Читать книгу Будущее человека из прошлого - Александр Эпиницкий - Страница 1

Недавно мне довелось побывать на одном мероприятии. Прощались с известным человеком. Провожали его с такой безутешной вселенской скорбью, что не сразу поймёшь, на вокзале были проводы или на кладбище.

После прощания небольшая группа близких ему друзей, включая автора этих строк, уединилась в уютном кафе на набережной. Других посетителей, кроме нас, в этом заведении не оказалось и, сдвинув вместе несколько столиков, мы разместились и притихли в раздумьях.

Над нашей компанией продолжал летать ангел молчания. Наудачу, по нашим потерянным лицам опытный персонал уловил, что нам требуется накрыть очень скромный стол. И вот, без всяких указаний, на нём, словно на скатерти-самобранке, незаметно появились традиционные напитки в сопровождении миниатюрных домашних пирожков «a la babushka».

Тихо, без тостов, каждый из нас выпил свои первые пятьдесят граммов. Официанты обновили опустевшие рюмки. В молчании прошло ещё некоторое время. Первые слезы грусти утихли. Мы обменялись короткими фразами, и постепенно предались воспоминаниям.

– Вы заметили, как сильно он изменился? И всё это за последние несколько лет, – откашливаясь, в половину голоса сказал учитель истории. – А каким он был когда-то! Сейчас мало кто об этом вспоминает. Кроме вас, конечно, друзья мои. Был он забитым и ничтожным, униженным и оскорбленным, одиноким и потерянным, отчаявшимся сумасшедшим и блаженно просветленным. Пусть новая дорога его будет легка! Он этого достоин!

– Да… это верно, учитель! Пусть будет так! – отозвались все.

– Помните, – продолжал историк, – как первое время он всё ходил на службу в одной тоненькой поистёртой шинельке, и мерз в ней нещадно. Но не жаловался. Нет, не жаловался. Промозглыми зимними вечерами он возвращался домой в свою тесную, слабо отапливаемую комнатушку, вешал на спинку стула шинель и заботливо стряхивал с неё нерастаявшие снежинки. Приведя шинель в порядок, он садился за полукруглый стол перед тусклым огарочком свечи и, поглядывая на колыхание пламени, прихлюпывал чай, время от времени обмакивая в него закостеневшую черняшку хлеба. Как он был жалок тогда, как для многих ничтожен! Был он совсем маленьким и даже тщедушным. Он ощущал себя совсем незначительным существом, сидящим у самого краешка Земли, чтобы, не приведи господь, ненароком кого-нибудь не потревожить, не потеснить, не обидеть. Да… не обидеть… Вот ведь какой был человек! Он же, сидя в одиночестве перед свечкой, ни о чем и не думал, а заглядывал внутрь себя, как в темный колодец, в поисках утешения, но не находил его, а лишь еще глубже осознавал свое ничтожество, до последнего ноготка понимая, насколько он недостоин находиться среди нас. Всегда-то он перед всеми извинялся, даже не зная, в чем вина его состоит. Ведь не убил же он тогда ещё никого, не обокрал, не оскорбил ни словом, ни делом, и вообще не насолил никому, но как-то посчитал себя в чём-то там виноватым, и так и жил с этой мыслью. Жалок он был; просто не человек, а дрожащая инфузория. Но мы-то, друзья, понимаем, что жил он верой и надеждой на то, что не совсем он ещё потерян, что остался в нём ещё крохотный огонёк человеческий, что не его вина в том, что он виноват перед всеми. Всякую-то гордость он в себе убил тогда, унизил себя, но человека в себе, хоть и маленького, не утратил. «Простите, мол, меня, – робко говорил он. – Куда хотите готов потесниться, но последний мой краешек человеческий не отнимайте у меня». Другой бы на его месте при этом бы ещё и заплакал, а он – нет: не было у него больше слез, иссох колодец его.

После этих слов вновь наступило молчание. Думаю, каждый из нас представлял себе картину, нарисованную учителем.

В установившейся тишине до меня долетел еле заметный шипящий звук, похожий на шепот. Я невольно бросил взгляд в том направлении, откуда он пришел, и увидел, как сидевшая у края стола, совсем юная и незнакомая мне барышня всхлипнула носом и, достав платочек, обмакнула им краешек носа и заодно утерла уголки глаз, из которых медленно выкатывались мелкие блестящие капельки. Было видно, что ей неловко перед всеми выказывать свою сентиментальность. Пытаясь хоть как-то отвлечься, она крепко сжала платочек в кулаке и, взяв со стола пирожок, начала откусывать от него маленькие кусочки, долго-долго их затем пережевывая. Но как бы она не старалась спрятать свои переживания, слезы все равно пробивались из её глаз, стекали по румяным щекам и капали на пирожок.