Читать книгу Тень акулы - Александр Аннин - Страница 4

На каждое 7 ноября его забирала из детдома тетка погибшей матери – он называл ее бабушкой. Мальчик покорно ехал с ней в Егорьевск, где у сухонькой, чуть сгорбленной старушки был бревенчатый дом, по дороге односложно отвечал на бабушкины расспросы…

Алексей вовсе даже не стремился вырваться на каникулы из интерната, поскольку он отнюдь не казался ему постылым. Как и большинству других обитателей, между прочим. Секрет столь необычной любви детишек к детдомовской неволе был прост: интернат сей предназначался не для простых отроков и отроковиц, а для особых, из семей советских разведчиков, полярников, физиков-ядерщиков, высокопоставленных военных, милицейских чинов или просто богатых людей, которые по тем или иным обстоятельствам (чаще всего – по причине внезапной смерти) оказались не в состоянии заботиться о ребенке. Родители Матушкина, погибшие при пожаре на теплоходе, были довольно известными художниками-графиками, и этот краеугольный факт биографии открыл ему двери в престижный, элитный, показательный детский дом.

Здесь были столы для пинг-понга, балетный класс, школа бокса, всевозможные кружки. Детей часто возили на экскурсии по стране: в Брестскую крепость, в Ульяновск, Киев… А главное – очень хорошо кормили и не били. Живи – радуйся!

Но Малышу было очень жалко одинокую бабушку, которая все не могла дождаться каникул, когда можно будет забрать к себе Лешеньку – ну хоть на несколько дней. С тяжкими треволнениями старушка приезжала в интернат из своего подмосковного городка, смешно бодрилась перед персоналом – как бы демонстрируя, что ей вполне можно доверить мальчика…

Седьмое ноября начиналось приятно: Алексей нежился на перине, слушая революционные песни, доносившиеся из радиоточки; потрескивали дрова в печи. Покряхтывала бабушка, замешивая оладьи…

И вдруг – бешеный, как набат, стук в окно:

– Оля! Оля! – кричала соседка. – Кости выбросили! Ты слышишь? Кости выбросили, беги скорей!

– Бегу, бегу! – бабушка уже куталась в пуховую косынку, наскоро натягивая резиновые ботики. – Лешенька, вставай, за печкой последи, я скоро вернусь…

Бабушка всякий раз так торопилась, что однажды рассекла себе бровь о косяк, и вот так, окровавленная, прижимая ко лбу тряпочку, посеменила в магазин за костями… Это были страшные, желтые мослы с кое-где видневшимися алыми прожилками не до конца выскобленного мяса. Кости «выбрасывали» только по праздникам…

А к магазину, называемому в народе «железкой», уже стекались озверелые гражданки. Почти все они, как одна, страдали водянкой и ожирением из-за патологических нарушений обмена веществ, а также поражением щитовидки – неизменный спутник постоянного озлобления.

Бойня за кости продолжалась часа два, за это время маленький Алеша протапливал печь, выносил во двор дымящуюся головешку и золу, закрывал печные заслонки. Возвращалась бабушка – как правило, с костями, и, встав посреди комнаты, заводила один и тот же «доверительный» разговор неизвестно с кем:

– Сходила, трешницу отдала. А что купила? А ничего не купила. Ох, что творилось сегодня за костями… Одну родюху чуть не раздавили, так кричала, бедная…

«Родюхами» бабушка называла беременных.

Праздник продолжался… Потом приходил за пятеркой сосед справа, дядя Сережа: «Ты только, теть Оль, Светке не говори»; потом – другой сосед, уже слева, дядя Витя: «Ты уж Райке-то не говори, теть Оль». Бабушка выручала всех, потому что, во-первых, мужики всегда отдавали, а, во-вторых, за такой постоянный кредит могли бесплатно помочь старухе поправить забор, починить старенький ламповый телевизор, принести ворованную раму со стройки – на парник пойдет, все давай сюда…

Бабушка считала такую жизнь нормальной, вполне человеческой и была искренне уверена, что внучок Лешенька рад-радешенек, когда ему удается вырваться на волю из детдома, погостить у нее в Егорьевске среди «своих». Вот там, в приюте, считала бабушка, действительно не жизнь – все чужое, казенное. Она и подумать не могла, что юному Матушкину куда веселее было бы играть сейчас в пинг-понг, поедать конфеты от многочисленных «шефов», смотреть новый фильм в маленьком детдомовском кинозале… Но ему до слез было жаль бабушку, и он говорил, что в детдоме скучно, а у нее хорошо.

Окна ее почерневшей избы выходили прямо на колонку, и однажды, в такой вот праздник, оприходовав по пятерочке, возле колонки встретились с ведрами бугай дядя Сережа и тщедушный, но жилистый дядя Витя. Они были старыми приятелями-собутыльниками, но тут чего-то не поделили – может, заспорили, кому первому наливать воду. Дядя Сережа крутнул рукой и гулко огрел соседа ведром по голове. Дядя Витя покачнулся, глядя осоловело, широкая полоса крови залила его щеку. Он шагнул назад, оступился, казалось, вот-вот упадет, но, собравшись с силами, нанес ответный удар ведром. Попал ребром донышка в висок дяде Сереже.

Дядю Сережу хоронили десятого ноября, в День советской милиции. Пришел и участковый, все соседи собрались. Бабушка заставила пойти с ней на поминки и Алексея, своими глазами видевшего побоище у колонки и еще не пришедшего в себя от потрясения. Был на поминках и дядя Витя, лил пьяные слезы: «Мы с Серегой, бывало, бутылку возьмем…»

С дядей Витей выпивали сыновья покойного – Ленька и Сенька, а тетя Света, вдова дяди Сережи, сердито приговаривала: «Виктор, ты бы хоть закусывал, не ровен час, под стол свалишься, а тебе еще гроб нести». Поминать в Егорьевске частенько начинали задолго до выноса тела из дому – такой был обычай: вроде как покойник тоже принимает участие в совместной выпивке. Бывало, дня по три-четыре так и пили, и спали вокруг гроба…