Читать книгу Жена башмачника - Адриана Трижиани - Страница 6

Три тощих жареных цыпленка покоились в центре блюда в окружении картофельной соломки и кубиков моркови. Несколько больших керамических чаш были наполнены пюре из каштанов с добавлением масла, соли и сливок. Сестра Тереза научилась увеличивать порции за счет каштанов – их жарили до хрустящей корочки, чтобы смолоть в муку, протирали, чтобы начинить тортеллини, или варили, толкли и подавали как сытное блюдо. К весне монахини и братья Ладзари видеть их не могли.

Чиро ворвался в кухню:

– Сестра!

Сестра Тереза выглянула из кладовки:

– В чем дело?

– Мы должны пойти к сестре Эрколине, – выпалил он. – Сейчас же.

– Что случилось? – Сестра Тереза вручила Чиро нагретое полотенце.

– Я кое-что видел в церкви. – Чиро промокнул лицо, затем вытер руки. – Дон Грегорио. Он был с Кончеттой Матроччи. – Чиро почувствовал, как щеки вспыхнули от неловкости. – В ризнице. Я только что застиг их.

– Понимаю. – Сестра Тереза взяла у Чиро полотенце и бросила в стоявший на плите котел с кипятком. Затем налила Чиро стакан воды и кивком пригласила его сесть. – Объяснять не нужно.

– Вы знаете?!

– Я не удивлена, – сказала она бесстрастно.

Разочарованный, Чиро повысил голос:

– Вы что, хотите сказать, что обет не имеет значения?

– Некоторые из нас прилагают огромные усилия, чтобы сдержать обет, для других это легче, – осторожно сказала она. – Люди способны творить чудеса. Но иногда они грешат.

– Ему нет оправдания. Сделайте что-нибудь!

– Я не властна над священником.

– Тогда пойдите к сестре Эрколине и сообщите ей, что я видел. Возьмите меня с собой. Я расскажу ей подробности. Она сможет пойти к матери аббатисе. А та сурово накажет его!

– Ах, вот что. Ты хочешь наказать его. – Сестра Тереза села. – Тобой движет любовь к Кончетте Матроччи или неприязнь к дону Грегорио?

– С Кончеттой покончено – после того, что я видел, как можно… – Чиро обхватил голову руками.

Нет ничего хуже, чем навсегда потерять возможность выразить свои нежные чувства. Сегодня он был ближе к своей цели, чем когда-либо! Месяцами он представлял, как Кончетта постепенно узнаёт его, отвечает на его чувства и в конце концов влюбляется в него. Он предвкушал столько поцелуев, во всех возможных уголках Вильминоре и окрестностей! Знать теперь, что она выбрала другого, – для юного сердца это было чересчур. И кого – священника, ни больше ни меньше!

– Бедная девочка! Она верит во все, что он ей говорит.

– Я знал, что он мошенник. В нашем храме не происходит никаких таинств. Это представление. Как карнавальное шествие. Он слишком заботится об облачении, покровах и о том, какие цветы будут расти вдоль дорожки в саду. Следит совсем не за тем, за чем нужно. Для него Сан-Никола – просто витрина. Он похож не на священника, а на тех прохвостов с юга, которые приезжают на северные озера, чтобы продать за лето побольше дешевых побрякушек. Они заговаривают зубы женщинам и получают огромные деньги за стекляшки. Так и девчонки из школы собираются вокруг дона Грегорио, подлизываются к нему, никакой разницы.

– Ты прав, он красив и пользуется этим, – сказала сестра. – Кончетта попалась на его удочку. Но никогда не следует презирать доверившегося не тому человеку. Такое может случиться с любым из нас.

– Я думал, что она умная.

– И с чего ты так решил?

Сестра Тереза обучала Кончетту с тех пор, как той исполнилось шесть. Она совершенно точно знала, как мало внимания Кончетта уделяла занятиям и сколько усилий она тратила на поддержание красоты и элегантности. На погоню за внешним блеском у нее уходило гораздо больше энергии, чем на развитие ума, характера и здравомыслия.

– Я думал, что она… идеальна во всем.

– Прости. Даже те, кого мы любим, могут разочаровать.

– Теперь я это знаю, – сказал Чиро.

– Священники тоже несовершенны… Чиро, дон Грегорио знает свои слабые места, причем гораздо лучше, чем ты.

– Да он считает, что их у него нет! Шествует по церкви, будто король.

Сестра Тереза тяжело вздохнула.

– Дон Рафаэль Грегорио не получал отличий за успехи в науках, не был отмечен за духовные подвиги в семинарии. По слухам, он продвигался по службе за счет хороших манер и приятной внешности. И когда он принес последние обеты, его не назначили в кафедральный собор в Милане. Его не позвали писать в ватиканскую газету. Его не сделали помощником епископа или секретарем кардинала. Его послали в беднейшую деревушку у вершины одной из самых высоких гор на самом севере Итальянских Альп. Он всего-навсего красивый дурачок и сам это знает. Он умен ровно настолько, чтобы понимать, что может быть важной шишкой только там, где у него нет соперника. Он служит мессу так, как я читаю вслух рецепт, когда готовлю.

– Но он облечен саном! Он должен быть лучше других!

– Чиро, костюм – это еще не все.

– Так почему сестра тратит столько сил, утюжа его одеяния? Почему я должен носить на валике алтарные покровы? Мы трудимся, чтобы он хорошо выглядел.

– Одна сутана еще не делает никого священником, как и роскошное платье не делает женщину подлинной красавицей – или доброй, или щедрой, или умной. Не путай то, как человек выглядит, с тем, чем он является. Дар Божий – вещь редкая. Я ношу одеяние монахини не потому, что я благочестива, но потому, что пытаюсь быть таковой. Я оставила отца и мать, когда мне было двенадцать, чтобы стать монахиней. Я страстно желала посмотреть мир и теперь расплачиваюсь за свой эгоизм. Кто же знал, что я увижу мир сквозь трубу старой раковины и поверх разделочной доски? Но теперь я здесь, и я та, кем стала. Устремившись за приключениями, я просто сменила одну кухню на другую.

Сестра Тереза готовила три трапезы в день для монахинь да еще еду для дона Грегорио. В три утра она уже была на ногах, чтобы испечь хлеб, – Чиро знал это, потому что вставал подоить коров. Казалось, что сестра Тереза выполняет все обязанности жены и матери – но без сопутствующих любви и уважения.

– Почему же ты осталась? – спросил Чиро.

Сестра Тереза улыбнулась, накрыла руки Чиро своими:

– Я надеюсь, что Господь найдет меня.

Сестра Тереза поднялась и перекинула через плечо посудное полотенце. Она вручила Чиро блюдо, чтобы тот отнес его в трапезную, и составила чаши с каштановым пюре на большой поднос.

– Все не так плохо. Ну что, ужинаем?

– Да, сестра.

– Цыплят всегда не хватает, но мы постараемся. Нас наполнит любовь Господня, как говорит сестра Эрколина. Ты должен найти то, что наполнит тебя, Чиро. Что тебя наполняет? Ты знаешь?

Чиро Ладзари подумал, что знает, что наполняет его, но с монахиней он стал бы говорить об этом в последнюю очередь. Если Чиро хоть что-то понимал в себе, им двигало желание добиться девушки и завоевать ее сердце.

– Я думал, что это Кончетта, – сказал он.

– Прости. Иногда кто-нибудь разбивает нам сердце – лишь затем, чтобы когда-нибудь нужный человек склеил его.

Чиро не был готов отказаться от Кончетты Матроччи. Он не смог бы объяснить, почему он любит ее, просто знал, что любит – и все. Чиро представлял Кончетту всю как она есть, домысливал ее жизнь, добавляя воображаемые черточки к тому немногому, что он видел своими глазами, когда мимоходом встречал ее на площади, в школе или церкви. Он гадал, как она проводит время вне Сан-Никола. Представлял ее спальню – с круглым окном, белым вращающимся стулом, мягкой пуховой постелью и с обоями в мелких розочках. Он размышлял, чего ей больше хочется, – может, изящную золотую цепочку, тонкое кольцо с изумрудом или меховой палантин, чтобы носить поверх зимнего пальто? Кем она станет? Собирается ли она работать в одной из лавок галереи? Возможно, она хочет дом на Виа Донцетти или ферму на горе над деревней, в Альта-Вильминоре?

Чиро взмолился:

– Давайте избавимся от дона Грегорио. Вместе! Он безбожник. Вы знаете, как все в Церкви устроено. Помогите мне довести дело до конца. Ради вас.

– Дай мне подумать, – сказала сестра Тереза.

Увидев Кончетту в объятиях другого, Чиро ощутил не ревность, а печаль. Он так долго надеялся на поцелуй, а теперь ему уже не придется целоваться с той, о ком мечтал с первой минуты, как ее увидел. Деревенский священник беззастенчиво украл у него шанс на счастье, и Чиро хотел, чтобы дон Грегорио за это заплатил.

Чиро отправился на север, в Скильпарио, пешком. Прогулка в пять миль занимала у него около часа, так что времени было достаточно, чтобы вовремя успеть в церковь, поговорить после отпевания с доном Мартинелли и получить от него указания, где рыть могилу.

Сестра Тереза собрала в дорогу свежие булочки, ломтики салями, приличный кусок пармезана и флягу с водой. Чиро расстроился, что вынужден идти в Скильпарио пешком, но после ссоры с доном Грегорио было ясно, что отныне церковная коляска для него под запретом. Интересно, кто же теперь будет трудиться в конюшне настоятеля. Чиро сочувствовал старому Игги и надеялся, что тяжести будет поднимать его новый помощник. Слух, что Чиро больше не работает в церкви, разнесся быстро – в деревне жадно ловили любую новость.

Пассо Персолана извивалась, как намотанный на гору медный провод, змеилась под каменными мостиками, расширяясь там, где скалы расступались, образуя ущелья. Чиро шел по вгрызавшемуся в гору длинному туннелю. Неровные стены были когда-то вырублены взрывами динамита, но сейчас их покрывал зеленый мох. Чиро не отрывал глаз от видневшегося вдали выхода – темную трубу запечатывал овал яркого света.

Внезапно до него донесся стук копыт. У входа в туннель возник силуэт – лошадиная упряжка, тащившая крытую повозку. Лошади шли галопом. Чиро замер посреди дороги, но тут же услышал, как кучер крикнул ему: «Sbrigati!»[30] Метнувшись к влажной стене, Чиро распластался по ней, раскинув руки. Лошади промчались мимо, колеса повозки, в последний момент круто вильнувшей в сторону, оказались всего в паре дюймов от его ног.

Грохот копыт стих. Чиро стоял, упершись руками в колени, и пытался отдышаться. Сердце его колотилось. Он дрожал, понимая, что мимо только что пронеслась верная смерть.

Немного успокоившись, Чиро выбрался из туннеля и начал карабкаться в гору. Альпы были в весеннем цвету. С одной стороны пестрели белыми маргаритками утесы, с другой скалистые стены грозного ущелья ковром устилала виноградная лоза. Чиро жалел, что отверг предложение Эдуардо пойти с ним, потому что путешествие оказалось длиннее и опаснее, чем он представлял, – но ведь брат был занят подготовкой к литургии Пасхальной недели.

Посвистывая, Чиро преодолевал крутой изгиб дороги. Минуя глубокую промоину, где дорога осыпалась, он услышал, как внизу, в кустах, что-то шуршит. Он заглянул в яму – расселина была заполнена толстым слоем листвы – и отступил назад. В горах водились волки, и Чиро подумал, что если они хоть вполовину так голодны, как местные бедняки, то он рискует не добраться до Скильпарио. Припустив в гору, чуть погодя он опять услышал шорох, на этот раз ближе – как будто его преследовали. Он сорвался на бег и вскоре понял, что за ним с лаем гонится собачонка, поджарая черно-белая дворняга с длинной мордой и умными карими глазами.

Чиро остановился, перевел дух и спросил:

– Кто ты?

Собачонка гавкнула.

– Иди домой, малыш.

Чиро оглядел дорогу. До окрестностей Вильминоре слишком далеко, чтобы предположить, что собака из тех краев, и, кроме того, она была очень тощей, так что вряд ли в последнее время о ней кто-то заботился.

Чиро опустился на колени:

– Песик, я должен вырыть могилу.

Псина смотрела на него снизу вверх.

– Где ты живешь?

Собака только тяжело дышала, вывалив розовый язык.

– А, я понял. Ты сирота вроде меня.

Чиро почесал пса за ушами. Шерсть была чистой, но свалявшейся. Чиро открыл фляжку, вылил немного воды в ладонь, предложил псу. Тот почти все вылакал, а потом помотал головой, забрызгав Чиро.

– Эй! – Чиро встал, утер лицо рукавом. – Non spruzzo![31]

Он повернулся и пошел вверх по дороге. Пес потрусил следом.

– Иди домой, малыш.

Но пес не отставал.

Остаток подъема прошел незаметно: Чиро нашел толстую палку и бросал, а пес с готовностью приносил ее обратно. Туда-сюда, туда-сюда – пес превратил дорогу в игру. Чиро, все выше и выше забиравшийся в Альпы, оценил нового товарища как раз к тому времени, когда путь подошел к концу. Впереди виднелся въезд в Скильпарио.

Церковь Святого Антония Падуанского, куда Чиро направлялся, была возведена из больших блоков местного песчаника и стояла на въезде в деревню. С церковного двора Чиро увидел гигантскую водяную мельницу, ее колесо бешено крутилось под напором бегущего с гор потока, переливавшегося через лопасти и наполнявшего прозрачный пруд. Привольно раскинувшийся за мельницей луг добавлял простора деревушке, примостившейся у самого подножия Пиццо Камино.

Чиро вглядывался сверху в пустые улицы. Деревня была пугающе тихой. Он посмотрел на окна и не увидел в них ни одного лица. Двери лавок были закрыты, ставни заперты. Казалось, поселок заброшен. Чиро начал сомневаться, правильно ли он понял Игги.

Бездомный пес дошел с Чиро до входа в церковь. Чиро посмотрел на него:

– Слушай, у меня здесь работа. Иди найди какую-нибудь семью, которая тебя приютит.

Пес взглянул на Чиро, будто спрашивая: «Какую еще семью?»

Чиро открыл дверь в церковь. Оглянулся на пса, который уселся ждать. Покачал головой и улыбнулся. А затем вошел в церковь, сняв шапку. Церковь была полна людей. Чиро начал пробираться сквозь толпу. Все скамьи были забиты. Скорбящие стояли в проходах, в приделах тоже толпились люди. Была заполнена даже лестница, ведущая на хоры. Чиро понял, что здесь собралась вся деревня. Видимо, его наняли, чтобы похоронить кого-то очень важного, землевладельца, sindaco[32], а может, епископа.

Рост позволял Чиро заглянуть поверх голов собравшихся. Он приподнялся на цыпочки и посмотрел вдоль главного прохода, на ступени алтаря. Там стоял маленький открытый гроб. С ужасом Чиро понял, что придется хоронить не старика, а ребенка. У гроба преклонила колени семья – отец, мать и дети. Одеты они были опрятно, но скромно, и эта скромность никак не вязалась с пышностью похорон и переполненной церковью. Чиро подивился такому уважению к обычным бедняками – явно его ровне.

Джакомина стояла на коленях, положив на гроб руки, будто успокаивая спящего в колыбели. У нее никогда уже не будет обещанного мужу седьмого ребенка. Как странно, что она думает о нерожденном младенце, когда рожденное ею дитя лежит в гробу. Младенец, его запах, звуки, которые он издает, – все это словно заново открывает мир. У старших детей свое очарование, с ними всегда приятно, но младенец заново связывает семью воедино.

Прежде Джакомина верила, что, воздерживаясь от седьмого ребенка, она оберегает остальных детей. Она словно заключила сделку с Господом. Ей не дана будет седьмая радость, о которой она столько молилась, но зато остальные шестеро будут в безопасности. Но Бог нарушил обещание. Глядя на лица детей, Джакомина знала, что не сможет их утешить. Их утрата была столь же непоправимой, как и ее.

Энца крепко сжимала руку матери, стоя на коленях у гроба, в последний раз глядя на нежное лицо Стеллы и ее непокорные кудри. Сколько раз она стояла так у колыбели, когда Стелла была совсем малышкой, любуясь ею спящей! Такой сестра для нее и останется навеки.

Энца навсегда сохранит в сердце образ своей малышки, подобно локону Стеллы, который она отрезала и поместила в медальон, прежде чем священник пустил в церковь всех остальных. Энца начала перечислять про себя все, чего достигла ее маленькая сестра за свою короткую жизнь. Стелла училась читать. Она знала алфавит. Она могла прочитать вслух молитвы – «Ave Maria», «Pater noster» и «Gloria». Она знала песню «Нинна-Нанна» и умела танцевать бергамаску[33]. Она живо интересовалась природой, могла отличить ядовитую красную крушину от съедобных диких слив, росших на кручах. По картинкам в папиной книге она понимала разницу между альпийским оленем и лосем.

Стелла знала о загробном мире, но представляла небеса воображаемой страной, замком в облаках, в котором живут ангелы. Энца могла только гадать, понимала ли Стелла, что происходит, когда умирала. Было слишком мучительно представлять последние мысли сестренки.

Жизнь, решила Энца, не сколько то, что тебе дано, сколько то, что у тебя забрали. Только теряя, мы осознаем, чем больше всего дорожили. Энца больше всего на свете хотела бы спасти Стеллу, чтобы не ждали впереди долгие годы без младшей сестры. Она поклялась себе никогда, ни на единый день не забывать Стеллу.

Священник запалил длинную спичку, поднес к золотому кадилу с ладаном. Через некоторое время из квадратного отверстия потянулись струйки серого дыма. Он мягко опустил медную крышку, приподнял кадило на длинной цепи и, равномерно покачивая им, пошел вокруг гроба, чтобы освятить его. Вскоре клубы дыма почти скрыли крошечный гроб, и теперь он напоминал золотой кораблик, плывущий по облакам.

Священник оглядел церковь, не понимая, как устроить, чтобы каждый из этой огромной толпы прошел мимо гроба, отдавая покойной последние почести. Чиро быстро уловил суть затруднения. Он слегка подтолкнул локтями двух парней, жестом позвав их за собой. Они вместе проскользнули за алтарем в дальнюю часть церкви. Там Чиро показал, что делать дальше. Отодвинув щеколды сверху и снизу, они открыли боковые двери, впустили свежий горный воздух и солнечный свет, мгновенно развеяв мрак. Скорбящие выстроились в очередь и двинулись мимо гроба, а затем к дальнему выходу. Священник одобрительно кивнул Чиро.

Чиро заметил, что старшая девочка поднялась с коленей, встала рядом с матерью и, утешая, положила руки ей на плечи. Он отвел глаза. От столь очевидной близости матери и дочери у него защемило сердце. Чиро протиснулся между людьми и выскользнул в боковую дверь. На улице он глубоко вдохнул прохладный горный воздух. По прикидкам Чиро, прощание с покойной потребует нескольких часов, так что он вряд ли сумеет засветло вернуться в Вильминоре.

Где-то заскулил пес. Чиро огляделся и увидел, что найденыш несется к нему из-за угла церкви. Он нагнулся, и пес лизнул его руку.

– Эй, Спруццо[34], – прошептал он, обрадовавшись компании.

Сняв заплечный мешок, Чиро достал салями и поделился с собакой, пока процессия волнами черного и серого выплескивалась из церкви на улицы Скильпарио, подобно низким грозовым тучам, ползущим с гор. На церковные ступени вышла группка детей. Чиро признал в них сирот. Детей вела монахиня, ступавшая со склоненной головой, ее сложенные на животе руки были спрятаны в развевающихся черных рукавах. От поспешности, с какой дети стремились уйти, будто не желая привлекать к себе внимание, у него снова кольнуло в груди. Чиро давно уже понял, что боль сиротства может лишь затихнуть, но никогда не исчезнет полностью. Порой, глядя на ребенка, которому было столько же, сколько было ему самому, когда мать оставила их с братом в монастыре, он чувствовал, как рана внутри вновь начинает ныть, словно и не затягивалась никогда.

Чиро представил мать в золоченой карете, влекомой упряжкой вороных коней. Одним прекрасным зимним утром карета остановится у монастыря. На Катерине будет ее лучшее пальто – из темно-синего бархата. Раскрыв руки, она кинется к ним. В этой фантазии Чиро и Эдуардо снова были маленькими. И на этот раз она их не бросит. Она поможет им залезть в карету. Возница обернется – это их отец Карло, улыбающийся, счастливый, человек, у которого есть все, что ему надо: любимая женщина и дети.