Читать книгу Наследник. Книга вторая - Алексей Хапров - Страница 9

Монастырь встретил меня недружелюбно. Едва я прошёл через ворота, как меня тут же облаяли две резвившиеся неподалёку дворняжки.

– Борька, Полина, цыц! – прикрикнул на них проходивший мимо ворот монах: чёрные волосы, узкое лицо.

Я вежливо поздоровался и смущённо изложил ему цель своего визита…

Настоятель Свято-Успенского Усть-Бардинского мужского монастыря игумен отец Ираклий мне в приёме не отказал. Но в ожидании оного мне пришлось провести порядка двух часов на скамейке, что стояла у монастырского храма.

Сначала я ждал, когда закончится утренняя литургия, – как мне объяснили, это самое важное богослужение, на котором восславляют Господа нашего, – а затем настоятель ушёл по каким-то своим делам, и мне опять пришлось его ожидать.

Чтобы скоротать время, – а лучший способ – это чем-то себя занять, – я принялся изучать проходивших мимо или просто попадавшихся мне на глаза насельников монастыря, втайне надеясь заприметить среди них и Радика.

Поглядывая на этих людей из совершенно чуждого для меня мира, я испытывал тоскливое одиночество и уныло вздыхал: эх, мне бы ваши заботы, господа отшельники!

Первыми, на кого я обратил внимание, стали отец Митрофаний и отец Феодор. Два закадычных друга, и в то же время явные антиподы! Причём антиподами они были во всём, начиная от черт своей колоритной внешности, и заканчивая особенностями своего характера.

Толстый, круглолицый, пышнощёкий отец Феодор смотрелся полной противоположностью на фоне худого, костлявого и узколицего отца Митрофания. А суетливость и истеричная нервозность последнего, – среди насельников его именовали просто Митрошкой, – явно контрастировала со спокойствием и степенностью излучавшего респектабельность отца Феодора.

А может именно это и предопределило их дружбу? Ведь в жизни тоже имеет место эффект разнополярности магнитных полюсов!

Я впервые увидел их, когда они, увлечённые оживлённой беседой, выходили с утренней литургии. И предмет их беседы был каким-то очень уж философским. Вот что, помнится, уловил тогда при их появлении мой слух.

– Поэзия, отец Митрофаний – это ничтожнейшее искусство, которое питается одними лишь эфемерностями!

– Но псалмы, отец Феодор, они ведь тоже рождены поэзией!

– Псалмы, отец Митрофаний, рождены божественным вдохновением, а ваша поэзия заботится всего лишь о наслаждении!

– Нет, поэзия – это тоже божественное вдохновение! И вам не переубедить меня в этом, отец Феодор!..

Вторым, кто обратил тогда на себя моё внимание, был отец Киприан. У него были две сразу же бросающиеся в глаза основные приметы: лёгкая хромота на левую ногу и уж слишком откровенное косоглазие.

Особенно в этой паре выделялось второе. Даже если он смотрел на тебя прямо в упор, всё равно казалось, что он нацелился куда-то вбок.

В отличие от своих собратьев, Феодора и Митрофания, отец Киприан не остался равнодушным к моему присутствию.

– Кому вчера впаяли там епитимью? – сразу же огорошил меня вопросом он.

Но поняв по моему лицу (какую там ещё епитимью?), что по отношению ко мне этот вопрос прозвучал, ну, как-то явно уж невпопад, он досадливо отмахнулся и быстрым шагом направился к колокольне.

Чуть позже я узнал, что он был «правой рукой» настоятеля.

После отца Киприана моё внимание сосредоточилось на одной небольшой, кучковавшейся у ограды, компании. Она привлекла моё внимание тем, что манеры трёх составлявших её послушников, – то, что это были послушники, я понял по их подрясникам и скуфейкам, – как-то не совсем гармонировали с приличествующим им иноческим саном.

Приблатнённая жестикуляция, хриплые голоса и специфические выражения их лиц, – специфические в том смысле, что в них не было и тени присущей монахам отстранённости от всего мирского, – не оставляли никаких сомнений в том, что это были те самые бывшие заключённые, о которых мне накануне упоминал Семён.

Я сразу же почувствовал к ним неприязнь. Моя интуиция, этот тихий голос внутри, настойчиво мне подсказывала, что именно от них и исходит как раз таки главная опасность…

Рабочий стол в кабинете настоятеля монастыря пребывал в состоянии художественного беспорядка.

Отодвинув в сторону нагромождавшие его бумаги, отец Ираклий вопросительно уставился на меня. Выдержать взгляд игумена было непросто. Даже очень непросто. Он отличался такой пронзительностью, точно просверливал меня насквозь.

– Я хотел бы поступить в монастырь, – объяснил своё появление я. – Если, конечно, есть такая возможность, и если я могу быть вам чем-то полезным.

Отец Ираклий снял с головы свою чёрную камилавку. Под ней обнаружился высокий лоб интеллектуала и длинная прядь пепельно-серых, серебристых волос.

– Рабочие руки нам, конечно, нужны, – сказал он. – Рабочих рук у нас, увы, не хватает. Но позвольте всё же полюбопытствовать, а что стоит за этой вашей инициативой? Стремление послужить Богу или, извините, у вас просто не задалась жизнь?

– Не задалась жизнь, – опустил глаза я и, сосредоточившись на носках своих ботинок, неторопливо поведал всё то, о чём мы накануне договорились с Семёном.

– То-есть, намерений принять монашеский постриг вы пока не имеете? – уточнил настоятель.

– Пока не имею, – помотал головой я. – Я просто хочу вернуть какой-то смысл в свою жизнь. А то, понимаете, и жить-то не хочется, если в ней нет никакого смысла.

– Ну, а почему вы пришли за этим именно в монастырь?

Я пожал плечами.

– Не знаю, прав я или не прав, но мне почему-то кажется, что монастырь – это то самое место, где можно обрести умиротворение и покой. А умиротворение и покой – это как раз то, чего мне сейчас так сильно не хватает.

Отец Ираклий повернулся к окну. Я только сейчас заметил, что у него был какой-то приплюснутый затылок. Я внимательно вгляделся в его лицо: высокие скулы – признак железной воли; кавказский, с горбинкой, нос…

И тут настоятель резко вернул голову в прежнее положение. Он, по всей видимости, почувствовал, что я пристально его рассматриваю.

Я снова смущённо опустил глаза. Не воспринял бы он это моё внимание к себе враждебно!

Воцарилась томительная тишина. Я покосился на дверцу серванта, в стекле которого вырисовывалось отображение игумена – он задумчиво наблюдал за моими, то поглаживавшими, то щипавшими друг дружку пальцами.

Я развёл руки в стороны и крепко сжал кулаки. Нет, что ни говори, а я всё же плохо умею владеть собой!

– Человеческая душа – это потёмки, – наконец вымолвил отец Ираклий. – Бывает, что её обладатель не в силах с ней совладать. К нам приходят разные люди. Встречаются и такие, как вы. У каждого своё прошлое, и у каждого имеются свои проблемы.

И он откинулся на спинку кресла.

– Ну, что я вам могу сказать? Некоторые, побыв у нас с месяц, уходят. Понимают, что пришли сюда, не подумав. По большей части, это молодые ребята, которые рассудили, что ежели девица им не дала, то и Армагеддон уже настал. А некоторые остаются. Случается, что и навсегда остаются. Сначала служат трудниками, потом послушниками, ну а затем уже принимают постриг. Как будет с вами – и я не знаю, да и вы, наверное, пока не знаете, – со вздохом промолвил он. – Как говорится, поживём – увидим… Ну что ж, давайте попробуем. У вас имеются какие-нибудь документы?

Я с облегчением кивнул и вытащил из кармана куртки свой паспорт.

– Чернышев Евгений Николаевич, – прочёл моё имя игумен и заглянул на следующую страницу. – Город Москва? – удивлённо воскликнул он. – Так это получается, что вы не из местных! И чем же вас так привлекли, интересно, наши края?

– Их отдалённость, – озвучил уже заготовленное мною объяснение я. – Захотелось, вот, знаете ли, скрыться от всех своих родственников и знакомых.

Отец Ираклий задумчиво забарабанил пальцами по столу.

– Должен вас официально предупредить, – и в его взгляде появилось какое-то недоверие, – что в наш монастырь, равно как и в другие монастыри, не могут быть приняты люди семейные, уклоняющиеся от своих долговых обязательств, а также скрывающиеся от уголовного преследования.

– Я давно разведён, – ответил я, – от полиции не скрываюсь и долговых обязательств ни перед кем не имею.

– Вы готовы дать мне в этом письменную расписку?

– Разумеется, – выразил свою готовность я.

Вернув мне паспорт, переписав перед этим все его данные, и приняв от меня вышеупомянутую расписку, отец Ираклий, подытоживая, произнёс:

– Я принимаю вас трудником. Вы знаете, что такое трудник?

Я помотал головой.

– Нет, не знаю.

– У нас принято говорить: не ведаю, отче.

– Не ведаю, отче, – исправился я.

– Давайте, я вам расскажу. Трудник – это самая первая ступень в нашей монастырской иерархии, – принялся объяснять мне он. – Это время становления будущего монаха, время для его раздумий: действительно ли монашество – его призвание, или всё-таки нет. В период трудничества человек молится, исповедуется, постигает азы монашеской жизни и работает на благо монастыря. Чем выгоден статус трудника – так это, конечно, своей свободой. Поскольку никаких обетов у трудника нет, он может в часы досуга свободно покидать пределы монастыря. Вам тоже будет разрешено в досуг покидать пределы монастыря. Но при этом есть, правда, одно условие: перед уходом вам нужно будет испросить моё благословение. Теперь переходим ко второй ступени, – вальяжно сменил позу он. – Вторая ступень – это послушник. Послушник – это человек, который готовится к постригу в монахи и проходит предшествующее ему духовное испытание. По сравнению с трудником, он имеет уже гораздо меньше свободы. Послушниками становятся те, кто в период трудничества не усомнился в своём монашеском призвании. Обычно срок монашеского искуса, – это срок послушничества, – он составляет не менее трёх лет. Но так, вообще, у нас принято, что он определяется для каждого индивидуально… Следующая, последняя, третья ступень – это уже монах! – со значением произнёс отец Ираклий. – Монах – это уже непосредственный служитель Бога, и на него накладываются пожизненные монашеские обеты…

Подробно рассказав мне об особенностях жизни монахов, – пересказывать их здесь я, наверное, не стану; я думаю, это будет излишним, – настоятель мне сообщил, что моим наставником будет некий отец Гавриил.

– Он определит вас сейчас на постой, всё покажет вам, всё расскажет. Обустраивайтесь, осматривайтесь, изучайте наш распорядок. Ну, а завтра утром – прошу на работу, – и отец Ираклий пододвинул к себе телефон. – У вас ещё остались ко мне вопросы?

– Да, – смущённо улыбнулся я. – Не могли бы вы объяснить мне смысл одного понятия?

– Какого понятия?

– Епитимья.

– Епитимья? А где вы уже успели с этим столкнуться?

И я поведал ему о реплике, которой озадачил меня отец Киприан.

– Епитимья – это церковное наказание, – улыбнувшись, разъяснил мне отец Ираклий. – Ну а что касается вчерашнего случая, то одного из наших трудников застукали вчера с сигаретой в туалете…

Когда я вышел из настоятельского корпуса, мной вдруг овладела лихорадочная тревога.

А ведь настоятель был не дурак! А что, если он с ходу меня раскрыл?