Читать книгу Земля обетованная - Андре Моруа - Страница 15

Госпожа Форжо и даже мисс Бринкер не без тревоги наблюдали за перепиской Клер и Парана, которая, не будучи тайной, все-таки становилась нежной и даже страстной. В это военное время трудно было воспротивиться дружбе, начавшейся с восхваления павшего героя; однако мадам Форжо позволила себе осторожно предупредить дочь.

– Разумеется, – сказала она, – я не намерена лишать этого молодого человека, которому ежедневно грозит смерть, ни твоего интереса, ни твоих писем, но будь осторожна. Не увлекайся. К чему это может привести? Уж конечно, не к свадьбе!

– Почему? – спросила Клер.

– Это было бы чистым безумием. Я разузнала о нем через Шарля. Это очень милый молодой человек, умный, храбрый, и ничего плохого о нем сказать нельзя. Но только он всего лишь сын вышедшего на пенсию преподавателя, и у него за душой ровно ничего нет. Ну, кем может стать после войны такой капитан Паран? В лучшем случае секретарем посольства в какой-нибудь далекой стране. При этом секретарем бедным, обремененным женой, а потом и малыми детьми. Тебе придется вести нищую, до смешного жалкую жизнь.

– Не вижу в такой жизни ничего смешного, – ответила Клер. – Я не боюсь бедности. Я готова сама заниматься хозяйством.

– Сперва все так говорят, Клер! А потом, со временем, начинают горько сожалеть о своем безрассудстве. Я хорошо тебя знаю: ты, при твоей гордости, будешь страдать больше, чем кто-либо, от сознания, что оказалась в роли Золушки среди посольских дам.

– Клод не только дипломат. Он хочет стать писателем. И я знаю много романистов, сделавших блестящую карьеру.

– Клер, я никогда не поверю, что этот юноша может стать великим писателем, да и успешным дипломатом тоже. Если уж быть откровенной, я нашла его довольно вульгарным, несмотря на блестящую образованность. Вдобавок у него какой-то странный, неприятный выговор, а что касается таланта, вспомни, что он пока еще ничего путного не создал. Гениальные люди начинают проявлять себя гораздо раньше!

– Не все, – возразила Клер. – И кстати, он написал великолепную статью о Барресе.

По правде говоря, эта привязанность к Клоду Парану была скорее плодом ее богатого воображения и упрямства. Она едва помнила его лицо, не забыла только романтическую прядь на лбу. Но письма капитана становились все более сентиментальными и лирическими; а в июне 1915 года, после легкого ранения, он заговорил о помолвке, и Клер не возражала. «С вашего позволения, – писал он позже, – я воспользуюсь своим отпуском по ранению, чтобы приехать в ваши места; мне это будет нетрудно, так как в Бриве живет мой дядя».

Мадам Форжо, которой Клер рассказала об этом плане, поступила мудро, не воспротивившись их встрече.

– Я, разумеется, не стану запрещать тебе видеться с офицером, – сказала она, – который сражался под командованием твоего отца. Но пока я не хотела бы принимать его у себя в доме. По всей округе тут же пойдут разговоры, что ты помолвлена. Если он согласится пообедать где-нибудь поблизости, например в брантомском отеле, мы можем встретиться там как бы случайно – вот это я могу допустить.

По дороге в Брантом, под щелканье кнута и щелканье языком, коими Ларноди подгонял своих старых кляч, мадам Форжо продолжала с невинным коварством вести подкоп под личность капитана Парана.

– Я прошу тебя лишь об одном, – говорила она Клер. – Отнесись к нему критически, как тебе это свойственно. Понаблюдай за его поведением. Рассмотри его как следует, прислушайся к его словам. И если он тебе действительно понравится, тогда… Хотя нет, я знаю твои вкусы, и это меня очень удивило бы.

Клер пыталась отрешиться от материнских наставлений: она представляла себе прогулку с Параном на берегу реки, под сенью согбенных плакучих ив, и предстоящий патетический дуэт без единой фальшивой ноты. В воздухе веяло близкой грозой; лошади, облепленные надоедливыми мухами, обмахивали бока хвостом, мотали гривой. Мадам Форжо задремала. Толчки экипажа на неровной брусчатке Брантома разбудили ее. Клер с удовольствием любовалась колыханием донных трав в прозрачных водах Дроны и красивым арочным мостом, сложенным в незапамятные времена монахами местного аббатства. По булыжной замшелой мостовой перед отелем вышагивал офицер; заметив экипаж, он торопливо подошел к нему.

– Как это любезно с вашей стороны, сударыня! – воскликнул он, помогая госпоже Форжо выйти из коляски.

Клер изумленно смотрела на него. Лежа в госпитале, он потолстел так, что пуговицы на мундире грозили вот-вот отлететь. От ходьбы на солнце лицо его побагровело, он вспотел и громко отдувался. Слишком тесная фуражка оставила на его лбу косую линию, похожую на шрам. Он выглядел усталым и далеко не таким молодым, каким был на балу у Сибиллы. Мадам Форжо обратилась к нему с преувеличенной сердечностью:

– Я счастлива видеть вас, капитан; надеюсь, вы не откажетесь отобедать с нами?

Затем она попросила его рассказать о генерале Форжо. Клод подробно описал, как генерал с тростью в руке стоял под огнем противника, не кланяясь пулям.

– Он проявлял, мне кажется, излишнюю храбрость, – добавил Клод. – Опыт быстро научил нас, что долг командира не в том, чтобы рисковать собой без нужды на поле боя.

В ожидании обеда он описал жизнь в траншеях – тяжелую, мрачную, монотонную.

– А теперь представьте себе, – сказал он Клер, – ваши письма посреди всего этого ада. Они были для меня глотком свежего воздуха.

Но мадам Форжо прервала его как бы нечаянно, чтобы обсудить меню обеда:

– Вы знаете, что в нашей провинции все готовится с трюфелями – омлеты, курица, гусиная печень. Как вы к ним относитесь?

– О сударыня, мне все покажется восхитительным!

И в самом деле, он ел за четверых, выпил один целую бутылку «Монбазильяка», сладкого, но коварного вина, и к концу трапезы вынужден был расстегнуть пояс. Когда он предложил дамам прогулку, мадам Форжо, к великому удивлению Клер, ответила:

– Мне совсем не хочется ходить по солнцу. У меня от него мигрень. Я посижу здесь, в прохладе, но это отнюдь не мешает вам, молодые люди, прогуляться, если у вас есть такое желание. Я вас подожду, не беспокойтесь обо мне, я еще не читала утренние газеты. Идите, дети мои, идите. Даю вам два часа.

Клод с признательностью посмотрел на нее и отправился вместе с Клер к монастырскому саду. Впервые в жизни Клер оказалась наедине с мужчиной, который вдобавок писал ей любовные письма. Что он сейчас скажет? Она ждала с любопытством, сама дивясь собственной холодности и равнодушию. Их переписка велась в таком искусственном тоне, что прибегнуть к нему в жизни – тогда как они едва знали друг друга – было бы нелепо, невозможно. Клод выглядел смущенным и, стараясь скрыть замешательство, прибегнул к развязному тону, который шокировал и обидел Клер. Признайся он откровенно, что ситуация непростая, ему еще удалось бы ей понравиться, но от «Монбазильяка» и жары у него прилила кровь к голове; борясь с надвигавшейся сонливостью, он говорил слишком громко, слишком быстро, и его гортанный акцент звучал совсем уж невыносимо.

В предыдущие месяцы затворнической жизни в Сарразаке Клер часто воображала себе этот день, и заговор против матери, и тайные встречи преследуемых любовников; однако во время обеда мадам Форжо не только не выказала враждебности, но первой заговорила о возможной перспективе свадьбы. «Я не такая женщина, – объявила она, – чтобы вмешиваться в личную жизнь моей дочери, но ставлю два условия: достижение ею совершеннолетия и конец войны».

– До чего же разумная женщина ваша матушка! – сказал Клод. – Конечно, она права: я и сам не хочу сделать вас вдовой в двадцать лет. Жизнь капитана от инфантерии в этой войне, увы, не тот риск, который оплачивают страховые компании.

Клер не понравилась эта фраза. Кажется, он уже считает их свадьбу после войны делом решенным? Почему? Она пока еще ничего не обещала. Да и знает ли она сама, чего хочет? А кстати, куда это он ведет ее по этим булыжникам, таким же раздражающе неровным, как его голос? А Клод собирался посидеть с ней на одной из каменных скамеек под романтической аркадой монастырского острова, но все они были заняты стариками из приюта, которые курили трубки, плевали наземь, грелись на солнышке и явно решили оставаться здесь до Страшного суда.

– Они напоминают мне тех старцев, что глядели со стен Трои на проходящую Елену, – сказал Клод.

Клер не ответила: она чувствовала себя грустной и растерянной. Жара стала совсем невыносимой, и тогда Клод предложил зайти в придорожное кафе с зелеными беседками. Утомленная Клер боязливо последовала за ним. Кафе было убогое, грязное. Куриный помет заляпал зеленые сиденья скамеек с выщербленными спинками. Клер, одетая в белое муслиновое платье с широкой плиссированной юбкой, боявшееся любого прикосновения, сперва брезгливо передернулась, но тут же упрекнула себя, подумав: «Бедняга! Чего только он не натерпелся в своих окопах! Нам ли, живущим в тылу, жаловаться на неудобства!» Она расстелила на скамейке носовой платок и храбро уселась; Клод, расположившийся напротив, вытирал взмокший лоб. Он попытался нежно улыбнуться:

– Ожидание покажется мне долгим.

– Ожидание? – переспросила Клер. – Какое ожидание?

– О Клер! Ожидание нашей свадьбы и мира.

– Но мы же будем переписываться, – ответила она и сама удивилась раздражению, ясно прозвучавшему в ее голосе.

Подошла недовольная служанка: в это время дня посетителей здесь не кормили.

– Что угодно господам?

Клер ничего не хотела. Клод заказал два бокала воды со смородиновым сиропом, но, как только напитки оказались на столе, налетевшие осы стали кружить вокруг стаканов и их голов.

– О, конечно, – сказал он, – мы будем переписываться. Я обожаю ваши письма… Вот мерзкие создания! – воскликнул он, отгоняя осу. – Да, ваши письма прелестны, а некоторые пассажи – достойны поэтических антологий. Я горжусь тем, что вдохновил вас написать это. Знаете, я ведь ношу ваши письма под мундиром, на сердце. И уверен, что они отразят вражескую пулю.

Клер подумала: «Ну, это будет зависеть от ее скорости». Клод расстегнул свой доломан и вынул из внутреннего кармана пачку писем. Она покраснела, но все же ей было приятно видеть это.

– И вы тоже пишите мне, – сказала она. – Я хочу знать все: об опасностях, грозящих вам, о ваших мыслях и планах дальнейшей работы…

– Но я и так все вам описываю! Кроме той стороны моей любви, которую, увы, должен пока скрывать.

– Почему? – спросила Клер.

И тут же пожалела о своем вопросе, потому что он встал, сел рядом с ней и попытался обнять. Клер ощутила едкий запах пота и в испуге вскочила с места. Но он удержал ее за руки:

– Что с вами? Вы боитесь меня? Вы не хотите меня поцеловать? Но ведь вы уже давно задолжали мне поцелуй… поцелуй нашей помолвки!

Как же отказать ему? Нужно закрыть глаза и подставить ему губы, таковы правила игры. Клер зажмурилась и стала ждать, при этом она думала не о Фаусте и Маргарите, а о том мгновении в кресле дантиста, когда испытываешь первый шок от боли. Этот рот, приникший к ее губам, не доставлял никакого удовольствия; огромные руки сдавливали ее тело; щека Клода закрывала ноздри Клер, и, поскольку он длил и длил свой яростный и пламенный поцелуй человека, надолго отлученного от ласк, она тоскливо думала: «Господи, как же мне дышать?!» Дыхание Клода отдавало монбазильякским вином, и Клер упрекнула себя: о чем она только думает в такую минуту! Вокруг их слившихся лиц металась оса, но ни один из них не посмел отогнать ее: сейчас это было бы кощунством.

Когда Клод наконец разомкнул объятия, она жадно втянула горячий воздух и снова закрыла глаза. Он счел, что она опьянена любовью, но это было просто результатом асфиксии. Затем она исподтишка взглянула на свое платье: оно было измято над талией и усеяно влажными пятнами. «Это от его потных рук, – подумала Клер. – Как тогда, на балу у Сибиллы». Ее обуревало чувство невыразимой тоски, разочарования.

– Пора идти в отель, – сказала она. – Мама будет волноваться.

– О нет, она же дала нам два часа, значит остался еще целый час. Давайте посидим здесь. Подумайте только: я ждал этой минуты долгие месяцы. Говорил себе: «Оказаться вместе с ней в саду прекрасным летним днем – это был бы настоящий рай!» И, как любой рай, он казался мне недостижимым. Но вот я наконец в него допущен. До чего же это чудесно!