Читать книгу Первое поле - Александр Зиновьев - Страница 13

Но только в конце дня! Работая, невольно поджидая, как будто и замучались ждать этой минуты, когда буксир дотянет и себя, и баржи к посёлку Нелькан. Идти против течения, да ещё в пору быстрой воды, что запоминали наши москвичи, оказалось непростым делом. Поэтому все несколько раз за день от нетерпения втыкали топоры в пни и бегали на обрыв посмотреть, как приближался караван.

– Ну что же это он никак! Словно на месте стоит! – говорил в волнении Матвей.

– Как же не приближается: в прошлый раз у той скалы топтался, а сейчас где? Не приближается! Идёт. Ещё как идёт, – убеждал друга Анатолий.

Нет, конечно, буксир шёл, двигался, но медленно, как улитка. А вот к концу смены кто-то из рабочих, так же не выдержав, вышел на кручу и, увидев, что буксир уже пришёл и швартуется, с радостным смехом закричал:

– Пришли! Прозевали, он уже швартуется!

Радостный вопль в мгновение собрал всех, кто работал на базе, на берегу. Гаев и ещё кто-то из нетерпеливых спустились вниз. Толик и Матвей стояли вверху и смотрели, как увешанный тёмными кругами покрышек, с чёрными, совсем немного поднимающимися над водой бортами, трогательно скромных размеров буксир привязывали к берегу. Даже подумалось: а как это он, такой маленький, вообще мог с таким грузом, баржами на хвосте, справиться? Из его борта, посередине, из какой-то трубки всё время, как будто каким насосом выкачивали, летела струя воды. И весь он как-то так, как будто утробно дышал, очухиваясь от перенапряжения. Ближе к корме с буксира на берег был спущен трап.

– Толь, а эти наши, ну, в вагоне, дядя Жора – тоже на буксирах работают!

За буксиром на тросах стояли две, сверху глядя, как будто просто ржавые баржи. На рубке и спасательном круге было написано его имя – «Магний». Разглядывая буксирчик, ребята обсудили скромную капитанскую рубку с полосками дворников на стёклах. Было видно, что зимой буксир, и рубку, и спасательный круг совсем недавно красили, всё сверкало. Смотрели, как матросы, но не в тельняшках и в форме, а в обычной гражданской одежде, крепили канатами этот «Магний» к чему-то на берегу. «Магний» работал двигателями, чтобы устоять на месте. Точно так же привязали и баржи к берегу. Между буксиром и баржами от силы было метра три. Поэтому и буксир соединили трапом с баржей.

– Матвей, слушай, а что, если… давай на буксир сходим, – сказал Анатолий.

– А пустят? – спросил Матвей.

– А чего не пустить. В самолёте же пустили.

Немногим позже и с барж спустили сходни. Смотреть за всем этим было очень интересно. За работой наблюдал также кто-то на буксире, в капитанской фуражке.

– Боцман, наверное, – предположил Матвей. – Видишь, какой спокойный.

Боцман молча стоял на корме, поглядывал на всё, что делали матросы.

– Странно, в кино или в книжках боцман – это «три холеры, две чумы», а тут как в рот воды набрал, – сказал Анатолий.

Но тут к боцману из рубки вышел кто-то и в фуражке, более стройный и выше ростом. Как только бросили на баржу сходни, Гаев поднялся на переднюю баржу и по трапу прошёл на буксир, поздоровался с ними.

– Наверное, этот высокий и есть капитан, – глядя, как Гаев здоровается, сказал Матвей.

Капитан был в фуражке с белым верхом, сверху смотрелся высоким, но кряжистым и носил небольшие усы. На спинах барж (одна оказалась коричневой, а не ржавой, вторая – чёрной) были видны, по четыре на каждой, огромные квадратные крышки люков. Баржи неожиданно высоко по сравнению с буксиром поднимались над водой. Не выдержав искуса, ребята слетели вниз и поднялись по сходням, на которых через примерно тридцать сантиметров были прибиты поперечные рейки, чтобы было во что упираться ногам, на баржу и только тут разглядели, что она не коричневая, а тёмно-рыжая. Металл её был как будто закален ветрами, дождями и не требовал краски. Подойдя к краю баржи посмотреть на реку, удивились, что совсем нет бортов. По периметру тянулся совсем скромный борт, дай бог в десять сантиметров.

– Странно, – сказал Матвей, – а если того. И схватиться не за что.

– А ты не того, – ответил Анатолий, – баржа большая, не шастай по краю.

Вторая, чёрная баржа оказалась новенькой, только что с завода, поэтому и блестела чёрным кузбасслаком, как паровоз. Обошли и её по периметру, чувствуя ногами через пол, как вода реки бьётся под днищем, стараясь стащить и унести эти посудины. Издалека увидели, как Гаев, попрощавшись с капитаном, пошёл вверх на берег. На самом верху обернулся, увидев ребят, махнул им рукой, чтобы они тоже поднялись. Когда Анатолий и Матвей догнали начальника, он, радостный, что всё в порядке, этой радостью и поделился:

– Вот, так что значит завтра и начнём грузиться. Капитан сказал, что в запасе есть полмесяца.

Сейчас по домам. Есть, спать, сил набираться.

И, когда пошли друг за другом (начальник первым), Матвей не удержался и спросил:

– А когда поплывём?

– Как когда? – с удивлением в голосе обернулся Константин Иванович. – Не терпится?

– Есть такое, – ответил ему Анатолий.

– А вот как загрузимся, так и пойдём. – Помолчал – видно, своим мыслям. – Так что, ребята, ещё наработаемся! И вообще – вы молодцы! Будем вам досрочно разряд повышать.

– Толь, – вдруг почти остановился впереди шагающий Матвей, – надо бы письма домой отписать, когда ещё случится. А тут почта есть, сам видел.

И вечером ребята засели за письма, где почти слово в слово писали, что долетели благополучно, что кормят хорошо, что работы много, что живут в домиках, а на работу, на базу, их возят на машине. Что солнечно и ни разу не было дождя.

Утро на базе началось с небольшого собрания. Решали, кому продолжать пилить дрова, кому начинать погрузку. Баржи разделили попартийно. Самая середина старой баржи досталась партии Гаева. Рабочих Беленького и Берёзу поставили на погрузку. Грузчиков набралось шесть человек вместе с Колей Сыроежкиным и Викентием Ильяновым, плюс Толстокулаков. А Ильянова как-то сразу стали звать Викой. Даже само имя приобрело мужское звучание. А в бригадиры попал Игорь Александрович. Игорь Александрович сходу отправил Матвея делать ступени по склону до баржи:

– Бери лопату и быстро спуск делай, помощники из других партий будут. Ступени делай по возможности длиннее, в смысле шире.

Через двадцать минут на спуске работало пять человек. Матвей спустился, оценил, как делаются ступени, и стал копать. Земля с камнями, песком отогрелась на солнце и поддавалась легко. Поддевая пласт, кидал его в сторону и, как только ступень была готова, ровнял торец, утрамбовывал, колотя плашмя лопатой по готовой площадке, копал следующую. Где имело смысл, сообразили делать вдоль обрыва тропу без ступеней и к обеду всё и закончили. Земля настолько просохла, что хорошо держала, можно начинать грузиться. Кто-то пошутил, что ещё бы канат натянуть для страховки. Позвали начальника партии принять работу. Он вышел, постоял, оглядывая склон, что-то сказал ближнему рабочему и ушёл. Рабочий повернулся к строителям лестницы и объявил:

– Начальник, однако, сегодня добрый: сказал, что нам выкатят бочку пива.

Подбирая с земли энцефалитки, Матвей и Толик поднялись вверх и услышали шутку:

– Ну что нам на всех бочка. Так, пригубить. Просил бы цистерну.

На лице Сыроежкина (он был постарше всех) появилась хорошая мечтательная улыбка, но произнёс он совсем иное, совсем по-актёрски:

– Так-то оно, конечно, и цистерна бы пошла, но забудем до осени эти блага цивилизации. И будем нажимать на воду, чай, да компот, и конфитюр! Есть вопросы? Есть возражения? – Никто не возражал. Но сделав несколько шагов, повернулся к бригаде и добавил: – Хотя оно, конечно, почему бы не по пиву. Чай не спирт. Кто знает, все ли вернёмся.

Вся история геологии, мореплавания, авиации вполне подтверждает, что мужская работа вдали от родных стен далеко не всегда приносит беду. И в тоже время никто и никогда об этом не думает, а случившееся принимают достойно и, налив в кружки спирта, прощаются с товарищем по службе. Поэтому фраза Николая, в общем, никого не задела. Вечер прошёл за ужином, за куревом и при опустившейся на посёлок, на дома тишине. На небе зажглись сотни тысяч отполированных звёзд; ковш Большой Медведицы смотрелся совсем не так, как под Москвой, – ручкой ковша вверх, но Полярная звезда была на своём привычном для неё и людей месте. Раскладушки уставших геологов затихли. Сон забрал к себе всех сотрудников партий, не различая должностей. И Матвею, и Анатолию в эти дни совершенно ничего не снилось. Едва они забирались в спальники, как в ту же секунду засыпали, как говорят в народе, сном младенцев. А утро наступало почти тотчас же, как «младенцы» засыпали. Ночных часов совершенно не хватало, чтобы выспаться. Обязательно кто-нибудь спросонок спрашивал:

– Что, уже утро?

Как-то утром по дороге на базу Анатолий мечтательно произнёс:

– Вот бы дома так спать, как в Нелькане.

– Вот здрасте, а кто мешает? Спи себе! – ответил Матвей.

Матвей и в Москве почти всегда мгновенно засыпал. Хотя нет, перед сном обязательно что-то читал. Но ответил так:

– А знаешь, подгони в каждый двор в Москве хотя бы треть всего, что мы тут перепилили, спали бы и без рук, и без ног. Я ещё застал на нашей Четвёртой Тверской и дрова, и сараи, но мал был, дрова не колол.

Утром главный сторож базы с целым обручем ключей в руке открыл лабазы складов, а начальники партий – тетради со списками необходимого для полевых работ снаряжения, начиная с больших, но лёгких ящиков со спичками. Ребята, никогда не видевшие спички иначе чем привычными коробками в магазинах, очень удивились тому, как надёжно были сколочены фанерные ящики, обитые для крепости полосками жести. Заведующие складами отмечали в своих ведомостях, сколько кому выдали мешков с рисом, гречкой. Поровну, по числу членов партий, делили деликатесы с конфитюром и печеньем, сахаром и банками с вареньем. И всё это съестное вместе с лопатами и топорами, кайлами и пилами на плечах теперь уже всех сотрудников, а не только рабочих экспедиции было перенесено на берег к сходням на баржу и складировалось там так, чтобы и лежало и не мешало, и достать легко. Впереди несколько дней путешествия по реке, значит, надо будет варить еду, умываться, фотографировать, читать, спать, смотреть на берега и плыть, плыть. Грузились два дня. Словно муравьи, бегали по лестнице на склоне. Вниз уж точно было легче нести поклажу, прямо несло, особенно если груз тяжёлый, но и сорваться запросто. Матвей подошёл внутри склада к светлым мешкам с рисом. Прочитал на бирке «РСФСР. Министерство пищевой промышленности. Фабрика… Рис. Вес – 90 кг». Ух ты!«Дата упаковки – 17 ноября 1960 года». Матвей оглянулся и, увидев, что он один на складе, стащил верхний мешок на пол, поставил его на попа, примерился и, присев, обхватил его руками, вобрал воздуха, как со штангой, и не влёгкую, но взвалил на плечо этот девяностокилограммовый мешок. Тяжесть этих килограммов придавила Матвея. Он постоял, пошевелил плечами, решил, что осилит, решил нести вниз к барже. Мешок просто припечатывал ноги к доскам слада. И с первого шага всеми мышцами Матвей выровнял свои ощущения и пошёл, пошёл… не давая мешку лишней инерции, выравнивая, скрепя мышцы волей. Встретились Толстокулаков с Викой, посторонились. Ещё встречались ребята, и все сначала удивлялись, а затем, уступая тропу, в спину посылали: «Силён!» С полдороги мешок уже не был таким тяжёлым, а когда по прогибающимся под ним сходням Матвей поднялся на баржу и ровно, шевельнув плечом, спустил его и поставил стоя рядом с продуктами, по тому, как расправилось тело и… отпустило мышцы, понял, что это был настоящий вес. Дыхание перехватило.

Грузились три партии. Метровой ширины сходни прогибались, но держали. Начальники следили за погрузкой, подсказывали, сами таскали. Уступая на подъёмах и спусках, подкалывали – работа кипела. Стоял над баржами нормальный людской говор. Шумела река, попыхивал буксир, гоняя двигатель. После обеда продолжили и уже потемну, при свете прожектора с мачты буксира загрузились. Последними стали спальники и рюкзаки, которые притащили из своих домов в посёлке. Спешили потому, что большая вода! По ней надо успеть и геологов довезти, и самим успеть домой, в свой посёлок приписки. Сообразили, как устроиться спать. Позвали вверх, на палубу, на ужин. Усталость брала своё, но на чай сил хватило. Даже ополоснули в реке вместе с мисками и лица, черпая воду ведром на верёвке. Причём как только ведро касалось потока и, накренившись, черпало воду, кто-то живущий в реке, сильный, невидимый, вырывал, вернее старался вырвать, ведро из рук. Не с первого раза, но Матвей к этому приноровился: купаться совсем было не резон, если сдёрнет. И, когда отнесли повару мытую посуду, когда доползли по металлической крутой лесенке в трюм и, не раздеваясь, упали на спальники (жизнь остановилась на прекрасном), не сдрейфили. Раскладушка Матвея стояла у стенки, вдоль борта баржи. В трюме было тихо, рабочие, что называется, присмирели. Не было разговоров, шуток. Усталость уравняла членов партии и развела их по спальникам. Последними звуками для уже засыпающего Матвея стали незнакомые шелестящие звуки. Засыпая, подумал, что это вода шумит за бортом, Мая. И ещё услышал, как кто-то из девочек-геологов, перебирая струны гитары, пела: «В ковбойках пестрой клетчатой расцветки…в болотных сапогах не по ноге девчонки из геологоразведки шагают по нехоженой тайге…» Матвей мысленно подхватил слова: «Встают рассветы над планетою, а впереди таёжная гряда…» И с этими родными словами сознание растаяло, а песня, когда Матвей её напевал или слышал по радио, многие годы напоминала ему журчание воды за металлом баржи и дикую счастливую усталость настоящей работы.