Читать книгу Мысль изреченная - Александр Рогинский - Страница 1

* * *

Дело в том, что в последнее время Полина начала писать докторскую диссертацию «Мысль – как средство общения».

– Ты что, здорово ударилась? Мысль не есть средство общения, а всего лишь – проявление индивидуальности. От мыслей войны, болезни, разруха…

Жена даже не моргнула в мою сторону.

– Да мысль вообще неизвестно что такое, – окончательно разнервничался я. – Скорее, это поиск необходимых вибраций.

Ученые поговаривают, что мысль приходит к нам извне, с помощью ее нами руководят. Если в этом смысле – общение?

Я потряс головой от напряжения.

Сливовые глаза пристально смотрели на меня.

– Ты же знаешь, – не мог угомониться я, – мы уже давно с тобой мыслим на одной частоте и прекрасно обходимся без языка. Твои мысли в моем полном распоряжении – добивал я будущего доктора наук.

Сливовые глаза смотрели на меня утомленно.

– Твои мысли для меня – открытая книга. И связи эти очень прочные – на биологическом уровне, а не то, что ты думаешь.

Тут ничего нового нет. Когда люди живут вместе долгое время, поля у них срастаются, в результате ты читаешь мои мысли, я – твои.

Сливовые глаза затуманились.

* * *

Полина писатель-психолог. Она учит молодых девушек всех возрастов как правильно влюбляться, искать себе партнера и даже какие психологически правильные слова произносить в известные моменты любви.

Когда я прочитал первую ее книгу (а это было еще до свадьбы), спросил:

– Ты это все сама прошла?

– У меня достаточно трезвая голова, чтобы не писать лжи, – ответила она скромно.

На этом месте Полина выставила свои сливовые глаза во всей красе и покровительственно улыбнулась.

* * *

Иногда мне хотелось послать все к чертовой матери и вернуться в детство, когда внутри меня никого не было.

Вру, там всегда кто-то был. Мать постоянно говорила: я знаю, что ты задумал. А отец поднимал меня в воздух и вертел там, приговаривая:

– Сейчас я вытрясу из тебя все твои хитрости.

Это было так интересно, я так любил отца в такие мгновения!

А еще были учителя, которые копались во мне, как в хорошо знакомом приемнике.

Наш физик, например, говорил, что у меня все лампочки перегорели, потому я и живу в сплошной темноте. Мне просто необходимо, утверждал он, немедленно заняться физическими упражнениями, чтобы лучше изучить предмет, который он преподавал.

Что уж говорить об университете, где я учился на юридическом – самом занудном – факультете. На первой же лекции профессор Зотов, едва взглянув на меня, произнес:

– Немедленно перестаньте себя сочинять.

Глупый профессор, мы все выдумываем себя и занимаемся этим всю жизнь.

* * *

Она была одной из жертв, попавших в мои паучьи сети.

Я так и представлял себе, как медленная Полина заплыла в них, с удовольствием вращая сливовыми глазами.

* * *

Мы так крепко влюбились друг в друга, что долго не могли выйти из этого состояния, нормально начать обсуждать обычные вещи, к примеру, когда купить приличный диван.

Наша мебель требовала решительного пересмотра. После смерти матери мы жили в ее квартире, мебель оставили до времени, когда сумеем заработать на лучшую.

Цель отодвигалась в связи с ухудшением материального состояния. С каждым днем мы теряли надежду избавиться от горба, делящего наш одр на две части. Я хотел убрать горб, но он оказался пружиной, сделанной из корпусной стали. Оставалось ложиться ближе к кромке.

Полина была недовольна. Получалось, мы постоянно преодолевали горные хребты, в то время, как нам полагалось заниматься совсем другими делами.

Полина была хорошей женой. Она ничего особенного не требовала, кроме известных вещей, а по утрам варила клецки с кофе.

Прекрасный завтрак. Когда у нас не оставалось денег, мы просто улыбались и ложились.

Следователем (после окончания университета меня направили в районную прокуратуру) я пока не хотел быть, а писатель из меня категорически не хотел получаться, а Полина уже пошла работать.

Мне стало стыдно, но я не мог преодолеть свою исключительность, ведь я еще умел читать мысли.

Что с этим добром делать, я не знал. Не идти же в милицию и предлагать свои услуги в поимке преступников.

Мы, конечно, могли с Полиной устраивать свой лохотрон. Уверен, наши концерты имели бы успех – человек любит подсматривать чужую жизнь.

Правда, однажды я потерпел крупное поражение. Ехал в метро, мне понравилась девушка, читающая электронную книгу. Я сосредоточился на ней, начал залезать в ее мозг. Ничего не добился, кроме того, что она оправила свою «минюшку», прикрыв прекрасные коленки уродливой сумкой.

Я много раз пытался повторить опыт, влезая в чужую ауру. Иногда мне удавалось это сделать. Очевидно, аура была податливой, впускала в себя кого ни лень. Так что я туда попадал на общих основаниях.

Но так слышать мысли, как я слышал Полинины – не удавалось.

* * *

А сообщить Полине я хотел вот что. Я открываю совместное предприятие вместе с Володей Окуневым, моим школьным другом. Володя стал классным специалистом по производству гаджетов. К тому же на данный период он был полноправным гражданином другой страны.

В Польше он имел успех, но ему не хватало рынка. Он нашел меня.

* * *

Окунев уехал в Польшу, не мог ужиться с отцом. Тот хотел, чтобы единственный сын занимался тем же, чем и он – историей литературы.

А Володя спал и видел приборы, которые собирался изобретать и ставить на службу человечеству.

Приборы наши сообщники. Наука без них – как без рук. Элементарную бактерию не увидишь.

Человечество потому и прогрессирует, что получает в свое распоряжение все большее количество совершенных приборов и электроники. По сути – протезов.

Что мы можем без очков, микроскопов, радиотелескопов и прочей аппаратуры, которая помогает лучше видеть, слышать, получать из недр космоса и земли нужную информацию?

* * *

Окунев сначала сделал длиннофокусные очки, в которых можно было менять расстояние и радовать глаз разнообразием планов. Затем – тренажер памяти… И вот теперь прибор для чтения мыслей на расстоянии.

* * *

Полина ждала меня.

– Ты, конечно, все знаешь, – обреченно сказал я, обняв ее.

– Не все, но кое-что. Ты хочешь связаться с этим бывшим нашим, как его, Окунем, кажется. Это я усекла. Валяй дальше.

Я балдел от своего рассказа, так все ловко получалось.

Мы с Окуневым идем впереди технического прогресса, очередь на наши приборы достигла ошеломительной цифры.

На этом месте Полина тормозит.

– Куда суешься, ты разве что-то смыслишь в приборной технике? Да ты электричества боишься, лампочку вкрутить не можешь.

Было такое: перегорела лампочка в самый неподходящий момент (мы занимались с Полиной английским). Я пошел вкручивать новую, в результате произошло замыкание с искрами.

* * *

Окунев явился в девять утра, когда я только закончил завтрак.

– Это ты, оказывается, – произнес я самую нелепую из всех нелепых фраз.

– Похоже, – жизнерадостно улыбнулся Окунев.

– Ну и хорошо, – довольно сказал я. – Идем, познакомлю тебя с моей.

– А кто она по специальности?

– Очень тонкий психолог, но ты этого не заметишь.

– Повезло ж тебе, – сказал занудным голосом мой школьный друг.

Из кухни выплыла Полина с теплым платком на плечах, что состарило ее лет на десять. Я, было, возмутился такой непрезентабельностью, а потом вспомнил, что нас ведь не предупреждали. Если и останется недовольным внешним видом жены мой школьный товарищ, то пусть катится.

– Вы тот самый польский изобретатель приборчиков Окунев?

– Тот самый и немного уже другой. Во-первых, я здорово подрос, – пристально смотрел в сливовые глаза Полины Окунев, – во-вторых, мое мышление и способы познания жизни претерпели большую эволюцию.

– Ты не пугайся, – прервал я околонаучное своего школьного товарища, – это он работает на твое кандидатское звание, чтобы показать, что и он не лыком шит. Правильно я говорю, Окунь?

Я применил прозвище только для того, чтобы сбить напряженное состояние, возникшее при скрещивании трех полей.

– Ты словно читаешь мои мысли. Я приехал, чтобы мы наладили производство лучшего, что создала моя фирма, – сказал стыдливо Окунев и уселся на беспризорно стоящий посреди гостиной стул.

Теперь получалось, что он сидел, а мы стояли кругом. Окунев глупо улыбался, а я подошел к нему и хлопнул неестественно сильно по плечу, неожиданно выбив из бывалого пиджачка облачко пыли.

Все уставились на облачко, которое быстро растаяло.

* * *

– Ты думаешь о совершенно глупых вещах, – остановилась подле меня Полина.

Володя уставился на нас несколько отстраненно.

– Видишь, тебе придется привыкать, у нас тут такие тесные отношения, что мы можем разговаривать при всех…молча. Поэтому она мне и ответила, что я подумал кое о чем.

Володя чувствовал себя неловко. Он попал в странную ситуацию, когда его окружили и произносят неизвестно откуда появляющиеся и неизвестно о чем говорящие слова.

Наверное, подумал я, он пожалел, что нагрянул так рано.

– Я кушать не хочу, на вокзале съел пирожок со стаканом кефира, – признался Володя. – Теперь я хотел бы только поговорить о деле и уехать назад, у меня также очень много работы, а за моими персоналиями нужен глаз да глаз.

– Как, и в Польше требуется за ними смотреть? – спросила Полина, бесцеремонно беря Володю за руку и ведя его на кухню.

– Не было, не было и вдруг есть, – произнес Володя.

Мы странно переглянулись.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, чтобы скрасить неловкость.

– Ничего. Тебя я век не видел, и тебя не было, а теперь ты есть. Словно проявился по моему желанию. Вот было бы здорово придумать такой приборчик, который при нажатии кнопки телепортировал бы нас в желаемую часть света к желаемому человеку.

– Почему бы вам не придумать такой приборчик, – обыденным голосом сказала Полина, наливая в кастрюльку воду и бросая в нее свернутую в кольцо порцию итальянской вермишели.

Вот гениальное блюдо. Ничего не надо особенно готовить, а только выдержать продукт в кипящей воде определенное время.

Вскоре долговязый Окунев, неловко согнувшись и покраснев от усилий лицом, заглатывал хлюпающую вермишель.

Он ловил ее губами, сильно втягивая воздух. Вермишельные линии летели в открытый рот, исчезая в нем без последствий.

Полина наблюдала за действиями голодного польского предпринимателя с удивлением. Казалось, в широком рту Окунева поочередно исчезнут вермишель, тарелка, все, что на столе, а потом туда же последует и все остальное.

Что-то очень сильно из Гоголя – никак Пузатый Пацюк, которому вареники, предварительно обмакнувшись в миску со сметаной, сами влетали рот, стоило только его открыть.

Полина улыбнулась моим мыслям, она их одобрила. И тут же сильно шевельнулась, едва не свалив увлекшегося едой Окунева со стула.

Он на мгновение остановился, испуганно- сердито глянув по сторонам – в следующее мгновение решительно расправился с оставшейся вермишелью.

Я мысленно аплодировал, это был высший класс. Прекрасная сцена, достойная сцены.

– Все, – сказал Окунев, – я сыт, теперь можно к деловой части.

– Ты еще не выпил кофе, – сказал я, надеясь получить удовольствие еще от этой пищевой операции.

– Да, – сказала вдруг переставшая спешить Полина, – еще кофе с гренками.

– Гренок не надо, а кофе больше.

– Он очень крепкий, – напомнил я.

– Я люблю крепкий, – сказал Володя и нетерпеливо осмотрелся.

Пил он маленькими глотками, закрыв глаза, издавая урчащие звуки. Мы обступили его, радуясь насыщающемуся голодному человеку.

Вот что такое настоящая живая жизнь – не причмокивания вперемежку с затяжками сигаретным дымом и рассуждением о длинных ногтях Кристы Ачнур.

* * *

Глупая мысль посетила меня: а что, если забраться сейчас в голову Окунева и послушать, о чем он думает.

Я осмотрел своего товарища, пытаясь определить по внешним чертам направление его мыслительной деятельности, но кроме болезненного сосредоточения на еде, ничего не заметил.

– Пойду подышу на балкон, – сказал я, мысленно выругавшись.

Полина села напротив уже погасившего первый голод Окунева. Я мысленно поблагодарил ее. Она кивнула.

На балконе висели выстиранные штаны. Я облокотился о поручень, посмотрел вниз. Двор медленно пересекала голубая кошка.

Было холодно, сосредоточение шло вяло. Я вернулся на кухню и тут же залез в голову Окунева, смирно сидящего и смотрящего, не моргая, на Полину.

Странно – человек по-прежнему ни о чем не думал.

Я вспомнил одного парапсихолога, который рассказывал, как страшно страдает из-за того, что читает чужие мысли.

Он не мог пойти на стадион, посмотреть игру любимой команды, с девушкой или женщиной кинотеатр посетить.

Все пространство прослушивалось, на него обрушивался шквал разных мыслей и, большей частью, как помнится мне, мыслей о деньгах и сожалений, что у соседа корова не сдохла.

– Головы полны зависти, – сказал мне тогда парапсихолог. – Каждый желает соседу зла, улыбается ему, поднимает тост. Это жутко, с таким жить нельзя, потому я всегда после выступления выпиваю графин водки, на некоторое время отключаюсь.

* * *

Полина стояла у окна, Окунев сидел, словно вся пища, которую он проглотил, вдруг затвердела и выпрямила его.

– Все в порядке? – спросил я, разряжая обстановку.

– Спасибо, я вкусно пообедал, а теперь мне хочется спать, – сказал Окунев.

– А когда же мы с тобой начнем готовить документы?

– Не мучай человека, – вступилась Полина. – Он с дороги устал, потом его обокрали, потому он такой голодный, два дня не ел.

– Обокрали?

– Все вытащили, – оживился Окунев. – Такой себе молодой лейтенант с молоденькой женой. Оказались мошенниками. Сели играть со мной в карты.

– Так ты и в карты играешь?

– У меня есть такой приборчик, который позволяет по цветоделению узнавать карты противника. Я хотел его проверить.

– И проиграл?

– Что-то напортачил в интегральной схеме. Или она сама выпрямилась. Он же у меня работал в Польше.

– Так ты занимался шулерством?

– Ага, – улыбнулся Окунев. – Я выигрывал деньги у шулеров, а потом вносил их в фонд помощи учителям.

– Я вижу, ты времени зря не терял.

– Польша не та страна, в которой можно спокойно жить. Ты или набираешь скорость и занимаешь место в лидерах, или скатываешься в кювет. «Пан или пропал» – называется.

* * *

Окунев вел себя странно. В первый же день он удивил нас тем, что все делал в больших количествах: много ел, много спал, много молчал.

– На него так подействовало возвращение на родину, – резюмировала Полина.

На второй день Окунев безостановочно говорил.

К вечеру третьего дня Володя попросился гулять.

– Мы с тобой, – предложили мы.

– Нет, я один.

Понимая, что отпускать одного нельзя, мы решили сопровождать его тайно. За первым же углом мы обнаружили поджидающего нас Окунева.

Он здорово на нас обиделся, собрался уезжать.

В этот момент я и предложил поговорить о деле, к которому так долго наш гость подступался, или намеренно не рассказывал о нем.

Полина на кухне шепотом сообщила мне, что Окунев таким образом нас испытывает, хочет проверить.

Мне тоже показалось, что он вел себя арифметически выверено.

Теперь Володя рассказывал нам о своей компании и атмосфере, в которой им приходится работать.

– Почему я выбрал тебя в компаньоны?

Я тебя хорошо помнил – ты был двоечником. Я тебя постоянно тянул по математике. Помнишь? Это очень важное качество, когда один человек помогает другому. Он невольно вторгается в его внутренний мир. Тогда мы были пацанами, ничего не понимали в этом плане.

Спустя многие годы я смог оценить твой внутренний мир. Странно, не правда ли? Один человек, имевший дело с другим человеком в определенном возрасте, скажем, в детстве, начинает прозревать и видеть своего школьного друга так ясно, как он видит распустившийся за ночь цветок.

У меня не было сомнений, к кому обращаться.

С другой стороны, и ты должен был помнить меня. Невольно я вторгался в тебя, мы были друзьями, не так ли?

Окунев говорил чистую правду. Я его помнил точно так, как и он меня, я побывал в его внутренних устройствах и не сомневался, что Володя Окунев один из лучших людей на свете. Но сомневался сейчас – так ли это?

Можно ли доверять человеку, который тебя в упор не видел столько лет, а потом вдруг вспомнил?

* * *

Конструкция прибора чрезвычайно проста. Принцип действия – обработка волновых сигналов мозга, вступающего в контакт.

На входе имеем мысли, на выходе те же мысли, но уже на частоте другого прибора. Частота связана с переводческой программой – мысль озвучивается и читается.

Прибор назван «Твист». Как сказал Окунев – в честь некогда очень популярного танца, которым увлекалась молодежь всего мира.

* * *

Володя прав – ни один цивилизованный ученый не приступит к делу без денег и перспектив. Это давным-давно Форд мог начинать, как и многие мои соотечественники, в сарае. А сейчас у них фонды, советники, эксперты. А у нас все то же – дырявые карманы и отсутствие крыши над головой.

Я не верю Володе. У него явно другое на уме. С чего бы это я несся из Польши, находил школьного друга и посвящал его в свои коммерческие секреты?

Дело, очевидно, в том, что он хочет стать миллионером. Я тоже не против, но знаю, что не стану. Единственное, чем могу помочь, поучаствовать в этой азартной игре.

* * *

Полина лежит на диване, читает толстенную газету.

– Как ты можешь читать эту скукоту? – спрашиваю, заглядывая в название статьи.

– Мне она не кажется скучной. Вот сейчас о телепатии размышляет кандидат наук.

– Да посмотри, какая она белая, вся забита словами, такие тексты бывали только в речах генеральных секретарей Коммунистической партии Советского Союза.