Читать книгу Пятое октября. Сборник рассказов - Александр Кириллов - Страница 3

Не отдам!
Рассказ

Оглавление

Улицы города, казалось, вымерли. Стояло душное лето – пора отпусков. Кто-то из горожан, взяв путевки, уехал на юга, кто-то отправился ближе к природе, в деревню, кто-то целыми днями валялся на песчаном городском пляже, подставляя раскаленному солнцу свои загорелые бока. Казалось, само время остановилось и улеглось где-то в тени какого-нибудь деревца в одном из городских дворов. Телефон в Дежурной Части нашего отдела милиции покрывался пылью и скоро, похоже, мог зарасти паутиной. Дежурный наряд подзабыл, как звенит его трель. Заступавшие на смену в опергруппу сотрудники первым делом расстегивали верхние пуговицы на своих форменных рубашках, затем усаживались в уютные кресла возле распахнутых настежь окон и погружались в поглощавшую их дремоту.

Поскольку в течение вот уже нескольких дней новых сообщений не было, каждый опер продолжал заниматься последним совершенным у него на участке преступлением. Если кому-то удавалось раскрыть свое преступление, Комар направлял его на помощь к другому товарищу. Последним совершенным преступлением у меня на участке была кража двух мешков сахара из подсобного помещения детского сада. Ночью злоумышленники подломили хлипкий замочек деревянной двери и, пока пожилая женщина-сторож видела свой десятый сон, пробрались на кухню, поели там (да!) и прихватили с собой два тяжеленных мешка с сыпучим белым кристаллическим песком. По мнению Комара, я должен был раскрыть это преступление еще позавчера, с закрытыми глазами и стоя на одной ноге. На каждой планерке он отчитывал меня за эту нераскрытую кражонку (так он ее называл).

Мною начинал и заканчивал каждое совещание:

– Кражонку сахара раскрыл?

– Нет еще.

– Ну что здесь вообще можно раскрывать?! – вскидывал он над столом руки. – Если мы такое не будем раскрывать! Для чего тогда мы вообще здесь нужны?!

– Кража как кража, – пытался парировать я, – не все же они раскрываются.

– Так то – КРАЖИ! А у тебя кражонка. Экспертам звонил? Что с отпечатками?

– Звонил. Все отпечатки их поварихам и кухаркам принадлежат.

– А самих поварих и кухарок этих проверял? Знакомых их, родственников?

– Проверял. Я уже у каждой из них дома побывал, и дома у тех, кто бывал у кухарок дома, и дома у тех, кто бывал у тех, кто бывал дома у поварих. Мне неудобно уже их подозревать, они и так уже на меня косо смотрят.

– А судимые?

– Уже нет ни одного судимого, живущего в соседних домах, которого бы я не проверил.

– Все равно это не то преступление, которое должно ставить опера в тупик. Сегодня же чтобы разобрался с ним!

Но я не разобрался с этой кражей ни сегодня же, ни завтра же.

– Что с сахаром? – начинал очередную планерку Комар.

– Пока так же.

– Ответь мне на один вопрос, только честно, – обратился ко мне, прикуривая сигарету «Честерфилд», Комар.

Я был готов ответить на сто вопросов Комара. И сколько судимых я опросил, у скольких из них проверил алиби. Сколько торговых точек, где реализуют сахар, расположено в нашем районе и в скольких из них я побывал, ища в их подсобках мешки с ярлыками «ДОУ №___». И многое-многое другое. Но вопрос, который задал мне Комар, поставил меня в тупик.

– Ну вот скажи, у тебя вообще… совесть есть?

От неожиданности я даже откинулся на спинку стула и просидел так, в оцепенении, несколько секунд.

– Причем здесь моя совесть и украденный сахар?

– Детям! Детям! – поднял вверх руку с зажатой между пальцами горящей сигаретой Комар и замахал ею. – Детям сахарину неделю уже в чай не кладут. Чай дети без сахара в детском саду пьют!

– Зато у них зубы здоровые будут, – пытался обороняться я.

– Их молочные зубы бабки все равно выпердят! А вот то, что дети сахарину не видят у нас в районе, пока наш опер ходит девок щиплет и пиво холодное попивает, – это факт!

Было бы не так обидно слышать эти слова, если бы я всю последнюю неделю занимался чем-нибудь, кроме розыска украденного сахара, не говоря уже о щипании девок и потягивании пивка.

Есть выражение, что от опера должно пахнуть водкой и по́том. Не скажу ничего про водку, но вот то, что от меня всю последнюю неделю не просто пахло, а уже, наверное, воняло по́том, – это точно. Потому что я, как челнок, мотался по раскаленному асфальту района в поисках похищенного сахара. Я уже, грешным делом, начал думать: хоть бы на моем участке побыстрее какое-нибудь другое преступление совершилось, чтобы Комар отстал от меня наконец с этим проклятым сахаром. Но как назло, в криминогенной обстановке района стоял полный штиль.

– А сколько сейчас сахар стоит? – присоединились к нашему диалогу находившиеся в кабинете Комара остальные опера. Все они были старше меня по возрасту и званию.

– Не знаю, – ответил Комар. – Вон у нас специалист по сахару сидит. – Он кивнул в мою сторону. – У него надо спросить. А зачем это?

– Да нет, просто на следующей неделе зарплата. Может, Кириллов купит пару мешков да и отнесет детям. Ха-ха-ха! – залились смехом опера.

Здесь я сделал то, что категорически запрещают делать правила субординации: я встал со своего места и, не дожидаясь окончания совещания, вышел из кабинета начальника уголовного розыска. Быстрыми, резкими шагами покинул здание отдела милиции.


Естественно, рацион дошколят нисколько не пострадал от пропажи двух мешков сахара. В тот же день их списали и заказали новую партию, но все эти подколки Комара, да к тому же присоединившиеся к нему остальные опера, словно взорвали меня изнутри. Я шел, буквально закипая от злости. Вот-вот – и она, казалось, закапает у меня из ушей. Да, я мог бы сейчас включить режим саботажа и каждый вечер с непроницаемым лицом класть на стол Комара формальную справку о проделанной работе, по факту же вообще не продвигаясь на пути к раскрытию преступления. Характер у меня, если перейти со мной грань, тоже не сах… – тьфу ты, прицепилось слово. Но Комар, человек в два раза старше меня, умудренный жизненным опытом, эту грань внутри меня почувствовал и, дойдя до нее, все же ее не перешел. Своими подколками он словно нажал во мне до отказа педаль газа, и, гонимый злобой, я понесся искать эти уже ставшие для меня треклятыми мешки. Общественным транспортом я решил не пользоваться, а немного сбить с себя спесь, пройдя быстрым шагом половину района.

Немного успокоившись, я решил, что надо перво-наперво расширить границы поиска. Не ограничиваться примыкающими к детскому садику домами, а начать отрабатывать подучетный элемент, проживающий в соседних домах. С этой мыслью я как раз таки и подошел к одному из этих домов. На лавочке, стоящей возле одного из подъездов, я заметил одиноко сидящую в пустующем дворе Мальвину – пьющую женщину средних лет со вставными металлическими зубами. Хоть двор и был пуст, но все же посреди улицы я не стал разговаривать с Мальвиной.

– Пойдем-ка зайдем в подъезд, пошептаться надо, – сказал я, поравнявшись с лавочкой.

Мальвина зашла в ближайший подъезд. Я, выждав паузу, оглядевшись и убедившись, что за мной никто не наблюдает, проследовал за ней.

– Слушай, Мальвин, ты в последнее время про сахар ничего не слышала? Тут, понимаешь, сахар из детского садика украли.

– У бедных деток? Как же они теперь чай будут пить без сахара? – словно сговорившись с Комаром, иронично посокрушалась обладательница металлической улыбки.

– Не до шуток, Мальвин, – сказал я, переходя на шепот в панельном колодце подъезда.

– Дай припомню, – сказала Мальвина и закусила губу. – Ты знаешь, я про сахар ничего не слышала, но вот попробуй в соседний подъезд зайти в квартиру на девятом этаже. Ну, ты должен ее знать.

– А что, там сладкоежки завелись?

– При чем здесь сладкоежки?

– Ну я же сахар ищу?

– А при чем здесь сладкоежки? – повторила Мальвина. И посмотрела на меня взглядом, каким можно было бы посмотреть на профессора математики, уличив его в незнании таблицы умножения. – Самогонку там хлещут уже неделю. Сама у них пила.

Ах ты, черт! Почему же мне, интеллигентному молодому человеку, никто из старших товарищей, включая Комара, за целую неделю не объяснил прописную истину?! А может, Комар хотел, чтобы я сам до нее дошел?

Я привык видеть сахар у себя на кухне в фарфоровой сахарнице. Еще видел, как в моем детстве бабушка килограммами высыпала его в стоящий на плите таз с ягодами, когда варила варенье. А сейчас, придя на службу в УГРО, окунувшись в мир асоциального элемента, мне следовало бы знать, что в этом мире дармовой сахар – это прежде всего… САМОГОНКА! А не приятная вкусовая добавка в чай.

– Спасибо за совет, Мальвин.

– Должен будешь.

– Сочтемся! – крикнул я Мальвине, выбегая из подъезда.

– Ищи самогонщицу! – крикнула она мне вслед. – Найдешь самогонщицу – найдешь и свой сахар!

                                     * * *


У квартиры, расположенной на последнем, девятом этаже панельного дома, не было двери. Точнее сказать, дверь была, но давно снесенная с петель. Она висела не на своем родном месте в дверном проеме, а стояла прислоненной к подъездной стене. И не убирали ее далеко от квартиры, наверное, только потому, чтобы не отвечать каждый раз на вопрос: «Где у вас дверь?»

Квартира встретила меня резким смрадом, ударившим в нос с порога. Окна в квартире были закрыты. На кухне горел небольшой факел газа на кухонной плите. В таких квартирах газ никогда не выключают – здесь знают цену спичек.

В квартире воняло дешевым, кустарного производства, спиртным, перегаром и запахом немытых человеческих тел. Я прошел в комнату. В ней на полу лежали несколько храпящих, находящихся в стадии скотского опьянения мужских, но больше казавшихся свинячьими тел. Одно такое тело лежало в коридоре. На единственной находившейся в квартире кровати лежало полностью обнаженное женское тело. Вокруг таза этой женщины разводами высохло желтое пятно – она, похоже, обмочилась во сне, а затем эта влага испарилась в душной квартире парами, что только добавляло и без того нестерпимой вони. Мой съеденный утром завтрак начал подниматься по пищеводу обратно и был готов уже вырваться наружу. Я подбежал к окну, распахнул его до конца и сделал несколько жадных глотков горячего, но все же свежего воздуха. Отдышавшись и дождавшись того момента, когда уличный воздух хоть немного разбавил царящую в этой квартире вонь, я перевел свой взгляд на лежащее на кровати женское тело. Глядя на него, я почувствовал отвращение и мерзость от своего восприятия этого. Не потому, что тело было болезненно высохшим. Не потому, что оно было не по возрасту дряблым. Не потому, что в подмышках и в том месте, которое у женщин, ведущих порядочный образ жизни, видят только их мужья или постоянные половые партнеры, была густая неухоженная растительность. А потому, что обладательницу этого тела, хозяйку квартиры, я… знал.

Кого из тех, с кем мы вместе учились в одной школе, кроме своих одноклассников, мы помним спустя несколько лет после выпускного? Шантрапу, державшую в страхе всю школу, если таковая в этой школе была. Активистов, выступавших на всевозможных представлениях и школьных вечерах, если таковые активисты в школе были. Хороших спортсменов, бравших для школы медали на городских и республиканских соревнованиях, если таковые спортсмены в школе были. Но есть категория учеников, которая присутствует в каждой школе. Это отличники.

Она была старше меня. На школьных линейках ее часто вызывал к себе улыбающийся директор и вручал ей очередную грамоту за завоеванное первое место на городской или республиканской олимпиаде.

Громким и бодрым голосом директор в очередной раз объявлял ее гордостью нашей школы. Говорил, что она вообще молодец и что всем надо брать с нее пример. Она краснела, стыдливо улыбалась и, робко поблагодарив его, немножко приседала, делая этим как бы небольшой аристократический реверанс.

Так продолжалось до того момента, пока она не закончила школу. А потом что-то случилось с ее матерью и отчимом. А потом что-то начало случаться с ней самой. Она покатилась, а потом и вовсе полетела в какую-то пропасть. Летела до того момента, пока не оказалась лежащей пьяной и голой в луже собственной мочи, где пребывала и сейчас.

Так довольно часто бывает, что тот, от кого мы ждем как минимум Нобелевской премии, оказывается стоящим в домашних тапочках, с трясущейся рукой, возле ближайшей к его дому пивной. С надеждой, что в эту трясущуюся руку накидают несколько монет. И если эти монетки там оказываются, этой же трясущейся рукой вливает в себя бутылку самого дешевого пива. А другой, на кого бы никто не поставил в начале пути, – в шикарном костюме, с элегантно завязанным галстуком смотрит на нас из салона дорогого авто или с высокой трибуны. Если сказать про жизнь, что она просто сложная штука, это значит обидеть ее и вообще ничего про нее не сказать.

Под гремящий храп свинячьих тел я приступил к визуальному осмотру квартиры. На одной из стен было большое прямоугольное пятно, тон обоев на котором отличался от остальных. Было понятно, что здесь когда-то висел ковер. Пустые полки серванта – здесь когда-то стояла хрустальная посуда. Пустые гардины – на них когда-то висели занавески. Нет, эта квартира не подверглась налету бандитов, вынесших из нее все имущество. Из таких квартир вещи выносят сами хозяева с целью обменять их на бутылку дешевой суррогатной жидкости.

Я прошел на кухню. Там на полу стояла целая батарея пустых грязных и липких бутылок. Их количество для одновременного нахождения в одном месте было велико. Сколько бутылок зараз берет компания? Пять-шесть. А такое количество бутылок самогонки можно было получить за что-то большое. «Может, за два мешка сахара?» – подумал я.

Вообще, когда пьянка в одном месте продолжается длительное время, довольно часто она заканчивается каким-нибудь ЧП. Доведя себя до животного состояния неумеренным употреблением алкоголя, некоторые люди перестают отдавать себе отчет в своих действиях. Сейчас эти храпящие люди были именно в таком состоянии. Будить их и доставлять в отдел просто не было смысла. «Да никуда не денутся, – подумал я. – Я все равно их всех знаю. Продолжим осмотр».

Одна бутылка самогонки была не начата. Наверное, на нее у компании просто не хватило силенок. Вместо пробки в бутылке была бумажная затычка салатового цвета. Я достал ее и развернул. Это была по диагонали разорванная обложка школьной тетради. По надписям, которые она сохранила на себе, можно было сделать вывод, что тетрадь принадлежит, а точнее, принадлежала ученику одной из школ в нашем районе, класс был «Б». Отрывок на самой нижней строчке титульного листа включал в себя буквы «…ения». «„Ксения“, – составил я у себя в голове. – Или „Евгения“».

Если тетрадка принадлежит дочке или внучке самогонщицы, значит, я сейчас пойду в эту школу, выпишу всех Ксюш и Жень из классов «Б». А уж из этого-то списка я наверняка быстро найду адрес торгашки кустарным алкоголем.

Находившихся в квартире пьяных спящих мужчин я решил не будить. «Никуда не денутся. Все равно я всех их знаю», – снова подумал я и направился в школу.

Несмотря на лето, там было оживленно и, самое главное, на месте оказалась директриса. Она-то и привела меня в учительскую, где разложила передо мной все классные журналы за последний год. Я объяснил ей, что мне нужны все девочки по имени Ксюша и Женя, учащиеся в данной школе в классах «Б». Начал листать журналы и составлять список.

– Чем девочки-то наши провинились? – спросила меня директриса.

– Ничем, – ответил я. Положил перед ней обрывок обложки школьной тетради и пояснил, кого я ищу.

Изучив обрывок, директриса очень удивилась:

– А зачем вам девочки?

– Ну вот же, смотрите: «…ения».

– Молодой человек, вы сами-то школу давно закончили?

– Ну-у-у-у, не так давно, – смущенно ответил я.

– Кто ж тетрадки в именительном падеже подписывает? Вам не девочек надо искать, а мальчика. Мальчика Женю. Евгения. Знаете, давайте сделаем так. У нас с прошлого года в школе ввели новую должность – социальный педагог. Она сейчас как раз на месте. Молодая инициативная девушка. Я направлю ее к вам на помощь. С ней, я думаю, Женю этого вы быстро найдете.

– Это Румянцев Женя! – недолго разглядывала обрывок тетрадной обложки социальный педагог. – Да, это его почерк. Из неблагополучной семьи. Я столько раз пыталась проверить его бытовые условия! Но никогда не могла попасть к ним домой. Меня просто не пускала его мать. Я поговорила с соседями и выяснила, что такое «затворничество» объяснимо тем, что мать его торгуем самогоном. Вот она-то вам, наверное, и нужна.

Я поблагодарил девушку и попросил телефон. Чтобы штурмовать адрес самогонщицы, все-таки нужна была помощь.


Через полчаса я вместе с подошедшим ко мне на помощь опером, татарином Фанилем, стоял возле располагавшейся на первом этаже дома квартиры самогонщицы. Звонить в дверь бесполезно. Иногда проникнуть в квартиру, в которой торгуют самогоном, потруднее, чем ворваться в притон к наркодилеру. Если она поймет, что к ней пришли из милиции, – забаррикадируется в квартире. Будем выкуривать ее оттуда часами. Поэтому мы решили вначале осмотреть окна квартиры и балкон, выходящий на противоположную сторону дома.

Несмотря на жару, в окнах были лишь чуть-чуть приоткрыты форточки, а вот зато с балконом нам повезло. Все из-за той же жары хозяйка квартиры нарушила «меры безопасности»: балкон и дверь на него были открыты.

– Рискнем?

– В прокуратуру затаскают.

– Если сахар там – победителей не судят. Как-нибудь отпишемся.

– Давай, – согласился Фаниль и подставил мне сложенные вместе ладони.

В одно движение я запрыгнул на балкон и сразу же затащил за собой Фаниля. Через мгновение мы уже были в квартире.

– А-а-а! – истошно завизжала самогонщица. – Грабят! Милиция!

Я ткнул ей в лицо бордовую корочку.

– А-а-а-а! – завопила она еще сильней.

Не обращая на нее внимания, мы принялись обыскивать квартиру в поисках сахара. Что было делать, признаться, проблематично. Все три комнаты, за исключением спальных мест, были завалены вещами. Чего тут только не было: бывшие в употреблении старые люстры, чайники, хрустальные вазы, столовые наборы, чайные сервизы, лыжи, детский велосипед, несколько телевизоров, оленьи рога и многое другое.

Не у всех приходящих за самогоном были деньги, многие несли просто вещи из дома. Самогонщица брала всё. Возле входной двери стояло бесчисленное количество бутылок. Как наполненных отравой, так и пустых. Рядом с ними располагались стакан и стеклянная дешевая рюмка – тем, у кого не хватало денег на полноправную бутылку, самогонщица отпускала на розлив.

Я стал рыскать среди вещей.

– Подожди, – сказал Фаниль. Подошел к дивану и поднял его – внутри дивана лежали два мешка с сахарным песком с бирками «ДОУ №__». – Давай понятых.

Оформив изъятие сахара, мы взяли с собой самогонщицу и привезли ее в отдел. Я думал, что под гнетом доказательств она сразу расскажет, кто и когда принес к ней сахар. Но она оказалась еще той прожженной штучкой. Сидела и, вытаращив глаза, буравила ими меня. Иногда от злости начинала жевать свои вульгарно накрашенные ярко-красной помадой губы.

– Откуда сахар?

– Купила в магазине.

– Подойди сюда. Посмотри. – Я показал самогонщице нашитые бирки на мешках. – С такими бирками мешки в магазинах не продаются. Их со склада сразу развозят по школам и садикам.

– Значит, ТЫ.

– Что – Я?

– Подбросил их мне.

Фаниль закатился смехом:

– Ага, сразу два! Прямо в диван!

Но мне было не до смеха.

– Ты не опухла сейчас, так со мной разговаривать? – склонился я к наглой самогонщице.

– Смотри, сам опухнешь, когда я на тебя жалобу в прокуратуру напишу, что ты у меня сахар незаконно изъял.

Злость, отпустившая было, после того как я нашел мешки с сахаром, снова заколотилась во мне. Она стучала в висках, ушах и даже глазах.

Я вышел из кабинета и направился к следователю, у которого в производстве было уголовное дело по факту кражи из детского сада. О том, что похищенное изъято, следователь еще не знал.

– Слушай, я знаю, где сахар, давай постановление на обыск.

– Точно изымешь?

– ЖЕЛЕЗНО! – пообещал я следователю.

Взяв заветную бумагу, я вернулся в кабинет и, обращаясь к Фанилю и продолжавшей жевать свою губы самогонщице, сказал:

– Поехали.

– Куда еще? – недоумевающее спросила вульгарная торгашка.

– Обратно к тебе домой.

Я знал, что с той бумагой, которую мне сейчас выдал следователь, я на законных основаниях смогу вывести половину квартиры из жилища самогонщицы. Захотела поругаться – давай поругаемся.

– Поехали, – повторил я самогонщице. – Ты же, тварь, столько горя людям приносишь. За бесценок к тебе несут вещи из дома. Все, что лежит у тебя дома, – это слезы жен, матерей, дочерей.

– Я ни у кого ничего не краду! И вещи к себе нести не заставляю. Добровольно несут! А жены пусть за своими мужьями следят! – парировала самогонщица.

Мы сделали с Фанилем три или четыре рейса. Перво-наперво я решил выбить у самогонщицы финансовую основу ее существования, и первой вещью, которую я загрузил в «буханку», был ее «кормилец» – самогонный аппарат. Дальше последовали люстры, телевизоры, норковые шапки, свитера, чайные сервизы и многое другое. Я не поленился и загрузил в «буханку» все имеющиеся у нее дома бутылки, фляги и канистры, вписал в протокол обыска даже стакан и рюмку, которые стояли у входа в квартиру.

Изъятые в ходе проведения обысков вещи в отделах милиции должны храниться в специально отведенной комнате, которая так и называется: «Комната хранения вещественных доказательств». На тот момент эта комната в нашем отделе была абсолютно пуста. И в четыре слоя, уложенных друг на друга, мы заполнили ее изъятыми у самогонщицы вещами. От самой от нее добиться больше ничего мы не смогли и отпустили пока восвояси.

Наступил вечер. Я решил, что завтра с утра я доставлю в отдел всех тех, кто в течение недели распивал самогонку в квартире со снятой с петель дверью, где я и нашел обрывок обложки школьной тетради, и начну работать с ними. А сейчас я в последний раз за день взял дежурную машину, загрузил в нее два мешка сахара и отвез в детский садик, где отдал под расписку.

                                     * * *


– Ну, что с сахаром? Раскрыл? – начал утреннюю планерку Комар.

Мне не хотелось отвечать, что пока еще нет. Мне хотелось, чтобы сейчас в моем ответе было какое-то утверждение, и я выдал:

– Докладываю. С сегодняшнего дня дети пьют чай с сахаром!

Комар довольно ухмыльнулся и хотел было что-то сказать мне в ответ, но его прервал звонок внутреннего телефона. Звонил дежурный:

– Труп. Криминал.

Штиль, как это обычно бывает, закончился штормом. Лицо Комара, как, впрочем, и все наши лица, мгновенно стало серьезным.

– Поехали, – скомандовал он.

Менее чем за минуту мы погрузились в дежурный УАЗик и поехали на место происшествия.

Внутри меня что-то переворачивалось и ныло. Бывает, что мы корим себя в том случае, если сами невольно накликали какие-то плохие события. Объективно вины нашей в этом нет. Мы просто случайно предугадали ход событий. Вчера утром я внутри себя просил, чтобы на моем участке побыстрее совершилось следующее преступление. А адрес, куда мы сейчас направлялись и где было совершено убийство, был как раз на моем участке. Хронологически это оказалось следующем за кражей сахара из детского садика преступлением. Конечно, рано или поздно на моем участке должно было что-то такое произойти. «Но не убийство же!» – корил я себя за свою просьбу. Ведь убийство – это не просто тяжкое преступление. Это преступление, которое обрывает чью-то, пусть даже совсем никчемную, но все же жизнь.

Иногда судьба приводит нас в одно и то же место несколько раз, желая повторить либо замкнуть цепь событий. И сейчас мы поднимались в ту же квартиру без двери на девятом этаже, где я был вчера утром. На этот раз квартира не встретила нас смрадом. Может, потому, что там не было сейчас спящих мужских свинячьих тел, а может, потому, что продолжало быть открытым окно, к которому я вчера подбежал в приступе рвотного рефлекса. Да, мужских тел в квартире не было. В квартире было лишь одно женское тело, которое, правда, лежало сейчас не на кровати, а на полу. Лежало, раскинув руки, с вонзенным прямо в сердце (заче-е-е-е-ем!!!) … ножом.

Убийство раскрыли быстро – на рукоятке ножа остались отчетливые отпечатки пальцев. Но до мотива совершения этого ужасного преступления мы так и не докопались. Дрожащими руками тот, к которому сейчас постепенно возвращался человеческий облик (если, конечно, после совершения такого его вообще можно называть человеком), раз за разом хватался за бутылку с набранной из-под крана холодной водой и жадно пил из нее. Что толкнуло его на этот поступок: приступ тупой ревности, бессилие мужской не-возможности или просто свое, доведенное литрами выпитой самогонки до скотского облика состояние? На этот вопрос он ответить не мог. Зато хорошо помнил, с чего начался их загул. Начался он с того, что ночью, около недели назад, он с одним из своих приятелей подломил хлипкий замок деревянной двери детского садика. Оттуда они вынесли два мешка сахара, а наутро обменяли его на тридцать бутылок самогонки. Но его «чистосердечный» рассказ уже меня не радовал. Сейчас я мыслями был на школьной линейке. Там, где я украдкой любовался поправляющей свои волосы, делающий стеснительный реверанс отличницей-старшеклассницей.

                                     * * *


Через две недели меня вызвали в прокуратуру – самогонщица сдержала свое слово и написала на меня кляузу. Сделав копии документов об изъятии сахара и проведении обыска, я поплелся в надзорное ведомство. Прокуратура провела проверку и вынесла свой вердикт: «Жалоба своего подтверждения не нашла. Изъятие сахара и обыск были проведены на законных основаниях». Но вот изъятые при обыске у самогонщицы вещи необходимо было отдать. Естественно, за ними никто не пришел в отделение милиции. Никто же не придет и не скажет: «Верните мне вещь, которую я обменял на бутылку с мутной спиртосодержащей жидкостью». Обмен все-таки происходил честно. В какие-то моменты приходившие с утра с трясущимися руками к самогонщице люди действительно отдавали свои вещи за бесценок. Но это они делали сами. А в другие моменты, принося какую-нибудь безделицу, уговаривали за нее хоть что-то налить.

Получив в прокуратуре бумагу, согласно которой вещи должны были ей быть возвращены, самогонщица приехала к отделению милиции на нанятом ею стареньком грузовичке, из кузова которого выпрыгнули два местных «синяка». Им она наверняка пообещала несколько бутылок первача за оказанную ей помощь.

Я открыл дверь комнаты для хранения вещественных доказательств, и в четыре руки пара прибывших с самогонщицей мужчин начала таскать к грузовичку и складывать в его кузов возвращаемые вещи. Самогонщица стояла рядом с кузовом, держала в руках сделанную мною две недели назад под копировальную бумагу копию протокола обыска и коротеньким огрызком карандаша отмечала возвращенные ей вещи. Огрызок этот то и дело подносился самогонщицей к своим снова вульгарно накрашенным губам и муслякался. После чего она продолжала ставить им галочки напротив наименования предметов из списка изъятого у нее имущества.

В какой-то момент я услышал, как под ногами одного из мужчин, таскающего вещи, что-то брякнуло. Я наклонился к маленькой, выпавшей из его рук вещице и успел разглядеть сделанную на ней надпись. Быстро поднял эту вещь и положил ее себе в карман. Самогонщица подбежала ко мне и вытаращила на меня глаза. Я спокойно посмотрел на нее. С этой секунды она просто вцепилась в копию протокола обыска, старательно ставя галочки напротив каждого предмета. Таким образом она решила вычислить, что за вещь я так нагло забираю у нее. Ведь вещь была так мала и я так быстро подобрал ее, что самогонщица не успела ее разглядеть. То обстоятельство, что она сейчас не знала, что же лежит в моем кармане, и не могла представить себе всю ценность этого маленького предмета, приводило ее в состояние бешенства. Как много она сейчас бы отдала просто за то, чтобы ей хотя бы намекнули, кто принес эту вещь! Я держал маленький предмет, зажав его в кулаке в своем кармане, и был стопроцентно уверен, что он не вписан в протокол обыска, а попал в комнату хранения вещдоков, что называется, за компанию, случайно оказавшись в складках какого-нибудь свитера или кофточки. Я мог поклясться сейчас чем угодно, что не вписывал эту вещь в протокол. Ее я запомнил бы по-любому. А вернуть самогонщице вещи я должен был согласно заверенному подписями понятых списку. Извините, тетенька, протокол! Я твердо решил для себя, что ни при каких обстоятельствах не отдам эту вещицу самогонщице. Даже если она завалит жалобами на меня все возможные инстанции. Даже если дойдет до Генеральной прокуратуры! Никогда, ни при каких обстоятельствах алчная, жадная женщина не получит обратно эту, может выменянную, стоя на коленях, на глоток пойла, превратившего человеческую жизнь в ад, вещь! Никогда и ни при каких обстоятельствах. Не отдам!

Комната хранения вещдоков опустела. Кузов грузовика был полон. Самогонщица в бешенстве рыскала глазами по копии протокола обыска и сверяла галочки со списком изъятого у нее. Галочки сходились! В конце концов она сдалась и, крикнув напоследок какую-то гадость, запрыгнула в кабину грузовика.

Когда грузовик выехал с территории милицейского двора, я вернул ключи от опустевшей комнаты хранения вещдоков дежурному, зашел в свой кабинет, закрыл дверь, сел за стол, налил себе полстакана водки, достал из кармана и положил перед собой…

школьную золотую медаль.

Пятое октября. Сборник рассказов

Подняться наверх