Читать книгу Женское детективное агентство № 1 - Александр Макколл Смит - Страница 8

Прешас проработала на автобусной станции четыре года. Тетка с мужем привыкли к ней и стали называть ее дочкой. Прешас не возражала: она любила своих родственников. Любила тетку, хотя та по-прежнему обращалась с ней как с маленькой и поучала на людях. Любила ее мужа с его грустным, в шрамах, лицом и большими руками механика. Любила их дом и свою комнату с желтыми занавесками. Она устроила себе хорошую жизнь.

В конце каждой недели она отправлялась в Мочуди на одном из автобусов дяди – навестить отца. Он ждал ее возле дома, сидя на стуле, а она, как в детстве, приседала перед ним и хлопала в ладоши.

Потом они вместе завтракали в тени веранды, которую отец пристроил к дому. Она рассказывала ему, что произошло за эти дни в автобусной конторе, а он внимательно слушал, выспрашивая имена, чтобы соотнести их со сложной генеалогией. Каждый человек приходился кому-то родственником, каждый был каким-то образом включен в обширные семейные связи.

То же происходило и со скотом. У скота тоже были свои семьи, и после того, как Прешас умолкала, отец рассказывал ей свои новости. Он редко бывал на пастбище, но каждую неделю получал оттуда сводки и через пастухов управлял жизнью стада. Он знал толк в животных, умел различить в телятах пока еще незаметные черты, которые проявятся в зрелости. Ему хватало одного взгляда на хилого и потому дешевого теленка, чтобы заметить заложенные в нем достоинства. Держа свое мнение при себе, он покупал таких телят, и со временем они превращались в красивых упитанных животных (если дожди были щедрыми).

Он говорил, что люди похожи на свой скот. У тощих жалких хозяев скот тоже тощий и жалкий. У тех, кому не хватало сосредоточенности, – безучастный, бесцельно бродящий. А у бесчестных людей, утверждал отец, – бесчестный скот, ворующий пищу у своих собратьев или пытающийся затесаться в чужое стадо.

Обэд Рамотсве был строгим судьей людей и скота, и потому Прешас часто думала: что скажет отец, когда узнает о Ноте Мокоти?

Она впервые увидела Ноте Мокоти в автобусе, возвращаясь из Мочуди. Он ехал из Франсистауна и сидел впереди, а рядом с ним лежал футляр для трубы. Прешас сразу заметила его красную рубашку и полосатые брюки, высокие скулы и брови дугой. У незнакомца было гордое лицо человека, привыкшего, что на него смотрят и оценивают по достоинству, и Прешас тотчас опустила глаза. Она не хотела, чтобы он заметил ее интерес, но продолжала тайком поглядывать на него со своего места. Кто он такой? Музыкант, ведь рядом лежит футляр. Может, он даже учится в университете?

Перед тем как повернуть на юг, к Лобаце, автобус остановился в Габороне. Со своего места она увидела, как незнакомец встает. Поправив отутюженную складку брюк, он повернулся и посмотрел в глубь автобуса. Ее сердце подпрыгнуло – он посмотрел на нее… нет, не на нее, в окно.

Внезапно, неожиданно для самой себя, Прешас поднялась и сняла свою сумку с полки. Она решила сойти в Габороне не потому, что там ее ждали дела, а потому, что ей хотелось посмотреть, что будет делать незнакомец. Он уже вышел из автобуса, и Прешас поспешила вслед за ним, пробормотав наспех сочиненные объяснения водителю, работавшему у мужа двоюродной сестры отца. Оказавшись в толпе под ярким солнцем, где пахло пылью и разгоряченными телами, она огляделась и заметила его неподалеку. Он купил у разносчика жареную кукурузу и теперь обгрызал початок. Прешас снова ощутила беспокойство и встала поблизости, озираясь по сторонам, словно не зная, куда идти.

Он поднял на нее глаза, и она, растерявшись, отвернулась. Неужели он заметил, что она наблюдает за ним? Может быть. Подняв глаза, она бросила на него быстрый взгляд. На этот раз он улыбнулся и поднял брови. Потом, отшвырнув початок, поднял с земли трубу в футляре и направился к ней. Прешас застыла на месте, не в силах двинуться, как кролик перед удавом.

– Я видел тебя в автобусе, – сказал он. – Мне показалось, мы где-то встречались. Но я ошибся.

Прешас потупилась.

– Мы никогда не встречались, – ответила она. – Никогда.

Он улыбнулся. Она подумала, что он совсем не страшный, и чувство неловкости исчезло.

– Видишь ли, в этой стране рано или поздно встречаешься почти со всеми. Здесь нет чужих.

Она кивнула:

– Да, правда.

Возникла пауза. Потом он указал на футляр у своих ног:

– Это труба. Я музыкант.

Она посмотрела на футляр. На нем была наклейка: человек, игравший на гитаре.

– Ты любишь музыку? – спросил он. – Любишь джаз? Квеллу?

Подняв глаза, она увидела, что он по-прежнему улыбается.

– Да. Люблю.

– Я играю в оркестре, – сказал он. – В баре отеля «Президент». Можешь прийти и послушать. Я как раз иду туда.

До бара было всего минут десять. Он купил ей коктейль и усадил за столик в глубине зала, на единственный стул, чтобы никто к ней не подсел. Потом он играл, а она слушала, отдавшись во власть текучей манящей музыки, гордясь знакомством с этим человеком, тем, что она его гостья. Напиток оказался горьким, она никогда такого не пила, ей не нравился вкус алкоголя, но в барах положено пить, и ей не хотелось выделяться необычным поведением или молодостью.

Потом, когда оркестр ушел на перерыв, он подсел к ней за столик, и она заметила, что его глаза блестят от приложенных усилий.

– Сегодня я играл неважно, – сказал он. – Бывают дни, когда ты на подъеме, а бывают – совсем наоборот.

– По-моему, ты играл отлично.

– Не думаю. Я могу лучше. Бывают дни, когда труба сама поет. И тогда мне ничего не надо делать.

Люди смотрели на них, а несколько женщин критически ее разглядывали. Они хотят быть на моем месте, догадалась Прешас. Хотят быть рядом с Ноте.

После того как они ушли из бара, он посадил ее в последний автобус и помахал рукой, когда автобус тронулся. Она помахала в ответ и закрыла глаза. У нее теперь есть парень, джазист, он сам предложил ей увидеться в пятницу вечером в клубе Габороне. Оркестранты, сказал он, всегда берут с собой своих девушек, и она может встретить там интересных людей, важных людей, которых просто так на улице не встретишь.

Там, в клубе, Ноте Мокоти сделал ей предложение, и она приняла его, как ни странно, не сказав ни слова.

Оркестранты кончили играть, они с Ноте сидели в темноте, вдали от пьяных криков в баре. Он сказал:

– Я хочу жениться. И хочу жениться на тебе. Ты милая девочка и будешь хорошей женой.

Прешас ничего не сказала, потому что не знала, что ответить, и ее молчание было воспринято как согласие.

– Я поговорю с твоим отцом, – сказал Ноте. – Надеюсь, он не старомодный человек и не потребует за тебя стадо коров.

Старомодный, подумала Прешас, но ничего не сказала. Я еще не дала своего согласия, подумала она, но теперь, похоже, уже слишком поздно.

Потом Ноте сказал:

– Скоро ты станешь моей женой, а теперь я покажу тебе, для чего нужны жены.

Она молчала. Вот как это бывает, подумала она. Он точно такой же, как те мужчины, о которых рассказывали ее подружки в школе – конечно, те, что были посговорчивее.

Он обнял ее и повалил на мягкую траву. Они лежали в темноте совсем одни, только из бара доносились смех и пьяные крики. Ноте взял ее руку, положил к себе на живот и оставил там, не зная, что с ней делать. Потом начал целовать Прешас – в шею, щеки, губы. Она слышала только биение его сердца и свое учащенное дыхание.

– Девушки должны этому научиться. Тебя кто-нибудь учил? – спросил он.

Прешас покачала головой. Она не научилась раньше, а теперь слишком поздно, подумала она. Она не будет знать, что делать.

– Я рад, – сказал он. – Я сразу понял, что ты девственница, а это очень хорошо для мужчины. Но теперь все будет по-другому. Сегодня. Сейчас.

Он причинил ей боль. Она просила его перестать, но он откинул ей голову назад и ударил по щеке. Но тут же поцеловал и извинился. Он все время толкал ее и царапал ногтями. Потом повернул к себе спиной, и снова причинил ей боль, и ударил поперек спины ремнем.

Прешас села и собрала свою измятую одежду. Она не хотела – даже если ему было все равно, – чтобы кто-нибудь их видел.

Она стала одеваться и тихо заплакала, застегивая блузку, потому что вспомнила отца. Она увидит его завтра на веранде, он станет рассказывать ей о своем стаде, и ему даже в голову не придет, что произошло с ней прошлой ночью.

Через три недели Ноте Мокоти сам посетил ее отца и попросил руки Прешас. Обэд ответил, что должен поговорить с дочерью, и, когда она приехала в следующий раз, он сел на стул, посмотрел на нее и сказал, что, если она не хочет, ей не обязательно выходить замуж. Те времена давно прошли. Ей вообще не обязательно выходить замуж, сегодня женщина имеет право жить самостоятельно – таких женщин становится все больше.

После этих слов Прешас могла бы отказаться от замужества, этого и хотел от нее отец. Но она не стала отказываться. Она жила ради встреч с Ноте Мокоти. Хотела выйти за него. Она понимала, что он нехороший человек, но думала, что сможет его изменить. К тому же оставались темные моменты их отношений, удовольствие, которое он получал от нее и к которому она привыкла. Ей это нравилось. Ей было стыдно даже вспоминать об этом, но нравилось то, что он делал: ее унижение, его настойчивость. Она хотела быть с ним, хотела ему принадлежать. Это было как горький напиток, который снова и снова тянет выпить. И разумеется, она почувствовала, что беременна. Этого еще нельзя было сказать наверняка, но она чувствовала ребенка Ноте Мокоти у себя внутри – крошечную трепещущую пташку глубоко внутри.

Они обвенчались в субботу, в три часа пополудни, в церкви Мочуди, возле которой под деревьями пасся скот – был конец октября, самая жара. В тот год земля за городом иссохла, как и прошлой осенью. Деревья и кусты увяли и поникли, травы почти не осталось, а скот совсем исхудал – кожа да кости. То было безрадостное время.

Их венчал священник реформатской церкви, он тяжело дышал в своем черном облачении и отирал лоб большим красным платком.