Читать книгу Свобода! - Анатолий Александрович Страхов - Страница 2

1

Небытие и пустота.

Вершины воли, бездны духа.

И – ни Христа, ни лже-Христа.

Великорусская разруха…

Шёл жуткий коловратный год.

Жгли, разоряли, убивали

И сами гибли в свой черёд…

Тогда в историю вписали

Свою бесславную главу

Деникинские легионы.

Мечтая захватить Москву,

Как новые наполеоны,

Шли побеждать и погибать,

Ландскнехты деловой Антанты,

В кредит решившей их снабжать

Оружием и провиантом.

Воронеж был освобождён,

Орёл и Курск с боями взяли.

«Успех Похода предрешён!» –

Все восхищённо восклицали.

Деникин утверждал: «Разгром

Большевиков не за горами.

Последним важным рубежом

Осталась Тула перед нами».

Он верил, что его войска

Бесстрашны и неудержимы.

Москва, Москва была близка

И – несомненно – достижима!

2

«Помилуйте, нам чёрт не брат,

Не компаньон и не попутчик,

Но красным мы устроим ад», –

Шутил частенько подпоручик

Елизаветин, офицер

Высокий, стройный, фатоватый,

С колодой щегольских манер

Военного аристократа.

Он был готов без лишних слов,

Без деликатной канители

Пускать в расход большевиков,

А с также всех, кто полевели,

И похвалялся: «Не угас

Дух рыцарства и донкихотства!»

(Но спесь помещичья подчас

Скрывается за благородством.)

И если так порассуждать,

То станет ясного яснее:

Товарищами называть

Друг друга могут лишь плебеи.

«Чтоб я однажды замарал

Себя подобным обращеньем!..»

Любой «товарищ» вызывал

Не только ненависть – презренье.

3

Победным маршем упоён

И убеждён, что правда – в силе,

Елизаветин мнил, что он –

В рядах спасителей России.

Месили по дорогам грязь

Копыта, сапоги, колёса.

Белогвардейцы, веселясь,

Покуривали папиросы:

«Английские!» – «Какой табак!» –

«Бывало, до войны в столице…» –

«Не вспоминайте!..» – «Просто так…» –

«Теперь у некоторых лица

Подобны скомканным листам

С гербами избранных фамилий…» –

«Товарищам большевикам

Конец, как в скверном водевиле». –

«Я с отрочества убеждён:

Нельзя России без порядка».

И каждый честью начинён,

Как начинён снаряд взрывчаткой.

Не ради славы полковой

И похотливой дамской лести –

За честью шли бесстрашно в бой.

Но и гуляли честь по чести:

«По-лермонтовски, господа!

Черкешенка, бурлящий Терек». –

«Гори, гори моя звезда…»

Любой зелёный офицерик –

Не по летам бывалый хват.

За неимением бильярда

Рубились в карты все подряд:

Дворяне, купчики, бастарды.

А если раздобыть вина –

«Пирушка, господа, пирушка!»

Тут верховодил допоздна

Штабс-капитан Георгий Мушкин,

За картами – неотразим.

И кокаиновой медузой

Устало плавала Лизи

Вокруг картёжного союза:

Салонной жизни лишена,

Коктейля декадентских зелий,

Но и без этого она

Служила в чине штабс-мамзели.

«Лизи, идите же сюда!» –

И сразу звякали бутылки.

«Ох, я устала, господа,

Всё комплименты да ухмылки! –

Она, к кому-нибудь подсев,

В чаду табачного тумана

Уже слегка осоловев,

Манерничала ресторанно,

Поправив дамский аксельбант. –

Ах, Мушкин, вы галантный франтик!

Шампанского! Мечите банк,

Мой белокурый адъютантик!»

4

И как-то вечером, устав

От шуток, сальностей и сплетен,

Лизи и карточных забав,

Скучающий Елизаветин

Арсений вышел на крыльцо

В полузастёгнутой шинели.

Дохнуло сыростью в лицо,

И он услышал: «Неужели

Не знаешь? С красными Сергей». –

«Не может быть!.. Но как такое

Произошло? Андрей, Андрей…

Не может быть. Господь с тобою.

Чтоб от расстрела, от тюрьмы…

А наше общее прощанье…» –

«А я предчувствую, что мы

Однажды встретимся…» Молчанье.

Арсений хмыкнул: «Что за вздор!

Какие детские игрушки!..»

Но только этот разговор

Подслушал и проныра Мушкин.

И он воспринял всё всерьёз,

В слова и паузы вникая.

И «с честью, доблестно» донёс,

Долг офицера выполняя:

«Мне неудобно говорить,

Но я… Но я почти случайно

Услышал… Должен доложить,

Хоть это и чужая тайна.

Полковник Тальский обсуждал

С другим, фамилии не знаю,

К нам штаб вчера его прислал…

Ах, Вятский… Да, припоминаю…

Я с ним не то что бы знаком,

А так, давно уже, встречались…

Что я могу сказать о нём?

Да вот как раз они… шептались…

У Тальского есть брат Сергей,

Он – большевик… Не ошибаюсь…

Как будто никаких вестей…

И связей нет, но не ручаюсь…

И я прошу поступок мой

Не истолковывать превратно.

Нам важно завладеть Москвой.

Я лишь стараюсь аккуратно…

Благодарю». Поклон. Кругом.

А в мыслях: «Смерть аристократам!»

Полковник Тальский был врагом

Для Мушкина, врагом заклятым.

5

Почтовый штемпель – как клеймо

Для вести, что неотвратима.

Полковник получил письмо

О смерти дочери из Крыма.

Он даже сразу не признал

Свояченицы мелкий почерк,

Когда глазами пробежал

Послание с десяток строчек.

Вот, различимые едва,

От боли скорчившись и воя,

Врозь по листу ползут слова,

Как раненые с поля боя:

«Под… вечер… с… почты… шла… она…

Когда… случилась… перестрелка…»

В тылу – в тылу! – не спасена

От анархической «проделки».

Назавтра же – ещё страшней! –

Пришло в надорванном конверте

Письмо, отправленное ей

За несколько минут до смерти.

О шуме городской молвы,

Кругом трубящей о победах:

«Здесь ждут падения Москвы

В субботу, в пятницу и в среду».

О счастье преодолевать

Все трудности и жить открыто:

«Я начинаю привыкать

И к неустроенному быту».

И о грядущем, обо всём

Тревожном, неисповедимом:

«Я каждый день молюсь о том,

Чтоб ты вернулся невредимым».

Полковник вспомнил Ялту, сад

И взгляд жены предсмертно-чёткий:

Её двенадцать лет назад

Разъела ржавчина чахотки.

Раздался выстрел… Сквозь стекло

Багровый свет едва струился…

«Что, чёрт возьми, произошло?» –

«Полковник Тальский застрелился».

6

Весь вечер офицеры прочь

Все развлеченья гнали, даже

Слегка скорбели… Ну а ночь

Отметили большим марьяжем.

Но только Мушкин карты сдал

И начал торг сидящий слева,

Внезапно Вятский резко встал

И выбежал, трясясь от гнева.

А Мушкин громко произнёс,

Затягиваясь папиросой:

«Любой, подстреленный, как пёс,

Назавтра может под откосом,

В грязи валяясь, издыхать.

Оставьте сантименты дамам».

Засим продолжили играть,

Остервенело и упрямо.

7

Так насмехались над судьбой,

Как над юродивой. Назавтра

Кидались в рукопашный бой

Со злостью, с яростью, с азартом.

Взирая благородно-зло,

Одёрнув на шинелях складки,

Являлись вычищать село,

Ещё горячее от схватки.

Крестами мертвенно блестя,

Они не только пленных красных –

И пособлявших им крестьян

Расстреливали для острастки.

Арсений гордо полагал,

Что сострадают – лицемеры,

И восхищённо наблюдал

За незнакомым офицером:

Под одобрительный смешок

Расстреливая, этот воин

Был отшлифованно-жесток

И по-чиновничьи спокоен,

Потом вальяжно закурил.

Но Мушкин, усмехнувшись криво,

Почти эстрадно объявил:

«Ведут товарища комдива!

Уверен: знатный большевик».

Вдруг Вятский прошептал: «О боже…

Не может быть… – и в тот миг

Метнулся к пленному. – Серёжа!!!»

То был – «Серёжа! Боже мой!» –

Брат застрелившегося – «Ты ли!» –

Андрея Тальского – «С тобой

Не думал свидеться!» – Застыли

Конвойные: «А генерал…»

Но Вятский рявкнул: «Отойдите!»

Комдив, шатаясь, прошептал

Безжизненное: «Здравствуй, Митя…

Вот, пленный пред тобой стою…

Никчёмная судьба… Послушай,

А что Андрей?..» – «Погиб в бою…» –

«Ну, скоро встретимся, Андрюша,

И кончим наш давнишний спор…»

Вдруг Мушкин подошёл, учтиво

Сказал: «Позвольте…» – и в упор

Два раза выстрелил в комдива.

Полковник яростно взревел,

Вцепился в Мушкина, но сразу

Их растащили. Мушкин сел.

«Всю большевистскую заразу

Готов зараз перестрелять

И без приказа генерала!»

Но Вятского трясло: «Молчать!

Ведь он… Ведь он…» – «У вас немало

Друзей среди большевичков?» –

Дерзивший Мушкин огрызнулся.

Не находя от гнева слов,

С презреньем Вятский отвернулся,

Стал на колени и застыл,

Склонившись над убитым другом.

А Мушкин тихо обронил:

«Да и тебе бы по заслугам…»

И Вятский, болью оглушён,

Не слышал это замечанье.

В его сознании, как сон,

Шли чередой воспоминанья,

И братьев образы рывком

Неумолимо воскрешала

Живая память, но потом

Ослабевала, отступала…

Он будто обо всём забыл

И так сидел окаменело.

К нему никто не подходил.

Он встал, когда уже темнело,

Слегка шатаясь, прочь побрёл…

А ночью, слякотно-ненастной,

Решившись, Вятский перешёл

К повсюду отступавшим красным.

Наутро офицерам стал

Поступок Вятского известен.

«Позор! – один из них сказал. –

Какая низость и бесчестье!» –

«Предатель – лучшая мишень!

Коль встретимся – щадить не стану!» –

Кичился Мушкин, в тот же день

Произведённый в капитаны.

8

«Какая, право, ерунда:

Разделаться с большевиками!

Ещё усилье, господа!»

Но перегоновское пламя

Лизнуло спины. И тогда,

Уже бесчинствуя и грабя,

Тылы увязли навсегда

В непобедимой русской хляби.

Теперь не овладеть Москвой:

В частях нарушено снабженье.

И календарной чередой

Выстраивались пораженья.

Арсений всё переносил

С завидной стойкостью, но всё же

Осознавал: не хватит сил,

Чтоб красных смять и уничтожить;

От злости безрассудным стал

И был в бою контужен взрывом…

Его никто не подобрал

При отступленье торопливом.

Очнувшись, он не мог понять:

Где он сейчас, что с ним случилось?

Кругом темно, не разобрать…

Изба как будто… Доносилось

Откуда-то из-за стены

Назойливое бормотанье:

«Устал я, братцы, от войны…

Устал… Господне наказанье…»

Арсений осознал: «Живой».

И вдруг представил, что от смерти

Он, погибавший, как герой,

Спасён сестрою милосердья

Со скорбным ангельским лицом,

Возможно, юною княжною,

Прелестной нимфой, незнаком…

Но – снова кто-то за стеною:

«Отвоевал своё… Теперь

Недолго мучиться – могила…»

Тут робко заскрипела дверь,

Приотворилась и впустила

Подрагивавший свет – свечу,

Полуприкрытую ладонью,

А после – бабу-каланчу

В платке, в холщовом балахоне.

Происходящее на миг

Ему зловещим показалось.

С трудом сдержал Арсений крик,

И тело судорожно сжалось.

«Ну, живы!» – выдохнула вдруг

Она с огромным облегченьем,

И у Арсения испуг

Сменился лёгким изумленьем:

«Кто ты такая? Что со мной

Произошло? Что это…» – «Тише:

Лежит недужный за стеной.

Ох, беспокойный, всё-то слышит.

Я вас надысь подобрала

Обмершего. Едва признала –

Так с раненым к себе свезла

Да никому не рассказала

Что вы – Елизаветин-сын.

Лиха година! Ад кромешный!

Вон, в горнице ещё один,

Плохой и дюже безутешный…» –

«Что за деревня?» – перебил

Её Арсений. «Седаково».

Он медленно глаза закрыл

И больше не сказал ни слова.

Ни слова. Баба рядом с ним

Ещё немного посидела,

Потом решила: «Нелюдим»,

Тихонько встала и несмело

Сказала: «Только вас нашла –

Погоны сразу и спорола.

А как бы с ними я смогла…»

Арсений словно от укола

Внезапно дёрнулся, раскрыл

Глаза и посмотрел тревожно

На бабу, но сообразил:

Иначе было невозможно, –

И еле улыбнулся ей.

«Покушали бы…» Отказался.

В его сознанье всё быстрей,

Стремительней кружился, мчался

Молниеносных мыслей лёт:

«Мы отступили. Вдруг разбиты?..

Бежать! Возможно, повезёт…

Здесь глупо ожидать защиты.

Я в Седакове! Ну дела!

Как будто чья-то злая шутка.

Крестьянка барича спасла!

Курить… хотя бы самокрутку…

Спороть погоны! Боже! Как

Предстану я перед своими?!

Сдаст красным: я заклятый враг.

Бежать! Бежать!! Бежать!!! Во имя!..»

Всё больше нагнетала страх,

Совсем лишив его покоя,

Та мысль, что в десяти верстах –

Его поместье родовое…

9

«На вилы бар!» Пожар, погром –

Дозволенное окаянство.

И превратились в бурелом

Древа ветвистые дворянства.

Остервенело мужичьё.

Арсений в ужасе, в смятенье

Нещадно проклинал своё

Дворянское происхожденье

И, барской злобы не тая,

Бессильно скрежетал зубами:

Теперь родимые края

Встречают пулями-штыками…

Иным, совсем иным в те дни

Душа Лизи переполнялась.

Преображению сродни,

В ней постепенно воскрешалась

Вся полнота далёких лет:

Усадьба с парком и прудами,

Янтарно-солнечный паркет

В просторной зале с зеркалами,

Ещё неясных грёз туман,

Листвы беспечное шептанье

И увлекательный роман

Как первое переживанье.

Беспечный быт былых времён

Казался нянюшкиной сказкой,

Забытой некогда, как сон,

Под рёв столичной свистопляски.

Под зов причудливых миров

Над бездной копоти и гари,

Что возникали из паров

Болотной петербургской хмари.

Сводили публику с ума

И завлекали постоянно

Господ публичные дома,

Театры, бани, рестораны.

А если кто в себя влюблял

Весь город-ад, потом нередко

В красивой позе застывал,

Как бронзовая статуэтка,

Желая тайно поскорей

Покрыться патиной порока,

Вступить в трагичный сонм теней

И смерть переживать до срока.

Но этот мир исчез, и вот –

Обоз, унынье, отступленье.

Лизи как будто узнаёт

Поля, знакомые селенья.

Верста, верста, ещё верста…

Просторы хмурые, пустые.

Покинутые ей места,

Чужие – и навек родные!

«О боже, я сойду с ума!» –

Лизи трясло, и сердце сжалось

В тот миг, когда из-за холма

Её усадьба показалась,

Уныла, брошена, пуста,

На череп издали похожа.

В порыве побежать туда

Лизи запуталась в рогоже,

С телеги грохнулась плашмя

Под дружный хохот: «Ну, шальная!»

Волненье, грудь её щемя,

Росло, росло, не отпуская.

«Катитесь к чёрту!» – встав с земли,

Она не ощущала боли.

И ноги сами понесли

По подмороженному полю.

Растрёпанная, добежав,

Бессильно у крыльца упала,

Как крылья, руки распластав,

И, задыхаясь, зарыдала.

«Лизи!» – внезапно раздалось:

То был спешивший к ней Арсений.

Он совершил побег; пришлось

Два дня, две ночи в исступленье

Плутать, минуя наугад,

Но всё ж на удивленье споро,

Капканы хищные засад,

Арканы ловкие дозоров.

Он пробирался невредим

И, наконец, изнемогая,

Однажды вышел в тыл к своим,

О том и не подозревая.

Его вниманье привлекла

Пустая грязная усадьба.

Он ждал, когда сгустится мгла,

Потом проник в неё: «Поспать бы

Хоть в эту ночь не на земле!..»

Но в доме – как в отхожем месте.

На полусгнившем горбыле

Он мёрз в сарае: «Срам! Бесчестье!» –

Но вскоре погрузился в сон.

Проснулся в полдень и услышал

Рыданья… Сильно удивлён,

Тихонько из сарая вышел…

«Лизи!» – «Арсений?! Вы спаслись?!

Все думают, что вы… Арсений!» –

Они, ликуя, обнялись,

Как после кораблекрушенья

В живых оставшиеся. «Что

С дивизией?» – «Почти разбита,

Вся армия – как решето.

Вон, видите, плетутся. Вы-то?..» –

«А тут…» – Арсений перебил,

Но тут же смолк от изумленья:

Он наконец сообразил,

Чьё это грязное именье.

Его родители порой

Сюда с визитом приезжали.

Соседи всё-таки. С собой

И мальчика Арсюшу брали.

«Мой дом», – как мысли прочитав

Арсения, Лизи сказала.

Уверенность словам придав,

Он отчеканил: «Да, немало

Таких усадеб на Руси.

Довольно страшных потрясений:

Мы всё вернём себе, Лизи!» –

«Война проиграна, Арсений». –

«Проиграна?! Да чёрта с два!

Мы – люди нового закала!» –

«Одни красивые слова!..

О, как же я от них устала!

Нас разгромили, донкихот!» –

«Мы будем отступать с боями!» –

«А дальше что? На пароход?

В Константинополь босяками?» –

«Выходит, будем уповать

На помощь Запада… на чудо…» –

«Как вы не можете понять:

Нам некуда бежать отсюда!..»