Читать книгу Историческая традиция Франции - Александр Гордон - Страница 8

Кроме Запада в узком смысле, отождествляемого с Бретанью, современная научная и политическая традиция выделяет «великий» или «большой Запад (Grand Ouest)». К этому последнему, помимо Бретани, обычно относят соседние с ней края Нормандии – полуостров Котантен и Нормандский бокаж – а также частично провинции Мен и Анжу и ту область Пуату, что получила название Вандеи.

Здесь на пространстве 600 тыс. кв. км. (больше 10 % территории Франции), образующем двойное каменистое плато (одно от Пуату до мыса Раз и другое простирающееся от Нормандского бокажа, Котантена и Мен на запад), отмечаются, писал Видаль де Лаблаш, относительно единообразные условия существования. Их геологические предпосылки созданы такими мощными породами, как гнейс, гранит, cланцы, к которым в центре добавляются более благоприятные для земледелия известняки. Несмотря на обширное морское побережье и тесную связь с морем, запечатленную в географическом названии Армориканский полуостров (armor — букв. приморье в кельтском), это, скорее, «внутренняя и сельская» область[68].

Как «великая сельская страна»[69] Запад имеет свои особенности, обусловленные, прежде всего, бедностью почв на большей части территории. Это побуждало к длительному оставлению земли под пар, а поскольку неплодородие полей компенсируется изобилием угодий, то здесь получило преобладание пастбищное скотоводство. Обычная картина – небольшие участки для выпаса, огороженные живой изгородью из кустарника (или невысоких деревьев). Удобрений хватает лишь для примыкающих к жилищу огородов, которые тщательно обихаживаются.

Такой тип хозяйствования порождал хуторную систему расселения. В отличие от северной и восточной Франции, где сельские жители сосредоточивались в деревнях и поселках-бургах, сельское население Запада при всей своей многочисленности было предельно рассредоточено. Если на северо-востоке более 90 % сельского населения «группируется непосредственно вокруг колокольни», то на Западе – 56–73 %. Это дает географу основание для вывода: в Лотарингии, Бургундии, Пикардии, Шампани селянин – «житель деревни», на Западе – «крестьянин», иными словами, человек, который ведет исключительно изолированный образ жизни[70]. Здесь край мелкой собственности и семейного хозяйства, в котором женщина играет самую заметную роль[71]. На Западе часы истории, писал Видаль де Лаблаш, как бы остановились: изменения происходят там «иначе, чем в других краях, и иным темпом»[72].

Бретань. Мнение основателя «географии человека» об отсталости и изолированности Запада опирается на устойчивую научную и культурную традицию, одним из ярких выразителей которой явился Мишле. Его романтическая увлеченность Западом и особенно Бретанью всецело обращена в прошлое, что делает воссозданный им исторический образ провинции исключительно колоритным[73]. Бретань – это край, в котором сохраняются патриархальные порядки, уже изжитые в других частях Франции. Этим историк и объяснял отчуждение жителей Бретани от современной ему Франции середины ХIХ в.

«И тем не менее, – отмечал он, – эта бедная старая провинция не раз спасала нас». Сопротивление норманнам начал Номеноэ (IХ в.); в ХIV в., период Столетней войны, «англичане были отражены Дю Гекленом; в ХV в. – Ришмоном; в ХVII в. их на всех морях преследовал Дюге-Труэн». У войн за религиозную и политическую свободу были свои герои среди бретонцев. И на Ватерлоо последним прозвучал возглас уроженца Нанта: «Гвардия погибает, но не сдается!» «Дух Бретани, – заключал свой краткий экскурс Мишле, – это дух неукротимого сопротивления и непреклонной оппозиции», приводя в качестве примеров типичного для Бретани свободомыслия уроженцев края Пелагия[74], Абеляра, Декарта, Ламетри, Шатобриана, Ламенне.

Представляющая ныне отдельный регион с центром в Ренне, историческая Бретань до ХVI в. сохраняла государственную самостоятельность, будучи герцогством (936—1547), а затем, став провинцией с центром в Ренне, обладала самой значительной в королевстве автономией. И в географическом отношении – это самая замечательная часть Запада (достаточно указать на протяженность береговой линии – 2,5 тыс. км.). И, наконец, область характеризует этнокультурное своеобразие – кельтские корни, бретонский язык.

Свое название Бретань получила в связи с тем, что население края составили переселенцы с Британских островов. Теснимые скоттами, они в V–VI вв. заселили малолюдную до того северо-западную оконечность Галлии. Историческая область имеет внутри «настоящую Бретань», зону бретонского языка, на котором еще говорит около миллиона людей[75]. Ее географическое название – Нижняя Бретань, в отличие от Верхней Бретани, где был распространен галло, один из языков группы ойль, затем эта восточная часть Бретани стала очагом распространения французского языка.

Границы области обозначены двумя лесными массивами – Нормандским и Вандейским бокажами и двумя городами – Сен-Мало на севере и Нантом на юге. Нант был столицей герцогства Бретань, но ныне является центром региона Земли Луары, что вызывает возмущение в Бретани, общественное мнение которой требует его возвращения.

Сен-Мало – «город корсаров», небольшой (сейчас это территория intro muros – маленькая часть современного города), но богатый с обширной бухтой, окруженной многочисленным островами и рифами, бывшими обиталищем грифов и орланов. При приливах он становился островом. К юго-западу от Сен-Мало находится созданный «по замыслу Ришелье волей Людовика ХIV» военный порт Брест, представляющий «мощь Франции на краю Франции», «вызов Англии и природе». Море между тем нередко одерживало победу над людьми, следами его торжества было кладбище кораблей в окрестностях Бреста: каждую зиму, по свидетельству Мишле, гибло 60 судов.

Жизнь человека на побережье поразила историка своим крайним неблагополучием: «Природа безжалостна к нему. Щадит ли его волна, когда страшными зимними ночами он выходит собирать на рифах плавучие водоросли для того, чтобы удобрить свое жалкое поле? Щадит ли она его, когда, дрожа, он проходит под красными скалами мыса Раз, у входа в ад Плогофа рядом с бухтой Трепассе, где течение столько веков выносит трупы?»

Жизнь на грани смертельного риска ожесточала местных жителей. При этом природа и человек порой выступали будто в сговоре: «Когда море выбрасывает на берег несчастный корабль, мужчины, женщины, дети сбегаются и набрасываются на эту добычу». Сами жандармы признавали за жителями средневековую привилегию пользоваться имуществом, ставшим бесхозным в результате кораблекрушений (droit d’alluvion).

Местный пейзаж погружает в мистику архаических верований. Прежде всего сам мыс Раз, скала в 300 футов, откуда видно побережье на 7 лье, – это «в некотором роде святилище кельтского мира». За бухтой Трепассе виден остров Сен, а это «обиталище священных дев, которые предвещали кельтам хорошую погоду или кораблекрушение. Там происходят их печальные и смертоносные оргии». Скалы – это «ушедший под воду… Ис, бретонский Содом; и эти два ворона, постоянно летающие вместе над побережьем, ни что иное, как души короля Граллона (Гладрона) и его дочери». А эти «хриплые крики… издают crierien, души потерпевших кораблекрушение, требующие захоронения».

За этим миром легенд многочисленные артефакты первобытной цивилизации. Все южное побережье Бретани от Ланво до Лорьяна и от Лорьяна до Киберона и Карнака усеяно монументами друидов. Впечатление сильное, но, по Мишле, тягостное: в этом «первом опыте искусства» чувствуется рука «разумная, но столь же грубая… как скала, которую она обрабатывала». Местные люди называют монументы «жилищем кориганов и курил», маленьких человечков, которые вечерами выходят на дорогу и заставляют путников танцевать с ними, пока те не падают замертво. В Анжу говорили, что эти камни приносят в своих передниках спускающиеся с гор феи. .

Крупнейшие монументы расположены возле Оре. С берега видны острова, их «больше, чем дней в году». Поднимается туман, который по полгода накрывает побережье. Хлипкие мостки над болотами ведут к низкому и сумрачному замку с длинной аллеей дубов, свято оберегаемых в Бретани. Однако деревья не вырастают высокими. Повсюду обширные ланды, «печально подкрашенные розовым вереском и разнообразными желтыми растениями; рядом белые поля гречихи».

От мрачного вида местности Мишле влечет к тягостным воспоминаниям недавнего прошлого, к которым он будет возвращаться вновь и вновь, умозрительно путешествуя по Западу и увлекая за собой читателя. Революция. Население Бретани и соседних краев не принимало в своей массе революционные преобразования, начиная с гражданского устройства Церкви, превратившего священников в государственных служащих. Опубликование декрета Конвента о военном наборе 24 февраля 1793 г. явилось сигналом к восстанию, вылившемуся в Вандее в широкомасштабные военные действия.

В Бретани антиреволюционное восстание приняло форму партизанской войны – «шуанерии», которую вели с республиканскими частями небольшие отряды местных крестьян. Они получили от республиканцев прозвище «шуаны», по одной из этимологических версий от крика совы, служившего повстанцам опознавательным знаком. Вот почему у местного крестьянина Мишле, спусти полвека после событий, отмечает «проницательный взгляд совы», а центр восстания – департамент Морбиан, по его словам, «край застарелой ненависти, богомолья и гражданской войны», и даже Оре с его артефактами культуры друидов предстает, в первую очередь, «священным городом шуанов».

В распространенную характеристику «шуанерии» и Вандейских войн как религиозно-монархического движения Мишле внес серьезные коррективы. Отметив влияние священников, историк уточнял: «Большая ошибка считать население Запада, бретонцев и вандейцев, глубоко религиозными… В Бретани, подобно Ирландии, католицизм дорог людям как символ национальной принадлежности. Главным является политическое влияние религии… Ни одна Церковь в Средние века не оставалась дольше независимой от Рима, чем Церкви Ирландии и Бретани. Последняя пыталась отделаться от приматства Тура, противопоставив ему приматство Доля» (старинного, основанного в середине IХ в. епископства на северном побережье Бретани, ныне Доль-де-Бретань).

Равным образом не следовало, по Мишле, преувеличивать влияние дворян. «Многочисленное и бедное дворянство Бретани было ближе к пахарям (laboureur)[76]». Сохранялись и реликты клановых обычаев. «Масса крестьянских семей считали себя благородными; некоторые – потомками короля Артура или феи Морганы… Они позволяли себе в знак независимости сидеть, не снимая головных уборов перед своим сеньором. В некоторых частях провинции не знали серважа: доманье и кевезье, сколь ни тяжелым было их положение, оставались лично свободными, хотя их земля и находилась в зависимости. Они не сгибались перед самым высокомерным из герцогов Роганов, приговаривая выразительным тоном: “Я тоже бретонец”».

Так под пером Мишле очерчивался культурно-исторический парадокс: участники монархического движения вовсе не были закоренелыми роялистами. Напротив, и в Вандее, и в Бретани «эти люди по своей психологической природе являются республиканцами»; «республиканство социальное, не политическое», – уточнял историк. Определенно и то, что демократизм населения Бретани имел этнокультурный аспект.

И в Новое время Бретань продолжала «отстаивать свою национальную идентичность, так же как делала это в Средние века». За нее боролись английская и французская «партии», пока вследствие брака Анны Бретонской с Карлом VIII герцогство не присоединилось к Франции. «Тогда началась правовая борьба», «война провинциальных привилегий против монархической централизации», парламент Ренна (столицы провинции) защищал кутюмы против римского права. Жестоко подавленное Людовиком ХIV сопротивление центральной власти возобновилось при Людовике ХV.

«Ныне сопротивление выдохлось, – считал Мишле, – и Бретань постепенно становится единой со всей Францией. Старое наречие, подрываемое продолжительной инфильтрацией французского языка, мало-помалу отступает. Гений поэтической импровизации, столь долго существовавший у кельтов Ирландии и Шотландии и который у наших бретонцев не совсем угас, становится тем не менее большой редкостью. Когда-то при сватовстве сват (bazvalan) пел куплет собственного сочинения; девушка отвечала несколькими стихами. Теперь они декламируют заученные формулы». Рассказав о судьбе местного патриота, отдавшего жизнь изучению истории и культуре Бретани, Мишле констатировал: «Попытки бретонцев, скорее упорные, чем успешные, оживить при посредстве науки идентичность края встретили лишь насмешки»[77].

Однако уже в конце ХIХ и особенно в ХХ в. бретонский регионализм получил заметное развитие, одновременно развернулось экономическое возрождение Бретани[78]. Неслучайно картина, нарисованная Видаль де Лаблашем на рубеже ХIХ – ХХ вв., более оптимистична (в том числе и в ретроспективном плане, по отношению к прошлому Бретани). Сославшись на пример Нормандского бокажа, географ отметил хозяйственную активность местного населения, Это, писал он, один из тех случаев, когда бедность делает людей изобретательными. «Приученные накапливать минимальную прибыль», те «добиваются достатка разнообразием продуктов, соединяют ресурсы мелкого сельского хозяйства с ресурсами мелких промыслов и доходами, полученными на стороне»[79].

Географ указывал на предприимчивость жителей побережья, на искусность бретонских моряков. Уже со второй половины ХIV в., после перемещения международной торговли на морские пути, Бретань испытала подъем, став «краем транзитной торговли и рыболовства». Бретонцы приняли участие в освоении Америки, и в ХVI в. их слава искусных мореходов была оценена: испанские короли рекомендовали комплектовать экипажи бретонцами. Экспансию бретонцев на море тормозила, однако, бедность внутренних районов[80].

Но и в ХVII в. бретонские мореплаватели активно участвовали в качестве посредников в межконтинентальной и очень прибыльной торговле между испанскими владениями в Америке и Китаем. В Сен-Мало в 1698 г. была учреждена Китайская, а в 1715 г. местная Ост-Индская компании. На рубеже ХVII – ХVIII вв. две трети отправлявшихся в Америку французских торговых судов были снаряжены негоциантами Сен-Мало. Однако в ХVIII в. характер мировой экономики изменился, торговля серебром перестала приносить прежний доход, и жители Сен-Мало вновь занялись дальним рыболовством, преимущественно у берегов Америки. В целом, активность жителей Бретани на море далеко выходила за рамки «корсарской войны», в которой они тоже себя проявили[81]