Читать книгу Банкир - Александр Павлович Андрюшкин - Страница 1

«Крупные дельцы нередко образуют замкнутую корпорацию, – факт, разумеется, не совсем благовидный».

Теодор Драйзер, «Финансист».

«Саккара мучила окончательная блестящая победа Гундермана, лишь укрепившая всемогущество этого короля биржи».

Эмиль Золя, «Деньги».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Павлика вывели на бугор за деревней – а, может быть, на руках туда отнесли, если он ещё ходить не умел, – и показали необычное растение. Оно запомнилось тем, что большие листья его были ярко-зелёные, но одновременно как бы золотые. Может, просто они так глянцево лоснились, но, скорее всего, мальчик понял то, что хотел сказать ему отец: растение это – не такое как все.

Матери Павлик рядом не чувствовал: видимо, это было дело рук отца, отнести его или отвести на это поле прямо за деревней, возле дороги. И кто-то с отцом был из местных – колхозных или совхозных; именно с этим человеком или с этими двумя людьми и толковал отец о кукурузе. Дескать, глянь-ка: листва какая мясистая! И верхушки стеблей тоже на корм пойдут… Початков-то, по их северному климату, больших не будет, но всё равно…

Так они, взрослые, толковали там, наверху, рассматривая кукурузу, а Павлику виднее было то, что ближе к земле. Растёт не сплошняком как трава, а мясистые стебли – отступя один от другого, меж ними – розоватая, песчанистая в этих краях земля…

Судя по тому, что ни словечка в осуждение Хрущёва не прозвучало, отец показывал сыну эти ярко-зелёные, отливающие золотом листья ещё до 64-го года. Это уж позже начали изощряться в юморе: «всё, мол, лысый кукурузой засадил»…

Отец с тех пор ни о Хрущёве, ни об этом поле ни разу не помянул, как будто и не было ничего. Но в памяти Павлика необычные стебли отпечатались на всю жизнь, и ещё раз он о них вспомнил, когда – уже в Горбачёвскую перестройку – поехал в Штаты для обмена опытом с американскими следственными органами. Молодой растущий следователь Ленинградского КГБ Павел Вершинин услышал в штате Айова такую поговорку местных фермеров: мол, у нас «погода для кукурузы, а не для людей», “our weather is for corn, not for people”. И правда: уже в начале мая стояла душная, влажная жара, как в парнике, в ней трудно было дышать – зато кукурузе, видать, рослось вольготно.

Эту американскую поговорку позже он процитировал своему давнему знакомому Алексею Антонову – ныне ставшему крупным банкиром. Тому самому, вокруг которого теперь закручивалось очень непростое, как говорят, «резонансное» дело. Теперь каждое своё слово в беседах со следователями Антонов взвешивал – как и следователи, со своей стороны. Но тогда – с тех пор минуло уже почти двадцать лет – они ещё были вполне себе дружки-приятели. И вот Павел Вершинин заметил Антонову невзначай:

– Бывал я на Среднем Западе Штатов… Там говорят: «климат у нас не для людей – для кукурузы». Этого-то и не учёл Никита Сергеевич…

Антонов улыбнулся, пожал плечами:

– Никита Сергеевич многого не учёл… – и тему эту продолжать не стал: неконтактный он был, Антонов, уже тогда. Хотя в бизнесе всего лишь делал первые шаги. Не то что неконтактный, а условия для контакта любил создавать сам, а, раз предмет разговора задал не он, то и развивать его он не видел смысла.

Собственно, всё их общение в пост-советские времена и ограничилось этими несколькими фразами, которыми они обменялись на совместной встрече выпускников трёх ленинградских вузов. Тем не менее, они, действительно, были знакомы и, действительно, обменялись этими фразами, о чём Вершинин глубокомысленно не раз говорил своим сослуживцам, да и начальству. Генерал Еголин однажды так его и представил: «Это друг банкира Антонова». В другой раз генерал выразился следующим образом: «Что же это твой друг Антонов так сильно против наших людей в бизнесе работает?» – «Да не друг он мне, – сказал правду Вершинин. – Так, просто знакомый». Тем не менее, действиями Антонова он интересовался, как и действиями «наших людей в бизнесе»… В чём тут была закавыка?

Если очень упростить, то Антонов встал поперёк «Газпрому», точнее, поперёк желаний тех, кто к «Газпрому» отношения не имел, но считал, что «Газпром» должен действовать вот в таком-то направлении. А Антонов исходил из того, что «Газпром» может действовать и в другом направлении. Казалось бы, мелочь, но это – мелочь из разряда «а можно ли ездить по встречной полосе?» Если ты в Англии, то да, можно и даже нужно, а если ты не в Англии?

Недовольство Антоновым копилось давно, и вот в марте этого года выплеснулось в совещаниях, об одном из которых Вершинин точно знал, что инициатором его был он сам. Это он подсказал своему непосредственному шефу, генералу Еголину, что можно бы очистить деловое поле от банкира Антонова, если уж им так недовольны «наши люди в бизнесе». Еголин, как видно, повторил эту фразу уже собственному начальству – в Администрации Президента, и вскоре провёл с Вершининым как бы ни к чему не обязывающую беседу.

– Отличиться бы тебе надо, Павел Иваныч, – сказал он Вершинину. – Дело громкое раскрыть, глядишь, и генеральское звание получишь, давно ведь пора!

– Какое же это громкое дело? – спросил осторожно Вершинин.

– Ну вот, хотя бы, о махинациях в «СвязьИнвестБанке» Антонова. Опять же, от налогов его фирмы уклоняются, это ведь известно… А теперь он ещё и нездоровую активность проявил в телекоммуникационной сфере: на него жалуется наш телефонный гигант, «МСТ – мобильные системы».

– А вот это уже конкретика, – заметил Вершинин.

– Конечно, конкретика, – согласился Еголин. – Я тут участвовал в совещании, закрытом – понимаешь меня? Присутствовали представители двух компаний, из числа наших: «МСТ – Балканы» и «Русгаз – юг». Суть дела в том, что Антонов узнал об их бизнес-схеме и пытается её скопировать, причём делает это кое в чём шустрее, чем они сами.

– Обгоняет на поворотах? – спросил Вершинин.

– Ну, типа, да. Наш бизнес по-крупному заходит в Малую Азию и на Балканы: Турция, газовый «Черноморский поток» и так далее. Этим как раз и занимается «Русгаз – юг», а в паре с ними «МСТ – Балканы». А г-н Антонов тоже создал свой холдинг «СвязьИнвест – Балканы» и тоже пытается доить наш «Газпром», а также других наших поставщиков газа – «Роснефть» и НОВАТЭК. В общем, очень мешает человек, и надо бы ему создать проблемы, тем более, что основания для этого у правоохранителей есть.

– Я бы и рад, конечно, Сергей Иваныч, – ответил Вершинин Еголину. – Но ведь ты же знаешь, как я сейчас загружен. Два дела надо заканчивать, ещё по одному обвиняемые затягивают ознакомление, в суд никак не передать.

– Я это всё знаю, Паша, – сказал Еголин. – Но я знаю и то, что твои ровесники уже давно в генералах ходят, да и какой только зелени сейчас генеральских погон не навешали…

– Это правда, – согласился Вершинин. – Я – полковник в возрасте за пятьдесят пять, тогда как есть у нас тридцатипятилетние генералы…

– И я о том же. В общем, пока решений принимать не будем… Их будут принимать люди повыше нас с тобой. Но дела эти ты по-быстрому закругляй или смотри, кому их можно передать, и потихоньку начинай думать о борьбе с налоговыми недоимками в упомянутой банковской группе…

Пикантность этого разговора состояла в том, что сам же Еголин, возможно, и не давал Вершинину расти. Павел Иванович как попал под начальство этого генерала, так много лет и работал с ним, и как-то не имел решимости перевестись куда-то и сделать карьерный рывок.

А ведь, чёрт побери, как круто он, помнится, начинал в девяностые! Он тогда считал своим фирменным стилем умение поймать некую общественную волну, раскрутить резонансное дело, чтобы в нём – разом – отразился весь срез эпохи, как когда-то показал ему отец; как в тех зелёных листьях кукурузы – с их золотым проблеском – выразилась вся драма позднего Хрущёва.

В девяностые годы майору Вершинину удалось вот так же схватить эпоху за вихры, пару раз это получилось. Неужели теперь, под старость, он сумеет сделать это ещё раз?

ГЛАВА ВТОРАЯ

Если верить марксистским историкам, то российский капитализм при последних царях группировался по производственному признаку. «Продамет», «Продуголь» – монополии в сырье и полуфабрикатах, «Продвагон» – подвижной состав. «Продаруд», «Продпаровоз»… Враньё, конечно; вспоминая теперь учебники своей юности, Антонов думал, что обо всех этих «Продвагонах» и «Продпаровозах» для того писали, чтобы скрыть имена настоящих владельцев компаний. Не будешь же советскому школьнику излагать биографию, допустим, миллионера Путилова: тогда пришлось бы признать, что это не просто был «кровопийца» или «буржуй», но человек, упорным и долгим трудом создавший передовые предприятия, направивший развитие целой отрасли.

Зачем это было знать советскому школьнику? Значит, лепи себе: «Продвагон», «Продуголь»…

Наверняка, и в царской России капитализм имел яркие личности, – думал Антонов. А уж в сегодняшней-то России в этом нет сомнений. Все знают, кто такой Михаил Прохоров или Роман Абрамович, Виктор Потанин или Олег Дерипаска. Все знают, что «Альфа-банк» это Михаил Фридман, а «Лукойл» это Вагит Алекперов, что АФК «Система» это Евтушенков, а «Северсталь» – Мордашов.

Кстати, в деловом мире сознают и роль Игоря Вдовина, мужа Волочковой. Разве что сама балерина много лет то ли притворялась, то ли, и правда, не понимала, кто такой отец её дочери. А ведь он был системным инвестором и сумел создать, с одной стороны, очередь арабских шейхов, а с другой – российских губернаторов, готовых принять ближневосточные деньги. Сочетать такие величины мог лишь человек незаурядный, каковым и был Игорь Вдовин. Его деньгами свободно могла пользоваться его блестящая жена, но ведь и он использовал её в качестве ну весьма недорогой (по меркам его оборотов) рекламы. Гениальная балерина и красавица стала, поистине, самым умным деловым проектом Вдовина, превратившим его из незаметного и не очень смелого молодого человека в крупного международного дельца.

Яркие по человеческим меркам дела стали для бизнесменов почти мерилом успеха. Абрамович купил английский футбольный клуб, а Усманов – коллекцию Ростроповича – Вишневской. Прохоров построил свой Ё-мобиль, а Гуцериев писал стихи для песен, которые крутили на принадлежащем ему «Радио Дача».

Правда, Антонов всё ещё считал, что ему такими вещами заниматься рано… А ведь многие из этих звёзд бизнеса были уже моложе его! Ему стукнуло пятьдесят пять, а он всё ещё был – дай Бог, если в первой сотне или в первых пятидесяти из этих крупнейших воротил. Слишком многим он пытался заниматься одновременно, слишком разбрасывался – об этом ему не раз говорили.

В детстве он долго не мог понять, кем хочет стать и в какой вуз ему поступать – а поступил, в конце концов, в «Горный».

Учился он в школе, расположенной в обычном четырёхэтажном школьном здании послевоенных лет. Но сама школа была с математическим уклоном, в ней было побольше «математических» классных комнат, чем, наверное, их обычно бывает; да ещё и каждый класс делили на три потока или уровня для более индивидуальной работы. Математику, правда, Антонов так и не полюбил, да и не знал как следует, хотя получал почти одни пятёрки.

Из учительниц в их школе выделялась биологичка: она была единственной «заслуженной учительницей» и иногда надевала на уроки медаль. Знаменитым также считался учитель математики Михаил Абрамович Киселёв, в чьём классе был не просто учительский стол, а – кафедра, как, впрочем, и в нескольких других кабинетах. Вот и библиотекарь Нина Евсеевна была небанальна и превращала обязательную выдачу книг в некие мини-представления. Дети стояли в очереди к её столу, а она так расхваливала некоторые книги, словно вещала со сцены.

– Книга «Плато доктора Черкасова»! – говорила она со страстью и с придыханием. – Обычный мальчик попал в экспедицию на Крайний Север и описывает произошедшее с ним! «Детство у меня так сложилось, что я стал свидетелем и участником событий необычайных, о которых мне хочется рассказать» – зачитала она.

Столь горячо она произносила всё это, что Лёша Антонов потянулся к этой книге, а потом к книге «Корабли Санди» того же автора (Мухиной-Петринской) к другим книжкам о далёких плаваниях, о золотоискателях и геологах… А что, не стать ли ему – и он уже втайне решил, что станет – как раз моряком или таким вот исследователем северных, арктических территорий?

То, что позднее к этому прибавились нефть и газ, Алексей считал счастливой случайностью: вначале он об этом не думал. Вначале была просто романтика, да, кстати, и некоторое примирение отцовских и материнских надежд на него.

Отец его был довольно известный художник; мать, наоборот, техничка, и, видимо, её идеалом мужской профессии было нечто более жёсткое чем занятия мужа. Она и при детях не раз выносила отцу приговор: «Эх, творческая интеллигенция…» Мужчине, по мнению мамы, следовало быть суровым военным или, допустим, строителем, а не шастать по природе с этюдником и кистями.

Отец подталкивал Лёшу, наоборот, к творчеству: не хочешь рисовать, так стань, к примеру, музыкантом. Композитор, дирижёр, разве плохо? На худой конец – гитаристом вроде этих ваших кумиров из группы «Битлз».

Противоречие разрешилось тогда, когда Лёша выбрал мечту о путешествиях библиотекарши Нины Евсеевны… Правда, вуза такого – для путешественников – не оказалось, но он выбрал нечто близкое к этому: профессию геолога, которую давал Горный институт.

…Олигарх – не олигарх, но всё-таки он был состоявшимся бизнесменом, потому в свою школу на годовщины окончания теперь не ходил. Это, впрочем, уже в самое последнее время, а до того, зайдя в эту бывшую школу, завернул и в библиотеку на третьем этаже.

Вот здесь, значит, решилась его судьба.

Помещение было уютным и даже вполне просторным. Целых пять столов с подшивками газет и без таковых: просто для чтения книг. Не по всему периметру, как помнилось, а лишь возле двух стен стояли массивные книжные шкафы довоенного советского, а, может быть, ещё дореволюционного производства. В них на открытом доступе имелись Большая и Малая советские энциклопедии, которые они на переменках забегали полистать, но особенно любили в библиотечной тиши лопать домашние бутерброды, за что их библиотекарша гоняла отсюда, но не очень строго.

В закутке своём, как и в те далёкие годы, позади стопок книг на столе, сидела Нина Евсеевна. Совсем скукоженная и седая, давно, видно, переставшая красить волосы… Он поздоровался и вышел, не стал напоминать о себе и постеснялся спросить, почему именно ему она рекомендовала книжку «Плато доктора Черкасова». Ответ, впрочем, он знал: она многим рекомендовала многое, скорее всего, без всякого разбора, заученными словами повторяя одно и то же за годом год. Для мальчиков про «Страну багровых туч» Стругацких, про «Остров сокровищ», про Жюля Верна; девочкам тоже, конечно, предназначались свои, особо читаемые книжки.

Как бы то ни было, но книжка эта сделала своё дело и привела его сначала в Горный, потом – в экспедиции на Шпицберген, на Ямал, потом – к кандидатской диссертации, которую он написал как раз по нефтегазоносным пластам Севера.

Защитил он её не так чтобы и быстро для выпускника одной из лучших в стране математических спецшкол: лишь в двадцать восемь лет, то есть в 1988 году. Но то ли ещё ждало впереди…

Горбачёвский, а затем Ельцинский маховик раскручивался уже с запредельной скоростью, успев – ещё до распада СССР – бросить Алексея и в Канаду, где он познакомился со своим будущим партнёром по бизнесу Эдвардсом, и в Москву, где он сошёлся с Серёгой Климуком, работавшим в крупном советском банке. Банк погиб вместе с Советским Союзом, но они с Климуком успели основать новый, коммерческий «Ямал-банк».

Всё шло, казалось, по нотам, словно, и впрямь, Алексей внял советам отца и стал композитором. Канадский партнёр Берт Эдвардс нашёл инвестиции, Сергей Климук знал, как работают банки, а Антонов понимал, как залегают нефтяные и газовые поля, то есть не дал бы себя обмануть разноцветными картами, которыми многие в этой отрасли дурят друг друга, особенно на Западе.

Всё шло неплохо до конца девяностых, когда в рынок поверили в России все и стали уже бороться не с частной собственностью, а, наоборот, рвать друг у друга месторождения углеводородов с такой силой, что над страной, казалось, стоял треск раздираемых географических карт.

Тут-то, в конце девяностых, Антонов и принял, быть может, главное в своей жизни решение: уходить из нефтегазового бизнеса. И убедил в своей правоте партнёра, Климука. Но уходить нужно было не с пустыми руками, а вытащив весь капитал «Ямал-банка», а заодно и всю остальную собственность, сколько её ни прилипнет. Таким образом ему удалось «Ямал-банк» довольно плавно превратить в московский «СвязьИнвестБанк».

Отдельной баталией стал раздел по суду с канадским партнёром Эдвардсом, что длилось довольно долго. Одновременно Антонов отделился от Климука, так что теперь уже не было сомнений, где чья собственность. С Климуком, кстати, они по-прежнему остались союзниками. И пусть «Ямал-банк» одно время входил в первую двадцатку российских фирм, а «СвязьИнвестБанк» со всеми прочими активами Антонова – всего лишь в первую сотню, зато всё это теперь было – исключительно его и ничьё иное.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Паша Вершинин, как и Антонов, был ленинградцем, в Москву переехал уже взрослым человеком.

Познакомился он с Антоновым в 1981 году на ленинградской городской конференции комсомола. По первому образованию Павел был переводчик с английского, отнюдь не следователь. Учился на филфаке, немного активничал в комсомоле – был однажды избран в курсовое бюро, но чем дальше, тем больше подрабатывал в «Интуристе». Ещё в школьные годы выменял у американца на бутылку водки первый блок «Мальборо», потом пошло по нарастающей: виски, джинсы, дублёнки, вообще, всё, что продавалось в «Берёзках». Короче, он был фарцовщиком и к концу учёбы в Университете имел уже проблемы с органами; он был уверен, что хорошего распределения ему не видать и что комсомол в этом – ну никак не поможет. Хорошим распределением у них на филфаке считалась работа за границей, и Павел был прав: за границу его, действительно, не пустили, визу не открыли. И ничем комсомол ему, действительно, не помог, может, потому, что он сам не хотел просить комсомол о помощи.

На то городское собрание – а это был высший его «взлёт» в комсомоле – он пошёл с неохотой и в зале сидел с невыносимой напряжённостью, понимая, что попал явно не в свою компанию. Но само действо его поразило: оно происходило в недавно построенном Дворце молодёжи, который он до этого знал лишь по бару и походам из бара в номера британских туристов. Ему казалось, что Дворец молодёжи это просто гостиница, но выяснилось, что есть тут и конференц-зал, сразу поразивший его, в первый миг показавшийся не меньше зала Кремлевского дворца съездов. Длинные ряды удобных синих кресел (уже, в основном, заполненные народом) освещались ярко, но непонятно, откуда, так как в панелях потолка было много круглых светлых отверстий, но сияние из них изливалось как-то незаметно. Ещё ярче была освещена сцена и на ней похожий на гранитную скалу стол президиума. Восседавшее там комсомольское начальство города подсвечивалось и вовсе ослепительно, софитами с разных сторон, отчего всё происходящее напоминало театр. Самым же поразительным было то, что это был как раз не театр, а реальная жизнь, причём связанная с властью.

Такие же как он, Вершинин, сопливые мальчишки, девчонки выходили к микрофону и что-то бубнили по бумажкам. От чувства, что он сюда проник незаконно, контрабандой, что ли, у Вершинина даже шумело в ушах, он едва понимал, о чём идёт речь. Никто его не предупреждал о том, что здесь будет происходить, что он должен делать, он даже делегацию «своих», факультетских, в зале не нашёл. Возможно, тут и все играли по наитию, но это была не его игра. И, когда в перерыве народ начал толпиться возле стола президиума – там готовили какие-то выборные списки, что ли, формировали новые комсомольские органы – он плюнул на это и пошёл к выходу. В вестибюле тусклый свет ленинградского зимнего дня, сочащийся сквозь большие окна, отрезвил его, и он решил после перерыва в зал не возвращаться. Покрутился ещё по Дворцу молодёжи и спустился в гардероб, а по другой лестнице туда же вошёл белобрысый невысокий паренёк, в котором Павел сразу почувствовал нечто похожее на себя. Они встретились возле гардеробной стойки.

– Что, коллега, не выдержали действа? – спросил Павел и заметил, что паренёк дёрнулся, точно его обидело, что не он к кому-то обратился, а к нему первому подошли с вопросом.

– В смысле? Что вы имеете в виду? – спросил паренёк не без высокомерия.

– Я имею в виду: вам, как и мне, стало скучно на этом собрании, уйти захотелось?

– Нет, я просто в институт спешу. Я в Горном учусь…

Они говорили с паузами, вызванными тем, что нужно было отдать номерки и получить одежду, надеть её. Сославшись на свой Горный, паренёк, видимо, счёл разговор законченным, хотя Павел понял, что углубление знакомства именно теперь и стало неизбежным.

– У меня в Горном есть хорошие друзья… А на каком вы факультете? – спросил он и протянул руку: – Павел, филфак Университета.

– Алексей, – представился паренёк, и они вместе вышли в этот серый зимний день.

Перейдя по мосту Карповку, поравнялись с популярным в те годы баром в угловом полукруглом здании песчано-жёлтого цвета: налево – коктейль-холл, направо – пивной зал. К тому времени они уже были на «ты», и Павел предложил естественное:

– Не выпить ли нам по кружке пива?

– Это исключено, – ответил Лёша и так долго шёл в молчании, что Павел несколько фраз почти уже произнёс, потом передумал. Никак не мог подобрать нужную.

– Я предпочитаю «Петрополь», – пояснил вдруг Лёша, чем несказанно удивил Павла:

– Так ведь это наш, «филфаковский» бар, я как раз туда и еду… И не видел там тебя, да и из Горного тоже никого…

– Я тебя тоже там не видел, – усмехнулся Лёша, а потом добавил, что тоже сможет туда приехать, но на два часа позже.

«Приедет или нет?» – гадал в тот день Павел, растягивая пиво в ожидании то ли этого нового знакомца, то ли знакомых старых… А через два часа увидел в дверях бара именно смущённое лицо этого нового своего приятеля Лёши Антонова…

«Этот Лёша – большой лох», – так почему-то подумал Павел ещё во Дворце молодёжи, и смущённое появление Лёши в баре «Петрополь» эту догадку как будто бы подтвердило. Знакомство у них, однако, не заладилось: ни личное, ни между Университетом и Горным. Хотя, помнится, Павел его однажды представил своей компании: «Это Лёша, Горный институт…» – Тот всем церемонно пожал руки, произнёс что-то невнятное. Точно так же и он потом познакомил со своими Павла: «Это Паша, он с филфака». И Паша тоже жал руки, и записал чей-то телефон, и кому-то что-то продал по фарцовой части.

Знакомство ни к чему тогда не привело, хотя с каждой встречей Павел почему-то всё больше убеждался, что этот Лёша – сущий лох. Но какой-то неудобный лох, не схватиться за него никак.

Может, в те же студенческие годы, может, позже Павел в какой-то книге прочёл странную фразу: «Каждый мужик – до первого мужика мужик». Фраза была ему непонятна, и, только вдумавшись в неё, он с натугой понял, что хотели сказать: «Каждый считает себя крутым мужиком, но лишь пока не встретится с мужиком по-настоящему крутым».

Не понял он фразу потому, что сам вовсе не считал себя крутым, внутри видел сам себя мальчишкой, существом весьма слабеньким. И однажды, обдумывая этот афоризм, он вдруг вспомнил Лёшу Антонова и сформулировал себе иное правило: «Каждый мужик – баба, до первого лоха». То есть каждый не уверен в себе, пока не встретит ещё более неуверенного. Таким неуверенным долго казался ему этот Алексей Антонов, хотя ни разу он не смог его хоть в чём-то подловить. Сможет ли сейчас, в «Деле «СвязьИнвестБанка»»?

Суть конфликта банкира Антонова с другими бизнесменами была понятна всем, кто хоть сколько-то в эти годы следил за деловой жизнью России. Эту суть простыми словами выразил Еголин, её же не раз повторял и сам Вершинин, она заключалась в том, что Антонов пошёл поперёк самой влиятельной тенденции тех лет. Тенденцию эту можно было назвать просто: дружба с Западом. А, следовательно, и с теми странами, которые являются союзниками Запада, например, с Турцией.

Ну как, в самом деле, можно было представить себе что-то иное? Ведь не к ядерной же войне дело вести, в конце-то концов?

Есть законы бизнеса и, в целом, человеческих отношений, заключающиеся в том, что все действуют в соответствии с собственными интересами. А общий интерес человечества заключается в наличии единых и понятных всем правил игры. Поэтому, если иногда Запад и прибегает к двойным стандартам, то это – лишь результат временного заблуждения, избавиться от которого – в интересах самого Запада, а мы в этом можем помочь нашей выдержкой и доброжелательностью.

Такая логика применялась и властью, и правильным, нашим бизнесом по отношению как к Америке или к Германии, так и к Турции или, допустим, к балканским странам. Словом, в отношении всех, с кем мы ведём дела.

Теперь посмотрим непосредственно на Балканы… – так рассуждал Вершинин, прохаживаясь по своему кабинету и уже как бы скинув с плеч все остальные дела кроме «Дела «СвязьИнвестБанка»». – Вроде бы, Антонов не творит ничего неподобающего и даже действует в точности так же, как и его конкуренты. То есть заходит на балканский рынок мобильной связи, интернета и прочего, ставя во главу угла наше российское «ноу-хау», технологии, а в качестве дополнительной опоры используя доходы от экспорта газа. Проблема состоит лишь в том, что балканский этот рынок – отнюдь не свободен, а очень даже занят: на нём прочно обосновались и американцы, и Евросоюз, в первую очередь – немцы. Потому, если уж нам туда заходить, то в кооперации с теми же немцами, которые много лет являются проверенными покупателями газа у «Газпрома». Значит, и из наших фирм приоритет должны иметь те, кто сотрудничает с «Газпромом» и его дочкой, фирмой «Русгаз – юг», а именно: «МСТ – Балканы». Антонов же с «Газпромом» не дружит…

В итоге что получается? Антонов в той же Румынии, других балканских странах выступает конкурентом фирмы «МСТ – Балканы», то есть, по сути дела, выступает в роли союзника наших противников.

Так рассуждали те, от кого исходил заказ на открытие уголовного дела против банкира Антонова. И рассуждали совершенно правильно, Вершинин мог бы подписаться под каждым словом и даже добавить многое от себя в более философском ключе.

Но нужно ли было что-то добавлять? Скорее нужно было начинать тяжёлую рутинную работу. Готовить план следственных действий, выявлять налоговые недоимки, другие махинации банкира.

Этим и занялся полковник Вершинин в первых числах холодного и дождливого апреля, когда в Москве начиналась и всё никак не могла начаться весна. Сырой холод был совсем ещё зимним, но Вершинин этого не замечал, то работая за компьютером, то отыскивая нужные папки, бумаги в шкафах своего кабинета.

Чтобы отдохнуть, заваривал чайку, садился в одно из двух кресел в углу кабинета и включал стоящий на столике приёмник, настроенный на волну «Бизнес FM». На этой неделе СМИ раскручивали скандал вокруг каких-то московских приютов для собак и кошек, в которых животных якобы мучили и даже убивали. Звучали слова «могильник», «концлагерь», и Вершинин счёл бы это образцом журналистской дури, если бы вдруг не услышал название «СвязьИнвестБанк». А потом имя Бирюка, заместителя бывшего мэра Лужкова, работающего и в нынешнем правительстве Москвы. Якобы «убежища» для животных строил на деньги «СвязьИнвестБанка» сын вице-мэра Бирюка, за это, дескать, Бирюк размещал в банке московские деньги. Вершинин услышал это один раз, и больше новость не повторяли, сколько он ни включал приёмник.

Но его всё это натолкнуло на мысль: а не связаны ли злоупотребления в «СвязьИнвестБанке» с махинациями бывшего мэра Лужкова, которого не зря ведь отправили в отставку?

Он эту мысль пока отодвинул в сторону, однако в субботу, уже дома, опять слушал радио – «Эхо Москвы», и там известная журналистка истерическим тоном опять вещала о «шелтерах» (как она называла приюты для животных). Убивают кошек и собак, эта коррупция и жестокость тянутся со времён Лужкова, и куда, мол, смотрят сегодняшние власти Москвы…

По-видимому, это была тупиковая версия, но Вершинин, слушая передачу, вдруг решил съездить на один из этих «могильников для животных». А вдруг обнаружится какая-то ниточка, ведущая к «СвязьИнвестБанку»?

Передача журналистки шла к концу и должна была закончиться в восемь вечера, он прикидывал: приют для животных находится в Вешняках, Юго-восточный округ, и от Ботанической улицы, где – одиноко после развода – жил Вершинин, на машине он долетит туда за полчаса. Но нельзя было ехать совсем наобум, он залез в интернет и потерял ещё полчаса, потом решил взять с собой Ирину, с которой жил теперь после развода с Машей.

Позвонив Ирине, предложил съездить туда завтра утром, но у неё на утро оказались дела.

– Ладно, позже перезвоню, – буркнул Павел Иванович и дал отбой.

Он попробовал и дальше заниматься работой, но мысли уже перестроились на семейный лад…

Со своей первой женой Машей он разъехался давно, хотя развод так и не оформил. И в прошлом году стал дедушкой: их с Машей единственная дочь Дарья вышла замуж и родила ему внучку Олю. Дедушкой, однако, Вершинин себя не чувствовал, потому что не жил вместе с ними и не играл соответствующей роли, внучку видел очень редко.

Жил он с Ириной Фёдоровой, хотя не съезжался и с ней – дамой (точнее, матерью-одиночкой) неопределённых занятий, неопределённого возраста и характера. Возраст её он, конечно, знал: тридцать пять, знал и её готовность выйти за него замуж, оставалось выяснить лишь одну мелочь, а именно: что сначала, стулья или деньги?

У Ирины была дочь, и она, вроде бы, была готова родить ему сына, так почему же не рожала? Без брака она родить не могла, так она ему говорила, но и он не раз объяснял ей, что не хочет начинать со штампа в паспорте.

…Мрачные мысли совсем одолели к ночи, а тут ещё он просмотрел в интернете целый сорокаминутный фильм, который зоозащитники сняли об убиении животных в так называемой «БАНО ЭКО» (то есть «благотворительной автономной некоммерческой организации») в Вешняках. Больные, облезлые щенки, котята дёргались в клетках на полу, в агонии; из земли какие-то люди выковыривали лишь слегка прикопанные, засыпанные хлоркой собачьи трупы…

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Следующим, воскресным утром Вершинин всё-таки подъехал к приюту «Вешняки» – возле Кольцевой, у лесопарка Кусково.

Издали увидел, что тёмно-зелёный гофрированный забор обклеен плакатами явно вызывающего вида.

Кто санкционировал концлагерь для собак?

К ответу мучителей животных!

Ворота внутрь были не заперты, и, войдя, Вершинин увидел открытую дверь караулки, в которой двое охранников пили чай.

– …Просто интересуюсь, – сказал он им. – Никакую общественную организацию не представляю… На животных ваших можно взглянуть?

Мужчины молчали, поглядывая друг на друга, потом тот, что помоложе, встал и вышел к Вершинину.

– Разобрали животных… – сказал он. – А какие разбежались… Вон, в лесопарк, – мужчина махнул рукой на голые ещё берёзы, в которых, впрочем, уже сквозил весенний зелёный цвет.

Было очень холодно, чуть выше нуля, и Вершинин похвалил себя за то, что оделся потеплее: куртка и кепка. Из приюта с пустыми клетками он вышел наружу и оглядел уже ярко зеленеющую траву, на которую зоозащитники набросали бумажных и прочих обёрток, бутылок… В интернете писали, что здесь собирались тысячи, но сейчас не видно было никого кроме какой-то девчонки в грязноватой белого цвета курточке с розовыми цветочками, которая подошла к Вершинину и предложила подписать петицию против «БАНО ЭКО».

– Петицию? Вы подписи собираете?

– Да, у нас тут пикет. Вот… хотите, я вас проведу?

Что-то заставило его придержать девушку за рукав, отчего она как будто слегка дёрнулась – оскорблённо вскинула глаза.

– Я подпишу… Но по роду службы я не привык идти сразу куда-то, не поняв, что и как… Вот там, значит, содержались эти несчастные собаки и кошки? – он указал на ворота, от которых девушка хотела его увести.

– Да… Но их разобрали наши волонтёры… – Она уже не спешила, но мысли её – он чувствовал – всё равно были в том пикете, в котором она, конечно, была отнюдь не главной…

Девушка с простудой на губе, но с огромными, как выяснилось, тёмно-карими сияющими глазами.

«Изнасиловать бы тебя! – подумалось Вершинину опять словно бы против воли. – Заманить под каким-то предлогом в машину, отвезти в тупичок…»

– «БАНО ЭКО»… Если не ошибаюсь, их «СвязьИнвестБанк» спонсирует?

– Это бандитская организация! И это не единственный их объект. У них по всей Москве…

– И что, везде мучают, уничтожают?

– А как же? Вы не представляете, в каких условиях… Животные в какашках, в моче…

– Но… «СвязьИнвестБанку» в том какая выгода? Вы понимаете, что за любым делом стоят его спонсоры?

Разговор этот как-то не вёл никуда, потому что и начался непонятно с чего, неясно было, кто здесь владеет ситуацией. К ним подошёл худенький чернобородый паренёк. Напряжённо всмотрелся в Вершинина.

– Здрасьте… Кать, там тебя просят подойти…

– Так подходите, пожалуйста. Подписывайте! – ещё раз пригласила она Вершинина и пошла куда-то за угол забора, а Вершинин с пареньком, не торопясь, за ней следом.

…Но каков вид сзади! Эти широкие бёдра… Он снова подумал, что её простенькая курточка и замученное лицо – лишь для невнимательных глаз…

– Чем я могу помочь? – спросил чернобородый паренёк.

Павел Иванович молчал…

– Я просто интересуюсь… А вас что заставляет этим заниматься?

Что ответил паренёк, он как-то не расслышал, потому что завернули за угол, и он опять увидел эту Катю… Пикет состоял кроме неё ещё из этого чернобородого паренька и его – тоже чёрненькой – жены с двумя детишками. Вскоре появился и парень Кати – с фигурой боксёра-тяжеловеса и с розовым лицом ребёнка. Но план Вершинина оставался прежним: увезти её куда-то на машине, пусть даже вместе с этим её парнем, Юрой.

После десяти к пикету подошло много народа, и чувствовалось, что к полудню соберётся толпа. Катя и Юра, оказывается, дежурили всю ночь, и это дало предлог Вершинину отвезти их домой. Но, посадив в машину, он уговорил их заехать к нему. Дочь его якобы тоже хочет взять собаку или кошку из приюта… Эта тема их интересовала.

Говоря о дочери, Вершинин держал в уме Иринину восьмилетнюю Ксению; вспоминать о том, что его собственная родная дочь старше этой Кати, ему было слишком стыдно… Но он успокаивал себя тем, что делает нужное дело: ведь кто знает, где найдёшь ту ниточку, за которой потянется целый клубок…

У себя дома он усадил ребят комфортно на диван и перешёл к главному:

– То, что дочери нужна животинка, это всё правда, но хочу спросить вас вот о чём. – Он показал удостоверение полковника Следственного комитета, назвал свою должность. – Нас интересует роль «СвязьИнвестБанка» как спонсора «БАНО ЭКО». Скажите мне всё, что вы об этом знаете. Пока подумайте, а я заварю кофе…

И он вышел в кухню… Как и следовало ожидать, ребята вообще ничего не знали о спонсорах, они были единичками для пикетов. Хотя Катя имела высшее образование биолога, Игорь назвал себя фармацевтом. Но были ли они жених и невеста или просто дружили, Вершинин пока не мог понять и решил всё-таки это выяснить. Для затравки показал им фото Ирины с её Ксенией.

И вдруг – как будто почувствовала! – позвонила сама Ирина. Да с такой истерикой: маму кладут в больницу, Ксения – второклассница и не может быть дома одна, пока Ирина на работе, у неё нет денег, в общем, она не знает, что делать…

– Хорошо, я приеду, – сказал Вершинин, выходя с мобильником в кухню. – Хотя пока я занят. Слушай, деньги на карту могу перекинуть прямо сейчас, договорились?

Пока он с ней выяснял отношения, ребята тоже определились. Вышел из кухни, а они в прихожей одеваются.

– Павел Иваныч, нам пора! – объявил Игорь, а Катя смягчила:

– Мы поедем, дядя Паша, – так уже он приучил её называть себя. – Вы нам звоните в любое время…

– Да куда вы поедете? Я отвезу.

– Нет-нет. У вас свои проблемы, у нас – свои.

– Ну что же. Может, благодаря мне, поженитесь, – не без злобы пошутил он, выпроваживая эту парочку.

Опять позвонила Ирина…

То, что у её матери проблемы со здоровьем, новостью не было: уже давно Ирина сказала ему, что у её матери та болезнь, о которой врачи сообщают лишь близким родственникам. Таким образом, Павел Иванович как бы имел статус близкого родственника Ирины – но ему ведь не статус был нужен, а сын, Вершинин-младший…

Она приехала к нему вечером, и были слёзы, а потом горячие объятия… Горячие, но почему-то мрачные чувства, которые он не сдерживал во время близости с ней, и они накрывали будто чёрной волной.

…Неужели он стал закоренелым холостяком? И настолько не доверяет бабам, что ни одной уже никогда не скажет, что готов для неё на всё? Когда-то он сказал это своей первой жене Маше и в первый и последний раз стал отцом.

Их с Машей расставание совпало с девятым валом ельцинского правления, и от воспоминаний о тех временах теперь делалось не по себе. Ранее человек нецерковный, Вершинин тогда начал ходить в синагогу – и всякий раз с похмелья. Маша уговаривала его эмигрировать в Израиль к её родственникам; но, между прочим, сама так и не уехала. Вершинин много пил тогда: даже время толкало к этому. Вторая чеченская война, бандитские перестрелки в центре Москвы и, наконец, автокатастрофа, после которой он долго лежал в гипсе. Он-то знал, что катастрофа была не случайной, и ему не сетовать бы надо, что он до сих пор ходит всего лишь в полковниках, а благодарить Бога, что вообще остался жив.

…Всё это сегодня пронеслось в памяти живо как никогда… Потом наступило расслабление, замедление – и у Ирины тоже. Сидя голый в постели, он просматривал в телефоне неотвеченные вызовы и увидел на дисплее мобильника имя Маши – первой жены. Поистине, женщины – ясновидящие! Недолго думая, нажал на вызов.

– Что, дорогая? Давно не слышал тебя…

Оказывается, с ним хочет встретиться его дочь Дарья – таково было сообщение бывшей супруги.

– А у дочери что, у самой языка нет? – вспылил Павел и тут же дал отбой, нашёл номер дочери.

– Здравствуй, Даша. Что у тебя за проблемы?

– Проблем нет, папа, но нам нужно поговорить. Повстречаться.

– Хорошо. Назначай время, место.

Разговор с дочерью, конечно, нельзя вести голым и в присутствии любовницы, потому Павел Иванович попросил у Даши разрешения перезвонить ей позже.

Ирина сделала уборку в квартире – за это время он сходил в магазин; потом сварила ему суп. Потом, поздно вечером, был ещё один разговор с дочерью по телефону…

Поставив будильник на шесть, засыпая, он думал о тех бесчисленных женских проблемах, которые, кажется, сам на себя и обрушил. Воскресенье получилось семейным – дальше некуда. Вспомнил Катю-зоозащитницу в её грязненькой белой курточке и с простудой на губе…

Но какая фигура! Когда она сняла эту куртку у него в квартире, он сомлел словно юноша.

Вот почему он неудачник: отвлекается на женщин! А нужно ведь на работе, на работе сосредотачиваться, на одних только мошенниках и лохах, причём не простых мошенниках, а вредящих интересам нашего, правильного бизнеса!

ГЛАВА ПЯТАЯ

После пятидесяти лет Антонов начал испытывать одно непривычное чувство.

Это не было головокружением, скорее, он назвал бы это телокружением: ему иногда казалось, что под ногами его поворачивается и покачивается земля.

Очень медленно – а, может быть, наоборот, невероятно быстро – земля неслась куда-то, при этом слегка – именно чуть-чуть! – вращаясь и подрагивая.

Горделивое такое чувство; чуть ли не в том духе, что под ним крутится земля.

Разумеется, тут было влияние повышенного артериального давления; он знал, что сказывается возраст. Но возникало-то это чувство в момент принятия решений…

Может, он, Антонов, чувствовал в такие мгновения Божью волю? А коли так, без разницы, отчего это: от самомнения или от повышенного давления. Главное, ощущение было реальным и даже, кажется, передавалось другим людям.

Вообще говоря, он обязан был чувствовать нечто подобное. Управляя крупным банком, ты не можешь быть тем же мямлей, каким был в двадцать лет, когда не руководил ничем; ты обязан хотя бы играть роль уверенного в себе и принимающего важные решения человека, если уж не можешь быть им на самом деле.

Головной офис «СвязьИнвестБанка» находился в одном из малых строений «Москва-сити». Это было всего лишь десятиэтажное здание; зато оно целиком принадлежало банку, а архитекторы сделали его неким передовым горным отрогом или ступенькой подъема от реки к основным вершинам «Москва-сити».

В проекции на земную плоскость здание представляло собой каплю или головастика, чей хвост уходил в недра квартала, а кругляш головы рассекал пространство. Отделка – сплошь чёрно-синее непрозрачное стекло; но, надо сказать, имелось у здания ещё одно сходство, которое Антонов заметил сразу, а потом долго ждал: кто же ещё увидит и припечатает? Ибо сбоку строение напоминало большой электрический кофейник, стоящий носиком назад. А от кофейника, как известно, один шаг до чайника…

Впрочем, на кофейники похожи и носы морских кораблей, так что преувеличивать смешные черты своего здания не нужно… И сам Антонов называл их банк «головастиком»; кличка прижилась: вроде бы, так говорили уже и рядовые сотрудники.

…Но подобные мелкие мысли Алексей Викторович Антонов гнал прочь в это апрельское утро; он готовился к приёму влиятельной румынской делегации.

Румын ожидали к половине одиннадцатого, а до того Алексей занялся простым диспетчерским делом: прозванивался в правительство и в Администрацию Президента чтобы договориться о лёгком изменении программы для румын. На самом деле, можно было ничего не менять, просто он хотел пообсуждать эти изменения. Хотел показать румынам, что он – на связи, при делах, в курсе того, что делают и правительство, и Администрация Президента, и «Газпром», и все остальные. Одновременно то же самое он показывал и правительству. Антонов для этого визита румын даже создал в банке рабочую группу по сопровождению их делегации, и, хотя многих ещё не было на работе, но уже летали взад-вперёд эсэмэски, е-мейлы, живые звонки…

…Наконец, в одиннадцать, с опозданием, в банк прибыли румыны. Их ввели в приёмную, и первый человек, за кого зацепился взгляд Антонова, была молодая женщина, чем-то напомнившая ему его собственную – увы, умирающую – жену Галину.

Сходства внешнего вообще-то было мало: худая и высокая Галина и эта среднего роста румыночка – он даже сразу не понял, кто она: член делегации, переводчица? Глаза её были чуть навыкате, прямые волосы отливали жёлудевым цветом, а свободный брючный костюм не мог скрыть ни её животика, ни тонких ножек – вообще, не так уж и молода она была: пожалуй, за сорок.

Что же так удивило в ней Антонова и почему вспомнилась его бедная жена?

Но он тут же перевёл взгляд на настоящего главу делегации, добродушного г-на Видяну, издали несущего ему руку для пожатия.

Г-н Видяну был одет в двубортный костюм с узкой талией и широкими плечами; сам он был сед, благообразно морщинист и весь – какого-то старого доброго стиля. Правда, Антонов по прежним контактам помнил, что Марчел Видяну всё, что нужно собеседнику, легко обещает, потом мало что выполняет; а, когда напомнишь ему, он вновь берётся всё исправить, хотя результат опять будет такой же. Но он хотя бы хамски не прерывал с тобой разговор, как, увы, поступали с русскими в последнее время многие западноевропейцы.

Он представил свою помощницу Марию Петреску, – ту, что напомнила Алексею о его жене. А два остальных члена делегации были: Мирон Щербан, молодой парень, какой-то слишком смуглый, даже черноватый, при этом простодушный и похожий на беспризорника первых лет советской власти. Но он занимал высокую должность в правительстве Румынии, был вхож в кулуары Евросоюза и, по некоторым сведениям (так осторожно выражалась служба безопасности банка) мог сотрудничать с ЦРУ. А вот о ком Антонова точно ориентировали, что он агент ЦРУ, так это о четвёртом и последнем члене делегации, по имени Адриан Питею.

Этот человек напоминал Марчела Видяну тем, что был уже немолод. Явно опытный, жёсткий, он улыбался, и всё-таки недоброжелательность его была несомненной. И именно он высказал новость весьма нерадостную: мол, по проектам мобильной связи они окончательных ответов дать не могут, ничего пока не решено в Бухаресте.

…Это что же: полный облом?

А ведь в конце прошлого года Антонов был в Румынии, вместе с делегацией, возглавляемой вице-премьером нашего правительства, уже тогда о многом договорились, и сегодня от румын ждали окончательных – желательно, благоприятных – ответов.

Но Алексей знал о сильной конкуренции… Прямо из его банка румыны собирались ехать в фирму «МСТ – Балканы», к его главным противникам, так стоило ли ожидать от них прямо сейчас открытых знаков приязни именно к «СвязьИнвестБанку»?

…Мария Петреску пришла на помощь Антонову. Возможно, превысив свои полномочия, она уверенно объявила, что вопрос телекоммуникаций – один из самых для них главных, и они надеются, в полном составе участников, прояснить его с вице-премьером российского правительства.

– Да, общий приём у вице-премьера послезавтра, – подтвердил Антонов. – Там и проясним. А после приёма – барбекю на даче у вице-премьера…

Ещё чуть дальше от опасной черты увёл разговор Сергей Петрович Зарудный, благообразный, седой заместитель Антонова, спросивший о ситуации в румынском профильном министерстве. На этот вопрос пространно ответил сам глава делегации Видяну. А коротко тут и не ответить было: в начале года поменялись многие румынские сотрудники министерств, да что там – сменились президент и премьер Румынии!

…Антонов, слушая г-на Видяну, наблюдал за печальной улыбкой его помощницы Марии Петреску и вдруг догадался, чем именно она напомнила его несчастную жену Галину. Судя по всему, Мария Петреску готова была взять на себя всё самое неприятное и сложное – даже и в этих переговорах. И пусть она, как помощник, всего лишь готовила для начальства всякие бумаги – но вместе с документами она готовила и решения этого начальства. Так и Галина долгие последние двадцать лет, фактически, тянула на себе карьеру Алексея Антонова. Пыталась повернуть её по-своему, может быть, ей это удалось, может быть, нет, – но, во всяком случае, она всё больше жаловалась на здоровье, и вот врачи нашли у неё то самое, неизлечимое.

…Переговоры их длились полтора часа, а как будто бы так и не начались. Да, лучился пониманием г-н Видяну, и улыбалась устало его помощница Мария, и даже г-н Питею уже не казался столь враждебным. Всё равно результат встречи был, можно сказать, никаким.

Но чего, собственно, ожидал Антонов? Люди ведь, и правда, только приехали и ещё не понимают московский расклад. И он легко и как-то весело хлопнул пальцами по столу.

– Предлагаю, господа, осмотреть наш банк. – Переводчик тоже, кажется, воспрянул духом, судя по интонации. – Нам есть, что показать, интересное для вас…

И Антонов встал и с несомненным чувством бодрости повёл гостей к лифту чтобы подняться на верхний этаж. Не сами ли мы, русские, порой загоняем ситуацию в тупик? Чего мы ждём от бывших наших союзников – чтобы по-прежнему видели в нас «старшего брата»? Но за это надо чем-то платить или чем-то жертвовать…

– …Вот она, наша Москва! – провозгласил он, когда поднялись в так называемый обзорный зал, на самой верхушке лба их «головастика». На две трети этот зал был застеклён, иногда здесь и конференции проводили.

Впереди справа Москва-реку как бы перелетали машины, катящие в обе стороны по так называемому «Третьему транспортному кольцу». И дальше уходила вдаль Москва – грандиозной панорамой – в пасмурный угрюмый день, в котором, однако, для Антонова брезжила некая надежда.

Это созерцание Москвы и закончило их встречу, хотя Алексей провёл гостей ещё и по другим этажам банка и показал настенное панно: карту предприятий их бизнес-группы, раскинувшейся аж до восточной Сибири. Сюда тоже всегда подводили важных гостей, но румын эта карта чем-то обидела. Алексей поздно догадался: там же был один объект в Кишинёве, а румыны Молдавию считают своей.

В итоге расстались почти холодно, и он сказал секретарше ни с кем его не соединять, у себя в кабинете собрал совещание тех, кто вместе с ним вёл эти переговоры.

Их тоже было четверо, и лицо каждого из них выражало теперь – у каждого по-своему – то же самое недовольство и даже смятение, которое чувствовал Антонов.

Вот Строгалев, его зам по безопасности. Это был физически сильный, жилистый человек с жёстким взглядом и задубелой кожей; он почему-то носил длинную причёску, похожую на актёрский парик. Строгалев вдруг всех перебил и высказался первый:

– Это беспрецедентное оскорбление… Я думаю, товарищи согласятся… Румыны вели себя недопустимо! Ни одно ваше предложение, Алексей Викторович… Ни одно! Я думаю, товарищи согласятся… Даже не обсуждали. Их надо наказать… Это нельзя так оставить!

Не такой уж он пожилой, – думал Антонов о Строгалеве, который был его моложе, – чтобы употреблять это слово «товарищи»… Но Строгалева как заколодило:

– Товарищи согласятся… – и рубил рукой по столу. – Наказать румынов!

– Погоди, Пётр Алексеич, ты не выпил? – Антонову, и правда, показалось, что Строгалев не в себе. – Бывает, лекарство какое-нибудь срабатывает…

– Лекарство?! – взъерошенный Строгалев яростно повернулся к шефу. – Вот если бы я принял успокоительное, тогда… Но всему есть предел!

– Так… Следующий, кто хочет высказаться?

Следующим взял слово седовласый Сергей Петрович Зарудный, председатель совета директоров банка (Антонов занимал должность президента финансово-промышленной группы). Зарудный казался недовольным тем, что Строгалев выскочил впереди него, но в целом и Зарудный был обижен тем, как прошли переговоры:

– Мы ведь сразу объявили, – и пухлая старческая щека со шрамом дёрнулась одновременно с седым виском, – мы готовы вложить до миллиарда долларов в акции их телекома. Это что, мало? Или нам не поверили, или где-то на Западе есть решение не принимать от нас инвестиций вообще…

– Или конкуренты гадят, – подсказал Антонов.

– Именно так и обстоит дело, – с апломбом вступил четвёртый участник совещания, самый молодой, худенький Витя Черемской. Только непонятно было, с кем он соглашается, с Зарудным или с последней репликой Антонова. Витя рассуждал, то снимая, то надевая очки, – которых раньше, кстати, не видел у него Антонов, – и сам, видимо, не мог решить, с чем именно ему соглашаться. Потом, вероятно, счёл, что вопрос конкурентов слишком опасный, и свёл всё к большой политике:

– Недавно газпромовцы опять пытались купить газораспределительную станцию в Вестфалии, и опять – отказ… И ладно бы какое-то большое предприятие, но средненький заводик! И тот не продают: значит, есть на Западе политическое решение…

– Речь сейчас не о стратегии, – остановил его Антонов, – а о тактике. Не ведёмся ли мы на чужую игру? – Строгалев протестующе дёрнулся, но Антонов остановил его жестом. – Погоди, дай договорить. Вхождение в чужую экономику… Это, действительно, некое насилие, нечто вроде акта агрессии. И они неизбежно будут вначале отвергать все наши предложения. Эта их сдержанность – как законный ответ любого, кто подвергся агрессии. Нормальная реакция, и оскорбляться из-за этого не-пра-виль-но.

Антонов говорил это, но сам поймал себя на том, что внутренне уже согласился со Строгалевым. В том, как держались румыны, проявлялось то же высокомерие, которое было и у немцев, и у французов, у любой страны из Евросоюза. Так до какой поры терпеть?

– Я не согласен! – гнул своё Строгалев. – У меня есть понимание с Администрацией Президента, я докладывал, Алексей Викторович. Вплоть до того, что их самолёт обратно не долетит… Очень жёстко хотят сработать, вплоть до исчезновения этого Адриана Питею, агента ЦРУ…

– Исчезновение в Москве? Это бросит тень на нас.

– Я же говорю: в Администрации так считают…

Антонов не узнавал сегодня Строгалева: точно его, и правда, накачали какой-то особенной, спецслужбистской решимостью. А вообще-то он знал Петра Строгалева давно: тот уходил из банка, недавно опять вернулся; в те годы, когда работал не у них, исправно поставлял информацию о конкурентах.

Во время разговора в кабинет вошли ещё двое заместителей Антонова, но они почти не выступали. А общий итог совещания получился нервозным до истерики. И правда, как разговаривать с Евросоюзом, если даже малые его страны смотрят на Россию как на страну второго сорта?

Антонов закрыл совещание и закрылся сам в своём кабинете. Пара звонков прошла к нему, потом он больше не отвечал на телефон, ходил взад и вперёд как зверь в клетке. Точнее, как тот, кто должен запереть некую клетку. Главное – не поддаться на эту чушь, которую несёт Строгалев. Это же провокация!

Антонов позвонил в Администрацию Президента, но тот, с кем он хотел поговорить, не мог взять трубку. Сказать кому-нибудь официально об этом – что самолёт не долетит или что человек в Москве исчезнет – в ответ любой посоветует ему «сообщить куда следует». То есть донести на своего же зама по безопасности…

Позвонил в «Роснефть» – там тоже тот, кому он звонил, не ответил ему.

…Антонов вспомнил, что не обедал, и пошёл перекусить в их буфетную для начальства. После обеда уже принимал все звонки, постепенно успокаиваясь. Работал почти как обычно, хотя то и дело – вспышками или взрывами в мозгу – возникали все эти противоречия, с которыми страна и её бизнес жили не первый год, не первое уже десятилетие.

Ну как, в самом деле, работать с Евросоюзом?

И ведь сам же Антонов радовался, когда кто-то в России действовал жёстко: не Путин, а кто-то, стоящий намного ниже его, один из замов главы «Газпрома», например. Путин, при случае, ещё и одёргивал такого человека, но Запад эти самочинные действия принимал за одобренные лично Путиным.

На таких вот жёстких – и очень редких! – поступках кого-то и где-то всё, кажется, и держалось. А вот теперь, когда в его собственной группе компаний появился такой человек – Строгалев, – Антонов не давал ему развернуться. Настаивал на той самой сдержанности, которую у других принимал за трусость.

В восьмом часу вечера он приехал с работы в свой двухэтажный дом – на Рублёвском шоссе, сразу за МКАДом – и потихоньку вошёл на половину жены.

Галина спала. Солнце уже почти село, но ещё окрашивало багровым цветом голые деревья в саду и видную за ними крышу дома на соседнем участке.

Эти долгие рыжие закаты были почти единственным, что говорило о весне, а так холод стоял совсем ещё зимний.

Странно: слякотная зима была почти бесснежной и безморозной, в полном соответствии с теорией глобального потепления, а вот весна выдалась стылой и зябкой.

Стоя в спальне жены и глядя на её растрёпанные, совершенно седые волосы, Антонов колебался: может быть, разбудить? А то ночью будет плохо спать.

И тут заметил на столике почти опорожнённую бутылку коньяка, рядом пустой стакан… Пила! Она явно чувствовала ту душевную бурю, которая сегодня весь день трепала её мужа.

Первым побуждением Алексея было сесть и налить себе коньяку в тот же стакан, выпить. Но он преодолел себя и, взяв бутылку, отнёс её в кухню и вылил в стальную раковину. Поднялся сильный коньячный запах, скривившись от которого, он с силой кинул бутылку в мусорное ведро. От её звяка проснулась, заворочалась Галина.

– Кто там? Алёша, ты?

Он вернулся в спальню.

– Ну как ты, дорогая?

Она непослушную руку прижала к качающейся голове, он сел рядом. Обнял – она оттолкнула. Резкий враждебный толчок – но почувствовал он лёгкость её тела, съеденного болезнью и химеотерапией.

– Зачем ты пила?

– А что мне, блядь, делать?

Она встала с кровати и упала на пол – хорошо, что ковёр смягчил падение. И тут уже не пыталась встать и не сопротивлялась, когда он поднял её лёгонькое тело и усадил её в кресло.

– Где медсестра? Она должна постоянно быть… Нет, коньяка тебе больше не будет, будет лекарство!

– Ну дай коньяка… – жена заплакала, как ребёнок, но тут же и замолчала, а он всё не мог найти на мобильнике номер сиделки.

– Я сама её отпустила…

Состояние жены отвлекло Алексея от проблем работы и даже – но в этом не признаваться! – вернуло ему хорошее настроение. Когда есть кто-то ещё более беспомощный, чем ты, это поневоле успокаивает.

Но беспомощность жены прекратилась ещё до того, как прибежала откуда-то медсестра Люся. «На четверть часика выходила!» – а от самой коньяком разило. Значит, это она и пила, вернее, они вдвоём? То есть жена была не столь уж пьяна?

– В общем, разбирайтесь сами! – Алексей махнул рукой. – Если я ещё раз замечу ваше отсутствие… и следы выпивки…

Жена его сейчас была на той грани, которая отделяет человека тяжело больного от умирающего. Тяжело больные имеют над нами ещё большую власть чем люди здоровые. Больной родственник давит на нас, как бы судит нас, но человек умирающий – это уже просто скорлупа, страдающее тело. Он не связан уже ни с кем и ни с чем в этом мире и никого уже не судит.

Неужели Галина перешла уже эту грань? – думал Антонов. – Или вот-вот перейдёт её? Он считал свою жену сильным человеком и имел на то основания. Детей у них не было, она была старше его на три года, и она сделала их дом, по сути, неким вторым штабом для обеспечения его успеха в бизнесе. Первым и основным штабом всегда был, конечно, его рабочий кабинет.

Жена была сильным человеком, и, что там кривить душой, порой он чувствовал себя не хозяином в доме, а этаким её сыночком взамен нерождённых детей. Или ещё хуже: кроликом, которого заглатывает удав, беспомощным зверьком перед лицом ядовитой змеи.

Терпеть – это стало его правилом. Всегда сдержаться, никогда не показать ей слабость – как и она никогда ни малейшей слабости не позволяла себе. Может, сегодняшнее её пьяное падение на пол был самый первый за всю их совместную жизнь явный знак её слабости – отсюда и мысль о том, не перешла ли она уже из разряда больных в разряд умирающих.

«Не дождёшься!» – как бы въяве услышал он её голос, в тот самый миг, когда задумался об этом.

«Да? Ты не умрёшь?» – спросил он её мысленно.

«Не дождёшься!» – повторил её безмолвный голос, с той мрачной решимостью, которая ей была свойственна, когда она выпивала. А пить она начала в последние лет семь. И не прекращала, несмотря на курсы химеотерапии, на две операции, для которых Антонов летал вместе с ней в Германию.

Алексей спустился вниз в свой домашний кабинет и даже повеселел: не умрёт пока, так и слава Богу… И, словно отвечая его весёлости, раздался звонок мобильника: его секретарша Ирина из банка.

– Алексей Викторович! Завтра в час дня совещание по акциям телекома в «Системе» у Евтушенкова. С участием румын. Только что стало известно – и вас там ждут.

– Хорошо, я тебе перезвоню, – ответил он. – Смогу или нет, не знаю. Позвони Вите Черемскому, если не смогу, вместо меня он будет.

– Ой, не надо бы, Алексей Викторович… Лучше бы сами…

– Хорошо. Перезвоню.

И он занялся делами и работал до полуночи, лишь иногда вспоминая о том, что там, на втором этаже – его не то тяжело больная, не то всё-таки уже умирающая жена.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Каким будет приём у вице-премьера, Антонов хорошо себе представлял, хотя нельзя сказать, что он был частым на них гостем. Но бывал, и если вначале его многое удивляло, то теперь привык…

На одно из первых дачных сборищ у этого вице-премьера он, помнится, приехал с опозданием, когда действо уже началось, и напомнило оно ему в первый миг поле древнего, античного какого-то боя, как его изображали на старинных картинах, когда голые руки и ноги одетых в туники бойцов лишь частично скрывались латами.

На обширном газоне кипела толпа народа, и, хотя голых тел не наблюдалось, но явно присутствовало что-то неприличное, хотя это слово здесь вряд ли подходило, ибо о каких «приличиях» можно говорить в разгар сражения и резни?

Он постепенно понял: здесь происходит поругание Бога в человеке, а, может быть, и самого человека. Тут происходило невиданное кощунство, хотя, в чём именно оно заключалось, было очень трудно сказать.

Люди просто пили и разговаривали, вот и всё.

Но о чём они разговаривали? Велась почти открытая продажа и покупка государственных, военных и деловых секретов, всякого рода инсайдерской информации; шла торговля должностями; предлагались и принимались взятки и откаты, – всё это обговаривалось здесь, на этом официальном приёме у действующего вице-премьера правительства.

Измена и предательство были везде и нигде, и лекарство было одно: поскорее выпить, что Антонов тогда и сделал.

Сейчас для пикника на воздухе было ещё холодно, и фуршет был накрыт в просторном помещении дома приёмов. И, хотя Алексей считал, что его уже ничто здесь не может покоробить или удивить, всё-таки он непроизвольно вздрогнул, войдя в этот зал. Так цинично хохотал вице-премьер, стоящий в центре зала в окружении румын и конкурентов «СвязьИнвестБанка». Алексей опять приехал с опозданием.

…Да, первое впечатление не обмануло его: вице-премьера плотно окружали конкуренты «СвязьИнвестБанка»: вон длинный Вайншток, президент фирмы «МСТ – Балканы», совсем ещё молодой паренёк, но агрессивный. Высокий и тощий, с чёрными мелко-кудрявыми волосами, собранными сзади в хвостик; вон рядом с ним – мешковатый, с сальными волосами Рагозин, глава фирмы «Русгаз – юг».

Похоже было, что для «СвязьИнвестБанка» дела обстояли плохо. Алексей отошёл туда, где кучковались другие, более дружественные «СвязьИнвестБанку» румыны, хлопнул сразу два бокала шампанского.

Что делать?! Уехать? Конкуренты явно переиграли их… Но молча уйти было бы трусостью.

Алексей подозвал своего личного переводчика с румынского, седовласого высокого доктора наук, которому пришлось заплатить огромные деньги, поскольку румынский язык был редкостью в Москве. Доктор наук поспешно подошёл к нему: похоже, он сам был не рад полученным громадным деньгам и стремился поскорее отработать их.

– Вон, видите, там, рядом с нашим вице-премьером стоят двое румын, – сказал ему Антонов. – Это г-н Видяну, тот, что без очков, а рядом, тот, что в очках, новый министр связи Румынии, назначенный лишь в прошлом месяце.

– Да, я вижу, – подтвердил переводчик.

– Сейчас мы подойдём к ним, и вы переведёте то, что я скажу. – Антонов почувствовал, как шампанское, пусть и слабенькое вино, но всё-таки ударило ему в голову.

Твёрдым шагом он подошёл к центральной группе и, не глядя ни на вице-премьера, ни на своих конкурентов, громко заявил:

– Уважаемые румынские гости, я бы хотел публично признать, что «СвязьИнвестБанк» сегодня оказался слабее конкурентов… – Краем глаза Антонов увидел, как возмущённо смотрит на него вице-премьер, но продолжал говорить, не обращая на это внимания. – Я надеюсь, что мы и наши соперники, – он указал на Вайнштока и Рагозина, – в конце концов, придём к соглашению. «СвязьИнвестБанк» не хочет конфликтов. И когда наши соперники завязнут в трудностях, они сами обратятся к нам. Наше общее сотрудничество неизбежно, – он обвёл руками всю группу, потом сделал прощальный жест: – Всего хорошего!

И Антонов твёрдым шагом пошёл к выходу, услышав, как не сразу, неестественно, отрывисто засмеялся вице-премьер; но никто, кажется, не поддержал его смех… Казалось, многие возмущены тем, что и как сказал Антонов, его слова как бы взломали официальное течение мероприятия…

…А что вы думали: только вы способны нарушать правила и приличия?..

Он торжественно и напоказ шёл к выходу, его догнал профессор – переводчик с румынского.

– Простите, мне вас сопровождать?

– Оставайтесь. До свидания…

Потом было то, что лучше не вспоминать. Лучше бы вообще не было этого «потом»…

Был запой – редкое явление для Антонова. Работа не позволяла пить много, и, если это всё-таки случалось, то раз или два в год, не чаще…

Он сел в машину и приказал отвезти себя в сауну недалеко от Беговой улицы. Сразу, ещё в машине, начались звонки: куда он поехал, вернётся ли на приём, сможет ли проводить румын. Звонили Строгалев и секретарша Ирина, звонили Видяну и его помощница Мария Петреску…

Он перед всеми извинился важными и срочными делами и отключил телефон. В сауне пригласил девушку – такая услуга предоставлялась; с ней выпил водки, вернее, он выпил, а она, по правилу многих проституток, на работе не пила. Пришлось ему пить за двоих, стакан был пузатый и ребристый, и водка каким-то ребристым колом воткнулась в его мозг. Одновременно водка была и анестезией, и ещё большим мучением…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вершинин тоже был на этом приёме у вице-премьера.

Антонов его не заметил, а Вершинин уже было направился к банкиру чтобы напомнить ему о себе и сделать последнее предупреждение: на румынское поле соваться не нужно.

Даже фразу подготовил в уме Вершинин, она и станет главной в разговоре. «Это последнее наше предупреждение», – скажет он веско и обязательно при этом посмотрит в глаза Антонову. Не слишком ли грубо, не по-бандитски ли? Ведь это, по сути, угроза… Тот, наверняка, так и спросит: «Вы мне угрожаете?» – «Мы вас предупреждаем», – вот, что ответит ему Вершинин и отойдёт.

С этим готовым планом разговора он ждал Антонова, и вздрогнул, когда он появился. Охотничий азарт овладел Вершининым, и он начал медленно приближаться к Антонову…

…А как быть с шампанским? Подойти к нему с бокалом в руке – будет слишком дружелюбно, без бокала – странновато… Решил подойти без бокала, но тут вдруг сам банкир направился к вице-премьеру и что-то громко высказывал. А потом резко удалился, оставив после себя некоторый привкус скандала.

В общем, Вершинин его на этот раз упустил. Но ничего, в следующий раз не уйдёт…

Через день после отъезда румын Вершинин имел беседу со Строгалевым из «СвязьИнвестБанка», ситуация прояснилась. Ещё через два дня Вершинина и Еголина принял Калязин в Администрации Президента и, наконец, поставил им срок: сентябрь. Осень, конец отпусков; самое позднее – октябрь. «Маски-шоу» в «головастике» «СвязьИнвестБанка», выемка документов и задержание Антонова, дальше будет видно: или подписка о невыезде, или арест, суд решит по ситуации. Но до этого, не позднее августа, Еголин и Вершинин обязаны были представить убедительный рапорт, чтобы на нём Калязин получил визу главы АП, и маховик заработал бы. На составление этого рапорта, так сказать, сводки компромата на Антонова, – им отведён достаточный период: четыре месяца, во время которых им позволено всё: прослушка, наружка, возбуждение – уже сейчас – вспомогательных уголовных дел, для того чтобы обвиняемые дали показания на главного фигуранта, то есть на Антонова.

…Какой убедительный материал может содержать этот рапорт, – саркастически думал Вершинин, – кроме одной фразы: «уклонение от уплаты налогов на сумму…» Далее проставляй любую понравившуюся тебе цифру, а уж дело следователей, бухгалтеров и прочих экспертов – набрать на эту сумму бумажек и приобщить их к рапорту…

Но вот эта – самая муторная и долгая работа – и ложилась на него, Вершинина! И это было тяжело, унизительно… На шестом десятке ты – всего лишь полковник, и не какие-то мифические бухгалтеры или эксперты, а именно ты, руководитель следственной группы, должен найти эти налоговые недоимки, вычислить эти схемы, отсканировать эти бесчисленные формы налоговой отчётности и показать лазейки, в которые или, действительно, уходят деньги, или, по крайней мере, суд сочтёт эти лазейки «доказанными». «Доказанным» суды считают то, что хорошо видно, что, так сказать, контрастно выделяется на общем фоне; то, что красиво, в конце концов. Как наиболее правильной считается та научная теория, которая наиболее красива, так и доказательная улика – та, которая неожиданна, удивляет судью, не встречалась раньше в практике. Но чтобы найти такую улику нужно потеть и потеть, корпеть и корпеть.

Впрочем, такие приступы жалости к самому себе были у Вершинина рецидивами более молодых лет, что ли. Когда был начинающим следователем, тогда, действительно, делал черновую работу… А сейчас, слава Богу, Еголин утвердил ему по делу «СвязьИнвестБанка» специализированную следственную группу аж из семи человек – в основном, это были молодые парни и девушки, хотя некоторые уже с майорскими звёздами. И, как в детективных фильмах, где этакий седовласый полковник – формалист и службист – устраивает регулярные совещания, так и Вершинину дважды в неделю теперь предстояло собирать своих «волков-загонщиков».

К самому первому совещанию с ними он, конечно, готовился тщательно. Нужно было очертить для ребят общий план кампании – а был ли у него самого этот план?

Готовясь к этому первому совещанию, Вершинин спрашивал сам себя: в чём главная болевая точка и в чём главный интерес Антонова?

Определить это было важно потому, что иначе можно было вытащить пустую сеть: произвести обыски, изъять кучу бумаг, а потом в этих бумагах ничего криминального не найдётся, и дело развалится, не дойдя до суда.

Допустим, главный интерес Антонова – мобильная телефония (рассуждал Вершинин). Ведь именно в этой области он затеял свой новый проект «СвязьИнвест – Балканы». Ездил в Румынию, а недавно принимал в Москве ответную делегацию румын.

Вершинин стал делать схему основных активов и отраслей бизнеса Антонова. Сначала набросал вчерне, потом аккуратно вычертил по линейке. Отксерил, чтобы на первом совещании раздать всем членам следственной группы.

На листке красовались блоки: «СвязьИнвестБанк» – «Телеком – Балканы» – «Нефтяная составляющая» – «Домодедово и Внуково» – «Недвижимость» – «Сельское хозяйство». Карандашиком на своей личной схеме Вершинин написал суммы: что на сколько тянет. Именно карандашиком, потому что многого он не знал.

Например, «Телеком – Балканы» или «Телеком – Румыния», что сие такое? Этот блок он решил поручить майору Елене Подзюбан, может быть, потому, что фамилия её напоминала румынскую. Да и вообще, толковая молодой следователь. В помощники ей даст капитана Сашу Быкова…

Кабинет Вершинина был небольшой, но за столом заседаний место для семи человек нашлось. Найдётся и для десяти, но вначале ему хватит семерых.

Он начал совещание с того, что назвал всех членов специализированной следственной группы, как бы представив их друг другу – хотя они и так были знакомы. Сразу объявил, кто чем будет заниматься, пока ещё не объясняя сути дела.

Майор Елена Подзюбан и капитан Александр Быков – Румыния. Затем Паша Калинников и Толя Столяров, их сфера ответственности – «СвязьИнвестБанк», где они будут работать вместе со Строгалевым и его людьми. Александру Козлову и Юрию Трофимову поручалась принадлежащая Антонову нефтянка, и, наконец, Серёже Мнацаканяну – аэропортовские дела. Компании, владельцем или совладельцем которых был Антонов, оснащали московские аэропорты – ни много, ни мало – техникой связи и компьютерной техникой.

Далее Вершинин позволил себе небольшую теоретическую лекцию. О том, какое это – казалось бы – простое, но при этом какое сложное дело: доказать факт уклонения той или иной фирмы от налогов. У бизнесменов прекрасно развито чутьё, сплошь и рядом они нас опережают. Начинаешь копать в одном месте, тут же тебе – вернее, Федеральной налоговой службе – кидают кусок, оплачивают какие-то недоимки, но проштрафившуюся фирму или закрывают, или уменьшают её обороты; в общем, ясно, что деньги перетекли уже в другое место.

– Чтобы противостоять этим манёврам, и нужно видеть всю картину целиком, – объявил Вершинин и достал из папки семь отксеренных листочков. – Вот для этого я и подготовил вам общую схему активов той группы, которая нас интересует.

Он раздал эти листки и пояснил, что каждый из этих блоков – активов финансово-промышленной группы – не является монолитным, но представляет собой, в свою очередь, сложную схему. И он дал недельный срок для того, чтобы каждый член следственной группы на отдельном листке вычертил такую же схему в порученной ему области. Конкретно, Румыния, «СвязьИнвестБанк», аэропорты, нефтянка…

На этом он первое рабочее совещание закончил и отпустил членов следственной группы.

Расхаживал по кабинету, довольный собой. Неплохо провёл инструктаж! Как говорится, «хорошее начало полдела откачало». Или ещё в советские времена говаривали: «Цели определены, конкретные задачи поставлены; за работу, товарищи!»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Основное, конечно, на том первом совещании осталось несказанным. Главное ведь никогда не говорится вслух. Может быть, потому, что оно слишком некрасиво и неприятно, болезненно…

Этот невысокий лысеющий человек с брюшком – Антонов – вырастал в настоящего гиганта бизнеса. Именно поэтому его и следовало уничтожить, срезать под корень как вылезший из земли гриб.

Вот в этом и состояло главное… Поняли ли его ребята – члены следственной группы? Если не поняли, то осознают во время работы…

Русских в таком виде, в котором они существуют сегодня, быть не должно – вот в этом и состояла та неприятная и некрасивая правда, которую Вершинин не любил формулировать даже для себя самого. Но что делать: он ведь не считал себя принадлежащим к русскому народу: он принадлежал к русскоязычной ветви другого, высшего, всемирного народа.

И этот высший народ понимал, что, хотя в целом, для всего мира, нужны рыночные отношения, но на уровне России, наоборот, рынок не нужен, его следует зарегулировать, а лучше вообще отменить.

Не только русские – вся эта арийская порода в стиле Александра Македонского и Юлия Цезаря не нужны; а такие личности возникают и в Америке, и в Европе. Но в Америке и в Европе они, слава Богу, чрезмерно не высовываются, – хотя Вершинин там не жил и не мог этого чувствовать изнутри. Не исключено, что, наоборот, для его американских визави – для какого-нибудь следователя ФБР – русские олигархи кажутся смешными, а свои, американские (вроде Трампа), по-настоящему опасными.

Может быть, с их точки зрения оно так, но каждый должен делать работу на своём месте. И здесь, в России, мы отнюдь не против того, чтобы возрастала численность международно ответственных русскоязычных людей. Но людей «арийского» типа следовало безжалостно отлавливать и отстреливать – будь то бизнесмен, политик, артист. Чуть задрал нос против Запада – получай пулю в лоб или хотя бы уголовное дело…

…Так пулю или всё-таки уголовное дело?

Эти теоретические рассуждения Вершинин не очень любил, так как они неизменно делались всё более яростными, словно вихрь ненависти взмётывал его ввысь…

Случались ли с ним приступы теоретизирования дома, на работе или в машине в пробке – итог был почти всегда одинаков. Словно вихревая спираль раскручивалась всё более стремительно…Не просто уголовные дела, а именно хватать, бросать в тюрьмы, пытать… Так, как это делали при Ягоде, при Берии, да и в следующие годы… Отрезать им уши, носы, выкалывать глаза, вытягивать жилы из живых тел…

…Стоп! Остановись, хватит!..

В середине апреля возникла небольшая процессуальная пауза, связанная со сроками налоговых проверок, и Вершинин решил заполнить её, занявшись аэропортовской тематикой.

Подконтрольные Антонову фирмы оснастили средствами связи аэропорт Внуково и сейчас разворачивали работу в Домодедово. И Вершинин решил, что ему самому нужно побывать в Домодедово, взял с собой одного члена следственной группы – Серёжу Мнацаканяна. Визит согласовал со следователем, ведущим дело о теракте января 2011 года в Домодедово. Следователь этот, подполковник Талызин, кстати попросил Вершинина подвезти его в Домодедово – он там на стоянке оставил машину, на которой вернётся в Москву.

Поехали на служебной машине, за рулём – Серёжа Мнацаканян, который по отношению к Вершинину всё время принимал стойку уверенно растущего, но всё же подчинённого. Это не было неприятно Вершинину: не так часто люди держатся с нами как с большим начальством, а Серёжа именно так и вёл себя, говоря всё время преувеличенно громко и с официальными выражениями, словно зачитывал в присутствии высокого начальства некий торжественный отчёт.

В основном, конечно, беседовали сидящие на заднем сиденье Вершинин с Талызиным, который хмуро поругивал процессуальные нормы, не дающие развернуться, а также плотный кордон вокруг подследственных, состоящий из адвокатов, которые каждый шаг твой стерегут.

Адвокаты, и правда, выбивали из рук следователей один из главных приёмов, состоящий в том, что с обвиняемым ты ведёшь некую беседу в свободном жанре, а в протокол её записываешь, переводя на юридический язык. Адвокаты настраивали подследственных на то, чтобы те сами изъяснялись юридическим языком, и иные из них делали это не хуже следователей.

– Тот же Каменщик, например… – хмыкнул Талызин. – Таким грамотным стал, что адвоката сам теперь не зовёт: лучше адвоката всё знает.

Когда речь зашла о Дмитрии Каменщике, владельце аэропорта Домодедово, Вершинин усмехнулся:

– Как же ему не знать, против него, кажется, десяток дел уже был…

– На совещании недавно приводили цифры, – громко и официальным тоном, оглянувшись из-за руля, поддержал начальника Серёжа. – Против Каменщика было возбуждено более двадцати уголовных дел, всего в Домодедово присылалось около семисот проверок, из них налоговых больше двухсот.

– Во как! – рассмеялся Вершинин.

– Число обысков, выемок документов – примерно триста, – продолжал Серёжа, – а число допросов – десять тысяч.

– Это не против Каменщика лично, – хмуро поправил Талызин, – Завышенные данные. Это против всех фирм, которые работают в Домодедово.

– Не то чтобы всех… – полувозразил Серёжа. – На нашем же совещании, в Управлении, приводились цифры.

Ничего не ответил, хмуро уставился в окно Талызин – обрюзглый человек с какой-то страдальческой гримасой, будто у него всё время болело сердце. Он напросился ехать с ними, наверняка, не просто так, а желая услышать об их намерениях. И теперь всё длиннее молчал, так как Вершинин ничего ему не раскрывал.

– …А что мне сказать? – ответил Вершинин на незаданный вопрос. – Наш подследственный, мне кажется, похитрее вашего… Каменщик, по-моему, просто хороший работяга, если в чём-то он недосмотрел перед терактом, то не со зла…

– Антонов не работяга? – спросил Талызин.

– Как сказать… Хитрый, скользкий… Если он установит партнёрство с Каменщиком… – Вершинин покрутил головой. – Опасные вещи могут произойти.

– Они же знакомы, – заметил Талызин.

– Знакомы, но плотно пока не сотрудничают, и я вот не знаю… Нужно ли им позволять тесное сотрудничество? Ты как считаешь, Серёжа?

– Вот не знаю, Павел Иваныч, – ответил Мнацаканян. – Это вопрос не моей компетенции.

Вершинин со значением посмотрел на Талызина, а тот пожал плечами:

– Это и не наш вопрос. Наше дело – строго проверять законность.

Теперь уже Вершинин отвернулся в окошко и замолчал. Они выехали на Каширское шоссе, ведущее к югу от Москвы, в сторону Домодедово.

Работали стёклоочистители, так как из-под колёс других машин всё время летела водяная пыль.

Справа от мокрого шоссе потянулся совершенно дикий и неухоженный лес – никому, видно, не было дела до того чтобы обустроить окрестности. Но тем решительнее контрастировала эта, советских ещё времён, прямая магистраль с дикой природой, которую она рассекала.

Вершинину, который сидел в машине справа, хорошо видны были лесные деревья с набухающими почками, а там, где сидел Талызин, тянулся разделительный барьер в виде рельсы на вертикальных стойках.

– Самого Каменщика мы теперь особо не дёргаем, – сказал Талызин. – Пусть, действительно, работает. Ему надо третью взлётную полосу строить в Домодедово, а он до половины времени иногда занимается вопросами безопасности.

– Вот это и есть связь нашего маленького дела, – улыбнулся Вершинин, – с большой политикой бизнеса.

– Но вы же у него держите троих, кажется, людей под арестом? – спросил Серёжа у Талызина.

– Трое под арестом из Домодедово, – подтвердил Талызин. – Дают показания.

– Что такое трое? – Вершинин нагнулся к Сергею и заглянул ему в лицо сбоку. – По моим прикидкам, после теракта 2011 года человек тридцать с должностей слетело. Уровня федерального замминистра транспорта, начальников управлений безопасности и так далее.

– Уголовные дела имеют свою инерцию, – проворчал Талызин. – На допросах всплывают новые факты – открывается новое дело… В прошлом месяце за недоказанностью закрыли дело против Каменщика «о ненадлежащем исполнении», тут же открыли новое, «о причинении вреда»…

– Ну конечно, исков-то – несчитанно…

– Я говорю, им работать надо, а не показания давать. Тут ведь, вокруг Домодедово, вон сколько строек начато и не закончено, – Талызин махнул рукой на что-то, иногда мелькающее позади мокрых берёз и, наоборот, кажущихся сухими осин со светло-зелёными стволами. Кое-где, небольшими пятнами, снег ещё белел в тёмной глубине леса. – Им надо не только третью полосу строить, но и четвёртую, место есть, и вообще, Домодедово может стать этим самым транзитным хабом, как его называют…

– Наша Раша захотела европейский хаб? – сказал Вершинин задумчиво, и Талызин молча уколол его взглядом.

– Товарищ подполковник, – спросил Талызина Мнацаканян, – а вы анализировали такую вещь… Домодедово – единственный в стране аэропорт, где дважды были теракты. Тот взрыв двух самолётов, почти одновременный, в 2004 году: они ведь отсюда, из Домодедово, вылетели. Потом январь 2011-го… Нет ли связи?

– Какая связь? Не вижу, – буркнул Талызин.

– Что вы говорите?

– Говорю: не вижу связи!

– Тут, понимаешь, Серёжа, – объяснил Вершинин, – очень много рейсов с азиатского направления прилетают. Москва – Ташкент, Москва – Алма-Ата, Москва – Дербент, – всё в Домодедово. Эти ребята часто пользовались аэропортом и запомнили его. А если бы они прилетали в Шереметьево или Внуково, может, там бы и захотели взорвать… Но нас сейчас не это волнует, – перебил сам себя Вершинин. – Ты, Володя… Можно на «ты», да? – спросил он Талызина. – Ты правильно говорил, что они окружили себя адвокатскими конторами… Но у меня есть мыслишка одна. Хотя у нас с тобой разные подследственные, но мы можем до определённой степени кошмарить обоих сразу. То есть двух зайцев убить одним выстрелом. Идёт война Внукова против Домодедова, так?

– Ну, ещё и Шереметьево с обоими воюет.

– Да, все против всех. Но нас интересует борьба Внукова и Домодедова, поскольку Антонов пытается стать связующим звеном и помешать этой войне. А мы помешаем ему помешать. И знаешь, как я предлагаю это сделать?

– Пока нет.

– Есть тут одна адвокатская фирма, «Михеев и партнёры», она работает и с Домодедовом, и со структурами Антонова. По-моему, находится здесь, в аэропорту.

– На втором этаже в административном блоке.

– Ну вот. И я предлагаю сделать у них обыск с выемкой документов – причём, ночью.

– Ого! – поддержал Сергей. – Чтобы страху нагнать?

– Что это даст? – спросил Талызин.

– Это даст очень многое. Во-первых, мы можем там найти, чего и не ждали. Во-вторых, это тебе даст козыри как в деле тех троих, так и с Каменщиком. Они поймут, что новое дело ты ведёшь более жёстко, чем то, которое было закрыто, и, соответственно, изменят своё поведение. И ты сможешь гнуть их в любую сторону, понимаешь меня?

– В принципе, да, – не сразу, но согласился Талызин.

– Хочешь, кого-то освобождай из-под стражи, – продолжал Вершинин, – хочешь, наоборот, быстро завершай дело и передавай в суд, инициатива полностью твоя, ты согласен?

– Мысль понятная. А с делом Антонова это как связано?

– Я предлагаю такое разделение труда, – Вершинин импровизировал, но получалось, кажется, неплохо. – Делает обыск твоя группа. Причём, забирайте всё, и документы, и компьютеры, и привозите мне, – а анализировать материалы будет моя группа. Причём, я гарантирую, что мы найдём именно то, что тебе нужно…

Талызин молчал, и Вершинин добавил, значительно посмотрев ему в глаза:

– У меня есть об этом оперативная информация.

– Договорились! – решительно сказал Талызин и протянул руку Вершинину, который её пожал нарочито вяло, как бы нехотя.

– Санкцию на обыск, если хочешь, я помогу тебе получить. Сегодня пришлю проект письма, и ты на нём получишь визу у Еголина и у Калязина – он тоже подпишет, так как в курсе моей информации. И готовь ночной наезд…

В это время они уже приближались к чёрно-синему застеклённому терминалу Домодедова, и Вершинин подумал, что это здание напоминает ему «головастика» Антонова. Издали этот чёрный овал терминала казался небольшим, потому что сравнительный размер его нельзя было угадать, но почему-то, чем ближе ты к нему подъезжал и чем выше он вырастал, тем мельче делались машинки у его подножия, похожие на мелких жучков рядом с чуть более крупными червячками автобусов. Всё это копошилось внизу блестящего фасада, который отнюдь уже не выглядел маленьким и вырастал всё больше.

Настоящих дел в аэропорту у Вершинина не было, хотя он договорился о встрече с одним человеком из диспетчерской службы и ещё с одним из радиоузла. Их должен был вызвать в свой кабинет замдиректора аэровокзала по безопасности. В том же кабинете ждали и Талызина, но он сказал, что зайдёт позже.

Припарковав машину, они ещё посидели в ней с четверть часа, обговаривая детали предстоящего ночного обыска. Потом окончательно ударили по рукам, и все трое вышли из машины. Шли к терминалу, и Вершинин невольно залюбовался его азиатским каким-то, роскошным чёрным фасадом, как бы высокомерно взирающим сверху вниз на мешанину из машин, людей, чемоданов, тележек…

Войдя внутрь, они с Талызиным расстались, и Вершинин, поднимаясь вверх на эскалаторе, потом на лифте, пытался вспомнить, когда он сам летал отсюда последний раз. Давненько уже…

В верхнем, административном этаже царила тишина и относительная малолюдность, хотя иногда накрывал шум от садящегося или взлетающего самолёта.

Они нашли нужный им кабинет и встретились с нужными людьми, которые, как и ожидал Вершинин, завалили их кучей технической информации, а вернее, намёками на то, что, дескать, техника связи так ушла вперёд, что лишь сугубый специалист теперь может играть какую-то роль.

Вершинин процитировал им в ответ из учебника следователя, глубокомысленный пассаж о том, что следователь должен иметь широкие познания в разных областях человеческой деятельности, хотя приоритетным остаётся знание о самом человеке.

– Бухгалтерами нам многим пришлось стать, иначе в финансовых аферах не разберёшься, а вот в радиосвязи…

– Я кое-что понимаю в радиосвязи, – сказал Мнацаканян. – Хотя, конечно, специалисты…

– А почему, кстати, Антонов пошёл в радиосвязь? – перебил его Вершинин, который не скрывал от своих собеседников, что его интересуют именно фирмы группы «СвязьИнвест». – Он ведь геолог, Антонов. Почему же вдруг «СвязьИнвестБанк» и всё прочее? Не потому ли он сюда попёр, что так и рассчитал: многие сочтут компьютерную связь последних поколений слишком сложным делом, а значит, конкуренции будет меньше? То есть хочет взять на арапа? Но не на тех напал…

Вершинин почувствовал, что заводится, и это было правильно: следовало перелить в этих людей злость и беспощадность, которые, конечно, имелись у них самих, но ведь этого слишком много не бывает…

…Серёжа Мнацаканян взялся за работу и должен был остаться здесь до вечера, а, может быть, и назавтра – переночует в аэропортовской гостинице. Вершинин должен был вернуться в Москву на той машине, на которой они приехали – только сам теперь сядет за руль.

А, уезжая из аэропорта, нашёл ту адвокатскую контору, «Михеев и партнёры», которой скоро предстоял обыск – хотя там ещё об этом не догадывались. Постучался в дверь и заглянул: за конторкой сидела наглая девица с широким бледным лицом и очень густо накрашенными, слипающимися тяжёлыми комками ресницами.

– Слушаю вас! Вы к кому?

– Ой, простите, я не туда попал… – и аккуратно прикрыл дверь…

Вечером он, особо не задумываясь, отправил Талызину такую заготовку, для получения на ней визы Еголина и Калязина:

Постановление о производстве обыска в Домодедове

24 января 2011 года в аэропорту Домодедово произошёл теракт: террорист Евлоев взорвал себя в здании аэровокзала. Тридцать семь человек погибло. В ходе производящегося следствия потребовалось узнать, законно ли Домодедово обратилось в арбитражный суд с иском к аэропорту Внуково по поставкам топлива, на сумму… – тут Талызин должен был проставить сумму: Вершинин её не знал. – Требуется произвести обыск в помещениях, арендуемых адвокатской компанией «Михеев и партнёры»… дата, время…

Логики, конечно, особой не было: при чём тут теракт и при чём тут «Михеев и партнёры»? Но так посоветовали ему в другой адвокатской конторе, работающей от имени Внукова – они-то и слили Вершинину компромат на «Михеева и партнёров».

И уже через три дня состоялся этот ночной обыск с выемкой документов и компьютеров, которые горой легли в один из кабинетов недалеко от собственного кабинета Вершинина.

И пусть это было, по большому счёту, не то, не на тему, отход куда-то в боковой       штрек от главного тоннеля… Но они добыли строительный материал. А у хорошего хозяина любой камень, кирпич, – всё пойдёт на стройку, на высокий и прочный эшафот, сооружаемый для банкира Алексея Викторовича Антонова.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Для Антонова даже в молодости запои были редки, но, что там говорить, в молодости последствия их проходили гораздо быстрее. А теперь так плохо он переносил алкоголь, что лучше бы вообще не пить… Почти неделя прошла, прежде чем он смог взять себя в руки и начал с трудом, а потом уже как автомат ездить в банк и оставаться там до конца рабочего дня.

Вообще непонятно было даже ему самому: с чего он вдруг так слетел с катушек? Нет, пора было вводить для себя тотальный сухой закон… После выхода на работу неделю болело сердце, и это было ожидаемо; но пошла вторая неделя, а сердце не только не отпускало, но, наоборот, сбоило как-то всё страшнее, так что теперь вращение земной тверди под ногами сразу же переходило в черноту в глазах, в пот, пробивающий до корней волос, и в какое-то бесчувствие, в котором ты сам не помнил, как нащупал кресло и сел…

Главное, дела начали сыпаться, сделки срываться, выплату процентов по кредитам задерживал даже таким монстрам как «Сбербанк» и ВТБ – хотя уж их-то злить никак не хотелось.

Чтобы расплатиться с долгами в одном месте, следует одолжить в другом… Это знает любой бизнесмен, как и то, что есть время покупать активы, а есть – продавать таковые. Но плохо, что не было хорошенькой небольшой собственности, которую можно было быстро продать. Активы Антонова состояли из нескольких крупных блоков, каждый из которых трудно было раздробить. Дробить придётся, но для этого сейчас не было никаких сил. А тут ещё теребили его партнёры по проекту «Телеком – Румыния»: Циперсон из «Метафона», Бехтерев из «Би-лэйна». Они вместе договорились по-крупному вкладываться в мобильную связь на Балканах, для начала – «брать Румынию». Но каким сумасшедшим он должен быть, чтобы сейчас всерьёз во что-то вкладываться, когда выяснилось, что нечем заткнуть дыры повседневных расходов…

Антонов и раньше – увы – замечал, что с опозданием осознаёт ухудшение своих дел. Бывало, появится прибыль и надолго утвердит его в хорошем настроении, когда он увлечённо планирует новые проекты, не замечая, что эту прибыль сразу начали растаскивать на текущие нужды, и вот уже не хватает даже на них… Как? Куда дели деньги? Ведь только что было много?!

Начинали считать, начинал грозить уволить бухгалтеров, но те доказывали неопровержимо, что прибыль уже ушла на то и на то… Он смотрел и не узнавал собственные надписи «Оплатить» в верхнем правом углу на счетах. Но не подделали же…

«Разве я это подписывал?» – «Ну да». – «Какого числа?» – Сверяли: всё сходилось; это было понятно, непонятно другое: как он-то мог забыть или не заметить этого?

Вот и сейчас, откуда, к чёрту, вообще взялось это ощущение уже полученной прибыли, чувство, что у него есть какая-то подушка безопасности? Это и позволило ему ввязаться в румынскую авантюру, не закрыв и не решив ни один из предыдущих вопросов, хотя бы и с аэропортами… Может, сам аэропортовский бизнес вскружил ему голову: все эти мысли о посадках и взлётах и о каких-то якобы безграничных возможностях техники?

Он помнил, что ещё до запоя твёрдо решил не позже мая лететь в Румынию чтобы на месте обдумать стратегию и тактику действий. Нужно было лично встретиться с некоторыми людьми, да и вообще провести там минимум недели две чтобы как следует организовать работу. Но теперь эта поездка казалась абсолютно ненужной и даже безумной; разве что она могла быть переосмыслена на нечто прямо противоположное. То есть улететь в Румынию чтобы там найти какой-то предлог к задержке их действий. При этом продолжать играть в молчанку с партнёрами, ожидая, что они первые реально вложатся в румынский телеком.

То есть он мог бы попробовать переиграть их, надеясь на собственное, большее чем у них, терпение? Но не исключено, что и они играют с ним в эту же игру, проверяя его выдержку, тогда эта пауза может растянуться не только на месяцы, но на годы…

Лететь сейчас в Румынию с больным сердцем и зная о том, что у его фирм кончились деньги, он никак не мог. Не находил он сил и для того чтобы вылететь в Тюмень, несмотря на всё более панические и даже истерические звонки из тамошнего филиала банка и из одной из нефтяных фирм. «Отжимают бизнес! Проверками не дают работать! Хотят разделить акционерную компанию! Возбудили два новых уголовных дела! Если срочно не перечислите указанные суммы, мы вынуждены будем объявить себя банкротом…»

Может, в этом и решение? Если требуют разделить компанию – разделим и продадим часть или всю нефтянку?

Наиболее тяжкие проблемы – Алексей чувствовал – у него были всё-таки в Москве, и поэтому, чтобы бежать от них, он в конце апреля вылетел в Тюмень.

Тюмень – небольшой городишко на реке Туре, притоке Тобола. Городок весь какой-то уютный, дореволюционный, греется словно кот на солнышке, безмятежный и домовитый. Пятиэтажки здесь – послевоенной советской постройки, того стиля, который кажется сегодня милым и человечным, что ли. Примерно как здание той школы, в которой учился Антонов.

Всё в Тюмени кажется давно устоявшимся и традиционным, от старомодных скамеек до кустов сирени и черёмухи под окнами этих пятиэтажек.

Находится городок Тюмень на широте Москвы, и никаких сплошных белых ночей летом или, наоборот, арктической тьмы зимой здесь нет и в помине. В такое же время, как в Москве, восходит солнышко, в такое же – садится. Правда, часовой пояс сдвинут, но это ведь говорит отнюдь не о разнице климата. Климат меняется при движении не с востока на запад, а с юга на север. Езжай к югу, и солнце будет всё дольше стоять в зените и печь на манер Африки; езжай к северу, и солнце, наоборот, будет всё скупее подниматься над горизонтом. Но до настоящих северов от Тюмени так же далеко, как от Москвы.

Нефтяных вышек вблизи Тюмени Антонов тоже не наблюдал, и почти единственной приметой углеводородной специализации казался ему огромный железнодорожный узел Тюмени, где скапливается, сортируется, проталкивается дальше невероятное количество нефтяных цистерн – того самого, в чём и транспортируется по суше чёрное золото (кроме нефтепроводов, конечно).

Кстати, даже этот железнодорожный узел с размножающимися в дурную бесконечность блестящими рельсами – как дерево с одинаково ветвящимися боковыми сучьями – показался Алексею прошлым летом спокойным и умиротворённым.

Поодаль жарились на солнце цепочки опалового цвета цистерн с подтёками нефти на их круглых боках, а здесь, где он шёл через рельсы, как и в европейской России, сквозь смуглый от ржавчины щебень прорастали стебли жёлтого шпорника, цветки его медово сквозили на солнце. Рельсовая сталь блестела поверху, переходя ниже в коричневый цвет и покрываясь корой, шероховатой, как на древесных сучьях, – и такой дрёмой веяло от этих рыжих шпал, рельс и болтов с большими гайками, точно не было нигде ни войн, ни кризисов, ни даже лязгающих составов, а только вот эта с порхающими над ней бабочками обожжённая солнцем ржавая благодать.

В Тюмени сохранились целые улицы старого дореволюционного города, с двухэтажными, какими-то игрушечными купеческими особнячками, крашенными почему-то в разные оттенки тёмно-розового. Но и строительство новых высоток тоже избегало чисто белого, держась всё больше кремовых, тёмно-красных и даже коричневых тонов.

Тюменский аэровокзал когда-то напомнил Антонову московскую столовую средней руки, да и сейчас ненамного расширился. Антонов прилетел сюда со своим седовласым, солидным замом Зарудным: Сергей Петрович Зарудный был его правой рукой в банке, но, кроме этого, он ещё был и профессиональным нефтяником, без которого Антонов и не мечтал что-то решить или даже понять в делах принадлежащих ему нефтяных фирм. И во время перелёта Москва – Тюмень, да и позже, Алексей не мог не удивляться невозмутимости Зарудного, который всё больше напоминал ему фельдмаршала Кутузова: не только шрамом на пухлом лице, но и этим спокойствием, которым, говорят, Кутузов больше вдохновлял войска, чем если бы привёл с собой новые свежие корпуса.

…Ведь он знает положение «СвязьИнвестБанка», как он может быть столь безмятежен? Зарудный, конечно, кое-чего не знал; может быть, в этом и было всё дело…

Их встретили в аэропорту руководители здешних фирм и сразу начали как-то раздражённо отворачиваться, угадав смятение Антонова. А он был в полной панике, ибо, не имея денег, почти единственное, что он мог здесь предпринять, было – погнать в шею этих начальников, в том числе и тех, кто его встречал, – но он был не в силах не только сделать это, но даже подумать об этом. Его мелко и противно трясло – то ли всё ещё с того похмелья, то ли теперь уже вообще навсегда.

Он сбыл Зарудному Кречмара, наиболее ядовитого здешнего босса, директора принадлежащей «СвязьИнвестБанку» фирмы под незатейливым названием «Тюменьнефтегаздобыча», а сам поехал с директором «Сургутинвеста» в его офис, находящийся в другой части города. Заставил себя молчать, хотя Сонкин уже в машине начал жаловаться, как не даёт работать прокуратура:

– Алексей Викторович, ей Богу, в СССР было легче, сейчас – такая зарегулированность… Вы знаете, нашей фирме штрафов на семь миллионов выставили, Кречмару – на тридцать восемь миллионов… Мы, конечно, уже оспариваем…

В офисе он предъявил Антонову папку, потом вторую, третью… Загрязнение воздуха путём незаконного сжигания природного газа… Двадцать шесть представлений, привлечение к дисциплинарной ответственности, к административной… Протокол нарушения законодательства о недрах… Нарушения лицензии на пользование недрами… Протокол нарушения утверждённого технического проекта… С начала года объявлено шесть предупреждений, принесено четыре протеста, арестован счёт… В суд подано три иска о взыскании ущерба… по материалам прокурорской проверки возбуждено… «Ростехнадзор», «Росприродохрана»… Экологическая организация «Остановить вандалов»…

– …Вандалы это мы? – спросил мимоходом Антонов.

– Ну, это как раз самое из всего, как бы сказать…

– Точнее, это вы? Против «Сургутинвеста» они борются?

– Это самые что ни на есть склочные и пустые люди…

– Тогда оставим их. Продолжайте о проверках. Вот это от какой прокуратуры, Тюменской или Ханты-Мансийской?.. Ага, вижу…

Антонов, сидя, смотрел папки, которые перелистывал для него, давая пояснения, стоящий рядом Сонкин, директор фирмы. Двое его подчинённых стояли тут же в кабинете, словно мрачные братья-близнецы.

…Чёрт его знает, в прокуратуре что, не знают, как добывается нефть?

Антонов, хотя и геолог, специалистом-нефтяником не был и когда-то легкомысленно думал, что нефть идёт фонтаном из земли сама, или её легко выкачать насосом. Но чтобы она пошла наверх, требуется, чтобы она находилась под давлением, а естественное давление быстро падает, и, чтобы его поддержать, вокруг нефтяного пласта часто закачивают воду, и вода как бы выжимает нефть наверх. Требуется громадное количество воды, чтобы она подушками облегла нефтяную линзу. Но пласт нефти это не красивенький пузырь, это всякие слои, пещеры и чёрт знает что; из этого получается при смешении с водой невероятная каша. Требовать, чтобы нефть не загрязняла ту самую землю, в которой она изначально находилось, казалось Антонову делом бессмысленным и, в основном, придуманным для того чтобы вымогать деньги. Это как требовать свести лес и при этом не ронять на землю щепок и опилок. Кому помешают опилки в вырубленном лесу?

…Этим тварям мы обеспечиваем энергию, и они ездят на машинах, жгут электричество и с нас же требуют, чтобы мы им платили деньги за «выявленные нарушения»…

…Но такие детские возражения здесь никто не слушал, да никто их и не произносил. Здесь присылались по почте или с курьером серьёзные бумаги с требованием серьёзных сумм. На них сочинялись серьёзные же ответы, решения судов опротестовывались, штрафы не платились. Легче было периодически бросать фирму и регистрировать новую, чем перечислять суммы, единственное назначение которых – кормить чиновников, придумавших эти штрафы, санкции и неустойки.

– …Как там у Кречмара?

– У Кречмара всё то же, только штрафов и убытков раза в три… или в пять больше.

– Ну, пусть Зарудный разбирается…

Антонов хотел было пройтись по офису и поприветствовать сотрудников: всё-таки самый главный начальник из Москвы прилетел… Потом подумал, что в связи с финансовыми трудностями Сонкин мог задерживать зарплату, не дай Бог, работники начнут жаловаться, протестовать… Он сгрёб папки под мышку.

– Я, господа, извиняюсь… И вы, пожалуйста, извинитесь перед сотрудниками… Сегодня я ни с кем встречаться не буду. Плохо себя чувствую. Всё это, – он взвесил в руках папки, – я изучу в гостинице… У нас в Москве уже кончается рабочий день, у вас, конечно, ещё нет… Прошу всех быть на связи. Я, может, позвоню до вечера.

– Алексей Викторович, а пообедать?

– Нет-нет. В самолёте поели…

И Антонов, чувствуя себя затравленным зайцем, последним трусом, – просто бежал из «Сургутинвеста» в их собственный коттеджный гостевой домик – его он и называл «гостиницей». Кое-как отбился от вопросов Сонкина, которые – он угадал – сразу начали превращаться в жалобы, и, наконец, закрылся в роскошном этом гостевом номере коттеджа. Такая же хмурь, низкие тучи за окном, как в Москве. Чувствовалась весна, хотя земля здесь кое-где была ещё под снегом.

Сегодня ему удалось не потерпеть полного поражения, кое-как выдержать первый натиск местных хапуг – иначе он не мог назвать ни Сонкина с его бандой, ни Кречмара, ни некоторых других…

Увольнять их к чёрту! Но как их уволишь, если они прочно держат в руках, за горло местную нефтянку, принадлежащую «СвязьИнвестБанку»…

Полный крах финансово-промышленной группы опять встал перед ним как унылая неизбежность.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Разумеется, Алексей Викторович Антонов приехал в Тюмень не так чтобы совсем с пустыми руками.

В запасе имелись различные ходы, наиболее резким была бы продажа части или всех здешних активов. Выражаясь проще, той фирмы, которую возглавлял Кречмар, или той, которой руководил Сонкин, или обеих сразу. Участившиеся наезды прокуратуры как раз и могли инспирироваться конкурентами, которые намеревались купить эти фирмы и таким образом сбивали их цену.

Был и ещё один ход, который он этим вечером обговорил с Зарудным, когда тот, наконец, достучался до него и разбудил. Дав поспать всего-то около часа…

Приехав в коттедж, Антонов папки с протестами прокуратуры читать, конечно, не стал. Принял душ, всё-таки перекусил и прилёг, отключив все телефоны.

Долго ворочался на слишком мягко-пружинящей здешней кровати, наконец, заснул… И вот в дверь забарабанили.

– Алексей Викторович! Открой, пожалуйста!

Он узнал голос Зарудного.

– Иду-иду! – хрипло откликнулся и хотел уже открыть, потом понял, что нельзя показывать, что он спал. Быстренько поправил постель и раскидал папки, изобразив нечто вроде делового беспорядка.

Зарудный ввалился к нему тоже с папками в руках.

– Да что они, сговорились, что ли? Давай клади их отдельно, чтобы не перепутать с моими.

Алексей отложил документы Зарудного и сел в кресло напротив него. Сергей Петрович казался усталым, но в то же время помолодевшим, что ли.

– Да-а, проблем тут немеренно… Но не всё так мрачно, у меня есть кое-какие мысли…

Да они ещё и подпоили его! – заметил Антонов.

– Вы обедали с Кречмаром? Где он?

– А он здесь. В холле ждёт вас.

– Так. У меня к нему будет разговор.

Алексей вышел к хитрецу Кречмару – тоже поддатому – и попросил срочно соединить его по телефону с губернатором Тюмени.

– У вас же, наверное, есть прямая кнопка? У меня, в принципе, есть номер его мобильника, но вам, думаю, быстрее…

Кречмар долго возился с телефоном, наконец, соединил его с приёмной губернатора, там сказали, что их шеф уже уехал, он примет его завтра или послезавтра, они скоро уточнят.

– Теперь, уважаемый Георгий Палыч, вы отправляйтесь-ка к себе, а Зарудного оставьте мне. Я вами недоволен! – холодно добавил он.

– Алексей Викторович, ну как же… Видите, какая ситуация…

– Георгий Палыч, извините, но я прошу оставить нас. Я с вами встречусь завтра, в зависимости от того времени, которое мне назначит губернатор…

И он выпроводил Кречмара и посоветовал Зарудному тоже принять душ и отдохнуть. Вечером попозже они с ним обсудят то, что выяснили за этот день.

Как и всё остальное в Тюмени, здание областной администрации носило черты уютной провинциальности.

Было ощущение, что само строительство этого здания и внутренняя его отделка велись на глазок, что ли: без линейки на чертежах и без натянутой верёвочки, по которой ровняют кирпичную кладку и прочее.

Внимательно приглядевшись или тщательно измерив, ты никакой неправильности не обнаруживал, но впечатление скривлённости углов не исчезало. При этом всё было прочнее и основательнее, чем в Москве и в Петербурге.

Губернатор Тюмени Павел Тимофеевич Богданов также был фигурой неуловимо провинциальной, то есть он казался более крупным начальником чем даже самые крупные начальники в Москве.

Павел Тимофеевич принял Антонова как равный равного, это Алексею польстило. Он пришёл к губернатору вместе с Зарудным; впрочем, губернатор и с Зарудным держался как с равным.

А вообще крупный бизнес на многих губернаторов смотрел и свысока. На Чукотке, говорят, на Абрамовича молились, пока он платил там налоги своих фирм… Ко времени этой встречи с губернатором – а она состоялась утром на третий день после прилёта в Тюмень, – Антонов уже немного освоился здесь, не так паниковал от панических докладов местного начальства. Он внутренне смирился с тем, что придётся что-то отдать – неясно только, что именно: обе ли фирмы, или какую-то одну, или ещё что-то существенное.

Губернатор начал встречу неожиданно:

– Наверное, господа, вы в курсе, что завтра у нас открывается «Тюменский День предпринимателя»? Ежегодное событие, уже шестое. Начало в десять, я буду открывать, в ДК «Нефтяник». Девиз такой: «Малый бизнес большой страны». Приходите. Я вас приглашаю.

– Павел Тимофеич… – немного растерялся Антонов. – Но мы всё-таки не малый бизнес и даже не средний… Числимся всё-таки в крупном бизнесе…

– А у нас и крупный будет: компания СИБУР во второй половине дня проводит мастер-класс… Но я понимаю, да. Голова этим занята, поэтому упомянул. Давайте перейдём к вашим проблемам. Я слышал, прокуратура сильно наезжает?

– Павел Тимофеич, «наезжает» – не то слово, – ответил Антонов.

– Душит просто, – поддержал его Зарудный. – Вздохнуть не дают.

– Так… Но почему не взяли с собой г-на Кречмара и… Сонкина, кажется? Они бы пояснили…

– Мы достаточно вникли в дела за то время, что провели здесь, – ответил Антонов. – И я хочу предложить следующее. Мы сейчас платим налоги в Москве, так? Давайте мы переведём уплату налогов сюда, в Тюмень, а вы нам, Павел Тимофеич, уж посодействуйте ответно. Предоставьте или налоговую льготу, или всё-таки оградите нас от прокуратуры… За счёт льготы мы покроем те штрафы, которые абсолютно бесспорны. А там есть и спорные вещи.

Губернатор встал и прошёлся по кабинету.

– Так-так-так… Помнится, мы этот вопрос обсуждали три года назад, о переносе налогов сюда. И тогда вы сказали, что это невозможно…

– Тогда была другая ситуация…

Зарудный уже не просто подмигивал, но открыто задевал его рукой: Алексей когда-то вменил ему это в обязанность: если он будет говорить что-то совсем неверно, то останавливать его, не сообразуясь ни с какими приличиями.

Но на этот раз Антонов не внял предупреждениям своего зама: он был уверен в том, что говорит, да и Зарудного уже предупреждал о налогах – правда, немного туманно.

Главное, у него была готова цифра, которую он назвал губернатору, и тот записал.

После этого Зарудный уже перестал делать ему знаки. Такие вещи зря не произносят, да и не забываются они теми, для кого озвучены.

А Антонов эту цифру – налогов, которые они здесь будут платить, – вымучивал долго: два утра подряд поднимался в несусветную рань и садился за расчёты. То уменьшал цифру, то увеличивал, в итоге выстрадал среднее, которое, как ему казалось, решит все проблемы – по крайней мере, в Тюмени. А что потом будет в Москве, он пока и думать не хотел.

Собственно, на этом и закончилась важная часть встречи. Они ещё полчаса обсуждали всякие детали: как, когда подпишут договор. Губернатор пригласил в свой кабинет начальника финансового управления, позвонил начальнику областной налоговой инспекции, Зарудный тоже много дельного подсказал.

Договор решили подписать на следующей неделе, и Антонов, к слову, предупредил губернатора, что собирается махнуть на берег Обской губы, посмотреть на новые порты, которые там заработали. Построили их очень быстро – буквально за два-три года, он их ещё не видел. Но уже имел в них интересы: один молодой предприниматель предлагал проект.

Из Москвы для составления договоров о переводе налогов в Тюмень должны были прилететь двое или трое бухгалтеров и юристов, они и подгонят всё под ту цифру, которую сегодня записал губернатор.

Антонов, по сути дела, опять бежал, опять бросил всё в нерешённом и запутанном виде. Главной обузой казались вроде бы Кречмар и Сонкин: надо ведь их увольнять?

И это он взвалил на Зарудного, и налегке, вместе с Мишей – своим московским охранником – противным вообще-то парнем, но приходилось терпеть, – поездом отправился из Тюмени на север. Благо, железная дорога дотянута теперь до самого берега Обской губы – до Ямбург-порта, за Полярным кругом.

Этот охранник Миша был довольно высокий и худой молодой человек с преждевременно поредевшими светлыми волосами, с брезгливо отвешенной губой и с какой-то постоянной неприязнью и угрозой в хронически бледном лице. При этом он казался таким гибким во все стороны, словно был вообще бескостным.

Он был бестолков донельзя и служил скорее ФСБ чем своему формальному начальнику, Алексею Антонову.

…Почему я вообще именно его взял с собой? – задал себе вопрос Антонов, когда Миша напутал с билетами на поезд и пришлось самому улаживать насчёт отдельного купе. Мишу сунул ему его зам по безопасности Строгалев, а он вначале даже не осознал: кто такой этот Кравцов?

Лишь потом вспомнил: неприятный такой, костлявый блондин… Ну да какая разница.

Теперь однако им предстояло ехать вдвоём в поезде, пробыть вместе четыре дня, и он невольно задумался об этом Мише Кравцове.

Итак, допустим, что Миша служит в ФСБ… Но служить ФСБ значило: любому инициативному прохвосту, который принимает у него письменные отчёты об увиденном и услышанном вокруг Антонова и заодно – наверняка всегда намёками! – даёт ему подсказки: то хорошо, это плохо, а вот этого твоему боссу вообще не надо делать…

У этих инициативников из ФСБ (так казалось Антонову) всегда будет много идей, причём идей, по большей части, вредных. Вернее, они полезны для самой ФСБ, но отнюдь не для тех, кого служба якобы охраняет.

В том числе, в целом – считал Антонов – ФСБ как организация вредна России и работает не только даже на себя, но и на благо врагов России. Например, на Америку и другие стран НАТО… Не по злой воле, а потому, что ФСБ сейчас, фактически, не имела руководства, ибо сам президент страны Путин был лишь один из винтиков ФСБ.

«Бестолковый ты, Миша!» – когда-то давно, ещё в Москве, вырвалось у Антонова, и после этого Миша месяца два показывал ему своё недовольство. Потом вроде бы всё это забылось, но это на поверхности, а как на самом деле?

Миша решил загладить свою ошибку с билетами на поезд и притащил кучу тёплой одежды.

– Алексей Викторович, примерьте! Там ведь, говорят, ещё зима.

– Да я уже взял у Сонкина… – Антонов перебрал принесённое Мишей: тёплые бушлаты и современный, импортный какой-то, комбинезон на меху. Такой же ему дал Сонкин, только другого цвета.

– Ты сам-то, смотрю, уже оделся? Где взял? – Антонов указал на такой же, «полярный», но видно, что западного пошива, норвежский какой-нибудь, комбинезон, в который оделся Миша.

– Есть источники… – тот криво улыбнулся.

Пока об одежде беспокоиться было рано: в Тюмени температура прочно стояла выше нуля, ледоход на реке Туре уже прошёл. Но город Тюмень – на юге Тюменской области, в которую составными частями входят Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономный округа. Вот то – настоящие «севера», другой мир.

Алексей знал, что поезд туда – больше тысячи километров – идёт долго: около суток до Ямбурга, столько же обратно, так что кроме Ямбурга успеет ли он что-то увидеть? Ямбург – на правом, восточном берегу Обской губы, а хотелось бы перебраться на её левый берег, где находится Новый порт – удастся ли? До совсем нового порта – Сабетта – на севере полуострова Ямал они точно в этот раз не доберутся…

Купейный вагон тверского производства был такой же, как в советские времена. Все четыре места в купе были закуплены для него одного, и ещё в соседнем купе – место для Миши. Но Алексей его сразу не отпустил туда, усадил с собой пить чай.

– …Ты, может, не знаешь: я ведь геолог по образованию…

– Откуда мне знать? – с улыбкой ответил Миша.

– Да, геолог. Кандидат геологических наук. И что меня потянуло в бизнес – не пойму…

Михаил смотрел на него с некоторым удивлением.

– Потянуло потому, – объяснил Антонов скорее себе самому, чем собеседнику, – что в начале девяностых учёным жилось совсем плохо. Институты закрывали, зарплата кандидата наук была десять долларов в месяц, что ли… Ну я и плюнул, ушёл в бизнес. А если бы тогда кандидату наук платили как сейчас… Сейчас ведь они неплохо получают. И мысли бы не было в эту свистопляску лезть! Пиши себе статейки, езди на международные конференции: лафа! Докторскую бы защитил…

Алексею вспомнились его первые экспедиции на север в молодые годы. Незаметное поначалу действие мороза, но затем – давящее и безжалостное как сталь; через несколько дней уже само пребывание на морозе становится тяжёлой работой. Устаёшь так, будто глыбы ворочал, а всего-то снимал показания каких-нибудь приборов – но на морозе. Потому и работают на севере вахтовым методом: за полярный круг завозят людей дней на пятьдесят или немного больше, потом меняют новыми: всё равно от этого работника дальше будет мало толку.

Зато какое раздолье – север летом! Цветущая тундра, белые чайки, почему-то неизменно вызывавшие у него чувство тревоги. И не столько тревога, сколько неизбывная печаль белых ночей…

Антонов немного рассказал об этом, и бледное лицо Михаила и вовсе сделалось каким-то молочным или похожим на манную кашу, на молоко матери, которым она не только кормит, но и утешает неразумное дитя.

– Вам надо остаться в бизнесе! – мягко, но настойчиво произнёс Михаил тем тоном, которым ребёнку объясняют его же пользу.

И ещё какой-то мягкости добавил Миша уже не только в лицо своё, но даже и в тело, теперь уже как будто и не костлявое, а наоборот, кажущееся бесконечно гибким.

– Да уж конечно, Миша… Это всё – действительно, дела минувших дней. Куда я теперь уйду из бизнеса? Разве что вот так, съездить на экскурсию, совмещённую с командировкой… Скажи мне о себе: ты бывал на северах?

– Бывало… – не сразу ответил Миша.

– А где именно?

– Дальний Восток, – загадочно обронил тот. – Армейская служба…

И дальше его заколодило: как ни выспрашивал Антонов, никаких подробностей вытащить не смог!

Вот за что не любил он эфэсбешников: за эту их таинственность. «Где работаешь? (Или работал раньше)» – «В таможне». – И на этом точка, ни слова больше. Таможня ведь тоже бывает морская, сухопутная и авиационная, пассажирская и грузовая, центральная и линейная. Но если человек просто говорит «работаю в таможне», он даёт понять, что о его работе ты ничего не узнаешь.

– Ладно, Алексей Викторович, – Миша вдруг решительно встал. – Больше я не буду отнимать ваше время. Оно, действительно, драгоценно! – прижал руку к груди, – уж не с оттенком ли иронии? – Я знаю, что вам надо с документами работать. Но я всегда под рукой, здесь, за стенкой.

– Ну хорошо, иди… Как соскучишься – заглядывай. Кто там у тебя соседи?

– Пока один сосед. Спит, не знаю, кто он…

И Миша оставил Антонова одного. Тот, и правда, взял с собой пачку документов и рекламных технических проспектов. Дорога, надеялся, даст ему немного времени, того самого, которого всегда так отчаянно не хватает.

Вначале они ехали через вполне европейский смешанный лес, причём чувствовалось, что уже весенний. В снегу, а кое-где уже и в воде стояли берёзы, осины со светлозелёными стволами, темнела хвоя елей, сосен. Правда, и кедры мелькали – этим местный лес всё-таки отличался от европейского. Алексей долго смотрел в окно, потом заварил себе ещё чаю…

Он задумался о том выгодном проекте, который предлагали ему молодые бизнесмены. Это была новая технология сжижения газа. Поскольку сейчас именно с Ямала Россия начинала морской экспорт сжиженного газа, то предложение было как нельзя кстати.

Ребята оттолкнулись от того, что одно дело сжижать газ при жаре плюс тридцать-сорок в Саудовской Аравии или Катаре и другое дело на Ямале при минус тридцати. В морозное время газ, и правда, почти течёт и похож на жидкость, но установки и прочую технику по-прежнему закупали ту же самую, которую используют арабы. И вот молодая растущая фирма сделала экспериментальную аппаратуру для сжижения газа, сняла её работу на видео; всё, вроде бы, сходилось и получалось раз в десять дешевле чем в арабских странах.

…От установки по сжижению газа мысли Антонова перескочили на всю эту цепочку, от добычи здесь, в Тюменской области, до продажи на Западе.

Вся причина активности арабов – экспортёров газа заключалась в том, что Западная Европа не хотела платить деньги за газ из России. Уже есть готовая труба, и нужно только открыть кран, но этот газ – Газпромовский. И у немца достаточно силы воли и достаточно ненависти к России чтобы остановить свою руку и не открыть этот кран, который уже установлен и работает в его кухне. Вместо этого немец купит втридорога газ в баллонах и потащит их к себе домой на тележке, но это будет немецкий газ. Точнее, произведённый и доставленный арабами специально для Германии.

Хорошо это или плохо, когда такая вот ненависть к другому народу заставляет тебя идти буквально на подвиги? Мысли закрутились в каком-то болезненном вихре… Алексей вышел в пустой коридор вагона, потом опять закрылся в купе, заставил себя успокоиться.

Услышал слабый щелчок: это открылась дверь соседнего купе. Видимо, Миша проверял: ушёл ли куда-то босс или здесь, на месте?

По мере приближения к полуострову Ямал признаки весны уменьшались и потом совсем исчезли. Леса стояли заиндевелые, в инее, а главное, севернее Надыма это уже был не сплошной лес, а та самая, словно выбитая артиллерийским огнём, лесотундра, которая, и правда, представляет собой результат непримиримых боёв мороза с теплом.

Купы деревьев, вполне себе рослых, чередовались с покрытыми снегом проплешинами: видимо, болотами или заболоченными полянами. Заметно было даже сейчас, что некоторые деревья – мёртвые и без коры; тем более летом бросаются в глаза в лесотундре торчащие из листвы, белые как кости скелетов, стволы погибших деревьев: жертвы невидимой бойни.

Бойня, и правда, идёт, и всё в ней очень понятно: вблизи Полярного круга начинается зона вечной мерзлоты, где за лето земля успевает оттаять лишь примерно на метр сверху, а глубже – заледенелая. Сквозь эту ледяную корку не может всосаться вода от обильных дождей и разливается болотами и озерцами, которых в тундре огромное множество. Зимой болотца леденеют, и этот лёд разрывает корни деревьев. Оставшись без корней, дерево неизбежно засохнет…

Это понятно; непонятно другое: какая сила выгоняет на север эти ели и даже берёзы и заставляет их мощно вырастать и зеленеть, и вместо обрубленных льдом корней отращивать новые, и всё стоять, пока самая какая-нибудь свирепая зима, наконец, не убьёт и это дерево…

С неясным ему самому тайным удовольствием наблюдал Антонов в окно, как всё редеют эти группы деревьев, и уже видно, что это не деревья, а чахлые инвалиды. И вот, наконец, вообще их не стало, и открылось безбрежное снежное поле плоской тундры, и дунуло, сыпануло метелью; поезд, и правда, нёсся уже через настоящую зиму…

К концу длинной, суточной поездки прибыли на конечную станцию «Ямбург – порт».

Прибыли в зиму: температура стояла здесь минус пятнадцать, холодно даже для этих широт. Обская губа была ещё вся ярко-белая, подо льдом: лёд полностью тает здесь лишь в июле, зато потом чистая вода держится до октября.

Они вернулись в зиму, как будто заставив время идти вспять. И с этим чувством Антонов провёл тут всё время: чувством невероятным и всё же в точности соответствующим реальности.

Вернулись в зиму…

Он как-то невнимательно, едва осознавая происходящее, встретился с сотрудниками молодой растущей фирмы «Газоконденсат-инвест», осмотрел их установку; почти не глядя, подписал несколько договоров: суммы требовались пока небольшие, такие у него найдутся.

…Он берёг в себе это чувство возвращения в зиму, и оно не уходило весь обратный путь, и сохранялось в нём и в весенней, солнечной и тёплой Тюмени, и даже в буйно зеленеющей майской Москве.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сделать обыск в аэропорту Домодедово Вершинину посоветовал глава адвокатской конторы «Сезин и партнёры» Михаил Абрамович Сезин, который, как говорили, преподавал право нынешнему президенту страны, в годы учёбы того в Ленгосуниверситете. Престарелый юрист теперь не только возглавлял адвокатскую контору, но и входил в совет директоров «Газпрома», а также в высшую квалификационную судебную комиссию страны, то есть участвовал, например, в назначении судей арбитражных судов.

Но при разборе материалов, конфискованных при ночном обыске в фирме «Михеев и партнёры», Вершинин выяснил, что Михаил Абрамович Сезин их не то чтобы обманул… но, скажем так, использовал. А именно: расправился их руками с чем-то не угодившей ему конторой «Михеев и партнёры». В изъятых материалах не удалось найти никакого криминала ни в отношении Антонова, ни по делу о теракте в Домодедово. Нашлась информация, порочащая саму контору Сезина, но уж её-то Вершинину использовать было никак не с руки.

С другой стороны, разве Вершинин ждал, что ему кто-то на блюдечке принесёт готовые улики против «СвязьИнвестБанка»? Нет, улики надо мастерить самому, если ты, конечно, мастер.

Примерно так (только, наверное, в более тонкой форме) ответил бы ему доктор юридических наук Сезин. А и впрямь: разве в конфискованных материалах не было упоминаний о мерах безопасности и даже о террористическом акте? Были. Упоминалась и фамилия Антонова, встречались и названия приборов, которыми занимались фирмы Антонова – так чего ещё надо? Бери и цитируй в обвинительном заключении! У рачительного хозяина и зёрнышко не пропадёт, а бесхозяйственный профукает горы полезного материала.

Не ругать Михаила Абрамовича он должен, но поблагодарить его за урок… Впрочем, Вершинин и сам уже был достаточно опытен чтобы давать такие уроки своей следственной группе. В очередной раз собрав её, пустился в рассуждения:

– Какова на сегодняшний день наша главная версия? Вообще-то я пока хотел бы воздержаться от определений: «главное», «побочное»… Пока наше расследование в самом начале, и ни одной подозрительной ниточки мы не должны оставлять без внимания, в том числе, нас не может не интересовать сотрудничество «СвязьИнвестБанка» с уволенным мэром Лужковым. Лужков обосновался пока в Калининградской области, но подал заявку на гражданство Латвии: как мы знаем, эта страна – член НАТО. И он продолжает тянуть руки к лакомым кускам московской собственности, не просто лакомым, а связанным с безопасностью, как, например, московские аэропорты. В аэропортовских компаниях Лужков владеет пакетами акций. Я не говорю, что он может воспользоваться таким положением дел чтобы организовать теракт… – Вершинин сделал многозначительную паузу. – Но этим могут воспользоваться силы на Западе, без его ведома. Именно эту версию мы и должны всесторонне проверить.

– Разрешите реплику? – спросил Мнацаканян.

– Подожди, Серёжа, дай мне закончить… В изъятых у «Михеева и партнёров» материалах имя Лужкова встречается более ста раз. Думаю, что я кого-то из вас переключу на отработку этой версии, но пока хочу посидеть на ней сам… И, Серёжа, прости, но аэропорты мы обсудим чуть позже, а пока я хочу услышать о нефтянке. Что удалось выяснить вам, Саша и Юра?

Александр Козлов и Юрий Трофимов, которым был поручен нефтяной бизнес Антонова, выглядели смущёнными. Юра – тот просто готов был повиниться: да, прошляпили, Антонов своим налоговым манёвром застал их врасплох. Но Саша Козлов ощетинился: мы недосмотрели, да, но нам ведь не было поставлено конкретно этой задачи…

Козлова вдруг поддержал другой Саша, капитан Быков:

– Павел Иванович, простите, может, и я не совсем по теме… Но следственные группы обычно создаются для раскрытия какого-то преступления. Так нас учили на юрфаке. А что конкретно расследуем мы? Вот меня вы присоединили к майору Елене Подзюбан для работы на румынском направлении. Но там ведь не совершено никакого преступления…

– Может, готовится преступление, – быстро повернулся к нему Козлов.

– Но против кого? – спросил Быков. – Преступление против румынских фирм или против отечественных? Или против отдельных граждан России, Румынии? Мы ведь должны знать…

– Ну вот, наконец, у нас появился правдоискатель, – заметил Вершинин.

– Я не правдоискатель!

– А вы не смущайтесь, капитан Быков. Правдоискатель – это очень нужная роль, такой персонаж должен быть в нашей следственной группе…

Вершинин встал и прошёлся позади своего стола.

– Помимо того, чему учат на юридических факультетах… Да там, кстати, и этому тоже учат. Так вот, есть такая вещь как чутьё. И ещё есть умение предвидеть преступление и предотвратить его. Мы – то есть ваши начальники – не идиоты и не формалисты, которые рассуждают так: «если есть труп, начинаем работать, пока нет трупа – ничего не делаем». Есть ведь оперативная информация, есть показания обвиняемых по другим делам, есть прослушка… Мы Бога благодарить должны, что имеем возможность работать вот так, на опережение! Не труп неизвестного в лесу, который невозможно опознать… А тут преступления государственного порядка! Мы уже не первое десятилетие живём в рыночной экономике и знаем, что бывает и что может быть. Мы знаем (начальство), а вы, капитан Быков, может быть, ещё не знаете…

– Так я же не против…

– Ситуация непростая, и вы правильно поставили ваш вопрос. И я объясняю не только вам, но всем. Этот человек – Антонов – преступник: по складу своего характера, по методам работы, по тем планам, которые у него есть… Если хотите, это второй Сергей Пугачёв! И «СвязьИнвестБанк» – второй «Межпромбанк». В кризис 2008 года государство наше, спасая банки, накачивало их деньгами, и Пугачёв, как вы знаете, эти деньги из «Межпромбанка» вывел за рубеж. Три миллиарда долларов только прямых хищений, а сколько запутанных дел тянется до сих пор… Такое невозможно было бы, не имей Пугачёв высоких покровителей; и я вас хочу сразу предупредить: у Антонова они тоже есть! Очень высокие… А что указывает на наличие высокого покровительства? Какой главный признак? Капитан Козлов что думает об этом?

– Признаков много, товарищ полковник…

– Ну например?.. Ладно, отвечаю сам за вас. Главный признак высокого покровительства – то, что никому и в голову не приходит подозревать в чём-либо этого человека. Никому это и в мысли не вступает! До поры, до времени, конечно… Но вам должно это подозрение прийти на ум. И остаться там. То есть нужно постоянно искать доказательства этой мысли. Доказательства его вины! Я ни в коем случаю не призываю вас к такой постыдной вещи как фабрикация улик… – Вершинин сел за свой стол и вспомнил, что сам ещё недавно мысленно почти допустил эту возможность. – Нет-нет, фабриковать ничего не надо! – повторил он, как бы убеждая и себя самого тоже. – Но внимательно всматриваться в имеющееся! Вот, для примера сейчас я разберу вопрос аэропортов. И сразу скажу: даже если мы ничего не найдём, и Антонов окажется невиновным – тоже не беда. Зарплата всей нашей с вами группы в сумме – это куда меньше чем то, что беглый Пугачёв тратит в день только на личные нужды – не считая того, что он тратит на своих помощников, на обслугу, и так далее. Вот сколько он увёл из страны! И это упустила, не доработала вот такая же группа, как наша; может быть, кто-то из «доброхотов» намеренно развалил её работу… Но у нас есть полная поддержка руководства, в том числе, Администрации Президента. И вот что я вам скажу по поводу аэропортов…

…Вершинин понимал, что, может быть, он работает слишком «по вдохновению», неровно. Такой инструктаж общего характера давным-давно нужно было провести. Другое дело, что раньше не было конкретики, без которой инструктаж они бы приняли за пустые слова. Теперь конкретика появилась…

Он рассказал, как исследовал изъятые в Домодедово компьютерные файлы и как ему вначале казалось, что там нет ничего нужного для дела, но потом…

– Ни крупицы не пропускать, настраивать и перенастраивать своё зрение до тех пор, пока не увидите нужного…

Ещё одну мысль он высказал, как ему казалось, небесполезную для молодых следователей. Необходимо понимать, что мы, на самом деле, всегда очень мало знаем о преступнике; наше всеведенье – блеф. Следователю тогда удаётся «расколоть» подозреваемого, когда он внушит ему, что знает очень много (а сам-то понимает, что не знает почти ничего). Следователь почти всегда блуждает в потёмках, и нужно привыкнуть к этому ощущению.

– Что у нас получилось с нефтянкой? – продолжал он. – Вот Михаил Кравцов, наш сотрудник, а я ещё добавлю: олух, каких мало. (Но это между нами.) Сопровождал Антонова из Тюмени в Ямбург-порт, сдал отчёт, в котором подробно описал, что Антонов делал по дороге туда и обратно и какие разговоры с ним вёл в поезде. Но о том, что он делал в Ямбурге – ноль информации! Кроме той, что он встречался с фирмой «Газоконденсат-инвест», а о чём говорили? – «По объективным причинам я не мог присутствовать на переговорах.» То есть полное затемнение, ноль информации! А ведь технологии сжижения газа – это вопрос глобальной важности!

Вершинин помолчал, формулируя в уме задание.

– Поэтому, товарищи Козлов и Трофимов. Пулей летите в Ямбург-порт, из-под земли найдите эту фирму «Газоконденсат-инвест» и выясните, о чём вёл переговоры Антонов, заключал ли какие-то договора. Узнайте, есть ли на эту фирму компромат. То же самое ты, Паша, – обратился Вершинин к Калинникову. – Выясни через Строгалева… Теперь о Румынии. Майор Подзюбан и капитан Быков! Вылетайте в Бухарест и там соберите информацию обо всех тех румынах, которые приезжали в Москву и с которыми встречался здесь Антонов. У вас есть их список?

– Так точно, – ответила Елена Подзюбан.

– Хорошо. Пугачёв вывел деньги «Межпромбанка» через Францию, а Антонов – не исключено – будет действовать через Румынию. Изучите схему, которую использовал Пугачёв, но не затягивайте. Вы должны быть в Бухаресте раньше него, а когда он вылетает и точно ли он туда собирается, узнайте, опять же, через Строгалева.

– Ему взяли билет на двадцать восьмое мая, – сказал Столяров.

– Хорошо, значит, уже известно. Вы должны быть там раньше этой даты… В общем, всем членам следственной группы я поставил очередные задачи. И на этом совещание закончено. А вас, капитан Мнацаканян, я попрошу остаться. Поговорим об аэропортах…

Вскоре Вершинин отпустил и Мнацаканяна. Он вновь был доволен тем, как провёл совещание и настроил ребят. Но сам от себя не мог скрыть сомнений: верно ли он действует? Следователь работает в темноте, это он хорошо сказал ребятам. Но бывает ведь ещё и тёмная комната, в которой ты ищешь то, чего в ней нет…

И он решил поехать к Михаилу Абрамовичу Сезину: поблагодарить его за помощь в аэропортовском деле, и ещё потолковать кое о чём…

Ветеран юридического цеха принял его не сразу. Вначале целый день пришлось перезванивать, так как юрист не мог пока ответить, что у него планируется на завтра. Наконец, он назначил точное время, в которое будет ждать Вершинина, но, когда Вершинин приехал в это время, оказалось, что у Михаила Абрамовича возникли срочные дела, и пришлось ждать ещё минут сорок.

Вершинин не обижался; он использовал это время для того, чтобы уяснить самому себе, как же дальше он должен вести дело Антонова. И вспомнил один из первых разговоров с Еголиным на эту тему: он должен, наконец, отличиться и получить генеральское звание; хватит ему ходить в полковниках. Он должен превратить процесс над Антоновым в резонансный и сделать себе на нём имя…

Об этом он размышлял, сидя в приёмной Михаила Абрамовича. Но одновременно мысль его работала в другом, едва ли не противоположном направлении. Нужно было уже сейчас искать формулировки будущего уголовного дела и обвинительного заключения. И под эти формулировки собирать доказательства. Например, что конкретно они могут вменить Антонову по аэропортам? Поставку заведомо некачественного оборудования? Злонамеренное нарушение режима безопасности полётов? А можно ли нащупать его связь с террористами (через Лужкова?) и доказать сознательное содействие им? Допустим, Антонов обижен на систему и решит менять власть в России, поддерживая террористов?

…Нет, не нужно так высоко залетать, лучше что-то более конкретное… В тот миг, когда он подумал об этом, открылась дверь, и его пригласили к главе адвокатской фирмы «Сезин и партнёры».

В обширном кабинете за обширным столом сидел маленький человечек, уколовший его острым взглядом поверх очков. Это был ещё вполне энергичный старичок, даром что его бывший ученик, президент, уже сам был в пожилых годах.

– Я вас внимательно слушаю, – такова была первая его фраза, на которую Вершинин ответил сумбурной речью, клонящейся к тому, что он «сам с усам», приехал отдать формальный долг вежливости, наставлений же не ищет, наоборот, сам их вполне способен давать.

– Наставлений не ищете… – задумчиво произнёс Сезин. – А всё-таки, как вы мыслите связи вашего Антонова с людьми наверху? – Сезин указал пальцем в потолок и добавил: – Есть ли у него высокие покровители?

Вершинин растерялся: настолько точно этот человек повторил его собственные недавние слова на совещании следственной группы. Михаил Абрамович прочёл его мысли.

– Вот так-то! – причмокнул Сезин. – Вы, конечно, как практик-следак, – он иронически выделил это слово, – предпочитаете найти крепкую улику, ухватиться за неё и дальше размотать весь клубок… Но не забывайте и о верхних соображениях, – он опять приподнял палец в направлении потолка. – Что у Антонова? Нефтяные компании? Но их в мире очень много. Банк? Банков ещё больше. А вот аэропорты в Москве всегда можно будет пересчитать по пальцам, здесь-то и лежит его главный интерес. Значит, и ваш интерес, так я понимаю?

– В принципе, да, но…

– «Но»? У вас есть возражения?

– Единственная высокопоставленная фигура, которая связана с аэродромной тематикой, это бывший мэр Лужков. Но он бывший…

В этот момент зазвонил телефон Вершинина, он мельком взглянул на экран: «Зоозащита» – хотел уже отключить, но зазвонил и телефон на столе Сезина, и тот снял трубку.

Поскольку хозяин кабинета начал говорить по телефону, гость тоже не счёл невежливым ответить на звонок.

– Алло.

– Павел Иваныч, это Катя, Ливерова, из благотворительной организации «Зоозащита – Москва». Вы можете помочь? У нас чрезвычайная ситуация…

– Я вам перезвоню позже. А в чём дело?

– Громят приют для животных «Добрый доктор». Распоряжение о сносе отдал лично тот самый зам мэра Бирюк.

– Хорошо, я перезвоню.

Вскоре встал из-за стола и Сезин.

– Простите, но меня вызывают в «Газпром», – объяснил он Вершинину. – Так вы сказали, единственная фигура – Лужков?

– Да.

– Я вас уверяю, что это не так. И могу дать подсказку: дни Домодедова как самостоятельного авиаузла сочтены. Этот аэропорт возьмут под себя те, кто сегодня управляют Внуковом. Наше адвокатское бюро представляет их интересы, поэтому вы можете счесть мои слова ангажированными. Но поверьте мне, такова реальность: будут зачищать всех, кто встанет на пути. Зачищать! – со смаком повторил он. – И если ваш Антонов окажется среди противников этого «объединения под Внуково»… Сами, пожалуйста, делайте выводы о том, какие дела будут иметь перспективы, а какие нет.

– Спасибо вам, – Вершинин склонил голову с ненаигранным уважением.

Обдумывая свой разговор с адвокатом, он почти машинально нажал кнопку вызова этой самой Кати из зоозащиты.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Приют для животных «Добрый доктор» располагался в одном из переулков, отходящих от Чистопрудного бульвара. Вершинин доехал туда довольно быстро. Во дворе большого старинного здания стоял одноэтажный каменный флигель.

Никаких признаков «разгрома» или «сноса» флигеля Вершинин не заметил, хотя перед большим зданием часть улицы была отделена бело-красными лентами, и красовалось объявление о том, что здание в аварийном состоянии. «Просьба соблюдать осторожность при проходе».

…Конечно, знакомство с этой Катей не могло быть для него ничем кроме позора и напрасной траты времени. Всех этих защитников животных, Химкинских лесов и прочего он наблюдал лишь издали и понимал, что в их деле много грязной и мелкой политики, в которой главное – умение выдать чёрное за белое или наоборот.

Позвонил Кате, не заходя во флигель. Как он и ожидал, она появилась не одна, а с приятной и спокойной женщиной средних лет, директором приюта «Добрый доктор». Та объяснила ситуацию: большое здание, в котором размещалась лаборатория одного из вузов, идёт на капремонт, лаборатория (при которой и функционировал приют) переехала в новое помещение, но там места для зоозащитников не нашлось. Флигель, действительно, хотят снести, причём в спешном порядке. Так якобы нужно по технологии капремонта.

– Как будто всё законно и логично, – заметил Вершинин.

– Да… Только некуда деваться.

– Не нашли запасной площадки?

– У нас не было времени найти. Объявили так внезапно, хамски.

– Мы надеялись наоборот, – вступила Катя с горячностью, – что большое здание будут перестраивать, но нас как раз не тронут…

– Разрешите мне взглянуть на ваше хозяйство… Какая площадь вам нужна?

Они вошли внутрь, где не очень сильно, но явственно пахло зоопарком; уже в первой комнате стояли в два этажа клетки с кошками, во второй их встретил собачий лай…

– Дело не столько в площади, – объясняла директор, – сколько в специфике содержания животных… В этот двор не выходят окна жилых домов, и нам тут очень удобно… было, – поправилась она.

– А я как раз живу в районе Ботанического сада… – задумчиво сказал Вершинин.

– Ой, это бы нам так подошло! – вскликнула директор…

Что ж, похоже было, что с Катей ему на этот раз повезёт; по крайней мере, в машине она с ним будет вдвоём. Он предложил отвезти именно Катю, показать ей якобы имеющееся помещение. Минут сорок пришлось ждать; он попил чаю с директором, пока Катя заканчивала свои обязанности по уходу за больными кошками.

Выходя из флигеля, Вершинин показался себе таким же насквозь пропахшим кашачьим духом, как и сама Катя.

Впрочем, она переоделась, вымыла руки и, сидя рядом с ним в машине, утверждала, что ничем от неё не пахнет.

– Понюхайте! – поднесла ему к лицу свою правую кисть.

Это был царственный жест…

Как и тогда, когда он первый раз привёз её к себе домой и она сняла свою грязноватую белую курточку, он почувствовал себя… «Резко помолодевшим»: быть может, так это описывается.

– Я забыл, у тебя есть образование, Катя? Кроме школы.

– Я биолог.

– А, да, ты говорила. Биолог… Но не ветеринар?

– Мы проходили ветеринарное дело. Иначе я бы тут работать не смогла…

– Ну, я думаю, здесь такая уж квалификация не требуется?

– Не скажите, Павел Иванович! – она ожидаемо начала хвалить своё зоозащитное дело, при этом личико её стало совсем детским, и он подумал, что в ней, конечно, уживаются два существа. Во-первых, та царственная особа, которая не может не сознавать силу своей красоты, и, во-вторых, этот продукт «Гринписа», толерантности и всего прочего в этом духе. Причём «во-вторых» у неё, конечно же, на первом месте, так что вряд ли ему что-то обломится…

Он припарковал машину возле своего дома, куда привозил её с её парнем, Игорем, полтора месяца назад. Кстати, с тех пор тот скандал с «БАНО ЭКО» совершенно заглох, пресса о нём позабыла.

– Я мог бы тебя привезти сразу в администрацию Ботанического сада, но предпочитаю всё-таки проделать подготовительную работу. Нужно созвониться, для этого полистать справочник, залезть в интернет…

Она кивнула и чуть-чуть, микроскопически, втянула ноздрями воздух…

Они вошли в квартиру, и дальше, как пишут в романах, «жизнь Вершинина разлетелась на куски».

Ничего особенного, конечно, не случилось: ну, переспал ещё с одной… Странным было то, что в смысле гормонально-физиологическом Катя особой встряски в нём не произвела, в отличие от Ирины, с которой он порой испытывал целую бурю чувств, причём, как правило, мрачного оттенка. Эти чувства усиливались, приобретая надрывность, как в мозгу безумца, потом сменялись лёгкостью, успокоенностью.

Катя, слава Богу, никаких бурь не заставляла испытать. Это в ней разыгрывались – он понимал – небольшие бури, скромненькие, как в стакане воды. Но вскоре он заметил, что её чувствами он способен управлять и что его молодая партнёрша легко поддаётся управлению…

Чёрт его знает, он ведь – не «герой-любовник», он – серьёзный человек, следователь! Но в том-то и дело, что работа следователя из-за этой девчонки начала отходить на второй план…

Вершинин, конечно, продолжал всё, что было намечено, более того, он тщательно обдумал те немногие слова, которые бросил ему на прощание Сезин. «Делать ставку на владельцев Внуково и помнить, что все, кто им противостоят, будут устранены». Он принял эти слова как руководство к действию и понял, что уже на этом основании можно возбуждать уголовное дело против Антонова.

Эту линию он с увлечением и даже с яростью разрабатывал, совсем загоняв и себя, и Серёжу Мнацаканяна. (Но ничего, пусть молодой следователь привыкает к настоящей работе…) Дал ему в помощники Пашу Калинникова, сорвав его с работы по «СвязьИнвестБанку».

Но при этом – опять-таки, в отличие от Ирины, от которой он, в основном, откупался деньгами – Катины дела отнимали у Вершинина всё больше времени, да и денег требовали – а денег было в обрез…

…В Ботаническом саду помещения для приюта не нашлось, но он отыскал для них бывшую конюшню на территории Академии художеств. Там держали двух-трёх лошадей, вроде бы, для того, чтобы студенты могли их рисовать, но это оказалось для Академии затратным, и конюшню ликвидировали. Однако, там привыкли к вони и потому разрешили вселиться приюту «Добрый доктор». И студенты (этим компенсировали пониженную аренду) могли теперь рисовать вместо лошадей – собак, кошек и других не очень крупных животных.

Но главное, его не устраивало, что Катя там продолжает работать… Жить она вскоре переехала к нему, Ирине же он сказал, что на работе сейчас аврал и что он на личной жизни своей пока ставит крест. Ирину эта ложь – скорее всего, временная – кажется, тоже устроила…

Подзюбан и Быков улетели в Бухарест, вскоре он ждал от них новостей; Козлов и Трофимов будто канули на просторах полуострова Ямал. И нефтяное, и румынское направление должны были что-то дать, но сам-то он совершенно запутался в аэропортовских хитросплетениях.

Роль Лужкова подтверждалась пока очень слабо, а как связан вице-мэр Бирюк с банком Антонова, установить пока не было времени. Основная линия обвинения увиделась такой: «Антонов препятствовал свободной конкуренции между аэропортами Московского авиационного авиаузла, то есть совершил преступление против рыночной экономики, нарушил антимонопольное законодательство. Препятствование конкуренции заключалось в том, что «СвязьИнвестБанк», внедрившись в руководство аэропорта Внуково, пытался также проникнуть в управляющий контур Домодедова». Звучало вроде бы неплохо? Эти фразы увиделись Вершинину в тексте обвинительного заключения; послышался голос судьи, скороговоркой зачитывающий их в судебном заседании…

Федеральная антимонопольная служба поддержит их; чтобы очиститься, Антонову придётся отдать… Цифра пока была неясна, но дело обещало быть громким. Антонову придётся откатить «Сезину и партнёрам» – но поделится ли с ним, Вершининым, Михаил Абрамович? Как же он не договорился об этом-то? Придётся съездить к уважаемому адвокату ещё раз?

…Основные деньги, пожалуй, пойдут конкурентам Антонова в нефтянке: банкиру придётся продать за бесценок свои нефтяные фирмы… Опять же, здесь нужно было предусмотреть механизм отката в его, Вершинина, пользу. Он ведь теперь – с молодой дамой (почти женой): на курорт её нужно отвезти; вообще, расходы возрастут… Механизм… А ведь он до сих пор этого не подготовил! Ни черта у него не было готово для возбуждения успешного уголовного дела…

По нефтянке, впрочем, увиделся один неплохой ход. Вершинин созвонился со своим давним знакомым, Трегубовым – владельцем как раз небольшой нефтяной фирмы, именно такой, какая и была ему нужна. Когда-то он им помог, а деньги ему зажилили, не оформили с ним даже договор – к примеру, на «юридическую консультацию». Это был, вообще-то, нехороший прецедент, но тогда он был сам виноват: не договорился заранее. Всё-таки фирму Трегубова тогда следовало как-то наказать, но, пока он об этом размышлял, он узнал, что ей внезапно отказали в аренде офиса и вынудили перебраться на новое место. Это было случайным совпадением, но Вершинин тогда подумал, что хозяин фирмы, Трегубов, примет это за его месть, и на том успокоился.

Теперь он договорился, что приедет по новому адресу фирмы, по которому он ещё не бывал; между прочим, ближе к метро чем прежний офис.

Он напросился к Трегубову на одиннадцать утра, чтобы навестить его, не заезжая на работу. Накануне договорился по своим каналам, что Трегубовскому «Нефтетрейду» с утра и до полудня отключат свет; если не очень хлопотно, то и телефоны, и интернет. В десять вышел из дома и обомлел от щекочущего аромата цветения, который ударил в ноздри.

Пахли, в основном, цветы рябины, которые белопенными пятнами здесь и там виднелись в нежной, ещё не огрубевшей листве. До конца мая оставался один день, но в Москве уже давно жарило лето.

Громадная черёмуха над его машиной уже отцветала и жухла, сыпала лепестки, яблони некоторые стояли в полном цвету, другие вовсю осыпались, сирень же только расцветала, и кусты её были покрыты кистями наполовину с тяжёленькими и тёмными нераскрытыми цветками, наполовину же – со светлыми, раскрывшимися…

…Эх, Катя, вот на что иду для тебя, – думал Вершинин, садясь в машину и заводя двигатель…

Улочку с фирмой Трегубова он нашёл быстро и даже вывеску разглядел на двухэтажном длинном доме. Вдоль газона с уже скошенной травой с одуванчиками, с отцветающими крохотными вишнёвыми деревцами места было много, и он легко запарковался. По пустой и тихой улочке прошёл назад метров пятьдесят до двери.

Трегубов был вовсе не похож на бизнесмена; когда-то, чуть ли не при первом же знакомстве, он сообщил Вершинину, что учился на кинематографиста, а потом, по его словам, «жена уговорила» заняться бизнесом. По-видимому, кто-то из родственников жены был профессиональным нефтяником и стал главным учредителем этого самого «Нефтетрейда», в котором Трегубов, по сути, был лишь управляющим.

– А! Вот и он! – воскликнул Трегубов, встречая Вершинина уже в вестибюле. – Это вы нам свет отключили?!

Трегубов шёл ему навстречу своей ныряющей походкой, как-то горбясь и ёрнически разводя руками. Волосы его сзади были довольно длинными, спереди обрезаны в скобку над бровями – в этом тоже было нечто артистическое.

– Ого! Какая непосредственность! – Вершинин крепко пожал ему руку, и тот увлёк его в свой кабинет.

– Ладно бы нам, а то всему зданию! – продолжал громко вещать Трегубов, засматривая в глаза Вершинину сбоку и снизу, как-то по-собачьи. И ещё Вершинин на себе поймал два-три взгляда сотрудников и сотрудниц фирмы, в чьих глазах почтительность смешивалась с отвращением. «Неприятно, но надо», – примерно такое говорили их взгляды, и это, чёрт возьми, грело душу: чем же ещё, кроме напоминания о собственной грубой силе, может эфэсбешник заслужить это, пусть заискивающее, но уважение?

– Чувствую, дело у вас важное! – продолжал свои мысли вслух Трегубов, и тут Вершинин заметил в коридоре зама Трегубова, тоже знакомого ему по прошлым встречам. – Вадик, зайди-ка, – пригласил его Трегубов, и Вершинин пожал руку и этому заму.

…Наконец, удалось выпроводить этого Вадика, и Вершинин остался один на один с Трегубовым.

– Сергей Васильевич, вот какое у меня к тебе дело, – начал Вершинин напрямик. – Мне нужно, чтобы твоя фирма получила деньги по контракту, очень похожему на реальный, и передала их мне, оставив себе определённый процент. Какой – давай поторгуемся. Сумма будет от одного до десяти миллионов долларов; платёж, видимо, одноразовый.

– Ого, вы занялись серьёзным бизнесом?

– Давай всё-таки на «ты», – в очередной раз предложил Вершинин, но тот в очередной раз воспротивился, тогда и Вершинин перешёл на «вы».

– …Вообще-то говоря, вопросов нет, – ответил Трегубов коротко, и молча, ничего не выражающим взглядом смотрел на него.

– Насчёт одноразового платежа я, возможно, поторопился, – сказал Вершинин.

– Да уж, наверное.

– Сделаем за три раза. Но какой процент?

– Какой вы скажете.

– Я думаю, не больше десяти. При сумме десять миллионов долларов вы получите до одного миллиона, фактически, просто так. Но я готов на это.

– Ну почему же «просто так»? – возразил Трегубов. – Куртаж за содействие… Доходить может и до сорока процентов в отдельных случаях… – он хохотнул как-то явно не в деловом, а в своём обычном, киношном, что ли, стиле.

Собственно, главное было сделано: Трегубова и его людей Павел напугал, обо всём, в принципе, договорился, можно было и уезжать… Но он заставил себя просидеть ещё полчаса и разговорить-таки Сергея о его бизнесе.

Павлу важно было услышать эти словечки, эти интонации профессионала от нефтянки, когда одно движение руки больше скажет тебе о сути какой-нибудь сделки, чем целый учебник.

– Чаю-кофе вам не предлагаю, ибо электричество вы нам отрубили…

– Сейчас включим… – Вершинин набрал номер на мобильнике и сказал условную фразу: – Документы привезли?

– Так точно.

– Хорошо. Я выезжаю… – И добавил уже для Трегубова: – Скоро включат.

– Вот оно как, а? Посмотрите… А мы тут, понимаешь, чёрная кость – сидим, доллары жалкие зарабатываем…

Трегубов прошёлся по кабинету, заложив руки за спину, с видом кинорежиссёра, обдумывающего творческий замысел. Он даже подчёркивал, что он не профессионал ни в бизнесе, ни в нефтянке – а ведь успешно вёл фирму! В основном, продавал очередь на прокачку через трубу, имел и парочку своих, очень небольших месторождений.

– Фирмы у меня пока нет, – сказал Вершинин, – на днях зарегистрирую и скину вам контакты, приложу договор на юридическую консультацию со стороны моей фирмы. Подпишете, вернёте.

– Когда будет сама сделка?

– Думаю, что не в ближайшие месяц-два, но до конца года. Так или иначе, но из органов я когда-то уйду, нужно будет иметь свою фирмочку. Сейчас-то нам это запрещено.

– Я вам помогу! – заверил его Трегубов, честно, по-мужски глядя ему в глаза, и вот эта – явно по-актёрски сыгранная! – фраза, и этот взгляд больше всего не понравились Вершинину.

Но дело было сделано. Вскоре после того, как включили свет, он уехал, вёл машину, чувствуя себя этаким сверхчеловеком, не меньше. Он понимал, что чувство это даёт ему Катя-Катерина, оно внушено со стороны, да кем! Девчонкой… Но это ему было всё равно…

…Фирма Трегубова ему, в сущности, не нужна, – рассуждал Вершинин. – Зайцу лишняя петля не помешает – но он-то ведь не заяц. Если сорвать с Антонова большой куш, то всё равно, как ни петляй, здесь, в стране, тебя найдут твои же товарищи-эфэсбешники, менее удачливые, но более голодные, чем ты, и деньги отберут. Значит, деньги нужно выводить за границу, и туда же линять с Катериной. Фирму-то он откроет офшорную: эта услуга доступна, не выезжая из Москвы… Но жить, в любом случае, удобнее за границей. Почему бы, кстати, не в Румынии, куда он тоже вскоре полетит, следом за двумя своими сотрудниками?

Но прежде надо было всё-таки сделать какое-то невероятное усилие и соорудить для Антонова клетку из им же оставленных улик в «деле аэропортов».

Вершинин уже давно замечал что-то неладное в Серёже Мнацаканяне. Тот отчитывался с унылым, даже убитым видом, а, может быть, это было сочувствие и жалость?! Жалость к нему, Вершинину, за то, что он идёт неправильным путём?!

Серёжа клал на его стол очередные бумаги и садился, сгорбившись, сунув руки между колен и чуть покачиваясь. На его бритой голове Вершинину видны были хрящи и складки кожи там, где его шея переходила в затылок. Ведь на Вершинина Серёжа теперь не смотрел, поворачиваясь к нему всегда вполоборота…

– Серёжа, что означает вся эта мимика и жесты? – не выдержал, наконец, Вершинин. – Признаюсь, я не читал ни одной из тех бумаг, которыми ты меня завалил. – Вершинин вытащил толстую их пачку из ящика стола. – Прости, времени не было… О чём тут вообще говорится?

– Так вы почитайте, Павел Иванович…

– Когда мне читать?! Ну давай вместе разбираться… Значит, это – исследование об аэропортах Москвы, заказанное Госдумой. Сто двадцать страниц. Прогноз до 2030 года. Авиационный комитет, Минтранс, Минфин, солидные печати и подписи… О чём они пишут?

– Тут полный анализ состояния и перспектив Московского авиационного узла. В частности, приведена главная техническая характеристика аэропортов: количество и длина взлётных полос.

– Так, количество я знаю. У всех одинаковое: по две взлётные полосы имеют Внуково, Домодедово и Шереметьево. Домодедово собирается строить третью и четвёртую, а те?

– А те не могут.

– Почему?

– А вот посмотрите… – капитан Мнацаканян быстро нашёл нужную страницу. – Вокруг Внукова везде жилая застройка, жители и так протестуют против шума. Назрела необходимость реконструкции второй взлётной полосы, но её можно удлинить только до 3000 метров, а нужно 3600, ещё лучше 3900. Даже при удлинении до трёх километров придётся пересекать речку, которую можно было бы убрать в трубу под взлётной полосой, но таких прецедентов в мире нет. И вот вывод, читаем: «аэропорт Внуково не имеет перспектив для расширения». Тот же вывод сделан относительно Шереметьева. Вот, пожалуйста, следующая страница. Там ещё хуже: посадка аэробусов и широкофюзеляжных «Боингов» на обеих полосах невозможна, и невозможно реконструировать для этого.

– Так. А Домодедово?

Сергей перелистнул несколько страниц.

– В Домодедово зарезервированы достаточные площади для строительства полос третьей, четвёртой, и так далее.

– А это не заказуха? Со стороны самого Домоедова?

– Нет, Комитету по транспорту Госдумы как раз надоело большое количество заказухи со стороны всех противоборствующих сил, и они решили разобраться во всём, как есть. Просто чтобы понять.

Вершинин читал и удивлялся: всё было изложено очень коротко, просто и понятно. И недвусмысленно.

– Так почему же Михаил Абрамович Сезин ратует за Внуково? Он что, всех нас обманывает?

Мнацаканян, пожав плечами, ответил:

– Может, он надеется, что все сами разберутся? Это ведь несложно…

– Мы строим всё наше дело против Антонова, – продолжал Вершинин, – на той предпосылке, что Внуково – более перспективный проект, чем Домодедово и что команда Внукова окажется сильнее. А выходит, уже доказано, что это невозможно?

– Павел Иванович, на какой странице это напечатано? – спросил Серёжа.

– На пятьдесят второй.

– Ну вот: а многие дальше первых десяти-двадцати страниц не читают…

– Так ёшкин кот! Ты бы сказал мне!

– Я говорил, товарищ полковник, но вы заняты были, не слушали.

Мнацаканян сел и зажал руки в коленях, смотрел на боковую стену кабинета.

Вершинин, наоборот, встал из-за стола и боролся с желанием взять всю эту пачку документов, этот тяжёленький отчёт на глянцевой бумаге с цветными графиками и таблицами, – взять, и то ли жахнуть им по бритой голове капитана Мнацаканяна, то ли швырнуть всё это в угол кабинета…

Он, конечно, укротил свои нервы.

– Значит так, капитан Мнацаканян. Считаю «дело аэропортов» закрытым и приказываю вам прекратить им заниматься. Дело бесперспективно! По крайней мере, до 2030 года. Займитесь сельскохозяйственными активами «СвязьИнвестБанка» и через три дня представьте мне отчёт на трёх страницах. Все нарушения – экологии, земельного кодекса, импортно-экспортного законодательства. Но на трёх страницах, не более, самую суть!

– Будет сделано, товарищ полковник! – Мнацаканян воспрянул духом. – Разрешите идти?

– Идите.

Мнацаканян вышел, а Вершинин почувствовал себя так, словно у него то ли зуб удалили, то ли вырезали какой-то важный орган. Чувство пустоты и одновременно запертости в клетке. Чёрт возьми, почти месяц потратили на эту аэропортовскую версию, оказавшуюся тупиком! И кто виноват? Михаил Абрамович Сезин? Да нет, виноват он сам, его невнимательность! Превратился во влюблённого идиота, утратил чутьё…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Из Тюмени в Москву Антонов прилетел в четверг днём и на работу решил в этот день не ездить, но в пятницу в банке появиться нужно было обязательно.

В пятницу, первый из его замов, кто встретил его в банке, был Строгалев, но Антонов недолго радовался его преданности делу: главных вопросов у Петра Алексеевича оказалось два: график отпусков и невыплаты отпускных сотрудникам служб безопасности, которыми он руководил. Сам график отпусков, как и положено, утверждён был ещё в декабре прошлого года, но в соответствии с приказом Антонова о мерах экономии, бухгалтерия не всем выплатила отпускные, и теперь некоторые работники служб безопасности отказались уйти в отпуска без денег и написали заявления с просьбой о переносе отпуска.

– А в бессрочный отпуск без содержания они не хотят? – вспылил Антонов, но Строгалев, хорошо приготовившийся к разговору, тут же сбил его своей массой доводов:

– Ладно бы отпускные, Алексей Викторович, но заявление написали те, которым не платили зарплату за прошедшие два, а некоторым и за три месяца. Вот, посмотрите список…

Антонов понял, что это шантаж. В сложные времена он всегда опирался на службу безопасности, которой для этого платили регулярно и аккуратно. И кому-то пришлось потрудиться чтобы довести дело до открытого бунта.

Антонов дрогнул, и Строгалев это почувствовал и надавил сильнее:

– Уж я не знаю, кто это так подгадал, хотя у меня есть свои подозрения… Но наибольшие невыплаты оказались у тех, кто у нас отвечает за работу с наличностью и за охрану кассы. А если эти люди перестанут выходить на работу или пройдёт слух, что у нас деньги не охраняются…

– Так это саботаж, Пётр Алексеич! Ты что? Мы такого в худшие девяностые не допускали!

– А в худшие девяностые всегда платили охране, Алексей Викторович! А сейчас…

И Антонов сдался: подписал подготовленные Строгалевым бумаги. Это была ошибка: в тот же день, а ещё больше в понедельник такие требования хлынули валом, и не какие-то заявления с просьбой перенести отпуск, но заявления об уходе, начиная с главбуха. Когда Антонов выяснил, сколько его работников и в каких фирмах уже подали иски в суд из-за задержки зарплаты, он понял, почему он в последнее время так нервничал и почему ему было так невыносимо плохо. И в запой он ушёл, и в Тюмень бежал чтобы скрыться от этих проблем – но куда от них скроешься? А ведь Строгалев об этих судебных исках ни словечком в пятницу не напомнил…

Об исках против него Антонов знал ещё до запоя и до отъезда в Тюмень. Но, когда ему говорили об этих исках против него со стороны его сотрудников, он отмахивался: деньги будут – иски отзовут, ещё и за прощением приползут к нему…

Деньги будут – иски отзовут, но где эти деньги? До отъезда в Тюмень вроде бы нашлись покупатели и на акции, и на торговый комплекс, принадлежащий «СвязьИнвестБанку», и на одну из гостиниц, но дело затягивалось, а деньги нужны были срочно…

Кризис в развитии финансово-промышленной группы привёл к внутреннему бунту. Но можно ли было погасить этот внутренний бунт, не исправив что-то в большой стратегии? Нельзя! Так что же, опять отворачиваться от неповиновения людей у тебя под носом и все силы бросать на какой-то стратегический прорыв? И кому поручить борьбу с этим внутренним пожаром? Зарудного теперь в Москве не было: его оставил в Тюмени, и он ещё долго будет там нужен, чтобы вновь не вскрылась застарелая рана эти исков по экологии и прочих бед сибирских компаний.

Не Зарудный, тогда кто?

Главный бухгалтер написала заявление об уходе отнюдь не для того чтобы получить повод для личной встречи с шефом и потом заявление забрать. Нет, она, действительно, решила уходить, и разговор с этой женщиной, которой до пенсионного возраста остался год, привёл Антонова в состояние полного бессилия и безнадёжности. Он, конечно, и сам понимал, чем рискует, приказывая задержать зарплаты, но он как бы ещё жил в девяностых и двухтысячных, когда эти вещи практиковались. Но теперь напринимали драконовских законов, бухгалтер пришла с новой редакцией Уголовного кодекса в руках.