Читать книгу Обрести себя - Зеэв Ривин - Страница 1
ОглавлениеПредисловие
Цви Гринберг, начальник Европейского отдела Информационно-аналитического управления Моссада склонился над бумагами. В руке он держал остро отточенный карандаш, которым делал пометки в документах. Пятно света от настольной лампы осветило седину на висках его худощавого лица. Цви посмотрел на календарь. На страничке была дата-15 апреля 1958 года, рядом заметка:
– 16-го в девять совещание у начальника управления.
Цви взял в руки уже подготовленный доклад, сделал несколько пометок на полях и протянул руку к телефону.
Тихо хлопнула дверь кабинета, Цви поднял голову и посмотрел на вошедшего.
– Шимон? Что у тебя?
– Вот.
Сотрудник отдела подошел к столу начальника и положил на него газету. Тот бросил взгляд на страницу и недоумевающе посмотрел на сотрудника.
– «Брянский рабочий» от 11 марта 1958 года, – прочитал Цви. Ну и что?
– Посмотри вот сюда.
Шимон указал на небольшую заметку, обведенную толстым красным карандашом. В ней сообщалось, что победителем областной олимпиады по немецкому языку явилась ученица 9-а класса Клинцовской средней школы № 3 Татьяна Морозова. В беседе с корреспондентом она рассказала, что кроме немецкого самостоятельно занимается английским и мечтает продолжить его изучение в дальнейшем.
Рядом с заметкой была небольшая не очень четкая фотография. Симпатичная девушка в школьной форме. Две косички, немного напряженный взгляд, направленный прямо в камеру снимавшего. Цви поднял голову на сотрудника.
– Шимон, ты можешь мне объяснить?
– Вот, шеф, посмотри.
Шимон положил на стол начальника фотографию.
– Это Моше Шнейдерман. Работает у нас в Техническом управлении с 1951 года, то есть с самого основания конторы. Гравер, ювелир, специалист высочайшего класса. Рядом с ним его дочка, Лея. Между прочим, очень интересная девочка. С одной стороны у нее дар к языкам. С помощью отца выучила русский, кроме этого знает английский и французский на достаточно высоком уровне. Сейчас изучает еще и арабский. Увлекается стрелковым спортом и показывает высокие результаты.
– Ну и…?
Цви посмотрел на Шимона с недоумением во взгляде.
– А ты внимательно посмотри на ее лицо. Вот выписка из личного дела Моше, а вот результаты экспертизы фотографий.
Цви быстро прочитал, написанное на листке, потом взял лупу и стал вглядываться в лица девушек.
– Удивительно, как две капли воды, – медленно, чуть ли не по слогам, произнес Цви. Получается, что она жива…
– Ну да! Думаю надо сообщить Моше! – воскликнул Шимон. Представляешь, какая новость!
Цви встал из-за стола и прошелся в задумчивости по комнате.
– Спасибо, Шимон. Это весьма интересно. За что я тебя ценю, так это за способность видеть необычное в обычном. Теперь скажи мне, как это можно в принципе использовать. Лея-это еврейская, израильская девочка, Таня-русская девочка с еврейскими глазами. Да, они похожи внешне, но и только.
– Так что, может сообщить Моше?
– Нет Шимон, пока не стоит. Надо еще подумать. Приглядим за ней и посмотрим.
– Понятно.
Шимон повернулся и вышел. Цви остался стоять у стола.
– Это просто удивительно! – произнес он вслух. Они действительно похожи друг на друга, как две капли воды.
Он в задумчивости прошелся по комнате, аккуратно собрал документы и спрятал их в сейф.
–…Как две капли воды, – снова произнес он и вышел из кабинета.
Глава первая
«Дорогой Димочка!
Таня подняла свое бледное лицо, посмотрела в окно и продолжила писать.
– Нет, я неправильно написала. Димочка, любимый мой! Я ощутила это чувство особенно остро, когда ты стоял рядом со мной у маминой могилы. Я тогда поняла, что ты-тот самый, тот единственный, кого я люблю, на кого могу опереться в трудную минуту жизни.
Таня прекратила писать, посмотрела перед собой сквозь небольшое кухонное окно. Солнце клонилось к закату, длинные тени потянулись через небольшой двор частного дома. Высокий забор, сделанный из оструганных досок, закрывал вид на улицу. Единственная лампочка, висевшая над столом в простеньком абажуре, давала тусклый свет. Таня обмакнула перо в чернильницу и продолжила писать.
– Пишу тебе из Клинцов. Я приехала помянуть маму. Сейчас сижу на кухне на половине тети Поли. Прошло уже сорок дней, как мамы не стало. Дом опустел. В душе моей тоже пусто и тоскливо. Я понимаю, что у тебя служба и ты не смог вырваться. Я все равно чувствовала, что ты как будто рядом со мной.
Ты прости меня, Димочка, за то, что письмо мое сумбурное и могут быть кляксы. Я сижу и плачу, а в голове моей полная каша. Я вся какая-то раздавленная. Я тебе сейчас все расскажу потому, что ты, любимый мой, единственный на всем свете, кому я могу открыть свою душу и свое сердце.
Мы, то есть я, тетя Поля, мамины соседи, ее подруги по работе пошли на кладбище, потом посидели, помянули маму. Когда все разошлись, мы с тетей Полей остались одни. Я тебе рассказывала, что она никакая мне не тетя, а просто соседка, но это неверно. Она мне, как вторая мама. Я всю жизнь помню маму и ее. И вот, Димочка, сидели мы за столом на кухне, за котором я пишу тебе это письмо, и вдруг тетя Поля рассказала мне такое…
Она сказала мне, что моя мама, вовсе мне не мама, а… Нет, я дура, я не права. Она-моя любимая мамочка потому, что всю свою жизнь я помню тепло ее рук. Это она растила меня, сидела со мной ночами, когда я болела, отдавала мне всю душу и все свое больное сердце. Она и тетя Поля.
Извини, я тут кляксу посадила. Просто у меня пальцы дрожат и в душе такое творится…
В общем, как я писала, остались мы одни. Мы сидели и смотрели друг на друга и тетя Поля вдруг мне сказала:
– Танечка, я должна выполнить последнюю мамину волю. Ты знаешь какие были ее последние слова? Она сказала мне:
– Передай Тане пусть меня простит и расскажи ей все!
– Тетя Поля, за что я должна простить маму?! Что ты должна мне рассказать?!
Я ее спросила, а сама не знала, что и подумать.
– Сейчас ты все поймешь, Танечка, – сказала мне тетя Поля. Разговор не простой и мне очень тяжело говорить, но я обязана рассказать то, что мы от тебя скрывали. Просто у мамы не хватило душевных сил рассказать тебе и она завещала это сделать мне.
Знаешь, Димочка, тетя Поля замолчала на несколько мгновений, а у меня сердце вдруг так заколотилось, что чуть из груди не выскочило.
– Дело в том, – продолжила она, что Аня тебе не мама, то есть ты не родная ее дочь.
Тут мне в голову, как шибануло, аж в глазах потемнело. Как, говорю, такое может быть?
– Наберись терпения и слушай, пока у меня силы есть.
Стала я слушать, а она говорить.
– Мы с Аней с детства подружками были. Здоровьем она была слабая. Замуж так и не вышла, а мне повезло. Вышла я замуж за Петра своего, но счастье мое долго не продлилось. Забрали его на Финскую в 39-том году и все. Осталось я вдовой. Жили мы с Аней, как две сестры. Потом началась война. Оказались мы под немцами. Ты знаешь, Танечка, до войны в Клинцах жило много евреев. И в соседних городах тоже. В Новозыбкове, в Мглине, в Унече и Почепе. Немцы евреев, которые уйти не успели, убивать начали. Я такого ужаса насмотрелась, что до конца дней моих хватит. Некоторых из них не сразу убили, а в гетто согнали. Весной 42-го, в апреле, погнали немцы с полицаями оставшихся евреев из гетто на расстрел. Мы с Аней, как раз с рынка шли и увидели, как их ведут. Их к стадиону гнали, туда где памятник сейчас.
Стоим мы и другие женщины тоже стоят, а их гонят, бедных. Вдруг из их колонны выскочила женщина с младенцем. Кинулась к нам. Глаза от ужаса расширенные, лицо белое. Я, Танечка, ее лицо всю жизнь во сне вижу! Бросилась она к нам и младенца швырнула. Прямо Ане в руки. Полицай, как заорет:
– Жидовка, стой!
И выстрелил ей в спину. Тут такое началось. Крики, выстрелы. Мы с Аней бегом оттуда. Хорошо, что никто в этой неразберихе не заметил куда мы побежали. Вот этим младенцем ты и оказалась.
Димочка, я сидела, как каменная, и слушала, а тетя Поля все говорила и говорила.
– Мы потом с Аней в лес ушли, к партизанам. Боялись мы, что кто-то донесет. Ты, наверное, слышала, что за укрывательство евреев, немцы расстреливали беспощадно. Полицаи, как волки рыскали. Вот мы у партизан и укрылись. Мы у них при кухне, да при госпитале были. Ох и натерпелись мы с Аней! Тебя, Танечка, выхаживали. Ты же крохотная совсем была. Полгода не более. Как ты выжила?! Аня за тебя каждый вечер божьей матери молилась. Ты, говорила, ее мне послала, ты и сохрани! Потом вернулись мы домой, тебя, как дочку Анину оформили. Что отец твой вроде в партизанах погиб. Тут командир отряда сильно помог, чтобы все в тайне сохранить. Так и жили мы с Аней и тебя, Танюша, растили. А отчество твое тебе от Петра моего досталось. Вот так-то.
Кончила она говорить, а я сижу, как кукла деревянная, и слова выдавить не могу. Потом в себя пришла немного и сказала ей, что все равно никого для меня нет роднее и ближе, чем мама и она. Кинулась ей на шею, исцеловала всю. Потом до меня потихоньку доходить стало.
– Так что, тетя Поля, получается, что я еврейка?
– Да, получается, что так и есть, – ответила она.
Я ей сказала, что как-то спросила у мамы, почему она светленькая, а я черненькая. Она мне ответила, что отец черный, как смоль был. Вот теперь, Димочка, я поняла, почему.
Потом тетя Поля встала, пошла в спальню и принесла мне золотой кулон.
– Это в пеленках твоих нашли, – объяснила.
Посмотрела я на кулон. Красивый очень. Шестиконечная звезда еврейская, обвитая виноградной лозой, а в центре две буквы странные. Одна на русское «П» похожа, а другая на «Ш».
На следующий день, после то, как мне тетя Поля все рассказала, пошла я к стадиону, где всех евреев убивали. Там памятник ободранный стоит и надпись про советских граждан, расстрелянных немецкими оккупантами. И все. Постояла я, поплакала, пришла домой и села писать тебе письмо.
Я очень по тебе скучаю, Димочка, и мечтаю о встрече с тобой. Ответ пиши в Москву.
Твоя Таня.
10 апреля 1965 года
Вечером следующего дня по пути на вокзал Таня Морозова подошла к почтовому ящику, достала конверт, секунду подержала его в руках и опустила в прорезь.
Глава вторая
Таня сидела в купе плацкартного вагона. Ей повезло. Она была одна и никто не мешал ей предаваться размышлениям. Таня забилась в угол и неотрывно смотрела на пробегавшие мимо леса, поля, перелески. Мелкий весенний дождик оставлял косые полосы на грязном стекле. За окном все было тускло и серо и настроение у Тани было тоже тусклым и серым. Впереди была полубессонная ночь. Десять часов езды до Москвы давали достаточно времени, чтобы попытаться разобраться в чувствах, которые бушевали в ее душе.
Первое потрясение от услышанного постепенно проходило и Таня попыталась разложить по полочкам тот сумбур переживаний, который так неожиданно обрушился на нее.
– Ну, хорошо, – рассуждала она. Что же все-таки произошло? Я узнала, что меня родила не мама, а другая женщина. Тетя Поля выполнила мамину последнюю волю. Она поступила правильно! Теперь о маме. Она нисколько не стала мне менее роднее. Я, как плакала о ней, так и буду плакать. Нет, я теперь буду поминать и ту неизвестную женщину, которая ценой своей жизни спасла меня, а то бы лежала я там, под ободранным памятником. Безвестная, как сотни таких же, как та женщина. И никому не было бы до нас дела. Как там было написано на памятнике? Советские граждане. Безликие и безымянные…, а ведь все знают кто там, но об этом почему-то никто не говорит.
От этой мысли у Тани сжалось сердце. Она посмотрела в окно. Там было почти темно. Равномерный стук колес успокаивал, клонил ко сну, но спать совершенно не хотелось. К Тане подошла проводница. Предложила чаю. Девушка кивнула головой в знак согласия и снова погрузилась в свои мысли.
– Получается, что я еврейка, – думала она.
К этой мысли Таня уже понемногу привыкла и она не казалась ей такой странной. Ну так что из этого?! Я русская по языку, по воспитанию, по культуре, в конце концов. Во мне еврейского только черные волосы и может быть глаза.
Таня вспомнила, как стояла перед зеркалом и изучала свое лицо, открывая в нем новые, не замечаемые ранее черты.
Проводница принесла стакан чая в подстаканнике, девушка достала из сумки провизию, которую собрала ей на дорогу тетя Поля. Таня вспомнила последние минуты перед расставанием.
– Танюша, ты не забывай меня.
Тетя Поля вытерла уголки глаз кончиком платка.
– Ведь кроме тебя у меня никого нет.
– Что ты, тетя Полечка! Как ты можешь так говорить!
Таня обняла ее, прижала к сердцу, поцеловала.
– Ты и мама! Вы у меня в сердце навеки!
Таня вздохнула и снова погрузилась в свои мысли. Что-то ей все время мешало, саднило в сердце, но она никак не могла понять, что? Из за чего у нее такое остро-болезненное чувство? Как будто случилось что-то важное, но это важное постоянно убегало от нее? Это самое «что-то» словно ускользало от ее сознания. Неожиданно, как удар молнии, она вспомнила! Вспомнила то, что занозой засело в ее мозгу, а теперь терзает так сильно.
Однажды, это было летом последнего года ее учебы, она помогала в приемной комиссии разбирать анкеты абитуриентов. Случайно, краем глаза, Таня увидела, что Екатерина Антоновна, зам. секретаря парткома, подняла рукой одну из анкет. Она держала ее двумя пальцами за угол листа, словно пойманную мышь за хвост.
– Я думаю, что она не пройдет, – сказала Екатерина Антоновна. Есть указание. И вообще, их процент надо уменьшить, а то и так на каждом шагу.
Екатерина Антоновна бросила анкету на стол и Таня прочитала фамилию и имя абитуриента – Роза Зильберштейн. Тогда это ее не задело, но теперь Таня задумалась. Это что получается, из-за фамилии ее так? А если бы на ее месте была она, Таня, и фамилия у нее была бы не Морозова, а…?
Острое чувство несправедливости резануло сердце.
– Почему так? Отчего? Получается, что если бы у нее была фамилия не Морозова, а как у той девочки, то завалили бы… Хотя у нее золотая медаль! А получила бы она эту золотую медаль вообще?
Таня вспомнила, что в ее классе была одна девочка, Софа Давидович. Училась она очень хорошо. Как и Таня, шла на золотую медаль, но на выпускных экзаменах погорела. Таня уже не помнила по каким предметам, но Софа получила две четверки. Тане запомнилось, как она горько плакала.
– Так может Софу просто завалили? Потому, что она Давидович?!
Чем больше она думала, тем вопросов становилось все больше и больше и все они были безответны. Устав от размышлений, Таня почувствовала, что ее клонит сну. Она закрыла глаза, словно пытаясь спрятаться от столь мучивших ее мыслей, и задремала тяжелым сном.
Ей приснился жуткий сон. Она словно со стороны увидела, как гонят несчастных евреев на расстрел, как вдруг какая-то женщина бросилась из колонны в сторону стоявших на обочине. Она держала в руках младенца. Рот раскрыт в немом крике, лицо искажено ужасом.
Таня проснулась словно от внутреннего толчка. Посмотрела в окно. Кромешная тьма, перестук колес, проносящиеся огоньки полустанков. Обратила внимание, что в противоположном углу купе дремлет какой-то дядька. Рефлекторно проверила свой чемоданчик, зажатый между коленом ноги и стенкой вагона, и сумочку, ремешок которой был переброшен через плечо. Все было на месте. Таня закрыла глаза и погрузилась в полудрему.
– Почему так плохо быть евреем? – спросила она себя. Чем они хуже других? Они? Теперь получается, что не они, а мы! И что теперь? – продолжила она свой внутренний диалог.
Таня на минуту открыла глаза. Дядька из купе куда-то исчез.
– Сошел наверное, – подумала она. Все, самоедство надо прекратить! Завтра в школу. В конце концов, чего я сама себя терзаю?! Об этом знают только тетя Поля, Дима скоро узнает и все. Но если я так думаю, значит евреем быть плохо и надо это скрывать?! Почему?
Таня поняла, что, так и не найдя ответов на мучившие ее вопросы, она в своих размышлениях снова вернулась в исходную точку. Таня тяжело вздохнула, на мгновение увидела Екатерину Антоновну, державшую двумя пальцами анкету девушки-еврейки, и забылась тяжелым сном.
Она проснулась оттого, что солнечный лучик ударил в лицо. Таня открыла глаза и увидела знакомые картины Подмосковья. Поезд медленно подкатывал к Киевскому вокзалу.
– Ну вот и новый день! – подумала Таня. С вокзала быстро домой переодеться, потом в школу. Не забыть заскочить к Гиммельфарбу. Перед отъездом просил зайти. Между прочим, он еврей! Всю войну в разведке прошел, весь израненный. Золотой души человек.
Таня посмотрела в окно. Поезд катил по подъездным путям. Она представила лицо Соломона Яковлевича.
– Как это он смотрел на нее своими библейскими глазами?
Таня словно услышала его чуть хрипловатый голос.
– Танечка, он как-то по особенному произносил букву «ч», что-то вы сегодня бледная, вы здоровы? Вы сегодня завтракали, Танечка?
Соломон Яковлевич был директором школы и одновременно преподавал немецкий. По-русски он говорил с легким еврейским акцентом. Конечно при всех, Гиммельфарб называл ее Татьяна Петровна, но когда они были одни всегда говорил Танечка и в его взгляде читалась неподдельная забота. Когда он узнал о смерти мамы подошел, заглянул в глаза.
– Танечка, примите мои самые искренние, самые сердечные соболезнования, – сказал он. Поверьте мне, я, как никто другой, чувствую глубину вашей утраты.
Таня знала, что в годы войны погибла вся его семья. Сам Соломон Яковлевич был на фронте и узнал об их трагической судьбе только через несколько лет после их гибели.
Кто-то из партизан был свидетелем массовых расстрелов евреев под Минском и сообщил. Все, конечно, сочувствовали ему, но только теперь Таня, живо представив, как это было, особенно остро ощутила глубину его трагедии.
– Как это больно и страшно жить на свете, потеряв все и всех? Хорошо, что у меня есть Дима, – подумала Таня, взяла чемодан и пошла к выходу из вагона.
Глава третья
С вокзала Таня поехала домой. Примерно через час после прибытия в Москву, она села на местный поезд. Голова у Тани болела от недосыпа. В вагоне ей повезло, она захватила угол, немедленно привалилась к стенке и попыталась немного подремать.
Через пол часа Таня была в Одинцово. Там она снимала угол в комнате в коммунальной квартире. Хозяйка комнаты была дома. Она сидела за столом. Перед ней лежал открытый конверт и она тихо плакала, закрыв лицо руками.
– Анна Павловна, дорогая, что с вами, что случилось?
– Они опять отказали, – прошептала женщина. Это была моя последняя надежда. Я теперь просто не знаю, что делать.
Таня поселилась у Анны Павловны три года назад. За месяц до окончания института, ей, с невообразимым трудом, удалось найти жилье.
Чтобы реализовать свое право отличницы и остаться в Москве, Тане нужна была прописка, но получить ее было совершенно невозможно. Она начала искать, исколесила всю округу. Однажды заехала в Одинцово и там, на вокзале, случайно заметила объявление на столбе. Поспешила по адресу и, о чудо, нашла! Хозяйка, которая сдавала угол, понравилась ей с первого взгляда. По всей видимости Таня ей понравилась тоже, поэтому они быстро договорились.
Таня была счастлива! По стечению обстоятельств в школе, где она проходила практику, появилась вакансия. Директор был согласен, но…! Теперь Его Величество Прописка у Тани была и она могла устроиться на работу!
Евдокия Дмитриевна, комендант институтского общежития, бывшая фронтовая медсестра, человек душевный и жалостливый, узнав о Таниных злоключениях, сказала с горечью:
– Эх, легче было Берлин взять, чем прописку получить!
Танина мечта сбылась. Со школой ей тоже очень повезло. Она находилась всего в десяти минутах энергичной ходьбы от Киевского вокзала. Это было просто прекрасно! Школа была отличная, с замечательным педагогическим коллективом.
Директором школы был Соломон Яковлевич Гиммельфарб. Он буквально жил на работе. Его стараниями школа приобрела высочайший авторитет. Люди так ее и называли – «Школа Гиммельфарба». Родители во всем районе стремились послать детей именно в нее.
Таня, когда вселилась в свой угол, заметила на стене комнаты большую фотографию военного с генеральскими звездами на петлицах.
– Муж мой, на войне погиб,– коротко пояснила Анна Павловна.
– Странно,– подумала тогда Таня. Вдова генерала, она, наверное, должна жить в своей квартире, в Москве, получать хорошее пособие за мужа, а живет в коммуналке, да еще угол сдает.
Анна Павловна была приятной женщиной, интеллигентной, начитанной, любительницей литературы. Дети ее выросли и жили своими семьями в других городах. Жила Анна Павловна на свою скромную пенсию. Доход от сдаваемого «угла» помогал ей свести концы с концами.
Прошло несколько месяцев. Была глубокая осень. На улице шел проливной дождь. К тому времени Анна Павловна и Таня не только привыкли друг к другу, но как-то сроднились.
– Танюша, давай-ка почаевничаем,– сказала Анна Павловна. Я пирожки вкусные испекла. Посидим, поговорим.
Свет абажура очерчивал круг, освещая сидящих за столом Таню и ее хозяйку. Было уютно, душевно. Они сидели, беседовали о жизни, Таня рассказывала о работе.
– Анна Павловна, вы меня извините, что я вас спрашиваю об этом,– осмелилась Таня. Я никак понять не могу. Конечно, я очень рада, что вас нашла, но… почему вы в коммуналке, почему угол сдаете? Вы же вдова генерала, у вас квартира должна быть, хорошее пособие за мужа.
– Нет у меня ни-че-го! Если бы не дети, да мужнины друзья, которые помогают какую-то приработку с переводами найти…
Анна Павловна печально вздохнула.
– Ты, Танечка, очень хорошая девушка. Я вижу у тебя золотая душа.
– Ну что вы, Анна Павловна, я обычная, я как все.
– Нет, Танечка, уж поверь мне, я разбираюсь в людях. Довелось повидать и пережить. У меня, Танечка, постоянно душа болит, из-за той страшной несправедливости, жертвой которой стал мой муж…
– А что с ним случилось, Анна Павловна?
– Я тебе, Танечка, как родной расскажу, а ты послушай.
Анна Павловна посмотрела на Таню и начала говорить твердым, бесстрастным голосом.
– В страшном 41-м году танковый корпус, которым командовал мой муж, был полностью разгромлен, – начала свой рассказ Анна Павловна. С боями он вывел оставшихся в живых из окружения, но был обвинен в потере управления, …
Анна Павловна на минуту прервала свое повествование, вытерла слезинки в уголках глаз и продолжила.
– …так вот, моего Женю, то есть Евгения Георгиевича, обвинили в трусости, гибели корпуса, отдали под трибунал и расстреляли. Вот так-то, Танечка. Попытался заступиться за него только один из командиров, начальник его штаба полковник Яков Абрамович Зарецкий. Он рапорт написал на имя высокого начальства. Так и его тоже под трибунал и расстреляли вместе с мужем. Потом после войны, его вдова, Софья Евсеевна, нашла меня. Она рассказала то, что смогла узнать от одного из командиров. Этот человек прошел всю войну, сам генералом стал, а мужей наших не забыл. Стал он наводить справки. Не хочу вдаваться в подробности, только знаю, что на мужей наших списали грехи начальственные. Кто-то ведь должен был быть во всем виноват? Вот они моего мужа и Зарецкого под топор и кинули. Начальники эти сейчас с большими звездами на погонах ходят, а мужья наши оболганные в безвестной могиле лежат.
Анна Павловна замолчала, потом продолжила.
– Эх Танечка, Танечка, если бы ты знала, как эти звезды достигались, какой страшной, кровавой ценой? Нет, конечно, нельзя обо всех говорить одинаково, но… Я ведь вначале в Генштабе переводчиком с немецкого была. Когда мужа расстреляли, меня из квартиры немедленно выкинули, со службы убрали. От меня мои бывшие друзья да сослуживцы шарахались, как от прокаженной, в упор не видели. Но были люди порядочные, что не испугались, в беде не бросили. Мужнины друзья сильно помогли. Пристроили в одну контору, подальше от глаз. И с коммуналкой помогли и с работой. Были у меня две подруги на службе, настоящие подруги. Не оставили меня, не отвернулись. Хоть редко, но с ними встречалась. Рассказывали мне правду. Ужас! Ты даже представить себе не можешь, какой кровавой ценой эта победа нам досталась! Все в секрете держат! Правды горькой боятся!
Анна Павловна замолчала и долго смотрела перед собой, словно переживала все заново.
– Когда Софья Зарецкая нашла меня, – продолжила Никитина, решили мы за доброе имя мужей наших бороться. Начали писать, хлопотать, да без толку. Все, как в стенку. Только отписки получаем. Ссылаются, что документы все засекречены и все.
Таня посмотрела на свою хозяйку. Анна Павловна сидела и молча крутила в пальцах чайную ложечку.
– Ты, Танечка, угощайся, угощайся.
Анна Павловна подлила Тане чаю.
С того дня прошло почти три года. Анна Павловна борьбы не прекращала. Жила от письма к письму, от отчаяния к надежде. Таня сопереживала своей хозяйке, как могла поддерживала ее. Анна Павловна отвечала ей сердечной заботой.
Когда Таня засиживалась допоздна за поурочными планами, которые писала своим каллиграфическим почерком, да за тетрадками учеников, Анна Павловна ненавязчиво, ухаживала за ней, как за дочкой родной. То чаю приготовит с чем-нибудь вкусненьким, то еще что-то.
Так и жили. Вот и сегодня Анна Павловна получила очередной отказ.
Таня подошла к женщине, обняла за плечи.
– Анна Павловна, миленькая, я понимаю, как вам тяжело, но все равно бороться надо. Рано и ли поздно, но вы найдете дверь, которая вам откроется.
– Эх, Танечка, добрая ты душа, – сказала Анна Павловна тихим голосом. Конечно ты права. Если его реабилитируют, то я пособие начну получать, жить станет легче, может квартиру дадут, но не в этом дело, не это главное, Танечка. Я бессонными ночами все время думаю о муже. Что он чувствовал перед смертью? Оболганный, униженный, опозоренный! Мне Софья предлагает в Президиум Верховного Совета писать. Все-таки двадцать лет Победы! Есть свидетели живые. Она сама готова написать, но ей одной трудно будет чего-то добиться, ну ты же понимаешь, Танечка, почему.
– Да, Анна Павловна, понимаю, – ответила Таня, которая именно сегодня, после всех своих ночных раздумий, поняла причину этих слов с особой, безжалостной остротой.
– Анна Павловна, вы меня извините, я ночь почти не спала. У меня урок через три часа. Я хотя бы часик посплю, а вечером мы с вами поговорим.
Дни потекли в своей обыденной круговерти. Весна уверенно теснила зиму. В один из ясных солнечных дней конца апреля, Таня вернулась из школы под вечер. Впереди был Первомай и в школе было много связанных с ним забот. В одной руке Таня держала сумку, в другой сетку-авоську с пачкой тетрадей, которые ей предстояло проверить.
– Танечка, а тебе письмо,– сказала Анна Павловна и протянула ей конверт.
– От Димки! – вспыхнула Таня, увидев знакомый прочерк.
Она положила сумку, тетради, нетерпеливо вскрыла конверт. Из него Таня вытащила сложенный напополам лист бумаги, развернула его. Письмо было коротким. Таня прочитала его раз, второй, третий. Анна Павловна увидела, как Таня побледнела, ее пальцы задрожали, письмо выпало из них на пол. Она медленно повернулась и начала открывать дверь комнаты.
– Танечка, ты куда, что с тобой, что случилось?! – воскликнула Анна Павловна.
– Ме-ня Ди-ма бро-сил, – с трудом, по слогам выдавила из себя Таня и, не оборачиваясь, вышла, даже не закрыв за собой дверь.
Глава четвертая
Таня брела по улице. Она шла по полу растаявшему снегу, по лужам, не чувствуя холода в промокших ногах. У нее было темно в глазах и Таня с трудом разбирала дорогу. Страшная головная боль раздирала мозг. Внутри нее все горело. Неожиданно она услышала резкий сигнал клаксона, визг тормозов. Таня почувствовала, что кто-то схватил ее за руку и с силой потянул за собой.
Не понимая, что происходит. Таня просто подчинилась увлекавшей ее силе. Тьма перед глазами немного рассеялась и она увидела, что ее тащит за локоть какая-то девушка. Уведя Таню с проезжей части, она подвела ее к лавочке у забора, посадила, села рядом.
Таня увидела, перед собой лицо незнакомки. Ее губы шевелились. По всей видимости, она что-то ей говорила. Таня была бы весьма удивлена, если бы услышала, что незнакомка зовет ее по имени, но она ничего не воспринимала и тупо смотрела на свою спасительницу. Девушка наклонилась к Таниному лицу близко-близко так, что ее глаза оказались совсем рядом. Они были большие и темные, похожие на два глубоких колодца.
– Посмотри мне в глаза, – сказала девушка и ее голос проник в Танин мозг, одолевая раздиравшую его боль.
Голос девушки звучал необычно. Он словно увлекал Таню в глубокий колодец, затем поманил, потянул за собой, начал извлекать ее, поднимать из глубины бездонного провала. Таня почувствовала, что начала постепенно приходить в себя, осознавать окружающий мир.
– Как тебя зовут? – спросила девушка.
– Та-ня, – еле выдавила из-себя Таня.
Она произнесла свое имя с трудом, потому что губы ее потрескались, во рту пересохло, в горле стоял противный ком, не дававший говорить. Таня чувствовала, что ее грудь сжимает железный обруч, который душит ее.
– Я Соня, – ответила девушка. Посмотри мне в глаза и тебе станет легче. Смотри и дыши! Сделай глубокий вдох, а потом медленно, медленно выдохни. Хорошо! Теперь еще раз.
Голос девушки звучал повелительно. Он заставлял Таню подчиниться себе. Обруч, сжимавший Танину грудь, немного ослаб. Ее начала сотрясать дрожь. Таня неожиданно повалилась на плечо незнакомки и заплакала. Девушка осторожно обняла ее, прижала к себе.
– Вот и хорошо, – прошептала девушка ей на ухо. Сейчас тебе станет легче и понемногу отпустит.
Она осторожно отстранила Таню от себя и стала вытирать ее лицо платком.
– Как ты меня напугала! – произнесла незнакомка. Иду себе по улице и вдруг ты прямо под колеса грузовика сиганула. Еле успела тебя утащить. Тебе что, жить надоело?
– П-прости, я не хотела, просто мне плохо очень.
– Вижу, что ты полуживая.
– А ты кто? – спросила Таня сквозь слезы.
– Я ведь тебе сказала, меня Соней зовут. Ты разве не слышала?
– Нет, я ничего не слышала, ничего не видела. А где я?
Таня посмотрела по сторонам.
– Я в двух кварталах отсюда живу. Угол снимаю у одной женщины.
– Так мы, оказывается, соседи, – сказала Соня. Я тоже в той стороне живу. Как и ты угол в коммуналке у одной бабули снимаю.
Они молча смотрели друг на друга.
– Таня, что случилось? Не бойся, расскажи мне все, тебе легче станет.
– Письмо…, – сказала Таня. Я, наверное, его потеряла.
– Письмо, от кого, что в нем?
– Меня Дима, мой жених, бросил.
Наступила тягостная пауза.
– Он, что другую себе нашел? – спросила Соня осторожно.
Она участливо заглянула Тане в глаза.
– Нет, Соня, он меня просто бросил. Дима меня предал, Соня. Я ему написала правду и он меня бросил. Написал, что из-за этого не может быть со мной, потому что это может отразиться на его службе. Он военный, учится в каком-то секретном институте. В общем, я поняла, что могу быть пятном в его белоснежной анкете.
Танины губы искривились в горькой усмешке.
– Таня, что значит «это»? Ты о чем? Ты можешь мне объяснить внятно?
Таня посмотрела на Соню. Темные глаза, в которых было видно сострадание. Тонкий с легкой горбинкой нос. Темные волосы, выбившиеся из-под коричневого, нелепо съехавшего на бок вязаного берета.
– Наверное, когда она меня волокла берет съехал, – подумала Таня.
– Тебе, Сонечка, могу, – ответила она. Ты ведь еврейка, Соня, да?
– Да!
В голосе девушки прозвучал еле заметный вызов.
– Да, Таня, я еврейка, а что?
– Я, Соня, тоже, только я узнала об этом меньше месяца назад.
– Как это может быть?! – удивилась Соня.
– А вот и может! – сказала Таня. Я никогда не думала, что быть евреем так плохо, пока на себе не почувствовала. За что мне так? Я просто ему написала, а он…
– Таня, ты можешь рассказать мне все по порядку.
Таня вздохнула и начала свой короткий рассказ. Соня молча выслушала ее не перебивая.
– Понимаешь, мы уже поженится собирались. Я ему, как родному…, а он…
Таня закончила свое повествование, опустила голову и уставилась в землю перед собой.
– Дурак он, – заявила Соня резко. Он просто испугался за свою анкету. Он еще пожалеет, он еще к тебе извиняться придет, вот увидишь! Ты на себя посмотри. Ты такая красивая! Он обязательно к тебе приползет, а ты не будь дурой. Ты же не хочешь всю жизнь по углам маятся? Вот о чем подумай.
– Не смогу я его простить, Соня. Он мне в самую душу… Если бы ты знала, как мне плохо. Я ведь его любила… И сейчас люблю. Люблю и ненавижу одновременно.
– Я тебя, Танюша, понимаю. Даже очень понимаю. Все твои переживания понимаю. Мои бабушка и дедушка со всей родней были расстреляны фашистами на Украине, а мама и папа…
Соня замолчала. Таня увидела, что она так плотно стиснула зубы, что желваки на скулах выступили.
– Во время дела врачей, это когда в 1953 году врачей-профессоров арестовали. Они все евреями были. Ты наверное мало что помнишь. Ты ведь русская по бумагам, а я хорошо все помню. Маму, она инженером была, с работы выгнали, папу, он врачом был в госпитале, арестовали и обвинили, что он якобы неправильно раненых лечил. Папа на допросе умер, а мама, как узнала о папе, от инфаркта на месте… Мне тогда десять лет всего было. Потом Сталин умер и, папу реабилитировали, а вот я одна осталась. Меня в детский дом отправили. Ох и гнобили меня там, всю жизнь изуродовали. Так, что уж кто-кто, а я тебя понимаю лучше всех. Давай-ка я тебя домой провожу, тем более, что по пути мне. Вдруг снова под машину угодишь?
– Не волнуйся, – ответила Таня. Мне уже легче, но если бы не ты… Ты меня спасла, Соня.
– Да брось ты, пойдем!
Они встали с лавочки. Соня взяла Таню под руку и они медленно пошли по улице.
Глава пятая
– Соня, а ты где работаешь?
Таня посмотрела на свою новую знакомую. Соня была ниже ее ростом на пол головы. Она шла рядом, держа Таню под локоть. Во всех ее движениях чувствовалась скрытая энергия.
– Боевая натура, – подумала Таня. Наверное ее детдом такой сделал.
Соня и Таня шли по тротуару. Уже смеркалось. Зажглись уличные фонари. Их тусклый свет еле освещал тротуар.
– Я историю преподаю. Моя школа в трех станциях метро от Киевского, – ответила Соня.
– А ты?
– А я английский. Я в школе Гиммельфарба работаю.
– Да ты что! Вот повезло!
– Это мое счастье, Соня, что я прописку здесь нашла, а иначе послали бы куда-нибудь, или домой пришлось бы возвращаться. Я ведь из Клинцов. Это городок такой в Брянской области.
– А я вообще: – «Ни кола, ни двора!». Все мое имущество в двух чемоданчиках.
Соня снизу вверх посмотрела на Таню.
– Я почему в историко-архивный пошла? Знала, что только туда с моей пятой графой поступить можно. Мне умные люди посоветовали в другие ВУЗы с моей фамилией да физиономией даже не соваться.
– А какая твоя фамилия, Соня?
Соня остановилась.
– Докладываю! Меня зовут Софья Моисеевна Маранцман и лицо мое типично-семитское, так что все сразу видно и даже в документы лезть не надо, а ты?
– А у меня, Сонечка, все просто замечательно…было… По паспорту я Татьяна Петровна Морозова, русская, школу закончила с золотой медалью. Видишь, как у меня все образцово!
Таня горько усмехнулась.
–Вот и познакомились!
– И чего ты куксишься, Таня?! Все у тебя хорошо, все отлично! – воскликнула Соня. Зачем тебе проблемы себе на голову создавать?
– Уже создала. Только заикнулась, как меня тут же жених бросил. Я, видишь ли, пятно в его анкете.
– Ну и все, и молчи себе, и никому об этом не говори! Тебе не обязательно на каждом углу кричать, что ты еврейка. Документы чистые. Кто об этом еще знает?
– Ну тетя Поля знает и Дима теперь.
– Ну и все! Живи себе и радуйся. Как говаривала завхоз в нашем детдоме: – «Не бери дурное в голову, деточка!». Получила раз по башке, сделай выводы! А Дима твой сам к тебе приползет, вот увидишь.
– А где же справедливость, Соня? Чем ты хуже меня?
– Справедливость, Танечка, только в детских сказках.
– Соня, ты знаешь, я угол снимаю у одной генеральской вдовы. Ее мужа в сорок первом расстреляли…наши. На него начальственные ошибки списали…
– Вот видишь, Таня, ты сама, на свой вопрос и ответила.
– Но как же так? Мы детям на уроках, да на собраниях, в передовицах газет красивые слова говорим про дружбу народов, да про интернационализм, а в жизни…
– Таня, ты что Америку открыла?! Посмотри по сторонам! Это наша жизнь, ее реалии. Ты думаешь мне легко детям на уроках врать? Древняя история еще куда ни шло, а современная-практически вся- мифы или откровенная ложь!
– Соня, да ты что? А как же учебники?!
– Сказки. Я как-нибудь тебе расскажу. Я когда училась, в архивах рылась. Я там такое накопала…, закачаешься. В аспирантуру я не попала, но пару моих друзей там учатся. Тоже архивными исследованиями занимаются. Мы встречаемся. У нас компания своя. Так вот, Танечка, они мне всякие вещи интересные рассказывают. Думать страшно, не то что говорить. А ты говоришь: – «Учебники!»
Они продолжали молча идти по улице. Таня шла, пыталась задуматься об услышанном, но мысли о случившемся не давали покоя.
– Ладно, Таня, ты не унывай! – вдруг воскликнула Соня. Поверь мне и моему опыту, все всегда как-то утрясается. Вот и у тебя все путем будет.
– Ты, Соня, оптимистка! Я вот что подумала. Я только что потеряла человека, которого считала самым близким и самым родным, но зато нашла тебя, Сонечка! Ты прости, если ты конечно захочешь…
– Ну конечно, Таня, мы с тобой обязательно встречаться будем! Ты мне дай телефон в коммуналке и учительской, а я тебе свои дам. Сможем договариваться о встречах.
За разговором они подошли к строящемуся дому.
– Смотри, Соня, я живу на Советской. Надо эту стройку обойти и я буду дома.
– Так мы, Таня, совсем соседи, оказывается. Я в конце квартала живу.
Осторожно ступая, чтобы не провалиться в грязь, они обогнули строительство.
В Одинцово начали строить дома, поэтому улицы во многих местах были перегорожены дощатыми заборами.
– Вот здесь я и живу, – сказала Таня, когда они подошли к ее дому.
Дом представлял собой двухэтажное строение. Ранее это был купеческий дом, потом его переделали под коммуналки.
– Я живу на втором этаже. Звонить надо три раза. Знаешь, Соня, как мне с хозяйкой повезло! Анна Павловна, чудесная женщина и относится ко мне, как к дочке, а кто я ей, никто?! А так представь себе, как бы мне домой возвращаться. Тошно мне Сонечка. Очень тяжело. Это пока я с тобой, еще куда ни шло…
– Таня, прекрати! Я же тебе сказала, что все утрясется. С хозяйкой тебе действительно, повезло, а вот мне не очень. Бабка вроде ничего, когда трезвая, а как выпьет, так начинает про жидов бурчать, которые во всем виноваты. Знаешь Таня, я на нее не сержусь. Несчастная она. Муж и сын на войне погибли. Осталась одна, как перст, но причем здесь евреи, почему мы виноваты?
Они стояли у Таниного дома.
–Ладно, Таня, ты давай, держись и под машины больше не кидайся, хорошо? Созвонимся. Ну, я пойду.
Соня повернулась и пошла по улице. Таня молча смотрела ей в след.
– Если бы не она, – подумала Таня, там, на дороге, мои проблемы бы и закончились.
Анна Павловна встретила ее в дверях комнаты.
– Танечка, деточка, я должна попросить у тебя прощение! Это крайне непорядочно с моей стороны, но я прочитала твое письмо. Ты уронила его на пол. Я подняла и прочитала.
Анна Павловна протянула Тане конверт.
– Вот, Танечка. Ты меня прости, как-то так получилось… Я поняла, что твой Дима…
– Он уже не мой, Анна Павловна.
– Господи, Танечка, извини меня бога ради.
– Я вам Анна Павловна честно скажу. Он меня не бросил, он меня предал! Я примерно месяц назад узнала, что я по рождению еврейка. Всех евреев расстреляли, а меня мама и тетя Поля спасли и вырастили, как родную. Мне тетя Поля после маминой смерти все рассказала. Я ему, как родному, честно написала, а он за карьеру свою испугался. Он в военно-дипломатической академии учится. Вы, ведь Анна Павловна знаете, что это такое?
– Да, Танечка, знаю. Там военных разведчиков готовят.
– Так вот, – продолжила Таня, там всех курсантов чуть ли не рентгеном просвечивают. Вот он, наверное, и испугался, что всплывет…
Таня посмотрела на Анну Павловну. Женщина побледнела, выпрямилась и смотрела на нее таким взглядом, которого ранее Тане видеть не доводилось.
– Таня, – сказала Анна Павловна, я, как потомственная русская интеллигентка, скажу тебе прямо. То, как он поступил-это низко, мерзко и подло. Мой муж, Евгений Георгиевич, был человеком чрезвычайно порядочным. Он бы этому Дмитрию руки не подал. Впрочем, таких как мой муж мало осталось. И еще я хочу тебе сказать, Таня, что твоя мама и тетя Поля-святые люди. Уж я то знаю, как они рисковали, когда тебя спасали. Ты свою тетю Полю не забывай!
– Что Вы, Анна Павловна, как можно?!
– А я и не сомневалась! Ты, Танечка, очень хороший и порядочный человек. Я сердцем это чувствую.
Таня молча обняла Анну Павловну, прижалась к ней.
– Ничего, моя деточка, ты поверь мне, все хорошо будет, – тихо зашептала ей на ухо Анна Павловна и стала нежно гладить ее по голове.
– Вот, что Танюша, давай ка вечерять будем.
Они поужинали в тишине. Каждый думал о своем.
– Анна Павловна, я вам показать что-то хочу, – сказала Таня, когда они закончили трапезу и убрали со стола.
Таня достала из сумки бумажный пакетик, в котором хранила кулон, осторожно развернула его и положила на стол. Анна Павловна одела очки, взяла в руки, поднесла к свету и стала его рассматривать.
– Удивительная работа! – сказала она. Явно большой мастер делал. Как он виноградную лозу смог изобразить?! Просто потрясающе! А в центре звезды-две буквы еврейские. Как он их искусно сделал! Это Танечка, наверное, первые буквы твоей фамилии и имени. Держи и храни! Это вещь святая.
– Да, Анна Павловна. Я когда все узнала от тети Поли, ходила туда, где евреев расстреливали. Страшное место. Только заброшенный памятник и лес кругом. Под ним, наверное, вся моя семья лежит. Постояла я там, поплакала.
– Правильно сделала, Танюша. Помянула невинно убиенных. А вот мой Женя и товарищ его Яков, вообще могилы не имеют и некуда мне пойти и помянуть их. Ничего Танечка, я пока жива, бороться за честное имя мужа буду, до последнего вздоха буду, пока правды не добьюсь!
Вечер прошел незаметно. Таня сидела за столом. Она пыталась проверять тетради, но на душе было тяжело и муторно.
– Как он так мог?!
Эта мысль терзала ее и не отпускала.
Когда они легли спать, Анна Павловна услышала, как из-за ширмы, за которой была кровать Тани, раздается тихий плач.
Глава шестая
Весна наступала по всем фронтам. Снег бурно таял. Повсюду были лужи, ручьи текли по тротуару и обочинам дорог. Районы строительства превратились в непроходимое болото. Люди с трудом обходили строящиеся дома по проложенным деревянным мосткам.
В один из последних дней апреля, Таня, вернувшись домой из школы, застала свою хозяйку в крайнем волнении.
– Танечка! – Анна Павловна быстро шагнула девушке навстречу.
В руках она держала большой распечатанный конверт.
– Что это, Анна Павловна?
– Это значит, деточка, что у меня появляется новая надежда. Генерал Алтуфьев сообщает, что он получил повышение. Теперь он генерал-лейтенант, служит в Генштабе и, самое главное, он пишет, что смог найти новые документы, подтверждающие невиновность моего мужа и Якова Зарецкого. Он меня и Софью приглашает на встречу, которая состоится, представляешь себе, в пятницу 7 мая в Москве у него в кабинете.
Анна Павловна не выдержала и заплакала, закрыв лицо руками. Таня обняла ее.
– Вот видите, Анна Павловна, я ведь вам говорила…
– Подожди, Танечка, еще рано радоваться. Алтуфьев просто приглашает нас, чтобы мы подписали соответствующие документы. Но, ты понимаешь, в такой день! Это знак господний! Видишь, Таня, есть еще честные и порядочные люди! Я ему так и скажу! Несмотря на несправедливость, легче жить, когда знаешь, что есть такие, как он. Сколько времени прошло, а он помнит, не забыл! Не предал память Евгения Георгиевича.
Анна Павловна молитвенно сложила ладони.
– Я верю, Танечка, и всегда, даже в самый трудный час верила, что все равно правда восторжествует!
Новикова посмотрела на Таню и она увидела, как ее лицо прояснилось и осветилось внутренним светом.
С того дня, как Таня и Соня познакомились при столь драматических обстоятельствах, им удалось всего несколько раз поговорить по телефону да Соня один раз забегала в гости.
Это был замечательный вечер. Таня познакомила Соню с Анной Павловной и они хорошо провели время. Соня внушала надежду Анне Павловне:
– Вы знаете, Анна Павловна, я уверена, что можно найти правду о вашем муже. У нас все в архивах упрятано. Нужно только до этих документов добраться. Это ужасно тяжело. Все за семью печатями, но если сослуживец вашего мужа в больших чинах сейчас, то может это ему и удастся?
Школьные заботы не давали продыху. Таня зачастую уходила утром и возвращалась вечером. Она допоздна засиживалась в учительской, проверяя тетради учеников. Ей не хотелось зря стеснять свою хозяйку. Таня очень уставала и в тайне была этому рада. Она старательно гнала от себя всяческие, связанные с новой реальностью мысли. Эти мысли преследовали ее, возвращались к ней по ночам снова и снова. Ее постоянно мучил один и тот же сон.
Женщина с ребенком на руках выбегает из рядов смертников. Искаженное в немом крике лицо. Тане все время казалось, что эта женщина пытается что-то ей сказать. Эта безвестная женщина, в последние мгновения своей жизни думала только о том, как спасти свое дитя, то есть ее, Таню.
– Но получается, что на самом деле я вовсе не Таня, – думала девушка бессонной ночью. Это мама-Аня так меня назвала. Так кто же я? Как звала меня та женщина, сидя у колыбели? Какие песни она мне пела? Кто же я на самом деле? Эти странные буквы на медальоне. В них скрыта тайна моего имени. Как бы ее разгадать?
С этой мыслью Таня провалилась в тяжелый сон.
– Танечка, деточка, ты совсем осунулась, – переживала Анна Павловна. Не терзайся, душа моя, не мучайся ты из-за него.
– Я не из-за него переживаю. Я все время о той женщине думаю, которая меня родила и которая меня спасла от смерти. Как ее звали? Как меня звали? Какие песни она мне пела? Я все время об этом думаю! Я узнать хочу, но как…?
– А ты с Соней поговори. Она девушка умная. Помнишь, как она мне про архивы и хранилища говорила. Так и получилось. Видно Алтуфьев как-то смог до них добраться.
Первомай в этом году выпал неудачно, на субботу. Таня и Соня договорились обязательно встретиться после демонстрации у билетных касс в парке им. Горького.
– Как здорово! – воскликнула Соня. Вот уж наболтаемся! У меня столько есть чего порассказать, аж язык чешется!
– Сонечка, я тоже буду очень рада тебя видеть! Мне тоже надо бы с тобой кое о чем поговорить.
Первомай прошел замечательно. Вся столица была украшена плакатами, транспарантами, красными флагами. Всюду висели портреты руководителей государства.
Таня стояла в условленном месте и ждала Соню. Из репродукторов звучала бравурная музыка, создававшая приподнятое, праздничное настроение.
– Таня! – услышала она Сонин голос.
Таня обернулась и увидела спешившую к ней Соню. Одета она была в темно-бордовый плащ и такую же шапочку.
– Вот Таня посмотри! Как тебе?! Представляешь, как мне повезло! Я в ГУМе была и как раз выбросили! И деньги с собой были. Я сразу в очередь! Пятнадцатая была! И с размером повезло, подобрала.
– Сонечка, тебе действительно очень идет.
– Знаешь, я по тебе очень соскучилась! – сказала Соня.
– И я, Соня, тоже. Ты знаешь, Анна Павловна тебя добрым словом поминает. Помнишь, ты про архивы и спецхраны рассказывала. Анна Павловна письмо от генерала Алтуфьева получила. Он новые документы нашел. Приглашает Анну Павловну и Софью Зарецкую на подписание прошения. А вдруг получится?! Вот моя хозяйка будет счастлива!
– Это будет необыкновенная удача! Сколько таких, как ее муж, ты даже представить себе не можешь!
Соня посмотрела на свою подругу.
– Все, Таня, пойдем в парк скорее.
Они купили билеты и, через центральную арку, вошли в парк. Настроение у всех было замечательное. Вокруг полно нарядно одетых людей. Дети побольше бегали по дорожкам, маленькие шли держа за руки родителей. Многие устремились к аттракционам. Там образовались довольно длинные очереди.
– Соня, давай сначала просто погуляем, мороженое поедим, а потом на чертово колесо пойдем. Может народу станет чуть поменьше? Не хочется зря в очереди стоять.
– Таня, я всегда «за!». Вон смотри, мороженое продают! Я «Эскимо» хочу.
– И я тоже!
Они поспешили к ларьку, где продавали мороженое. Там стояла очередь человек десять. Таня и Соня заняли очередь и стали ждать. Очередь продвигалась довольно быстро. Мороженщица-женщина средних лет, споро обслуживала клиентов, улыбалась, поздравляла всех с праздником. Наконец подошла очередь Тани и Сони.
– Я угощаю! Я сегодня при деньгах! Мою покупку отмечать будем.
Соня посмотрела на Таню и приятная улыбка осветила ее лицо.
– А она очень симпатичная, когда улыбается,– подумала Таня.
Соня приблизилась к ларьку, опустила руку в карман за деньгами.
– Сдвинься, жидовка!
Какой-то довольно рослый парень, появившийся за спиной Сони, боком толкнул ее с такой силой, что она отлетела в сторону и упала на Таню. Парень был пьян и пьян хорошо. От него несло водочным перегаром. Кепка, сдвинутая на макушку, расстегнутая куртка.
– Эй, обратился он к мороженщице, давай быстро…
Таня была в шоке. Она внутренне одеревенела, не зная, что делать. Соня выпрямилась, повернулась и посмотрела на парня.
– Слушай, ты, мразь, – сказала она медленно выговаривая каждое слово. Я, таких, как ты, у нас в детдоме, как тараканов давила…
– Ты че сказала? Коза жи…
В тоже мгновение, Соня схватила его обеими руками за рукава куртки у самых локтей, дернула на себя и, со всей силы, ударила коленом в пах. Парень от дикой боли согнулся на пополам. Соня отскочила в сторону и с маху саданула его предплечьем по шее. Хулиган кулем рухнул на асфальт рядом с киоском. В очереди наступила гробовая тишина.
– Извините, сказала Соня мороженщице. Дайте пожалуйста две порции «Эскимо».
Соня протянула деньги и Таня увидела, как дрожат ее пальцы.
– А с этим что? – спросила мороженщица, тупо глядя на лежавшего на асфальте хулигана.
– Не знаю,– ответила Соня. Вызовите милицию, если хотите. Он свое уже сполна получил.
Таня вышла из ступора и потянула Соню за рукав.
– Соня, давай скорее, побыстрее пойдем отсюда!
– А куда торопиться, Танюш. Эта тварь еще не скоро очухается.
Таня взяла свою порцию мороженого и обняла Соню. Она почувствовала, как девушка сильно дрожит всем телом.
– Вот она ему врезала! – услышали они чей-то восхищенный шепоток за спиной.
Таня и Соня не оборачиваясь пошли по дорожке.
– Как я их всех ненавижу, мерзавцев этих…, меня аж трясет, когда таких тварей вижу! Сколько я, Танечка, от них натерпелась, ужас.
– Все, Сонечка, все! Успокойся! Как ты ему! Я даже не ожидала! Скажи, а где ты так научилась?
– Это Норик Хачатрян меня научил. Он мой первый рыцарь!
– А кто это? Удивилась Таня?
– Этот парень появился у нас в детдоме, когда я училась в десятом классе. С того дня наступила у меня, Танечка, райская жизнь. Он всех моих мучителей утихомирил. Один, представь себе!
Соня подняла голову вверх, подставила лицо мягким солнечным лучам и снова улыбнулась своей необыкновенно приятной улыбкой.
– Короче, появился у нас в классе новенький, армянский мальчик. Звали его Норик Хачатрян. Высокий, широкоплечий, знаешь, жилистый такой. Как он появился, так все и началось. Мы сидели в классе и делали домашнее задание. Новенький зашел и спросил, что задали. Ну я его позвала, показала, объяснила. Он сел рядом и стал задачки решать. Тут сзади подсел один из этих… Был у нас Костик, такой, тварь, каких мало. Он все время меня потихоньку изводил. Так вот, сел он сзади, дернул меня за косичку, жидовка, говорит, дай списать. Я уже учебник схватила и хотела его по голове шваркнуть, но мой сосед опередил. Он молча встал и Костику этому крюк правой, как засадил, тот в проход между партами и упал.
– А что такое крюк правой? – удивилась Таня.
– Это удар такой в боксе, – ответила Соня. И чему тебя в школе учили?
Соня засмеялась и продолжила свой рассказ.
– …И, что называется, понеслось. Была у нас в старших классах натуральная банда блатняков. Учителя от них стонали, не знали, как избавится. Так вот, вижу я на перемене, как одна из их «шестерок» к Норику подкатывается. На разбор вызывает. Было у нас на заднем дворе, за сараем, местечко, где все подобные вопросы решали. Все думаю, хана, будут моего защитника бить. Проследила за ним. Он туда пошел, а я следом потихоньку. Обошла стороной и в кустах запряталась, да недолго сидела. Подходит Норик ним, а там Костик этот был и еще двое. Так вот, он без всяких этих пацанских предвариловок, типа «ну, ты чо!» и так далее, молча, сходу, в три удара, их уложил и ушел. Я от изумления рот открыла. На следующий день к нему опять «шестерка» подкатывает и снова на разбор зовет. Я подумала, что дело совсем плохо. Вытащила я из склада, что во дворе стоял, кусок ржавой водопроводной трубы. Думаю, ежели что, буду своему защитнику помогать. Засела в засаду жду. Приходят четверо бугаев из этой банды и Костик пятый. Появляется Норик. Ужас, думаю, один против пяти-это конец. Убьют его! Вытащилась я со своей трубой из-за кустов и стала с ним рядом. Стою, трясусь. Между прочим, говорил Норик с сильным армянским акцентом. Так вот, глянул он на меня, молча забрал трубу из рук. Ловко так крутанул ее вокруг себя, аж в воздухе засвистело. Посмотрел на бандюков сказал:
– Я вэд в прошлый раз и не бил совсэм, стукнул так, чут-чут! Я вед нэ только бит, я и убивать могу, тем более, что она рядом стоит. Так, что как хотитэ, вам решать!
И снова трубу эту со свистом покрутил. Потоптались они, посмотрели и, представь себе Таня, ушли!
Они, хоть и бандюки, но жить-то всем хочется. Норик посмотрел на меня и спросил:
– Это что, ты мэня спасат собралась?
Я ответила ему, что их пятеро было, а он один.
Норик на меня глянул, улыбнулся.
– Ты храбрая, – сказал.
– Я не храбрая, я битая, – ответила.
– Скажи честно, – спросила, почему ты за меня заступился, ведь я тебе никто?
Он на меня посмотрел, серьезно так, и сказал:
– Во-пэрвых, я этих подонков нэнавижу, во-вторых, ты – дэвочек, в-трэтьих, ты – слабая. Мне атэц сказал: – «Ты, Норик, сильный, поэтому защищай слабых!».
И еще, добавил он, ты – еврейка, а евреи и армяне всегда в дружбе были.
Вот так и стали мы дружить. Спросила я его как-то, где он так драться научился? Норик рассказал, что дядя его во фронтовой разведке всю войну прошел. Он и научил. Тогда я его и попросила, что бы он меня поучил немного. Стали мы за сарай этот ходить и он меня учить начал. Почти год занимались. Как видишь, вот и пригодилось.
Соня замолчала. Некоторое время они тихо шли по дорожке.
– Не знаю, Соня, может все-таки не стоит, так… жестоко?
– Да, Таня, ты права. На педсовете, да на классных собраниях «ну-ну-ну» говорить надо, а в жизни… В жизни «добро должно быть с кулаками», тем более с такой гнусью.
Они снова замолчали.
– Знаешь, как Норик меня учил: – «Никогда не жди, что тебя бить начнут. Атакуй решительно и быстро, тогда победишь!». Вот так-то, Танечка.
– А Норик этот, что с ним стало? – поинтересовалась Таня.
– Давай-ка заберемся куда-нибудь в сторонку, найдем укромное местечко, я тебе все расскажу.
Они свернули в боковую аллею и пошли искать место, где можно посидеть в тишине.
Глава седьмая
– Соня, вон скамейка пустая! Скорее, а то займет кто-нибудь.
– Таня, я не могу. Ноги до колен оттоптала, как на костылях иду.
Таня быстрыми шагами, почти бегом, устремилась к цели и, с разгону, плюхнулась на нее.
–Уф, захватила!
Соня доковыляла до скамьи и повалилась рядом с подругой. С гримасой боли на лице, она стащила туфли и с блаженством пошевелила пальцами.
– Вот уроды! Не туфли, а кандалы! Разнашивай теперь! К сапожнику подойти, что ли? Все, отсюда меня только краном поднимут!
Соня с улыбкой откинулась на спинку скамьи и раскинула руки.
– Соня, я вижу, тебе легче стало, а то тебя всю трясло после того…
– Отвыкла я, Танюша. Знаешь, с тех пор, как я детдом покинула, это первый наезд такой. В основном было все больше по мелочам. Вот там, в детдоме, чуть ли не каждый день драки были. Представляешь, восемь лет почти прошло, а помню, как будто вчера. Со мной ведь как получилось, что я в детдом попала? Пошли мы с мамой в Бутырку, потому что ей не с кем было меня оставить. Мы передачу папе понесли. Отстояли очередь. Мама к окошку подошла, а там дежурный на нее глянул, посмотрел в журнал и сказал.
– Нет его, помер.
И окошко прямо перед носом захлопнул. Мама на меня посмотрела, передачу из рук выронила, к стенке привалилась.
– Сонечка, – прошептала и…все.
Заорала я от ужаса и, в один миг, стала круглой сиротой. Далее, Танюша, я ничего не помню. Все, как в тумане черном. Помню какая-то тетка милицейская меня в детдом этот, проклятый, привезла. Он недалеко от Волоколамска был. Так вот, там, у его ворот, мое детство и закончилось.
– Сколько же тебе было?
– Я же рассказывала, десять всего. Пробыла я там семь лет бесконечных, как будто на зоне. Каждый день за жизнь бороться приходилось.
– Сдохну, – решила я, а выживу и выучусь. В память о маме и папе. Чтобы они там наверху знали, что их Сонечка не пропала. Чуть ли не с первого дня начали меня гнобить.
– За что, Сонечка?
– Как за что? Я же дочь врага народа, да еще еврейка единственная во всем детдоме. Вот меня и травили нещадно.
– Ужас какой! – прошептала Таня.
Она посмотрела на Соню не в силах промолвить ни слова.
– Да, Таня, ты права – ужас. Был у нас один. Тайно, исподтишка гадости делал, изводил как мог, только жидовкой меня и звал. До того он меня довел, что однажды я не выдержала. Было это в библиотеке. Хватанула я энциклопедию, да с размаху, как его по голове хрястнула. Он на пол и упал. Меня тогда наказали, но зато я почувствовала, что меня немного побаиваться начали. Потом мне девочки темную устроили. Одеяло на голову накинули и так излупили, что утром я еле из постели выползла. Поняла, я тогда, что там волчьи законы правят. Мстить надо немедленно и нещадно. Случай не заставил себя ждать. Через неделю в туалете услышала я, как одна девочка сказала другой
– Мы сегодня вечером жидовке этой снова темную устроим.
– Все, поняла я, или отобьюсь или убьют меня. Стащила я швабру из подсобки и за шторой, что в спальне рядом с кроватью была, поставила. Одеял натаскала незаметно и положила их в кровать, словно я лежу с головой укрытая. Сама за портьеру спряталась и стала ждать. Вижу в щелку, четверо девочек к кровати моей подбираются. Только они напали и поняли, что меня там нет, как я выскочила, да как заору во весь голос и начала их шваброй метелить. Со всей силы. По головам, по спинам, куда попало. Вопли, крики. Луплю их и думаю, сейчас они очухаются и меня забьют насмерть. Вдруг училка дежурная к нам ворвалась… Меня снова наказали. В черный чулан на весь день заперли. С тех пор мне кликуху придумали – Сонька-бешенная. Я усвоила, Таня, одно правило. Никому, никогда не уступать ни на миллиметр. Иначе, конец. Как только кто-то на меня наезжал, сразу в драку кидалась не глядя, кто передо мной. Что было под рукой, то в дело шло. Вот так я и жила, пока Норик не появился. Однажды, это уже после той драки было, когда он один против пятерых вышел, сидим мы вечером на бревне в углу двора. Он меня спросил:
– Можно я тебя поцелую?
– Норик, – сказала, я ему, я же не красивая, а ты такой… На тебя все девчонки засматриваются.
– Он посмотрел на меня и сказал:
– Ты, Соня, красивая девочка и улыбка у тебя светлая. Просто ты редко смеёшься. Потом взял меня и поцеловал, а я ему ответила. Это был первый поцелуй в моей жизни. Потом как-то я ему сказала.
– Норик, если ты хочешь, я с тобой туда пойду.
– Куда? – не поняла Таня.
– Был у нас радом со спортзалом сарайчик. Там маты лежали. Дверь во внутрь открывалась. Стоило ее изнутри доской подпереть, как никто войти не мог. Вот туда парочки и бегали. Однажды я даже видела, как наша биологичка с физруком туда пошли.
Норик тогда посмотрел на меня:
– А ты сама хочешь?
– С тобой, хочу! – ответила.
И ни на секунду об этом не пожалела и не жалею! Оказался Норик не только сильным, но и очень нежным. Вот так у меня, Таня, первый раз в жизни было.
– А у меня ничего и ни с кем, – ответила Таня.
– Даже с Димой?
– Нет, ни разу. Как-то так вышло… Завидую тебе.
– Не завидуй, потому что не знаешь, что потом было.
Мне Норик как-то рассказал, что его спрятали в детдоме потому, что у них в Армении большая разборка была между их семьей и греческой.
– Что значит разборка? – не поняла Таня.
– Конфликт криминальный, понятно? Ты, Таня, совсем жизни не знаешь!
– Так вот, как раз через неделю после этого, за Нориком приехали и забрали его. А еще через три дня, эти твари бандитские, меня поймали, в сарай заволокли и там изнасиловали.
Таня в ужасе посмотрела на Соню. Ее лицо было похоже на маску, искаженную гримасой боли и ненависти.
– Трое их было. Я особенно и не сопротивлялась. Понимала, что бесполезно, не вырвусь, только хуже будет. В самые страшные минуты о Норике своем думала. Когда они меня наконец-то бросили и ушли, захотелось мне там же, на месте удавиться. Я веревку какую-то нашла, петлю-удавку сделала, на край стопки матов забралась. Все думаю, сейчас мои муки и закончатся. Тут меня такая ненависть обуяла.
– Что ж? – подумала. Я буду в земле лежать, а эти сволочи водку жрать и вспоминать, как надо мной глумились? Я им отомстила, Таня. Страшно отомстила. Недалеко от нас в войну окопы были. Бандюки эти, там лазили, оружие искали. В развалинах штаб их был. Я тайник, где они оружие прятали, нашла и гранату одну украла. Они там же, в развалинах, костер разводили, картошку пекли, еду ворованную на кухне жрали и вино пили. Когда никого не было, я туда пробралась и гранату эту в кострище, в золу закопала. Стала ждать, но долго не пришлось. День всего прошел, как рвануло. Только они костер развели, так бомба моя сработала. Пятерых наповал. Трех насильников моих и еще двоих из их банды.
Соня замолчала.
– Господи…, – прошептала Таня.
Она с ужасом во взгляде посмотрела на Соню.
– А следствие? – наконец вымолвила Таня.
– Приехала милиция, нашли их склад оружия, в том числе и гранаты, я ведь только одну стащила, и подумали, что эти сволочи по своей дурости сами подорвались. Потом на похоронах говорили, какими они замечательными ребятами были. Я слушала, вспоминала все и мне выть хотелось. Затем мы диктант написали, что нельзя брать в руки опасные предметы и на этом все дело и закончилось.
– Из…извини, меня Соня, я…, у меня, все-таки, в голове не укладывается то, что ты рассказала. Если называть вещи своими именами, то получается, что ты…– убийца! Это ведь закон их наказывать должен.
Соня медленно повернулась и посмотрела на Таню.
– Закон… Я, как только в детдом попала, сразу убедилась, какой у нас закон. Только меня травить начали, как я к учительнице пошла. Думала, защитит. Наивная. Она на меня посмотрела:
– Ты, конечно, права, Соня, – сказала, но у детей естественная реакция на безродных космополитов.
Меня этой же ночью девочки излупили, а ведь никто не знал, что я к учительнице ходила. Получается, что она меня и сдала…
Соня замолчала и продолжила через минуту.
– С тех пор остервенела я, Таня. Нет, я их не убила, я их покарала! Они были законченными подонками, понимаешь? Об одном я жалею. Жалею о том, что их сразу насмерть убило. Лучше бы остались инвалидами, чтобы до конца жизни мучиться…
Соня затихла понурившись глядя в асфальт, потом повернулась и посмотрела на Таню.
– С того дня, я мужиков всех возненавидела. Люто возненавидела! Ни на кого смотреть не могла. Только когда о Норике начинала думать, вспоминать, как мне хорошо с ним было, меня отпускало.
– Прости меня, Сонечка. Не имею я права тебя судить! Я жизни совсем не знаю. Я-домашняя девочка, выросшая в тепле и уюте, окруженная любовью мамы и тети Поли, а ты…
– Что-то у нас с тобой, Танюша, веселенький праздник оказался, а? Ничего, все равно жить надо! Всем этим сволочам назло надо, правда Таня?!
Соня надела туфли и пошевелила ступнями.
– Знаешь, вроде бы полегче. Давай пойдем, развеемся, а потом ко мне. Я тебе кое-что почитать дам.
Подруги встали со скамейки, обнялись и медленно пошли в сторону аттракционов.
Глава восьмая
– Таня, знаешь, мне вообще-то по жизни не везет. Казалось бы, ну закончила я историко-архивный, что еще надо? Живи, радуйся, учи по написанному и не морочь себе голову.
Подруги сидели на скамье в зале ожидания Киевского вокзала. Поезд на Одинцово, на который они рассчитывали попасть, отправился прямо на их глазах. Таня посмотрела в след последнего вагона, взяла Соню под руку.
– Ну и что. И ничего страшного. Просто у нас есть еще часик. Посидим поговорим, торопиться нам некуда, завтра выходной.
Подруги подошли к бабульке, торговавшей пирожками, купили несколько штук и пошли в зал ожидания. Они изрядно устали после дня, проведенного в парке и теперь, расположившись на скамье в стороне от других пассажиров, отдыхали, ожидая поезда.
Соня посмотрела на подругу.
– Знаешь Таня, я решила уйти из школы. Хочу в какой-нибудь музей или архив устроиться.
– Что так? – удивилась Таня. Ты учителем быть не хочешь? Почему? Зарплата в школе, по сравнению с музеем, повыше. Что, у тебя с детьми проблема?
– Врать надоело!
– Соня, я тебя не понимаю! Что значит врать?! Есть же утвержденная программа, учебник, в конце концов. Что тебе еще надо?
– Хорошо тебе с твоими временами и герундиями, а каково мне? Как мне детям в глаза смотреть, если я знаю, что то, что я им рассказываю-ложь. Многие может и не знают правду, а я, на беду свою, знаю!
– Соня, ты о чем? Как это может быть?
– А вот так! Вот тебе пример маленький. Я бы даже сказала малюсенький. Ты фильм «Александр Невский», с Черкасовым в главной роли, смотрела?
– Ну конечно! Замечательный фильм!
– Замечательный, а ты знаешь, что все это сказка, миф, выдумка?! Что все совсем не так было?
– Как так, Соня?! – спросила ошарашенная Таня. Это же и в учебниках написано!
– В том то и дело! В учебниках- сказки. Они через много лет после него придуманы, понятно! Невский – это всего лишь образ, сочиненный миф. В летописях о нем, как говорится две строчки, а остальное домыслы! Вот эти домыслы я преподаю, как факт! На самом деле он был верным слугой монголам и лично давил антиордынские восстания! Вот, к примеру, в 1231 году Невский подавил очередное восстание и сам, можешь себе представить, сжег Новгород! И как ты думаешь, кто спас новгородцев от голода? Немецкие купцы! Бесплатно продукты привезли. Это в летописях написано. Вот только попробуй я это на уроке скажи. В лучшем случае с работы выгонят.
Таня сидела ошарашенная. Она слушала Соню, с трудом принимая услышанное.
– Соня, как же так?
– А вот так, Танюша. Ты думаешь почему вся история по архивам закрытым и спецхранам упрятана?
Соня огляделась по сторонам.
– Власть правды боится, понятно! Я тебе такого потом порасскажу. У нас вся история, как кафтан перелицованный. Все ложь и гнусь! Ее каждый раз в угоду власти переписывают, а на меня дети смотрят и верят! Понимаешь! Не могу я врать, не-мо-гу!
– Сонечка, миленькая, ты только поосторожнее с этим. Сказанешь где-нибудь…
