Читать книгу Последние Советы. Прощай, ХХ век! (сборник) - Александр Образцов - Страница 3

Обстановка та же. Прошло три года. Осень. Толоконников и Мстислав Романович сидят в креслах. У Толоконникова больной вид.

Толоконников. Так ты говоришь – Вологда… Так-с… Областной центр… У меня в Вологде… нет, не было у меня знакомых из Вологды… Из Волгограда был один, а из Вологды… Химический элемент, пять букв, первая «к», третья «л»… А?

Мстислав Романович. Калий.

Толоконников. Правильно, калий… И откуда ты все это знаешь, просто страшно за тебя становится. А вот спутник Марса, а? Шесть букв. Здесь-то ты, брат, сядешь.

Мстислав Романович. Деймос.

Толоконников. Ну-у… (откладывает кроссворд). Что читаешь?

Мстислав Романович. Историю дипломатии.

Толоконников. Это еще зачем?

Мстислав Романович. Интересно.

Толоконников. Нет, неинтересно. И про историю дипломатии неинтересно и про спутники Марса. Про себя интересно. А про тебя неинтересно. Живешь ты рядом двадцать пять лет, и ум у тебя есть, и эта, как ее, доброта, а вот нет в тебе яркости. Бывает, гибнет человек, пламенем должен гореть, ведь последние витки делает, а не может он зажечься.

Мстислав Романович. А о себе ты что думаешь?

Толоконников. Я всю жизнь горел. Я и в танке горел, и с планом горел, да и в семейной жизни горел, как тебе известно. А вот вы, Мальчевские, гореть не можете.

Мстислав Романович. И нравится тебе твоя горящая жизнь?

Толоконников. Мне? Нравится. У меня каждый год в памяти. А ты можешь хоть один вспомнить?

Мстислав Романович. А ты как думаешь?

Толоконников. Не можешь. Да что там год! Вот есть люди тридцатых, сороковых, пятидесятых, шестидесятых, в конце концов, годов. Я, например, человек пятидесятых. А ты? Ты без времени. Сам себя-то к кому причисляешь?

Мстислав Романович. А зачем меня куда-то причислять? Причислить можно станок или грузовик. А человек живет по-разному. Иногда и по законам каменного века.

Толоконников. Снова ты виляешь, я не знаю. Ну, какие тебе люди ближе, с кем ты нашел бы общий язык?

Мстислав Романович. Со свободными.

Толоконников. Это еще что?

Мстислав Романович. Как тебе объяснить… Свободный человек не тот человек, который пользуется абсолютной или относительной свободой. Свобода – это широта и независимость кругозора.

Толоконников. Снова ты… Я ему про Фому, а он мне про Ерему. Ты когда оформился, как человек?

Мстислав Романович. В середине пятидесятых.

Толоконников. Вот так и говори. А ты – кругозор. Нет у тебя точности. Нет. Нигде нет. Читал я твои вирши…

Мстислав Романович. Я тебе не разрешал их читать!

Толоконников. Ой-е-ей. Ты что, девочка? Дневник ведешь? Честный человек ничего не должен стыдиться. Он весь может показаться и сказать: вот он, я.

Мстислав Романович. Это вопрос порядочности.

Толоконников. Где-то слова выкапываешь – порядочность, независимость. Нет у тебя точности. И в стихах. Ты в каком веке живешь? Люди по Луне ходят, а она у тебя какая-то вдова. Лес у тебя черно-золотой. Не бывает такой лес. Печаль у него маслянистая. Это клеенка бывает маслянистая, понял? Или глаза у старого кота. Но это ладно, бог с ним. Я в этих вещах не спец. Может, допустимо. Не заметил я у тебя, Слава, силы. Не той силы, знаешь, что любит покричать с эстрады, а в бою – в кусты, и не той, что грубой массой берет. Горения у тебя нет. А? Понял, какой я круг сделал, все охватил? И снова – горение, огонь!

Мстислав Романович. Что ж… (Пауза.) Возможно, ты и прав. Нет у меня горения. Ты знаешь, что от жизни я ничего или почти ничего не жду сверх того, что она дает. Я инвалид. Человек, который жив лишь формально по общим меркам. Зачем же мне гореть? Сила жаждет, так говорят. И я смотрю, как сила жаждет. Пятьдесят лет смотрю и должен сказать, что смотреть на это неприятно. И единственное, чего я добиваюсь – это предельной честности и непредвзятости своего взгляда.

Толоконников. Вот! своего! Своего, из своего угла, со своей колокольни! Не те времена, дорогой, не те. Это тебе не девятнадцатый век. Свой угол сейчас – это просто угол и то, что ты там из него видишь, никого не волнует. Начхать на то, что ты там разглядываешь из своего угла. Что тебе, урок политграмоты провести? Слушай. Для нашего времени характерно то, что личные взгляды уже не су-щест-ву-ют. Понял? Необходимо подчинить себя кол-лек-тив-но-му мышлению. А почему? Потому что жизнь настолько усложнилась, что мы уже не можем позволить такую роскошь, как ин-ди-ви-ду-а-лизм. Иначе – анархия, вавилонское столпотворение. Знаю, знаю! Сейчас будешь говорить, что поэт обязан да имеет право. Че-пу-ха. Не имеет, не имел, и не будет иметь. Это ему кажется, что он имеет, а на самом деле ему просто не дадут иметь свой взгляд. Это ж неравенство, сам посуди. Это ж недемократично. С какой стати поэт должен иметь свой взгляд, а плановик – не иметь? А может, плановик прав-то имеет больше на свой взгляд, чем поэт? Мало ли кто себя поэтом объявит? Я, закричит, поэт! Давайте мне мои права! А где сказано, что он поэт? Может, он просто шарлатан. Про того же плановика, если он толковый парень, никто ведь не скажет, что он тупица. А у поэтов как? Один кричит – ты, писака! А другой ему в ответ – сам ты бездарность! Нет, что хочешь говори, а я бы у вас там порядок навел. У меня в тресте всякого… хватает. Вплоть до воришек. Терплю. Терплю, если вижу, что может работать. Для меня главное – если может работать.

Входит Женя.

Женя. Ну как, папа?

Толоконников. Что?

Женя. Как себя чувствуешь?

Толоконников. Что вы ко мне цепляетесь, как будто я при последнем издыхании? Ну инфаркт, а может, и не инфаркт. С такой вот заботой и здоровый больным станет.

Женя. Но я действительно волнуюсь. Извини, я больше спрашивать не буду.

Толоконников. И не спрашивай. Вот когда поцелуешь в лоб, а он холодный, тогда и волнуйся.

Мстислав Романович. Ты железный человек, Петр.

Толоконников. Я смерти не боюсь. Но говорить о ней и думать не желаю… Не желаю! Это все равно что про спутники Марса говорить. Был ты там? Не был. И там не был. И нечего… нечего!

Звонок. Женя открывает. Входит Горюхин.

Горюхин. Вы – Женя? Здравствуйте.

Женя. Здравствуйте.

Горюхин. Я к Петру Ивановичу.

Женя. Проходите.

Горюхин входит в комнату, Женя – на кухню.

Горюхин. Здравствуйте, Петр Иванович.

Толоконников. А-а! Входи. Садись. Ну, доложи, что там без меня наколбасили.

Горюхин. Да ничего особенного не наколбасили. Не успели, наверное.

Толоконников. А где ты так загорел?

Горюхин. В Астрахани.

Толоконников. В командировке? Смотри.

Горюхин. Отпуск догуливал.

Толоконников. А-а, вон что. Ты ж у нас штатный охотник.

Горюхин. До штатного мне, конечно, далеко, но поразбойничал от души. Я бы вам, Петр Иванович, очень советовал.

Толоконников. Ну вот, и ты еще мне советуешь. Мне тут своих плакальщиков хватает.

Горюхин. Вы извините, Петр Иванович, о болезни я как-то упустил. Толоконников. А я думал, ты о болезни. Удивился даже, куда это, думаю, Горюхина понесло? Он же ни сном, ни духом ни о каких болезнях… Цех в Дворянкине сдали?

Горюхин. Сдали.

Толоконников. Хорошо.

Входит Женя.

Толоконников. Женя, ты нам чайку принеси. Или кофе?

Горюхин. Только чай.

Толоконников. А ты, Мстислав?

Мстислав Романович. Мне кофе.

Женя уходит.

Толоконников. О! Он у нас индивидуалист. Знакомься – шурин мой, Мстислав для тебя Романович Мальчевский.

Горюхин. Горюхин. Павел Валентинович.

Входит Женя.

Женя. Кофе кончился. Я схожу в магазин.

Мстислав Романович. Не надо, Женя, что ты.

Женя. Надо.

Уходит.

Толоконников. Когда ей было два года, она уже была упряма.

Горюхин. Вы считаете, что воспитание ничего не дает?

Толоконников. Я считаю, что в ребенке борются две крови – матери и отца. И воспитание способствует тому, что одна из этих кровей побеждает. У нее моя кровь. Поэтому я ее иногда не выношу.

Звонок.

Толоконников. Пойди, открой.

Горюхин открывает. Входит сантехник. Оставляет чемоданчик в прихожей. Входит в комнату.

Сантехник. Здравствуйте. Что у вас?

Толоконников. У нас? В каком смысле?

Сантехник. Ну, сантехника вызывали?

Толоконников. Видимо, вызывали. Сейчас придет дочь и прояснит этот вопрос. А что без инструментов?

Сантехник. Каких еще инструментов?

Толоконников. «Шведки», лен, ключи. Пальцами откручивать будешь, что ли?

Сантехник. А это моя забота.

Толоконников. На стройке работал?

Сантехник. У нас вся страна стройка.

Толоконников. Разряд какой?

Сантехник. Четвертый.

Толоконников. У нас по четвертому двести выходит, а?

Горюхин. С премиями побольше.

Толоконников. Вот так. А с жильем как? Обеспечиваем?

Горюхин. Не жалуются.

Толоконников. Вот ведь психология, а? Сидят здесь на служебной площади, унижаются из-за трояка несчастного, а на стройку не идут. Не идут и точка. А ведь могут работать, мо-огут. Каждый болтик у них здесь в дело идет, каждая гаечка. Нравится, что ли, по квартирам ходить? Самому-то дом построить веселей, а?

Сантехник. А я вам могу сказать, почему к вам не идут.

Толоконников. Ну, просвети.

Сантехник. А потому что здесь я сам себе начальник. Русский человек погонял не любит.

Толоконников. Русский человек. Это ж надо – русский человек. И базу-то какую подвел. А ты знаешь, что русский человек не любит, когда от его имени кто-то начинает рассуждать: он такой, он сякой, русский человек? Ленивый русский человек? А кто страну отгрохал до самых до окраин? Не может самостоятельно мыслить? А кто технологии передовые разрабатывает? Тяжелый на подъем? А кто наш Север в палатках, с нуля освоил? Так что ты здесь не говори таких слов. Через все трудности, через войны, лагеря, голод пройди и по больши-им праздникам можешь сказать тихо, чтобы тебя никто не слышал: я, наверно, знаю, что такое – русский человек.

Сантехник. А те, кто войны не прошли, те, значит, не знают?

Толоконников. Выходит, что не знают.

Сантехник. Значит что, к войне готовиться, что ли?

Толоконников. К войне, говоришь? Готовься. Если тебя больше ничто не заставит жить и работать с полной отдачей. Готовься. Но запомни, что на войне тебе рассуждать не захочется. Там умирать надо учиться. А это – серьезное дело, я тебе скажу.

Сантехник. Вот я посмотрю – такие вы мудрые все, опытные.

Толоконников. Кто это – вы?

Сантехник. А – вы, те, кто о войне говорит, учит, советует. А порядка нет. Значит, народ совсем отупел, что вас слушать не хочет.

Толоконников. Снова ты превышаешь полномочия. Не можешь ты говорить от имени народа.

Сантехник. А я разве не народ?

Горюхин. Знаю я одного старика – три войны от первого до последнего дня прошел, не поймешь, где морщины, где шрамы: в прошлом году женился в третий раз. Вот это – народ.

Сантехник. А я, может, четыре раза женюсь.

Толоконников (вздыхает). Тяжелый ты человек, сантехник четвертого разряда, тяжелый. (Пауза.) Ко мне пойдешь работать?

Сантехник. По пятому?

Толоконников. По четвертому.

Сантехник. Когда вас переводят с места на место, то обязательно с повышением, а мне и разряд жалко?

Входит Женя.

Толоконников. Женя, ты сантехника вызывала?

Женя. Да, кран в ванной течет… А ведь это вы были три года назад?

Сантехник. Я.

Толоконников. Ну вот, а ты говоришь – пятый. Кран-то снова течет?

Сантехник. Вы меня извините, но только из-за нее (показывает на Женю) сделаю.

Уходит с Женей.

Горюхин. А вы говорите – на стройку, Петр Иванович. Он же здесь король.

Толоконников. М-да. Как-то у нас разболталось все. Это как в машине – там гайку не довернешь, там болт не зажмешь, там вал не отцентруешь и – готово, все вразнос идет. Разучились мы мыслить по-государственному, масштабно. Делаем свое, а до остального нам дела нет. А вот идешь с работы, увидел непорядок какой – подсказал, не слушают – сообщи куда надо. Это ж недолго. Или в магазине – обвесили тебя на десять граммов, вызови заведующего. Это ж просто делается. И я гарантирую – месячник всеобщего контроля и все мы подчистим и отладим. Лень. Лень наша расейская.

Горюхин. Петр Иванович, прошу прощения. Я покину вас на пять минут. Чай я обычно готовлю сам.

Уходит.

Горюхин (в кухне). Дорогая Женя.

Женя холодно смотрит.

Горюхин (не смущаясь). Я знаю, что вы сами прекрасно завариваете чай, но позвольте на правах гостя немножко вами поруководить. Кгм (прочищает горло). Простите. Итак…

Женя. По-моему, мы еще не знакомы, товарищ…

Горюхин. Горюхин. Паша.

Женя. Товарищ Горюхин. Простите. (Готовится высыпать заварку.)

Горюхин. Ну уж нет! Это не годится. (Берет у нее из рук заварной, заварку.) Надеюсь, цейлонский?

Женя. Индийский.

Горюхин. Н-ну, пойдет. Делаете вот так (греет заварной) потом вот так (всыпает заварку, бросает кусочек сахару) и, наконец, бросаете в атаку, на штурм аромата крутой кипяток… Ради бога, укутать! Хоть чем-то укутать! (Женя, невольно подчиняясь, срывается с места, подает полотенце, затем усмехается и смотрит со стороны на манипуляции Горюхина.)

Горюхин. А это что за вода?

Женя. Где?

Горюхин. Что здесь кипит?

Женя. Для кофе.

Горюхин. Вы не любите своего дядю? Хотите напоить его, простите, пойлом? Выливайте воду. (Женя пожимает плечами, но выливает.) А это делается так. Берется капелька водички, две, три крупицы песка и кофе… На медленном, медленном огне… не давая закипеть… затем вливается… не надо резких перепадов температур, это не чай… И все-таки вы мне нравитесь.

Женя. В каком смысле?

Горюхин. В большом, Женечка, в самом большом. Вы не отказываетесь учиться, а это главное.

Женя. Послушайте, давно вы носите эту идиотскую бородку?

Горюхин. Вам не нравится? Значит, я вам уже небезразличен.

Женя. У вас очень здоровое, краснощекое лицо…

Горюхин. Это от свежего воздуха…

Женя. А вы его еще и в рамочку.

Горюхин. Нет, вы мне нравитесь всё больше.

Женя. А если я скажу, что вы мне безразличны? Неужели вас это не огорчит?

Горюхин. Надо быть честным человеком. Я вас предупредил: вы мне нравитесь, и поступил, как джентльмен.

Входит сантехник.

Сантехник. Готово. Я пошел.

Женя. Спасибо. До свиданья.

Провожает его до двери, возвращается.

Женя. У меня возник небольшой… м-м… щекотливый вопросик.

Горюхин. Гарантирую исчерпывающий ответ.

Женя. Какими мотивами вы руководствовались, посещая моего отца? Вы ведь раньше не были у нас?

Горюхин. К сожалению, не был. А мотивы низменные.

Женя. Да?

Горюхин. Видите ли, Женечка, я – снабженец. И за счет легкости своего характера я снабженец очень высокого класса. Вы и представить себе не можете, почему я стал снабженцем. Угадаете? Попробуйте.

Женя. Попробую. Конечно, вы не аферист.

Горюхин. Спасибо. Я счастлив, что вы относитесь ко мне всё теплее.

Женя. Вы не любите сидеть на одном месте?

Горюхин. Тепло.

Женя. Вы – провинциальный Дон-Жуан.

Горюхин. Вы меня уже побаиваетесь. Прекрасно. Холодно. Вам не угадать. Я – рыбак и охотник. Если я два дня в неделю не побываю в лесу, в пустыне, в горах – я задыхаюсь, как Ихтиандр. Всё меркнет, мне жутко и тесно. Ах! Я не живу. Доливайте кипяток в чайник. А теперь – есть у вас тонкие стаканы с подстаканниками? (Женя достает.) Я часто езжу в поездах и вы не представляете себе, с каким почтением относятся ко мне проводники. И все почему? Потому что я знаю сорок восемь способов приготовления янтарного, чуть терпкого, ароматного чая. И в вечернем купе с хорошей компанией проферансистов – ах, Женя, ведь живешь только в пути!

Женя. И все-таки вы не сказали…

Горюхин. Скажу. Уже говорю. Мотивы низменные, но они облагорожены встречей с вами… Говорю, говорю! Мне нужна командировка на Печору. Летят утки, Женя, летят со страшной силой.

Женя. Что вы с ними делаете?

Горюхин. С кем? С утками? Съедаю.

Женя. Мясо, наверно, жесткое.

Горюхин. Ах, как чудесно вы меня разделываете! Получаю небывалое наслаждение от беседы. Но нужно быть охотником, Женя, чтобы знать, что такое азарт, что такое ожидание и вот они: фрр – ба-бах! Умереть можно от разрыва сердца.

Входят Мария Романовна и Рюмкин. Он в штатском.

Рюмкин (вносит сумку с продуктами). Здравствуйте.

Женя. Знакомтесь. Горюхин Паша.

Мария Романовна. Мария Романовна.

Рюмкин. Георгий.

Горюхин. Павел. Женя, нас заждались. (Рюмкину.) Вам чай или кофе?

Рюмкин. Я…

Женя. Он пьет кофе.

Женя на подносе несет в комнату чашки и стаканы. Горюхин и Рюмкин идут следом.

Толоконников. Наконец-то.

Рюмкин. Добрый вечер.

Женя уходит в одну из комнат, дверь в которую находится в прихожей.

Толоконников. Здравствуй, Георгий. Слышал, тебя можно поздравить?

Рюмкин. Спасибо.

Толоконников. Капитан? Чин небольшой, но перспективный. Еще одна академия и быть тебе генералом. Трудно, но возможно.

Горюхин. Да, генералов в метро не встретишь. А у вас, Петр Иванович, должность генеральская? В пересчете?

Толоконников. У меня? Считай. Пять управлений по пятьсот человек. Дивизия.

Горюхин. А армией, Петр Иванович, смогли бы командовать?

Смеются.

Толоконников. Ты, Горюхин… полегче.

Телефонный звонок.

Толоконников. Да, слушаю… Кого? Мстислава Романовича? А кто спрашивает?.. Э-это который? Поэт? (Поражен.) Сейчас даю. (Мстиславу Романовичу.) Тебя.

Мстислав Романович. Да… Да, я… По голосу?.. Пятьдесят лет…

Я… н-не смогу… Нет, не в том дело… Я инвалид… Нет, позвоночник… Ну что вы, это я должен… Конечно, конечно, по почте… спасибо… Вы не представляете, что это для меня… Хорошо… Спасибо. Всего доброго!

Толоконников. Ну, что?

Мстислав Романович (непонимающе, небольшой шок). Что? Толоконников. Что, хвалил?

Мстислав Романович. Да… хвалил.

Толоконников. Ты посмотри. Чудеса.

Мстислав Романович. Почему чудеса?

Толоконников. Да как-то всё… хм.

Мстислав Романович поспешно, нервно уезжает в соседнюю комнату.

Толоконников. Поэт.

Горюхин. А вот интересно, Петр Иванович, как у поэтов в пересчете?

Толоконников. В каком пересчете?

Горюхин. Маршалы у них имеются?

Толоконников. Слушай. Всем ты хорош, но вот здесь (показывает на язык) у тебя дефект… Вот такие дела. Что ж, я… рад за него.

Рюмкин. Да, редко за кого так вот радуешься. Мстислав Романович своим терпением и стремлением… заслужил.

Толоконников. Пока ничего еще не заслужил. Я вот что думаю – могут люди ошибаться? А эта ошибка до-орого будет стоить. Он же не мальчишка. Нет, зря он это затеял. Зря. Слишком он всё серьезно воспринимает. Видели? Руки тряслись. Зря. (Рюмкину.) В театр идете?

Рюмкин. Да.

Толоконников. Хочу тебя спросить, Георгий. Что, Женя… как там у вас? (Пауза.) Что у вас там получается? Я же отец.

Рюмкин закуривает, пальцы дрожат.

Толоконников. Что это у вас сегодня у всех руки трясутся?

Рюмкин. Я… не знаю, Петр Иванович…

Толоконников (Горюхину). Ты выйди минут на пять.

Горюхин выходит в прихожую, снимает плащ, затем снова вешает, чешет затылок, идет в кухню.

Рюмкин. Я Женю… очень люблю.

Толоконников. А она?

Рюмкин. А она относится ко мне… как к другу. Я много думал… Да что там. Три года думаю… Мне кажется, она до сих пор любит Бориса.

Толоконников. Пфе! Гончарова, что ли? Не-ет. Ты ее не знаешь. Гордая, гордая до… невозможности. К тому же Гончаров три года, как женат. Терезу, жену его, помнишь? Да, вы же были тогда все вместе. Ах, какая женщина! Вот это женщина. И кому досталась! (Пауза.) Не так ты себя ведешь. С учебой у тебя всё нормально?

Рюмкин. Нормально.

Толоконников. В смысле перспективы? Честно?

Рюмкин. Ставят в пример, если честно.

Толоконников. Верю. Ты парень с головой. (Пауза.) Не целовались еще, что ли?

Рюмкин. Петр Иванович! Не надо.

Толоконников. Скажи ей сегодня так. Мол, Женя, ты знаешь, как я к тебе отношусь и если ты меня уважаешь, то ответь. Понял? Так и скажи. Подумай, скажи. Еще скажи – буду ждать. Долго думаешь ждать?

Рюмкин. Петр Иванович!

Толоконников. Петр Иванович, Петр Иванович! Ты ж солдат, а не кисейная барышня. Если не спросишь, то забудь дорогу в мой дом, понял? Нечего себя надрывать. П-поэты.

Рюмкин (вставая). Ну что ж. Тогда прощайте, Петр Иванович.

Выходит в прихожую, сталкивается с Женей. Она уже переоделась.

Женя. Я готова. Что с тобой?

Рюмкин. Ничего. Так пошли?

Женя входит в комнату, пристально смотрит на отца. Тот отворачивается, барабанит пальцами.

Женя. О чем вы говорили?

Толоконников. С кем?

Женя. Ты сам знаешь, с кем.

Толоконников. О тебе.

Женя. Какой ты… жестокий.

Выходит.

Женя. Пошли, Георгий.

Одеваются, уходят.

Толоконников (кричит). Маша!

Входит Мария Романовна.

Толоконников. Горюхин ушел?

Мария Романовна. Нет, сидит на кухне.

Толоконников. Ты видишь, что с твоей дочерью?

Мария Романовна. Вижу.

Толоконников. Ничего ты не видишь. (Пауза.) Парня нужно было рожать, мужика! Поняла теперь?

Мария Романовна. Почему ты кричишь на меня? (Начинают дрожать руки.)

Толоконников. И у этой руки трясутся.

Мария Романовна. Я давно уже стала… домработницей… Меня не замечают, как будто меня нет!

Толоконников. Начинается.

Мария Романовна. Я молчала. Молчала, молчала! А ты, оказывается, даже с подругой Жени…

Толоконников. С какой еще подругой?

Мария Романовна. С Терезой! Я видела вас в машине!

Толоконников. Чушь! Позови Горюхина.

Мария Романовна. Если бы ты знал… если бы ты знал…

Толоконников. Хватит! Позови Горюхина.

Мария Романовна выходит в приходую, стоит неподвижно, затем что-то шепчет, можно разобрать отдельные польские слова, неумело молится.