Читать книгу Бездна. Девушка. Мост из паутины. Книга вторая - Алиса Гаал - Страница 3

Когда Вера просыпается, на часах почти десять утра. Проходит в ванную комнату и, не успев вернуться, слышит стук в дверь: уловив шаги, Рикардо заглядывает удостовериться, что она проснулась, а несколько минут спустя в комнату входит Валентина с приклеенной улыбкой, опускает поднос, с облегчением вздыхает, наблюдая за тем, как строптивая гостья принимается завтракать и послушно выпивает утреннюю порцию таблеток. «Вам необходимо есть по пять-шесть раз в день маленькими порциями и очень много пить – так велел доктор Монрой», – воинственно сообщает она. Гостья обещает следовать указаниям, и Валентина, наградив ее подозрительным взглядом, отправляется на кухню за очередной чашкой чая с медом. Вернувшись, наставляет: «Не сидите долго у окна, вас может просквозить, не забывайте полоскать горло, если вам что-либо понадобится, Рикардо меня позовет». «Я вам очень благодарна, – улыбается гостья, – когда болеешь, ощущаешь заботу с особой остротой». Искренность в ее голосе заставляет женщину взглянуть на нее с любопытством и удивлением: «Это моя работа, – бормочет она и, наконец смягчившись, доброжелательно произносит: – Сеньор будет доволен вашим поведением…»

Так проходит день: Валентина навещает ее каждый час, приносит сок, чай или горячий шоколад, интересуется вкусовыми пристрастиями гостьи и всячески ее балует: готовит она превосходно, настолько, что даже Вера, с трудом во время болезни воспринимающая еду, оценивает ее кулинарный талант, о чем незамедлительно сообщает. «Это одна из причин моей работы в этом доме. Хозяин и его гости весьма требовательны…» – с удовлетворением отмечает женщина, и похоже, заключает Вера, она получает искреннее удовольствие, наблюдая результаты своих трудов. Возникшее поначалу напряжение спадает, что явно по душе обеим. Во время обеда Валентина ненадолго задерживается: «Сеньорита Лина, вечером я приготовлю вам настой из трав, чтобы вы поскорее уснули… в доме будет очень шумно. – Заметив немой вопрос в обращенном взгляде, поясняет с едва уловимым недовольством: – Вечеринка… если вы долго пробудете здесь, привыкнете…»

Время от времени в коридоре раздаются шаги, но ни разу не останавливаются они возле ее двери. За окном сгущаются сумерки, когда тишину разрезает стук каблуков, дверная ручка поворачивается, и стремительно входит Элена: джинсы, белая рубашка, приталенный серый пиджак, объемная сумка.

– Я уезжаю, – отстраненно информирует она.

Новость застает Веру врасплох. Заметив пробежавшее по лицу смятение, Элена поспешно добавляет:

– Бэмби, ты же знаешь, я ненавижу прощания. Без мелодрам!

– Конечно, – Вера делает глубокий вдох. – Просто я не рассчитывала, что ты уедешь так скоро…

– Дела, дела… – лукаво подмигивает Элена. – Ладно, пока. Еще увидимся.

– Спасибо… – останавливает ее Вера. – Что бы не случилось, я благодарна тебе за все, что ты для меня сделала.

– Мне хочется верить, что я все же помогла тебе… Ничего хорошего тебе там не светило… – Элена задумчиво оглядывает ее и, помолчав, спрашивает: – Надеюсь, ты немного успокоилась?

– Мне по-прежнему страшно, – признание произнесено так тихо, что его можно не расслышать. Но Элена слышит.

– Понимаю… – говорит она, подходит и садится рядом. – Бэмби, без глупостей! Почувствуешь, что срываешься – звони мне, поняла? Я не вытащила тебя из Вьетнама, чтобы убить! Я хотела и хочу помочь тебе, – изумрудные глаза устремлены на Веру, в них забота и теплота.

– Спасибо! – эти слова, даря некую иллюзию защищенности, особо трогают Веру.

– Если с тобой что-то случится, а точнее, если тебя придется убрать, я очень расстроюсь… – тихо произносит Элена, злясь на саму себя за проявленную эмоциональность, и Вера понимает: подобное она позволяет себе нечасто. – Будь добра, не доставляй мне переживаний.

– Постараюсь, – Вера кивает и, набравшись смелости, решается: – Прости за нескромный вопрос: ты и хозяин этого дома…?

– Бэмби, вот так сюрприз! – насмешливо восклицает Элена. – Почему тебя это интересует?

– Корыстный интерес, – вздыхает Вера, – чем ближе ваши отношения, тем больше ты будешь присутствовать в моей жизни, и тем более весомым будет твое слово.

– Мы довольно близки, – по губам пробегает улыбка, – но не так, как ты подумала… нас тесно связывают дружба и деловое партнерство. Бизнес и личные отношения, как правило, не смешивают, но мы исключение: наш союз особенный, считай кровный. Мы доверяем другу другу с почти закрытыми глазами. Это не менее сильная связь, чем любовная… не менее глубокая, зато куда более прочная… – Она замолкает, затем продолжает абсолютно хладнокровным тоном: – Так что, как понимаешь, я буду в курсе происходящего, но, – делает короткую паузу, пристально глядя в глаза Веры, – ты должна запомнить: все решения касательно тебя принимать будет тот, кому ты доверена. Нарушишь правила, он незамедлительно сделает то, что обязан сделать, не советуясь со мной. Да я и не смогу возразить, если ты перешагнешь черту…

– Что он планирует делать со мной дальше?

– Ничего плохого, не бойся.

– А кто еще живет в доме? – с интересом уточняет Вера.

– Бэмби, – смеется Элена, – до чего же ты деликатная. Хозяйки в доме нет, можешь расслабиться, – она поднимается. – Мне пора. Если я тебе срочно понадоблюсь, сообщи охраннику. Обещаю звонить.

Внезапно подавшись вперед, она обнимает Веру, а затем стремительно пересекает комнату.

– Будь умницей! – бросает напоследок и скрывается за дверью.

Вера остается одна.

***

К вечеру подступает слабость: спеша уведомить, что болезнь не намерена сдавать позиции, она окружает плотным кольцом. Сказываются и последствия приема многочисленных антибиотиков – Веру переполняют бессилие, вялость, заторможенность. Ужинает она неохотно… взглянув на градусник, Валентина удовлетворенно кивает: «38.7, лучше, чем вчера, – подбадривает она. – Видите, сеньорита Лина, лечение приносит результат». Но Вера настроена менее оптимистично: состояние амебности внушает ей опасения. «Я думаю, – неуверенно говорит она, – антибиотики необходимо сократить». Валентина удаляется, и, погрузившись в тишину, Вера снова и снова непроизвольно устремляет взгляд на дверь, не до конца понимая, ждет ли хозяина дома или напротив надеется, что он не придет? На протяжении дня она множество раз задавала себе одни и те же вопросы: неужели он действительно пытается помочь, а теплота, проскользнувшая в его голосе, не есть плод воображения? Не наивно ли с ее стороны верить в доброе к ней отношение, не опрометчиво ли обольщаться и воскресать надежду? Так или иначе он предоставил все необходимые для ее скорейшего выздоровления условия… А еще ее переполняет любопытство: температура немного снизилась, достаточный ли это повод для обещанного сюрприза? Или он успел забыть о сказанном? Обо всем этом Вера размышляла, напряженно поглядывая на дверь, но он так и не пришел…

К дому подъезжают машины. Стук каблуков и женский смех доносятся из коридора, напомнив Вере о предстоящей вечеринке. Разозлившись на себя за наивность и инфантилизм, укутавшись в одеяло, она предприняла попытку уснуть, но не тут-то было: внизу на полную мощность включили музыку, и ей оставалось лишь констатировать – уснуть в подобной обстановке может лишь глухой. Валентина приносит обещанный настой трав, действующий, по ее заверению, не хуже снотворного. «Это долго продлится?» – интересуется Вера. Женщина кивает. «Какого черта я пичкала себя антибиотиками, – подозревая, что голова вот-вот взорвется, злится Вера, меряя шагами комнату, – мне хуже, чем вчера». Не выдержав, принимает таблетку – увы, тщетно. «Снотворное» Валентины также отказывается выполнять обещанную функцию. Вера проходит в ванную комнату и долго стоит под теплыми струями воды, в надежде угомонить разрывающую голову боль, а вернувшись, садится у окна и принимается разглядывать освещенную лужайку – время от времени под окнами проходят люди: девушки в коротких платьях смеются шуткам сопровождающих их мужчин. Музыка не утихает. Вера с надеждой поглядывает на застывшие, казалось, стрелки часов: 22, 23, а вот и полночь, быть может, закат этого праздника жизни не за горами… Час спустя с недоумением всматривается – ни малейших признаков завершения веселья не наблюдается. Стоя у раскрытого окна, она вдыхает прохладный, свежий воздух и любуется ночным небом: высоким, почти черным, украшенным редкими яркими звездами и полумесяцем, удивительно напоминающим тонкий женский профиль. Вдали проступают темные контуры холмов, а деревья за стеной походят на грозных великанов. Погрузившись в созерцание ночного пейзажа, Вера не замечает, как прогуливающийся под окнами в компании щедро одаренной природой брюнетки Москито, притормозив, испепеляет ее взглядом. Как удалось ей остаться в живых, в который раз недоумевает он. Приступ неконтролируемой агрессии и ненависти внезапно застилает разум: эта девка посмела насмехаться над ним на глазах у всех – «сеньор Москито», «москитито» – а сейчас стоит себе, как ни в чем не бывало, любуется звездами… Ничего, усмехается про себя, надолго она здесь не задержится, а в будущем, даст бог, попадет в его руки, тогда-то он и заставит ее извиниться как полагается… Москито задумывается: ждать мучительно не хотелось, и пусть удовлетворить злость в полной мере на данный момент не представляется возможным, ничто не помешает устроить ей разминку, своего рода предисловие к тому, что ее ждет, ухмыляется он. В эти минуты одурманенное алкоголем и кокаином сознание мгновенно нарисовало план действий – Москито очень любил себя в подобном состоянии: мыслил он быстро, четко и молниеносно принимал решения. «На втором этаже стоит охранник, – бросает он девушке, – я дам тебе 500 долларов, если сможешь увести его на минуту подальше». Брюнетка испуганно отступает: «Зачем? – бормочет она. – Я не хочу проблем». «Никто не узнает», – заверяет Москито, протягивая ей банкноты… И принимается ждать, когда Вера отойдет от окна.

Проходя по коридору, брюнетка одаривает Байрона кокетливой улыбкой, внезапно вскрикивает и, застонав, наклоняется, опираясь рукой о стену. «Чертовы каблуки, – морщится она, – кажется, ногу подвернула… Ты бы не мог помочь мне подняться, мне нужно кое-что взять в сумке…» Байрон нерешительно оглядывается, девушка умоляюще смотрит на него: «Это срочно, меня ждут внизу… ну пожалуйста», – просит она. Байрон сдается. Не успевает стихнуть стук каблуков, Москито пробегает по коридору и врывается в комнату Веры. «Что происходит? – недоумевает она. Порывисто приподнимается и, вжимаясь в стену, в замешательстве смотрит на дверь. – Почему Байрон позволил ему войти???» Не давая ей опомниться, Москито процеживает:

– Не вздумай орать, не в твоих это интересах. Сама понимаешь, без разрешения к тебе не пройти, – мерзко хихикает он, наблюдая за тем, как бледнеет ее и без того безжизненное лицо.

– Что вам понадобилось в такой час? – холодно спрашивает она, не осознавая, что этот тон подстегивает и без того взбешенного Москито.

– Ты знаешь, с кем разговариваешь? Как ты смеешь так ко мне обращаться? – глаза наливаются кровью, он подскакивает и беспардонно шлепается на кровать. – Кто ты вообще такая? Тебя, дрянь, проучить не мешает… – и, занеся руку, ударяет ее по лицу.

Байрон спешит вернуться на свое место. Поравнявшись с дверью, улавливает приглушенный мужской голос и застывает, ошарашенно уставившись на дверь – некто успел войти, когда он отлучился… что делать? Вообще-то следует справиться, что происходит, но в последнюю секунду он мешкает: а вдруг это хозяин или пришедший по его приказу? Мало того, что его отсутствие заметили, он рискует быть наказан и за вмешательство. Самым разумным будет сообщить патрону, решает Байрон и пулей летит вниз. Среди немногочисленных к этому времени гостей он мгновенно находит хозяина и в растерянности топчется на месте: музыка, смех, виски, сигаретный дым – тот весьма неплохо проводит время в компании своего помощника – дона Андреса, одного из лидеров картеля – Эль Каймана и сопровождающих их девушек. Байрон думает было повернуть назад, но его останавливает голос патрона:

– Подойди! Что ты здесь делаешь? – бесстрастно интересуется он.

– Сеньор… – медлит Байрон.

– Не тяни! – холодно бросает тот.

– Я на секунду отлучился… совсем на секунду, – заверяет он, – а когда вернулся, услышал, что в комнате сеньориты Лины кто-то есть… и не решился войти, не сообщив вам… – поймав взгляд Эридеро, Байрон осекается на полуслове, понимая, что совершил очень большую оплошность.

– Андрес, давай прогуляемся, – мужчина резко поднимается и направляется к лестнице. За ним следуют Андрес и Байрон. – Серхио, – приказывает он, набирая номер, – на второй этаж, срочно!

А в это время Москито, окончательно утративший самоконтроль, упиваясь собственной силой и властью, с наслаждением вглядывается в бледное лицо с легкостью обездвиженной, схваченной за волосы и прижатой к спинке кровати Веры.

– Кем ты себя возомнила, идиотка? – шипит он, изо всех сил сжимая тонкое предплечье. – Ты никто, поняла, н-и-к-т-о! Донья Элена поспешила избавиться от тебя, спихнув Эридеро! Думаешь, он будет с тобой церемониться? Ты для него не представляешь интереса… – Москито злорадно хихикает. – Теперь, когда сеньора уехала, он тебя быстренько уберет подальше. Знаешь, что тебя ждет? Отвечай, тварь! – Вера молчит. – Так и быть, я тебя просвещу: со дня на день отправишься жить в дом прислуги, а как окрепнешь, начнешь прислуживать его девкам или… – он подавляет смешок, – или обслуживать его людей.

Глаза Веры наполняются ужасом.

– Да, худышка, его людей, – злобно повторяет Москито. – Персоны посерьезнее тобой не заинтересуются, увы, для этого ты не обладаешь необходимыми данными…

Вера закрывает глаза.

– Открой глаза, я сказал открой глаза, мразь! – повизгивает он.

– Прекращай играть в хозяина и убери руки! Твой удел пресмыкаться, букашка! – безжизненным голосом произносит Вера.

Пауза длится секунды, которые кажутся ей вечностью. Москито размахивается и бьет ее по лицу. Глухой удар раскалывает тишину на части. Вера, покачнувшись, падает. Москито хватает ее за волосы и заставляет приподняться, с губ срывается стон. «Ничтожество», – шепчет она и вскрикивает от обрушившейся пощечины. В эту секунды дверь распахивается настежь. Вера прячет лицо в подушку.

– Сеньор, – принимается тараторить Москито, – я поймал ее у лестницы. Воспользовавшись тем, что парень отлучился, она пыталась улизнуть. – Он замолкает. Не услышав в ответ ни малейшей реакции, набирает полные легкие воздуха и убежденно выпаливает: – Она просила помочь ей бежать… Без обиняков заявила: «Я сделаю все, что захотите».

– Бред! – Вера недоуменно отрывает лицо от подушки. – Букашка, у тебя фантазия работает хуже мозгов.

– Рот закрой, идиотка! – сквозь зубы процеживает он.

– «Рот закрой… идиотка…», – неспешно повторяет Эридеро. – С каких пор ты отдаешь приказы в моем доме? – Москито нервно дергается. – Ее зовут Лина. Для тебя: сеньорита Лина. – В голосе металл. – Повтори!

– Сеньорита Лина… – мямлит Москито.

– Вставай, – небрежно бросает Эридеро. – Пойдем потолкуем, – и выходит за дверь.

Андрес следует за ним, а Серхио ждет, когда подоспеет Москито, и встает за его спиной. Дверь захлопывается.

– Вниз! Я к вам присоединюсь, – кивает он Серхио. Москито испуганно озирается по сторонам. – Байрон, – Эридеро окидывает парня беглым взглядом, – от двери ни на шаг. Никому не позволяй входить без моего разрешения. Никому, – по слогам произносит он, – даже дону Карлосу. Справишься? – тот с готовностью кивает. – Я даю тебе шанс, – изучая испуганное лицо, осведомляет он. – Только потому, что у тебя хватило смелости не замалчивать свой промах, а поставить меня в известность.

Ответить Байрон не успевает – патрон резко отворачивается и уходит.

Десятью минутами позднее Эридеро спускается в просторную ярко освещенную комнату в подвальном этаже. Андрес, смеясь, поит виски дрожащего Москито, Серхио стоит у двери.

– Сеньор, – заискивающим тоном обращается к нему Москито, – я как раз рассказывал, как все было… Она сказала, что рано или поздно убежит… Готова была на все…

– Длинный у тебя язык, Москито. Усвой поскорее: два уха и один язык, это намек на то, что говорить следует меньше, чем слушать. Не усвоишь, лишишься языка.

– Это следует донести до этой… до сеньориты Лины, – спохватывается Москито. – Я должен был проучить ее, сеньор.

– Она моя! – жестко произносит Эридеро, сверля Москито взглядом. – А мое подвластно только мне.

– Не поймай я ее…

– В комнате камера, – насмешливо роняет мужчина. – Не желаешь вместе посмотреть отснятый материал? Откровенно говоря, ты жутко нетелегеничен.

Москито судорожно сглатывает.

«Попался, – с удовлетворением констатирует Эридеро, наблюдая за проступившим на лице смятением, – не помешает и впрямь включить камеру…»

– Так на чем мы остановились? – небрежно осведомляется он.

Москито ерзает на стуле. Эридеро подает знак, и Серхио в мгновение ока, подскочив к Москито, надевает наручник на его левую руку, пристегивает ее к железной спинке стула и заклеивает ему рот. Проделывает он это настолько молниеносно, что тот не успевает опомниться. Эридеро опускается на стул напротив и принимается медленно сканировать взглядом трясущегося человечка.

– Еще раз нарушишь мои границы, я закажу тебе гроб и прямиком на кладбище отправлю твой труп. Обещаю, ты будешь таким красавцем, что родная мама не узнает.

– Москитито, пощади старушку! – с притворным ужасом восклицает Андрес.

– Он хороший сын, – кивает Эридеро. – Он пощадит. А пока небольшое предупреждение… ты бьешь правой рукой, я не ошибаюсь? Давай-ка ее сюда.

Он подает знак, и Серхио протягивает пистолет с глушителем. Хищный взгляд парализует Москито: «Отделаться простреленной рукой – везение», – читается в нем.

– Некрасиво, – озадаченно качает головой Эридеро. – Как эту руку на полуживую девушку поднимать, ты мачо, а под пулю протянуть, дрожишь, как баба… Того и гляди в штаны наложишь, – презрительно усмехается он.

– Ты его переоцениваешь… давно наложил, – смеется Андрес. – Думаю, сеньорита Лина тряслась бы меньше. Ну, не позорься, протягивай руку!

Продолжая цепляться за металлические прутья, Москито хрипит, умоляюще глядя на сидящего напротив мужчину – тот молчит, затем неспешно поднимается – на десятки секунд наэлектризованную тишину нарушает шум шагов – и, обойдя Москито, замирает за его спиной… Москито наконец затихает, с ужасом осознавая: на этот раз в роли добычи выступает он… Дальнейшее развитие событий ему известно заранее – Эридеро в действии всегда напоминал ему хищного зверя: движения лишены всякой суетливости, он подкрадывается не спеша, не то концентрируясь, не то забавляясь, пожалуй, и то и другое одновременно, а затем атакует – стремительно, азартно и неизменно метко… Не торопится и на этот раз – проходят минуты, он продолжает стоять неподвижно, наблюдая за тем, как, капитулируя перед неизбежностью предстоящего, ограниченный в движении человек напрягается всем телом… а когда вцепившуюся в железо руку одолевает крупная дрожь, резко ударяет прикладом пистолета по согнутому локтю. Застонав, Москито рефлекторно раскрывает ладонь, мужчина молниеносно хватает его за запястье и поднимает вверх дрожащую руку. Дуло пистолета утыкается в тыльную сторону ладони, раздается хлопок. Москито издает рев, заглушенный клейкой лентой. Продырявив ладонь, пуля проходит на вылет. Эридеро возвращает пистолет Серхио. Равнодушно бросает: «Так и быть – язык я оставлю при тебе… только на это раз!» – и в сопровождении Андреса покидает помещение.

– Мне давно не терпелось до него добраться, ты же знаешь… – негромко говорит он, – и наконец подвернулся повод.

– Да какой! – присвистывает Андрес. – Дон Карлос не сможет и слова за него замолвить. Этот недоумок подставился по-крупному.

– Элена будет довольна, – удовлетворенно отмечает Эридеро. – Ладно возвращайся к… как ее зовут? Анхелика?

– Дайана, – смеется Андрес.

***

Пройдя в освещенную комнату, Эридеро оглядывается – пусто. Дверь в ванную закрыта. Стучит – тишина, поворачивает дверную ручку – не заперто. Отворяет – в комнате темно. Включает свет. Вера сидит на краю ванной, опустив голову, не шевелясь и никак не реагируя на его появление. Какое-то время он молчит, облокотившись о дверной косяк, ожидая ее реакции, но она застывает, подобно восковой фигурке, и эта неподвижность производит на него удручающее впечатление: есть в ней нечто неживое, неестественное.

– Возвращайся в комнату, – холодно говорит он.

«Фигурка» даже не шелохнулась.

– Лина, возвращайся в комнату! – доносится до нее безапелляционный голос.

– Меня зовут Вера, – едва слышно произносит она, изнывая от страха: «А что если он поверил Москито?»

– Я в курсе, – отрезает он. – Встать можешь или помочь?

Не поднимая глаз, она проходит в комнату, опускается на диван и замирает в напряженной позе: спина прямая, голова опущена, руки скрещены на груди. Эридеро следует за ней, садится рядом, протягивает руку к ее лицу и откидывает упавшую прядь. Вера испуганно, инстинктивно подается назад.

– Я хочу посмотреть на твое лицо, – не то просит, не то приказывает мужчина. Она медлит. – Лина… – говорит он странным голосом: участливым и одновременно не терпящим возражений. Вера поднимает голову. – Сукин сын… – непроизвольно вырывается у него.

– Он сказал вам неправду, – еле слышно говорит она, так и не решаясь поднять глаза. – Я не выходила из комнаты…

– Знаю, – ей кажется, что произнося эти слова, он улыбнулся. – Обопрись о спинку дивана, я приложу лед.

Вера подчиняется. По горящей щеке расползается холод, и она закусывает губу.

– Потерпи, еще немного и станет легче, – участливо заверяет он. – Поверь, ему сейчас гораздо больнее. Возможно, это тебя утешит…

– Что вы с ним сделали? – любопытство оживляет голос.

– Наказал, – насмешливо отвечает Эридеро. – Больше он к тебе не приблизится.

Вера молчит, а несколько минут спустя мягко просит:

– Вы не могли бы убрать лед? Мне уже легче.

Мужчина незамедлительно опускает руку.

– Держи, – протягивает пакетик. – Приложишь через минуту. Не беспокойся, день-два и все пройдет.

– Знаю, – отстраненно произносит она. – То, что на поверхности, заживает быстро.

– Только не говори, что оплеухи этого ничтожества оставят глубокий след…

– Дело не в этом… – отрешенно говорит Вера и замолкает. Не поднимая глаз, ощущает, как скользит по ней вопросительный взгляд, и, приподняв голову, проговаривает медленно, с болью, бессилием, пронзительной грустью: – Знаете, на меня никто никогда не поднимал руку, пока я не оказалась в тюрьме. А там со мной не церемонились… надсмотрщики, надсмотрщицы и даже Элена… Вижу, это становится традицией и в вашем доме: ни дня без побоев… – горько усмехается она.

– Лина, – твердо произносит он, – обещаю: с этого дня никто не посмеет поднять на тебя руку. Никто. – Вера с удивлением вскидывает глаза. – Не бойся, – добавляет он непоколебимым тоном, – больше тебя никто не обидит. И прости меня.

– За что? – Вера заподозрила было, что она не то ослышалась, не то начинает бредить.

– За то, что не предотвратил случившееся. Это мой просчет.

Вера теряется, не зная что и ответить.

– Сейчас придет Валентина, обработает твои многострадальные щеки. А потом постарайся уснуть. – Эридеро поднимается и на ходу бросает: – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – отзывается Вера, провожая его затуманенным слезами взглядом.

***

Произошедшее с новой силой погружает Веру в бездну бессилия, неизвестности, страха перед будущим. Москито преподал ей урок: и в этой новой реальности очередной удар может последовать из крайне неожиданного источника, и осознание этого, казалось, очевидного факта будило в ней страх перед всем и вся. Погружаясь в смятение, Вера боялась поверить данному обещанию, сознавая, что очередное разочарование пережить будет особенно сложно: отныне, казалось ей, благоразумно не обольщаться и готовиться к худшему. Уснуть не удавалось до утра – всякий раз, когда Байрон заглядывал в комнату, она напрягалась и поспешно привставала. За окном светало. К ней наконец пришел тревожный сон, настолько чуткий, что каждый резкий звук заставлял ее открывать глаза.

Дом оживает ближе к полудню: в коридоре то и дело раздаются шаги и голоса, машины подъезжают и отъезжают… разбитая Вера спешит поскорее подняться. Умываясь, заставляет себя взглянуть на зеркальное отражение, к удивлению, в отличие от воображения, пощадившего ее: опухшее лицо хранила лишь память; об инциденте напоминали побледневшие следы на щеках – идеальное дополнение к сине-черным кругам под глазами, усмехается она. Похоже, мазь, и правда, помогает… Голос Валентины вырывает ее из задумчивости. Вера спешит вернуться в комнату, и женщина, отметив, что гостья этим утром выглядит печальнее и подавленнее, чем вчера, что вполне объяснимо, учитывая обстоятельства, озабоченно наблюдает за тем, как та неохотно завтракает, и когда Вера отставляет почти полную тарелку, не говорит ни слова…

Стоит солнечный прохладный день… распахнув окно, Вера пытается отвлечься от гнетущих мыслей, наслаждаясь свежим воздухом и небом, подставляя руки навстречу теплым солнечным лучам. Еще несколько дней назад о подобном можно было лишь мечтать, напоминает себе она в попытке сбросить отчаяние, зябкое, подобно болоту…

Закрыв глаза, погружается в полудрем… В комнату резко врываются женские голоса и внезапный всплеск смеха – выглянув наружу, Вера обнаруживает собравшуюся под окнами стайку девушек: короткие блестящие куртки, нечто, выполняющее функцию юбки, или скорее ее отсутствие, облегающие джинсы, длинные волосы, высокие каблуки и ярко выраженные формы. К компании присоединяется светловолосая девушка в микроскопической красной в черную полоску юбочке, черном кожаном пиджаке и красных сапогах на высоченной шпильке. «Нарочито подчеркнутая, безвкусная, но на удивление гармоничная сексуальность», – думает Вера, разглядывая ее. Помимо соблазнительных форм и умелого их использования, блондинка выделяется среди подруг открытой, широкой улыбкой и смехом – громким, заливистым, искренним. Она вообще довольно настоящая, отмечает Вера, и в демонстрации своей сексуальности, и в проявлении эмоций; парадоксальным образом, несмотря на толику пошлости, а может именно благодаря ей, присутствует в девушке некая органичная нетронутость и самобытность. Ловя доносящиеся обрывки фраз, Вера узнает ее имя – Вивиана и прислушивается: голос у нее звонкий, счастливый, а вообще она больше смеется, чем говорит. «Похоже весьма неплохо провела вечер, а главное ночь, – улыбается Вера. – Ведет себя, как ребенок, получивший долгожданный подарок, того и гляди начнет прыгать на одной ножке». Вообще, странный контраст – вульгарность и столь детская, неудержимая восторженность… Одна из девушек замечает Веру и что-то тихо говорит остальным. Те оборачиваются, а блондинка задорно улыбается и взмахивает рукой. Вера кивает и, поспешно прикрывая окно, опускается в кресло.

На часах половина пятого. Входит Валентина и объявляет: «Сеньорита Лина, пройдемте со мной», – женщина старается лишний раз не глазеть на следы ударов, понимая, что гостье это доставляет заметный дискомфорт.

– Куда? – напрягается Вера.

– Патрон велел подготовить для вас другую комнату. Я провожу вас, а затем вернусь и соберу ваши вещи.

– Собирать особо нечего, – тихо говорит Вера, извлекая из шкафа пакеты с одеждой, затем просит: – Подожди минуту.

Пройдя в ванную, торопливо собирает подаренные Камило флаконы: ожидание чего бы то ни было кажется ей невыносимым. «Возможно, Москито был прав – меня переселят в домик обслуживающего персонала. Что ж, это не самое страшное».

Но Валентина увлекает ее не к выходу, а напротив, на третий – верхний этаж дома, туда, где длинный коридор, извиваясь, обрывается за поворотом. «Интересно, сколько в этом доме комнат?» – недоумевает Вера, стараясь не отставать от проворной Валентины. Та проводит ее в самый конец коридора и распахивает дверь, жестом приглашая войти. Перешагнув порог, Вера потрясенно застывает – комната кажется необъятной, светлой и яркой благодаря обилию проникающего солнечного света. Небольшие выступы зрительно делят пространство на две части – «гостиную» и «спальню». Стены гостиной обиты шелковыми обоями цвета слоновой кости. В овальном уголке, по левую сторону, расположен круглый стеклянный стол и два стула, по правую – уютный уголок образуют миниатюрный журнальный столик из красного дерева, диван и кресла кораллового цвета. Стеклянные, от пола до потолка, раздвигающиеся двери ведут на просторную, украшенную цветами террасу – плетеные стулья, диван и стол дарят этому уголку особый комфорт. По правую сторону выступа расположена спальня, выполненная в серебристо-сиреневой гамме: кровать светло-сиреневого оттенка соседствует с серо-фиолетовыми прикроватными тумбочками. Вделанный в стену изящный кремово-сиреневый светильник контрастирует с фиалкового цвета ковром. В противоположном углу – лиловый туалетный столик и такого же цвета пуфик. На стенах серебристо-серые шелковые обои, на полу паркет из красного дерева. Из панорамного окна во всю стену, расположенного в нескольких метрах от кровати, открывается потрясающий вид на холмы. По обе стороны окна – жемчужно-серые кресла. В дальнем углу Вера обнаруживает дверь, ведущую, к ее удивлению, в гардеробную, а за второй дверью, в противоположном конце, находится ванная комната, очутившись в которой, Вера теряет дар речи: гранитный пол украшен рисунками, на стенах мозаичная плитка в серебристо-лазурно-белых тонах… Огромная овальная ванна на ножках размещена в центре комнаты напротив широкого окна, отступающего от пола и потолка сантиметров на тридцать, по противоположную сторону – небольшой диван-кушетка, у стены – банный шкаф. За углом душевая кабина и квадратный мраморный умывальник, над ним красуется прямоугольное зеркало в серебристой оправе, по обе стороны которого подвешены серебристые светильники, выполненные в форме капель. Эта комната просторнее ее домашней спальни, что повергает Веру в некоторое недоумение.

Вернувшись в «гостиную», она с недоумением уточняет у терпеливо ожидающей ее Валентины:

– Чья эта комната?

– Большую часть времени она пустует. Патрон сказал, что с сегодняшнего дня здесь будете жить вы. Сеньорита, это одна из самых красивых комнат в доме.

– Не сомневаюсь, – не скрывая удивления, говорит Вера.

– Располагайтесь. А я принесу вам обед, – она улыбается. – Надеюсь, у вас проснулся аппетит?

***

Пройдя на террасу, Вера с интересом изучает ранее незнакомую часть участка: под окнами раскинулся живописный сад – удивительно гармоничный рисунок цветов и растений являл собой настоящее наслаждение для взгляда. Немного поодаль, в тени невысоких, густых растений, подобно которым Вера не встречала прежде и названия которых не знала, протекал ручеек, располагались фонтанчик и две миниатюрных кованых скамейки, придающих этому кусочку земли умиротворенную, пасторальную атмосферу. В противоположной стороне находился огромный бассейн, подсвеченный в сгущающихся сумерках разноцветными огнями. «Дозволено ли мне выходить на террасу? – спохватывается Вера и непроизвольно морщится. – До чего же нелепа и унизительна подобная зависимость. И шага ступить боишься без разрешения». Она в растерянности отступает, уговаривая себя вернуться в комнату, как вдруг ее внимание привлекает уже знакомый смех – на ведущую к бассейну дорожку выбегает светловолосая девушка в короткой юбочке. Остановившись, блондинка оборачивается и, улыбаясь, восторженно всплескивает руками. «Ее подруги давно уехали, – удивилась Вера, – что она здесь делает?» – словно отвечая на ее вопрос, к Вивиане приблизился хозяин дома. «Ну естественно! – выдохнула Вера. – Разве могло быть иное объяснение… Интересно, она здесь живет или гостит? И если первое – как это скажется на мне?» «Ты будешь прислуживать его девкам!» – слова Москито ворвались в память, оборвав мысли. Вере стало не по себе. «Возвращайся в комнату!» – приказала себе она, но не в силах сдвинуться с места наблюдала за девушкой, словно под гипнозом: всего в ней было чересчур много – смеха, улыбок, демонстрации эмоций, жизненной энергии… всего, чего так не хватало Вере, что казалось ей отделилось от нее навсегда. В эти минуты она виделась себе самой антиподом этой незнакомки, странным образом подчеркивая ее счастье своей болью, ее смех – своей грустью, ее улыбку – своей бледностью, и бьющую из нее ключом жизнь – своей почти призрачностью. И тогда Веру пронзила страшная мысль: смеющаяся девушка стоит у истоков жизни, в то время как она почти перешла на другую сторону… Отвернувшись, она чуть ли не бегом ворвалась в комнату и, заперевшись в ванной, опустилась на пол у окна. К счастью, Вивиана и Эридеро исчезли из вида. Вера задумалась: полгода назад блондинка не произвела бы на нее ровным счетом никакого впечатления – объективно вульгарна, поверхностна, примитивна и этим скучна… как же меняется взгляд после пережитого, высвечивая прежде неотмеченные черты: когда в тебе есть жизнь, не замечаешь ее в других, она представляется чем-то обыденным и неотъемлемым, тогда-то и обращаешь внимание на кажущиеся первостепенными штрихи. Теперь Вера осознала: воспитание и образование оборачиваются второстепенной мишурой, когда уходит самое главное… тогда-то и открывается вся прелесть Вивианы и ее подруг.

Стук каблуков вырывает Веру из задумчивости. Предугадывая, кем может оказаться гостья, она неохотно поднимается и медленно проходит в комнату. К ее удивлению, на коралловом диване расположилась вовсе не Вивиана, а незнакомая женщина – сосредоточенно склонившись над записной книжкой, она делала пометки.

– Добрый вечер, – вежливо произнесла Вера.

– Привет! – небрежно откликнулась женщина, продолжая изучать исписанные листки. Наконец, оторвавшись от еженедельника, подняла голову и с явным недоумением уставилась на Веру. – Я – Сандра. Мне велено позаботиться о том, чтобы ты получила все необходимое…

Произнося эти слова, она даже не пыталась тактично скрыть изумления, овладевшего ею, а скорее наоборот, посчитала вполне уместным донести до собеседницы свои впечатления. Вера опустилась в кресло и застыла, найдя в себе наконец силы отстраниться и, надев маску, стереть с лица охватившие ее эмоции. «Мы с вами похожи гораздо больше, чем вам кажется, – мысленно обратилась она к новой знакомой. – Вы такая же неживая, как и я, только мне, возможно, удастся вернуться, а вот вам…» И все же безжизненность каждой из них, отзеркаливая пройденные этапы, носила иной характер: в то время, как из Веры энергию уносила боль – физическая и моральная, Сандру неживой делало бездушие или, иными словами, пришедший на смену старательно убитой души тотализатор. Глаза казались единственным огоньком жизни на этом смазливом, полностью переделанном лице. Скулы, губы, нос и тонны ботокса, отметила Вера, замороженное лицо и эмоции, вот только суть неизменно рвется наружу. «А ведь и Элена жестока, – размышляла Вера, – но в ней жестокость причудливо смешалась с человечностью, умом и неординарностью…» В сканирующих же ее глазах, равнодушных и бесчувственных, проглядывались хищность натуры, алчность и бессердечие – примитивное и серое. На нее устремился взгляд – калькулятор, оценивающий человека как неодушевленный предмет, прикидывающий его ценность, взгляд, обличающий особь, для которой выбросить без малейших раздумий и сантиментов не подошедший «товар» за ненужностью было обыденной частью жизни. Вот и сейчас, задумчиво проводя рукой по длинным пепельным волосам, женщина недоумевала: с какой стати ей велено тратить время на эту девицу???

– Если я верно поняла, – проговорила она с нарочитой заботливостью, – у тебя ничего нет? Придется одеть тебя с головы до ног?

Вера вспыхнула – это было сказано тоном благородной дамы, готовой облагодетельствовать нищенку – и едва заметно кивнула.

– Ну, это будет не так просто… – протянула Сандра. – Я имею в виду грамотно подобрать гардероб… ты ставишь меня в затруднительное положение, ограничивая в выборе – выглядишь, мягко говоря, не очень презентабельно. У тебя случайно не анорексия? Ладно, это не мое дело, – не дожидаясь ответа, бросила она и продолжила: – Одежда должна подчеркивать то, что в наличии, и скрывать то, что желательно не выпячивать. А у тебя на данный момент и подчеркивать нечего. Что поделать? Будем маскироваться.

– Не перенапрягайтесь, мне кажется у вас от умственного напряжения голова вот-вот лопнет, – иронично обронила Вера. – Поспешу облегчить вам задачу: мне нужно самое необходимое – удобная повседневная одежда. Вроде того, что на мне сейчас. Еще, если можно, джинсы и майки. Обувь без каблуков – балетки, лоферы и кеды. Все.

– Я уже поняла, – процедила женщина, весьма красноречиво оглядывая Веру. – В твоем случае это единственный допустимый вариант.

– Я знаю, – усмехнулась она. – Странно, что вы полагаете иначе.

– Дорогуша, я не полагаю, а уточняю, – прошелестела женщина ядовито-елейным голоском.

– Очень любезно с вашей стороны, – отозвалась Вера отстраненно-вежливым тоном.

Сандра, не двигаясь, продолжила демонстративно изучать ее: любопытство, озадаченность и насмешка смотрели на Веру из прищуренных голубых глаз, медленно скользивших по собеседнице, не обделяя вниманием ни сантиметра ее лица и тела. «Разве, что зубы не проверила, – подумала Вера, чувствуя, что начинает закипать. – Так, наверное, рабов рассматривали да лошадей».

– Желаете уточнить что-нибудь еще? – бесстрастно поинтересовалась она.

– Да нет… – натужно засмеялась женщина. – Я давно работаю и привыкла не задавать лишних вопросов. Но ты же понимаешь – нам женщинам свойственно любопытство… – Выдержав паузу, проговорила с напускной беспечностью: – Буду с тобой откровенна: я не знаю, ни кто ты, ни откуда взялась, ни зачем ты здесь. И знать не хочу. Не мое это дело, – поспешила прояснить она и продолжила игриво: – Но я не представляла тебя такой, милочка. В этот дом попадают девушки, соответствующие определенным стандартам…

– Не сомневаюсь, – холодно произнесла Вера. – Что-нибудь еще?

– Нет. На сегодня все, – женщина поднялась. – Чуть не забыла! – спохватилась она. – Донья Элена просила снабдить тебя всякими кремами, парфюмами и прочим. Я оставила все на кровати. Ладно, до скорого.

– Сандра! – негромко окликнула Вера направившуюся к двери женщину. Та вопросительно обернулась. – К малознакомым людям я предпочитаю, как вы успели заметить, обращаться на «вы». Будьте добры, примите к сведению. Надеюсь также, что в будущем мы обойдемся без фамильярностей – меня зовут Лина. Не стоит путать меня с «милочками» и «дорогушами».

– Не волнуйтесь, Лина! – ухмыляясь, демонстративно вежливо произнесла Сандра. – С ними вас спутает разве что слепой.

– До свидания, – невозмутимо отозвалась Вера, проигнорировав прощальный «укол».

***

Нельзя не признать, что в бестактности присутствует некая обескураживающая откровенность, нежданная и оттого довольно остро ощутимая в тех случаях, когда говорящему намеренно, невольно ли удалось отыскать ахиллесову пяту собеседника, – призналась себе Вера, прислушиваясь к удаляющемуся стуку каблуков. Слова Сандры удивительным образом продолжили и развили мысли, прерванные ее визитом. Пройдя в ванную комнату, приблизившись к зеркалу и скинув кофту, впервые за эти шесть месяцев Вера изучающе подняла глаза на отраженное в зеркале тело: «Какая прелесть, – поморщилась она, – по мне можно изучать анатомию скелета», – и, закутавшись в одежду, поспешила поскорее отойти от зеркала: ей мерещилось, что из глубины удивленно и потерянно смотрит на собственную тень девушка в алой блузке. Такой Вера хотела помнить себя и остаться в памяти других. Ее внешность неким демоническим образом разделила этапы ее жизни – привыкшая к свободе красота, взбунтовавшись в серых стенах, исчезла, на смену ей пришли гармонирующие со «зверинцем» бледность, болезненная худоба и некий зловещий намек на омертвелость. Последнее, вероятно, и будило в окружающих столь неконтролируемое изумление, отметила она. Как будто видишь перед собой еще не смерть, а ее предзнаменование и испытываешь неловкость, жалость и желание оказаться подальше, дабы не заразиться. В тюрьме на этих трансформациях внимание не заострялось, то была обыденность, ставшая нормой неизбежность, да и внешний вид подруг по несчастью был последним, о чем пеклись заключенные. Вере казалось, что никогда не забудет она тот момент, когда прочла произошедшие с ней метаморфозы в глазах Дана: он смотрел на нее, а она читала своего рода приговор. Позже в больнице зеркало стало лишь подтверждением прочтенному. Сколько взглядов людей по ту сторону бетонных стен ловила она с той встречи – Пабло, Паласиоса, Москито, Камило, Сандры… А теперь еще и слова – хлесткие, царапающие, точные. Веру охватило желание собраться в комочек, стать невидимой, скрыться от посторонних глаз, подобно раненому зверьку забраться в нору и зализывать раны в относительной безопасности крошечного своего пространства. Вернувшись в комнату и опустившись на пол у огромного панорамного окна, стиснув в руках крошечную подушку, она расплакалась слезами, рождающимися не в глазах, а где-то очень глубоко – в душе, рвущимися наружу с яростью, болью, отчаянием… Очертания холмов и деревьев плясали перед ее затуманенным взглядом, потемневшее небо казалось монументальным и грозным, и сама Вера виделась себе крошечной, беззащитной, бесконечно одинокой. Мысли о настоящем и будущем приносили лишь новые потоки слез. «Не думать, – повторяла себе она, – нужно перестать думать… – но это было невозможно. – Я хочу домой, хочу домой…» – всхлипывая, иррационально твердила про себя вновь и вновь, утыкаясь лицом в подушку. Дверь распахнулась. Когда шаги остановились совсем близко, Вера внезапно замерла, не осмеливаясь оторвать лицо от подушки.

– Что на этот раз? – произнес бесстрастный низкий голос.

«Исчезнуть бы прямо сейчас, – в смятении сказала себе она, – провалиться сквозь землю». Но Вера понимала – разумеется, никуда она не денется, а лишний раз превратит этого человека в свидетеля своей слабости. Уже превратила. Силясь восстановить срывающееся дыхание, сделала глубокий вдох и застыла в надежде, что он все же удалится, хотя знала: не уйдет, пока как минимум не услышит ответа, да и в целом – наивно ожидать деликатности от того, кто видит в окружающих всего лишь инструменты для удовлетворения и реализации собственных желаний. Мужчина тем временем отошел и, вернувшись, протянул ей стакан воды.

– Попей и пойди умойся. Момент не самый подходящий, но уж какой есть – хочу поговорить с тобой перед отъездом… – Вера судорожно вздохнула, и он пояснил: – Я уезжаю на несколько дней. Ты остаешься здесь. Давай, приведи себя в порядок и возвращайся побыстрее.

Закрыв дверь ванной комнаты, Вера с облегчением вздохнула – цепкий взгляд доставлял ей немалый дискомфорт. Умывшись, она смочила в холодной воде полотенце и какое-то время сидела на полу, приложив его к лицу. Затем еще раз опустила лицо под ледяные струи воды. Из зеркала смотрели на нее мертвенная бледность и воспаленные глаза с покрасневшими белками. «Если раньше я походила на приведение, то сейчас на приведение истеричное. Он, видимо, считает меня неуравновешенной… а что если, решив не терпеть подобное, поспешит от меня избавиться?» – испугалась Вера и перевела взгляд на дверь. Сколько времени прошло? Быть может, ему надоело ждать, и он соизволил уйти? Вернувшись в пустую комнату, она было обрадовалась, но приоткрытая дверь террасы и едва уловимый запах сигаретного дыма вернули ее в действительность. Мужчина задумчиво курил, и Вера нерешительно остановилась, не осмеливаясь войти.

– Проходи, – бросил он, не поворачивая головы.

Она несмело приблизилась, вдохнув сигаретный дым, кашлянула. Мужчина обернулся и, пристально глядя на нее, затушил сигарету.

– В пассивного курильщика тебе сейчас превращаться совсем ни к чему, – заключил он. – Пройдем в комнату.

Вера с облегчением подчинилась: от дыма ее едва не начало мутить. На спинке кресла лежал пиджак, и она опустилась на диван, отстраненно глядя перед собой. Эридеро сел рядом и негромко произнес:

– Мне сказали, ты сегодня весь день грустишь, почти не ешь, от лекарств отказалась… – Она промолчала. – Спишем это на ночной малоприятный инцидент. Завтра ты начнешь вести себя благоразумно, – уже знакомый тон, отметила Вера, не то просьба, не то приказ. – Я уезжаю по делам, ты останешься в доме одна… одна это с обслуживающим персоналом и охраной… – пояснил он.

В наступившей тишине Вере померещилось, или то было в самом деле так, что лишь удары ее сердца, неестественно громкие, вторгаются в безмолвие комнаты. Наконец он заговорил неоспоримым тоном, тем, который заставил ее, подслушивающую тот судьбоносный разговор, сжаться от страха.

– Я сохранил тебе жизнь – это своего рода кредит доверия. Воспользуйся им правильно. Ты должна знать: у тебя нет и не будет второго шанса. Меня не подводят дважды. Никогда.

Вера непроизвольно сжала в кулаки лежащие на коленях руки. Заметив этот жест, мужчина улыбнулся.

– У тебя есть два варианта: смириться и принять предложенные условия игры или предпринять абсурдную попытку вырваться и заплатить за нее жизнью. В первом случае я гарантирую тебе защиту, во втором – быструю смерть, максимально безболезненную. Третьего не дано. Выбор невелик, но решать тебе.

– Защита или быстрая смерть… Вы очень щедры… – Она молчала довольно долго, а затем проговорила едва слышно и на удивление искренне: – Я не поблагодарила вас за сюрприз… очень невежливо с моей стороны…

– Как видишь, я выполняю обещанное. Всегда, – усмехнулся он. – Со мной выгодно сотрудничать и крайне неблагоразумно не сотрудничать…

– Вы помогаете мне, а я, прибывая в шоковом состоянии, не успеваю выражать благодарность, – помолчав, внезапно заговорила Вера тихим, мягким голосом. – Не думайте, в привычном состоянии у меня не столь замедленная реакция. Лучше поздно, чем никогда, так ведь? – уголки ее губ едва заметно приподнялись. – Спасибо за то, что пригласили врача и приставили ко мне Валентину, а она строже любой медсестры, за то, что защитили меня, а затем вернулись справиться о моем самочувствии… и за эту комнату – здесь очень красиво. – Она замолчала. Спохватившись, уточнила: – В первый вечер я успела поблагодарить вас?

– Успела, – ответил он странным тоном: своеобразным сплавом дружелюбия и отстраненности. По ее лицу скользил изучающий, безотрывный взгляд. – Тебе неловко, когда я на тебя смотрю, и вообще, когда я рядом. Ты так меня боишься?! – после минутного молчания произнес он, не то задавая вопрос, не то констатируя факт.

Веру этот полувопрос озадачил – по неясной причине она ни разу за прошедшие дни не задала себе его, а сейчас пришла к застигшему ее врасплох выводу:

– Нет, я не боюсь вас, – произнося эти слова, она неподдельно удивлялась им. И, окончательно приведя мысли в порядок, заключила: – Я боюсь ситуации, а не вас.

– Тогда почему так упорно продолжаешь смотреть в пол? – в голосе промелькнули уже знакомые теплые нотки.

– Мне неловко, когда меня видят в таком состоянии, – по-детски непосредственно призналась она, поднимая глаза, – даже стыдно, если быть до конца откровенной. Хочется убежать, а это единственная доступная форма побега. И потом, так я избавлена от чтения эмоций посторонних. Очень удобно.

– От чужих эмоций в полной мере избавляешься, когда они становятся безразличны.

– Наверное… но когда они касаются тебя… – попыталась объяснить Вера. – Я не люблю, когда меня жалеют…

– Я тебя не жалею, – сухо подчеркнул мужчина. – Не стоит путать жалость с сочувствием.

«Странно, – подумала она, – я, действительно, не замечала в его глазах ничего подобного… пожалуй, только Элена и он смотрят на меня иначе, чем остальные». Вера наконец осмелилась встретить его взгляд и ответила на него задумчиво, испытывающе, так, словно силилась прочесть то, чему на поверхности нет места.

– Сочувствие и сострадание частенько оборачиваются слабостью… – улыбнулся Эридеро, наблюдая за тем, как в огромных темных глазах загорается слабый огонек жизни, и, понизив голос, произнес насмешливо и при этом весьма серьезно: – Не вздумай использовать это в качестве оружия.

– Сочувствие – очень человечная черта… отрадно знать, что она не чужда вам, – отстраненно проговорила Вера. – Я думала, вы спасли меня только потому, что этого хотела Элена, – неуверенно призналась она.

– Отчасти, – задумчиво сказал он. Помолчав, добавил: – Ты хорошая девочка, Лина. У тебя это на лбу написано. Из тех, кто прилежно учится в школе, молится перед сном и держится от проблем подальше. Игры с законом и оружием – стихия для тебя инородная, посему ни тюрьмы, ни пули ты не заслужила, в отличие от меня, Элены…

Его прервал громкий женский голос. «Эй, – обратился голос к Байрону, – ты не знаешь, где сеньор?»

– И даже таких, как она, – закончил он.

– А она-то чем заслужила? – Вера не смогла удержаться от этого, как ей казалось, весьма бестактного вопроса.

– Тем, что добровольно связалась с людьми, от которых ты держалась бы на безопасном расстоянии, – усмехнулся он.

Блондинка тем временем не унималась: «Не заставляй меня обходить дом еще раз, ну пожалуйста», – кокетливо уговаривала она.

– Меня разыскивают в собственном доме… интересно, – иронично произнес Эридеро и вынул сотовый. – Байрон, передай трубку Виви.

Тут из коридора донесся радостный смех, и девушка принялась тараторить нечто неразборчивое, моментально прерванное тихим, холодным голосом.

– Не кричи, ты не в джунглях заблудилась. Осмотрись, вокруг люди. Возвращайся к себе, – сотовый лег на столик. – Так на чем мы остановились? – он внимательно посмотрел на Веру.

Ей снова стало не по себе, как всякий раз, когда он смотрел на нее вот так – в упор. Взгляд у него пронзительный, очень сильный. Этим они с Эленой удивительно похожи.

– Лина, прекращай стыдиться, – в голосе неприкрытое участие. – Ты больна. Это временно. Поправишься, если сама этого захочешь.

– Конечно, захочу, – кивнула она.

– Это хорошо. Завтра тебя навестит доктор Монрой. Следуй его указаниям. Выздоровеешь и начнешь приходить в себя. Советую запастись терпением, это займет несколько месяцев.

– Вы правы, – вздохнула Вера и умолкла, обдумывая, будет ли уместным заговорить на беспрерывно мучавшую ее тему. Кажется, момент сейчас весьма подходящий, подумала она и решилась. – Я хотела спросить… – на секунду замешкалась и, подняв глаза, выпалила: – Готовы ли результаты экспертизы?

– Да, – бесстрастно ответил он. – Результат положительный.

– А больше никаких новостей? – проговорила она дрожащим голосом, казалось, побледнев более прежнего. – О повторной экспертизе неизвестно? – он отрицательно покачал головой, вцепившись взглядом в ее лицо. – Пожалуйста, позвольте мне позвонить домой! – молчание: тяжелое, говорящее более слов. – Вам это даже выгодно, – предприняла слабую попытку Вера, – узнав, что я жива, никто не станет настаивать на повторение анализа, и, уверяю, произошедшее останется тайной. Прошу вас… – Взгляд сделался отстраненным, жестким. Но Вера была не в силах остановиться. – Это бесчеловечно – заставлять родителей поверить в смерть дочери! Хоть на секунду поставьте себя на их место. Или на мое… Если бы ваша мать…

– Довольно! – в голосе металл, холодный и бездушный. – Я не терплю манипуляций, особенно столь примитивных. Чтобы впредь этого не повторялось. И не вздумай нести подобное Элене! – Он поднялся и, глядя ей в глаза, отчеканил: – Никогда не проси больше, чем тебе в состоянии дать, это нелепо и крайне неумно.

Вера глубоко вздохнула и опустила глаза. Ей показалось, что только что ей нанесли очередную пощечину. Холодность и проскользнувшая в словах насмешка, так резко сменившие теплоту и участие, больно сжали сердце. В нервной тишине она отчетливо различила, как территорию зарождающейся симпатии, вдребезги разлетевшейся на мелкие кусочки, оккупировали напряженность, тревога, стоящая на пороге опасность. Как будто чья-то невидимая рука выхватила ее из теплой комнаты затем, чтобы снова погрузить в холодную, мрачную клетку. Все вокруг вновь стало зябко и неустойчиво.

– Пока, – бросил мужчина, открывая дверь, и, не обернувшись, вышел.

Вера долго сидела не в силах пошевелиться, борясь с душившими горло слезами. «Все-таки он жесток, как и Элена, – сказала себе она. – С ними придется научиться ходить по канату и умудриться не полететь вниз».

Весь вечер Вера мерила шагами комнату от одного окна к другому. Ее одолевали противоречивые эмоции: она сердилась на него – мог бы проявить чуть больше человечности и понимания, ведь не страдать в сложившихся обстоятельствах невозможно, а стремление связаться с семьей более чем объяснимо – и в то же время вынуждена была признать: Эридеро сделал шаг ей навстречу, проявил заботу и сказал нужные слова, а она воспользовалась моментом и, перегнув палку, умудрилась свести на нет попытку наладить отношения, в которых была заинтересована несравнимо больше него… «Почему, ну почему я не замолчала вовремя? Пытаясь достучаться, нарушила личные границы малознакомого человека. Глупо, очень глупо!» – корила себя Вера.

…Вот уже несколько часов тщетно пытаясь уснуть, она вглядывалась в почерневший пейзаж. Байрон приоткрыл дверь и бесшумно заглянул в комнату. Вера привстала. Парень поспешил принести извинения за беспокойство. «Вы бы не могли принести мне ручку и листок бумаги», – улыбнулась она. Байрон неизменно смущался всякий раз, когда гостья обращалась к нему с уважением и на «вы», как к сеньору. Он кивнул и с удовольствием исполнил пожелание, добыв ручку и небольшой блокнотик. Поблагодарив, Вера вырвала листок и, написав несколько слов: «Простите меня. Удачной поездки!», протянула Байрону, попросив обязательно передать Эридеро до отъезда. «Пожалуйста, это очень важно!» – подчеркнула она. «Считайте, уже сделано!» – заверил парень. Вера улыбнулась и принялась благодарить его с такой непосредственной радостью и признательностью, что все оставшиеся часы ночной смены Байрон Гарсиа прибывал в приподнятом настроении, отмечая про себя, что выполнять приказы сеньориты Лины оказалось на удивление приятно: она умудряется подобрать такие слова и интонации, что начинаешь верить, будто ты сделал нечто очень важное, ощущать собственную значимость, и возникает желание сделать для нее что-нибудь еще.

***

Валентина с подносом в руках появилась в коридоре.

– Сеньорита еще спит, – объявил «дневной» охранник Веры – Рикардо.

– Спит, не спит, а режим соблюдать необходимо, – кивает на дверь.

– Вале, она очень странная, – не удержавшись, прошептал он, обхватив дверную ручку. – Интересно, откуда ее принесло?

Пожав плечами, Валентина прошла в комнату и озадаченно вздохнула: второе утро подряд она обнаруживала спящую на полу «гостью», завернувшуюся в одеяло.

– Сеньорита Лина, – тихо окликнула она и, подождав, когда та откроет глаза, сказала: – Позавтракайте, примите лекарства и спите дальше.

Вера медленно привстала, чувствуя себя бесконечно ослабленной.

– Доброе утро, – поприветствовала она женщину. – Спасибо. Оставьте, пожалуйста, на столе. Я умоюсь и поем. И обещаю не забыть таблетки.

– Я подожду, если вы не возражаете, – предложила Валентина.

Вера кивнула и направилась в ванную комнату. Валентина проводила ее встревоженным взглядом: доктор Монрой остался доволен улучшением состояния больной – температура незначительно повышалась лишь по вечерам, она перестала задыхаться от кашля, черные круги под глазами немного посветлели и уменьшились – но, несмотря на обнадеживающие изменения, Валентину одолевало растущее с каждым днем беспокойство – будучи простой, необразованной женщиной, чью незаконченную когда-то среднюю школу с лихвой компенсировали недюжинная проницательность и бесчисленные уроки, кои не уставала преподносить жизнь, она с первого взгляда интуитивно прочла: нанесенные девушке раны куда глубже, чем изматывающая тело болезнь, и в этом лекарства доктора Монроя бессильны. Байрон рассказал ей, что ночи напролет сеньорита Лина проводит у окна, засыпая только под утро, и, заходя к ней на протяжении дня, Валентина заставала ее неизменно погруженной в себя, наблюдающей за происходящим, словно издалека, безучастно и устало. Отзывалась и произносила необходимые слова она столь же деликатно, сколь отстраненно. Словно ее все сильнее сжимал в тиски, отрезая от окружающего мира, ледяной колпак, пробить который не представлялось возможным. А между тем доктор Монрой настроен был весьма оптимистично, о чем незамедлительно проинформировал сеньора, и Валентина о своих наблюдениях умолчала: возникшие проблемы патрону не составит труда заметить, если, конечно, его это волнует, – решила она.

Вернувшись, Вера подошла к столу и жестом пригласила женщину сесть.

– Присоединяйтесь, – улыбнулась она. Валентина устремила на нее непонимающий взгляд. – Я не привыкла к обслуживающему персоналу. Мне будет гораздо комфортнее, если вы выпьете со мною чаю, коли вы здесь.

– Так не принято. Сеньор этого не одобрит, – запротестовала женщина.

– А мы ему не расскажем, – заверила Вера. – Присаживайтесь.

Валентина сдалась. Большую часть завтрака они говорили о погоде: в ближайшие дни обещают сильные грозы, узнала Вера.

– Скажите, – поинтересовалась она, когда с завтраком было почти покончено, – а хозяин дома часто в разъездах?

– Довольно часто, – неохотно ответила Валентина.

– Он не сказал, когда вернется?

– Он никогда не говорит, – женщина поспешила подняться.

Поблагодарив за составленную компанию, Вера решила было выйти на террасу, но Валентина принялась отговаривать: ветрено, сыро, а в ее состоянии необходимо находиться в тепле. Вернувшись в спальню, она опустилась на пол, спохватившись, поднялась и пересела в кресло – несколько дней назад Вера обратила внимание на то, что непроизвольно игнорирует кресла и диваны. Эта диковатая особенность, последовавшая за ней из тюремной жизни, как оказалось, была не одинока: вместе с Верой, покинув серые стены, перебрались на другой конец света страх темноты – по ночам в комнате неизменно горел свет – и непрошенные «гости» – последние ночи омрачили кошмары. Бессменный атрибут проведенных в клетке ночей вернулся к ней дабы напомнить: прошлое, плавно перетекая в настоящее, не отпускает заложников. И сегодня в кардинально измененных декорациях они ни капли не утратили своей актуальности. Дебютный «вневьетнамский» кошмар походил на карнавал: вокруг Веры под тревожную музыку кружились в танце люди в масках… музыка почти стихла, когда раздался скрип – тот самый, зловещий, мерзкий, ознаменовавший не то конец ее жизни, не то начало новой, быть может, их алогичный сплав – и темнота поглотила присутствующих. Темноту Вера узнала мгновенно и, услышав шум бьющихся о железные двери дубинок, нисколько не удивилась. Все вернулось с чудовищной точностью: мрак, смрад, люди-тени и витающая в воздухе безнадежность. Совсем рядом проскользнула расплывающаяся фигура человека в форме надзирателя, и вновь смотрела она в бледное, безжизненное лицо Тиен, в ее неподвижные, впившиеся в одну точку, остекленевшие, как у куклы, глаза. Вскрикнув, Вера проснулась, ощущая бешеные удары сердца, готового выпрыгнуть или разорваться на кусочки, срывающееся дыхание, охватившую тело дрожь. Она сползла с кровати и, вжавшись в угол, разрыдалась… ошеломленная этим непрошенным вторжением, опустошенная и испуганная, просидела так почти до рассвета, а когда силы иссякли, опустилась на пол и уснула, свернувшись в комочек. Доктор Монрой выписал ей успокоительные и снотворные, последствия которых окончательно повергли Веру в смятение: не избавив от призраков прошлого, они, притупив реакции, лишили ее способности быстро реагировать и приходить в себя. Так, оказавшись погруженной в очередной кошмар, она долго не могла осознать реальность это или всего лишь сон, и в этом мучительном, растянутом на долгие часы неведении пребывала до утра, а проснувшись вконец измученной, встретила чудовищную мигрень и сутки провела в состоянии почти бессознательном. На этом эксперименты с химическими помощниками Вера решила закончить. Исключением стали успокаивающие настои из трав, заботливо приготовленные Валентиной.