и прочие «подвиги» числились за ним.

– Ураган и то приносит меньше ущерба, – как-то жаловалась его матери соседка.

Случалось, предвидя «амнезию» Ивана, некоторые местные проказники свои проделки приписывали ему. Скажем, местный алкоголик Пахнутий утопил в реке трактор, а вину свалил на Ивана. А последний раз собутыльники «приписали» ему занятую в магазине приличную сумму денег.

…Молодой человек рад был оттянуть встречу с матерью, но неимоверная жажда все же заставила его оставить кровать. Он поднял с пола мятые брюки и футболку, оделся и, шаркая ногами, побрел на кухню.

– Ну, давай, рассказывай о новых своих геройствах, – встретила его мать Варвара, бросив нож и недоочищенную картошку в раковину.

Иван дрожащей рукой схватил кружку, налил из-под крана воды и выпил.

– Фу! – махая рукой и отходя в сторону, произнесла мать. – Твое счастье, что отец на вахте в Москве, а то он поставил бы тебе мозги на место.

– Мама, прости, я больше не буду, – тоном малолетнего ребенка виновато произнес довольно взрослый юноша.

– Я это уже слышала. Господи, дай мне терпения!.. Вот, кстати, смотри…

Мать кивнула на экран телевизора, где сказочная Аленушка обращалась к своему братцу, говоря: «Не пей, Иванушка, козленочком станешь».

– Вот, слышишь, Иванушка, – с горькой иронией молвила Варвара, – ты уже превратился не то что в козленочка, а в козла безрогого… Я сегодня твой долг, тысячу рублей, отдала одному твоему собутыльнику, а другого прогнала. Он уж точно не мог тебе занять…

– Мама, зачем?.. Я ни у кого не занимал.

– Ты откуда это можешь знать, если домой приполз ни живой, ни мертвый.

Воспитательный процесс матери мог достичь невероятного размаха, но тут со скрипом открылась дверь и прямо в тесную кухню ввалились два громилы, пожилые братья Яков и Захар.

– Твой Иван, Варвара, должен жениться на нашей Зое! – грозно и требовательно сказал Яков.

– Он нашу сестричку опозорил перед всем селом: обнимал, целовал во дворе, – дополнил гневно Захар. – А главное, твой сын пообещал взять Зою в жены. Мы ждем сватанья. Иначе…

Братья, возвышаясь над Иваном, показали ему свои гиреподобные кулаки.

– Зою, – тихо простонал молодой человек и в ужасе подумал: «Это уже не трактор утопленный…»

Ивану лишний раз даже тягостно и неприятно было думать о Зое, намного старшей его деве, которая бесцеремонно навязывалась парню в жены и которой он постоянно избегал. А тут – женитьба! «Что же было вчера?» – Ивана бросило в холодный пот.

– Давай, Ваня, – посоветовал Яков и так хлопнул парня по плечу, что тот присел. – Давай, не затягивай, шурин… Знай: мы Зоеньку в обиду не дадим.

Братья тут же удалились, а Иван, смотря им в след, проклинал самого себя за то, что вчера поддался на уговоры одноклассника отметить вместе со столь знакомыми молодому человеку приятелями рождение сына.

Тут в дом вошел участковый. Иван невольно ступил ему навстречу. За сыном засеменила ступнями перепуганная Варвара.

– Божечки, – прижала она руки к сердцу.

А Иван, наоборот, обрадовался и даже воодушевился.

– Я готов, готов в тюрьму! – воскликнул он, думая о Зое.

– Какую тюрьму? – улыбнулся страж порядка. – Ты лучше скажи, зачем за петухом Нюры гонялся? Птица чуть не подохла… На доску объявлений покушался… В общем, загляни ко мне завтра, будем разбираться…

– А-а, может, все-таки сегодня?..

– Нет, нет. Я и так чуть не задохнулся от твоего перегара, – полицейский, словно отгоняя мух, замахал руками. – Нет…

Участковый ушел. Варвара смотрела на сына и молча мотала головой.

– Мама, ты права – я не то, что козел, я – чудовище. Надеюсь, это все?.. Да и куда больше…

– Если бы… – кинула Варвара.

– Я-я, что, еще что-то?.. – обхватив руками голову, панически спросил Иван.

– Ты вчера принес в кармане, хорошо, что не на голове, шапку нашего всеми уважаемого соседа, священника Владимира. Кажется, она скуфьей называется… Была вся в грязи, еле очистила… Вот она на тумбочке.

Иван, весь дрожа, подошел к тумбочке и приподнял головной убор настоятеля, забыв даже о Зое.

– Как?.. Это все!.. – в отчаянии сказал молодой человек, вкладывая в слова только ему понятный смысл.

Он подбежал к окну и увидел, как сосед священник колет дрова. «Я же люблю его дочь Олю, теперь – все… – не мог прийти в себя Иван. – Да и работу он мне обещал в возрождаемом монастыре». Молодой человек, взяв бережно, как перышко, скуфью, выбежал с ней на улицу. Он со скорбно виноватым видом приблизился к отцу Владимиру.

– Простите, батюшка, – взмолился он… – Простите, больше никогда не буду так… Я не знаю, как мог отнять у вас эту святую шапку…

Отец Владимир, отложив топор, взял протянутую скуфью и с удивлением стал ее осматривать со всех сторон.

– Чудеса, – сказал он. – Мне эту скуфью три дня назад матушка постирала и оставила на скамейке сохнуть. А проказница собака деда Серафима, та, которая все тащит, схватила ее и пустилась наутек. Мы с матушкой все село обошли, везде, даже на заброшенных участках, искали – все тщетно. Скажи, Ванюша, где в таком пьяном состоянии тебя вчера носило, что ты смог ее найти. Невероятно…

– Значит, вы все-таки меня видели… я-я с вами все-таки встречался?.. – на Ивана с новой силой нахлынуло чувство вины и позора.

– Я, – поведал с горькой улыбкой отец Владимир, – возвращался из храма и наблюдал со стороны, как тебя пыталась затянуть в свой дом Зоя. Но не тут то было… Ты с такой прытью рванул от нее домой, что чуть меня с ног не сбил, не заметив… Да и вообще ты никого и ничего не видел… И как ты скуфью нашел?.. Не понимаю.

Иван одновременно, сгорая со стыда и радуясь, что раскрылась хитрая проделка Зои и ее братьев, стал непроизвольно рубить дрова. Но почувствовав, что его голова может расколоться вместе с толстым чурбаном, отставил топор и тихо сказал:

– Я вам, отец Владимир, лучше завтра помогу, простите… А Оля ваша меня не видела?.. – с замиранием сердца спросил Иван…

– Трудно сказать… А вот, кстати, она возвращается из магазина, – негромко сообщил священник.

С дороги во двор завернула совсем юная привлекательная девушка с хмурым лицом.

– Алкаш! – проходя мимо Ивана, бросила она и тут же скрылась в доме.

– Значит, видела… но ничего, Ваня, – вздохнув, сказал отец Владимир. – Ты, главное, сделай правильные выводы со вчерашнего… и все будет хорошо…

– Обещаю, обещаю… – произнес, как клятву, юноша и мысленно твердо решил, не откладывая, завтра утречком отправиться в храм на исповедь.

Он признательно поклонился отцу Владимиру и, понурив тяжелую голову, поспешил домой. Но не тут-то было. Его догнали уже у самого порога два вчерашних «друга».

– Ваня, постой! – позвал один из них.

Иван остановился. Подвыпившие «собутыльники» вынули поллитровку.

– Вот, возьми, опохмелись, полегчает.

Иван молча взял протянутую ему бутылку.

– Это вы купили, я так понимаю, на выманенные обманом у моей матери деньги!

С этими словами он подошел к бетонному столпу и со всего размаха с неимоверным отвращением разбил об него бутылку.

– Вот теперь, ребята, мне полегчало, – искренне сказал Иван. – Вы даже не представляете, как мне стало легко.

И Иван с надеждой на благополучное будущее зашагал к родному порогу…

За шаг от беды

Андрей открыл глаза. Вокруг него столпились небольшие ели и высокие сосны. Сквозь их ветки пробивались лучи августовского солнца, которое уже начало подниматься по синему небосклону. Не умолкал птичий хор. Однако эта прекрасная реальность никак не отражалась в сердце и сознании молодого человека.

Он еле поднялся из влажной росистой травы, дрожа от холода. В его больной голове стали оживать такие же нездоровые происшествия прошлого дня, а точнее, позднего вечера. Именно в это время Андрей ехал в электричке из Москвы, где он полгода рабски трудился на стройке и где заработал сто тысяч рублей, пролив целые реки пота. Он вспоминал, как решил с приятелем расслабиться после изнурительной работы, как выпили одну бутылку водки, потом – другую, а затем… Что было дальше, как сошел на остановке недалеко от своего села, как уснул в лесу возле широкой тропы, молодой человек вспомнить не мог. Да и не пытался, боясь, что голова развалится на мелкие куски.

Андрей первым делом сунул руку во внутренний карман пиджака. Но вместо толстого кошелька извлек лишь фотографию. С нее на Андрея – кормильца – смотрела юная жена и двое деток. Молодой человек панически продолжал обыскивать одежду, но ничего более, кроме пятидесяти рублей и десяти копеек, не обнаружил.

– А-а-а-а!!! – завопил он.

«Все забрали, все вынули, – в отчаянии думал он. – Все… это все… конец». Его лихорадило, но уже не от холода. Отдать долги соседу за купленную машину, купить осеннюю одежду супруге и детям, отремонтировать печки… Все это и многое другое Андрей намеревался осуществить на заработанные деньги.

– Нет, нет, нет… – снова в голос не соглашался с действительностью молодой человек. – Может, это сон… Пусть… пусть будет сон…

Но от этого желания ничего не изменилось. Андрей поднял с травы недопитую бутылку водки и проглотил горькие остатки. Только от спиртного легче не стало, особенно на душе.

– Нет… нет, не могу, – прохрипел он. – Это все… смысла жить нет… – выносил молодой человек себе страшный и мерзкий приговор.

Андрей вынул из брюк ремень и, не ведая, что творит, связал петлю, а свободный конец привязал к ветке. Затем он, издавая стоны, подошел к разинувшему адскую пасть аркану.

– Ты что творишь! – грянул, как гром, знакомый голос.

Молодой человек от неожиданности оттолкнул от себя страшное орудие самоубийства, повернулся и, содрогаясь, опустился на траву. Он видел сквозь слезы местного старого священника Василия. Тот, выпустив из рук сумку, испуганно смотрел на односельчанина, у которого не только одежда, но и лицо было помято.

– Андрей! – наклонившись над своим прихожанином, сказал священник. – Ты что это вздумал? Ты же ведь верующий… Я так считал… Ведь нет на  земле такой причины, чтобы навсегда губить свою душу. Ведь из-за какой-то нервной вспышки ты чуть себя не обрек на вечные геенские муки, а семью на страдания. Что с тобой? Давай… давай рассказывай.

Андрей вместо слов издавал лишь истерические всхлипывания. Он опустил глаза и заламывал руки, которые чуть не наложил на себя. Священник сел рядом с ним и по-отцовски начал его успокаивать. Наконец Андрей взял себя в руки и рассказал все, насколько позволяла ему память, о своих злоключениях.

– Как я теперь… как я теперь к жене и детям с пустыми карманами? – взявшись руками за голову, чуть ли не выл пострадавший от собственной глупости.

– С пустыми карманами – это еще не самое страшное. Беда, если у тебя душа пустая и голова, если вера пошатнулась…

– Да я навсегда… навсегда понял… Да я никогда больше ничего… Прости меня, Господи, помоги мне! – Андрей впервые поднял глаза к чистому небу.

– Вот с этого и нужно всегда начинать, – назидал отец Василий. – А насчет денег, то я немного скопил себе на похороны. Теперь придется отложить свою кончину и тебе помочь, – священник улыбнулся. – Сейчас заглянем ко мне, а потом – к твоим… Все уладим, не переживай. К тому же скоро в храме начнутся ремонтные работы, и я предоставлю тебе возможность заработать. Спонсор уже есть…

– Спасибо, спасибо… – от всего сердца поблагодарил молодой человек и поднялся на ноги. – Ой, какой же я… Если бы можно было все вернуть! Я бы…

И пострадавший стал перечислять, каким бы, если бы все повторилось, благочестивым он был: посещал бы храм, носил бы на руках жену, обходил бы за километр водку… Одним словом, Андрей исполнял бы все заповеди Божьи, если бы время возвратилось вспять.

– Я так понял, что ты не наступишь больше на те же грабли? – спросил священник.

– Нет… нет… я больше не буду так… Если бы можно было вернуть… – все повторял молодой человек.

– Ладно, успокойся и пошли, – сказал белобородый старик в рясе и нагнулся за сумкой.

Вдруг он заметил почти рядом с ней утонувший в высокой траве раскрытый кошелек, из которого выглядывали пятитысячные купюры.

– Вот, Андрей, – выпрямившись, священник указал рукой на деньги. – Господь услышал твою молитву, вернул все назад. Вот они, бери!..

В мгновение ока молодой человек схватил кошелек. Он пересчитал деньги. Почти все были на месте. Он запрыгал от радости.

– Теперь видишь, как Господь творит чудеса, – разделял радость Андрея отец Василий. – Тебя и от смерти спас, и деньги нашлись…

– Какой Господь! – засмеялся молодой человек. – Что вы, батюшка… Это же вы случайно шли и меня остановили… А деньги я просто уронил пьяный… Я бы и сам их здесь нашел… Они же вот, рядом лежали. И что это я болтаю с вами… Побегу обратно на станцию. Наверно, уже магазин открыли. Хоть похмелюсь как следует. А то жена дома не даст здоровье вдоволь поправить…

И Андрей побежал в противоположную от села сторону. Священник, вторично потрясенный, смотрел вслед непутевому молодому человеку и очень боялся, что Господь в следующий раз уже не помилует его и откажет в своей помощи.

Два друга

Первый раз в своей жизни Иван осенил себя крестным знамением в двадцатилетнем возрасте – в Рождество Христово 1982 года. Но перекрестился он не украдкой в отдаленном храме во избежание преследований со стороны партии и комсомола. Юноша это сделал в форме советского матроса на военном противолодочном корабле Балтийского флота. Тогда судно охватила штормовая стихия. К бортовым, килевым качкам моряки были привычные. Но очередное испытание этим не ограничилось. Обливаясь водой, а то и вовсе погружаясь в пучину, корабль стал обледеневать. Даже тоненькие шкерты увеличились до размера кулака. Последовала команда экипажу выйти на верхнюю палубу с топорами и рубить опасный белый нарост льда, от тяжести которого корабль мог опрокинуться. Однако затея была сопряжена со смертельным риском для моряков. Массы воды время от времени переливались через палубу, бросая моряков на ограждение. Очередная волна подняла Ивана над верхним леером, и он через какую-то секунду мог свалиться в бушующую бездну. Но его успел задержать за одежду, вцепившись в нее руками, как клещами, друг Сергей. Поступила команда оставить палубу. Все укрылись во внутреннем коридоре корабля. Иван не заметил, как при входе в уютное помещение осенил себя крестным знамением. Затем обнял Сергея – своего спасителя. Краем глаза увидел, что перекрестился еще кто-то…

С заваленной сигнальной мачтой, больше похожий на айсберг, корабль все-таки дошел до военной гавани. Все были спасены. А весной под громкие звуки «Прощания славянки» Иван и Сергей сошли с корабля.

***

Вспоминал Иван нелегкую воинскую службу на флоте, в глубине сердца согревая благодарность своему лучшему другу. На гражданке он повстречал немало прекрасных людей, особенно в храме, где время от времени прислуживал алтарником священнику. И все же Сергей был ему ближе всех приятелей – почти родной. За него Иван постоянно молился Богу, просил Господа помочь другу.

Огромное расстояние отделяло Ивана от Сергея – тысячи километров. Они общались лишь через многостраничные письма. Иван рассказывал, как живет в своем поселке на Тверской земле, о семье, о работе, о церкви. Сергей писал о себе, о родном сибирском городе, трудовых успехах в торговле. А вот о храме умалчивал – видимо, дорогу к нему не нашел. С женитьбой у него все не получалось… Умерли его отец и мать…

Иван все лелеял надежду съездить к другу, которому был обязан самым дорогим – жизнью. Он откладывал в отдельный конверт деньги – несколько процентов от зарплаты шофера. И уже чуть ли не собирал чемодан, как произошло обесценивание денег – грянула разруха начала 90-х годов…

Сергей сообщил, что его обещают взять в очень солидную фирму, где он будет иметь большую зарплату по американским и европейским меркам, что в будущем сможет оплатить Ивану дорогу в оба конца, лишь бы тот к нему приехал, что ему самому «никак не вырваться – неотложные дела». Более того, Сергей предложил другу, если все пойдет по плану, с семьей переселяться к нему – устроит их как нельзя лучше. Это письмо стало последней весточкой от него.

***

Стремительная и беспощадная река времени унесла в прошлое несколько лет. Иван с Божьей помощью снова скопил деньги на поездку и, боясь новых грабительских перемен, начал собираться в дорогу, взяв благословение у настоятеля прихода.

Летней теплой ночью «Икарус» вез Ивана в Москву. Во внутреннем кармане пиджака лежал приобретенный в местной кассе железнодорожный билет и согревал сердце. Но недалеко от столицы случилось непредвиденное – у автобуса прокололось колесо. Иван, посматривая на часы, помогал водителю поставить запаску, только бы не опоздать. «Икарус» тронулся с места, и бывший моряк перекрестился, поблагодарил Бога. Но при въезде в Москву образовался автомобильный затор.

– Далеко ли до ближайшего метро? – не находя себе места, поинтересовался он у водителя.

– Еще очень далеко, быстрее пробку преодолеем, чем туда доберешься.

Иван все чаще припадал взглядом к циферблату и будто пытался придержать стрелки на нем. Но они неутомимо оттикивали время. До отправки поезда оставалось полтора часа. Волнение пассажира все нарастало. А «Икарус» двигался медленнее пешехода. «Господи, за что ты меня караешь?!» – впервые возроптал на Бога Иван. Лишь через полчаса автобус добрался до метро. Путник с тяжелым чемоданом тут же помчался по ступенькам в подземку. Но там его ждала новая неудача – огромные очереди у касс. Иван попробовал протиснуться вперед, умоляя о сочувствии. В ответ посыпался град упреков:

– Мы все спешим!..

– Вот наглец!..

– Что, самый умный?!.

– Понаехали тут!..

Мужчина встал в хвосте равнодушной толпы и снова мысленно спрашивал Бога, за что Он его так наказывает. Мол, у него благие намерения – встретиться с другом, которому, возможно, нужна его помощь. Минут через десять Иван все же купил проездной талон. Он бросился к электропоездам метро. Но к станции, откуда они отходили на Казанский вокзал, предстояло преодолеть целый лабиринт переходов. Неопытный путник, вытирая пот со лба, устремился вперед, но плотная людская лава сковывала его движения. Наконец Иван сел в поезд подземки и в очередной раз прирос глазами к часам. А стрелки на циферблате, словно касаясь острыми концами самого сердца, как безжалостные жала уничтожали последние запасы времени.

Когда Иван выходил, точнее, выбегал из метро, до отправки поезда в далекий сибирский город оставались считанные минуты. Вдруг кто-то уронил ему под ноги сумку. Он задел за нее ногой и упал. Слава Богу, чемодан смягчил удар об асфальт.

– С самого утра уже глаза заливают, – сказала брезгливо некая прохожая.

Но Иван ни на что больше, кроме перрона вдали, не обращал внимания и понесся изо всех сил к нему. До поезда оставалось метров сорок, как перед ним неожиданно нагнулся за уроненной кем-то монетой бомж. Бегун свалился на него. Лежа на человеке, Иван видел, как уходит поезд.

– Нет! – закричал он, и, вскочив на ноги, отошел от противного, вонючего бомжа, раздирая его глазами, в которых заблестели слезы крайнего отчаяния.

– Ваня? – вдруг сказал человек, походивший больше на лохматое, заросшее чудовище.

Его голос Иван узнал бы из миллиона голосов. Это был он – его лучший друг.

– Се-се-сережа? – оцепенев, дрожащим голосом произнес прилично одетый человек бомжу. – Ты… ты… как?..

Иван, приходя в себя, ступил навстречу Сергею. Друзья обнялись. Иван ощущал всем телом вздрагивания Сергея, который, возможно, за много лет впервые прислонился к плечу родного человека.

– Какой-то интеллигент с бомжем обнимается…

– Невиданное зрелище…

– Ха-ха-ха…

– Чего только не увидишь в этой Москве…

Все это слышал Иван. Он согласен был терпеть любые насмешки. Главное, что нашел его – своего друга. Иван мысленно просил у Бога прощения за ропот на Него, за то, что засомневался в Его высшей справедливости.

– Ничего, ничего, Сережа, – наконец смог произнести он. – Ты меня когда-то спас. Теперь я спасу тебя. Все… все будет прекрасно… Не плачь.

– Да… да… Ваня… будет, – говорил Сергей. – А я теперь тоже в Бога поверил, мой дорогой друг. Только Бог мог мне послать тебя… Только Бог…

Тут с подошедшего поезда вышли два моряка, видимо, в отпуск добирались. Иван и Сергей посмотрели на них и сквозь слезы счастливо улыбнулись друг другу.

Городская матушка

Закончивший с отличием семинарию Яков – на вид высокий, крепкий, умеренно подстриженный, довольно приятный молодой человек – начинал свою пастырскую жизнь.  Его в кафедральном соборе города Н. седой митрополит Лев рукоположил в сан диакона, а затем – священника. Юная супруга нового клирика Мария – красивая и миловидная брюнетка – была на седьмом небе. Ее, обыкновенную местную жительницу, все стали вдруг величать матушкой – правой рукой отца Якова. Она, пока муж проходил сорокадневную практику – так называемый сорокауст, посещала богослужения и тешила свое сердце радужными мечтами и планами. Молодой батюшка не переставал радоваться, что Господь дарил ему столь прекрасную любящую спутницу, которая обещала идти за ним в огонь и в воду. Но когда по истечении сорока дней владыка вручил отцу Якову указ о назначении его на приход храма Рождества Пресвятой Богородицы в с. Медвежье, матушка Мария нахмурилась, как сентябрьское небо над головой, и возмутилась:

– Да, я готова была делить с тобой тяготы, лишения, но только здесь, в городе. Ты, Яша, деревенский, тебе такая жизнь привычная, а для меня – это возвращение в средневековье.

– Моя дорогая, я дал присягу перед Богом, что «буду стараться проходить свое служение во всем согласно слову Божию, правилам церковным и указаниям Священноначалия…» – попытался еще раз объяснить особенность своего служения отец Яков.

– Но я ведь не присягала, – тихо молвила Мария. – Я уверенно считала, что ты, батюшка, будешь настоятелем одного из городских храмов. А тут – село.

– Ничего, любимая, привыкнешь, мы же вместе…

Матушка вздохнула и стала собирать вещи, осматривая с грустью просторную четырехкомнатную квартиру, в которой добродушные родители Марии отвели молодому семейству две комнаты.

УАЗ, направленный общиной, вез священника и матушку со скудными пожитками по ухабистой дороге на сельский приход. Высокие сосны с двух сторон закрывали и без того мрачное небо. После многообразия цивилизованной городской жизни таинственно замерший полутемный лес вызывал впечатление дикости. Наконец замаячила белая табличка «Медвежье», и тут же взорам путников открылось приходское село. В центре среди золотистых крон берез виднелся белокаменный храм, синие купола которого, увенчанные желтыми крестами, величественно возвышались, упираясь в серое поднебесье.

– Смотри, любимая, – тихо шепнул матушке отец Яков, – какая красота. Даже на картинах великих художников не увидишь такого великолепия.

Но Мария ничего не ответила. Она лишь онемело смотрела и не столько на церковь, сколько на неприглядные, в основном черные, как смоль, дома Медвежьего. У храма семью священника встретили несколько пожилых прихожан.

– Слава Богу, что владыка откликнулся на наше прошение и вас, таких юных и энергичных, направил к нам, – сказала удовлетворенно женщина в летах, казначей Зоя. – А то после смерти нашего старого батюшки мы уже четвертый месяц сироты.

Отец Яков и супруга осмотрели хорошо сохранившийся древний храм, иконы и фрески которого поражали своей живой красотой. Затем довольные прихожане, взяв вещи, сопроводили семью священника к церковному дому.

– Замечательное, очень уютное жилище, – сказал кто-то из сельчан у почерневшей от ветхости с перекошенными окнами избы.

– Батюшка… батюшки… мы что будем жить в этом сарае? – со слезами на глазах тихо спросила Мария.

– Ничего, ничего, все будет хорошо, – утешал ее отец Яков, довольный, что теперь у них с женой будет хоть не комфортабельный, но свой уголок.

В доме матушка уныло осматривала невзрачные комнаты, время от времени поглядывая, словно ища утешения, в окно. За ним ветерок срывал со старых яблонь и слив последнюю листву, обнажая их черные силуэты.

– Но ты же, Яша, ведь с красным дипломом закончил семинарию и здесь… – сказала она с отчаянием в голосе.

Отец Яков обнял супругу как малое капризное дитя и ласково напомнил, что она перед свадьбой обещала поддерживать его, что, кроме нее, у него теперь целая паства.

Вскоре отец Яков совершил в храме свое первое богослужение – всенощное бдение. Несколько пожилых прихожан молились, ставили свечи перед огромными старинными иконами. На фоне звонких возгласов и ектений священника тихо и глухо, не всегда попадая в тон, пели две старушки.

– Раньше хор был большой, но многие умерли, а молодые в церковь не идут, – сказала после служения казначей Зоя.

Когда в серых сумерках вечера отец Яков возвращался с матушкой со службы домой, его постигло первое серьезное испытание. Он заметил в одном приусадебном саду, как девушка, привязав к черной, словно безжизненной, ветке березы веревку, второй ее конец в виде петли пыталась накинуть на шею. Не чуя под собой ног, отец Яков бросился к самоубийце. А она, вся дрожа, поведала:

– Меня парень бросил. Я от него жду ребенка. Отец узнал и сказал, чтобы домой не приходила – убьет. Не хочу жить…

Отец Яков отправился с девушкой, которую, как оказалось, звали Надеждой, к ее родителям и сделал все, чтобы в доме воцарились мир и понимание. Он продолжил путь домой уже в кромешной тьме, зато на душе было светло, как днем.

Утром, опередив намерение пастыря встретиться с парнем спасенной от суицида девушки, его привела к нему заплаканная молодая мать.

– Ване всего семнадцать лет, у него жизнь только начинается, – всхлипывая, делилась она сокровенным. – А он стал встречаться с девушкой, которая забеременела неизвестно от кого. Я ему сказала, чтобы забыл к ней дорогу… Так он взялся за бутылку. Это в его-то годы, – она утерла слезу.

– У Нади никого не было и нет, кроме меня. Я люблю ее и хочу на ней жениться, – хриплым пропитым голосом произнес юноша, глядя на священника опухшими глазами.

– Молодец, настоящий мужчина ваш сын, – сказал обрадованный отец Яков.

– Я, я… – разволновалась мать, – я не за этим к Вам пришла. Думала, Вы его вразумите, а Вы – его расхваливаете.

– Вчера его девушка чуть не покончила с собой, – строго молвил священник. – Вы что хотите, чтобы Ваш сын и мать Вашего внука были несчастны? Вы хотите, чтобы они страдали?

– Не знаю… – сквозь слезы прошептала женщина.

– А я знаю, – твердо сказал отец Яков. – Идем со мной.

И батюшка повел гостей прямиком к дому девушки. Он собирался объяснить ее родителям об отце ребенка, но в этом потребность отпала. Еще во дворе навстречу Владимиру выбежала Надежда, и они обнялись крепко, крепко.

– Я люблю тебя, – сказал юноша. – Я тебя больше никогда не брошу.

– Я тоже тебя очень, очень люблю, – омывая слезами лицо парня, причитала девушка.

Отец Яков никогда еще не видел со стороны столь счастливых людей. Владимир и Надежда, еще немного полюбовавшись друг другом, повернулись к священнику и с такой теплотой поблагодарили его, что он чуть не прослезился.

К отцу Якову с болями и нуждами приходили и другие односельчане, а он, еще не имея опыта, все же старался им помочь, находя искренние пастырские слова поддержки. Его душевные назидательные проповеди с церковного амвона, искренние беседы с сельчанами на улице и встречи с учениками школы приносили свои добрые плоды – храм заполняли верующие, особенно – молодые. Отец Яков радовался, осознавая, что в нем нуждаются живущие здесь люди, и благодарил Бога, что направил его на этот добрый православный приход.

Но вскоре светлое и открытое сердце настоятеля было омрачено. Мария в одно неприветливое осеннее утро заявила:

– Я больше в этой дыре не могу оставаться. Вот твой друг по семинарии служит в кафедральном соборе города. Матушка мне сегодня позвонила и сказала, что автомобиль собираются в кредит взять. Посещают театр, кинотеатр. А здесь никакой перспективы. Даже приличного магазина нет – будка какая-то. Я уезжаю к родителям!

Никакие уговоры не помогли – матушка собрала чемодан. Отец Яков проводил ее молча до центра села, посадил в автобус и печальным взглядом цеплялся за него, уезжавшего, пока он не скрылся за опушкой леса.

Отец Яков побрел обратно. Под ногами хрустела замерзшая листва. Подступавшая зима сеяла первый снег. Снежинки касались хмурого лица молодого священника и таяли, а ему казалось, что они ложатся на сердце, покрывая его непроходящим холодом. Навстречу отцу Якову шли веселые Владимир и Надежда, их приятный разговор, как птичий щебет, наполнял тишину улицы. Даже малорослая серая дворняга, идущая с ними, довольно терлась у ног юного хозяина и виляла хвостом.

– Здравствуйте, батюшка! – воскликнул сияющий Владимир. – Мы уже расписались в ЗАГСе и хотим повенчаться…

– Мы, отец Яков, как и Вы с матушкой, очень счастливы, – искренне поделилась радостью Надежда.

– Слава Богу, я буду очень рад возложить на вас венцы… – сказал, разминаясь с влюбленными, настоятель.

Он ускорил шаг, чтобы они не заметили в его глазах слезного блеска, напоминавшего последние искорки потухшего костра. Собака, неожиданно увязавшись за ним, утешительно лизнула руку и вернулась обратно. «Видимо, почуяла, что творится в моей душе», – подумал отец Яков, подходя к дому. Он будто не своими ногами переступил порог. Священник до этого и не представлял, что жилище может быть настолько пустым. «Даже свет и тот его покинул», – мысленно жаловался он сам себе, войдя в мрачную переднюю и поглядывая сквозь узкое окошко на мутное небо.

– Господи, дай мне сил и терпения, – шептали его губы.

Только молясь Богу, отец Яков превозмогал боль и надеялся, что Мария, столь дорогая и любимая жена, вернется. Но она лишь звонила и умоляюще просила мужа приехать к ней. Священник выкраивал время и отправлялся в город. В одну из таких встреч он и Мария снова, как прежде, взявшись за руки, гуляли по набережной Волги. Только теперь прежде дышавшая жизнью широкая река была скована льдом и напоминала простирающуюся в оба конца мертвую белую равнину. Вдруг они встретили знакомое семейство однокашника отца Якова по семинарии. Священники поговорили о своем служении, вспомнили, как вместе изучали богословские дисциплины.

– Тебе, брат, учеба давалась легко, – с восхищением отметил отец Николай. – Наизусть цитировал чуть ли не целые главы Священного Писания. Тебе это в пастырстве помогает. Ты вон какую деятельность организовал на своем сельском приходе. Митрополит не нарадуется: нам тебя в кафедральном соборе в пример ставит…

– Да, – переносясь в недалекое прошлое, согласился отец Яков. – Запоминать и воспроизводить цитаты из Библии для меня было несложно. Теперь же не все так благополучно и радужно. Очень непросто к библейским идеалам вести паству. Но, как сказал апостол Павел: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе». Так что помоги нам, Господи, – сказал на прощанье отец Яков.

Матушка за это время, затаив зависть, успела расспросить спутницу городского батюшки о жалованье, бытовом обустройстве. Сама же обошлась скудной фальшивой отговоркой:

– Нормально…

Оставшись снова наедине с мужем, Мария стала умолять его обратиться к правящему архиерею с прошением о переводе в город. Но отец Яков взял матушку за руки, как когда-то на свидании и, смотря ей в голубые, словно отражающие чистое небо над головой глаза, сказал:

– Маша, милая, мы же любим друг друга. Нужно потерпеть. Тем более, что прихожане в меня поверили, обращаются ко мне за помощью, доверяют мне даже самые потаенные уголки своих душ. Пойми: митрополит не просто вручил мне бумагу с печатью – он меня благословил дать жизнь затухающему приходу, укрепить веру в сердцах людей. И у меня с помощью Божьей получается это послушание. Неужели я теперь могу подойти к владыке и сказать, что мне тяжело в Медвежьем, нет комфорта. Да я себя перестану уважать после этого.

– Ладно, не будем о плохом, – тихо со вздохом молвила Мария.

Она поцеловала отца Якова в холодную щеку и направилась с ним в сторону театра, любуясь, как ярко, оттесняя сумрак, зажигаются огни фонарей. Молодые люди прекрасно провели вечер и в хорошем, даже веселом настроении отправились домой к матушке. А утром семейная идиллия закончилась, отец Яков снова один вернулся в Медвежье.

На вопросы и недоумения прихожан настоятель отвечал, что так сложились обстоятельства, а матушка скоро приедет. Но проходили дни, недели, месяцы, а священник в приходском доме жил один, как перст. Прогоняя назойливую тоску, он продолжал совершать богослужения, таинства, посещать школу, исповедовать, причащать и соборовать больных, навещать их в сельской больнице. Батюшка не раз протягивал руку помощи утопающим в трясине пьянства односельчанам и возвращал их к полноценной жизни. Отца Якова даже стали называть святым, а он, огорчаясь, просил его, грешного, так не именовать, осознавая, что помогает Господь, а он – лишь скромный исполнитель священнодействий и велений пастырской совести.

Пришла долгожданная весна, которую незаметно сменило лето. Зазеленели березы, тополя, яблони и сливы в садах. Свежую траву украсили желтые, синие и белые цветы, будто впитав в себя лучики солнца, красоту чистого неба и ангельскую невинность. Запели о чем-то прекрасном и добром птицы. Отцу Якову казалось, что эта летняя пора чудесным образом повлияет на настроение матушки, она приедет в село, чтобы жить вместе с ним в этом земном раю. В одно светлое душистое утро позвонил мобильный телефон. На дисплее высветилось «Любимая». С замиранием сердца отец Яков включил связь.

– Извини, Яков, – послышался какой-то неживой голос Марии. – Я тебя не раз уговаривала, умоляла меня послушать – попроситься на городской приход. Но для тебе медвежий угол важнее, чем я. Я с тобой развожусь и выхожу замуж. Формальности с документами сама решу. Прощай и мне не звони. Меняю номер.

Из рук Якова выпал телефон. Все планы и мечты в отношении семьи рухнули в некую черную бездонную пропасть. Весь мир потемнел. Само яркое солнце будто свалилось с небес и погасло. Тут кто-то постучал в дверь. Священник, опомнившись, разрешил войти. В комнату робко ступил незнакомый молодой человек. Он поздоровался и, рассматривая бледное лицо священника, сказал:

– Меня зовут Максим. Мне, батюшка, посоветовали к Вам обратиться Владимир и Надежда. Я живу в соседней деревне, работаю в лесничестве. Люблю свою работу. Но моя девушка Варя, бывшая соседка, учится в институте и зовет меня к себе, в город. Говорит, что в нашу дыру не вернется. А мы любим друг друга, хотим пожениться. Что делать? Все вокруг в один голос говорят, чтобы я ехал к ней. А Вы, батюшка, что посоветуете?