Читать книгу Дорога на Москву - Алесь Кожедуб - Страница 14

В деканат меня вызывали часто, но посреди занятий никогда.

– Заходи, – встретил меня у двери в кабинет Емелин.

В кабинете я не сразу разглядел человека, расположившегося за журнальным столиком в углу. Сидел он спиной к окну, листал какие-то бумаги, на меня не смотрел.

Емелин прохромал к своему рабочему месту, сел, дунул на полированную поверхность стола, на мгновенье запотевшую, привычно сдвинул на лоб очки – и только тогда взглянул на меня. Я пожал плечами.

Емелин вздохнул, побарабанил пальцами по столу, откашлялся. Вид у него с очками на лбу был удивлённо-рассерженный.

– Тебя Баркевич на беседу вызывал? – наконец спросил он.

– Вызывал, – неприятно ёкнуло сердце.

– О чём договорились?

– Из редколлегии вывели… – мой голос сел.

– За что вывели?

– За съезд.

– Видали, у них съезд! – фыркнул Емелин. – Ты чего там написал?

– Юмористическую повесть. Маленькую, – уточнил я размеры своего проступка.

– Что значит юмористическую?

– Смешную.

– Ага, смешную… И над кем ты там смеялся?

– Ну… над студентами. Про то, как на картошку ездили. Над собой тоже.

– Что-то я не заметил, чтоб ты там над собой смеялся. Ленивые колхозники, бабка-самогонщица, клопы. А сам-то ты в повести умный.

Литературовед Емелин – это что-то новенькое. В другой ситуации посмеялись бы с Володей. Но сейчас не до смеха.

– Ты один писал свою повесть?

– Один, – не выдал я соавторство друга, название-то Володино.

– Деревня их поит-кормит, сами, понимаешь, недавно из навоза, а колхозник у них дурак. – Емелин вскочил, неловко ступил на раненую ногу – и упал на стул, застонав.

Человек за журнальным столиком шевельнулся, сложил в стопку листы, постучал ими о стол, подравнивая, повернулся к Емелину:

– Да нет, ничего страшного. Я думаю, осознает.

Емелин, морщась, растирал ногу. Я стоял красный как рак. Только сейчас я понял, что листы в руках человека в углу – моя повесть.

Дело в том, что единственный экземпляр «Жёлтого одеяла» после съезда смеха пропал.

– Тебе отдали повесть? – как-то спросила Ленка.

– Кто? – удивился я.

– Ева.

– Не было у неё повести.

– Да я же ей сама… Когда вы уходили с вечера, я ей и отдала, прямо в пакете. Может, потеряла?

Ева от повести открестилась:

– Не помню я ничего. Кажется, кто-то взял. Санечка, там же такая толпа была, и все пьяные. Вино пили, разве не помнишь?

Вино я помнил.

В общем-то, подумаешь: повесть пропала. Новую напишем. Где-то ведь был черновик, валялся в тумбочке в общаге. Да и не та вещь моё «Жёлтое одеяло», чтобы поднимать из-за неё крик. Неприятно, конечно. Когда крадут, всегда неприятно. И стыдно. А на Еву это похоже: сунуть кому-нибудь в руки и забыть.

Но Ленка стояла на своём:

– Я её до лестницы провела, и папка в пакете была с ней.

– В урну выбросила?

– Спроси сам.

Губы Ленки задрожали. Она всхлипнула и ушла.

Каков же на самом деле был путь «Жёлтого одеяла»? Сцена в актовом зале, полумрак за кулисами, длинные коридоры, лестница. И руки. Одни руки, вторые, третьи…

Теперь повесть «Под жёлтым одеялом» читает дядя в тёмном костюме с галстуком, по-хозяйски укладывает её в добротную папку с завязками, такой папки не было у меня сроду.

– Ну что, писатель, осознал? – наконец распрямился Емелин. – Вообще-то учится он хорошо, сессию на повышенную стипендию сдал. Спортсмен.

– Спортсмен? – оживился дядя. – Какой вид спорта?

– Вольная борьба.

– Ну-у, молодец, – кинул папку на стол дядя. – За «Буревестник» борешься?

– Да.

– С нашими динамовскими встречался? У нас хорошая школа.

– Знаю. Ваш на спартакиаде города у меня в финале выиграл. Здоровый парень.

– Ну вот видишь. Ты, оказывается, наш человек. Мастера выполнил?

– Ещё нет, кандидат в мастера.

– Ладно, Василий Петрович, – обратился он к Емелину, – я думаю, наша беседа пошла на пользу. Хороший парень, борец. Как говорится, познакомиться никогда не вредно. Папку я возьму с собой.

Он встал, пожал руку Емелину и мне и вышел. Я двинулся было за ним, но замдекана поманил рукой:

– Ты понял что-нибудь или нет?

– Понял.

– Что?

– Повести писать не надо. И не проводить съезды.

– Дурак. Беречь свои повести надо. И друзей иметь настоящих. Вместе с подругами.

Емелин нашарил на столе пачку «Беломора», дунул в папиросу, закурил.

– Устал я тут с вами, – неожиданно пожаловался он. – Вчера Сорокина с четвёртого курса… Это ж надо, негр её сосок откусил!

От изумления я чуть не сел на стул:

– Чего… откусил?

– Сосок на груди. Нашла, понимаешь, негра, таскалась с ним, как кошка драная, он и откусил. Страсти эфиопской захотелось. А, Александр, что этим бабам надо?

Я неопределённо пожал плечами. Не нам с Василием Петровичем решать, чего им надо.

– А тут ты с повестью. Соображаешь, как она туда попала? – он кивнул в окно, выходящее во двор.

– Соображаю.

– Ты сейчас не ерепенься, сиди тихо. Учись, тренируйся. Насчёт друзей подумай. Твоя задача окончить университет, а не вылететь из него с треском.

Я кивнул.

В коридоре я оглянулся на соседнюю с деканатом дверь комитета комсомола и увидел, как она медленно затворилась. Что ж, секретарь и должен быть на посту.

Прозвенел звонок на перерыв. Идти в свою аудиторию мне не хотелось. Я машинально побрёл к актовому залу. Вдруг дорогу мне заступила Жани, француженка, учившаяся курсом старше:

– Александр? Я хочу с вами поговорить.

– Оч-чень рад, – опешил я.

Жани вместе с японкой Мидори были факультетским знаменитостями. Черноглазая, подвижная, с неизменной сигаретой в руке Жани частенько бывала героиней ресторанных историй.

– Я слышала о вашем съезде, – улыбнулась Жани. – Вы его автор?

– Один из авторов, – оглянулся я по сторонам. – Вы прекрасно говорите по-русски.

– Ну, не очень прекрасно. Вы не хотите почитать свою повесть у меня дома?

– Повесть? – покраснел я. – У меня сейчас нет повести. А как только появится – с удовольствием.

Жани изучала меня, затягиваясь сигаретой. Я не знал, куда девать руки.

– Ладно, до скорой встречи, – протянула руку без сигареты Жани.

Я неловко пожал её. «Поцеловать надо было», – мелькнула запоздалая мысль.

Сразу же за Жани нарисовалась Ева.

– Чего это ты с француженками? – оттеснила она меня к стене.

– Пригласила в гости, – буркнул я.

– В гости? – глаза Евы стали чёрными. – Пойдём лучше к тебе в гости. Или ко мне прямо сейчас.

В полураскрытом рту Евы шевельнулся розовый язык, довольно острый. Голова у меня уже давно шла кругом.

– Ну что, бежим?

Я послушно повлёкся за ней. По-моему, в комнате у меня сегодня полно народу, но это не имеет значения. Еве решать, куда идти и с какой целью. Что это Емелин говорил о друзьях и подругах?..

Ева прижималась ко мне тёплым телом, заглядывала в глаза, подбадривала.

У гардероба меня перехватил Володя и отвёл в сторону.

– Переговорить бы надо, Виктор, – зашептал он в ухо. – Подумать о смене тактики.

– Сейчас не могу, – отмахнулся я. – Ты случайно не знаешь, как моя повесть попала в жёлтый дом на Ленинском проспекте?

– А она туда попала?

– Ещё как попала. Только что мне из неё один дядя цитаты зачитывал.

– Шерше ля фам, – криво ухмыльнулся Володя.

– Ленка, что ли?

– Ленка за тебя смерть примет.

Я с тоской обвёл взглядом унылые стены альма-матер, народ, копошащийся подле них.

Ева, наскучив себе в зеркале, решительно направилась к двери. Мне показалось, что я долго, очень долго смотрел ей вслед.

– Если серьёзно, – сказал Володя, – есть несколько вариантов. Но доказать будет трудно.

– Не надо ничего доказывать.

Я побежал за Евой через холл, подгоняемый звонком. Кажется, из-за угла выглянул Крокодил, меланхолично фиксирующий суету наземного мира.

На город надвигалась тень ранних зимних сумерек. Ева растворялась в них, как рыба, уходящая в глубину.