Читать книгу Не снимая маску - Андрей Бильжо - Страница 7

Часть первая

– Доктор, а почему вы мне не верите? Я вам говорила, что Ковид-19 уничтожу. Помните? Мы ещё поспорили с вами на мой домашний отпуск. А потом все вирусологи мира и эти гондоны с искусственным интеллектом ничего понять не могли. Мол, все, блять, в одночасье выздоровели. Это было год назад. В 2061-м.

Надо сказать, что в 2046 году ненормативная лексика была признана достоянием русской словесности и культуры в целом. Предметом гордости всех, для кого русский язык был родным.

Гордость – тема отдельная. Болезненная. Столетие Великой победы над фашизмом отметили бурно, по-фашистски, но как-то холодно. А вот тема: «русский мат – он для русских свят! Русский мат – не стесняйся его, как родной матери!» стала эмоциональной и яркой. В России не было семьи, которой мат не коснулся бы. Обсценную лексику преподавали в школе с первых классов. Грамматику, правильное произношение. Рассматривали ситуации, когда уместно и когда не уместно её применение. Проводились семинары, научные конференции на разные темы, связанные с русским матом. Например: «Хуй и его образ в русской архитектуре». Или «Психологические аспекты. Кто чаще меряется хуями», или «Блять – как междометие и блядь – как между этим и тем» ну и т. д.

Но я отвлёкся. Пациентка моя была явно в состоянии психомоторного возбуждения, но без очевидных расстройств мыслительного процесса.

– Вот, доктор, и в прошлое я легко могу переместиться. Например, в 2020-й. Но только с вами. Хотите?

– Да ну нахуй. Я там, в этом сраном 2020-м, жил. Это тебе, родившейся в 2042, интересно. А мне – нет. Год был полное говно!

Я вернулся к своей первой специальности в 2043-м. Мне как раз исполнилось девяносто. Я уже столько нарисовал картинок – и таких, и этаких. Они, как мне казалось, в каждом доме висели. Центры современного искусства были в каждом городе, деревне, селе. Впрочем, деревень и сёл не было, а центры современного искусства были. Заебало, короче, современное искусство. А тут обращение президента. Какого? Такого! В смысле того же.

– Господа психиатры, в наше нелёгкое время достатка, а также высокого уровня жизни стране, идущей в одиноче стве своим путём, требуется ваша помощь.

Ну, я быстро сдал тест на подтверждение профессии, благо психиатрия не меняется столетиями, и надел белый халат, который висел у меня в шкафу семьдесят лет, взял гранку – ключик такой четырёхгранный, психиатрический (не путать с трёхгранным железнодорожным) – и на службу.

– Хорошо, если ты такая всемогущая, почему не съебёшь ся из клиники этой в свой 2020-й, куда ты так рвёшься?

– Так я вас, Андрей Георгиевич, боюсь оставить одного тут, в 2062-м. Вас же за исчезновение пациента расстреляют нахуй. Вон доктора Вистельмана расстреляли вчера.

– Ладно, я подумаю.

Подошли два санитара.

– Доктор, вы совсем ебанулись? Хватит пиздеть с этой дурой и сопли жевать. Пошла в палату. Быстрей! А ты, – это мне, – гуманист, домой уёбывай. Сто семь лет, а такой долбоёб.

Санитары. Они главные. Их надо слушаться!

Попробовать что ли? Но не в 2020-й. А в какой тогда? – задумался я, выходя из палаты.

Часть вторая

Стоял холодный ноябрь 2062 года. Серые облака ползли по земле и писали на неё. Только Кремль освещало собственное, Кремлёвское, солнце. Частные маленькие солнца освещали поместья мэров городов. А солнца чуть больше освещали приватные гектары губернаторов.

В пять часов утра я прошёл через проходную Главной Ордена Героического Труда Психиатрической Больницы номер 1 имени 26 Московских Санитаров. Нянечки зафиксировали, что я пришёл вовремя, минута в минуту, и предупредили меня, мол, надо на две минуты раньше приходить. Нехуя, типа, расслабляться. Сказали, что я рискую и что если опоздаю, то получу от медбратьев пиздюлей. Я поблагодарил их за любезное предупреждение.

Рабочий день в Одиноко Идущей Своим Особенным Путем России (ОИСОПР) начинался в пять утра и в пять вечера заканчивался.

Над входом в больницу круглосуточно бежали разноцветные светящиеся буквы:

Ты поработай, чтоб страна,

Ведь Родина твоя она,

Была сильней всех в мире стран,

И нехуй спать! Пораньше встань!

Работа ждёт тебя, старик!

Чтоб в пять утра ты был как штык!

Анзурат – так звали мою пациентку, что в переводе с таджикского значит «необыкновенная», – уже проснулась и даже заплела многочисленные косы.

– Ассалам Алейкум, Анзурат. Что ты смотришь?

– Алейкум Ассалам, доктор. «Я глазом своего ума» смотрю свои любимые «Непутёвые заметки», которые по-прежнему ведёт Дмитрий Крылов. Я учусь у него перемещаться. Он в пространстве, я во времени.

– Да, мне кажется, Крылов и во времени неплохо перемещается?

В палату вошёл санитар:

– Доброе утро, дуры. И вам, Айболит хуев, – это мне, – доброго времечка суточек желаю, – и он громко захохотал, испортив, выходя из палаты, воздух.

Я уже говорил, что санитары в 2062-м контролировали врачей. Следили за тем, как они лечат, как проходят операции. Давали врачам советы: «Доктор, ты, блять, это по ходу не то чего-то. Ты, это, обрежь дедушке или второй раз повтори. Короче, понял?»

Санитары контролировали врачей.

Уборщицы – учёных и учителей.

Грузчики – инженеров.

Ну и т. д.

Все они были роботами. И это главное и высшее достижение айтишников. Собственно говоря, и жить люди стали значительно дольше благодаря тонким инженерно-генетическим технологиям. Долго, но хуёво.

Здесь надо отметить вот ещё что. При ошеломительном прогрессе в области искусственного интеллекта поколение дебилов, блять, процветало. Это были издержки технического прогресса. Дебилы, блять, объединялись в партии и группы по интересам. Легендарный и вечно модный модельер Ебашкин шил им разную форму. Общим в ней были только крупные, вышитые золотой нитью буквы Д и Б, причудливо переплетающиеся друг с другом и располагающиеся на рукавах и лацканах френчей. Были и ещё всякие незначительные приметы времени.

Из-за того, что поголовно все перенесли ковид, обоняние исчезло практически у всех. А те, кто обладал умением саморегулировать иммунопсихические процессы своего организма, как Анзурат и я, его частично сохранили. И от этого очень страдали, слыша все чудовищные запахи 2062 года. К этому надо добавить, что мир стал бесцветным. Просто потому, что цвета все, кроме серого, чёрного, коричневого и белого, запретили. Зато так называемый золотой цвет, или, как говорят судмедэксперты, цвет жёлтого металла, стал главным цветом ОИСОПР.

– Ну, что решили? Уёбываем в прошлое, дядя Андрей? Или остаёмся здесь на педофилов охотиться, как 99 процентов населения? – она улыбнулась, и в глазах её мелькнула чертовщинка.

– Россия без педофила – могучая сила!

– Боремся мы сотню лет.

В дело идут вилы,

Но конца и края нет

Этим педофилам,

– поддержал я свою пациентку. – Да. Я почти решился. Только бы санитары не узнали.

В палату как раз вошёл санитар:

– Всё, хватит болтать. Доктор, пошёл нахуй. Все больные идут в актовый зал. На встречу с писателем, героем, ветера ном трёх войн, восьмидесятисемилетним Евгением Подмазовым. Всё! Я сказал всё! Лежачих на каталках перекатим!

Санитар мрачно посмотрел на меня, и я вышел из палаты и пошёл в актовый зал.

Часть третья

Актовый зал Главной Легендарной Ордена Героического Труда Психиатрической больницы номер 1 имени 26 Московских Санитаров был набит битком. Мест не хватало, и часть пациентов и врачей сидела на каталках лежачих больных.

Евгений Подмазов – легендарный писатель, книги которого были переведены на все языки мира, включая мёртвые, – с удовольствием, подрыгивая то одной то другой ногой, рассказывал, как он одновременно писал правой рукой и стрелял левой.

– Я, блять, как Саша Пушкин и Миша Лермонтов, как Лев Толстой и Эдуард Лимонов. Я, как Эрнест, сука, Хэмингуэй! Но убил я больше, чем они, людей… О, сколько я убил! А написал я сколько!

Евгений всё время, рассказывая о своей творческой и боевой жизни, оглядывался, как будто кто-то стоял за его спиной и целился ему в затылок.

Спустя два часа зажигательного выступления старого мачо на сцену поднялся санитар и, не предупреждая выступающего Легендарного Писателя, отобрал у него микрофон, слегка въехав ему локтем по челюсти так, что тот молча выпал из кресла.

– Пошёл нахуй, – сказал вежливо санитар, – и все пошли нахуй, по палатам. Выступление закончено. С книгами к писателю за автографами не подходим. Вы всё равно читать не умеете.

Перед уходом домой я заглянул в палату Анзурат. Мы вышли в холл для встречи больных с посетителями.

– Скажи, а почему ты хочешь переместиться, то есть съебаться, именно в 2020 год?

– Доктор, дядя Андрей, на то много причин. Во-первых, моя мама и мой папа, который умер от Ковида-19, родились в том году. В Москве. Этот год подарил им жизнь, а значит, и мне. Во-вторых, мой дедушка и моя бабушка мне много рассказывали, как они хорошо жили в 2020-м. Дедушка развозил еду на велосипеде, и у него были зелёная куртка и зелёный ящик с едой за плечами. Это красивый цвет. А бабушка на самокате развозила еду в жёлтой куртке, и у неё за плечами был жёлтый ящик с едой. И однажды они столкнулись на широком тротуаре. И сразу полюбили друг друга. А в-третьих, – Анзурат засмущалась, – мне просто нравится эта цифра. 2020.

Я попал в 2062 год из 2020-го случайно. Минуя промежуточные отрезки времени. Впрочем, немного завис в 2043-м, когда вновь стал психиатром. Дальше фрагменты воспоминаний, как порванная старая киноплёнка.

И вот! Шестидесятые. Я в них попал и живу… Как?

Если бы я знал, то ответил бы на этот вопрос. Загадок много. Я когда-то не верил «во всё это». Считал ерундой, будучи психиатром, выпускником советской Московской школы. А сейчас стал во многом сомневаться. Впрочем, это долгая, скучная и довольно интимная тема. Так почему бы не вернуться назад? В эту удивительную, отчётливую, осязаемую, иррациональную, страшную, смешную, агрессивную, наивную херню. Там много тех, кого я люблю. Ведь я уже не так любвеобилен.

Ком подкатил к горлу. Хочу туда. Хочу!

– Анзурат, а можем прямо сейчас?

– Можем. Там, в 2020-м, мы только будем чужими и не узнаем друг друга при встрече. Да и встретимся ли мы?

– Тогда попрощаемся сейчас, Анзурат, моя пациентка, и нахуй отсюда.

– Прощайте, доктор. Но учти, мы, дядя Андрей, будем смертны… Жизнь будет коротка…

– Ну и хуй с ним. Уёбываем, Анзурат. Прости, дорогая.

– И вы, простите меня.

В палату вошёл санитар.

– Доктор, вы ещё тут? Пошли быстро отсюда нахуй!

– Да пошёл ты сам нахуй, ублюдок! Поехали, Анзурат!

Что-то замелькало перед глазами. Стало мутить. Захотелось блевать. Потом замелькали Соловки, Венеция, Москва, папа, мама, бабушки… лица, лица, лица…

Я надел маску и вышел из своей квартиры. Закрыл дверь ключом. Лестницу в подъезде мыла симпатичная таджичка.

– Здравствуйте, вы новенькая?

– Да, только вчера устроилась уборщицей в «Жилищнике».

– А как вас зовут?

– Афшона.

– А что это значит по-русски? Вы знаете?

– Да, я закончила русскую школу и первый курс филфака университета в Душанбе. Афшона – это по-русски «Рассыпающая цветы».

– Красиво! Удачи, Афшона.

– И вам, дядя Андрей…

Интересно, но моего отсутствия никто не заметил.

Шла вторая волна пандемии Ковида-19. Он гулял по планете и пировал в России, идущей одиноко

своим собственным путём.