Читать книгу Чужое побережье - Алексей Улюкаев - Страница 3

На тридцать лет я дал обет молчанья,

Но уж песок в часах перевернулся.

Покуда он не сыплется ночами

Из тела хилого и не переобулся

Я в обувь одноразовой природы,

Любезен, не любезен ли народу,

Порадую вас плоскими речами.

Поскольку в плотской жизни я начальник,

В духовной полагается аскеза.

Я долго обрезался и обрезал

Почти что всё. Но уцелел случайно

Отросток малый и попал досрочно

В довольно унавоженную почву

Текущей жизни.

Ну теперь – до тризны.

Ну дайте же вы мне пографоманить,

Манить, подманивать словечки на местечки,

В которых их прикармливал заранее,

А то и гнать, к виску приставив «стечкина».

Слова – обман, как в песне «Мани-мани»,

И АББА – лишь начало алфавита,

А впрочем, ровно так же, как в послании

К Коринфянам, к Евреям или к Титу.

Я не рискую краской рисовать.

Что рисковать? Плакаты как плакаты.

Попробуешь меня от века оторвать —

Легко получится. Лишь знак, и – аты-баты…

Все было, прямо скажем, честь по чести.

Хвалить хвалю. А вот ругать не буду.

Знал: хлеб из теста, для любви невеста,

А прочее – каемочка на блюде.

Ходил в строю и пел со всеми вместе.

Теперь другое: хлебушек-то горек,

Невеста как-то очень (хм) повзрослела,

А строй имел меня вовсю – такое дело.

Да тут у каждого полно таких историй.

…А лестница колючая пуста.

Проста история. Похлебка чечевична.

Сильна инициатива на местах:

Дождем – костер, а денежкой – уста.

Все гармонично.

Отлично. А теперь – поговорить

О пользе конституций и указов:

От сглаза помогают, от заразы.

А если размоталась жизни нить?

Исправим всё при первой же оказии.

Не сразу – чтоб не в голову моча! —

Не сгоряча. Не вдруг – в ночную вазу.

Кричу: читателя, советчика, врача!

А эхо отвечает: ча-ча-ча…

Ты скажешь: слишком много Мандельштама

В твоих словах. Ты светишь отраженным

И тусклым светом. Если ты копаешь яму

В местах пустынных или населенных,

Окажешься там, где ни тьмы, ни света.

А уж поэтом или не поэтом,

Какая разница? До краешка, до края

Дошедшему веселые куплеты

Нужны не меньше, чем Петру ключи от рая.

Но и не больше. Ровно посередке.

Твои куплеты очень помогают

Не петь, так пить, так заворачивать селедку.

Суха теория. Ее бесплодна сперма.

А древо жизни пышно возрастало.

Оно меня всего перелистало:

С своей листвою спутало, наверно.

Держу в уме, что нынче восемьдесят первый

От тридцать первого – и каждый год прекрасен.

Какое дело соловью до басен?

Напрасен труд – без басен править нервы.

Спроси себя, зачем красивы стервы?

Зачем ответ любой задачки ясен

Заранее? Зачем грешить листами,

Изъязвленными прописью неверной?

Зачем успешно ты проходишь кастинг

На роль зерна, сквозь землю прорастанье?

Не сеют птахи проса. Ну так что?

Летите, милые, и не роняйте пуха,

А то насобирает смерть-старуха,

Замутит вреднодейственный раствор

И вдует нам по самое по брюхо.

Подбрюшье мягкое, Италия – темна,

В Европе холодно (как дальше – ну ты знаешь),

А поведут по улицам слона,

Не удивляйся: маешь то, что маешь.

Как громко в перепонках тишина

Кричит! – Ах, уши? Может, просто ты простужен?

Сказали же тебе: купи на ужин

Какого-нибудь сладкого вина.

Какие мыльницы, такие фотки.

Устали мельницы. А как они кружились!

Боюсь примет, начальства и щекотки:

Все по ранжиру.

До жиру ли? Сегодня не до жиру.

Всем пассажирам выданы билеты,

Но деньги не у всех, а тут: гони монету!

Такая плоская картина мира!

Такая плотская картина мира,

Такая скотская. Ах, Оруэлл, спасибо,

Что показал, откуда тухнет рыба,

Какая вонь восходит от кумирен!

И одна за одной, и один за одним

Беспросветные дни,

Несусветные ночи.

Мы остались одни.

Он один. Мы одни.

Напророчить

Между прочим, подобное было легко.

Но не очень

Помогает теперь твой бурбон – молоко

Одиночек.

Как просвет между строчек,

Оказалась жизнь коротка.

Хоть вместила

Две эпохи короткая эта строка,

Как две даты над скромной могилой.

Хороши или плохи – поди разберись.

Ахи-охи.

Полосатая жизнь и небесная высь.

Две эпохи.

И чего мы галдим?

Видишь, дым

Поднимается в небо?

Так и быль обращается в небыль.

Мы одни.

Он один.

Мой город – Ленинград, не Питер.

Мои девчонки уже на пенсии.

И сам потерт, и рот не вытерт.

Но все же составляю песни

Из мне доступных литер.

Но все же, коль случиться спору,

Чтоб всем потрафить,

Всегда я предпочту истории

Географию.

Рвану за тридевять, за тридцать…

Куда как ловко!

Но лучшая из заграниц —

Она под боком.

А лучшая из всех эпох…

Совсем не плохо,

Что выдох разрешен, и вдох,

И ахи-охи.

Какие мыльницы – такие фотки,

Какие острова, такие океаны,

Какие корабли, такие капитаны,

Без водки пьяные, без лодки

Плывущие. Но в общем – без изъяна.

А глотки – будь здоров какие глотки!

Они пивали много в разных странах,

Расскажут нам историй без обмана:

Представь себе – на острове Буяне

Буянили. Какие там красотки!

А если бунт – на рею всех смутьянов!

Стреляться ли, дуэлиться – в охотку.

…Вернутся корабли из океана,

А тут кефир, клистир, сортир, погодка

Паршивая, и чисто обезьяна

Глядит из зеркала, а равно и с экрана.

Какие мыльницы – такие фотки…

Когда бы грек увидел наши игры,

Во всей красе их разглядел воочию,

Он показал бы не в кармане фигу,

А то, что обнажается лишь ночью.

Коль сказано: не обнажай в трактире,

Веди свою полемику заочно

Приятным голосом иль бряцая на лире.

Но иногда так достают кумиры,

Что вынешь и покажешь – зримо, точно.

Когда бы грек не ехал через реку,

Он посочувствовал бы человеку,

Который осужден без приговора

Всю эту хрень смотреть, все эти вздоры

Читать, все эти разговоры

Нелепые вести. И так от века…

Скалолазеры лазят по скалам,

Здесь аншлаг, здесь прекрасное утро,

В одиночку и по двое, по трое, группами.

И все мало им, мало…

А внизу под скалой притулилась доска

Из простецкого камня. Буквы.

Прочитаешь – такая охватит тоска,

Что хоть плакать, хоть рыкать, хоть хрюкать,

Хоть стучать кулаком по скале и по лбам

Этим каменным, медным.

Этой девочке жить бы без счета годам

Счастливо или хотя бы безбедно,

Нарожать сорванцов или там сорваних,

Настираться футболок и платьев.

Только чтоб никогда не пускать в горы их,

В горы чтоб никогда не пускать их!

…Скалолазеры пятятся юзом,

Мой сыночек им машет ладошкой.

Может, все это так, понарошку?

Скалолазеры, вы – скалолузеры!

Хорошие новости: прогнозы становятся все точней

И яснее перспективы.

В перспективе мы – всего скорей —

Умрем. И над нами плакучие ивы

Расплачутся. Платочками запастись

Надо б заранее.

Хорошая штука жизнь,

Затянувшееся свидание.

А страданиями-то в деревне

Зовут довольно веселые песенки.

И хоть сейчас причитают: верь в Него, а главное – верь мне.

Твердо знаю: иду вниз по лесенке.

А как лесенка кончится – тьма,

В которой – коль повезет – стул разглядишь, глазами таращась.

То есть перспектива совершенно ясна

Наша.

У нас по полочкам: вот мир, вот труд, вот май,

Мириться, маяться, трудиться, – что захочешь.

Такая маета приходит к ночи,

Такая ломкая – соломкой – ломота.

Лежишь и думаешь: не очень всё, не очень.

Вот жены-мироносицы – откуда?

И кто такие? Битая посуда

К чему, когда вокруг лишь мир да миро?

И почему, как май, так и простуда?

Как труд, так лень и на руках по гире?

И так везде, во всем подлунном мире.

Ну вот что ты сидишь и не пишешь ему письмецо?

Пять утра. Шесть утра. Семь утра.

Ни хрена.

Ни кола, ни двора. Ни травы на дворе.

Что там раньше, курица или яйцо?

Ни яйца, ни курятины. А ведь таких молодцов

Поискать в Поднебесной, подлунном, подледной рыбалке. Отцов

И детей опроси. Керосинь с ними в синь. Матерей

Опроси. Изведи хоть полста фонарей,

Десять энциклопедий.

Не дури. Напиши, намешав пополам с грусть-тоскою моей

Хоть про что.

Хоть про жизнь на луне. Хоть про Машеньку и про медведей.

Не знаем мы, что там, за горизонтом.

На горе зонтик истрепался в клочья,

А тут дожди идут с каким-то понтом

(Возможно, что Эвксинским или?..). Впрочем,

За пеленою водной тьма густеет,

Светила отблистали, отблестели.

Не знаем, что там,

Не боимся – что там,

Шагнуть туда – как сделать шаг к постели.

Какие мне куплеты насвистели,

Какие мне балеты танцевали,

Какие мне минеты предлагали

Не за монету. Так же бескорыстно

Кормили пирогами. Поразмыслим

Об этом – мене, текел – числа, числа —

Покуда ветер не дорос до урагана.

…Не знаем мы, что там. Как с колыбели,

Так и до самой краешной недели.

Страстная ли, бесстрастная неделя,

Деталей этих я не разумею.

Прикармливать бессонницу в постели

Таблетками на что мне, в самом деле.

И головой почти не крутит шея,

Хоть хвост собакой ловко управляет.

Когда почти что дошагал до края,

Ты налегке шагаешь и шагаешь,

Как будто к новой жизни поспеваешь,

И опоздать боишься на раздачу.

Да ты, брат, дурачонок, не иначе.

Из тыквы делалась карета,

И зимы обращались в лето,

Когда под двадцать было лет.

Карета в тыкву обратится,

Когда тебе давно за тридцать

По совокупности примет

И за тобой идут след в след

Уж не друзья и не девицы

(Да этих и в помине нет).

Какая, на хрен, заграница!

Какой обед, какой банкет!

Пусть бережет меня милиция,

Которой нет.

Короткий: нет! – Хотя б не скучно…

Ну что ж – спасибо за ответ,

Который все же был получен

На склоне лет.

Который все же был получше,

Чем сам билет.

Который… Вот ведь скверный случай!

Бред…

До бога далеко. Начальство близко.

Мосты уже разведены повсюду.

И жены, утомившись бить посуду,

Сидят устало. Что еще там в списке?

Совсем немного: пара истин низких

И пара возвышающих обманов.

Ты только дай нам знак: уже не рано.

И мы уходим. Тихо. По-английски.

…А можно я еще чуть-чуть побуду?

Молчать умеем мы на языке любом,

Мы, в общем, записные полиглоты.

Когда не в силах подавить зевоту,

Мыслишку хилую как сопельки жуем.

Тебя коробит слово? Что ты, что ты!

Не обижайся: есть свои резоны

У тех, кто триста лет стрижет газоны,

Но и у тех, кто еле сдерживает рвоту.

И как по нотам всё, и как по нотам!

Ах, эта жизнь почти что рай. Однако

Местами переходит в ад. Местами

В кромешный край, где не живут собаки,

Но жизнь собачья песьей шерстью тает.

Я рад, что переходит, – ад понятен.

Там чертики проворные толкутся,

Туда ушли друзья – уж не вернутся,

Покроются коростой жирных пятен.

Не снять их.

Счастливые часов не наблюдают,

Несчастным же они не по карману.

Запасов нет – они карман не тянут,

А гири на часах – по килограмму.

И тяжелее будут с каждым годом.

В младенчестве мы только в весе пуха,

В ребячестве – уж в весе петуха.

Пока не ноют наши потроха

И как-то зазевалась смерть-старуха,

Идем гурьбой и празднуем с народом.

Но к осени мы веса наберем,

Как гусь мартынов, жиром залоснимся,

Присядем, пригорюнившись, вдвоем:

Вот я, вот зеркало. Не спим, а только снимся.

Блажен, кто верует. Тепло ему на свете.

Но зябко постоянно атеисту.

Пускай в ушах овации – не свисты,

Но мерзну я теперь по всей планете.

И пусть меня не утешают дети:

Мол, папа, – будь здоров! На все на триста

Процентов. Но сегодня я заметил,

Что соли больше перца в неказистой

Прическе. Что уехали артисты,

Умчались клоуны. Остался только чистый,

Но душный цирк. Просрочены билеты.

Небесконечны даты, сроки, сметы…

Блажен, кто верует. Но не сменю на это

Тепло своей тропы (холодной, мглистой).

…Гармоний в мире меньше гармонистов.

…А что там? Вероятно, гладь морская,

Какое-то чужое побережье.

Маршрут прочерчен. Может быть, изъезжен.

Но все равно и глаз, и слух ласкает

Вся эта жизнь, короткая – как прежде

Казалась длинной юному невежде.

Неужто кончится? Берет тоска и…

Не отпускает.

Что там вера, что надежда…

Выходим на широкие аллеи,

Карабкаемся там на пьедесталы,

С которых нам не доводилось падать.

Так упадем – не долго ждать придется.

На мутных лицах – мутный отсвет.

Мы праздновать готовы юбилеи,

Хоть рубашонки нам прискорбно малы.

А чрево, что вынашивало гада,

Еще ста именами назовется.

Широкими плечами поводили,

Глазенками следили за добычей,

Не понимая, что она – за нами

Следит, что уготована нам участь

Уйти туда – не мучась или мучась, —

Где скроются пластом песка и пыли

Потуги наши и – таков обычай —

Где тлену предадут и наше знамя,

И наше племя. Так-то будет лучше

И тем, кто пал, и тем, кто остается,

И всем на дне бездонного колодца…

Мы славно начинали в этом мире,

Хоть в нашей жизни не без лицемера.

Одни из нас всё правду говорили,

Другие лучше делали карьеру.

И жизнь нас гладит, гладит по головке.

В перчатке, без перчатки – все отличье.

Одни сумели сохранить приличья,

Других же быстро замели с поличным,

Которое им впарили преловко.

Нас много, нас, быть может, пять иль десять

Осталось, не прописанных по стаям.

Одним восторг – мелодия простая,

Другим – построить дом и флаг повесить.

Но все мы, все мы, все мы глину месим

И печень отдаем орлу на скалах.

Как эта жизнь любила нас, ласкала!

Пускай уже идет скорее лесом.

Земную жизнь пройдя насколько нужно

(Начальники земные и небес

То знают лучше)… В общем, темный лес.

Не страшно в нем, хотя довольно скучно.

Короче говоря, попутал бес

Вторично в речку плюхнуться все ту же.