Читать книгу Сломанное небо Салактионы - Андрей Лисьев - Страница 3

Вроде бы ничего особенного, но уснуть в первую ночь на новой планете способен только обладатель кожи слона и нервов, толщиной с канат.

Кутельский не имел ни того, ни другого. Наоборот.

Ворочаясь в своей постели, Чарли вспоминал о том, как его родители в один голос твердили, что у сына чересчур тонкая душевная организация.

«Очень может быть…»

Но пилотом истребителя космического флота Кутельский стал вопреки желанию родителей.

«Хотя зачем себя обманывать? Я же видел свое досье. «Неуравновешен. В экстремальной ситуации теряется. В быту склонен к меланхолии. В бою на Эгаро проявил героизм. Награжден медалью за храбрость». Медальку в утешение дали и списали по ранению. Но я им еще покажу меланхолика!»

Чарли вздохнул, сел: «Нет, уже не уснуть».

Пилот оделся и направился в ангар. После тщательной инвентаризации он навел порядок среди инструментов и оборудования. Теперь все было отсортировано по размеру, отмыто, вычищено. Все, что можно было упаковать, Кутельский аккуратно обернул в пластик. Несколько раз пилот обошел стеллажи, запоминая, что где лежит. Кое-что подписал маркером. Окинул взглядом плоды своего труда. Идеальный порядок.

Затем настала очередь техобслуживания флаера. Геолог не ухаживал за аппаратом, и, оставшись без хозяина, гидроплан местами заржавел. Кутельского удивили турбовинтовые моторы в гондолах, хотя данная модель обязательно оснащалась стандартными плазменными двигателями. «Плазма» позволяла покидать пределы атмосферы. Кутельский прикинул, что можно добраться даже до Салактионы-2. Пара «родных» движков в оригинальных ящиках отыскалась в дальнем углу между цистернами, полными топлива. Все – в заводской смазке.

«Разбудить Абуладзе, спросить, что за хрень?»

Вместо этого Чарли вооружился шлифовальным аппаратом. Уже счистив ржавчину, с опозданием понял, что жужжанием шлифмашины мог разбудить не только геолога, но и Монику.

Тут пилот испытал укол ревности: «Ей интереснее с этим старым козлом! Формулы, константы… А я что? Простой пилот. То взлет, то посадка… Анабиоз».

Кутельский укладывался спать в выделенной геологом комнате. Сон не шел, злость и ревность мешали отдаться в объятия Морфея, несмотря на усталость.

Чарли пошевелил раненой когда-то рукой. Она зажила и вызвать жалость у бесчувственной Моники никак не могла. «Ну вот, допрыгался. До любви через сочувствие».

За стеной спальни непрерывно и надоедливо журчало. Уходящая Салактиона-2 утягивала за собой лишнюю воду. «Какой тут к свиньям собачьим сон?! – Чарли Кутельский вскочил с койки, – я – боевой пилот, подумаешь, списан по ранению, теперь должен летать в этом медвежьем углу, да еще и на полставки, и на птичьих правах! Получался каламбур. Пилот на птичьих правах. Но на гражданке все так начинают. И приходится подчиняться непонятно кому. Все! Хватит! Выспался!»

Он извлек из рюкзака заветный сверток, выглянул в лабораторию. Абуладзе храпел так, что свет от непогашенного экрана дрожал. Чарли с неприязнью посмотрел на рыхлое брюхо геолога. «Накрылся бы он одеялом что ли? Для приличия. Какая тут гравитация? 87 процентов от земной стандартной? Значит, лишний вес без спортивных занятий скоро станет и моей проблемой! И Моники тоже».

Пилот распахнул дверь и обмер на пороге.

«Вот так рассвет! Кр-ра-со-ти-ща!»

Платформа плыла в розовом тумане. Как плот, на котором вместо флага на перилах сохли трусики Моники.

Чарли уселся на край и опустил ноги в облачную реку. Туман не позволил увидеть отлив. Густое марево струилось, свертывалось в немыслимые жгуты и создавало иллюзию безбрежной реки.

Кутельский принялся чертить кончиками пальцев узоры на туманной поверхности. Они тут же исчезали. Чарли увлекся этим занятием как мальчишка. Осмотрел пальцы в надежде увидеть следы, но руки остались чистыми. Туман как туман. Облака как облака.

Потом пилот застучал пальцами по розовому покрывалу, как по клавиатуре.

«О! Вот оно! – Вдохновение было совсем рядом, – О, Моника!»

– Спите, зайчики, спите дальше, – прошептал Чарли и извлек из свертка саксофон.

Музыкальный инструмент отливал розовым, как и все вокруг. Кутельский осмотрелся. Окружающий мир отличался только оттенками. Розовое небо, река розового тумана стала чуть ниже, даже металлическая решетка платформы – розовая.

Чарли настраивал не просто саксофон, а вершину музыкальной электронной технологии. Инструмент сочетал в себе все виды звучания сакса от самых древних до новейших инструментов.

Пилот сунул в уши наушники, отключил на саксофоне звук, включил запись и сосредоточенно уставился на Хэнкессу. Именно эта ближайшая к Салактионе колонизированная планета отражала свет Гизы и окрашивала все вокруг в розовое.

«Теперь главное – очистить мозг от суетливой текучки и ждать… Оно придет. Вдохновение обязательно придет», – пилот робко дотронулся до клапанов и вдохнул в саксофон первый аккорд. Потом закрыл глаза и не увидел, и не услышал, как рассвет менял ландшафт вокруг. Даже сонный Абуладзе, грубо вторгшийся в чудное утро, чтобы помочиться с платформы, скептическим хрюканием не помешал Чарли.

Потом проснулась Моника, с любопытством обошла юношу, звука ее шагов Чарли тоже не слышал. Бесцеремонно уселась рядом – никакой реакции. Тогда Моника выдернула из уха пилота один наушник, вставила себе, прислушалась.

– Ух, ты!

Чарли посмотрел на девушку с благодарностью, но так, словно видел ее впервые. Моника была в футболке Абуладзе с длинными рукавами, надетой на голое тело.

– И что ты пишешь? – шепнула Моника, когда они снова встретились у кофейника. Она именно так и сказала не «сочиняешь», а «пишешь». При этом она вздохнула чуть глубже, чем нужно.

– Симфонию, – заговорщицки прошептал Чарли.

Он находился в таком творческом трансе, что призывно торчащих сосочков подружки даже не заметил.

– Здорово!

«Зря она это сказала. Да еще таким тоном». Восхищение девушки показалось пилоту неискренним тем более, что Моника услышала не самый лучший вариант мелодии.

И Чарли Кутельский рассердился.

– Я никогда не даю слушать свои работы, пока они мне самому не начнут нравиться, – и, наткнувшись на сожаление во взгляде Моники, отзеркалил его: – Обычно не даю…

Лев Саныч Абуладзе вышел из душевой в свежей майке и влажных после «стирки-сушки» шортах, фыркнул, вытирая распаренное лицо:

– Чарли, а вы этой дудкой серьезно увлекаетесь?

Кутельский задохнулся от гнева: «Назвать сакс дудочкой?» И сухо ответил:

– Мне врачи прописали. Чтобы нервы в руке быстрее срастались. Но на исполнении должностных обязанностей это не скажется. Обещаю.

– Чарли! Пишет! Симфонию!

Моника с восхищением посмотрела на пилота снизу вверх.

– И?

Геолог уселся в кресло.

– Что и? – набычился Кутельский.

– Толк-то есть? – Лев Саныч забросил ногу на ногу.

– Какой толк?

– Положительный денежный поток… Бабки, в общем и целом, капают?

Было сложно понять, завидует Абуладзе таланту Чарли Кутельского или просто издевается.

– Вы считаете, что искусство существует только ради денег? – Кутельский приготовился к длительной дискуссии.

Геолог пожал плечами, посмотрел на Монику, которая в этот момент наливала себе воду, и предположил:

– Ради восторгов поклонниц?

– Это – большая форма, не могу сказать, вот окончу, будет видно.

– А мне кажется, Лев Саныч прав, – Моника поднесла стакан к губам и поверх него со смешинкой посмотрела на Кутельского, – Зачем биться над симфонией начинающему композитору, если можно сочинить гениальный шедевр на шесть аккордов?

«Ей не понравилось», – решил Чарли и взглянул на девушку глазами побитой собаки.

Геолог удивленно умолк и уставился на Монику.

Она повернулась лицом к Чарли и боком к Абуладзе. Грудь четко обозначилась под футболкой, а голос зазвенел колокольчиком:

– Вот смотрите, кто-нибудь помнит авторов древних рождественских песенок? А ведь они принесли авторам состояния! И кормят их наследников до сих пор!

– Вы хотите оставить от моей симфонии шесть аккордов? – Кутельский чуть не заплакал, он даже перешел с Моникой на «вы».

– Но пусть это будут шесть гениальных аккордов! Только представьте, что твоя… мелодия будет играть при открытии миллионов лифтов по всей вселенной! Например…

– И приносить полпенни за тысячу проигрышей! Сможете купить Салактиону. Или даже обе, – добавил геолог.

Кутельский недоверчиво посмотрел на Абуладзе, потом на Монику.

– Что вы на меня так смотрите? Разве мы прилетели сюда не ради денег? – разошелся геолог. – Вот я честно признаюсь, чтобы все мои долги вернуть, я должен работать на «Гала-Гео» еще 478 лет! Если чуда не произойдет. А чудес в наши прагматичные времена, увы, не бывает. Салактиона – рай, но даже здесь я не чувствую себя свободным из-за долгов!

– Чарли, а давай, я тебя зарегистрирую в облаке композиторов-любителей? Их музыку иногда покупают. И даже по чуть-чуть платят! – смешинка из голоса Моники никуда не делась.

Кутельский обиженно пожал плечами и не ответил.

– Ладно, Чарли, полетаем сегодня? Все позавтракали? – Лев Саныч оттолкнулся обеими руками от подлокотников кресла и пружинисто встал.

Подошел к комплексу связи и взглянул на пустой экран входящих сообщений:

– Моника, странно, но вас почему-то не хватились. Дела-а-а…

***

Добиться полного слияния с техникой. Дождаться момента, когда начинаешь чувствовать себя частью гидроплана. Его деталью. Лишь после этого ты можешь называть себя пилотом и не опасаться того, что флаер тебя подведет.

Чарли Кутельский всегда ждал этого сладостного ощущение, которое приходило само по себе, и которое нельзя было вызвать по своему желанию.

Пока симбиоза не произошло, но он был уверен: еще немного и…

Чарли крутанул штурвал, и легкий флаер, послушный пилоту, выполнил вираж.

– Ого!

Только после возгласа Моники Кутельский вспомнил, что девушка не пристегнута, а стоит между парой сидений и грузовым отсеком.

– Прошу прощения, увлекся, – он скосил глаза на равнодушное лицо геолога.

Моника отпустила спинку кресла Абуладзе и посмотрела побелевшую руку на свет. На девушке были вчерашний топик и шортики, в которых она выглядела очень спортивной и подтянутой.

Чарли выровнял гидроплан и выглянул в боковое окно.

Вертикальный мир Салактионы, освещенный Гизой, был виден как на ладони. Воздух над морем оставался чистым. Береговой черты не было, там клубился густой зеленый туман, из которого торчали исполинские скалы.

– Эта зеленая гадость и есть зигрит? – уточнил Кутельский.

Он слышал дыхание Моники. Девушка тоже смотрела в окно у него за спиной.

– Насколько я помню физику, – поддержала она разговор. – Прилив должен выталкивать зигрит выше, ближе к станции. Но этого не происходит. Почему?

– Зигрит легче воздуха только на солнце. Едва Гиза уходит за горизонт, даже незначительного понижения температуры достаточно, чтобы зигрит выпал в виде осадков.

– А если Гиза затянута облаками?

– Зигрита нет.

– Значит можно спуститься вниз без скафандра?

– Какая вы любознательная девушка! Нам спускаться без дыхательной маски запрещено инструкцией.

Лев Саныч был чем-то недоволен, и Кутельский обернулся к нему, чтобы понять чем.

Моника не унималась:

– А если зигрит выпадает в море в виде дождя, почему вода не ядовита?

– Зигрит опасен только для дыхания, а растворенный в воде – нет, – процитировал путеводитель Чарли.

– Он присутствует в воде в незначительных дозах, но наш опреснитель справляется, выводит его вместе с солью, – пояснил Абуладзе, – А когда вторая Салактиона уходит на другую стороны первой, уровень океана опускается, растения оказываются на солнце и генерируют новую порцию зигрита. Круговорот. Все! Лекция окончена.

Чарли Кутельский убедился, что гидроплан скользит в атмосфере Салактионы ровно, и откинулся в кресле:

– Какие будут указания, шеф? Машинка работает безупречно. Послушная. Обещаю не лихачить.

– Опуститесь пониже.

– Есть опуститься пониже!

Геолог вывел на экран навигатора часть знакомой схемы планеты – было видно, что он уже летал здесь с предшественником Чарли. Лев Саныч посмотрел на Монику, словно ожидал от девушки одобрения, и ткнул пальцем пустую область ниже пометок:

– Сегодня будем собирать образцы грунта вот здесь. Слепым полетам обучены? – И, не дожидаясь ответа пилота, скомандовал: – Моника, меняемся!

По-медвежьи тяжело геолог выбрался к боковому окну – легкий корпус флаера покачнулся в воздухе, но Кутельский удержал его на курсе. В дружественных человеку атмосферах вместо окна обычно оборудовался пулемет, в салактионском исследовательском флаере из-под правого окошка тоже торчал ствол.

Абуладзе пропел:

Все выше, и выше, и выше,

Стремим мы полет наших птиц!

И начал по одному выстреливать сейсмодроны, целясь между плывущих в тумане скал. Вокруг клубились зеленые облака, и проследить полет дронов до конца не удавалось.

– Неужели вы так хорошо видите? – восхитилась Моника.

– Дроны – роботы. Приблизившись к скале, они самостоятельно сканируют грунты и находят, куда присосаться.

При слове «присосаться» Моника облизнулась. Лев Саныч прекратил стрельбу и посмотрел на пухлые губки девушки.

– Але! – напомнил о себе Кутельский. – Долго еще? Видимость ухудшается.

Все посмотрели в лобовое стекло – по курсу флаера стали появляться отдельные массивные глыбы. Теперь пилоту приходилось маневрировать между скалами и берегом.

Лев Саныч вернулся к работе, регулярно отвлекаясь на часы и экран компьютера.

– Осталась три дюжины дронов, рискнем потратить все? Сейчас берег уйдет вправо.

– Где наша не пропадала?! – Кутельский снова заложил лихой вираж, и лобовое стекло покрылось брызгами.

– Ой, мамочки! – воскликнула Моника.

– Идем на бреющем, а с этой стороны острова зыбь. У нас же остров, а? Лев Саныч? – уточнил Чарли, не отрываясь от приборов.

Геолог не ответил, а скомандовал:

– Пару часов болтаемся здесь, надо позволить дронам хорошенько вгрызться, и ложимся на обратный курс.

– Есть! – Кутельский нажал на кнопку, и винты флаера повернулись вверх, превратив его в вертолет.

– Садиться будем ночью, после прилива.

Гидроплан начал плавно подниматься и окунулся в обычное белое облако.

Вздымая ввысь, наш аппарат воздушный,

преодолев пространство и простор…

…Заодно радар проверим, – оборвал собственную песню Кутельский и заново запустил диагностику приборов.

Возвращавшиеся дроны стучали по борту, как будто кто-то невидимый кидался в флаер камнями. Сейчас роботы напоминали не стрелы, а пауков, раздувшихся от съеденной ими породы. Впившись в борт, они, дробно перебирая лапками, сами забирались в грузовой контейнер. Флаер при этом вздрагивал, как от щекотки. Кутельский вел гидроплан у самой воды.

– Хорошая машинка!

Он принял вправо, в открытое море, и взглянул на радар. Прибор показывал, что перед флаером невесть откуда возникло препятствие.

– Что это?

Пилоту никто не успел ответить, потому что едва флаер выскочил из ядовитого тумана, все увидели гигантскую стену воды, несущуюся навстречу.

Чарли выругался, а Лев Саныч потупил взгляд:

– Я же предупреждал. Прилив.

Правую руку пилота вдруг скрутила судорога. Он, удерживая штурвал левой, затряс травмированной ладонью:

– Черт-черт-черт!

Тысячи иголок пробежали от руки к позвоночнику, в глазах у Чарли потемнело, он выпустил штурвал.

– Я сейчас, – его голос слабел, нос гидроплана опасно опустился, – Это от стресса. Сейчас пройдет.

Тут он закрыл глаза и начал сползать с кресла.

– Стоять! – Абуладзе не растерялся, дернул пилота левой рукой за волосы и отвесил правой несколько пощечин.

– Мо! Штурвал!

Эти слова Кутельский услышал сквозь плотный кокон обморока и встрепенулся.

– Не надо, я в порядке, – Чарли дернул штурвал на себя так, словно собирался его вырвать из панели управления, – Давай-давай-давай!

Моника вскрикнула и закрыла глаза руками, а мужчины, не отрываясь, смотрели на растущую перед флаером волну. Неба над волной не было – лишь светло-серая громада второй Салактионы. Пилоту показалось, что ситуация под контролем.

– Ну же, братишка, не подведи! – обратился он к флаеру.

Гидроплан приподнялся над гребнем, но зацепился за него днищем, подняв тучу брызг. На лобовое стекло не попало ни капли, но вода обдала оба двигателя.

Кутельский не шевелился, все также цепко держал штурвал. Гидроплан продолжал набирать высоту. По миллиметру, не допуская крена, пилот положил флаер на обратный курс.

– Вода сильно соленая? – тревожась о двигателях, спросил Чарли геолога, но того вдруг прорвало на «хи-хи».

– Перед вами белый карлик Гиза, который служит солнцем для нашей планеты…

Местная звезда ярко сияла между горизонтами загадочных Салактион.

– Эй там, на палубе! – прервал Кутельский экскурсовода, – Крылья… Намокли…

Пилот вывел моторы из форсажного режима, и тут левый двигатель астматично чихнул.

– Опаньки, – тихо сказал Абуладзе, и прильнул к окну. – Кажись, приплыли…

Флаер поднимался уже не так стремительно, и океан, притягиваемый Салактионой-2, уверенно догонял их, собираясь прижать к планете-соседке, напиравшей навстречу из-за горизонта. Обрезало правый двигатель, через секунду отказал и левый. Тонко свистели вращавшиеся вхолостую винты.

– Оба встали за креслами! Симметрично относительно оси флаера. Быстро!

Моника выполнила команду Кутельского первой, Абуладзе пристроился к ней сзади, брюхом прижался к девичьей пояснице, а спиной к стенке грузового отсека.

– Я очень асимметричный, – шепотом пошутил он.

Корпус флаера перестал вибрировать.

Осторожными движениями штурвала Чарли поворачивал флаер к пятнышку платформы, светящейся в безбрежном океане посадочными огнями.

– Брякнемся? – шепнул Лев Саныч в ушко Монике.

Та лишь дернула плечиком.

– Не трепыхаться мне! – рявкнул Кутельский. – Планируем!

Спиной он ощущал руки Абуладзе и Моники на спинке своего кресла и слегка подался вперед.

– Постараемся расслабиться! – геолог зажмурился. – И получить удовольствие!

– Лев Саныч! – гневно вскрикнула девушка.

– Прошу прощения – природа… Но клянусь, сейчас вам ничего не угрожает.

Чарли заставил себя не реагировать на разговор за спиной и собрал волю в кулак. Ничто больше не напоминало о вспыльчивости и возбудимости. Теперь пилот стал частью машины. Каждой клеткой своего тела слился с флаером.

– Давай, родненький, – прошептал он гидроплану и громко, чтобы заглушить свист в крыльях, обратился к геологу, – Можно сбросить дроны? Тогда… Больше шансов…

– Нет! – отрезал Абуладзе.

– В таком случае на полшага правее.

Кутельский выровнял флаер, во всех окошках стала видна приближающаяся черная вода, а вот из-за задранного носа никто не видел станции, потому казалось, что падение неизбежно. Моника взвизгнула. Чарли крепче стиснул штурвал. Слева мелькнул край спасительной платформы, днище флаера ударилось о воду, подняв тучу брызг.

– Все на правый борт!

Абуладзе упал в угол, Моника шлепнулась на него сверху, флаер накренился вправо. Кутельский распахнул пилотскую дверцу и, бросив штурвал, высунулся наружу.

До того, как левый двигатель коснется платформы, бравый пилот ловко ухватился левой рукой за лесенку, а правой удержал за стойку флаер. Тот ударился носом о платформу, вздрогнул всем корпусом и остановился.

– Выбираемся! По мне!

Моника первой прыгнула на лестницу.

Кутельский крякнул под весом геолога, потому что Абуладзе рекомендацию пилота понял буквально и прыгать не стал. Казалось, что Лев Саныч боится намочить ноги.

К тому времени, как флаер пришвартовали, наступила ночь. Абуладзе вернулся на борт и, ругаясь в темноте, выгружал свои ненаглядные сейсмодроны. Обессиленный Чарли Кутельский сидел, свесив ноги с платформы, и контролировал швартовочный конец. Натруженные штурвалом руки отдыхали у него на коленях. Иногда он растирал немеющие пальцы.

Переодевшаяся в майку-балахон Моника с прищепкой в зубах вышла на платформу, отыскала на перилах среди сохнущего мужского белья свободное место для своих единственных трусиков. Оглянулась на Чарли, села рядом, бедро к бедру, отчего пилот сразу засиял улыбкой. От возлюбленной пахло свежестью с легким цветочным оттенком.

– Напугал вас?

Она не ответила.

– У меня иногда такое бывает, судорога и отключка. Врачи говорят: со временем пройдет.

Девушка взяла его руку в обе свои и благодарно поцеловала в ладонь.

– Ты спас нас сегодня!

– Ты спас нас сегодня! – эхом ответил Абуладзе, появляясь на платформе.

– Рад стараться! Глаза боятся – руки делают! – скромно отозвался счастливый Кутельский.

Затем шепнул Монике:

– Постой!

Он с многозначительным видом сунул руку в карман, дождался, пока геолог скроется в домике, вытащил что-то.

– Смотри!

Чарли разжал кулак. На ладони лежало небольшое плетеное из проволоки колечко.

Моника покраснела, отпрянула, стала как будто выше. Глаза у девушки загорелись, она всплеснула руками:

– Какая прелесть! Это мне?

– Да! Примерь!

Она мгновенно натянула кольцо на безымянный палец и завертела рукой, любуясь подарком под разными углами. Кутельский обеими руками за плечи притянул девушку к себе и выдохнул ей в ушко счастливое:

– Моя!

***

– И как успехи? – Моника снова в фартуке как бы случайно тронула клавиатуру, но вместо схемы планеты на экране возникла фотография обнаженной красотки в натуральную величину. – Ого!

Пока покрасневший Абуладзе пролетел несколько шагов с кухни, Моника успела пролистать еще несколько изображений, все откровенней и откровенней.

– Это мне… Для вдохновения, – Лев Саныч отобрал у девушки клавиатуру, вернул на экран изображение планеты, – И потом… Я – человек одинокий, чего мне оправдываться?

Кутельский хотел было спросить, почему изображения, а не видео? Но не успел. Моника снова ткнула в клавиатуру в руках геолога и вывела крупным планом на экран формулу Скруджа-Григорьевой.

– Вы подобрали новую пару для пси и газовой погрешности?

Лев Саныч Абуладзе промокнул плешь на голове носовым платком:

– Не подбор, это – функция! Остальные две константы я трогать не стал, они справедливы и для этого типа планет. Вот смотрите!

Он нажал комбинацию клавиш на клавиатуре, и на экране возникла пара планет. Первую Салактиону, в отличие от второй, можно было узнать по мелкой сетке геологических маркеров. Внутри планеты переливалась голубая масса – ради наглядности Лев Саныч добавил третий цвет.

– Да ладно, ваш гибсоний вот так прямо и клубится? – Моника обернулась к Чарли, ища поддержки.

Уставший после полета пилот не слушал товарищей и тупо смотрел в стакан:

– Почему у вас пиво в бутылке из-под красного?

– Конечно, вы правы, Моника, – Лев Саныч кокетливо опустил глаза, – Но обязательно некая масса участвует в круговороте Салактион, и мне очень хочется считать, что это именно гибсоний.

Моника выжидающе молчала.

– Ну, конечно, работа еще не окончена, все-же я не астрофизик, а геолог, – с каждым словом Лев Саныч смущался все больше.

– Функция профессора Абуладзе для двойных планет согласно теореме Скруджа-Григорьевой! – торжественным голосом объявила Моника.

– Профессора Абуладзе? – Чарли приподнял брови.

– Вы знаете? – Лев Саныч иронии в голосе пилота не заметил, на мгновение смутился, и твердо ответил: – Да! Когда-то я был профессором.

Геолог выпрямился, прошелся по лаборатории, как по сцене, галантно обошел мусорную корзину с рыбьими костями, и расправил несуществующую бабочку на застиранной армейской майке-велосипедке.

Кутельский прыснул в стакан, но ни девушка, ни ученый не шутили.

– А если серьезно, – Лев Саныч остановился перед севшей в его кресло Моникой, – включение в модель Гизы означает, что на Салактионе должна быть зима!

Профессор указал пальцем в пол:

– Зима вот здесь, на этой самой станции. А зимы нет!

Моника вскочила с кресла, ничуть не смущаясь присутствия Кутельского, обняла профессора за талию и чмокнула в небритую щеку.

– Вы – гений, Лев Саныч! Самые выдающиеся открытия всегда происходят на стыке наук! В вашем случае на стыке астрофизики и геологии!

Девушка отстранилась от лица профессора, но продолжала обнимать его за то, что когда-то было талией.

– Главное – не останавливайтесь! Только вперед!

Кутельский тихо плюнул в пустой стакан – на него не обратили внимания.

– Мы и не будем останавливаться! Коллега!

Абуладзе взял девушку за руку и, задумавшись, подвел ее к креслу, словно кавалер даму после танца.

– Мы! – подчеркнула Моника и звонко засмеялась.

От ревности Чарли едва не задохнулся. Рывком вскочил со стула. В глазах сразу потемнело.

«Брякнуться в обморок прямо сейчас?!»

Во рту пересохло. Стиснув зубы, Кутельский нащупал кухонный стол и мелкими шажками двинулся в сторону кулера. Ни Моника, ни Лев Саныч не заметили его состояния – ученые вернулись к экрану и возбужденно поочередно тыкали в него пальцами. Их слов пилот уже не слышал – в ушах барабанил пульс.

«Да что с тобой, герой-любовник?»

Не дойдя до кулера с питьевой водой, Кутельский увидел трехлитровую пластиковую бутылку с пивом, наполнил стакан, пригубил и…увидел на столе свой подарок – Моника сняла колечко, когда мыла руки, и забыла. Чарли посмотрел на кольцо сквозь пиво в стакане. Оно показалось ему чудесным, а легкомысленная Моника просто недостойной такого подарка.

«И меня тоже! – Кутельский залпом допил пиво. – Закатить ей сцену? Сейчас? Мальчишество! Они же просто разговаривают. Только все испорчу. Упиваться жалостью к себе?»

Он снова посмотрел на девушку, ее требующий поцелуя беззащитный затылок, линию плеч, талию.

«Ну, уж нет, я так просто этому хмырю Монику не отдам!» – твердо решив бороться за свою любовь, Чарли бесшумно прошел в спальню.

***

В крошечном грязном иллюминаторе розовела салактионская темнота. Чарли Кутельский взглянул на часы, он проспал, как и планировал, шесть часов. Вспомнил предыдущий рассвет и потянулся за саксофоном, кончик которого свешивался с полки над головой.

Стараясь не шуметь, пробрался в темноте мимо выключенного экрана.

Чарли занял прежнее место на платформе и постарался не думать о следующем полете. Сейчас ему не хотелось играться с отступающим розовым туманом, вместо этого он прослушал записи, чтобы безжалостно искромсать симфонию в поисках уникальных гармоник саксофона.

Над горизонтом со стороны, противоположной той, куда ушла «вторая», вставала Гиза. Черные скалы, обрамлявшие озеро, стали видны целиком. Но озеро и пляж все еще скрывались под тонким покрывалом тумана. Солнечные лучи коснулись скал и окрасили их в фиолетовый цвет. Кутельский перестал слушать записи.

Гиза приподнялась чуть выше, скалы стали синими, на них заиграли зеленые тени. Чарли зажмурился.

«Мираж?»

Нет – теперь скалы были ярко-зелеными.

«Вот это номер!»

Он коснулся клапанов сакса.

Камни пожелтели. Чарли начал импровизацию.

Камни налились оранжевым оттенком.

Кутельский включил запись. Закрывать глаза не хотелось.

Волшебные рассветы Салактионы – вот что имел в виду путеводитель! Значит, сейчас я увижу все девять цветов салактионской радуги?

На минуту скалы стали кроваво-красными, чтобы тут же порозоветь, размягчиться и стать одного оттенка с туманом над озером. Это было мгновение, когда и небо, и скалы, и туман были одного цвета – розового.

Кутельский сморгнул увиденное им чудо. Скалы побелели, туман растворился, небо стало голубым.

Чарли заиграл и… Вот оно!

Скалы Салактионы стали прозрачными. Кристально прозрачными. В течение дня они мутнели, мозолили глаз обыденностью, напоминали старое стекло. Но вот сейчас на рассвете они казались древними скульптурами. Чудеса, да и только!

Кутельский прослушал запись.

«О, черт! Я написал хорошую вещь! Короткую, как и намекала Моника. Им бы пора вставать!»

Чарли по карнизу, опоясывающему домик геостанции, добрался до окна спальни девушки, прижался спиной к стене и включил звук на саксофоне.

Прекрасной мелодией он приветствовал рассвет на Салактионе и свою возлюбленную.

За окном не раздалось ни звука. Никакой реакции. Раздосадованный Кутельский снова обошел домик, заглянул в дверь.

Посреди лаборатории на узкой кушетке, обнявшись, безмятежно спали Абуладзе и Моника…