Читать книгу Непал. Винтажный роман - Александр Чумиков, Михаил Бочаров, А. Н. Чумиков - Страница 3

Можно ли попасть во Францию? Смешной вопрос! А почему же нельзя? Деньжат накопил, шенгенскую визу получил – и езжай. Ну да: отпечатки пальцев попросят сделать, может, даже собеседование во французском посольстве придётся пройти, но всё это мелочи жизни. В принципе без серьёзных сложностей. С маленькой оговоркой: «без особых проблем» – это если речь идёт про сегодня.

А если говорить про тридцать-сорок лет назад? Ну, батенька, тогда получится совсем другой разговор. Как изрекает одна моя подружка: «Париж? Сейчас каждый может в Париж. Но не тогда».

Да-а-а… «Увидеть Париж – и умереть». Мне жаль тех, кто умер до того, как познакомился с Парижем. Но одновременно мне жаль и других, тех, чья юбилейная дата заканчивается в текущие годы на «дцать» или даже «ок», а ещё не на «сят». Почему? Потому, что и десять раз побывав во Франции или приравненной к ней стране, они не смогут испытать тех удивительных, острых, порой непредсказуемых ощущений, через которые в свои «дцать» прошли мы в 70-е. Не только в самой Франции. Но и на пути к ней.

Трудности – это тоже острые ощущения. Легко – значит, обыкновенно, а обыкновенного у каждого и своего полно. Иное дело преодолённые трудности, разрешённые проблемы – вот где эксклюзив, счастье, кайф! Поэтому начнём с трудностей и проблем.

Кто же тебя, советского человека, пустит во Францию? Ну, если, конечно, имеются особые заслуги, то другой разговор. О каких заслугах идёт речь? Ну, скажем, ты участвовал во французском Сопротивлении во время Второй мировой, а теперь тебя приглашают боевые друзья. Что, не был, не состоял, не участвовал? Как жаль! Ах, да, мы послевоенного года рождения… Ладно! Можно заслуженного папу или дедушку сопровождать: помогаем, мол, ветеранам и заодно приобщаемся к международному братству! Но мало пап и дедушек с военной французской дружбой в биографии…

Другой вариант. Ты активный член коммунистической партии или комсомолец и за эту активность съездил уже пару раз организованным туристом в страны социалистического лагеря. Минуточку. А сразу во Францию нельзя? Не-е-ет, сразу в «капитализм» не выпускали. Видимо, чтобы человека не хватил «кондратий» от тамошних «ужасных» впечатлений. Ты сначала во-о-он туда, ну, типа «курица не птица – Болгария не заграница». А если хорошо себя вёл, можно рассмотреть вопрос и про Францию.

Третий вариант, когда ты передовой рабочий или колхозник. Тут вообще без проблем: у нас ведь государство рабочих и крестьян. Это у примкнувшей к ним интеллигенции возникают проблемы при выезде, а тружеников цехов и полей мурыжить не станут, да ещё родной завод-колхоз поездку оплатит.

Не исключаются и другие варианты, однако уж больно они экзотические. Вдруг ты, скажем, космонавт, а?! Неправдоподобно? Погодите иронизировать, к вариантам с космонавтами мы ещё вернёмся.

Я проходил по смешанному варианту – почти как в фильме «Кавказская пленница»: студент, комсомолец, спортсмен. А ещё командир ударного стройотряда. И с выездным «стажем»: в «не птице» Болгарии уже побывал. То есть вопрос «одобрям-с» теоретически должен быть решён. Он решился и практически: после собеседований на работе, затем в райкоме номер два (комсомольском) и, наконец, номер один (партийном) меня «утвердили».

Следующая ступень – инструктаж. В связи с этим событием как не обратиться к Владимиру Семёнычу Высоцкому? Он как раз в те годы чудесно рассекал по Франции и был, что называется, глубоко в курсе дела. Так что если песни про войну, очень талантливые, Высоцкий придумывал по чужим рассказам, то в «Инструкции перед поездкой за рубеж» излагал самую что ни на есть настоящую автобиографию образца 70-х – свою, мою, а также других участников нашей французской группы. Как инструктировали, чтобы не вздумали «жить там сдуру, как у нас»; чтобы сурово отказывались от подарков, чтобы избегали «шпионок с крепким телом» и прочей «буржуазной заразы».

В общем, прямо по названию современной телепередачи: «Точь-в-точь». Но вот – ура, прошёл я инструктаж: ветераны комсомольско-туристического движения подсказали, как на советы-указания правильно реагировать, делая серьёзное лицо и со всем соглашаясь.

А потом… всё накрылось «медным тазом». Не у Высоцкого, а у меня. Наши советские регбисты из спортивного клуба «Фили»… Стоп! Какое отношение я имел к регбистам? Какая связь с моей поездкой? Верно: никакого отношения. Тем не менее связь, как выяснилось, существует. Регбисты где-то у кого-то выиграли судьбоносный – для клуба, города, а может, и страны – матч. И лучшую часть команды в виде поощрения решили послать во Францию. А десяток тех, кто был согласован предварительно, включая меня, вычеркнули. С извинениями, конечно. Временно, разумеется. В следующий раз поедете непременно, вы – в первых номерах. Ну, в целом, думаю, понятно.

В аналогичной ситуации и примерно в то же время оказался молодой, но уже замеченный и обласканный писатель, который фигурирует в своём произведении на заданную тему под псевдонимом Жора Полуяков. И Жору, как и меня сотоварищи, вычеркнули. Но потом… вернули на место! Каким образом? Да совершенно чудесным: заболел входивший в группу молодой герой-космонавт. Вот почему я выше вспомнил про космонавтов.

Догадываетесь, что дальше случилось со мной? Правильно догадываетесь. Заболел! Правда, не я. И не космонавт. Заболел регбист. Чтобы закрыть вакантную клеточку, меня вернули в списки. Потом всё происходило по типовому сценарию, который прекрасно описал впоследствии тот же Жора, так что просто воспроизведу:

…Мы обмывали мою будущую поездку в Париж. Захорошев, друзья начали давать мне советы, суть которых сводилась к тому, что самое главное в групповом туризме – сразу разобраться, кто из органов, а кто собирается «соскочить», – и держаться подальше от обоих.

– А как узнать? – недоумевал я.

– Ничего сложного: увидишь – догадаешься…

Сколько раз я ездил в командировки, но никогда супруга моя не собирала меня в путь-дорогу. В этот раз всё было по-другому. Жена трижды ездила за консультацией к своей двоюродной сестре, вышедшей замуж за сантехника-международника. Я не шучу: в наших посольствах работают только свои, вплоть до дворника и посудомойки. Кроме того, супруга посвятила несколько часов обзваниванию тех наших знакомых, которые так или иначе имели дело с заграницей.

Обобщив все советы и рекомендации, она тщательно укомплектовала мой чемодан с таким расчётом, чтобы любую свою нужду или потребность вдали от родины я мог удовлетворить, не потратив ни сантима из тех трёхсот франков, каковые нам обещали выдать по прилёте в Париж. На случай продовольственных трудностей в чемодан были заложены несколько банок консервов, два батона сухой копчёной колбасы, три пачки галет, упаковка куринобульонных кубиков, растворимый кофе, чай, сахар, кипятильник, две бутылки – водка «Сибирская» и коньяк «Белый аист». Отдельно, в специальном свертке, таилась железная банка чёрной икры – на продажу. Имелся и небольшой тульский расписной электросамовар – для целенаправленного подарка…[5]

Интересно описывал Полуяков и процедуру заполнения на вылете из СССР таможенных деклараций:

– Как вы думаете, – уловив мой взгляд, спросил товарищ по группе, – золотые зубы вписывать?

– Не надо. Вы же не в Бухенвальд едете! У моего друга платиновый клапан в сердце – он и то никогда не вписывает!..[6]

Шутки шутками, а одного регбиста на таможне тормознули: в таинственном мешочке, прикреплённом тесёмкой к шее под рубашкой, он вёз запрещённое – кучку монет разного достоинства, выпущенных к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Дилемма возникла, конечно. Потому что регбист в крик: я советские ценности хотел пропагандировать! А ему: зачем же их прятать, дорогой товарищ? И почему в декларацию не внесли? Неувязочка получилась, одним словом… Впрочем, пожурили, повздыхали, почесали репу и, видя искреннее признание советского комсомольца в совершённой (ну, не страшной, правда же?) ошибке, отпустили к французам.

Как ходил в Нотр Дам, Лувр; как стоял в очереди на Эйфелеву башню, как гулял по Монмартру – это каждый расскажет. Очереди, конечно, не понравились. Вроде бы мы привыкли к ним в родном Советском Союзе, но нам по секрету сообщали, что во Франции очередей нет. Оказалось, очень даже есть. Не понравилась и прогулка на кораблике по Сене. Вообще-то не сама прогулка, а вот что. Усадили всех в кресла плотными рядами: ни тебе по палубе прогуляться, ни в буфет какой сходить и освежиться красненьким для более взвешенного восприятия капиталистической французской действительности.

Врать, однако, не буду и признаюсь: тезис «У самих добра такого завались» не срабатывал. Самые простые вещи вызывали внутренний и внешний вскрик: «Ну, надо же!» Скажем, каждому раздали наушнички, из которых лилась русская речь с рассказом о том, что мы видели на берегу. Мы о таких наушничках слыхом не слыхивали. Да и в целом происходящее казалось сказкой. В наше время сказка стала былью, а во фразе «Какой русский не бывал в Париже» дистанция между шуткой и реальностью существенно сократилась. Поэтому опустим парижские восторги образца 70-х и перейдём к пока неочевидным, но главным для нашего повествования аспектам, для чего переместимся из Парижа во французский городок Шамони.

Не для альпинистов и горнолыжников, а для всех прочих людей скажу, что это чудное местечко расположено в Альпах. Отсюда ходят на высшую точку «их» Европы – гору Монблан высотой в четыре тысячи восемьсот метров. Об этом я к моменту первого посещения Франции слышал, но не более. А тут представилась возможность если не взойти, то хотя бы посмотреть на культовую вершину. Слова «Гималаи», «Непал» я тоже слышал, но куда реже, а побывать даже и не мечтал.

И тут случилось нечто. Гид сказал, что у нас будет встреча с мэром Шамони, которого зовут Морис. Рэгбисты поинтересовались, занимается ли он, как они сами, лучшим в мире видом мужского спорта. Узнав, что Морис изъявлял себя в альпинизме, спортсмены интерес к встрече потеряли. Но, увидев накрытый мэром стол – бутерброды с невиданной нами красивой ветчиной, сказочным ассорти из десятка сыров, румяными круассанами (от одного такого названия в 70-х у советских начиналась не «собственная гордость», а слюновыделение), – отреагировали добрыми улыбками, а после обнаружения батареи бутылок с пивом не удержались от характерных отечественных восклицаний: «Ух ты, мля!»

Да, на столе стояло даже пиво! Никогда мы не пробовали такого пива! Да что говорить: и бутылок таких не видывали, и этикеток. Я сразу посчитал – на нос приходилось бутылки по две. Успех встречи был предрешён.

Мэр Морис говорил о российско-французских связях, об уважении к государству трудового народа – СССР, о взаимодействии наших культур. Тем не менее мы напряглись, вспоминая контпропагандистский инструктаж в Союзе и готовясь, если что, давать отпор искажающим историю инсинуациям и жёстко отстаивать нашу безоговорочную победу над их Наполеоном в 1812-м. И при необходимости смягчая страсти, напомнить о доблестной и дружной советско-французской эскадрилье «Нормандия-Неман», громившей фашистов в следующей Отечественной войне. То есть да, была война французов с русскими, и нечего к нам соваться, поскольку «кто к нам с мечом…» и так далее. Но впоследствии воевали против общего врага вместе, потом (и сейчас!) мир-дружба. Однако Мориса, видно, не сильно занимали войны, он перешёл на совсем другую тему и рассказал сначала про видневшиеся из окон Альпы с Монбланом, а потом про Гималаи. Как штурмовал гималайские вершины в Непале и покорил одну из них, всем известную (кому «всем»? Мы-то не слыхали) и очень значимую. И что книжку об этом написал, и что вот-вот выйдет её русский перевод.

Обаятельный, симпатичный мэр выглядел по-французски молодо, хотя ему стукнуло под шестьдесят. Но… у Мориса почему-то недоставало пальцев на руках: кисти были, а пальцев почти нет – так, одни примыкающие к кистям фаланги. Что это? Может, воевал? Не спрашивать же…

Регбисты, допив пиво, к беседе вновь охладели. А я, напротив, возбудился. И в конце протокольной встречи спросил – куда деть журналистскую жилку:

– А можно с вами побеседовать про Гималаи и Непал?

Морис удивился и, по-моему, обрадовался такому вопросу.

– Да, – доброжелательно сказал он, – я сегодня работаю до девятнадцати часов. Приходите в девятнадцать.

В ходе этого короткого диалога вдруг и очень просто прояснилось, кто в группе чекист. Если руководитель советского выездного коллектива только недовольно, но вполне открыто поморщился на мою просьбу (зачем мне лишняя головная боль и писанина в отчёте), то представитель органов сжал губы, сверкнул взглядом и сразу же принял прежнюю улыбчивую мину.

Запрещать мне встречу чекист, ясное дело, постеснялся, ведь в стране победившего социализма права человека и прочие демократические нормы подняты на необычайную высоту. Так что вечером я спокойно направился в мэрию, что располагалась близко к отелю. Версия о чекисте, который раньше косил под рэгбиста, подтвердилась. Он подошёл ко мне в холле гостиницы, хлопнул по плечу, растянул рот до ушей и сказал: «Слушай, какой ты молодец! Давай пойдём вместе! Я тоже очень интересуюсь Гималаями, Непалом, буддизмом-индуизмом и вообще всем, что с этим (с чем «этим»? – подумал я) связано».

Наблюдать за представителем компетентных органов оказалось интересно. С Морисом мы беседовали на английском – благо я закончил английскую спецшколу. Мэр иногда вставлял и французские фразы. А боец невидимого фронта пояснил, что языков, к сожалению, не знает, поэтому захватил с собой переводчика. В ходе разговора демонстративно поворачивал голову в его сторону и внимательно слушал, Морису же одинаково улыбался на любое высказывание. Параллельно что-то «писал в блокнотик впечатлениям вдогонку». Я скосил глаз на блокнот и увидел, что записи велись на английском. И на французском. Школа!

Морис начал издалека. Оговорюсь, что дальше я его рассказ буду излагать так, как слышал тогда. Зачем нужна подобная оговорка? Затем, что, во-первых, многое изменилось в Непале и рукотворной части Гималайского региона за столько лет. Во-вторых, впечатлениями Морис делился не как учёный, не как исследователь истории, этносов, религий, архитектуры, а как альпинист, главным для которого было восхождение. Остальное – так, человеческие эмоции очевидца.

Я и слушал как начинающий альпинист и абсолютный профан во всех остальных перечисленных направлениях знаний. В дальнейшем, конечно, в моём интеллектуальном багаже, равно как в окружающей действительности, произошли весьма существеннные изменения, но о них я расскажу позже, своим чередом.

В Непал команда Мориса попала через Индию, прилетев туда самолётом из Парижа. Страна Непал оказалась невеличкой даже по французским меркам. Для нас же, которые привыкли измерять величину территории и называть её большой или маленькой в зависимости от определения, сколько Франций на ней уместится, это азиатское государство выглядело и вовсе песчинкой по сравнению с СССР. Ну, чего там: шестьсот километров в длину, двести – в ширину. Впрочем, «песчинка» довольно твёрдая. По ухоженным французским дорогам 600 километров можно проехать на «паркетном» автомобиле часов максимум за пять, по российским – смотря где, конечно, и смотря какие дороги, но в большинстве случае в сутки можно уложиться. В Непале шесть сотен километров подряд проехать в принципе нельзя ни на чём. А сколько времени их нужно преодолевать? Ну, скажем так, долго. Или всегда…

Зачем Морис сотоварищи подались в Непал? Затем, чтобы взойти на гору высотой более восьми тысяч метров. Всего таких гор в мире четырнадцать, причём восемь из них расположены в этом самом Непале. К 1950 году, когда планировалось восхождение Мориса, 22 экспедиции различных стран пытались победить восьмитысячники. И ни разу не победили, а горы людей ой-ой-ой как потрепали, иные в них и остались.

Район, куда вышла группа Мориса, был ими, конечно, спланирован заранее, но вот конкретную восьмитысячную вершину для восхождения прикидывали лишь приблизительно. Может, Дхаулагири, может, Аннапурна. В общем, пятого апреля вошли в Непал.

Как вы думаете, о чём станет больше всего говорить любой альпинист, рассказывая о своём восхождении? О погоде! Обязательно, долго, подробно и со знанием дела. Не стал исключением и Морис. Как погодка? Непальская погодка в апреле тёплая. Внизу. А вверху холодная. Начиная с пяти-шести тысяч метров лежит вечный снег и без солнца почти всегда минусовая температура, а зимой то же самое и на высотах пониже. Поэтому зимой на восхождения из-за холода почти не ходят. Однако и лето считается неблагополучным сезоном: тепло, но идут муссонные дожди. Проблема здесь не в водяных потоках, а в видимости, которая в горах летом становится почти нулевой, в воздухе висит влажное и жаркое марево. Даже для обычных путешественников это не слишком интересно: ты пришёл за впечатлениями, фотографиями, а снимать нечего – пот течёт, насекомые вокруг ползают, а горы вроде бы и нет.

На восьми тысячах метров ночью температура и летом опускается до минус сорока и ниже. Но как и в случае с муссонами, где вода – не основная проблема, на больших высотах таковой является не столько холод, сколько кислородное голодание, гипоксия. То, что начинается около – на – выше восьми тысяч, называется «зоной смерти». С точки зрения медицины средний человек сумеет прожить здесь три дня… Ураганный ветер, снег, мороз могут добить его значительно раньше.

Морис с командой теоретически знали всё это, а на себе пока не испытали. Да, за плечами имелся солидный опыт сложных альпийских восхождений. Но что Альпы? Они до пяти тысяч не дотягивают, отсюда ни о какой высотной акклиматизации и речи нет.

Почему для подхода к горе выбрали апрель? Потому что май считается лучшим месяцем для штурма серьёзных вершин. Например, более 90 процентов восхождений на самую высокую гору мира – Эверест – приходятся на май. Апрель же предназначен для акклиматизации, подноса грузов, обустройства лагерей.

Первым делом они наняли шерпов. В бытовом понимании шерп – носильщик. Это не совсем верно: шерп, а точнее шерпа – национальность, коих в Непале десятки. Но именно эта сосредоточена в высокогорье, именно из неё формируется основная категория высотных (!) носильщиков (портеров), а также проводников (сирдаров), которые во многих случаях становятся и восходителями.

Сколько носильщиков нужно на среднюю группу восходителей – ну, скажем, человек в десять? Это зависит от задач. У Мориса с командой задачи ставились по-наполеоновски грандиозные, а исходная информация приближалась к нулю. И они наняли двести носильщиков. Весь экспедиционный груз разбили на примерно равные доли по одной маунд – около 36 килограммов на каждого портера. То есть в целом получилось более шести тонн. Что было в этих тоннах? А вы представьте себе, что взяли бы с собой в двухмесячное горное путешествие. Представили? Вот всё это в шести тоннах и наличествовало. Нести груз предстояло 250 километров по горным тропам. А потом вверх и вверх без измерений километража в длину – на высотных восхождениях в метрах-километрах считается высота, а не протяжённость маршрута.

36 кг – это много или мало? Если вы попробуете пронести рюкзак такой тяжести – хороший рюкзак, с каркасом, лямками и регулирующими ремешками – скажем, пару километров по ровному месту, то поймёте, что это очень тяжело. Шерп сложит ваши рюкзаки или другой груз в один свой бесформенный мешок или корзину, или свяжет их вместе и – спокойно и долго – понесёт с одним крепежом в виде налобного ремня на то расстояние, которое потребуется.

Вес в 36 кило или чуть меньше предназначен для так называемого экспедиционного, практически элитного носильщика. А есть носильщики «хозяйственные», грузовые, которые тащат до ста килограммов. Брёвна, шкафы, кровати, консервы, живность, фрукты; да хоть кирпичи. Зачастую и они подключаются к экспедициям и таскают любую поклажу по ситуации, хоть самого восходителя, что впоследствии и случилось…

Как экипировалась французская экспедиция? Как положено: тёплая и удобная одежда и обувь, консервированные продукты, снаряжение, медикаменты. Желаете узнать точнее – загляните в любой источник, описывающий специфику альпинистских экспедиций.

Интереснее рассказать об экипировке шерпов. Они снаряжались с точки зрения европейцев… как-нибудь. Пересекая непальские селения, Морис заметил, что люди ходят босиком. Лишь именитые жители носят обувь, что считается признаком состоятельности и даже шиком. Ботинки с не завязанной шнуровкой воспринимались как особый шик. Все шерпы на обычном маршруте также шли босиком. То есть босыми передвигались по обычным камням, обычному снегу и обычному льду. А необычность – это когда начинались высотные прохождения с холодом и техническими сложностями.

Сначала Морис подарил пару башмаков главному сирдару, и это сразу повысило престиж проводника среди портеров. Потом, чтобы ускорить движение, предусмотрительно запасённые ботинки дали и другим носильщикам. Но они берегли их и несли, перекинув через плечо, пока маршрут не усложнился. Некоторые носильщики иногда шагали в носках, шлёпанцах…

Прошу Мориса поделиться впечатлениями о непальцах, которых они встречали, проходя через горные селения. Я тогда мало интересовался техникой восхождений, меня занимал Непал как таковой, люди и традиции страны – на это и сориентировал прежнего восходителя и нынешнего мэра.

– Ладно, – говорит Морис, – расскажу о людях. Они сильно религиозны. Не очень разбираюсь в их многобожии, но знаю, что основные религии в Непале – индуизм и буддизм. Впрочем, в чём разница между ними, тоже не очень понимаю. Однажды мы попали на очень важный для индуистов религиозный праздник Кумбх-Мела – праздник кувшина, который отмечается каждые двенадцать лет. Садху (святой человек), окружённый толпой, читает священные тексты. Подозреваю, что простые крестьяне мало понимают в этих текстах. И более того. Там везде стоят флажки, буквально испещрённые такими текстами – мантрами. Я спросил – не крестьянина, не носильщика, а более грамотного непальца-сирдара, – что означают эти надписи. Тот стеснительно улыбнулся и сказал, что не знает.

Праздник подразумевает обязательное омовение, поэтому, прослушав молитвы, многие верующие направлялись к реке Кали-Гандаки, которую называли священной. Некоторое время спустя, встретив вторую и третью подряд священную реку, я задумался, а есть ли в Непале несвященные реки, и вновь спросил об этом сирдара. Тот помолчал, а потом засмеялся.

Около реки мужчины и женщины раздевались – не догола конечно; затем входили в воду и погружали в неё листья лотоса, которыми ударяли себя по лбу.

Тут и там установлены ряды металлических цилиндров с мантрами. Мы называли их мельницами. Шерпы обязательно вертели эти мельницы-барабаны, приобщаясь таким образом к не очень понятным нам таинствам.

Реальное таинство мы увидели, когда пришли в местечко Мухтинатх – святая святых не только для местных, а вообще для всех посвящённых. Здесь много паломников из других регионов и даже стран, во всяком случае, из Индии. Мы видим храм-пагоду, окружённый целебными источниками. Паломники купаются в них, звонят в колокола, жгут благовония, крутят молитвенные барабаны. Ручейки от источников стекают в горизонтальный канал, а он в свою очередь питает 108 тонких труб, украшенных головами драконов. Из этих труб можно набирать воду, пить её, омываться.

Нам говорят, что прямо тут и прямо на воде горит вечный огонь. Мы сомневаемся, но девушки – хранительницы культового места приподнимают камень и показывают отверстия, откуда и впрямь мерцает голубой огонёк. Уверяют, что его зажёг сам Будда и теперь огонь горит всегда. Если прислушаться, там слышно журчание подземной реки. Поэтому Мухтинатх и считается святым, мол, это единственное место на земле, где присутствуют одновременно пять стихий – Земля, Вода, Огонь, Воздух и Эфир…

Я спросил у Мориса, как он относится к такому волшебству.

– Ну, не знаю. Может быть, природный газ…

В 70-е я не сильно разбирался в религиозных таинствах, но слышал, что в Библии написано про Благодатный огонь, сходящий на Гроб Господень в канун Пасхи. В Великую субботу посмотреть на него в Иерусалиме может каждый желающий – достаточно прийти на площадь перед храмом Воскресения. Откуда берётся этот огонь? Сходит, и всё! Внятных научных объяснений по поводу этого явления я не встречал.

– Морис, а вы слышали про Благодатный огонь в Иерусалиме?

– Да, слышал.

После этого он произнёс какую-то фразу, которую ни я, не переводчик прямо истолковать не смогли. В итоге переложили на русский язык примерно так: «Я не по этому делу». Человек из компетентных органов скептически улыбнулся. Видимо, он был «по этому делу» и понимал больше.

Беседа продолжалась.

– А как непальцы вообще живут?

– Не скажу за весь Непал. В больших городах – Катманду, Покхаре – есть, конечно, сравнительно богатые дома. Они похожи на крепости и окружены стенами-заборами. В горных селениях таких домов мало или нет совсем. В большинстве случаев жилища представляют собой низкие лачуги, передняя часть которых просто-напросто открыта для всеобщего обозрения. Там чаще всего расположены кустарные мастерские. Обрабатывают шерсть яков и овец, прядут её, выделывают ткани, нанизывают какие-то бусы. Причем занимаются этим главным образом мужчины.

Взрослые непальцы скромно, приветливо и почтительно нам улыбаются. Субу (глава поселения) выходит обычно навстречу и не выражает ни малейшего удивления, хотя, возможно, видит белых людей впервые. Сведущие коллеги объясняют, что Будда учил сохранять невозмутимый вид при самых необычных обстоятельствах.

Более раскованно ведут себя ребятишки. Они ещё не научились быть сдержанными и выбегают откуда ни возьмись, тщательно рассматривая нас. В принципе и большие, и маленькие не могут понять, что мы пришли с другой стороны огромного горного хребта – видимо, они вообще не подозревают о существовании другой стороны. Впрочем, о людях, не похожих на непальцев, местные жители слышали. Это неудивительно: часть мужчин составляют гурки – непальцы, которые служили в британской армии, главным образом в её индийской части.

Показывают на нас пальцами и спрашивают:

– Американцы?

– Нет, французы.

– А-а-а… Кто такие французы?

– Ну, есть американцы, есть англичане, но мы французы.

Все утвердительно кивают головами:

– Теперь понятно: вы – американцы!

Я сдаюсь: пусть будут американцы.

Что они едят? Рис в первую очередь. Изготавливают также цампу – муку из зёрен ячменя. Из муки варят кашу с добавлением молока или масла яка, тибетского чая или простой воды. Из цампы в казане или на разогретом листе железа пекут хлебные лепёшки – чапати. По улицам бегают куры. При нас шерпы вместе с жителями ходили на охоту и убили трёх животных, которых называли тхарами. На нашем языке это сероу – большая коза…

Девушки колотят палками по белью, разложенному на камнях. Это стирка. Что касается глажения, то оно здесь, видимо, без надобности. Женщины, даже маленькие девочки, носят украшения: в ушах, ноздрях, на лбу, на шее, на запястьях. Они смеются, когда видят, как мы чистим зубы и бреемся.

При попытке сфотографировать девочек поднимается визг: что это за приспособление, из которого выбегают «зайчики», вдруг это какие-то злые существа? Но мы выходим из положения: достаем из сумки и даём понюхать флакон с одеколоном, а потом брызгаем парфюмом на одну из девочек. Её восхищение граничит с экстазом. Духи в этих краях пользуются особой популярностью, как и любые благовония.

Непальцы хитры своей простодушной хитростью. Так, часть груза мы везём на лошадях. Лошади устали, у некоторых появились потёртости, и мы просим у субы заменить бедных животных. Он соглашается и вскоре приводит несколько кобылок. Но они ещё хуже наших! Мы бракуем их и просим тоже поменять – в конце концов всё это не бесплатно. Суба опять соглашается и буквально через несколько минут с торжествующей улыбкой приводит другую смену «хороших» лошадей. Но это те же лошади! Спорить бесполезно. Это Восток!

Снова прошу понять: мы не совершали этнографическую экспедицию – мы намеревались покорить восьмитысячную вершину. Посему я плохой рассказчик, когда речь заходит об истории, религии и этносах. Давайте я продолжу про альпинизм.

После ряда разведок мы отбросили вариант с Дхаулагири и остановились на Аннапурне. У нас была карта с обозначением перевала Тиличо, откуда вроде бы можно увидеть Аннапурну. Но про перевал никто не слышал, про вершину – тоже. Единственная дорога, известная местным жителям, – тропа паломников в Мухтинатх… Перевал мы нашли. И увидели озеро Тиличо.

В Непале несколько больших и красивых озёр. Например, озеро Фева, на котором стоит довольно большой город Покхара, – тёплое, уютное, в нём много рыбы. Можно наблюдать, как она плещется, а можно заказать эту прекрасную пресноводную рыбу на обед или ужин. Но Тиличо – иное пространство: это озеро расположено на высоте около пяти тысяч метров, и никакой рыбы, и вообще ничего, кроме скал, снега, льда здесь нет. Но озеро чрезвычайно красиво; в зависимости от освещения, времени суток оно меняет свои цвета: то серое, то зелёное, то голубое.

Поднявшись на перевал, мы увидели семитысячники Гангапурна и Чонгор. Вскоре показалась гора в виде огромной широкой белой глыбы. Это точно восьмитысячная Аннапурна…

Морис подобрался и задумался.

– Вы знаете, дальше начинается совсем другая история. Мне больше нечего добавить про культуру, обычаи, особенности страны, которые вас вроде бы интересуют – разве что мы вернёмся к этому потом, если мне удастся рассказать, а вам дослушать всю историю до конца. Вот вы смотрите на мои руки и видите, что на них почти нет пальцев. Если я сниму ботинки, вы поймете, что пальцев нет и на ногах. Вы думаете, я родился без пальцев? Нет, я родился с пальцами. Дальше надо было бы поведать о том, как я их потерял. Нужно ли вам это?