Читать книгу Суженый Марии - Александра Девиль - Страница 3

Когда Мария вошла в дом, обед уже начался. За столом сидела вся семья Клинцов и гости из Новгорода. Отсутствовал только Андрей, который в этот день исполнял поручения княжеской службы. Константин был со своей женой Евдокией и двумя детьми: девятилетним Владимирком и пятилетней Ксенией, Ольга – с мужем Фотием и четырехлетним сыном Славятой. Гости – Шумило-Калистрат и Лидия – сидели рядом с Дмитрием и Анной.

На вошедшую Марию сразу все подняли глаза, и она остановилась у порога, не решаясь подойти к столу.

– Явилась наконец, – с упреком сказала ей мать. – Мы тебя на несколько минут посылали с поручением, а ты, небось, полгорода исходила.

– Тебе ведь сказано было, Мария, что мы ждем гостей, – строго заметил отец.

Тут за девушку вступилась Лидия:

– Да полно вам дочку-то укорять. Она же не знала, что мы так рано приедем.

Мария с благодарностью улыбнулась и, вспомнив правила вежливости, учтиво поприветствовала гостей. Лидия, встав, поцеловала девушку, взяла ее за плечи и внимательно рассмотрела, а потом тихо сказала:

– Красавица. Не хуже, чем ты, Аннушка, в молодости была. Дай Бог ей такого же суженого, как дал тебе.

– Что верно, то верно, – вздохнула Анна. – И я того желаю. Красота без счастья радости не приносит.

– Красавица, – подтвердил Шумило-Калистрат. – Наша Ульяница тоже вот хороша, а счастья не узнала…

Мария невольно бросила взгляд на свою сестру Ольгу и заметила, что та, побледнев, опустила глаза долу. В судьбах Ольги и Ульяницы, дочери новгородских гостей, было некоторое сходство. Они обе потеряли до свадьбы своих любимых женихов. Только Ольга впоследствии вышла замуж, а Ульяница не захотела, стала монахиней.

Сидя за столом и помалкивая, как положено младшей, Мария незаметно разглядывала гостей. Она помнила, что в молодости Калистрат был белокурым, а Лидия – темноволосой, но теперь седина почти уравняла цвет их волос. Мария невольно отметила, что ее мать и отец, хоть и были одного возраста с новгородцами, поседели гораздо меньше, да и выглядят, пожалуй, моложе. Может быть, это потому, что Бог уберег их от той беды, которая постигла Лидию и Калистрата.

От родителей девушка знала эту печальную историю. Когда-то, лет двадцать тому назад, когда самой Марии еще не было на свете, в Новгороде случился страшный голод. От жестоких морозов вымерзли озими, а запасов хлеба в городских закромах не оказалось. Горсть зерна стоила огромных денег. Народ питался березовой корой, мхом, лошадиным мясом. Люди умирали прямо на улицах. Тогда многие бедняки отдавали своих детей в рабство иноземцам, лишь бы не видеть, как дитя умирает голодной смертью. Но нашлись и такие, что воровали и продавали чужих детей, а сами потом скрывались. Один из этих воров украл четырехлетнего Ивана, сына Лидии и Калистрата. Охваченные тревогой родители, не зная, что сталось с их младшеньким, искали его по всему городу и окрестностям, пока наконец какой-то бродяга не сообщил им, что видел похожего по описанию мальчика в руках известного вора и лиходея по имени Барило. Этот вор похвалялся, что продаст мальчишку за хорошие деньги какому-то немецкому купцу, промышлявшему работорговлей. После долгих поисков и погони за Барилом последний был найден в лесу с перерезанным горлом. Родители так и не дознались, кому и куда был продан их сын, да и жив ли он вообще. Через год после голодного бедствия Новгород снова поднялся, опять расцвела торговля, суда ходили в Готландию и Данию, войска успешно отражали неприятельские набеги. Жизнь вернулась в город, но только Лидия и Калистрат этого не замечали.

А через десять лет навалилось еще горе: в бою погиб их старший сын Ростислав, а вместе с ним – жених Ульяницы Никита.

Мария видела новгородских друзей уже дважды. Первый раз – когда в доме Клинцов собрались все три друга молодости, коих жизнь разбросала по разным местам. Из Новгорода приехали Калистрат и Лидия, а из Царьграда – Никифор и Кассия. Случилось это еще в правление великого князя Ярополка, третьего сына Мономаха. Марии тогда было лет семь, и она не слишком понимала смысл взрослых разговоров. Ей только запомнилось, что в это время заболел, поранившись ржавым гвоздем, Андрей, и царьградская гостья Кассия, сведущая в искусстве врачевания, его вылечила. А потом все вспоминали, как когда-то Кассия помогала одному восточному мудрецу спасать раненного отравленным ножом Дмитрия.

Во второй раз Мария видела новгородцев, уже находясь не в столь юном возрасте, а потому хорошо запомнила как их самих, так и прославленный богатством и вольностью город. Она ездила в Новгород вместе с родителями, а также братом Андреем и сестрой Ольгой, которая незадолго до этого обвенчалась с Фотием. Тогда двенадцатилетняя Мария была захвачена величавой красотой северной природы и могучих, крепких храмов, не столь нарядных, как киевские, но исполненных красотой силы. В памяти ее осталась огненная киноварь новгородских икон, звон вечевого колокола, пятиглавая София на высоком берегу и похожий на былинного богатыря Георгиевский собор на подступах к городу.

Мария не могла точно выразить словами свое впечатление от Новгорода и его жителей, но в ее памяти остался некий обобщенный образ новгородца – свободного удальца, умеющего дать отпор врагам, простого, но деловитого и смекалистого. Ей понравился сам дух вольного города, в котором сходились торговые пути Запада и Востока.

Вспомнив свою поездку в Новгород, Мария вдруг забыла предписанные молодой девице правила скромности и без всякого подхода вмешалась в разговор старших:

– А вот я слышала, что у вас в Ильмень-озере появилась рыба с золотыми перьями. Неужели правда?

– Может, и правда, – улыбнулась Лидия. – А ты, Маша, приезжай к нам, сама посмотри. Вдруг и увидишь золотую рыбу?

Марии нравилось это северное сокращение имен: Маша, Наташа, Ванюша. Лидия, хоть и была родом из Корсуни, но за тридцать три года жизни в Новгороде полностью усвоила тамошнее наречие.

– Да я бы приехала к вам, – вздохнула Мария, – но ведь родители не отпустят. Говорят, неспокойные нынче времена, путешествовать опасно.

– Опасно, если в одиночку, – сказал Шумило. – Но мы-то ведь с большим обозом будем возвращаться. Сейчас в Киеве много наших новгородцев.

Мария вспомнила, что видела скопление повозок возле церкви Святого Михаила на Подоле, где всегда останавливались новгородские купцы, и с уважением спросила:

– А вы приехали в Киев по торговым делам?

Лидия, вздохнув, ответила:

– Не столько дела нас послали в дорогу, Машенька, сколько последняя наша надежда. Прослышали мы с Калистратом, что под Киевом появилась редкая ворожея. Судьбу предсказывает и узнает правду о пропавших людях, потрогав только одну их вещицу.

– Да, я о ней слышала, – кивнула Мария. – Только она, говорят, страшная и злая. В лесу живет, от людей прячется, а ночью вроде бы в сову превращается. И ворожит она не каждому. Вот Рагуйло, сын Василька-златаря, рассказывал, что его родители пытались у ворожки правду узнать о пропавшем сыне, так она их и слушать не стала, в лесу скрылась. У Василька когда-то тоже сына украли, – пояснила девушка. – Говорят, не то немец, не то лях ночью увез его и еще двух мальчиков куда-то за Дорогожичи. А может, к половцам. Так с тех пор их и не видели. Наверное, где-нибудь в рабстве.

– Как и наш Ванюша, – горестно прошептала Лидия.

– Не могу я нашего сына представить рабом, – хмуро заметил Калистрат. – Для русича, а особливо новгородца, лучше смерть, чем позорное рабство.

– Нет, не говори так! – вскрикнула Лидия. – Из рабства человека можно выкупить, а с того света не вернешь… вот как Ростислава…

– Ну, ладно, полно тебе сердце надрывать, Лидуша, – вздохнул Калистрат. – Может, завтра ворожка нам правду-то и расскажет. А этот… как бишь его… Рагуйло не поможет ли нам ее найти? Ему доверять-то можно?

Тут с порога раздался суровый голос Андрея:

– Рагуйло – славный парень, я с ним дружу. И лучшего жениха для Марийки я бы не желал. Да только она все над ним подсмеивается. Прост он, видите ли, для нее. А на царьградских щеголей глазеет, будто околдованная. Да еще и бесстыдные разговоры с ними ведет.

Младший брат подошел к столу, поклонился гостям и сел напротив Марии, которая после его резких слов покраснела до корней волос.

– Что за царьградские щеголи? – настороженно спросила Анна.

– Да не слушайте вы этого наговорщика! – в сердцах воскликнула Мария. – Просто я шла мимо Софийских ворот и видела мельком каких-то греков. Но, как только они стали со мной заговаривать, я тут же убежала прочь. А ты, Андрей, веришь всяким наветам и бабьим сплетням. Брат называется!

– Ну, хватит вам ссориться! – сурово прикрикнул Дмитрий на детей.

– А они прямо как наш князь Изяслав с Юрием Суздальским, – добродушно усмехнулся Константин.

– Ой, не шути, сынок, над княжескими распрями, – вздохнула Анна. – От этой вражды русичи еще много горестей хлебнут.

– Да. Настали времена, когда храбрецы умирают за князей, а не за отечество, – заметил Дмитрий. – Если бы встал Мономах, то не порадовался бы на своих наследников. Один только старший сын его, Мстислав, умел достойно править. А уж после него не стало на Руси покоя.

– Все потому, что Ольговичи и Давидовичи вмешались! – с горячностью воскликнул Андрей. – Эти черниговские и тмутараканские князьки всегда готовы были навести на Русь поганых, лишь бы киевский престол захватить!

– Не в Ольговичах дело. – Дмитрий жестом велел сыну замолчать. – Не они, так другие начнут сеять смуту. Пока князья не поймут, что выбирать надо достойнейшего, а выбравши, повиноваться ему, – все так и будет, как нынче.

– Но нынешний-то наш князь Изяслав Мстиславич достойней других, – заметила Анна и вопросительно посмотрела на мужа.

– Да, верно, – подтвердил Дмитрий, и глаза его потеплели, как всегда, когда он обращался к жене. – Недаром назвал его отец Феофан «благословенной отраслью доброго корня». Но Изяславу трудно удержаться на престоле. С одной стороны Ольговичи, а с другой – дядя его Юрий Суздальский, который все твердит, что по древнему уставу имеет больше прав на киевский трон, потому что он сын Мономаха, а Изяслав – только внук. Наверное, следовало бы Изяславу просить другого своего дядю, Вячеслава Владимировича, чтоб он его усыновил. Тогда бы они правили вместе и Юрий не мог бы обвинить великого князя в нарушении устава.

– Этот Юрий-князь, видно, хочет иметь очень длинные руки, – недовольно прогудел Калистрат. – Ему Суздальской и Владимирской земли мало, подавай еще и Киев, и Новгород. Мы, новгородцы, вот только-только от него отбились. Пусть он правит в своих краях, просвещает там диких нехристей. А мы, новгородские граждане, в его власти не нуждаемся. Мы и своих-то князей теперь заставляем на вече ответ держать, ежели нерадиво служат городу. А уж чужих нам и вовсе не надобно.

Мария не удержалась от вопроса:

– Наверное, страшно было ехать в Киев сразу после битвы с суздальцами? Должно быть, на дорогах неспокойно?

– Но ты же знаешь, Марья Дмитриевна, что купцам нельзя бояться дороги, – чуть улыбнулся Калистрат. – Да к тому же Юрий Суздальский после похода сразу отправился в свои края, на восток.

– Он, говорят, сейчас со своим союзником пирует, со Святославом Ольговичем, – добавила Лидия. – И не в Суздале, а в новом городе, названном Москов.

Тут в разговор вмешался Фотий, муж Ольги. Он обладал на редкость громким голосом, что казалось удивительным при его далеко не богатырском сложении.

– Святослав Ольгович еще много смуты нам принесет, – провозгласил Фотий, радуясь случаю привлечь к себе внимание. – Он ведь не может забыть, что киевляне бросили в поруб его любимого брата Игоря, который за один-то месяц княжения весь народ против себя восстановил. Дядя Улеб опасается, как бы Святослав не вступил в тайный сговор с двоюродными своими братьями, с Давидовичами. С виду-то они вроде как недруги между собой, а на самом деле разом строят козни, чтобы князя Изяслава свергнуть. А уж как они ненавидят моего дядю за ум его, за то, что князю Изяславу верные советы дает. Но дядя Улеб от великого князя никогда не отступится, ни при какой опасности. И я тоже, Богом клянусь.

Фотий посмотрел на тестя, явно ища одобрения. Но Дмитрий сдержанно промолчал, зато Андрей и Константин дружно поддержали своего зятя. Мария понимала, в чем тут дело. Тысяцкий Улеб, дядя Фотия, год назад помог Изяславу, внуку Мономахову, занять киевский престол, свергнув нелюбимого киевлянами Игоря Ольговича, отпрыска черниговских князей, известных сеятелей междоусобной смуты. За эту помощь Улебу был благодарен и сам князь, и все, кто поддерживал Изяслава, в том числе семья Клинцов. Фотий не отличался особой смелостью и умом, но был верным помощником своего дяди и добропорядочным человеком, а потому снискал уважение Андрея и Константина, считавших своим долгом всячески поддерживать зятя – тем более что Ольга не очень-то его любила, и это казалось им несправедливым.

Мария бросила быстрый взгляд на отца. Конечно, Дмитрий понимал, что нет причин недолюбливать зятя, но, вероятно, не мог заставить себя проникнуться к Фотию особой симпатией. Уж слишком обидно было ему за старшую дочь, которую самовлюбленный Фотий так и не смог сделать счастливой.

Мария заметила, что зять снова набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться новой речью, полной гордости за себя и своего мудрого дядю. И тогда, желая ему помешать, она быстро спросила у Лидии:

– А что это за город Москов, где Юрий с Ольговичем пирует?

Новгородская гостья принялась неторопливо рассказывать:

– Знающие люди говорили, что дело было так. Возвращался князь Юрий из Киева во Владимир и остановился отдохнуть на берегу реки, которая называется Москвой. А на той реке стояли богатые села боярина Степана Ивановича Кучки. Боярин почета князю не оказал. А Юрий, должно быть, не в духе находился после неудачного похода на Киев. И велел он казнить боярина за дерзость. Понравились Суздальцу тамошние красивые места, и он велел начинать там строительство города. А у казненного боярина дети остались – два сына и дочь-красавица по имени Улита. Князь, поостыв, решил взять сыновей Кучки к себе на службу, а Улиту выдал замуж за своего старшего сына Андрея.

– Бедная девушка! – невольно вырвалось у Марии. – Каково ей выйти за сына убийцы своего отца? И ведь князь Андрей Юрьевич, наверное, уже немолод?

– Тридцать шесть лет ему, – подтвердила Анна. – Он родился, когда еще моя тетушка была жива. В Билгородский монастырь всегда приходили известия о рождении и смерти князей.

– От такого брачного союза не видать Андрею Юрьевичу счастья, – заметила Евдокия, жена Константина. – Ни Улита, ни ее братья не простят крови своего отца.

– Да кто знает, неисповедимы пути Господни, – вздохнула Ольга. – Князь Владимир Святой тоже силой взял Рогнеду, когда убил ее отца и братьев. И, однако же, наверное, она его полюбила, да еще родила ему такого великого сына, как Ярослав.

– Но ведь князь Владимир, когда брал Рогнеду, был еще язычником, – возразила Евдокия. – А христианину подобного злодейства нельзя простить. И полюбить такого человека невозможно.

Ольга опустила глаза и промолчала. Как показалось Марии, сестра подумала о том, что даже и благочестивого человека иногда невозможно полюбить, сколь ни старайся.

Евдокия, жена Константина, была пухленькой, белокожей, хозяйственной и расторопной. Она как нельзя лучше подходила добродушному, деловитому и очень набожному Константину. Они и жили в согласии. Правда, глядя на них, Мария всегда думала о том, что такие размеренно-спокойные отношения трудно назвать любовью. В ее представлении любовь была волшебным вихрем, золотым дождем, неугасимым пламенем. Но старший брат был доволен своей семейной жизнью, чего нельзя было сказать об Ольге. Что же касается Андрея, то он, суровый княжеский гридень, не спешил обзаводиться семьей, считая, что на воинской службе можно отличиться, лишь пока молод и свободен. Впрочем, в отношении женского пола Андрей вовсе не был монахом и скромником. Когда слухи о его любовных похождениях доходили до родительского дома, Мария с удовольствием принималась высмеивать брата, порядком надоевшего ей своим строгим надзором.

После обеда и беседы хозяева вместе с гостями отправились на вечернюю службу в церковь Дмитрия Солунского при Михайловском монастыре. Для семьи Клинцов это был особый храм. И не только потому, что мозаичная икона Дмитрия Солунского чем-то напоминала Дмитрия Клинца. С именем этого святого были связаны смертельно опасные, но счастливо окончившиеся приключения, которые Дмитрию, Калистрату и Никифору довелось пережить в славном городе Солуни. Когда Мария, еще в детстве, впервые услышала рассказ о тех давних событиях, то взволнованно спросила: «Неужто нельзя было уберечься от таких страшных напастей?» И отец с ласковой улыбкой ответил: «А может быть, дочка, без этих напастей не было бы и счастья. Наверное, мир так устроен, что за счастье надо платить и бороться». И Анна, взглянув на Дмитрия, кивнула и улыбнулась.

Истина о том, что за счастье надо платить, что путь к нему лежит через страдания и борьбу, надолго запала в юную душу Марии.

На вечерне девушка незаметно посматривала по сторонам. Ей почему-то очень хотелось еще раз увидеть тех красивых греков, что смутили ее сегодня своими взглядами и разговорами. Но их здесь не было. Скорей всего, они ходили на службу в Софийский собор или в церковь Георгия Победоносца. Зато, оглянувшись, Мария с некоторой досадой натолкнулась на преданные голубые глаза Рагуйла. Неподалеку от молодого эмальера топталась Янка – подруга детства, которую Мария старалась незаметно свести с Рагуйлом.

После службы Дмитрий и Анна договорились с Васильком и его сыном, что назавтра те покажут новгородским гостям жилище старой ворожеи. Мария, любившая все новое и таинственное, просилась тоже пойти в лес и посмотреть на колдунью, но родители строго-настрого запретили ей даже думать об этом.

Впрочем, поддерживая надежду в душах новгородских друзей, Анна и Дмитрий с грустью сознавали тщетность этой надежды. Ребенок, который был для родителей единственным и незаменимым, давно уже затерялся среди множества тех маленьких и взрослых русичей, что становятся невольниками в чужих краях. Толпами уводят их в плен половцы и другие кочевники, а иногда и сами русские князья во время своих бесконечных усобиц. Найти пленников очень сложно: слишком обширны просторы работорговли. Рынки Кафы, Константинополя, Праги, Багдада и Александрии славятся живым товаром из Руси. Юные и красивые девушки попадают в гаремы восточных владык, женщины постарше – в ткацкие мастерские, мужчины – на галеры и каторжные работы; из мальчиков выращивают солдат для султанского войска или гаремных сторожей. Коротка жизнь раба; но даже те, кто доживает до зрелого возраста, почти всегда теряют свое имя и память о родных корнях – особенно если были увезены на чужбину в детстве. Когда-то маленького Андрея тоже едва не украли кочевые разбойники; Анна с Дмитрием хорошо помнили пережитый ужас и всей душой сострадали своим новгородским друзьям.

…Скоро день склонился к закату, в доме зажгли свечи. Ольга, вздохнув, ушла из родительского дома в мужний. Фотий шагал за ней следом, как страж. Константин и Евдокия, уложив детей, отправились на свою половину.

Мария обычно легко засыпала с вечера, но в этот раз сон к ней не шел. Промаявшись чуть ли не до полуночи, она тихо вышла из горенки, решив спуститься в сени и там поискать в кладовой молока и меда, от которых будто бы сон улучшается. Но, проходя мимо крытой галереи второго этажа, она услышала тихие голоса матери и новгородской гостьи и невольно приостановилась, уловив в разговоре свое имя.

– Да, Маруся у нас красавица и умница, – говорила Анна. – Но только слишком уж пылкая у нее натура. От Дмитрия многое взяла. Была бы парнем, как Андрей, – это бы куда ни шло. Парень всегда найдет, где свою необузданность применить. А девушкам, при нашем строгом воспитании, при установленных обычаях, трудно приходится, если у них горячая кровь. Вижу, что Маруся иногда мается, сама не поймет, чего ей надо. А замуж идти не хочет. Говорит, что не встретила покуда своего суженого. Я уж не знаю, чем ее и занять. Были бы времена поспокойней, отвезла бы я нашу Марийку куда-нибудь в селение, где простор. Она бы там на лошадях скакала, на лодках плавала. А в девичьем тереме ей тесно. Рукоделие она не любит, к хозяйству особого рвения не имеет. В городе ей только одно занятие по сердцу – книги читать и с учеными монахами беседовать. Ну где, скажи, для этакой девицы найдешь подходящего мужа? А принуждать ее мы не хотим. Довольно с нас Ольгиной печали. Пусть хоть Маруся все делает по велению сердца.

– А если она за иноземца захочет замуж? Неужто согласишься? – спросила Лидия.

– Соглашусь. И Дмитрия постараюсь убедить. Конечно, трудно будет ее от себя отпускать, в чужие края отдавать. Но ведь главное для нас – это Марусино счастье.

– Да, понимаю… – вздохнула Лидия. – Младшенькие, поздние дети – обычно самые любимые, самые балованные. Вот и у нас Ванюша был – последыш, ангелочек, одно загляденье. Но недолго мы на него любовались… Узнать бы только, что жив – за тридевять земель пошла бы его искать. Как ты думаешь, эта колдунья может хотя бы указать, в какую сторону надо идти?

– Ох, милая, лучше не обольщайся пустой надеждой, чтобы потом не так горько было. Не верю я всяким колдуньям. Еще матушка Евпраксия меня учила, что колдовство – это либо обман, либо бесовские чары. Но даже если тебе правильно укажут, в какой стороне твой сын, есть ли способ его найти? Ведь он за эти годы так переменился, что ты его все равно не узнаешь. И он уже ничего не помнит, слишком маленьким был, когда его украли.

– Но я верю, что материнское сердце подскажет! И примета есть, о которой я тебе говорила.

В этот миг на лестнице раздались чьи-то шаги и Мария быстро отступила к своей комнате. Она едва успела скрыться за дверью, как в коридоре послышались приглушенные голоса – мужской и женский. Осторожно выглянув в щелочку, Мария увидела в слабом отблеске светильника две фигуры, тесно прижавшиеся друг к другу. Она сразу же догадалась, что это Андрей ведет в свою опочивальню молодую вдовушку Глафиру, веселую бабенку с красивым сдобным телом. Глафира была хорошей рукодельницей, и Анна иногда нанимала ее для швейных работ. Из обрывков разговоров и намеков Мария знала, что Глафира славится своей опытностью и страстью в любовных делах. Пару раз девушка видела ее поздно вечером в саду под кустами с молодым ключником. Потом однажды ранним утром заметила, как Глафира тайком пробирается из комнаты Андрея, и поняла, что брат избрал соблазнительную красотку для любовных упражнений. Мария сначала хотела рассказать об этом матери, но потом передумала. Некое чутье подсказывало ей, что брат неволен в своих поступках, ибо его толкает к плотским утехам властный зов самой природы.

Когда любовники скрылись в комнате Андрея, Маша вдруг испытала прилив острого любопытства и сделала то, за что сама себя корила и осуждала: на цыпочках подошла к двери братниной комнаты и прислушалась. Уже через минуту до ее слуха долетели стоны и вздохи. Мария вспомнила те несколько мгновений, когда видела Глафиру под кустом в объятиях ключника. Сейчас там, за закрытой дверью, происходит нечто подобное. Неужели это и есть безумное таинство любви? Но ведь должно же быть что-то еще, что-то высокое и прекрасное, как небо?..

Мария побоялась долго стоять в коридоре, где ее мог кто-нибудь увидеть и уличить в постыдном любопытстве. Вернувшись в свою комнату, она вспомнила, что так и не выпила молока с медом. Теперь ей точно не заснуть до утра, хотя так хочется погрузиться в тот обольстительный сон, который уже посетил ее однажды… Мысленно девушка призывала незнакомца из ночных грез снова прийти к ней и открыть истинную душу любви. Но сон не повторился, и она маялась до утра, то вскакивая, то погружаясь в смутную дремоту.

В минуты бодрствования, вспомнив слова матери о том, что не следует принуждать младшую дочь к замужеству, чтобы не повторить печальную историю старшей, Мария вдруг задумалась об Ольге.

Лет шесть тому назад старшая сестра еще не выглядела печальной и потухшей; в глазах ее горел огонек радостной надежды. Она любила купеческого сына Николу – удалого, бесшабашного парня, ходившего в Крым и Новгород и обещавшего Ольге хорошую, веселую жизнь. На киевском престоле в то время сидел Всеволод Ольгович Черниговский, который прогнал законного князя Вячеслава Владимировича, сына Мономаха, правившего после смерти своих братьев Мстислава и Ярополка. Всеволод дружил с половецкими ханами и ссорил между собой Мономаховичей. Как истинный сын Олега Гориславича и племянник Романа Красного, он был отъявленным бабником, имевшим немало наложниц. Однажды, в несчастливую для Ольги минуту, она попалась на глаза князю Всеволоду. Узнав, что отец девушки – влиятельный и богатый человек, Всеволод не стал добиваться ее открыто, а подговорил своих тиунов Ратшу и Тудора выкрасть Ольгу и тайно увезти ее в Вышгород, в имение Тудора, где бы князь мог без помех с нею позабавиться, а после отправить куда-нибудь в отдаленный монастырь. И все бы, возможно, так и случилось, если бы поблизости не оказался Никола, спешивший к Ольге на свидание. Он отбил девушку у холопов тиуна, но сам погиб от коварного удара в спину. Злодейством княжеских тиунов был возмущен весь Киев. Дмитрий и отец Николы пошли к великому князю, потребовали суда. Но Всеволод заявил, что его тиуны ни при чем, а холопов нанял какой-то иноземец, продающий красивых девушек в мусульманские гаремы. Более того, разгневанный открытыми и дерзкими обвинениями, Всеволод приказал взять купцов под стражу. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не вмешался тысяцкий Улеб, который пользовался большим доверием Всеволода. Улеб, его племянник Фотий, а также влиятельный боярин Иван Войтишич, завоеватель дунайских городов, убедили великого князя, что нельзя притеснять таких известных и любимых киевлянами людей, как Дмитрий Клинец. Купцы были отпущены на свободу, но через какое-то время за городом на них напали неизвестные, одетые половцами. Дмитрий отбился, а отец Николы, менее привычный к ратным делам, погиб. Тогда стало понятно, что жизнь под властью Ольговичей становится опасна для семьи Клинца. Тысяцкий Улеб предложил Дмитрию свою помощь и объяснил, что сам является тайным сторонником Мономаховичей, а у Всеволода на службе состоит лишь для отвода глаз. Дмитрий с сыновьями и Улеб с племянником, тайно собравшись в одном доме, поклялись, что при первой же возможности сделают все, чтобы поспособствовать приходу к власти Изяслава – наиболее достойного из потомков Мономаха. Эту тайную клятву было решено скрепить брачным союзом Фотия и Ольги. Старшая дочь Клинца хотела после гибели жениха уйти в монастырь, но вместо этого по настоянию родных стала мужней женой.

Когда пришло время, Улеб выполнил данную клятву: помог Изяславу занять киевский престол, отстранив от власти Игоря Ольговича – брата и преемника Всеволода. Игорь, не пожелавший снизойти до жалоб простого люда и наказать алчных тиунов Ратшу и Тудора, вызвал всеобщую ненависть. Киевляне, переяславцы и Черные Клобуки поддержали внука Мономахова со словами: «Иди, князь добрый! Мы все за тебя; не хотим Ольговичей. Где увидим твои знамена, там и будем».

Приходу нового князя радовалась вся семья Клинцов, но особенно пылкий Андрей. Если до этого юноша еще колебался в выборе своего жизненного пути, то с появлением на киевском престоле Изяслава окончательно решил, что пойдет служить в княжескую дружину.

А Ольга жила семейной жизнью с нелюбимым Фотием, и с виду все было у них спокойно, чинно. Но Мария никогда больше не видела в глазах у сестры огонька радостной надежды.

Мысли об Ольге, о любовных похождениях Андрея, о царьградских щеголях и незнакомце из дурманящего сна постепенно смешались у Марии в голове, и вскоре она окунулась в тяжкую дремоту без сновидений.

На следующий день Калистрат и Лидия с самого утра отправились на поиски колдуньи. Вернулись они лишь вечером, и одного взгляда на их мрачные лица было достаточно, чтобы понять, как разочаровала их встреча с таинственной старухой. Правда, колдунья не ушла от них сразу же, как от родителей Рагуйла, а заговорила, взяла предложенную гривну и даже сообщила, что зовут ее Чанди, что родом она из далекой южной страны. Но, когда взволнованная Лидия стала спрашивать ее о пропавшем сыне, старуха как-то очень странно поглядела на Лидию и Калистрата и, отвернувшись, нехотя проговорила: «Зачем гадать понапрасну? Зачем давать надежду пустую, если тайной покрыта его судьба?» И после этих слов, ничего более не добавив, гадалка быстро шмыгнула в лесные заросли. Рассерженный таким неясным ответом Калистрат кинулся было вслед за ней, но тут же покачнулся и упал на ровном месте. Лидия тоже застыла как вкопанная. Через минуту они пришли в себя и поняли, что старуха их заколдовала, чтобы они дали ей время скрыться.

Мария была сильно разочарована таким исходом дела и тут же заявила:

– Наверное, правду говорит Андрей: никакая эта старуха не ворожея, а просто воровка, которая выманивает деньги у доверчивых людей. Но не печальтесь, ведь неисповедимы пути Господни.

Калистрат, повернувшись к Дмитрию, сказал:

– Бойкий ум у твоей Маши. Дай Бог ей счастья.

Лидия вытерла набежавшие слезы, и Маша, повинуясь безотчетному порыву, подбежала и обняла новгородскую гостью. Анна подошла с другой стороны и обняла их обеих. Несколько мгновений они стояли втроем, обнявшись, а Дмитрий и Калистрат, вздыхая, смотрели на них со стороны.