Читать книгу МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский - Страница 4

Подмосковье, где-то недалеко от Ногинска. Зимние сумерки наступают еще раньше, чем обычно, потому что идет метель. Очень сильная, густая, пронзительная метель, и кажется, что эти летящие со скоростью пули снежинки никогда не коснутся земли, а вот так и будут лететь по одной им известной траектории и в конце концов вновь вернутся на небо в этом белом и бессмысленном хороводе. Я иду по огромному белому полю, вокруг ничего не видно, и лишь из-за леса изредка падают багровые отблески солнца. Потом и они уже перестают появляться, и мир вокруг меня начинает стремительно погружаться во мрак. Подсознательно не желая оставаться в этой холодной мгле, я закуриваю сигарету, зажимаю ее в кулаке, и согревает меня эта маленькая красная точка и дарит иллюзию защитного круга. И, точно как в дьяволовой хрестоматии, за границей этого круга начинают свою инфернальную пляску бесы. Колючие снежные стрелы впиваются мне в лицо, я начинаю вглядываться в лики танцующей нежити. Неужели?! Я узнал! Конечно, это он…

Мне тридцать лет, и все эти тридцать лет меня окружали люди. Почему-то так получалось, что все они оставили в моей душе след. С Валентином мы шли разными дорогами, но почти всегда хоть сколько-нибудь проходили рядом, на расстоянии рукопожатия, или удара кулака, или автоматного выстрела. Мы учились с ним в одной школе с первого класса. Наше знакомство состоялось на торжественной линейке 1 сентября. Мы увидели друг друга первый раз в жизни и сразу подрались. Все остальное время, вплоть до выпускного вечера, соперничество между нами постоянно тлело, но я ему благодарен. Слышишь, Валек, я благодарен тебе! Если бы не ты, то я бы остался увальнем и тюфяком, а ты меня разозлил. Крепко разозлил, но плясать под твою дудку я так и не стал, как не стал и одним из вас. Помнишь, как ты однажды сказал мне: «Закон семьи Буханцевых: борзеешь – получи!» Было это, кажется, тоже в первом классе. А потом школьная десятка, которую я уже почти не помню. Я ходил в музыкальную школу, а вы бегали по улице допоздна. Ты, Хан, окончивший свои дни где-то на зоне Салехарда в возрасте 25 лет. Кес, Кисель, Серега Киселев – лучший футболист района, надежда всех физруков всех времен, бездарно спившийся и сторчавшийся. Он на каком-то ржавом угнанном корыте въехал в ту самую телефонную будку, влетев во двор на полном ходу. В будке находилась женщина, мать троих детей, а Кес был до того загашенный, что он даже не остановился, а, перепахав далее по траектории детскую площадку, на которой, к счастью, никого не оказалось, вырвался на шоссе, и его еще долго ловили озверевшие «гайцы», стреляя ему по колесам и матерясь в громкоговорители. Я впервые переступил порог боксерского клуба, а вы зарабатывали свой авторитет в уличных драках и пробовали курить. Я впервые влюбился в Юлечку Кравцову, ту самую, которая теперь замужем не то за премьер-министром, не то просто-министром Испании или Португалии, не помню, и ездил на электричке к ней в Реутово, а вас вызывали повесткой в ГУВД по делу об изнасиловании. А помнишь, как мы в последний раз буквально бились во время выпускного вечера? Лица у нас были похожи на томатные пиццы, и никто не смог нас разнять. А потом наши дороги разбежались. И вот как-то спустя пару лет я вышел из метро и увидел тебя, выталкивающего свое стосорокакилограммовое тело из «шестисотого» «Mercedes». Мы сдержанно поздоровались, и ты было начал разговаривать в этой поганой бандитской манере, но осекся и перешел на нормальный язык. Я сказал тогда:

– Валек, ведь у тебя нет будущего!

А ты, усмехнувшись, ответил:

– Зато есть настоящее.

А потом ты стал правой рукой в банде Мансура, которого застрелил СОБР во время штурма его квартиры. А еще через полгода вы сидели на хазе, в девятиэтажке на улице Молостовых, туда ворвались рубоповцы, все твои закинули руки за голову, а ты потянулся было за упавшей сигаретой и получил пулю в сердце. Валя, пока, Валя. Ты потанцуй со своими прозрачными корешами, а я еще поживу.

Вот кружится в хороводе призраков тот храбрец-ополченец, который выстрелил бабушке в глаз. А бабушка-армянка ничего плохого не сделала, она просто стояла в голодной очереди, в голодной сухумской очереди за хлебом, а ты, подлец, ее убил ни за что. Зато быстро сообразил, что без суда и следствия тебя расстреливать не имеют права. Я твое мнение не учел, извини.

Был. Был такой эпизод в моей жизни, но пускай он так для меня эпизодом и останется.

Бесы кружатся, кольцо стягивается вокруг меня все плотнее и плотнее. Я уже чувствую их прозрачные ледяные пальцы на своем горле.

– А-а-а-а-а-а-а!!!

Толчок, свет, открыл глаза, будка прямо передо мной. Тьфу ты, опять лезет в голову черт знает что. Рывком дверь на себя. Где «двушка»? В прорезь ее. Так, кому звонить-то? Диме? Да пошел он!

Дима. Дима Румянцев. Человек, который всегда останется в моей светлой памяти. Еще один покойник из моей юности. Дима заслуживает того, чтобы посвятить ему несколько строк.

Димин отец в начале девяностых годов работал в администрации Ельцина. Жил Дима вместе с родителями на Новом Арбате в одной из «высоток», там, где сейчас находится «Спортбар». В этой квартире, не слишком шикарной по нынешним временам, но роскошной для начала девяностых, наша университетская компания собиралась довольно часто. Бывала там и Маргарита, которая с присущей ей дурью, тактично именуемой эксцентричностью, делала вид, что сейчас сиганет с перил общего балкона вниз, с высоты 23-го этажа – это был ее любимый трюк. Она забавлялась, видя, как я буквально зеленею от страха за нее, да и оттого, что я всегда боялся высоты. Мой постоянный кошмар, еще с детства преследующий меня во сне, – это короткий полет вниз, с крыши многоэтажного дома. Дима тоже любил заигрывать со смертью. Часто, слишком часто этот человек говорил о потустороннем, в глазах его постоянно жила печаль, он читал Библию и какие-то чернокнижные манускрипты. То ли на древнехалдейском, то ли на санскрите. А вообще-то, он знал восемь языков, а вместе с английским, который он выучил и стал прекрасно разговаривать на нем всего за полгода, и все девять. Человеком он был настолько неординарным, что я до сих пор не верю всем своим воспоминаниям, считая, что что-то на моем жестком диске преднамеренно приукрасило самое себя, а что-то само себя создало. Мы впервые встретились на последнем вступительном экзамене, и я поразился тому, какое отталкивающее впечатление произвел на меня этот худой бледный червяк. Именно так я подумал, когда впервые увидел его. На «картошке» мы познакомились ближе. Я тогда был одержим околомистическими идеями. Почитывал Гурджиева, Амфитеатрова, Блаватскую и, разумеется, Мильтона. В каком-то разговоре я ввернул словечко «сатана» и моментально поймал его заинтересованный, да что уж там, крайне заинтересованный взгляд. Он обратился ко мне с чем-то, с чем-то таким, очень интересным для меня тогда. Я, вполне со знанием предмета, ответил. Это ему понравилось. Мы сели на какое-то бревно и проговорили запоем более четырех часов. Мы говорили и не могли надивиться на то, сколько в каждом из нас интересного друг для друга. Общие интересы. Что может быть благодатнее этой почвы, на которой зреют семена будущей дружбы. Я пил из этого источника моего юношеского сумасшествия, и чем больше я пил, тем более увеличивалась моя жажда. От общения с такими людьми наступает духовный передоз, продлить который и хочется, и страшно оттого, что понимаешь, что можно перейти некую границу и… не вернуться назад. Так вот, мы постоянно находились на этой границе. Каждая наша беседа заканчивалась подходом вплотную к самой черте. Оба мы чувствовали это и, как по команде, умолкали. Мало-помалу тема Люцифера, антихриста и прочей чернухи начала раздражать меня, ибо, несмотря на весь свой нигилизм, в душе я всегда был христианином, а Димино убеждение в собственных оккультных способностях вызывало у меня глухое раздражение. Причем Дима утверждал, что я одарен, «ну уж никак не меньше его». В своей секте, о которой я расскажу позже, он отвел мне почетное второе место. Однажды я решил проверить, просто ради шутки, прав ли он. Для этого я просто закрыл глаза и представил силуэт Диминого тела. На черном фоне немедленно высветились фиолетовым цветом зоны в районе почек, головы и легких. Особенно ярким фиолетовое свечение было в районе легких. Не ведая сам, что творю, я стал мысленно посылать в эту область золотые лучи-стрелы и обалдел оттого, что через несколько минут Дима, который до этого казался спящим, вдруг сел на соседней кровати, а спали мы в бараках, в спальнях по шесть-семь человек, и, держась одной рукой за голову, а другую положив на грудь, стал раскачиваться взад и вперед, тяжело дыша.

– Что с тобой?

– Не понимаю, что это, но я с трудом отражаю какие-то желтые стрелы, которые грозят впиться мне в грудь, – сквозь зубы ответил он.

Стоит ли говорить о том, что остаток ночи я не сомкнул глаз, переживая целую вереницу ощущений. Здесь было и недоумение, все еще граничащее с неверием в собственные силы, и воспоминания о чудесном излечении мною же на расстоянии Дианы Поздняковой, дочери погибшего впоследствии генерала Позднякова, которая была когда-то моей девушкой и однажды пожаловалась по телефону на серьезное недомогание, вызванное простудой, а я, любивший ее так сильно, пылающий к ней такой чистой и мощной страстью, никогда более не посещавшей меня, положил трубку, закрыл глаза, напрягся и мысленно исторг из себя силу, которая, как мне казалось, должна была бы помочь ей, и действительно, через полчаса она перезвонила и с изумлением сказала, что «все прошло». Под утро, когда я уже начал путать явь и забытье, я пришел к выводу, что все это зашло слишком далеко, что я увяз в каком-то сатанинском промысле, и если я теперь же не вылезу из него, то не вылезу никогда. Утром я сказал о своих мыслях Диме, он посерьезнел и ответил, что мне пришла пора узнать «самое главное».

С торжественным видом Дима объявил мне, что он не кто иной, как «новый мессия», а я «апостол Симон, то есть Петр». Есть еще несколько «апостолов», и когда нас таких наберется определенное, он не знает, какое точно, количество, то мы совершим что-то очень важное и «всем нам будет очень хорошо». Признаться, я до сих пор надеюсь, что Дима не имел в виду необходимость предаться групповому анальному пороку…

Вот таким человеком был Дима. На первый взгляд – это, разумеется, персонаж палаты номер шесть, но поверьте мне, человеку, который знал его близко два с лишним года, – это был действительно великий человек. Да, в нем была трусость, лесть, какая-то «жалкость», но это был его «кожух», а вот внутри… И не надо тут стараться провести психоанализ, не поддается это психоанализу, уж поверьте мне! Слишком много было в этом человеке противоречий, недосказанности, категоричности и гордости. Во мне же, вопреки моему «апостольскому» предназначению, рос протест против Диминых убеждений. И вот однажды, во время нашей традиционной прогулки по вечерней Москве, где-то возле Политехнического музея я не выдержал и высказал Диме все то, что копилось во мне так долго. Я обвинил его в лжепророчестве и лжемессианстве, насмеялся над его аскетизмом среди окружавшей его роскоши, поставил его перед некоторыми, как мне казалось, доказывающими его неправоту фактами и почувствовал, как возле нас что-то лопнуло с оглушительным звуком. Взглянув в глаза Димы, я вдруг понял, что совершил, наверное, первую непоправимую ошибку в жизни: я потерял Диму навсегда. Без него было хуже, чем с ним. Его глаза выражали какую-то неподдельную скорбь, которую я с присущим мне цинизмом расценил как «театр одного актера». Он наклонил голову, вздохнул и, тихо проговорив: «Опять я ошибся», – ушел из моей жизни. Нет! Мы, разумеется, здоровались, о чем-то говорили, даже шутили. Но что-то, что мне потом так хотелось вернуть, ушло навсегда.

Мы сидели с Маргаритой в «Галерее» – дешевенькой, но милой кофейне на Лубянке. Она пила «Martini», а я сидел напротив, подперев руками подбородок, и слушал ее рассказ о страшной Диминой смерти. Маргарита и здесь оказалась верна себе. Вынеся свой комплекс старой девы на первый план, она поведала мне, что, после того как она дважды отказала Диме стать его женой, тот женился с горя на «какой-то бурятке» и уехал из Москвы «куда-то в сибирскую глушь». Там Димин папа, ушедший к тому времени из администрации Ельцина и возглавивший то ли банк, то ли еще что-то подобное, выстроил молодым большой красивый дом. Настоящее шале среди дивной прибайкальской природы. Однажды бурятка уехала куда-то по делам. Дима остался один, а в дом залезли грабители-наркоманы. Они страшно избили Диму и кинули его в подвал, где он несколько часов пролежал на бетонном полу. Бурятка, обнаружив его, немедленно позвонила папе в Москву. Тот примчался на заказном самолете спустя несколько часов. Диму решено было везти тем же чартером опять же в Москву, но перелета он не перенес. Произошло все это в 2003 году.

От осознания того, что все эти годы, вспоминая Диму, я злобствовал и негодовал, порицал его, а его уже не было здесь, я заплакал. Искренне и без сил остановиться. Я вдруг понял, как много я потерял и как много я испортил тогда, у Политехнического музея. Иногда, когда мне бывает особенно грустно, когда я выезжаю по утрам в городскую суету, то, поднимая глаза и смотря в свинцовое московское небо, я вижу на нем лицо Димы. Он смотрит на меня так же, как посмотрел тогда, у музея, и я машу ему рукой, а он кивает мне в ответ.