Читать книгу Этнограф Иосиф - А. Н. Хомченко - Страница 7

Глава 5

Оглавление

Писатель Носов сидит на скамеечке и в бинокль наблюдает за Афродитой, перси свои обнажившую, приспустив беломраморные одеяния.

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич, – приветствует писателя Курицын.

– Здравствуйте, Евгений. Присаживайтесь.

Устроился рядышком Курицын. О погоде бы поговорить: вежливый человек никогда не упустит случая сообщить свои фенологические наблюдения.

– Тепло.

– Да, май замечательный.

Курицын и Носов приятели: один худ, другой с бородой – это не мешает их дружбе.

– Чем занимаетесь, Сергей Анатольевич?

– Да вот, – писатель показывает на богиню биноклем. – Тайную жизнь памятника изучаю.

С изумлением глянул на культуртрегера и эрудита Курицын.

– Вам ли не знать, что в честь персон и событий водружаются памятники? А данное изваяние проходит по части скульптуры, предназначенной, как известно, для украшения города, служащей его аляповатой эстетике.

– В какой-то мере вы правы, мой друг. Действительно, до определённого момента обсуждаемая нами статуя являлась лишь элементом декора, составляя интерьер спальни Фрины, знаменитой афинской гетеры. Но всё изменилось в тот день, когда некий Поллид, будучи подшофе, нанёс визит упомянутой даме, а, впрочем, рассказ проигрывает без подробностей, начну заново.

Меланхолия одолевала Фрину. Взяла она в руки арфу, села на пуфик, музицирует.

Некий Поллид, изрядно набравшись вина, мимо без цели прогуливался. Слышит он эти звуки, – и вмиг фантазия рисует ему заманчивую картинку: томящаяся одиночеством женщина перебирает пальцами струны, губы у неё пунцовы, запястья тонки, плечи округлы…

Горя нетерпением, Поллид врывается в дом и видит: блекнут мечты перед явью.

О, Фрина! она прелестна.

Она само совершенство.

– Несравненная! – вожделели её цари и швыряли к ногам злато.

– Восхитительная! – шалели творцы и, мятясь, осыпали гекзаметрами.

Планида её фурор: там, где она появлялась, тотчас составляется хор, – полководцы, философы, государственные мужи, – и скачут на задних лапках, и поют в упоении дифирамбы.

С неё ваял Афродиту Пракситель.

Не кощунство ли образ гетеры придать богине?

Нет! – присмотревшись к натурщице, постановил ареопаг, – Божественное тело.

Легендарная женщина. Ослепительная её красота стала мифом о Медузе Горгоне, столбенели мужчины при виде данной особы, в мгновение ока превращались в каменные истуканы.

Поллид – не исключение, истинный сын Эллады, глянул он на арфистку и тотчас застыл на пороге.

Намётанным взглядом отметила Фрина: не шибко наделён гость умишком, повадками нагл, статью и жёстким курчавым волосом являет собой эталонный образец мужества. Атлет! Брюнет! Нахал!

– Не тот ли это виртуоз, – думает она, – о ком с придыханием шепчутся между собой афинянки? Говорят, он посол из Спарты и прозвище у него Жеребец.

– Да это я, – подтверждает Поллид. – Знаменитый прытью спартанец. Имя моё у всех на устах, что не случайно: щедро одарён я природой. И многие афинянки, весьма искушённые в интимных вопросах, говорили мне в минуты близости: О! О! О! – а больше и вымолвить ничего не могли до того я хорош в постели.

– Так вы бонвиван и ходок по бабам?

– Отнюдь, я карьерный дипломат, следую с миссией на Сицилию. Здесь я проездом, трачу время с портовыми шлюхами и дрянным вином упиваюсь в ожидании попутного ветра.

– Но небо пылает закатом, к завтрашнему утру переменится ветер.

– Значит, завтра меня здесь не будет: как ни крути, последняя ночь в этом городе.

– Ах, как славно, что впереди у нас целая ночь. Клянусь, эту ночь ты запомнишь…


…это было незабываемо, – признался Поллид, с первым лучом рассветного солнца натягивая сандалии. – В память о вас, Фрина, я хотел бы иметь какой-нибудь милый сувенир: прядь волос или, скажем, пользованную пудреницу. Да хоть бы вот эту безделку, – хвать под мышку изваяние Афродиты и бегом на корабль.

– Эгей-го, – воскликнули греки и разом налегли на вёсла.

– Эгей-го, – ещё раз воскликнули греки, и скрылся полис из виду, истаял за кормой. Лишь воды по окоём, да парус полнится ветром, да чайки орут, да гладь вокруг расстилается, необозримая морская гладь.

Частенько Поллид сиживал на палубе с чашей вина. И с печалью глядел на статую, и шептал:

– Великолепная, очаровательная, неподражаемая.

И нежно улыбалась ему беломраморная богиня: случайный памятник неизгладимой вовек любви.

Носов умолк, и литератор тоже молчал, впечатлённый рассказом. В тишине чирикали воробьи, звенели трамваи, рычали автомобили, скрипел, шелестел, гремел, скрежетал город, и издавал ещё какие-то звуки, по большей части неописуемые, – в тишине сидели приятели. Наконец, Курицын произнёс:

– Прекрасная история, Сергей Анатольевич. В самый раз для авторской моей колонки, мне как раз на днях материал сдавать.

Из-под сердца, из внутреннего кармана, литератор Курицын извлёк записную книжечку:

– Что же дальше?

– Хотите знать, имеет ли история продолжение?

– Не только я, но и все, к кому стечением обстоятельств попадает в руки местная пресса, мы просим вас, умоляем: рассказывайте до конца.

– Что ж, извольте. Прибыл посол в пункт назначения, и навалились на дипломата дела: рауты в термах, в лупанарии дружественные визиты… Вы же, Евгений, знаете, какие на юге водятся горячие штучки?

– Ещё бы мне не знать… чисто бестии.

– Так вот, темпераментные итальянки окружили Поллида самым деятельным вниманием, и выветрилась из его головы Фрина, улетучилась. Какое-то время статуя Афродиты ещё послужила спартанцу неким смутным воспоминанием, впрочем, недолго: вскоре он проиграл её в карты Дионисию Старшему, тирану из Сиракуз.

– Ну, нет, – решительно возразил Курицын. – Читатели муниципальной газеты не согласны с таким экстравагантным финалом. Где торжество добра? Где любовь, преодолевающая все преграды? К тому же, тема нашей заметки: метаморфоза скульптуры в памятник, а вовсе не наоборот.

Хмыкнул Носов:

– Пафос этого спича я связываю с вашей, мой друг, близорукостью. Две с половиной диоптрии не позволили вам увидеть главное. Меж тем при рассмотрении Афродиты в бинокль на пьедестале мной обнаружена надпись «Не забуду Раю и Клавдию», нацарапанную, по-видимому, гвоздём. Это ли не свидетельство: всё пройдёт, всё суета и тлен, лишь любовь будет жить в наших сердцах вечно…

Возликовал Курицын:

– Перекличка эпох и памятник светлому чувству, то, что надо, я спасён, гонорар пополам. Но остались невыясненными некоторые детали. Как Афродита оказалась в Летнем саду? И как Летний сад очутился здесь, если живём мы не в Петербурге?

Писатель Носов, не затруднившись, мгновенно выдвинул версию.

За ним записал всё в блокнотик старательно Курицын.

– Отлично, – думает литератор. – Вот и притча с локацией. Придумаю заголовок, переставлю некоторые слова, и будет у меня рассказ о городе, в котором живёт Иосиф.


Тем временем вечерело.

На востоке лежала варварская мгла, солнце валилось с ног, горели к западу горизонты:

– Пора по домам, – поняли вдруг друзья, сердечно простились Носов и Курицын, и разошлись.

Вскоре к пенатам родным литератор вернулся, отужинал супчиком с фрикадельками, выпил две чашки чаю, немножко переделал текст из записной книжечки, и к вящей славе Успеха Успехова литература преумножилась ещё одним опусом.

Этнограф Иосиф

Подняться наверх