Читать книгу Новообретённый потерянный рай - Анастасия Романчук - Страница 1

Повесть четвёртая

Остапу Шпаченко четырнадцать лет. Он живёт с родителями и братом на маленьком острове Северный посреди широкой реки Поронай. В народе его именуют Атосом. В посёлке одна улица, Лесотарная, около тридцати дворов, четыре двухэтажных барака с печным отоплением, сельский магазин и клуб с заколоченными дверями – кому надо влезают в окно. Вдоль низкого берега реки – лодочные гаражи, сараи, помойки, огороды.

По другую сторону острова – бывшее поселение заключённых: колючая проволока поверх накренившегося деревянного забора и оставленные, разграбленные бараки.

На остров ведёт одна-единственная дорога через ненадёжный, разваливающийся мост, поставленный когда-то в самом узком месте реки. Четыре раза в день к прогнившей пристани причаливает «Маруся» – старое маломощное корыто, способное перевезти за ходку только один КамАЗ.

Конец восьмидесятых. По Советскому Союзу победным шагом движется кооперация. Но это всё там, в центре большого государства. А сюда, к чёрту на рога, долетают лишь отголоски перестройки, да и те в духе сломанного телефона.

Остап со своими живёт в низком бараке на три семьи. В распоряжении четверых Шпаченко – три комнаты, разделённые грязными шторами, и летняя кухня. Дом расположен на холме, откуда открывается прекрасный вид на реку.

Мать мальчика, наполовину цыганка, занимается проституцией и обеспечивает всю семью. Отец долгое время отбывал срок в соседнем поселении, а после освобождения сошёлся с ней, начал пить и бить её смертным боем. Младший брат Остапа, одиннадцатилетний Лёнька, расплачивается за грехи родителей собственным здоровьем – он слабоумен и плохо видит. Линзы в его очках толстые, а правая заклеена пластырем.

Родители постоянно пьют и дерутся друг с другом, пьют и дерутся с соседями, вызывают ментов и с ними дерутся. В общем, жизнь, как у всех взрослых на острове. Братья не оказались в детдоме лишь потому, что научились во время визитов ментов прятаться и тихо отсиживаться, пока суд да дело. Через пару лет Остап получит паспорт и тогда сам будет решать, что делать дальше. А пока каждое утро для мальчишек начинается с угрозы матери сдать их в интернат. Остап не хочет в интернат. Лёнька и подавно, ведь его определят не просто в интернат, а в интернат для дебилов.

Как старшего, отец обязал Остапа приглядывать за малым. Остап любит брата и заботится о нём не потому, что отец наказал. А потому что Лёнька – всё, что есть у Остапа. С детства старший брат стоит за младшего горой и охраняет его сон шумными пьяными ночами в доме, наводнённом проститутками, ворами и всяким жульём. Лёнька спит, а Остап сидит на краю кровати и слушает, как за занавеской сошлись на ножах два мужика. Или пока пьяный отец спит, а мать где-то шатается, Остап печёт для Лёньки и себя картошку в углях печи.

Всё имущество Шпаченко – синяя «девятка», доставшаяся главе семейства от брата. Отец продавал её пять раз, но каждый раз Остап прятал её в лесу, за что потом был сильно бит родителем. Шестой угон машины обернулся для Остапа переломанными рёбрами, но он отвоевал своё – больше «девятку» не продавали.

В школу братья не ходят. Они едва умеют писать и читать. Зато умеют считать, воровать и хитрить. Хитрить здорово умеют. Прикидываться дурачками. Особенно у Лёньки это хорошо получается. Драться умеют. Остапа местная шпана побаивается. Да и те, кто не живёт на острове, наслышаны о темноволосом сероглазом пацане в застёгнутой наглухо синей мастерке[1], брюках «Советский спорт» и с толстой золотой цепью на шее.

Остап пацан не криминальный, ни в каком кипише не участвовал, ни с кем не подвязывался,[2] хотя такого дюже дельного пацана подвязать бы стоило. Будет тема – подвяжут.

У Остапа один-единственный друг – толстый Шила. Ему, как и Остапу, четырнадцать лет. Его мать вышла замуж, а отчим отказался брать Шилу к себе. Поэтому мальчика оставили жить на Атосе с бабкой. Шила не знает, кто его родной отец. Слышал только, что он кореец, потому что Шила – метис. Когда Шила был маленький, соседка по двору, тётка Зойка издевалась над ним – показывала на каждого проходящего мимо корейца и говорила:

– Беги бегом, вон батя твой пошёл.

И Шила бежал с криком:

– Папа, папа!

А тётка смеялась до колик в животе. Так и кончила свои дни – брюхо разорвало от колик. Померла, стерва.

Бабка Шилы – местная барыга. Когда менты в четвёртый раз накрыли её самогоноварение, она ушла под крышу какого-то бумовского[3] смотрящего.[4] С тех пор барыжит не только самогоном. И всё ради любимого внучка. Каждое утро она приносит Шиле в постель вареники с творогом и голубикой, политые густой сметаной. Шила не встанет, пока не спорет всю тарелку. И если бы мог, то спорол бы и фаянсовую тарелку – до того у него вместительное брюхо.

Бабка не контролирует Шилу. Занята «бизнесом». Поэтому Шила в школу не ходит. Едва владеет грамотой. Но здорово умеет считать. Среди местной шпаны прослыл торгашом. Сигареты там кому, самогона, жвачки «Рот Фронт». «Пепси»? Можно достать и «Пепси».

Лето, жара, бабка отправляет Шилу на базар за посылкой. Строго-настрого наказывает нигде не задерживаться и с посылкой сразу дуть домой.

Шила в майке, обтягивающей пузо, в трениках и галошах, стоит в переулке и обливается потом. Кругом заборы. Шила думает взять с собой друга. Путь до базара неблизкий. Открывает рот и кричит, от чего вздрагивает облако пчёл, парящих над огородными цветами:

– Оооо-сяааааа!!!!

Дворовые псы откликаются лаем.

– Ооооо-сяааааааааа!

Остап стоит у телефона, привешенного к стене поселкового магазина. Держит у уха здоровую тяжёлую трубку, крутит диск: девять, четыре, один, шесть, два, ноль. В трубке гудки. Тууу… тууу… тууу…

– Да, – отрывистый женский голос.

– Мне Саню.

– Щас…

– Да.

– Саня, это Остап.

– Привет, старичок.

– Нашёл мне?

– С тебя червонец.

– Рубль.

– Юбилейный?

– Простой.

– С тобой неинтересно.

– Ща, погоди, – Остап оборачивается в сторону улицы, кричит Шиле: – Здеееееесь я!!!

И снова в трубку:

– Когда подойти?

– Давай к шести. На Бумажник.[5]

– Добро. – Повесил трубку, заглянул в пыльное окно магазина. На часах полдень.

Подвалил Шила.

– Пошли, искупаемся – предлагает Остап.

– Не, мне на базар надо переть.

– Допрёшь? – улыбается Остап, глядя на вспотевшего товарища.

– Пошли со мной.

Туда-обратно лёгкому на подъём Остапу час. С медлительным Шилой гораздо дольше. И пара часов, чтобы добраться до Бумажника.

– Пошли. Посёлок остаётся позади, впереди – сухая жёлтая дорога с глубокими выбоинами. Петляет, убегая за горизонт. Ребята сворачивают с неё, идут по большому полю, в сторону узкого канала, к висячему мосту. Доски моста плюхаются о тёмную воду. – Не нарушай сон кита, – говорит Шила. Остап притормаживает посреди моста и начинает его раскачивать. Шила быстро перебегает мост. Он боится кита, живущего в тёмных глубинах канала. Каждый раз, проходя по мосту, смотрит вниз. Ждёт, что вот-вот на поверхности воды покажется гигантская скользкая спина и разнесёт мост на дощечки. А потом, очевидно, сожрёт Шилу. Остап смеётся. Шила быстро перебегает на другой берег канала. Ребята идут вдоль высокого заводского забора. Слева – лодочные гаражи с гниющими деревянными сходнями, уходящими в зловонную мутную реку. Район безлюдный, опасный. Шила с Остапом знают. Хозяева гаражей – настоящие подонки. В прошлом году одного пацанёнка, прежде чем избить, бычками прижигали. Всё тело истыкали. На берегу – портовская фанза.[6] Ребята заглядывают внутрь. В гараже – удочки, мотоцикл с коляской, диван, плакат с Юрой Шатуновым. Чего только не подрисовали Юре на этом плакате. – Здорово, пацаны, – говорит Остап. – Ося, Шила, привет. Куда путь держите? – в гараже двое мальчишек лет тринадцати-пятнадцати занимаются рыболовной сетью. – В город. Есть бензин? – Сколько тебе? – Вон ту канистру. – Пятёрка. – Сможешь завтра подвезти, часам к десяти вечера? – Куда собрался? – Много будешь знать – плохо будешь спать. – Доставка стоит рубль. – Полтинник. На моей тачке туда-обратно всего два литра бензина, а на твоём вездеходе и того меньше. Ударяют по рукам. У котельной, отапливающей городскую баню, свора псов. Ребята разгоняют их, кого камнем, кого пинком. Не на тех прыгаете, шавки. В парке Шила садится на скамейку. Здесь, под сенью деревьев, прохладно. – Сгоняй за мороженым? Остап идёт в магазин, называемый в народе «тридцаткой», но там очередь. Тогда он выходит и направляется к служебному входу, где курит грузчик. – Продай мороженое в стаканчиках. – Сколько? – Четыре.

– Почём оно? – Восемь копеек. – Пятнадцать. – Десять. – Двенадцать. Грузчик поднимается, уходит в магазин. Шила отсчитывает Остапу сорок копеек.[7] Проглатывает свои три стаканчика. Ну, половина пути пройдена. В начале второго ребята входят в ворота большого базара. Кругом запахи. Зелень, беляши, балыки, ягода, молоко, хлеб, рыба, шашлык. В одном из рядов сидит мальчишка лет десяти. Дебильноватый, как Лёнька. – А ты чё продаешь? – спрашивает Остап. – Я покупаю. – Чё покупаешь? – Картошку. – Почём? – Рубль пятьдесят за кило. – Сколько берёшь? – Два кило. – Давай сумку. Идут вдоль рядов к бабке, у которой посылка. Та торгует овощами с огорода, да из-под полы вяленой кетой. Она передаёт Шиле картонную коробку, зашитую в наволочку. Как на почте, только без коричневых штампов. Наставляет: – Дуй прямо домой, пацанчик. – Почём картошка? – спрашивает Остап. – Сегодня по рубль двадцать. – Продай мне пару килограммов по рубль десять. – Не могу уступать. – Я никому не скажу. Тихонько передам тебе ровно два двадцать. – Ладно, – бабка быстро смотрит по сторонам и берёт от Остапа два рубля и две монеты по десять копеек. Остап передаёт дебилу сумку с картошкой, убирает полученную от него зелёную трёшку в карман. – Кто отправил его за картошкой? – спрашивает по дороге домой Шила. – Воспетка. У них там все воспитатели тупые. Упаси Бог моему брату попасть в этот интернат. Шила останавливается у магазина спортивных товаров. В витрине велосипед «Салют». Девяносто два рубля. – Почти стольник. Вот бы накопить на такой. – А ты жри меньше. И накопишь. – Займи мне, братиш? – Когда отдашь? – Ну, – Шила задумывается. – Червонец сразу, потом ещё червонец, потом ещё… К Новому году отдам. – Ну, – пожимает плечами Остап. – Тогда давай так. Червонец сразу тебе займу, потом ещё червонец, и так до Нового года. – По рукам. Ударив по рукам, отправляются дальше. – Фу, тяжело, – выдыхает Шила и уходит в тень автобусной остановки. Усаживается на скамейку. – Может, ты понесёшь? – Шила указывает на посылку. Остап садится рядом и берёт в руки посылку. Вес невеликий. Трясёт. – Что там? – Не знаю. – Давай вскроем? – Нельзя. – Если аккуратно вскрыть, а потом запечатать, как было, то можно. – Ну, давай. Входят в подъезд дома у старого вокзала и поднимаются на второй этаж. Остап звонит в дверь, которую спустя несколько секунд открывает девочка лет десяти, бритая наголо после лишая. Худенькая, как тростинка. Ручонки и ножонки, как тонкие палочки. Того гляди переломятся. – Привет, Олеська, – говорит Остап. – Почему не спрашиваешь «кто»? Мечтаешь нарваться на неприятности? Олеська игнорирует замечание, впускает мальчишек в большую квартиру с высокими потолками. Шила проходит за Остапом в дальнюю комнату. – Привет, – здоровается Остап с сидящей на подоконнике девушкой. Она в шортах. У неё тёмно-русая коса и ноги в шрамах. Девушку зовут Наташа. Остап познакомился с ней год назад в больнице. Лёнька тогда ошпарил ногу кипятком – кастрюлю опрокинул с печи. Наташка тоже лежала с травмой ног. Ходила на костылях. Он бы не стал знакомиться с ней, если бы не её синие, спокойные глаза. Она сидела на кушетке в приёмном отделении и говорила маме, что у неё все нормально. Остап ждал Лёньку. Ему тогда впервые понравилась девочка. Будто внутри сжалась какая-то пружина. Не отпускает до сих пор. Он даже не целовал её ещё. Вот так зацепило его. Остап осторожный. Не пойдёт на поводу у чувств, как бы ни рвали они его, в какую бы сторону ни тянули. Похоже, у Наташки тоже не рвёт башню. Она может целыми днями сидеть дома на подоконнике и ждать его звонка или прихода. – Привет. Почему вчера не пришёл? – Занят был. Остап гладит девочку по щеке. – Чего дома сидишь? Шла бы, погуляла. – Ты пойдёшь со мной? – Сегодня не могу. – Что тогда пришёл? Остап протягивает Наташе посылку. – Вот так сшить потом обратно сможешь? – Смогу. – Сделай мне. Шила сидит на кухне и пьёт яйцо из дырочки. Затем достаёт ещё одно. Приходит Олеська. – Ну ты и жирный. – А ты лысая, – бросает Шила, расправляясь со вторым яйцом. – Я не всегда буду лысая. – А я не всегда буду жирный. Вот похудею, и ты влюбишься в меня, как твоя сестра в Остапа. – А что они там делают? – Знаешь, что делают твои родители под одеялом ночью? – Ну. – Ну и вот. Они делают то же самое. – Так сейчас же не ночь. – Без разницы. Можно и днём. Главное, чтобы было одеяло. Остап вертит заклеенную коробку в руках. Она заводская. Написано «Момент». Клей «Момент». Крутой дефицит. Круче болгарских консервов. Круче мыльниц. – У тебя есть мыльницы? – Остап вопросительно смотрит на Наташу. – Нет. – Я подарю тебе. Чем моя девочка хуже других? Линейку неси. Остап измерил Наташину ступню и поцеловал её. Двадцать с половиной сантиметров. – Зашивай, как было. Остап поднимается и уходит на кухню. – Всё? – спрашивает на кухне Шила. – Всё? – переспрашивает Олеська. – Всё, – отвечает Остап. – Ну, чё там? – спрашивает Шила Остапа, когда они выходят из дома. – Клей «Момент». – Целая коробка «Момента»? – Да. – Чего клеить собралась? – Не наркоманов, это точно. Как думаешь, Шила, можно насосом накачать воздух в такой тюбик? В три часа Шила обедает. Сидит за столом и смотрит, как бабка прячет тюбики клея в нижнем ящике шкафа под бельём. Остап находит брата на реке. Сейчас нерест, и река кишит рыбой. Портовские днюют и ночуют в своей фанзе. Остап тоже частенько заглядывает туда, но не за рыбой, а за новостями, которые, как удачная путина, наблюдательному уму могут принести хорошие дивиденды. Лёнька поймал горбыля и самочку голыми руками. – Сварим ухи? – Некогда. Остап отводит Лёньку к Шиле. Отдают бабке рыбу. Лёньке ставят тарелку борща со сметаной. – Пошли, Шила, нам на Бумажник надо. Снова идут. Шила сосёт леденец. Остап жуёт шмат хлеба, намазанный маслом. На этот раз ребята, минуя висячий мост, сворачивают по петляющей дороге на Колхозку.[8] – Эта дорога не на Бумажник, – говорит Шила. – Знаю, – откликается Остап. На Колхозке, за высокими железными воротами, живёт фарцовщик. Все зовут его Кобзарь. Он бывший мореман. Остап звонит. – Вы к кому, пацаны? – в калитке открывается маленькое окошко. – А, Остап. Чё хотел? – Дело есть. – Заходи, – Кобзарь открывает калитку, – а ты, жирный, там постой. – Калитка закрывается. – Сам ты жирный, – орёт Шила в ответ. – Мне надо мыльницы на ногу двадцать с половиной сантиметров, – говорит Остап. – Тебе, что ли? – усмехается фарцовщик. – У меня двадцать пять. – Не там должно быть у пацана двадцать пять. – Только красивые достань. Чтобы все обзавидовались. Мужику на вид полтос, толстое брюхо, на груди набита русалка, на плече – якорь. Ходит по двору прямо в семейках. Двор большой, во дворе японская машина. У Кобзаря две жены. Одна парализованная, лежит в комнате с зашторенным окном. Другая, молодая, бегает, делает все по дому. – На Смирных[9] когда прёшь? – спрашивает Кобзарь. – Завтра ночью. – Здесь во сколько будешь проезжать? – В районе часа. – А обратно? – На следующую ночь. – Положу тебе под калитку туесок, передашь в пятнадцатую камеру. А мыльницы заберёшь на обратном пути. – Сколько? – Чё – сколько? – Сколько оставить тебе под калиткой? Кобзарь, улыбаясь, смотрит на Остапа. – Я и на двадцать пять сантиметров могу мыльницы достать. – За этими мыльницами я попозже к тебе приду. Остап с Шилой отправляются на Бумажник. Встречают Саню Швеца. Пацану тринадцать лет. У Сани есть двоюродный брат, который живёт в городе. Того тоже зовут Швец. Городской Швец, а Саня, стало быть, бумовский. Они – послы двух берегов. Носят депеши из города на бум, из бума в город. Двое самых информированных мальчишек во всём районе. Остап это знает и платит Швецу за информацию.

Сегодня она стоит рубль. – Говори. – Пришла домой одна. Больше никого не видели. А на другой день пришёл Сява. Был с ним пацанёнок. Тот пацанёнок потом ушёл, а Сява вызвал ментов. – Кто такой? – За улицей Фрунзе бараки знаешь? – Нет. – Ну, вот она, Фрунзе, – Швец кивает в сторону улицы за Бумажником. – Не доходя до двенадцатого дома, сворачиваешь в кусты. Идёшь, идёшь, а потом бараки. Там собирается одна компания. Старший у них Ёжик. Его и видели. – Кто такие? – Нанайцы. Всё, я пошел. Словимся. Мать портовского пацана по прозвищу Вано убили несколько дней назад. Перерезали горло ножом, оставили всё, как было, и ушли. А потом Вано спьяну обмолвился, что одну заначку всё-таки унесли. Постояли еще на Бумажнике. Большая площадь перед домом культуры наводнена подростками и шпаной. Много людей, все передвигаются, о чем-то говорят, приветствуют друг друга ударами ладоней о ладони.[10] Много знакомых лиц. С Осей здороваются.

– Ося, братан, здорово. – Здорово. – Как Атос, братуха?

– Всё в поряде, пацаны, Атос здравствует. Вам того же. Остап осторожен не меньше Швеца. Всюду глаза. Всюду уши. Если ты в четырнадцать лет научился зарабатывать на том, что увидел, узнал, понял, догнал, то наверняка ты не один такой. Остап с Шилой не уходят с Бумажника. Остап наблюдает за передвижениями бумовских. У этих постоянно что-то меняется. Нестабильный народ. Шила между делом продаёт блок «Родопи» и блок жвачки. Уфф. Расстёгивает куртку. Походя поздоровались еще двое. Этих Остап не знает. Запомнил. Один метис, второй русский, обоим лет по пятнадцать, оба бриты наголо. – Шила, знаешь их? – Не. – Запомни, братиш. Где увидишь, маякнешь. Ребята идут на болото за улицей Фрунзе. Кругом помойки. Через болото перекинуты доски. Когда идёшь, под ними хлюпает. Не разбудить бы кита. У сарая на корточках кругом сидят пятеро нанайцев и курят по очереди одну «Приму» в пластмассовом мундштуке. – Здорово, пацаны, – приветствует Остап. – Здорово, банда, – вторит ему Шила. – Здорово, здорово, – говорит один. – Ты Ёжик? – догадывается Остап. – Ну, – не понимает Ёжик. – Разговор к тебе есть. – Говори. Остап не будет говорить, пока не поймёт, что его будут слушать. Он оценивает ситуацию. Их пятеро, трое из которых стопроцентные дебилы. Полезут в драку по первому свистку. Ёжик поумнее, недаром лидер группировки, но перед товарищами, конечно же, прокатит понт.[11] Пятый, кажется, не местный. В драку не полезет, но посмотрит и передаст потом туда, откуда пришёл. Что ж, ребята. Не бережёте вы чужое время. А хрен ли делать. Других вариантов нет. Не драться же, в самом деле. Не за тем шли, но за тем налипли. Остап присаживается на корточки и спрашивает: – Знаете моего друга? – кивает в сторону Шилы. – Шила, – отвечает неместный. – Ты говорил своим друзьям, кто такой Шила? – Нет. – Чего так? – А кто он такой? – спрашивает Ёжик. – Он всё достать может, – говорит Остап. – Серьёзно? – Ёжик обнаруживает деловую жилку. Всё, попался, деляга херов. – Всё. Да не всем. Отойдём? Остап, следом Ёжик, за ними Шила идут за бараки. По хлюпающим о воду дощечкам. У стены Остап оборачивается, хватает Ёжика одной рукой за шею, второй закрывает ему рот. – Как думаешь, зачем я привёл к тебе своего друга? Я знаю, что у тебя есть деньги. Только мы ничего тебе не продадим. Ты так их отдашь. Потому что это чужие деньги. Надо бы вернуть хозяину. Всё, что взял, вернёшь. С тобой не будут в игрушки играть. У пацана мать убили, а ты следом шёл и грабил. Тебя не пожалеют. Понимаешь, что он с тобой сделает за такое мародёрство? Просто верни бабки, и тебя простят. Ёжик молчит. Остап понимает, что пацан берёт тайм-аут, а это своего рода белый флаг. Грамотная уловка, которой всякий чёрт пользуется, от дебила до умника. – Шила, – зовёт Остап и коротко кивает головой в сторону. Уходи, Шила. Прячься. На случай, если тайм-аут перейдёт в военный зов нанайских товарищей. Нанайцы со всеми дружат, вне районов, вне содружеств и коалиций. Шила исчезает в зарослях полыни. Лишь бы не заблудился в этих помойках. – Я найду тебя через два дня. И ты отдашь мне эти деньги, – говорит Остап и отпускает Ёжика. Тот распрямляется и предлагает: – Братан, давай поделимся. Только не сдавай меня. – С кем ещё поделился? – С сеструхой. – Кто такая? – Да там, в общаге живёт, по Набережной. – С кем ещё? – Да всё, больше ни с кем. Матушке стиральную машинку купил. – Нафиг вы пошли в эту хату? – Сява позвал в гости к Вано. К нему же все в гости ходят. Сказал, мать с дедом на дачу уехали, можно вискаря попробовать. У них дофига чего есть в хате. И дофига чего можно попробовать. Пришли, дверь открыта, заходим, а она в спальне на полу лежит. Сява пока тупил, я пошёл посмотреть, как люди живут. Нашёл в унитазном бачке заначку. Чего, думаю, всё равно умерла. Ну, взял, а Сява сказал мне, чтобы я уходил, что надо ментов вызывать. – Вот Сява – друг Вано. А ты ему – падла. Иди к сеструхе, забирай все подарки, продавай машинку. Чтобы через два дня деньги были. Остап не друг Вано и с возвращённых денег собирается взять процент. Хороший процент, потому что кроме него эти деньги никто не ищет. Можно разложить кучу нанайских вариантов, чем кончится дело. И ни в одном из них денег целиком не вернёшь. А чем меньше денег, тем меньше процент. Остапа не устраивает такой вариант. Грузить, что ли, этого дебила? Чтобы грузить, надо подтягивать кого-то. А подтягивать кого-то – снова меньший процент. Не. Не канает. Шила ждёт в конце улицы. Свистит Остапу, как только тот появляется из высокой полыни. – Это с Набережной пацаны. – Какие? – не сразу улавливает Остап. – Ну, те, двое лысых. У Бумажника с нами поздоровались. Проходили недавно здесь, в общагу пошли, домой. Знаешь общагу по Набережной? – Это где Волчок живёт? – Ну. – Пойдём-ка, сходим до него. – Жрать охота, – жалуется по дороге Шила. Пацаны заходят в магазин. Шила складывает в корзину банку морской капусты, банку сайры, батон, банку майонеза, две бутылки газировки. Остап просит взвесить морских камешков. Молодая продавщица в высоком белом чепце сворачивает кулёк из коричневой бумаги, насыпает в него железной лопаткой изюм в разноцветной сахарной глазури и надписывает на нём ручкой: ноль запятая двадцать три. Остап идёт к кассе. Шила уже там. В общаге ребята долго идут по тёмным коридорам, прежде чем остановиться у нужной двери. Остап стучит. – Да. – Привет. – Привет, заходи. В маленькое окно смотрят сумерки. Волчок явно накатил, спрашивает Осю, как дела на Атосе. Ося отвечает, что на Атосе тишь да гладь. Волчок пять лет назад освободился, сначала немного посуетился, а потом замер. Сидит в этой комнате и херачит водку. Она напрочь выбила его из жизни. – Когда на Смирных прёшь? – спрашивает Волчок. – Пока не пру. – Даню видел? – В городе засветил. Так, привет, пока. – Как дома? – Всё нормально. – Не обижают? – Нет. – Чё хотел? – Шила хочет торгануть на крыльце этой общаги. Пацанов же до чёрта в вашем районе. – А Шила не попутал, что барыжит? – Я не барыжу, – отвечает Шила. – Просто пацанам помогаю. Не всем же с заднего хода выносят, как Осе. Шилу никто не сожрёт. Он умный пацан, хоть и прикидывается дураком. Все отстегивают, а он никогда никому не будет платить. – Ладно, пусть приходит. С бутылкой самогона. Пацанам сигареты, мне самогон. Ударяют по рукам. Девять вечера. Атос. Лёнька сидит на крыльце дома и ждёт брата. Без брата он домой не ходит, боится пьяного отца, который может побить. Остап входит в дом. Лёнька идёт за ним следом. Пахнет едой. На печке стоит кастрюля. – Руки мыть, сучата. Отец пьяный, точно не побьёт, потому что как встанет, так и упадёт. Остап наливает брату жидкий суп из лапши и ставит тарелку на стол. Лёнька ест, дуя на ложку. По другую сторону стола – отец. Такой же, как Волчок. Выпал. Остап снимает мастерку через голову, достаёт сумку. Складывает в нее мастерку, снимает штаны. Ленька встаёт из-за стола, раздевается до трусов, отдает вещи брату. Снова усаживается за стол. Ест. Остап ждет. – Твари пиздоделанные. Матери дома нет. Наверно, зарабатывает этому козлу на бухло. Остап молча стоит, прислонившись к дверному косяку. У него гудят ноги – находился за день. И выработал по ходу пять рублей. Есть идея с клеем. И с двух тысяч Вано ещё будет процент. Будет-будет, Остап не сомневается. Он закопал свою штуку в дровяном сарае, в котором дров, сколько себя помнит, не было. Неплохо было бы присоединить к той штуке еще пятьсот рублей. Лёнька ставит пустую тарелку на печку. Братья идут за водой к колодцу, набирают таз, греют его на остывающей печке, моются и укладываются спать. – Ты где сегодня был? – спрашивает Лёнька, устраиваясь рядом с братом под одеялом. – В городе. На буме. А ты? – А я на речке. Весь день был на речке. Я ещё поймал восемь больших самок и продал их в наш магазин. – В магазин? Их взяли? – У меня всегда берут. Они её шкерят, потом морозят, потом будут продавать. Только у меня и берут. – Как договорился? – Я же дебил, братиш. Меня жалеют. – Ты не дебил, братиш. Ты хитрила. Много заработал? – Два рубля. – Дёшево. Нынче хвост по полтиннику. – Я не знал. – В другой раз спрашивай. Только не продавай как все, а немножко рыночную стоимость сбивай. Сечёшь? – За сорок копеек хвост? – Здорово. Десять хвостов рубль экономят. А хвосты в разном весе, её же за килограмм продают потом. Тогда у тебя станут брать не потому, что ты дебил, а потому что ты купец. – Я люблю тебя, брат. – И я тебя люблю. Спи. Лёнька спит. Остап прислушивается, как в соседней комнате храпит отец. Приходит мать с тёткой. Остап поднимается и выходит из комнаты. На столе бутылка вина, конфеты. За столом две женщины с усталыми лицами. Бухают и продаются. Получают по морде, зализывают раны, потом снова бухают и продаются. – Ма, ты можешь уйти отсюда? До утра свали куда-нибудь. Дай поспать. Мать боится Остапа, поэтому быстро собирается и вдвоём с гостьей уходит. Куда они пошли пить, Остапу неинтересно. Скоро его и отец будет бояться. Утро. Начало седьмого. Лёнька на реке. Остап отнёс вещи свои и брата тётке, которая стирает за рубль. У неё муж безногий и четверо детей. Остап забирает у неё постиранные вещи и развешивает их на верёвки во дворе. Приходит отец. – Где мать? – Не знаю. – Займи червонду? – Нету. – Снимай цепь. – Мою цепь у тебя никто не купит. – Почему? – Потому что знают, что моя. – Займи червонду. – Нету. Остап идёт в дом. Лёнька тащит две большие рыбины, укладывает в большой таз на кухне. – Вот бы котлет из них наделать, – говорит Лёнька. – Беги к соседям, проси мясорубку. Лёнька убегает. Снова приходит отец. – Дай червонду, сын. Остап находит тряпку, идёт, полощет её у колодца. Возвращается домой. Отец пристаёт к Лёньке: – Дай червонду. Остап протирает кухонный стол. За столом сидит отец. – Дайте червонду, бляди. Лёнька выкладывает на стол рыбу. Остап находит ножи, протирает их тряпкой. Ножи тупые. Ищет оселок. Отец стучит кулаком по столу. – Она вчера с Пожарихой приходила. Отправил восвояси. Иди, разбуди. Может, у них есть. Остап точит нож. Лёнька смотрит на отца. Отец сверлит глазами Остапа. Остап точит нож. Отец переводит взгляд на Лёньку. – Малой, сгоняй до мамки. Лёнька вопросительно смотрит на Остапа. Остап знает, как это делать. Одно движение – и из горла льётся кровь. Ещё два года. Надо где-то жить им с братом. Отца унять просто. Отзваниваешь пацанам, подъезжают, пару минут воспитательной беседы – и на месяц-другой хватит. Но Остап не хочет просить, потому что потом придётся отзванивать снова, и все, включая отца, будут знать, что Остап не умеет решать свои проблемы самостоятельно. – Тебе надо – ты иди, – бросает отцу Остап. – Он же не просит тебя приготовить ему котлет. – Умник сраный, заткнись. Я здесь хозяин. Ты за повара, а ты беги. Лёнька усаживается на холодную печь. Чтобы наготовить котлет, нужны ещё дрова, уголь и масло. Всё это вырабатывает брат. А ещё брат вырабатывает Лёньке тёплую одежду и мелочь, чтобы Лёнька был не хуже других и мог купить себе шоколадку, мороженое и газировку. Брат здесь хозяин. Ножи наточены. Один из них Остап даёт Лёньке. В четыре руки принимаются разделывать две рыбины. – Сыне, дай червонду папе. Не нагнетать. Не усугублять. Не доводить до конфликта. Это мудрая тактика. Остап знает: с отцом будет схватка лишь однажды. И в этой схватке должен победить он. Лёнька лезет на чужой огород стырить лука для фарша. Отец уходит к Пожарихе. В дом вваливается Шила, усаживается за стол и ждёт котлет. Он принёс «Момент». Лёнька возвращается, но Остап снова его отправляет: – Лёнька, сгоняй до Лешего. Скажи, я позвал, пусть придёт. А по пути забеги в магазин, купи масла. По дому разносится аппетитный аромат. Шила с Лёнькой колдуют у сковороды, на которой шкворчат толстые котлеты. По подбородкам течёт слюна. У Лёньки от голода, у Шилы от жадности. Остап с Лешим сидят в маленькой комнате с оторванными обоями. Остап показывает Лешему тюбик «Момента» и спрашивает: – Сколько это стоит? – Где взял? – Много будешь знать – плохо будешь спать. Сколько? Леший думает. Он знает рыночную стоимость «Момента» и прикидывает, на сколько бы её снизить. Но Остап не будет её снижать. Он завысит. Это не рыба. – Ну, рубль, – говорит Леший. – Три с полтиной. Он твой. – Где же взять столько? – Иди, вырабатывай. Унюхаться одним восьмидесятиграммовым тюбиком «Момента» может целая рота солдат. Леший уходит соображать на десятерых. Свежий хлеб, горячие котлеты, зелёный лук. Этот праздник выработал Лёнька. Он сегодня хозяин. Трескает за обе щёки. Остап наливает чай в три кружки. Инструктирует Шилу. – Ты не просто сидишь там на крыльце и торгуешь. Задача – разговорить как можно больше пацанов, достать как можно больше информации о сестре этого Ёжика. Меня интересует всё, даже чем они подтираются. Всё узнавай и всё запоминай, брат. – Ладно. А чё с клеем собрался делать? – Пусть используют один тюбик, потом заберём у них, надуем его. Надуется, следующий продадим за пятёрку. Сколько там всего? – Двадцать четыре. – Полтос[12] как с куста. Попилим. – А бабка? – А бабка нескоро до него доберётся. – А если на продажу? – А на продажу клей усох. Примите извинения, заберите деньги.[13] Тебе-то чё? Или ты больше не копишь на велик? – Тридцать на двадцать попилим. – Идёт. Бабке тридцать, мне двадцать. – Почему это? – Потому что идея моя, а клей бабкин. Ты тут причём? – Ладно. Двадцать пять на двадцать пять. – Вот это дело. Три часа дня. В доме пьяная вакханалия. У калитки стоит белая «Волжанка». В ней трое. За рулём сидит Даня, рядом Макар, на заднем сидении Бык. На крыльце стоит отец и смотрит на «Волгу» пьяными глазами. Остап открывает заднюю дверь, садится в машину. – Привет. – Здорово, Ося. – Привет, братан. – Здорово, братка. Чё за хмырь на крыльце? – Батя мой. – Сидевший, что ли? – Ну. – За что мотал? – Стырил чё-то в колхозе. Макар не встречал ещё батю Остапа – он только-только освободился. С двадцати лет мотал срок за вооружённый групповой налёт. К сорока освободился. Теперь вникает в суть вольной жизни. Даня помладше. Тридцатка, кажется. Не сидел, но пацан весомый. С детства в движении. Начинал, как Остап. Малявы, передачки, ещё какие мелкие поручения. Быку шестьдесят. Крепкий мужик, весь в татуировках. Всю жизнь по зонам, ни одного строгача не пропустил. Теперь держит общак. Отец спускается с крыльца. Пошатываясь, плетётся к «Волге». Бык не любит отца Остапа. Зовёт сутенёром. Бык не любит ни сутенёров, ни наркоторговцев. Принципы. Отец не знает ни одного гостя, хоть и мнит себя бывалым уголовником. И часто по пьяни поучает всех воровским понятиям. Отец наклоняется к открытому окну Макара и спрашивает: – Ты чё тут делаешь, сучок? Остап молчит. Воры смотрят на его отца.

– Ты чё, как мамаша твоя, жопой решил торгануть? – говорит отец Остапу. – Даня, поговори с ним, – просит Бык. Даня выходит из машины. Берёт пьяного за загривок, прикладывает к забору лицом и счищает им дорожную пыль с досок. На заборе остаются пятна крови. Отец матерится, пытается вырваться, но получает под дых. Несколько коротких болевых пинков – и он отключается. Даня возвращается в машину. – Прикинь бы, Ося, ты так решил. Вот бы порадовал отца, – хрипло смеётся Бык. Остап не знает, как бы порадовал тогда отца. Но он давно спит с ножом под подушкой на случай, если батя решит осуществить свою «прикинь, мечту». И Лёньку одного ночевать дома не оставляет. Был свидетелем, как отец водил к матери желающих. – Ладно, поехали к гаражу, – говорит Бык. В гараже стоит «девятка» с открытым багажником. Даня забивает его под завязку картонными коробками. Показывает Остапу, где, что и сколько. В основном, это чай и табак. Но есть конфеты врассыпную, без обёрток. Балыки, корюшка, семечки. Сухари, насушенные из сладкого батона. Пряники. Зубной порошок, игральные карты, спички. Снова садятся в «Волгу». Теперь Бык инструктирует Остапа. Показывает маленькие бумажки, свёрнутые в трубочки. Остап запоминает, какую куда. Имена, камеры. В основном, это уже знакомые имена и знакомые номера. Но встречаются и новые. Никита на зоне. Взял на себя одну деляну. По ходу, Быку не хватает на этой зоне глаз и ушей. Теперь палево.[14] Триста рублей трёшками, пятёрками, рублями. Пачка лезвий «Спутник». И маленькие жёлтые таблетки в тюбике «Валидол». Затарили Остапа по самые уши. «Волга» снова подкатывает к калитке дома Остапа. Отца нет. – Отзвонишь Дане по приезду, – говорит Бык. – Если что пойдёт не так на трассе, говори, тачку угнал, чего в ней, не знаешь, а что при тебе, скажешь, украл. У бати, скажешь, украл. Попросишь телефон, наберёшь четыре-ноль-ноль-семьдесят, скажешь, что застрял. На зоне всё будет гладко. Тебе на хвоста никто не припал? – Никто. – Спрашивали? – Спрашивали. – Кто? – Волчок. – Добро. Запомни: никаких хвостов и подсадок, пусть в общее складывает. Иначе в стране начнётся экономический упадок. Верно, братва? Братва улыбается. Остап выходит из машины, идёт домой. «Волга» исчезает. Лёнька продаёт горбушу по сорок копеек за хвост. Теперь не только в магазин. Всех привлекает экономия в десять копеек. Этак Лёнька скоро станет барыгой. Нехорошо. Не по понятиям. Остап снимает с верёвок высохшую одежду и входит в дом. В спальне родителей кипиш. Отец грозит собрать корешей по зоне и разобраться с быдлом. Поставить на бабки хамло неразумное. Остап гладит рубашку брата. Отец удивляется, что за сопляка-предателя вырастил. Батю – в пол, так сын хоть бы заступился. Что за проститутка в доме живёт. Не лучше своей мамаши. Остап вешает отглаженную одежду брата на спинку стула. Приходит мать и спрашивает: – Ты что натворил? – Я смотрю, ему мало. Поставлю сейчас горячий утюг на пузо. Иди, так и передай. У Остапа в руке горячий утюг. Мать уходит в спальню. Оттуда раздаются маты. Отец желает подняться, но не может. Здорово ушатали. Но Остап никого не просил, отец сам напросился. Заглядывает Леший – принёс три рубля пятьдесят копеек. Выходят вдвоём на улицу. За домом Остап спрашивает Лешего: – Ты говорил кому-нибудь, что берёшь у меня клей? – Нет. Ты же попросил не говорить. Да и смысл мне говорить, что я беру клей, братуха, знаешь, сколько желающих на хвоста сядут. – Узнаю, что проговорился, буду бить. Сильно. Дубиной отхерачу. Кровью харкать будешь. Понял меня, братуха? Лешему девятнадцать лет. В армию не взяли, законченный нарк. Дали направление в наркодиспансер. Там Леший нацеплял друганов, таких же, как и он. Теперь шарятся кодлой по городу в поисках наживы. Воруют и колются. Не героином и не маком. Это хорошая наркота, элитный дефицит. А они «крокодил» по вене ширяют и «Дихлофос» нюхают, от которого потом харкают кровью и гноем. – Ты можешь вернуть мне этот тюбик? – спрашивает Остап. – Зачем? – Ещё клея в него залью. Это как тара, сечёшь? Приходишь со своим бидоном к молочнику. Он тебе в него наливает. – А как ты туда клей нальёшь? – Леший, много будешь знать – плохо будешь спать. Сохрани тару. Забудешь – больше не получишь. Усёк? – Усёк. Гони клей. – Деньги мои где? Леший отдаёт смятую трёшку и пятьдесят копеек, забирает клей и уходит. На пороге появляется Лёнька. Отдаёт брату на сохранение двенадцать рублей. Таких огромных денег Лёнька в руках ещё не держал. Всю свою мелочь он хранит в спичечном коробке под половицей в комнате. – Ты не увлекайся больно этим делом, – говорит Остап брату. – Другие увидят, что у тебя справная торговля, тоже захотят. Осторожно торгуй. Не привлекай к себе внимания. – Но все же рыбу продают. – Все продают кому придётся, поэтому не всегда имеют стабильный заработок. А у тебя отлаженный канал сбыта. Магазин, коптильня. Не свети счастливым рылом по острову. – Это как? – Пусть магазин сам позовёт тебя и попросит принести ещё. Пусть дед Рубилин то же самое сделает. Тогда договорись с ними, сколько надо хвостов, бери сетку и дуй на море. Я поговорю с портовскими, тебя пропустят. – Понял, братан. Пошли супа поедим? – Суп прокис. – Тогда котлет. – Котлеты сожрали алкаши. Пошли в заводскую столовую. Поедим, как бароны. – И компот! – И компот, братан. Братья заходят к Шиле во двор. Его бабка с утра ходит по должникам. Насобирала всякого добра, в том числе двух курей, и позвала какого-то алкаша – будет строить курятник. А недавно ей строили крольчатник. Такими темпами Шила скоро будет жить не на барыжном, а на скотном дворе. Шила достаёт из комода большую коробку из-под обуви. Шила своё добро не прячет, да и добра в этой коробке мало. По дну катаются мелкие монеты, пара юбилейных рублей, золотая серьга, обесцененная в ноль без пары, да цветные бумажки. В общей сложности рублей тридцать. Шила не умеет копить. Всё прожирает. Шила меняет Остапу трёшку с полтинником и забирает себе половину. Убирает коробку обратно. – Мы в бумовскую столовку. Пойдёшь с нами? Конечно, пойдёт. А ещё на бум к пяти часам привозят молоко и вкуснейшее мороженое. Шила берёт у бабки пять рублей и бидон, чтобы затарить его мороженым. Лёнька тоже хочет бидон мороженого. – Поешь у него, – говорит Остап. – Ты просил сохранить твои деньги, вот я и храню. – А что тогда я на них куплю? – Тебе обязательно надо что-то покупать? – Ну, это же деньги. – Транжира, как твоя мамаша, – говорит Остап. Остап здорово помог Шиле. Пачка «Родопи» стоит рубль двадцать. Бабке привозят по восемьдесят копеек. Бабка продаёт по два рубля. У неё, конечно же, не покупают. Те, у кого есть деньги, идут за сигаретами в магазин, а те, у кого их нет, приходят к бабке. А потом в доме появляются кролики и куры. Шила берёт у бабки по блоку и продаёт как в магазине, по рубль двадцать, но за налик и тем, кому не продают в магазине. В итоге Шила имеет с каждой пачки восемьдесят копеек без всяких затрат. А сорок отстёгивает Осе за то, чтобы тот разъяснил любопытным суть торговли Шилы. Шила не барыга. Помогает пацанам купить то, что продают только взрослым. Дефицитная жвачка, пиво «Колос», самогон… Благодаря своему другу Шила, помимо спонсирования бабки, мает[15] ещё. Только накопить не получается. Сплошные растраты. Отдать, что ли, Осе свои деньги на хранение, как Лёнька отдал? Но Ося и с этой суеты процент поймает. Банк же берёт процент за хранение денежных знаков. Здорово иметь друга, который тебя никому не продаст. Сам на тебе заработает. Ребята застывают перед меню, висящим на стене большого зала с парой десятков столов. Устоявшийся запах пролетарской жрачки вызывает слюноотделение. Они берут подносы и идут к раздаче. Обед уже окончен, а ужин ещё не начался, поэтому очереди нет. Лёнька ставит на поднос тарелку с салатом из капусты с огурцами и зелёным горошком, тарелку с салатом из свёклы с чесноком и майонезом, просит положить картофельное пюре и две котлеты по-киевски. Нет, три котлеты. Какие-то они маленькие. И подливы. Шила повторяет все заказы Лёньки и тоже берёт три котлеты. Следом Остап. Поднос пустой. Остап ест мало. Привык жить впроголодь – так, что желудок лишь изредка напоминает хозяину о себе. А Лёнька постоянно голодный. Даже когда поест, всё равно голодный. Будет запихивать в рот всё, что есть, пока не кончится. Как собака. Лёнька продвигается. Его поднос пополняется двумя стаканами яблочного компота, заварным пирожным, пирожным «картошка», пирожным «грибная полянка» и шестью кусочками хлеба. Нет, семь кусочков хлеба, чтобы Шиле не досталось. – Мальчик, ты вилку брать будешь? – спрашивает кассирша в чепце. Лёнька мотает головой. Он ест ложкой, вилкой ему неудобно, не приучен. А когда ложкой не получается, то помогает руками. Лёнькино баронство обходится брату в два с четвертью рубля. На подносе Остапа – тарелка солянки со сметаной и блины с маслом. Обедают в притихшей до вечера столовой. Сейчас занята только пара столов. И их, третий – у большого окна с видом на вечный огонь. – Как он так горит и никогда не тухнет? – спрашивает Лёнька. – Там газ, – отвечает Остап. – Какой газ? – Не знаю. – Газ – это такая жидкость, как бензин. От неё всё горит, – встревает Шила. – А, всё, понял. В вечный огонь налили газа, вот он и не тухнет. А мы можем дома так сделать? Подлить в печку газа, чтобы не затухала? – Мы не только туда газа подольём. Мы туда покрышку сунем и закроем дымоход. Только не сегодня. Потом как-нибудь, когда подрастёшь, чтобы у меня был дееспособный помощник. Шила ржёт, и из его рта вылетают кусочки пищи. Лёнька тоже смеётся, хотя не допетрил. Остап улыбается. Предлагает Шиле отправиться с ними в баню. Замётано. После столовки пацаны заходят в пункт выдачи молока. Половина седьмого вечера. Очередь рассосалась. В маленькой комнате тепло и пахнет молоком. Шила отдаёт продавщице в окне бидон. – Мороженого, – говорит Шила. – Мороженого нет, – отвечает женщина. – Как нет? – возмущается Шила – Как нет? – вторит ему Лёнька. – Закончилось. – Не пизди, – встревает Остап. – Положи пацанам мороженого, пока не зашёл сюда и сам не положил. Тогда за недостачу свои бабки вложишь. Остап знает, что мороженое в заводской пункт привозят в небольших количествах, в основном, под заказ, но оно всегда есть. Самое вкусное мороженое. На продажу молокозавод выпускает совсем другое. А это, дефицитное, стоит пятёрку за два литра и продаётся не всем. У продавщицы в окне глаз намётанный – она знает, кому продавать, а кому – нет. Она накладывает в бидон мороженого. Запоминает Остапа. Зря. Лучше бы Лёньку запомнила. Лёнька дебил. В дипломатии не смыслит. В другой раз придёт, так возьмёт это мороженое. И тогда она точно за недостачу свои бабки вложит. Пацаны направляются в баню. Шила несёт бидон, а Лёнька за ним на ходу прикладывает ладошки к мокрому холодному металлу и улыбается. – Чё лыбишься, за ложкой беги, – говорит Остап. Лёнька подрывается в сторону столовой. Шила кричит вслед: – Две!!!

Они идут по железной дороге. Черпают мороженое ложками из бидона. Лёнька угощает из своей ложки Остапа. Ай да брат у Лёньки. Божий фарт. В бане людно. В ноздри врывается запах веников. Ребята покупают мыло, полиэтиленовую шапочку для головы, вафельные простыни и билеты. Идут в предбанник, раздеваются, вешают одежду на крючки. Здесь парит. Уже душно. Шила считает свою наличность, чтобы не спутать с наличностью друга. Остап же всегда знает свою наличность, сколько в кармане монет и каким номиналом. Складывают деньги в полиэтиленовую шапочку для головы, туда же очки Лёньки, чтобы не замочить пластырь. Сворачивают, отправляются в баню. Остап с полиэтиленовой шапочкой, Шила с бидоном, Лёнька с ложками и мылом. Из-за пара ничего не видно. Всюду снуют скользкие тела, гремят алюминиевые тазы, из больших кранов в стене хлещет вода. Ребята занимают лавку по соседству с мужиком с березовыми листьями на коже. Шила ставит бидон на лавку и уходит вместе с Остапом за тазами, оставив Лёньку охранять бидон. – А что в бидоне? – спрашивает мужик. – Мороженое, – отвечает Лёнька. Остап мылит голову брата и окунает её в таз. Шила вспотел. Ест мороженое. Мужик выливает на себя таз воды. – Тише будь, – Шила прикрывает рукой бидон от брызг. Мужик не слышит. Трясёт головой, выгоняет из ушей воду. Шила снова прикрывает бидон. Остап улыбается, намыливает голову. Лёнька напрягается, стаскивает с лавки таз, пыхтит, опрокидывает на себя. Шила в ярости. Остап смеётся и суёт голову в таз. Булькает в воде от смеха. Мужик смотрит на Шилу. Шила смотрит в бидон. И Лёнька смотрит в бидон. Пол-литра талого мороженого залито мыльной водой. Шила моет бидон под краном. На бетонный пол течёт молочная вода. – Пацан, ты чё тут полощешь? – возмущается какой-то мужик. – Я заплатил, – говорит Шила. – Я тоже заплатил. Давай еще насрём здесь по лавкам. – Давай я насру на твою. Приходит Остап. Забирает бидон, даёт Шиле таз. Шила набирает в таз воду. Мужик уходит в парную. В парной Лёнька. Сидит на верхней лавке, выпучил ослепшие косые глаза в стену. Щёки раздул, как жаба. Терпит. Мужик смотрит на Лёньку. Сплёвывает на раскалённые камни, уходит. Город наводнён жестокими подростками. О бумовских так вообще легенды слагают. Бог знает, что за черти. У одного вон цепура с палец. Может, и бумовские. В парной Лёнька хлещет Шилу веником что есть мочи. Толстокожий Шила лежит на животе, закрыл глаза. Лёньку отхлестать – будет орать на всю баню. Приходит Остап, говорит, пора закругляться. В раздевалке закутались в вафельные простыни. Шила смотрит в пустой бидон. Лёнька сидит смирно – Остап стрижёт ему ногти на ногах. Шила отправляется в буфет. В продаже мороженого нет. Есть газировка «Колокольчик» и арахис. С арахисом в раздевалку нельзя. – А чего он нечищеный? – предъявляет Шила. Покупает газировку, возвращается в раздевалку. Лёнька тоже идёт в буфет за газировкой. Остап теперь приводит в порядок свои ногти. Шиле ногти стрижёт бабка. Но она, похоже, забыла о своих обязанностях. Ногти на ногах Шилы способны удержать его на любом дереве. Шила неряшливый. Может таскать грязную, обляпанную майку, пока бабка не снимет её с него. Спать ложится с грязными ногами. Как Лёнька, если за ним не приглядеть. Остап чистоплотный, хотя его не приучали. Лёнька стоит посреди раздевалки голый, запрокинул голову, пьёт газировку. Живот его раздувается. Шила смотрит на его живот. Лёнька худенький, тонкий, с подвижным животом. То сдувается, то надувается. Лёнька всё ждёт, что у него на животе появятся кубики, как на животе брата. Остап крепкий парень. Не здоровый, больше жилистый. Сидит на скамейке и тоже смотрит на раздутый живот брата. В девять часов вечера Остап ставит раскладушку на чердаке, ложится и укрывается покрывалом. Лёнька бегает со шпаной по посёлку и периодически справляется у кого-нибудь о времени. Ему нужно разбудить брата в одиннадцать. И ещё одно ответственное задание есть у него – когда Урий привезёт на мотоцикле бензин, надо открыть гараж, поставить туда канистру, закрыть гараж и отдать Урию пять рублей пятьдесят копеек. С Урием много не разговаривать. Сказать, что братан занят и всё. Шила сидит на крыльце клубешника, щёлкает семечки. Подходит Весёлый и просит продать в долг пачку сигарет. – В долг иди к моей бабке. Я не собираюсь за тобой потом по всей деревне бегать. За Весёлым подходит Леший и тоже просит продать сигарет. В долг. – В долг иди к моей бабке. Больно надо мне потом из тебя эти долги выбивать. За Лешим – Хромой. Просит продать сигарет. – В долг? – В долг. – Долбаные попрошайки! На этом острове хоть у кого-нибудь деньги есть? Шила отправляется в город. Под курткой блок жвачки, блок сигарет. По пути встречает Урия на мотоцикле. В коляске сидит Вано. Останавливаются, здороваются. – Где Ося? – спрашивает Урий. – С соседкой отвис после бани. – Он чё, забыл? Шила суёт пальцы в рот. Свистит. Прибегает Лёнька. Шила спрашивает: – Чё, оставил тебе братан деньги? Лёнька кивает головой. – И ключ от гаража дал? Лёнька кивает головой. – Вон, к нему обращайся, – говорит Шила и отправляется по своим делам. Лёнька забирается на мотоцикл и вместе с Урием и Вано несётся к гаражу. У гаража Урий спрашивает: – Где брат твой? – Занят, – отвечает Лёнька. – Чем? – Отвисает, – пожимает плечами Лёнька. – Нафиг ему бензин? Лёнька втаскивает двадцатилитровую канистру в гараж, захлопывает ворота. – Откуда же мне знать? Он закрывает замок и кладёт ключ в карман штанов. Достаёт свёрнутую бумажку и пятьдесят копеек. Урий забирает деньги, предлагает Леньке: – Хочешь десять копеек на мороженое? – Брат не курсует меня, как отвисает. Так что сам висни. Любопытный. – Ты, наглюк, ещё раз в мою реку залезешь, я тебе все ноги переломаю. – Сиди на своем берегу и не пукай. Урию пятнадцать. Он контролирует улов шпаны по той части берега, что относится к причалу. Подвязался со своим участковым по прозвищу Володя-Не-Рви-Цветы. Он не Атосовский, а портовский. Ответственный работяга, каждого подопечного в лицо знает. А на Атосе не знают участкового. В половине двенадцатого «девятка» выезжает с острова. Остап сидит за рулём, Лёнька – на заднем сидении, укутанный в одеяло, потягивает сгущённое молоко из маленькой дырки в консервной банке. Сгущёнкой его в магазине угостили. Тихонько, чтобы никто не видел. Позвали в подсобку, а там какой-то мужик дал банку сгущёнки и попросил натаскать за лето триста хвостов горбуши. Сошлись по тридцать копеек за хвост. Сколько это денег, Лёнька не может прикинуть. Брат прикинул, да не говорит. Сказал только, чтобы сдавал не больше десятка хвостов раз в два дня. Ловить рыбу только утром, не позже восьми. И только для этого мужика, что в магазине был. Другим заказчикам отказывать. Ссылаться на лень, занятость и прочую чушь. Иначе будут неприятности. Лёнька ещё не просёк всей опасности браконьерства. В двадцать минут первого «девятка» тормозит на Колхозке неподалёку от дома Кобзаря. Остап выходит из машины и идёт к калитке. Под воротами в траве он находит свёрнутый в трубочку и завёрнутый в платок четвертной, а в нём флакончик из-под валидола с жёлтыми таблетками и пачку лезвий «Спутник». Вот так совпадение. Набор в точности такой же, как и у Дани с Быком. Остап возвращается в машину, уезжает. Лёнька спит, не обращая внимания на дорожные ухабы. Набегался за день. Он всегда спит, как убитый, только сопли во сне пузырятся. А Остап не умеет крепко спать. Так сладко, как сегодня поспал на чердаке, намочив подушку слюной, спит редко. По сторонам грунтовой дороги, разбитой КамАЗами, лес. До Смирных восемьдесят километров. Остап едет где сорок, а где шестьдесят. Неторопливо едет. Он умеет водить. Дядька, пока был жив, учил, на этой самой «девятке». Он был добрым мужиком. Жил в одном из двухэтажных домов острова. Работал слесарем на целлюлозно-бумажном заводе. Приехал за братом, когда того на выселки угнали. Ждал, пока брат освободится и начнёт новую жизнь. Собирался помочь ему встать на ноги. Но не вышла затея. Он умер, когда Остапу было десять лет. Какой-то случай на заводе, кипиш, который тихонько замяли. Дядькиной семье выплатили большую страховку. Пока дружно пропивали страховку, не оставив даже на памятник покойному, Остап с Лёнькой жили в квартире дядьки. А потом квартиру забрали. Так и стоит по сей день незаселённая. В три часа ночи «девятка» въезжает в посёлок Смирных. Смирных – это зона. Через весь посёлок, как на Атосе, идёт одна улица. Остап катит к маленькой железнодорожной станции. Там останавливается, заглушает мотор, откидывается на спинку кресла и дремлет. В шесть утра Лёнька отливает в придорожные кусты. Поворачивается с писюном в руках и направляет струю мочи на бездомного пса. Пёс огрызается в сторону незащищённого органа. Остап бросает банку из-под сгущёнки в пса. Тот убегает. Лёнька, дебил, ржёт, а ведь едва не лишился мужского достоинства. – Не маши им по сторонам, – говорит Остап брату. – Держи скромно при себе. – Я девчонкам его показывал. Ирке и Алёнке. А они мне свои ракушки. – Ты посторонись их ракушек. Ещё нацепляешь чего. Будешь потом с капающим краником брата позорить. Остап передаёт брату ломоть батона, бутылку молока. Завтракают. В семь тридцать четыре на станцию прибывает северный грузопассажирский состав. Остановка три минуты. Выбросят почту из вагона на перрон и покатятся дальше. В половине девятого Остап стоит на крыльце зоновской проходной. Звонит в звонок. В двери открывается окошко. В окошке – решётка, а за решёткой – дежурный. – Чего тебе? – Я к Валерию Ивановичу. Окошко закрывается. Остап ждёт и изучает режим и условия приёмки передач, вывешенные на доске объявлений рядом с дверью. Машина припаркована за магазином, неподалёку. В ней на заднем сидении закрыт Лёнька. Он смотрит по сторонам и считает ворон. Он не знает, куда и зачем они приехали. Знает только, что уже не впервые здесь, прошлый раз были в апреле, а перед этим – зимой. Лёнька всегда с братом ездит. Остап терпеливо ждёт уже полчаса. Наконец громыхают затворы, и дверь открывается. Он входит в узкий, короткий коридор и останавливается. Такие правила. Слева большое зарешеченное окно дежурки. Двое конвойных играют в карты. Третий в коридоре просит Остапа убрать руки за голову. Остап выполняет требование. В мастерке карманов нет, под мастеркой голое тело, на шее цепь. В карманах треников два флакончика валидола. Их ставят на стойку у окна дежурки. – Что это? – спрашивает конвоир. – Таблетки, – отвечает Остап. На стойку рядом с таблетками ложатся две пачки лезвий «Спутник». – Это что? – Бритвы. – Снимай обувь. Остап, держа руки за головой, снимает кеды. Конвойный наклоняется, осматривает кеды. Потом убирает таблетки и лезвия в карман. – Стой здесь, – бросает Остапу и, пройдя вертушку, уходит по коридору. Остап снова ждёт. Конвойные – это такие люди, которые зарабатывают на зэках, пользуясь строгими правилами, установленными тюремной администрацией. И чем строже режим, тем больше они зарабатывают. Но кормить их ещё нужно уметь. Не всякому конвойному не всякое передашь. Поэтому Остап строго следует инструкции, данной Быком. Деньги за передачу в пятнадцатую, которую называют Валерием Ивановичем (на самом деле никакого Валерия Ивановича там нет), Остап оставит себе. За суету. Кобзарь не узнает о совпадении. И никто не узнает. На то оно и совпадение. Удачное стечение обстоятельств, стоимостью в четвертной. Конвойный снова появляется в конце коридора и кивком приглашает Остапа идти за ним. Босиком, с руками за головой, Остап двигает за конвойным. Сворачивает за угол. Здесь ещё одно большое окно. В окне за пультом с кнопками сидит мужик в форме. Он не конвойный. Остап не различает погоны. Конвоир приглашает Остапа в эту комнату. На столе с телефонами – два флакончика валидола и две пачки лезвий «Спутник». Остапу разрешают опустить руки. Конвойный выходит и ждёт за дверью. – Ну, говори, – произносят погоны. – Чаю и сигарет передать бы пацанам. – И где твоя передачка? – В машине, там много, полный багажник. – Ну да, зона немаленькая. Чё еще? – Ну, вот, Валерию Ивановичу просили передать, – кивает на валидол и бритвы. – Ещё? – Всё. – Всё? – Всё. Остап на машине въезжает во двор тюрьмы и останавливается. Позади грохочут закрывающиеся ворота. Впереди стоят трое с автоматами. Справа открывается дверь. Оттуда выходят ещё четверо. Лёнька сидит смирно. Не шелохнётся. Только рот открыл. Да глаз в линзе расширил. Остап ждёт, когда разрешат открыть багажник. Из машины выходить нельзя. Резких движений делать нельзя. Пристрелят к ёбаной матери. Начало одиннадцатого. Конвойные распаковывают каждую коробку, каждую чаинку на просвет смотрят, досмотренное отправляется в здание. Трое стоящих у машины переговариваются между собой. Один, высокий крепкий мужик в форме, считывает номер «девятки» и смотрит на Остапа. Остап не отводит взгляда. Запоминает лицо. Остроносое, в грубых оспинах. Опускает глаза. Ждёт команды выезжать. В одиннадцать выезд разрешают. Снова грохочут ворота о рельсу. Автоматы провожают «девятку», выезжающую задним ходом за ворота. За воротами машина разворачивается и уезжает по единственной поселковой улице. Справа дворы, слева дворы, справа школа, слева дворы, справа дворы, слева скорая помощь, справа дворы. Остап поворачивает вправо, едет по переулку. – Лёнь, смотри мне дом с синей крышей. Дворы, дворы, дворы, переулок петляет, то и дело утыкается в безобразные помойки, растасканные собаками да вороньём. – Вон! Крыша синяя! «Девятка» останавливается у калитки дома с синей крышей. Третий час дня, но машина всё ещё стоит. Лёнька ест последнее яблоко. Все уничтожил, пока томился в машине. Остап не ест. Ждёт. В четыре часа в переулке появляется мужик в штатском. Высокий, крепкий, остроносый, с оспинами на лице. Остап выходит из машины, закрывает в машине брата, идёт за мужиком. Мужик скрывается в одном из дворов, Остап – следом за ним. Мужик закрывает калитку, предварительно осмотрев переулок. Опытный почтальон. Никому не даст вскрывать чужую посылку, в отличие от Шилы. В доме Остап выкладывает на стол малявы,[16]