Читать книгу За лимонником - Александр Николаевич Лекомцев - Страница 1

Даже история, которая порой кажется простой и незамысловатой, по сути своей сложна и неоднозначна. Не бывает примитивной судьбы и жизни. Каждая наполнена таким содержанием и внутренним смыслом, что просто диву даёшься. Иногда добрые дела и поступки с суете повседневной мы не считаем героическими. А напрасно.

Из прибывшего пассажирского поезда сообщением «Хабаровск – Советская Гавань» на перрон железнодорожного вокзала Комсомольска-на-Амуре вышел совсем молодой, пятнадцатилетний паренёк. Среднего роста, светловолосый, синеглазый, худощавый… Таких как он, пожалуй, многие тысячи в России. Обычная славянская внешность.

На нём были белые кроссовки, тёмно-зелёный джинсовый костюм, белая футболка, на голове – легкая летняя серая кепка, в руках – небольшой чемоданчик. Одет почти по сезону для Комсомольска. В предвечернее время, в сентябре, здесь ещё очень тепло. Поэтому Игорю Окунёву оставалось только сесть в автобус, трамвай или в такси, и прибыть по адресу, где проживала его двоюродная бабушка, родная тётка его отца Александра Тимофеевна Куличова.

Игорь и не думал, что пожилая родственница сможет встретить его на вокзале. Ведь уже не тот возраст, за шестьдесят лет. Впрочем, у некоторых в это время только и начинается жизнь. Не однозначны люди пенсионного возраста. У всех и всё по-разному.

Александра Тимофеевна жила одна. Детей с мужем не завели, не получилось. В недавнем полученном письме она сообщила своему внучатому племяннику, что муж её Сергей Сергеевич умер. Врачи сказали, что сердечный приступ. Лёг вечером спать, а утром не проснулся. Хотя, в принципе, ни на какие боли не жаловался и по поликлиникам не ходил.

Постояв немного на вокзале и отвергнув предложения нескольких таксистов «по нормальной цене» добраться туда, куда надо, Окунёв направился на привокзальную площадь. Только он спустился по лестнице вниз, как увидел перед собой моложавую и бодрую старушку, одетую, вполне, по-современному, с жёлтой маленькой сумочкой в руках. Небольшого роста, худенькая, синеглазая. Волосы на голове, конечно же, выкрашены в каштановый цвет.

Солидного возраста женщина остановилась перед ним и, всплеснув руками, сказала:

– Ну, своих людей, я всегда узнаю! Ты, мальчик Игорь Окунёв? Из Донецка?

– А вы моя двоюродная бабушка Александра Тимофеевна? – Спросил он. – Или я ошибаюсь?

– Нет, мой славный Игорёк, ты не ошибаешься. Это я и есть.

Она крепко прижала его к себе. Но Игорю было неловко, что его при людях обнимают. Окунёв никаких нежностей не признавал.

Такси довезло их очень быстро, в самый конец проспекта Первостроителей. Александра Тимофеевна жила на восьмом этаже одного из высоких домов, в двухкомнатной квартире. Обычная обстановка – не бедная, не богатая. Не так уж и плохо для бывшего инженера-технолога судостроительного завода.

Стол она накрыла быстро. Чай, кофе, напитки, соки и самые разные сладости, начиная от варенья из ягод жимолости и кончая конфетами самых разных сортов. Никаких гостей за столом больше не было. Двоюродная бабушка сказала, что ни с кем особо не общается. В основном, книги на пенсии читает да телевизор смотрит.

Она не донимала своего внучатого племянника расспросами, но кое-чем, понятно, интересовалась. Без этого не обойтись даже в первые часы встречи. Ведь, можно сказать, она не видела своего внучатого племянника целую вечность. Александра Тимофеевна помнит его ещё очень маленьким. А то, что она узнала его на вокзале, так обычная интуиция. Как не почувствовать родную кровь?

Не могла она не спросить, почему никто ей не сообщил два года тому назад о трагической гибели её родного племянника Ефима, его жены Зины, их маленькой трёхлетней дочери Лики. Ведь она даже не смогла прилететь в Донецк и предать их тела земле.

– Нормально их похоронили, Александра Тимофеевна, – сурово ответил Игорь.– Народу было много. А я не знал, кому и что писать. Сразу несколько танковых снарядов попали в наш дом. От него ничего почти и не осталось.

– Какой ужас! – Прошептала Куличова. – Когда же угомонятся, в конце концов, эти подонки и фашисты? Тысячи людей сгубили, изверги! И суда на них нет.

– Есть суд. Он и свершается. За всё они ответят.

– Нелегко тебе пришлось, мальчик мой. Я понимаю. Но потом обо всём расскажешь, если пожелаешь. Я понимаю, что кое-что тебе и вспоминать не хочется.

Да. Такое держать в памяти держать не просто. Если бы мог, то забыл бы очень и очень многое. Но не получается. Многое не забывается. Игорь бы и врагу не пожелал даже видеть то, что не так давно было частью его жизни, биографии, а теперь стало частицей истории. Не простой, а кровавой. Да ведь история эта не одного человека, а целого народа, страдающего от тех, кого они считали своими братьями и сестрами. Да ведь многие и были таковыми. До определённого времени.

Несколько выстрелов из танковых орудий по окраине города – и среди многих три трупа. Отец, мать и его сестрёнка Лика находились в это время в горнице. Первый снаряд не пощадил никого, а второй обрушил крышу и почти уничтожил их дом. В это время Игорь находился во дворе.

Страшное государство, в котором регулярная армия и банды до зубов вооружённых националистов убивают своих родственников, недавних друзей, знакомых… Ради чего? Зачем? В угоду заокеанским «благодетелям» за обещанные гамбургеры и хот-доги. Что же произошло такое, что заставило людей стать злыми и жестокими людьми? Тотальное зомбирование. Впрочем, нет, не тотальное. Не общенародное. Большинство осталось людьми, тоже страдающими и по другую сторону баррикад, устроенных ради забавы и тщеславия верхушки «особенной нации».

Почему только через два года после трагического случая Игорь решил приехать к Александре Тимофеевне в Комсомольск? Были дела. Он был связным-разведчиком. Помогал группе патриотов уничтожать тех, кто пролил немало невинной крови детей, женщин, стариков. Бандитам дорога одна – на тот свет и пощады им не будет. Не предвидится такое. Невозможно простить и забыть. Хотя кто знает, может быть, когда-нибудь, через сто-двести лет… А сейчас – нет.

Иные взрослые назойливо рекомендуют не читать книг, не смотреть фильмов о войне, не думать о трагической страницах жизни. Подрастающее поколение, считают они, должно быть ограждено от всего этого. Но как же быть, если эти беды и несчастья на долгие годы становятся частью личной жизни некоторых юных парней и девушек? Что с этим делать? Спрятаться от мин, пуль снарядов и с упоением читать, где-нибудь, в скверике очень «толерантную» книгу. Но ведь не спрячешься от всего этого порой даже ночью. Осколок ракеты может не просто разбудить, а усыпить навечно… навсегда.

Что уж там мудрить были, находились и такие господа и дамы и во время Великой Отечественной войны, которые, продав свои шкуры, бесам, говорили, что фашисты добрые. Они не убивают малых детей и подростков, не морят их голодом в концентрационных лагерях, не гонят, в качестве рабов в Германию… Как бы, этого не может быть. Ответ на злодейство и подлость был в те далёкие годы прост: они боролись, как могли, с фашистами, они делают это и сейчас. Точно так же их не щадят националисты, возомнившими себя устроителями… мирового порядка.

А всё было и продолжается. Да ещё ведь под личиной условной и дозированной демократии для «простого» народа и абсолютной для правящих кругов «особенной страны». Их сателлитов тоже. Часть из них служила верой и правдой и не в такое уже давнее время Гитлеру. Вот такая толерантность. Уничтожение Дрездена без явной необходимости, атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, истерзанная Корея, наполовину сожжённый напалмом Вьетнам, потом жертвы Югославии, Ирака, Ливии, Йемена… Сирии. Это далеко не полный список.

Получается, что дети и подростки не должны, не имеют права даже знать, что их убивают. Просто так… уничтожают, как людей третьего сорта. Да ведь они – ещё дети, им не положено верить в то, что происходит с ними. Или их просто, таким образом, воспитывают добрые и отзывчивые господа?

Разве же должен Игорь прощать убийц своих родителей и сестры? Почему он должен это делать? Может быть, потому, что детям и подросткам не положено знать обо всём, что происходит вокруг. Они обязаны знать и… помнить, чтобы не стать рабами «особенных» людей.

Сам Игорь никого не убивал, потому что ему, ещё очень юному человеку, старшие товарищи рекомендовали не делать этого, не озлобляться… Нельзя смолоду убивать, стоит надеяться на лучшее. Но за информацию, которой он снабжал небольшую группу старших товарищей, была врагам, как кость в горле. Они решили любыми способами физически уничтожить Игоря Окунёва. К сожалению, в Донецке и сейчас такое возможно. Негодяев хватает. Но хороших и добрых людей в сто раз больше.

Вот почему он находится сейчас здесь, в Комсомольске-на-Амуре. Игорь не хотел уезжать, но… пришлось. Да и когда-то же надо было и ему начинать мирную жизнь и заканчивать обучение в средней школе.

Правда, учился он в Донецке ни шатко – ни валко. Так получилось, такова жизнь у разведчика. Да и какая там учёба под снарядами и пулями! А вот сейчас ему придётся очень многое навёрстывать. Через несколько дней он пойдёт в одну из здешних школ, в девятый класс. Десятый просто не потянет… А через месяц или раньше станет гражданином России. Ведь он русский, он россиянин из Донецка.

Но долго ещё ему придётся жить страшными и кровавыми воспоминаниями.

Двоюродная бабушка, добросердечная женщина выделила ему отдельную комнату, а сама решила обосноваться в большой, в гостиной. Там тоже удобно. Диван, телевизор…

В первую ночь Игорь долго не мог уснуть на новом месте. Начались воспоминания. Сами собой. Ведь Окунёв не собирался ничего вспоминать. Он понимал, что процессом памяти управлять невозможно. Да и нужно ли? Ведь ничего не происходит просто так.

…Жаркое лето в полях. Зной такой, что удар пастушьего хлыста звучит громче и винтовочного выстрела. В высоком небе жаворонок, и не один. Их около десятка. Они беззаботно поют свои песни. Безрадостное утверждение зыбкого мира на выжженной земле. На той самой земле, которая издавна являлась неотъемлемой частью России. Но была бездумно и опрометчиво подарена кучкой мерзких чиновников государству, которого, по-сути, не существовало… никогда. Лишь частью своей входило оно в память и летописи российской терпимости и благодушия.

А что теперь? Выжженная трава. На дороге – разбитые недавним артиллерийским и миномётным огнём автомобили. Не далеко от обочины – несколько обезображенных трупов. Мёртвая мать крепко сжимает тело бездыханного младенца. Обезглавленный мужчина, в сидячем положении. Корзина с рассыпанными яблоками. Рядом с ней – мальчик семи-восьми лет. В крови. Как будто, спит. Всё это видит и помнит Игорь Окунёв. После смерти своих родных он моментально повзрослел. На него нашло озарение. Страшное, и отнюдь не запоздалое. Если бог даст, то ему ещё жить и жить. Но от памяти никуда не спрятаться. Не получится, как бы этого ни желали господа, нагруженные странными и сомнительными ценностями.

Любому заокеанскому политическому приспособленцу понятно, что здесь, на Донбассе, погибают русские и люди, которые желают быть таковыми и давно уже стали ими. Разве терпение России безгранично? Нет. Близится час расплаты, и приближают его не россияне, а те, кто ещё не понял, что есть предел и Великому терпению.

Вот Игорь видит и часть городских зданий, окончательно разрушенных, а некоторые из них сожжены до основания. Даже двор больницы, и тот не однажды побывал под артобстрелом. А война всё не прекращается. Игорь Окунёв пришёл в больницу и поведал начальству о том, что и как с ним произошло, и его сразу же оформили на работу… санитаром. Не стали ни о чём расспрашивать подростка. Всё и так ясно. Он там же и жил, в одной из коморок при больнице. В ней раньше хранили медикаменты. Но потом нашли для них другое место.

Вот к выщербленным ступеням подъезжает машина скорой помощи, почти к дверям, на которых большими чёрными типографскими буквами обозначено: «Приёмный покой». Старый «уазик» – «консервная банка». Останавливается. Из неё выбираются два угрюмых санитара. Они в тёмно-синих халатах, далеко не самой первой свежести. Один из них Игорь Окунёв.

Открывают задние двери скорой, вытаскивают оттуда носилки. На них – тело, ещё живого, старика. Игорь уже не помнит, может быть, просто больной, возможно, и раненый. Накрыт он до шеи белой простынёй… с многочисленными пятнами крови. Он с напарником Григорием Зазаровым, раненым на сто рядов и уже инвалидом, заносит старика по ступеням в отделение приёмного покоя.

Игорь хирургу Демьяну Тарасовичу Смилову обещал рассказывать о том, где и когда видел бандитов и бандеровцев, показывать места их преступлений. Нет, конечно же, Окунёву не стоит брать в руки оружие. Надёжная и своевременная информация порой страшней и полезней ротного крупнокалиберного пулемёта Дегтярёва.

Вот уже несколько лет истребление мирных жителей националистами стало здесь, на Донбассе, привычным делом. Но ведь никто из заокеанских и крайне западноевропейских правящих кланов даже через представителей средств массовой информации не приносит ни России, ни Украине, ни её народу никаких соболезнований. Разве что злорадствуют французские карикатуристы и потешно радуются тому, что славяне убивают славян. Во имя чего? Неужели ради заокеанского гамбургера или сэндвича, сотворённого из полного ГМО? Конечно же, нет.

Не только россиян опять обманули, пообещали им любовь и дружбу… Но и людей других стран. Наивные души поверили. Им показали дырку от бублика, но в шикарной упаковке. Это понимал и понимает Игорь. Никто его не учил ненавидеть. Он сам научился. Точнее этому научили его жизнь и… смерть.

Некоторые из бандитов и доверчивых обманутых людей возрадовались и даже озлобились, и начали самую настоящую гражданскую войну. Кровавая и жестокая битва, где брат идёт на брата, для простолюдина – трагедия. Что же случилось и поныне происходит? Как раз, то, что и существовало и процветало в самых разных формах всегда, везде и всюду. Сатана и сатрапы его давно уже восседают на тронах многих покорённых царств и королевств, объявленных, с издёвкой нечистой силой демократическими странами.

Кучка ряженных… под патриотов по распоряжению заокеанских бандитов при власти, приказала людям убивать… людей. Во имя мира и справедливости на Земле? Именно, так. Других лозунгов у полпредов зла нет. Да и толпу убедить и покорить смогут только «патриотические» призывы. Другие не действуют. Конечно, воюющим, убивающим детей, женщин, стариков обещан рай земной. Заокеанские «друзья» позаботятся.

А кто посулил-то бандитам и заблудшим душам великие блага? Подонки при огромных деньгах и власти, превратившие многие страны Земли в собственные кормушки. Именно, они, господа убийцы, воры и разбойники со странной и дикой толерантностью и с чёрными духовными субстанциями. Логика их действий и поступков проста. Желание стать ещё богаче и властней, обобрать не только бедных и нищих, но даже отнять жизни у многих из них. На чужой-то, безвинной крови, вполне, можно построить рай для себя… родимых. Англосаксонский эдем не дремлет, вооружённый, кроме злобы и насилия, и грудой объедков с барского стола для их верных рабов и холопов… Рай на славянских костях.

Вот она сатанинская вольница! Знают ведь дети и выкормыши Нечистого, что будет побита Россией карта под названием «терроризм», хоть в рукаве у сатаны, наверняка, спрятана новая крапленая колода. Это очередной германский реванш с новой национальной идеей. Да разве же только германский? Уже поднимают головы пособники англосаксонского мира неонацисты в самых разных уголках планеты. Возрождается, культивируется и… подкармливается традиционное предательство «братьев» России.

…Так думал и считал Игорь. Но ведь это мысли не подростка, а взрослого, умудренного жизнью, человека, который пережил немало и не может смириться с тем, что происходит. Если бы Окунев ощущал себя рабом и подонком, то было бы проще. Берёг бы свою шкуру и не думал о том, каково приходится другим, ограбленным, униженным, оскоблённым. Но он не желает быть ни рабом, ни палачом. Он не имеет права прощать палачей своих родных, близких, знакомых, да и незнакомых.

Как же дорого нам обходится позднее прозрение! Сколько же можно быть доверчивыми и верящими в чистоту помыслов и дел людей, которые никогда таковыми и не были. Да и ментально уже и не смогут. Не оды в их честь петь надобно, а готовиться к обороне. А потом уж, как водится, и к наступлению. Но всё одно. Не исключено, что российскую победу над ними же, свободными и демократичными, они преподнесут людям всей Земли как собственную… над всемирным злом. Ложь – подруга подлости и жестокости.

Но Игорь, все же устал от дальней дороги и своих воспоминаний. Далеко не сразу, но заснул и даже не заметил, как это произошло. Все жуткие картины и даже мысли ушли в сновидения. Они стали материальными, превратились в действия и события.

Александра Тимофеевна не спала. Не могла уснуть, она слышала, как во сне громко и пронзительно кричит её внучатый племянник. «Кровавые беды творит сам сатана, подумала она. – Причем, и не кается в содеянном, и не позволяет этого делать ни сатрапам своим, ни полпредам, ни мерзким рабам. Ведь зависимость свою от всемирного хозяина и мерзкого существа они считают полной свободой».

Что и говорить, она права была в своих суждениях. Ведь и российскому человеку пытаются преподнести кусок какой-нибудь пакости, утверждая, что это и есть медовый пряник. Главное – прекрасная обёртка, а что внутри её, для негодяев всех мастей и скоростей не так и важно. Что-что, а пыль в глаза заморские чинуши пускать умеют, и ведь некоторые из россиян на это ведутся, и становятся на путь… непростительной измены Родине. При этом они ещё считают себя патриотами. Но ведь пляшут под чужую дудку или, точнее сказать, струнный инструмент под названием «банджо».

Ныне и подростки должны знать о главном и помнить, что они россияне, что Родина не продаётся при любых обстоятельствах.

Но вот в чём беда. На всяких разных «болотных» площадях стоят не только яркие представители пятой колонны, прямо скажем, предатели России и вечных её интересов, но и те ещё, которых обманули и, опять же, которым пообещали великую любовь и дружбу. Может быть, и пять-шесть долларов сверх того. Просто так. Но ведь как дорого обходятся всем иудам Земли их полученные тридцать серебряников. Жизнями своими платят и вечным позором, на семь поколений вперёд.

Всё им кажется, что неподсудны они и непогрешимы. Дикая иллюзия на уровне паранойи. Но излечивается. Причём, очень часто справедливой… пулей. Так выбирайте же: или Родина, или подаренный пирожок с брюссельской капустой. Впрочем, кому что. Время выбирать!

Проснулся он рано утром, ещё до конца не понимая, где находится. За завтраком Александра Тимофеевна сказала ему, что документы на гражданство и получения паспорта на имя Игоря Ефимовича Окунёва почти готовы. Осталось подождать совсем немного. А торопиться ему пока в школу пока не надо. Всё наверстает. Сейчас следует пару недель отдохнуть от… страшной памяти, прийти в себя, а потом жить.

– А город наш, да и вся страна, под надёжной защитой, – сказала Куличова. – Уж я-то знаю. Мне известно, к примеру, какие корабли и подводные лодки строятся и скоро будут производиться на судостроительном заводе. Я там последние десять дней технологом работала. Да разве же у нас только один этот завод?

– Я слышал об этом, Александра Тимофеевна.

– Вот и славно. Позавтракай и просто отдыхай. Почитай книги, телевизор посмотри. Там, если ты заметил, у тебя на столе стоит компьютер. Он уже подключен к Интернету. На письменном столе лежит Айфон. Всё, как полагается.

– Я и не заметил. Спасибо! Пока мне трудно привыкнуть к мирной жизни. Правда, и у нас, в Донецке, одна часть города под обстрелом, а другая живёт спокойно. Странно устроен мир.

– Очень странно и порой не совсем справедливо… Но ты растёшь, Игорь. Тебе и придётся исправлять наши ошибки. Не всё было гладко. Два-три года – и ты совсем станешь взрослым.

Он тяжело вздохнул и признался Александре Тимофеевне, что начинает забывать лица своей матери, отца и маленькой сестрёнки. А вот кровавые сцены из своей недавней былой жизни помнит. Порой даже очень чётко. Совсем не понятно, почему так происходит.

Игорь начал рассказывать своей бабушке, по сути, тёте, что неподалеку от больницы есть широкое ромашковое поле. Но часть цветов на нём, если не погублена, то черна… Цветы, как и люди, находились и находятся в эпицентре человеческой беды.

…Он видит, как среди трав, местами зелёных, на одном из участков Сатанинской вольницы умирает древняя старуха. Очень пожилая женщина. Не от старости. Всё гораздо проще… Осколок снаряда разорвал ей живот. Она, лежащая на земле, умирает и смотрит в чистое синее небо.

– Будьте же вы прокляты, заокеанские фашисты! – Тихо говорит она. – И на вашу землю придёт беда! Добрые люди позаботятся. Вы этого заслужили, ироды…

Игорь помнил даже то, как на мгновение она впала в забытье.

Он вовремя спрятался за широкий и пышный куст ольхи, потому что перед умирающей старухой появляется бандит и местный фашист по кличке Гром. Он смотрит на умирающую пожилую женщину равнодушно, но с интересом. Явно, умудрился услышать слова, сказанные старухой.

Бандит в чёрной форме, с какими-то «стрелами» на правом рукаве куртки, с автоматом наперевес.

– Тебе, бабушка, воды принести? – Обращается к ней Гром.– Да у меня во фляге есть. Спирт!

– Дикость какая-то! – Старушка приходит в себя. – Ты говоришь по-русски. Как же так? Что же случилось? За что же вы нас убиваете? Что за вольница такая?

– Ты права, бабушка. Вольница это, но не по вашей воле. Нас добрые господа попросили всех ненужных людей убивать. Они говорят, что вы здесь совсем не люди. Вы – сепаратисты!

Гром, щурясь от яркого солнца, смотрит в небо. Любуется его синевой. Но не ведает, что туда уже никогда не подняться его забрызганной чужой кровью душе. Впрочем, ему всё равно. Он живёт здесь и сейчас, не позволяя жить другим.

Ещё бандит любуется и зависшими над ранеными и убитыми полями жаворонками.

– Твои хозяева – не добрые господа, парень,– говорит умирающая старушка. – По природе и злу своему они – дикие звери. Их богатеи и главные разбойники и придумали на чужой земле эту Сатанинскую вольницу. Им даже умирать нельзя, да и тебе тоже, бес молодой.

С улыбкой он смотрит на беззащитную старушку, уходящую в мир иной. Привычное дело. Многие здесь умирают – и дети, и женщины, и старики…

Гром сплёвывает в траву, интересуется:

– Почему же ты, старая, мне и другим господам запрещаешь умирать?

– Рабов Сатаны там ангелы господни судить будут. Зло не спрячется. Нигде не укроется. Шила в мешке не утаишь. Людскую жизнь и свободу попираете.

– Ты никак тут не права, – возражает Гром.– Мы сами… Мы за свободу боремся… с вами, сепаратистами. Соединенные Штаты и, к примеру, Германия ни при делах. Мы… сами.

Бандит снимает флягу с ремня. Откручивает колпачок, наклоняется к старой женщине. Подносит флягу к её губам. Она находит в себе в себе силы оттолкнуть слабеющей рукой вонючее зелье. Самый настоящий спирт. А ей водицы бы перед смертью сделать глоток, да не из рук злодея. Есть ведь на этой земле живые люди. Да где же они?

Пожилая женщина чувствует, что завершается её жизнь. Так нелепо и глупо заканчивается. Ни дома, в постели, ни в больнице… Теперь родственники и добрые знакомые вряд ли отыщут её тело среди поруганных ромашек большого поля. Да и кто станет искать? Ведь полям загородным нет конца и края.

– И я за твою свободу… умираю, – из последних сил говорит старушка. – Они чужими руками жар загребают. А ты – дубина! Я помню, как они второй фронт открывали… Твари. Ждали ведь, кто и кого одолеет…

Бандит делает несколько глотков из фляги. Закручивает колпачок. Вешает её на ремень. Направляет ствол автомата на пожилую умирающую женщину. Делает несколько коротких очередей из автомата в её сторону. Добивает, чтобы не мучилась. Гуманист в… военно-полевых условиях.

Лицо старушки превращается в кровавое месиво. Но тут же и бандит Гром получает пулю от снайпера-ополченца, прямо в лоб. Смерть – за смерть, кровь – за кровь! Разве моет быть иначе на войне? Правда, страшно, что она не простая, а гражданская.

Всё то, о чём рассказал Игорь, Александра Тимофеевна спокойно слушать не могла. По её щекам текли слёзы.

– Вот немного подрастёшь, Игорь, – сказала она, – и напишешь книгу о том, что видел и что знаешь.

– Книгу? Зачем? – Сказал он. – Ведь многие видят и знают не меньше, а даже больше, чем я. Но молчат. Почему? Почему они молчат? Бесы сделают всё, чтобы такие книги никто не прочитал.

– Все верно, Игорёк. Ты у меня не просто умён, ты мудр. Они делают всё, что вы, молодые, не отвлекались на… «глупости». Но полпреды зла торопятся и слишком уж поспешно и нагло всё решают за вас, молодых.

Куда-то, в сторону посмотрела Куличова, больше ничего не сказала. Она только тряхнула седой головой, словно загнанная лошадь взмыленной гривой. Её ведь тоже всё это касается.

Время умело организованной толерантности. Особенно, для подрастающего поколения… Они почему-то должны знать о странных нетрадиционных сексуальных отношениях, но вот о том, что русский убивает русского, к примеру, им не надо говорить. Как же! Война, кровь, не для юнцов… Странно, если не дико. Во время Великой Отечественной войны даже дети в Советском Союзе боролись с врагом. А сейчас вот… им умирать от пуль и снарядов можно, но знать про это не положено. Ну, никак не вяжется. Искажённое представление о реальности. Кто же такой мудрый и где он? Понятно, что не за границей. Он, где-то, рядом, за спиной и прикидывается добрым. На тот случай, если его увидят и пристально и с укором глянут в его дьявольскую личину.

Именно об этом думала Александра Тимофеевна. Ясно, что перед внезапно повзрослевшим Игорем давно стоял такой вопрос. Но пока и он не в состоянии на него ответить. Может быть, когда повзрослеет, он или кто-нибудь из нынешних юнцов вынесет справедливый и честный приговор. Не условный и не на полтора года… А нормальный. Время такое настало, что дети взрослеют быстро, если, конечно, не попадают под миномётный обстрел.

Во дворе он познакомился с юношей и девушкой, братом и сестрой, близнецами Тамарой и Борисом Завьяловыми. Им было по четырнадцать лет. Они сказали, что уже учатся в девятом классе. Школа рядом, через дорогу.

– Мне тоже придётся идти в девятый, – сообщил им Окунёв. – Много занятий пропустил. Я ведь из Донецка. Пришлось пропустить.

– Понятно, – кивнул головой Борис, – там стреляют.

– Не просто стреляют, – ответил Игорь, – а планомерно и расчётливо уничтожают мирное население… от мала до велика.

– А в Интернете пишут, – начала рассказывать Тамара, – что там всем хорошо. Есть экстремисты и российские войска, но вот украинские воины ведут борьбу с экстремистами…

– Ты не на тех сайтах бываешь, Тома, – пояснил ей Окунёв. – Много в Интернете обитает субъектов, которые не желают, чтобы люди знали правду.

Брат с сестрой не стали спорить с юношей из Донбасса. Они, на самом деле, ни во что особо не вникали.

Окунёв пригласил их к себе в гости, на чай. Александра Тимофеевна встретила их радушно. Как говорится, с хлебом и солью.

– Не обижайся, Игорь. Но чем докажешь, что ты, Игорь, именно из Донецка? – Тамара полушутя и полусерьёзно спросила Окунёва. – Ведь так любой человек о себе может сказать.

– Так, зачем мне надо придумывать то,– смутился Игорь, – чего не было на самом деле?

Он открыл шкафчик и достал оттуда орден и медаль, с документами на заслуженную награду.

Мешать молодёжи беседовать и ближе знакомиться друг с другом Куличова не стала. Своё дело сделала: накрыла стол со сладостями и ушла к соседке. Просто так, в гости. Решила поговорить с ней о том и о сём.

Внимательно рассмотрев награды Окунёва, Борис положил их назад в шкатулку. Он с уважением и с некоторой завистью сказал:

– Получается, что ты, Игорь самый настоящий герой.

– Расскажи что-нибудь о том, что видел и что там делал,– попросила его Тамара.– Если это не военная тайна.

– Совсем не тайна, – ответил Окунёв. – Все должны знать о том, что происходит – и взрослые, и дети. Да и мне иногда хочется просто высказаться. Так легче жить.

Он начал рассказывать о том, что сразу же выплыло из памяти.

…На больничном дворе ни машин, ни людей. Гнетущая тишина. Запустение. Безлюдно. Но не всегда так бывает. Война войной, но люди: медики и больные выходят на улицу подышать свежим воздухом. Нет, это не боязнь замкнутого пространства, клаустрофобия, это желание жить. Не больше и не меньше.

Никто, по большому счёту, не верит и не хочет верить в возможность внезапной и неожиданной собственной смерти. Когда-нибудь, но только не сейчас…Так уж человек устроен. Даже у самой последней черты у пессимиста предостаточно оптимизма.

Чуть подальше от основного, парадного входа в больницу – беседка. Для отдыха «ходячих» больных.

Внутри старого и давно не знавшего ремонта здания стационарной лечебницы тусклый свет. Но его, вполне, достаточно для того, чтобы разглядеть глаза собеседника. Ведь это очень важно и нужно научиться беседовать друг с другом глазами. Мудрые и достаточно смелые учёные утверждают, что раньше, ещё задолго до внедрения Христианства на Руси славяне умели это делать. Потом их убедительно попросили разучиться быть не совсем похожими на других. К счастью, не все добрые люди согласились стать рабами, далеко не все.

Но сегодня неймётся тем, кто безумно желает всю Землю превратить в Освенцим, Гуантанамо или нечто подобное. Палачи сказочно богаты, но этого для них мало. Их хочется беспредельной и почти вечной власти над людьми и всем существующим. Но такого не бывает, а если и случается, то на короткое время. Ведь отдельные сегменты Мироздания далеко не всегда бывают «искривлёнными», а лишь, на определённое время. Искажаются они только для того, чтобы преобразиться, стать совершенней.

Нередко всё доброе и необходимое или забывается, или отвергается власть имущими, или… замалчивается ими. Кому-то ведь и сто, и двести лет тому назад очень желалось, чтобы сын не знал отца своего. Слаб тот, кто не может и не желает ведать, откуда и куда он идёт. А если слаб, то значит управляем. Но на каком-таком основании один человек над другим становится господином? Ни в какие ворота не лезет.

Если перед тобой большая кормушка, так и наслаждайся, пока не упадёшь от усталости на землю животом. Но властвовать не смей! Не бери греха на душу, если она у тебя… имеется. Ведь есть что-то. Возможно клочок мерзкой чёрной субстанции. Но ведь и она должна очищаться от скверны. Некуда же иди, кроме Бога. Его ни там, ни здесь не обойдёшь. Не получится.

Вот при таких обстоятельствах уходящие не в самые лучшие миры бесы делают всё, чтобы подрастающие поколение российской молодёжи отвергала собственную суть и ментальность, ушла в безадресное виртуальное пространство, в кровавые игры, где, к примеру, отважный и справедливый англосакс умело уничтожает никчемное и глупое сборище россиян… Героями для подражания у некоторых подростков, к сожалению, становятся карикатурные «рембы». Таким образом, всё больше и больше появляется рядом с нами не просто аполитичных, но генных модифицированных людей, зомбированных, превратившихся во врагов собственного народа, да и самих себя.

…К дверям маленькой палаты направляется в наполовину застёгнутом зелёном халате и колпаке хирург, лет сорока. Это Демьян Тарасович Смилов.

Маленькая комнатка, палата, где умещаются только одна койка. Вслед за врачом входит в палату и Окунёв. Почти все в больнице знают, что Игорь связной, разведчик, который снабжает необходимой информацией Смилова и таких, как он. Игорь стоит рядом с хирургом.

На койке – девочка, лет шести. Нет обеих ног. Она смотрит на врача своими большими карими глазами. Это Ника. В руках у неё кукла без… головы. Смилов тихонько прикасается к плечу девочки рукой.

Он пододвигает к её койке табуретку. Садиться.

– Дядя Демьян, – спрашивает Ника, – моя кукла Лиза будет жить?

– Ты, Ника, не сомневайся, – успокаивает её Смилов,– кукла может существовать и без головы.

– Это правда, Ника, – подтверждает Игорь, – многие куклы так и живут. Особенно, в военное время.

– А я, – подмигивает обоим правым глазом девочка, – смогу жить без головы?

– Никто не сможет. Кроме кукол и прочих игрушек, – терпеливо поясняет хирург. – Но у нас с тобой головы на месте, слава богу. Получается, что всё в порядке.

– Не всё в порядке, – говорит Ника.– Ты же знаешь, дядя Демьян. Игорь тоже знает.

– Я в курсе, Ника! Ну, нет теперь у тебя двух ножек, моя маленькая, – Смилов вступает в спор с девочкой. – Но без них ведь можно жить и… нужно. Поговори немного с Игорем, Ника. Он тоже знает, что такое война.

Хирург Смилов выходит из палаты.

Игорь садится на табуретку, перед койкой Ники.

– Я же смерти не боюсь, Игорь, – заверяет его девочка. – Я знаю, сначала умирать больно. А потом уже можно и привыкнуть.

– Наверное, так. Моей сестре Лике было всего три года, когда она попала под танковый снаряд. Но думать надо о жизни. Для того она и существует, чтобы о ней думать.

– Прямо и не знаю, о чём и думать.

– Учти, ты не одна такая… вот, – говорит Игорь.– Здесь почти каждый второй не боится смерти. Отучили нас оккупанты бояться смерти. Я санитар, я знаю.

– А почему так?

– Да потому, что заканчивается на «у»! Вообще, Ника, много будешь знать – скоро состаришься.

Она бережно укладывает безголовую куклу рядом с собой.

Игорь с грустью смотрит на Нику. Боже мой! Сколько бед и несчастий принесли сюда благодетели из Киева. Военнослужащие, националисты, бандиты…

– Я состарюсь? – Говорит Ника.– Прямо смешно.

– Ну, и почему ты такая смешливая, Ника?

– Да потому, что я никогда не состарюсь, – смеётся она. – Я умру маленькой девочкой.

– Такая маленькая, а уже глупая, – по-взрослому говорит ей Окунёв. – Не обижайся, конечно.

На лице девочки появляется улыбка.

Она спрашивает Игоря:

– Я знаю, санитар, что ты смелый человек. Скажи мне, ты многих врагов убил.

– Лично я никого не отправил на тот свет, Ника. Но с моей помощью туда ушли десятки бандитов. Может быть, и сотни. Скромничать не буду.

– Ты береги себя, Игорь. Ты всем нам нужен. Очень нужен. Ты ведь защищаешь нас.

– Я стараюсь, Ника.

Всегда Игорь пытался казаться серьёзным и очень взрослым, особенно, перед Никой. Но не получалось. Иногда он впадал в меланхолию. Ещё бы! Не забывается то, что хотелось бы забыть.

Всё тут понятно. Трудно привыкнуть к страданиям других. Тем более, сейчас, когда идёт страшная и нелепая война, где страдают совершенно невинные люди. За что страдают и почему?

Близнецы Завьяловы ушли. Дел много. Уроки, да и всякие заботы. Игорь обратил внимание, что после его короткого рассказа о себе, они стали относиться к нему с нескрываемым уважением, как к взрослому человеку. Не просто, как к взрослому, а видевшему смерть, войну.

А ведь Окунёв хотел быть таким же пятнадцатилетним юношей, как и все остальные. Но война, о которой он знал не понаслышке, поставила между ним и его сверстниками своеобразный барьер. Неужели так будет всегда?

Он удалился к себе в комнату. Включил компьютер, вышел в Интернет. Там сразу же ему предложили поиграть в игры. Надо было виртуальным героям кого-то беспощадно убивать… самыми изощрёнными способами. Зачем, если о войне и жестокости молодым людям не рекомендуется знать? Но вот учиться быть безжалостным… просто так, всегда, пожалуйста.

Да и пустая трата времени – эти игры. Элементарное зомбирование, подавление состояния внутренней свободы. Без неё ведь, как и без осмысленной дороги по жизни, просто нет человека. А есть двуногий набор костей, потребитель, который только и ждёт указаний от кого-то безликого, но властного.

Окунёв выключил компьютер. Интернет, конечно же, пригодится ему для учёбы, для познания происходящего… Но спорить с теми, кто… этак ненавязчиво, а между прочим, утверждает, что россияне – это невежественные, дикие люди, что они находятся в полной изоляции. Ничего себе изоляция! Огромная страна на Евроазиатском материке, омывается тремя океанами: Великим Тихим, Северным ледовитым и Атлантическим. А вот Европа, да и США без России, в сущности, идёт к самой настоящей самоизоляции. Что же, пожнут то, что посеяли – безнравственность, ложь, подлость, безысходность… Непременно материализуются придуманные ими фантомные «герои» и расправятся со своими создателями. Почему? Потому, что в том мире людей учат не платить добром за добро.

Сидя за компьютерным столиком, Игорь вспомнил, как нелепо и трагично погиб заведующий и заодно главный врач той больницы, где Окунёв числился санитаром. Он помнит его – под пятьдесят лет, наигранно строгий, но добродушный Валерий Генрихович Крачко. Однажды Игорь видел, как тот разговаривал с собакой и кошкой, которые в больничном дворе нападали друг на друга. Может быть, такая игра у них была, но Крачко приостановился и серьёзно сказал:

– Чего вас мир не бёрёт? Если ещё и собаки с кошками враждовать начнут, то пиши – пропало.

Но ведь издавна собаки враждуют с кошками, и ничего тут не попишешь. Странный человек этот Валерий Генрихович. Как погиб главный врач хирургического отделения, потом Игорю рассказал врач Смилов. У них друг от друга никогда не имелось тайн. Они были тесно связаны, вместе боролись с оккупантами, бандитами и фашистами. Впрочем, не скрывалось здесь особенной тайны. Для войны – обычный факт и случай. Вот, как это произошло.

…В палате, на табуретке, обхватив голову руками, сидит Смилов, о чём-то думает. Здесь же, в белом халате, молодая и симпатичная, лет двадцати пяти, процедурная медицинская сестра Миля. На шее у неё висит марлевая маска.

В её руках металлическая хромированная шкатулка, подходит к койке Ники. Ставит свой ящичек со шприцами и лекарствами в ампулах на небольшую тумбочку. Выбирает необходимый раствор для «укола». Смилов поднимает голову и говорит Нике:

– Вот ты спрашиваешь, малышка, зачем на свете живёт человек. Наверное, не только для радости, но и страданий. Душевная и физическая боль очищают душу. Но лучше уж никому и никогда их не испытывать.

Миля собирается набрать в шприц лекарственный раствор.

В палату стремительно входит Крачко.

Медленно поднимается с табуретки Смилов, подмигивает начальнику.

– Я, видите, Валерий Генрихович, – говорит Миля,– занимаюсь…

– Вы, продолжайте, Милена Игоревна, – нервно отвечает Крачко,– проводите процедуры!

Крачко выходит из себя, сурово говорит Смилову:

– Где ты был вчера, Демьян Тарасович, в двенадцать часов дня?

– На операции, – просто отвечает Смилов, – только на другой, не на хирургической. Наш связной Игорёша Окунёв обнаружил неподалеку группу убийц и мародёров. Надо было срочно отправить их на тот свет. Это была ответственная и серьёзная операции. Если бы я промедлил, Валера, то меня Господь бы не простил.

– Демьян Тарасович сегодня с утра провёл четыре сложные хирургические операции, – поясняет Миля. – Он успевает всё, Валерий Генрихович!

Может быть, к месту, а возможно, и не совсем, но Крачко напоминает Смилову, что профессия врача заключается в том, чтобы спасать от недуга и смерти любого человека, даже если он законченный бандит. Это гуманизм, это принцип.

Что ж, Смилов соглашается с таким утверждением, но даёт некоторые пояснения. Конечно же, он – врач и непременно вылечит даже насморк у того господина, который отправил на тот свет нескольких его родных и близких ему людей. Но вернёт здоровье палачу только для того, чтобы отправить его в мир иной в полном порядке, даже без признаков хронической изжоги. Вот и вся мораль.

– А если кто-то думает иначе, – твёрдым голосом говорит Смилов, – то грош ему цена.

Заведующий хирургически отделением подходит к больничному окну, сдвигает одну из штор на самый край. Обращается к Миле:

– К чёрту усталость, Миля! Ты его всегда готова защитить.

Недовольный положением дел Крачко почти садится на подоконник. Очень серьёзно предупреждает Смилова:

– Я не против того, что вы – истинные патриоты с Милей. Но ведь вы отвечаете и за больных. Пусть с бандитами воюет народная милиция, ополченцы и добровольцы. А нам надо лечить людей. Хотя я понимаю…

– Я успеваю всё, Валера. Да ведь я не один здесь… хирург. – Смилов разводит руками, – Иногда срочно надо разобраться… кого-то вовремя защитить. Точный выстрел – своевременная таблетка для того, кто явился сюда убивать людей.

– Не бери в голову, Демьян, – говорит Смилову заведующий отделением. – Просто в последнее время столько поступает к нам тяжелораненых, что хочется самому всё бросить и в ополчение идти. Но и здесь ведь надо… не мешкать. Хотя ты, Демьян Тарасович успеваешь. А вот у меня из рук всё валится.

Хирург и одновременно начальник Крачко встаёт в полный рост.

Недалеко, у проёма окна взрывается мина, и Крачко с проломленным черепом падает на пол. Взрывная волна подбрасывает койку Ники и ставит её на место. С ног сбивает Смилова и Милю.

Медленно оседает пыль. Они встают. Подходят к мёртвому Крачко. У Мили в глазах стоят слёзы. Она напугана. Но её не зацепило осколками, основная их часть осталась за окном.

В палату вбегает Игорь Окунёв. Он проходил мимо и услышал взрыв.

Миля стучит ладонями в грудь Смилова:

– Только посмей мне погибнуть! Я запрещаю тебе, Демьян, умирать! Слышишь?

– Конечно, слышу, Миля, – обнимает её, гладит по голове. – Ты же прямо в ухо кричишь. Это ты не смей! А если что, то я их самого первого батьку… жирного борова отыщу в главном свинарнике. И горло ему перегрызу запросто. Зачем мне жить без тебя?

Игорь видит лежащего в луже крови Крачко, отворачивается. Всё ясно.

Миля молчит. Ей приятны слова, сказанные Смиловым, но, видно, что на душе у неё нелегко. Она легонько отталкивает Демьяна Тарасовича его от себя.

Медицинская сестра подходит к Нике, присаживается на край кровати, гладит её по голове:

– Хорошо, что тебя не зацепило осколками. Мина разорвалась за проёмом окна. Только краешком сюда попала.

– Тётя Миля, Демьян Тарасович вас любит, – Ника плачет.– А меня никто не любит. Кому я нужна без ног?

– Не говори так, Ника, – Миля берёт её за руку.– В жизни, обязательно, кто-то и кому-то нужен. По-другому не бывает.

– Я уже знаю, – возражает Ника,– что очень часто бывает по-другому.

Ничего на слова девочки Миля не отвечает. Встаёт и подходит к Смилову и Окуневу. Они сидят на корточках возле трупа Крачко. Демьян Тарасович говорит Нике отсутствующим голосом:

– Чего вы, тётки, раскудахтались? Ты нам с Милей нужна, Ника. Это не так уж и мало. Всё нормально. Поправишь здоровье – вы обе в мой дом и переберётесь. Игорёшу тоже к себе заберём.

– Мне и в больнице жить хорошо, – говорит Игорь. – Я уже привык.

– Там посмотрим, Игорь, – не возражает хирург. – Ты уже взрослый человек. У тебя тут один год за три идёт.

С печальной улыбкой Миля смотрит на своего возлюбленного.

Он разводит руками и кивает в сторону кровати Ники. Миля тоже отвечает ему кивком головы.

– У дяди Валеры голова на месте? – Испуганно спрашивает Ника. – Посмотрите, пожалуйста!

– Мы же не в музее, Ника, – отвечает Смилов.– Чего там рассматривать? Голова на месте, Ника. Я только что смотрел.

Смилов и Окунёв встают на ноги. Миля говорит Нике:

– Голова на месте. Всё верно.

– Значит, Валерий Генрихович жив? – Произносит радостно Ника, со всхлипами.– Немножко полежит – и встанет.

– А вот и не угадала! Какая же ты, Ника, ненаблюдательная, – просто отвечает Смилов. – Валерий Генрихович уже не сможет жить. В голове-то у него осколок мины. Соображать надо, Ника! Уже взрослая. Вредным Валерка был мужиком, но хорошим. Без всякой злобы.

– Жаль, что он умер, – говорит Окунёв. – Без него вокруг пусто будет.

– Хорошим был человеком, – соглашается с ним Миля.– Просто мне больше нечего сказать.

– А мне есть, что сказать, – возмущается Смилов. – У нас тут почти в палате мина разорвалась – и ведь никто сюда даже не заглянул, кроме Игоря.

– Всё уже привыкли к грохоту и шуму, – поясняет Миля. – Слышали, конечно. Но посчитали, что жахнуло, где-то, за окном. В принципе, мина за окном и взорвалась.

– Но хорошо, что нет суеты, которая вот-вот начнётся, – говорит Смилов Миле. – Скоро все забегают, будут много и долго говорить.

Глаза Ники полны слёз.

Разве можно такое забыть? Нет, конечно. Нельзя.

…Огромный, почти под два метра ростом, санитар Жора берёт на руки тело мёртвого Крачко и кладёт на каталку. Игорь помогает ему, как может. Укрывают погибшего полностью чёрной тканью. Игорь и Жора выжидающе смотрит в сторону Смилова. Тот поворачивается к санитарам:

– И что вы смотрите на меня, как группа захвата? Чего вы ждёте, господа медицинские работники?

– Так куда везти заведующего хирургическим отделением, Демьян Тарасович? – Моргает глазами санитар Георгий. – Куда его?

– Я тоже не знаю, – признаётся Окунёв, – куда сейчас везти Валерия Генриховича?

– Вы что оба белены объелись? Не знаете, куда везти? Не на именины же к тёте Маше! – Резко отвечает Смилов. – Вы что, совсем не в курсе, куда в подобных случаях возят покойников?

– Понял! – Кивает головой Жора. – В морг!

– И как можно быстрей! – Рекомендует хирург. – Пряников я вам, господа санитары, не дам, и на чай вы ни цента не получите? Вперёд!

– Пусть они свои центы едят вместо бутербродов, – однозначно выражает своё мнение Георгий. – Но почему надо увозить нашего… Валерия Генриховича очень быстро?

– А что ты хочешь вывозить его из палаты медленно и печально, да ещё с оркестром? – Говорит Смилов. – Чем быстрей, тем лучше, Жора.

Он поясняет им, почему надо спешить. По той причине, что сейчас набежит сюда весь больничный персонал со своими причитаниями и стонами.

– Мне их заклинания и долгие плачи здесь не нужны, говорит Смилов. – У меня очень скоро операция. Важная и ответственная. Почти что хирургическая.

Выталкивает в коридор Игоря и Жору, и каталку с покойником.

Игорь возвращается быстро и сообщает Смилову:

– Абсолютно точно. Бандиты, как будто, закладывают противопехотные мину рядом с беседкой. Может, и не одну. Надо спешить! Я пока постою с ними рядом. Отвлеку.

– Молодец, Игорь. Наконец-то их засёк. Иди! Но стой от них в стороне!

Окунёв уходит. Почти сталкивается в дверях с Милей.

Двое молодых парней, оглядываясь по сторонам, закапывают в песок рядом с местом мины. Так увлечены, что не замечают Игоря, который наблюдает за ними со стороны, со скамейки, расположенной в метрах двадцати от беседки. Это диверсанты-любители из местных бандитов. Но они в гражданской одежде. Не придерёшься. Да и, вряд ли, кто обратит внимание на них и разберёт, что они там делают.

Крепкотелые мерзавцы с прозвищами Лоб и Жила действуют исподтишка. Купленные пакостники, коих прощать и понимать – себе дороже. Явились они сюда даже не с камнями за пазухой, а с минами. Правда, принесли их сюда в сумке. Продуманные.

А в палате Миля вопросительно смотрит на Смилова.

– Миля, ты тут пока сама командуй! – Говорит он.– А мне срочно надо в одно место.

Игорёк засёк, как два двуногих шелудивых пса минируют беседку.

– Старайтесь оба быть осторожными.

– Как обычно, Миля. Ведь Родину защищаем от иродов.

Она качает головой.

– Ты, Демьян, всё, что у меня есть.

– Ну, так я и предполагал, Миля.

– Ты всегда шутишь. А глаза твои плачут.

Смилов кивает головой, тихо произносит:

– Тянуть время нельзя, бандиты могут улизнуть, Миля? Не на митинг же мне идти, на какой-нибудь ультра левый, вприкуску с заокеанскими пряниками и ватрушками? Да место всех этих мерзких людишек за решёткой или на лесоповалах!

– Или в Объединённых Европейских Эмиратах!

– Знаю. Уже есть и такие.

– Иди же! Но будь осторожен, – предостерегает его Миля. – За Игорем приглядывай! Да и сам… Если тебя убьют, то можешь ко мне не возвращаться.

Смилов целует её:

– Так я тебя и послушал! Вернусь, даже мёртвый. Кто-то же ведь должен меня зарыть.

– Балбес ты, Демьян Тарасович! Но мужик сноровистый, ловкий и трудолюбивый. Потому сам себя и зароешь.

Он машет ей рукой и уходит.

Выскакивает в тесный коридор и почти бежит по нему, в противоположную сторону от главного выхода. Самым коротким путём. Ему с большим трудом удаётся не задеть койки с больными. Слышаться стоны и плачи. Сбегает по лестнице вниз. Достаёт из-за пазухи небольшую финку.

Сделав своё чёрное дело, поставив и замаскировав мины, Лоб и Жила улыбаются друг другу. Жила хлопает подельника по плечу. Тот, в свою очередь, выставляет большой палец правой руки вверх. Всё у них получается. Они очень довольны своей работой. Собираются уходить.

Но стремительно сбоку от счастливого Жилы появляется Смилов с финкой в руке.

Он, обхватив левой рукой шею бандита, наносит ему мощный удар финкой в горло. Кровь бьёт фонтаном. Игорь уже давно привык к таким картинам. Льётся не только чистая праведная кровь, но ведь и эта тоже… служителей самого Сатаны.

Лоб поспешно тянется правой рукой в карман за пистолетом. Но метко и быстро брошенная финка достигает своей цели. Она пробивает горло Лба. Тот валится на землю, как сноп.

Игорь подходит к месту события. Смилов обтирает финку и руки об куртку лежащего у его ног Жилы. Прячет орудие справедливого возмездия за пазуху, в потайной внутренний карман. Достаёт из кармана халата сотовый телефон. Набирает нужный номер. Прикладывает мобильник к уху. Сообщает о случившимся в один из отделов Народной Милиции.

Недалеко от беседки стоит больничный сторож Михась Воронько. Ему под семьдесят лет. В старом парусиновом костюме, в жёлтой матерчатой кепке. Смилов показывает ему рукой, чтобы тот не стоял здесь, а проходил дальше. Но Воронько поступает по-своему.

В знак уважения и сочувствия к покойникам, снимает с головы кепку, прижимает к груди и осуждающе смотрит на Смилова.

Противопехотные мины пока ещё на месте, врыты в землю с песком, замаскированы и, разумеется, опасны для окружающих.

Память внезапно оборвалась. Он услышал, как отворилась дверь. Это появилась Александра Тимофеевна. Только и сказала:

– Сходил бы погулял, Игорь. У тебя в костюме кошелёк. Там немного денег. Походи по городу. Тебе надо выйти из памяти. Навсегда. Попытайся отвлечься.

– Это почти невозможно. Память преследует меня. Я рад бы ни о чём не думать. Но ничего не получается.

Он надел на себя белую рубаху, чёрный костюм, чёрные лакированные туфли. И вышел за дверь.

Ему прохожие объяснили, где находится набережная Амура, и Окунёв отправился в ту сторону. Он знал, что вода и огонь успокаивают. Этого он и желал. Но пока трудно успокоиться, нелегко. Говорить и давать советы всегда проще, особенно, тем, кто даже представления не имеет, о чём идёт речь.

Только на мгновение Игорь прикроет глаза, как перед ним словно живые стоят улыбающиеся отец, мать и маленькая сестренка Лика. Они даже радостно и приветливо машут ему руками из другого, непонятного мира.

В одном из дворов Игорь услышал громкий крик. Не раздумывая, побежал туда и увидел, как двое парней лет двадцати отнимают у юной девушки велосипед, небрежно одетые, в какие-то серые джинсы.

Девушке было лет пятнадцать. В белом платье, в белых босоножках. Она держалась стойко, крепко вцепилась руками за руль велосипеда. Игорь подошёл к парням, внешне очень похожих на наркоманов, каких он встречал и там, в Донецке. Ни слова не говоря, Окунёв несколькими точными ударами отправил их в нокаут. Что уж там говорить, но Смилов научил его очень многим приёмам рукопашного боя. «Всё в хозяйстве пригодиться, – пояснил ему врач и старший товарищ, – в мире, в котором не всё так просто и однозначно».

Один из парней очухался. Покачиваясь, встал на ноги, и прошипел:

– Ну, пацан, тебе теперь крышка. Живи и бойся!

– Я ничего не боюсь, – ответил Игорь и ребром ладони отправил бандита в очередной нокаут. – Чего мне бояться?

– Спасибо тебе, мальчик, – сказала девушка.– Эти бандиты уже всех тут достали. Даже участковый с ними ничего не может сделать. Где ты так научился драться?

– Далеко отсюда.

Так они и познакомились. Ей было, как и ему пятнадцать лет, и звали её Марина. Договорились встретиться завтра вечером и просто погулять по набережной Амура, а может быть, сходить на какой-нибудь интересный фильм в кинотеатр «Факел». Можно и в «Красный», но тот чуть подальше отсюда, почти на площади Кирова.

Стараясь ни о чём не думать, он дошёл до набережной, до речного вокзала. Потом спустился по ступенькам к Амуру, почти к самой воде. Река очень широкая, на той стороне виднеются горы. Только вода необычная жёлтого цвета. Это пески делают её такой.

Присел на одну из скамеек. Яркое солнце и прохлада ветра немного подняли его настроение. Следил за полётом многочисленных чаек. Но от памяти он не ушёл и на сей раз. История с заминированной беседкой продолжились сама собой.

…Трупы бандитов пока так и остаются лежать у беседки, в больничном дворе. Сторож лечебного учреждения Воронько всё ещё с кепкой в руках и с некоторым презрением разглядывает Смилова и Окунёва. Нравоучения хирургу читает:

– Опять ты, злыдень, врач хренов, таких хлопцев добрых загубил! Да и твой мелкий пособник рядышком. По вам пули наших хлопцев стонут и плачут.

– Оказывается, ты знаешь, липовый больничный сторож, старая наглая кляча, – отвечает Смилов, – что я так поступаю с фашистами и американскими холопами не в первый раз! Ты следишь за мной и за моим юным другом и уже давно заложил нас своим гадам по полной программе.

– Чего там закладывать? Адреса всех сепаратистов имеются в Интернете. Добрые люди позаботились. Так что, не думай, что ты Смилов – Кощей Бессмертный. А твой мерзкий пацан – такой же москаль, как и ты. Долго не проживёте.

– Ошибаетесь, – просто замечает Игорь. – Это ваши дни закончились, господин Воронько. Идёт гражданская война, и за всё придётся отвечать.

– Да, Воронько, – сказал Смилов, – пока живу, вам жить и убивать людей не дам!

– Да я знаю, что ты московский шпик! Я всё знаю, Смилов! Я ещё знаю, что скоро всех вас, сепаратистов, уничтожат. Остальные убегут из этих мест в разные стороны, как крысы.

– Нам со своей земли бежать некуда. А ты, Михась Воронько, и есть самая настоящая старая и подлая крыса. Если не заткнёшь свою щербатую пасть, то я запросто перережу тебе глотку.

– Понятно. Ты это умеешь. Ты же хирург.

Как же хочется Смилову задушить старого бандеровца. Ведь заслужил такой смерти пособник убийц и нацистов. Да ведь и сам Воронько, без сомнения, немало кровушки людской пролил. Но следов не осталось. Все улики бурьяном-травой поросли. Впрочем, даже одного сегодняшнего факта достаточно, чтобы поставить мерзкого старика к стенке. Не обязательно к ней, а вывести в чистое поле и отправить в Сатанинское Царство. Другого наводчик и бандеровец не достоин.

Нет сомнения, что парни и девчата из народной милиции так и поступят. Церемониться с врагом не станут. Старость старости рознь. Один до гроба людям добро делает, другой – уничтожает всё доброе вокруг себя… Вот он мир-то какой разный!

А сейчас в ожидании сотрудников из Народной Милиции Смилов ведёт даже беседу с тем, кто внимания-то человеческого не достоин. Но не зря ведь все эти разговоры. Может быть, во зле своём бандеровец что-то и важное… ляпнет.

– Жизнь заставила меня, Воронько, подонков убивать, – даёт разъяснение бандиту Смилов.– Такие подонки, как ты, и научили меня защищать от недругов себя, своих родных, близких и далёких, Родину, в конце концов!

– Нет у тебя, Смилов, никаких родных и близких. А родина что? Где жизнь богаче, там и родина.

Хирург находит в себе силы удержаться от ликвидации, уничтожения старого, но матёрого врага. Он терпеливо объясняет Воронько, что родина – это одно, а территория – совсем другое. Демьян не спрашивает, а утверждает, что, именно, он, Воронько, запустил фашистов во двор больницы.

Воронько нагло и решительно подходит почти вплотную к Смилову. Толкает его в грудь. Шипит, как ядовитая змея:

– А если бы и так! Тебе-то что, убийца? Хирурга из себя строишь, а сам… А я тебя-то не шибко боюсь и твоего пацана тоже.

Смилов отпихивает от себя старика:

– Что же, тогда подохнешь бесстрашно. Мне без разницы. Одной скотиной на земле станет меньше. Мне почёт и уважение. Да и людям радость.

Все эти картины Окуневу давно знакомы. Такие вот ненавидят россиян по духу и рождению. За то и ненавидят, что Россия дала им истинную свободу и пристегнула к их непонятной и привередливой стране огромные пространства. За что же им такая благодать? За любовь к нам? Так ведь нет её и, по большому счёту, и не было.

Пора уже признать и понять, что ненависть, даже большой части украинского народа – не выдумка. Пропаганда поработала. Заокеанская да западноевропейская. Да и польские и прибалтийские власти стараются Штатам угодить, да всем, кроме России.

Воронько смотрит в небо. Там вовсю поют жаворонки. Или не понимают, что идёт война, или уже привыкли наблюдать за смертью.

– Болтай, болтай Смилов! – Говорит Воронько. – Скоро всё переменится.

– А я в этом и не сомневаюсь, – отвечает Смилов.– Всё переменится.

Поглядывает на окно палаты, где находится Миля.

А совсем не далеко от больницы слышится стрельба из автоматов и пулемётов, разрывы гранат и мин. Ясно, что там ополченцы ведут оборонительный бой. Не трудно представить, что не только бандиты погибают в шквале огня, но и защитники Родины. Стрельба в усиленном режиме.

Смотрел Игорь на волны Амура, на сопки, что на противоположном берегу, на полёты крикливых чаек, и казалось ему, что всё это не реально. Ничего удивительного. Если не все, то подавляющее большинство людей не сразу привыкают к новым местам.

Рядом с ним присел худощавый старик в сером костюме и не бесцеремонно стал рассказывать Игорю, что в семидесятых годах прошлого века он имел счастье жить в Соединённых Штатах Америки. Ну, такая замечательная страна! Не то, что Россия. Ах, какие там уже тогда были прекрасные унитазы и дороги. Знакомая старая песня.

– А в России люди – хлам, дикие какие-то, – продолжал старик, пытаясь увлечь юношу современными сказками дядюшки Римуса. – Всё у нас захламлено, народ некультурный, невоспитанный.

– Неужели настолько не воспитанный, что даже не желает слушать неумную и дешёвую пропаганду? – Спросил старика Игорь. – Вы извините, но мне не интересно то, о чём вы говорите. Вы ведь не первый и не последний.

– Да как ты смеешь не слушать меня, молокосос?!

Странный дедушка. Не сомневается в том, что его обязаны выслушивать совершенно незнакомые ему люди. Такими были евангелисты, пока, наконец-то, их не остановили. Ведь звонили людям по телефонам, ломились в квартиры, привязывались к людям на улице… Ты обязан разделять их точку зрения – и баста! От какой такой демократии произрастают всякого рода сорняки? Не только ведь жизненное пространство оплетают своими пристрастиями и представлениями обо всём существующем, но ведь и в души лезут. Имеют право, потому что… особенные. По крайней мере, они не сомневаются в этом и часто переходят на истерический крик, когда их не желают слушать.

Во всех городах и весях встречаются такие субъекты, и, почему-то они, в основном, немолодые люди. Такие и здесь есть. Игорю его двоюродная бабушка Александра Тимофеевна советовала не вступать в разговоры с подобными людьми, не спорить с ними. Просто уходить от них подальше. Русофобия становится, к несчастью, не только манерой, без преувеличения, наглого поведения навязчивых господ, но и психическим заболеванием.

Игорю ничего не оставалось делать, как перейти на другую скамейку. Неуважение к старшим? Пожалуй, наоборот. Безнаказанность явных представителей «пятой колонны» при идеологической обработке представителей подрастающего поколения. Усиленная подготовка будущего электората для выборов президента России, этак, лет через пять-десять, подготовленного в Вашингтоне. И больше нигде.

Может быть, бесцеремонный старик опять бы подсел к Игорю. Но он нашёл очередную жертву – молодую женщину с ребёнком. Но та лишь делала вид, что слушает провокатора. Машинально кивала головой. Но её явно совсем не интересовали басни старого русофоба. В такой ситуации, конечно же, Окунёву вспомнился бандеровец Воронько и та самая… заминированная больничная беседка.

…Что касается Воронько, то он всё ещё стоит напротив Смилова, сверлит его глазами.

– Конечно же, ты, неприятный человеческому взору внучок негодяя и эсесовца Фрола Воронько, – говорит Смилов,– совсем не ведал о том, что эти выползки сюда не торты с пирожными принесли, а мины… противопехотные?

– Если пришли сюда хлопцы, – нагло отвечает Воронько, – значит, так надо. Меньше народу – больше кислороду. А ты мне не указ! Понял? Ты весь на виду. Добрая, хорошая мишень.

– Да и ты не такая уж и плохая, Воронько. Сейчас ты, старый осёл, чуть не наступил на одну из мин! Я пока их не обезвредил. Ты тут торчишь, старик, а находится здесь опасно.

Хирург посмотрел на своего юного друга и соратника Окунёва и сказал:

– Запомни, Игорь, эту физиономию. Перед тобой враг. Такие ещё будут встречаться на твоём жизненном пути. Не позволяй им повелевать твоим разумом, твоей свободой!

Воронько ухмыляется, но и находится в явном смятении, делает несколько шагов назад. Оказывается, не так уж и смел старик. Жить хочет. Озарение на него нашло. Присмирел.

Начинает понимать, что и наговорил лишнего. Даже, почти вежливо, интересуется:

– Так, где ж они, эти мины?

– Славно, что ты, древний клещ, такой любознательный, – сообщает ему Смилов. – Шагни влево или вправо, и сразу угадаешь. Но я тебе разгуливать здесь не дам. Мне надо бы слегка самому пожить.

– И ты тоже боишься? – Удивляется Воронько. – Ты же, говорят, отважный… такой.

– Нуда, боюсь, и со страху прирежу тебя в момент, – пояснил Смилов. – По этой причине предлагаю тебе не двигаться.

– Сатана! – Почти вопит старый бандеровец. – Чистый сатана!

– Вот, наконец, и познакомились, – говорит хирург. – Ты – сатана, а я – Демьян Тарасович.

– Не я, а ты – сатана, – кричит Воронько, – и этот маленький выродок… с тобой!

– Вы ошибаетесь, – отвечает Игорь, – но это в последний раз в вашей жизни. Больше ошибок вы не совершите.

Надо же! Старый мерзкий бес считает его, Смилова, сатаной. Ну, ни в одни ворота не лезет! Кого из себя на протяжении всей своей гнусной жизни изображал Воронько? Может быть, борца за свободу? Только за чью? Здешних и забугорных магнатов? Так ведь, а никак не иначе.

Да ведь и знает старый нацист, что и к чему. Понимает, что он – орудие в руках великого множества полпредов самого Сатаны. Именно, его.

Смилов с ним больше не спорит, только и говорит:

– Мне твои предположения и догадки на счёт нас – по барабану. Сейчас сюда приедут милиционеры или ополченцы. Заберут с собой трупы этих… шакалов и тебя заодно.

– Никуда я не поеду, – протестует Воронько. – Я свободный человек!

– Уже нет, Воронько, ты не свободный, – возразил Смилов, – а мёртвый. К тому же, и совсем не человек. Ты – жалкое подобие двуногого существа. Я теперь понял, Воронько, кто виноват в смерти больного Шибаева.

Хирург указывает пальцем на убитых бандитов. Без доли сомнения утверждает:

– Эти собаки! И ты вместе с ними не так давно убили человека! Шибаев три дня тому назад подорвался на мине, вон там, возле палисадника. Да разве ж только один Шибаев погиб?

– Я на тебя, Смилов, пожалуюсь главному врачу Турченко, Сергею Дмитриевичу!

С трудом сдерживая ярость, Смилов вплотную подходит к Воронько и затаскивает его в беседку. Силой усаживает на скамейку.

– Сиди и не дёргайся! – Говорит Смилов. – Мне надо мины до появления милиции обезвредить! А что касается Турченко, то он не знал, какого гада в сторожа взял.

– Я за свободу своего народа! – Очень громко говорит Воронько. – Слава Украине!

– Вы и за смерть женщин, детей, стариков, тех, кого вы за людей не считаете, – сказал Окунёв. – Людей ведь убиваете! Ведь это свобода для вас, холопов чужих желаний, но не для честных и добрых людей!

– Какие там люди! – Вырывается из мерзкого нутра Воронько. – Наполовину москали, да их прислужники.

Уже не с ненавистью, а с каким-то сожалением смотрит на Воронько врач, да и санитар Окунев. Ведь старый бандеровец не только по всей своей жизни негодяй, он, явно, психически нездоров. Как те субъекты, которые с детства внушали ему эту белиберду.

Сколько их сейчас, потерявших разум, зомбированных холопами заокеанских ультра либералов и псевдодемократов. Сатана справно здесь потрудился, а теперь вот на обожжённых огнём, изрытых снарядами и минами полях, гуляет… Радуется. Так ведь рано же ещё праздновать победу. Куда спешить-то? Повоюем и, как водится, одержим победу. Только уж, на сей раз, не следует щадить и миловать врагов. Они ведь психические больные… на четыре поколения вперёд. Многие из них и не поймут, за что это их так обижают.

Вроде бы, больных на головной мозг негоже обижать, на самом деле. Ведь и так богом обделённые. Но в живых обезумевших зверей в человеческом обличье оставлять никак нельзя. Если не они, то их непредсказуемые потомки, вполне, могут натворить много гадостей на Земле. Благодушие и милость к ним может стать новой пролитой кровью.

Скорбные события. Пусть страшные, но и одновременно смешные дела… даже для людей, не имеющих собственного мнения. Впрочем, им всё одно, они с рождения улыбаются. До поры и до времени. Страшны люди и с каменными дежурными улыбками, они – самые настоящие зомби.

Трудно окончательно выйти из памяти тому, для кого недавнее прошлое ещё не перестало быть настоящим. Тогда у беседки Игорь должен был страховать Смилова, то есть предпринимать какие-то действия только в крайнем случае. А Воронько, понимающий, что прощения ему за явную организацию террористических актов на территории больницы не будет, начал снова говорить, что он пожалуется на Смилова главному врачу Турченко.

…Но если бы сейчас главный врач больницы Сергей Дмитриевич Турченко слышал то, о чём говорит вечный бандит Михась Воронько, то не удержался бы. По всей вероятности этот добрый и отзывчивый человек, не заботясь о последствиях, ударил бы мерзкого фашиста первым попавшимся под руку кирпичом. Крепко бы шарахнул и чётко, и ведь был бы прав потому, что совершил благое дело.

– Турченко всякую нечисть сатанинскую не переваривает, – разъясняет Смилов бандиту. – Он всяких фашистов и американских диверсантов не очень обожает. У него на всякую гадость аллергия.

– И что, меня сепаратисты будут судить? – Спрашивает Воронько. – Почему они должны надо мной суд вершить?

– Вряд ли, Михась Степанович, вас будут судить, – предполагает Окунёв. – По законам военного времени…

– Кто ж тебя, такого славного старичка будет судить? Ты – не подсуден! – Убеждённо замечает и Смилов. – Гражданская война идёт. Тебя просто расстреляют.

– Как? – Удивляется Воронько. – Не пожалеют даже моих годов преклонных?

– Ты ещё бодрый, и для пули, вполне, сгодишься, – подбадривает бандеровца хирург. – Даже ещё очень молодой…

– Но как же? – Беспокоится бандит. – Несправедливо получится.

С некоторым осуждением и недоумением Смилов смотрит на Воронько. Почему же шкодник, можно сказать, международного масштаба мешает ему обезвреживать мины? Что же такое творится на белом свете. Да и непонятливый какой-то бандит. Ведь почти что уверен старый проказник, что ему ополченцы и милиционеры скажут: «Ну, молодец! Ну, герой! Сколько жизней человеческих помог загубить, да ведь и сам, наверняка, в палачах побывал! Герой!».

Осторожно, подходя к минам, Смилов ещё раз популярно объясняет Воронько, что тот будет расстрелян по законам военного времени. Сколько же можно повторять и что тут не понятного? Кроме того, хирург убедительно просит Воронько, пока тот живой, не мешать ему заниматься полезным делом.

Окунёв садится рядом со Смиловым, что называется, на подхвате. Ему просто предстоит убирать в стону обезвреженные мины.

Смилов разгребает вокруг простейшего спрятанного взрывного устройства рыхлую землю и песок. Осторожно вытаскивает её на свет божий. Неспешно выкручивает взрыватель. Кладёт его и обезвреженный взрывной механизм в сторонку. Передаёт уже неопасную мину Игорю.

– Что б вас обоих разорвало, – не произносит, а хрипит Воронько, – на мелкие кусочки!

– Вместе с тобой. Но ты пойми, Воронько, если бы вы, фашисты, эти мины ставили на лужайке у Белого Дома, в славном стольном городе Вашингтоне, то я бы на вас нисколько не обиделся. Свои ребята ведь тоже могут перессориться. Но тут вы что-то попутали. Здесь минам не место.

Неторопливо откапывает и обезвреживает ещё одну мину.

Осторожно выкручивает взрыватель. Не смотрит в сторону Воронько. Но за ним наблюдает Игорь. Для этого он и остался здесь, у беседки.

Бандеровец осторожно и бесшумно выходит в проём беседки. Смилов продолжает работать, поясняет Воронько:

– Я в нескольких точках воевал. С их крутыми «рембами» не один раз встречался. Наглые людишки. Из них такие, вояки, как из меня художник-модельер. Я иногда с некоторым удовольствием отправлял их на тот свет.

Осторожно вытаскивает из земли третью мину. Продолжает говорить:

– Ничего тут грешного нет. Ведь они убивали моих друзей. Значит, их место – на том свете. Правда, они стараются воевать чужими руками. Но не всегда получается.

Воронько извлекает из пиджака пистолет. Старается тихо и незаметно взвести затвор. Смилов кладёт взрыватель на песок. Потом вытаскивает из земли и саму мину. Подает ёё юному санитару. Продолжает говорить:

– Ты, гнусный Воронько, видать чуток удивлён. Ну, да, я хирург. Но в свободное от работу время… Одним словом, одних лечил, других жизни учил.

Ушлый старый бандит Воронько начинает направлять ствол пистолета на Смилова.

Но Окунёв очень быстро и точно швыряет обезвреженную мину в бандита. При этом прикрывает Смилова собой, от возможного выстрела. Но Воронько, не ожидавший такой меткости и реакции от пацана, получает удар миной прямо в переносицу. Падает навзничь, роняя на дощатый пол беседки пистолет.

Смилов поворачивает голову в сторону минувшей опасности. Пистолет выстреливает. Результата детонация от удара о дощатый пол. Воронько, теряя сознание, успевает сказать:

– Змеи подколодные!

– Понял. Ты вооружён и очень опасен, – говорит Смилов.– Дурак думкою богатеет. А я ведь, господин Воронько, и не таких бычков в банку закатывал. Но мне и не надо было суетится. Игорёк у меня всё умеет. Людей ему по-молодости убивать не рекомендуется, но диверсантов и террористов калечить разрешено.

Наконец-то, он обезвреживает последнюю, четвёртую мину.

На территорию больничного двора въезжает старый «уазик». Останавливается невдалеке от беседки. Из машины выскакивают трое милиционеров, в камуфляжной форме, вооруженные до зубов.

Приветливо улыбаясь, Смилов правой рукой показывает им на трупы и поверженного Воронько. Увидев обезвреженные мины, они становятся не такими торопливыми. Подходят к нему, подробно расспрашивают о случившемся.

Высоко, в небе, летит сизый голубь. Смилов следит за его полётом. Слышится звук ружейного выстрела, голубь падает на землю, почти рядом с беседкой.

Смилов и Окунев направляются к главному больничному входу. Миля из окна второго этажа машет им рукой.

Двое милиционеров надевают наручники на запястья испуганного бандита Воронько. Садятся вместе с ним в «уазик». Третий вооружённый блюститель порядка остаётся с трупами нацистов. Будет ожидать приезда крытой машины или, в крайнем случае, грузовой. Пока ещё рано отправлять молодых и неразумных разбойников в морг. Пусть сначала их тела дадут важные и нужные… показания.

А Смилов и Окунёв возвращаются к своей работе. Санитару проще. Он помогает врачам и больным, что-то надо принести или унести, помочь медсестре… Да и полы в палатах помыть не зазорно.

Демьян Тарасович уже готов к очередной операции. Там, в хирургическом кабинете, куча инструментов в специальных коробочках из хромированной стали. Рядом с операционным столиком в специальных коробочках из хромированной стали куча инструментов.

Хирург Смилов будет бороться, как обычно, за жизнь очередного пациента. С ним всегда рядом Миля. Она, в принципе, операционная сестра, а не процедурная. Просто людей не хватает и работы много. Надо везде и всюду успевать.

На следующий день выпала суббота, для многих выходной день. Рано утром к нему зашли близнецы Завьяловы. Одеты были по-походному, в джинсовые костюмы, на ногах – кроссовки, в руках небольшие корзины. С порога Александра Тимофеевна предложила им позавтракать, но они отказались.

– Мы надумали сходить по грибы, – сообщила Тамара. – Тут недалеко. На автобусе немного проедем, а там чуть-чуть пешком.

– Вот и решили забежать за Игорем, – сказал Борис. – Мы на улице подождём, пока он одевается. Мы быстро вернёмся. К обеду.

– Он умывается, чистит зубы. Я ему скажу. У меня была где-то корзина, – сказала старушка Куличова, – если, конечно, я её найду.

– Мы Игоря внизу подождём, на скамейке, – сказал Борис. – Сейчас в лесу хорошо.

Завьяловы вышли за дверь. Зачем мешать Игорю собираться? Они, сколько нужно, подождут.

Когда почти сразу же появился на кухне, завтрак был уже на столе. Яичница и чай пирожками, начинёнными яблочным повидлом. Бабушка тут же сообщила внуку, что его ожидают на улице друзья.

– Не знаю, – ответил Игорь, – идти мне с ними или нет.

– Сходи, Игорёк, – посоветовала ему Александра Тимофеевна. – Дело не в грибах. Немножко проветришься. Если хочешь, конечно.

Что ж, по грибы так по грибы.

Через двадцать минут он с Завьяловыми шёл в сторону остановки пригородного автобуса. В джинсовом костюме, со старой, но надёжной корзиной в руках. Все трое прихватили с собой по бутылке воды, кое-какую еду. Долго бродить по тайге не собирались, часа два. Не больше. Достаточно для того, чтобы наполнить корзины белыми грибами или волнушками и груздями.

Много удивительного и непонятного увидел на одной из сопок. Такие растения и деревья, которых он никогда не встречал. Ему Завьяловы рассказывали почти о каждом из них. Например, дерево с пышными ярко-зелёными листьями. Оно особо ничем внешне не примечательно, но вместо коры у дерева – самая настоящая толстая пробка. Легонько ударишь по стволу кулаком, и он отскакивает от ствола, как мячик.

– Так и называется, – пояснил Боря, – пробковое дерево.

– А если по-научному, – уточнила Тома, – то амурский бархат. По латыни как он называется, если честно, то не знаю.

Какие же его годы. Со временем Игорь освоится, приживётся в этих краях. Научится воспринимать всякого рода здешние «чудеса», как что-то обычное. К холодной зиме привыкнет и к жаркому лету.

Они сели на поваленный ствол большого дерева. Надо было немного перекусить, хоть по паре варёных яиц съесть да воды выпить. Точнее, не вода. У Завьяловых был с собой брусничный морс. Окунёву его двоюродная бабушка дала с собой бутылку с напитком из ягоды голубицы.

Мимо них проходил весёлый долговязый, черноволосый парень лет двадцати четырёх с полной корзиной грибов. Он только крикнул им:

– Хорошая погода, мои славные соседи, Тамара и Борис. Привет родителям! Я уже загрузился – и домой!

– И тебе, Алексей, всего доброго! Мы тоже скоро пойдём на остановку!

Внезапно появился этот человек и так же быстро исчез.

– Кто такой? – Настороженно спросил их Игорь, – кто он?

– Обычный человек, Алексей Иванов. – Ответила Тамара.– Больше года тому назад приехал сюда из Украины. Женился. Снимает квартиру в нашем подъезде.

– Работает, вроде, штамповщиком, – на нашем предприятии «Амурметалл». Оно – огромное, там и сталь льют… Многое, что делают. А почему он тебя заинтересовал?

– Просто спросил, – ответил Окунёв. – Наверное, он такое же, чем все остальные люди.

Но это было совсем не так. Он узнал в знакомом близнецов Завьяловых бандита и нациста Трофима Курденко, по кличке Хитрый. Бандит был настолько коварен, что не щадил не своих, ни чужих. Убивал исподтишка и старого, и малого, даже своих однополчан из бандитских формирований. Просто грабил. Всегда знал, кого можно обчистить, лишить жизни и спрятать концы в воду.

Его объявили человеком вне закона, подлежащим уничтожению, и патриоты-ополченцы, и радикалы, продолжатели подлых идей Бандеры и Шушкевича. Одним словом, по Хитрому плакал не один пожизненный срок. Но, скорей всего, справедливая пуля.

Он вовремя и явно с чужими документами умудрился перебраться в Россию и стать, что называется, белым и пушистым. Жил по документам, наверняка, убитого им человека Алексея Иванова. Но бандит должен и будет наказан. «Обязательно надо сообщить в местное ФСБ, – подумал Окунёв, – что на мирных землях прячется опасный и коварный враг».

Ускользнул Хитрый в своё время и от Смилова, да и от Окунёва. Осталась у Игоря на животе заметная отметина. Успел бандит нанести ему ножевое ранение. Благо, что не опасное. Просто, Игорю везло. Даже пули его щадили, но следы на теле в виде зарубцевавшихся ран остались – память о жестокой войне на Донбассе на всю жизнь.

Корзины грибами они заполнили очень быстро. А времени, по выражению Бориса, оставался ещё вагон. Особо торопиться домой не хочется. Поэтому Завьяловы попросили Игоря рассказать ещё что-нибудь о той непонятной и страшной войне, которой пока нет конца и края.

В знак согласия Окунёв кивнул головой и начал рассказывать о том, что в эти дни никак не выходило из его памяти.

…Ника внимательно и с укоризной смотрит на молодых хирургов. По-взрослому делает им замечание:

– Дядя Виктор! Дядя Демьян! Вы громко кричите. Я не слышу то, что говорит мне моя кукла Лиза.

– Как же, Ника, твоя кукла говорит,– возражает Виктор,– если у нет головы?

– Не знаю, как Лиза говорит,– сообщает врачам Ника. – Но она живая и разговаривает.

– Хорошо мы будем потише себя вести, Ника,– обещает девочке Смилов и тут же обращается к коллеге. – Кукла Лиза, Виктор Степанович, на самом деле, живая и умеет говорить.

– А где Миля? – Настороженно спрашивает Смилова Виктор. – Где она?

Хирург Смилов немного медлит с ответом, вероятно, что-то обдумывая.

Он с некоторой озабоченностью сообщает, что отпустил её. Вернее, даже не отпустил. Миля пошла к бабке Сергеевой. Почти лежачая старуха. Но волноваться не стоит, её сопровождает Окунёв. Следит за всем, как бы, со стороны. Если произойдёт что-то неординарное и опасное, то он сообщит или примет меры.

А бабушка Сергеева не совсем, с трудом, но передвигается по дому. Но это и неважно. Ей необходима медицинская помощь. У неё всех родственников «Градом» побило.

– Ну, ты и шутник, Демьян Тарасович! – Удивляется Виктор Степанович. – Каким ещё градом? Даже дождя нет. Жара стоит.

– Что тут не понятного? – Смеётся Ника.– Реактивные установки «Град». Они у бандитов есть.

– Так что, слушай, Виктор Степанович, о чём тебе сообщает девочка Ника и её кукла Лиза. Они знают, какое вооружение имеется у нацистов. А ты… ни в одном глазу.

Тут уже начинает смеяться Виктор. Надо же совсем забыл по грозное оружие – «Грады». В суете больничной просто про них забыл.

Он вдруг меняет тему разговора. Миля отправилась к Сергеевой сделать инъекцию. Инсулин. Понятно, Ефросинья Петровна ещё, ко всем своим болезням, и диабетчица.

Но Виктор Степанович не унимался. Он повторял, что в том районе очень опасно находиться. В шестистах метрах от улицы Лермонтова окапались фашисты. Миля, как и Смилов и Окунёв, у бандитов на особом счёту.

– Вы же с Милей их печеньем и сэндвичами не угощаете, – поясняет Виктор.– Всё больше пулями.

– Всё понял, – соглашается с ним Смилов. – Я пойду. Надо Милю встретить. Да и Окунёв тоже в опасности. У него нет при себе оружия. Я не рекомендовал ему стрелять по, так сказать, людям. Он выкручивается, как может. Тут я маху дал. Но что было Миле делать?

– На сегодня осталось всего две несложных операции, – говорит Виктор.– Я справлюсь. Да и так здесь уже и днюешь, и ночуешь. Обязательно иди, Демьян! Прямо сейчас. Не тяни резину!

Кладёт ему руку на плечо. Смилов медлит. В некоторой растерянности. Но Виктор настаивает:

– Да иди же! Быстро переодевайся и – вперёд!

Смилов, пожимает руку Виктору, быстро уходит.

Свой голос снова подаёт Ника:

– Я тоже бы пошла, если бы ноги у меня были.

Виктор садиться на табуретку, левой рукой поправляет воротник своего халата. На ней нет двух пальцев.

Воробей пристраивается на оконном выступе, со стороны улицы, и стучит клювом в стекло. Виктор встаёт и подходит к птице. Взмахами правой руки отгоняет её. Воробей неохотно улетает.

Стрельба слышится отчётливо. Бой идёт, где-то, совсем рядом. Ополченцы и народная милиция изредка отражают огневые атаки бандитов. По сути, оккупантов.

Окунёв провожает Милю до самого дома бабушки Снегирёвой и прячется в кустах полыни. Здесь возле заброшенных и полуразрушенных домов происходило многое. Он видит, как молодой ополченец очкарик Сева привёл сюда, на небольшую полянку между домами, под стволом автомата старика Воронько. Приказывает ему встать к обожжённой огнём осине. Жестом показывает ему, чтобы тот стоял на месте и готовился к смерти.

– Ты что, Сева, решил меня, пожилого человека, расстрелять? – Воронько старается разжалобить ополченца.– Я же твоих родителей знал, когда они были совсем малыми.

Сева обстоятельно объясняет ему, что надо нести ответственность за содеянное зло. Возраст здесь не причём. Чего же тут непонятного? За пособничество бандитам и фашистам, гражданина Воронько полагается расстрелять. И точка! Идёт кровопролитная и бескомпромиссная гражданская война. Да и сам дед Михась ни одного человека лично загубил, отправил на тот свет. Такие вот дела.

Со страхом и надеждой смотрит Воронько на Севу. Жалостливо его просит:

– Отпусти ты меня, Сева. Я отсюда уйду. Да и никого я не убивал.

– Отпустить не имею права, – поясняет ополченец. – Таких гадов, как вы, Михась Степанович, просто на белом свете держать не стоит. Никак нельзя.

– Ну, кого же я убил?

– Многих. Того же, своего племянника. Ножом! Всё тебе сошло с рук.

– Генку убил, да. Он не ваш был, не ополченец. Он у меня сало крал из подполья.

Но Сева неумолим. Отводит затвор автомата. Патрон из обоймы перемещается в патронник. Осталось только перевести флажок предохранителя с «нулевого» положения на «автоматическую стрельбу» – и всё.

Бандит падает на колени:

– Отпусти! Я в долгу не останусь!

Сева целится в Воронько. Но летящая со стороны пуля опережает этот выстрел, попадает Севе в голову. Ополченец падает на землю, только и успевает сказать:

– Снайпер.

Сева разжимает руки, роняет автомат. Падает. Умирает.

– Понятно, снайпер, – Воронько встаёт с колен.– Вишь, как бывает. Ты меня хотел порешить, москальский щенок, а вот сам, кости раскинул.

Направляется к Севе, чтобы забрать автомат, но получает пулю в глаз от другого снайпера. Падая, говорит:

– Это не наш.

Заваливается на бок. Умирает.

Начинается беспорядочная стрельба с обеих сторон. Как же иначе-то, когда дети Сатаны гуляют на кровавой… вольнице. Надо же кому-то учить их уму-разуму.

Как же можно в это время разгуливать по окраинам города? Нацисты и бандиты не щадят никого – ни старого, ни малого. Да и медицинскую сестру с сумкой, в которой лекарства и шприцы, тоже ведь не пожалеют. Тем более, Милю. Она ведь, при случае, не щадила и не щадит убийц и разбойников. Надо было срочно предупреждать о возможной опасности Смилова.

Оставалось только попробовать позвонить Демьяну Тарасовичу по мобильному телефону. Игорь пытается это сделать несколько раз. Но связи нет. Окунёв не думает о себе, хотя, конечно, понимает, что те бандиты, которые его хорошо знают не пожалеют на него пуль. Он ведь не носит с собой ни ножа, ни пистолета для… конспирации. Не всякий пристрелит безоружного подростка, который шатается без дела, причём, где попало.

С большим интересом близнецы Завьяловы слушали рассказ Игоря. Им до конца не верилось, что такое происходило и происходит в наши дни с людьми, говорящими на русском языке. Получается, что с русскими людьми. Власть, которая пришла на Украину с помощью кровавого переворота и радикалы-нацисты убивают людей только за то, что они не желают жить по законам фашизма и по бандитским понятиям. Да и просто убивают детей, женщин, стариков… Таким странным и диким способом зачищают территорию.

Их новый и зачастую хмурый друг Окунёв вспоминал даже то, что происходило не с ним, а с его друзьями. Но тут ничего необычного нет. Ведь они всё доверяли друг другу и обязательно рассказывали Игорю обо всём, что он как разведчик должен знать.