Читать книгу Письмо для торговца Чжао - Андрей Олегович Соловьев - Страница 1

Утро

– Тридцать шестая бригада на вызов! Тридцать шестая! Доктор Бабуцкий! – хрипло прокаркал искажённый грубым картонным динамиком голос диспетчера из пластмассового репродуктора. Нехитрый прибор внутренней связи был закреплён на высокой дверной притолоке с помощью изогнутого гвоздя и куска медной проволоки.

Дроздов не спал уже больше часа. С той минуты, как в огромных окнах забрезжил рассвет, он тоскливо перекатывался с зажмуренными глазами по клеёнчатым волнам продавленного дивана, пытаясь натянуть на голову тонкую шерстяную ткань. Казённое одеяло, однако, было слишком коротким, и если удавалось наконец удобно обернуть его вокруг головы, наружу тут же противно вылазили ноги, подставляя сквозь дырки в носках нежную кожу пальцев под ледяную струю кондиционера, торчащего в раме над подоконником. Алексей вообще легко просыпался от каждого звука и шороха. А вот заснуть при свете ему удавалось обычно с большим трудом. Или чаще не удавалось вовсе. Нет, серьезно – разве можно уснуть под окнами такого размера? Так они ведь, гляди-ка – ещё и без штор.

Центральная станция Скорой помощи помещалась в приземистых кирпичных строениях, которым исполнилось лет по двести, не меньше. Они примыкали друг ко другу почти вплотную, ограничивая с трёх сторон большой квадратный двор, как попало закатанный горбатым асфальтом в дырах и трещинах. Из трещин торчали зелёные с лиловыми брызгами клевера, набравшего сочный глубокий цвет к середине лета Во дворе располагался местный автопарк, представленный двумя основными видами автомобилей. В первом ряду стояли хрупкие белые РАФики – машины, весьма популярные по рассказам в европейской части страны, и совершенно бесполезные в суровом дальневосточном климате. За ними мостились топорно сработанные, но крепкие, как всякая военная техника, угловатые зелёные УАЗы. Впрочем, и те, и другие который год уже колесили зимой и летом на истёртой, почти что лысой резине.

Высота потолка в комнатах единственного этажа была такой, что вкручивать лампочки в болтавшиеся на длинных витых шнурах патроны всякий раз вызывали местного электрика с невиданной четырёхметровой стремянкой, на которой тот опасно балансировал, словно цирковой акробат, подсобляя себе отборными матюгами. Ходили упорные слухи, что в этих казённого вида строениях кавалеристы держали при царе лошадей. Нетрудно поверить, что так оно и было – с такой верхотурой в просторных комнатах впору было держать жирафов.

Окна были под стать потолку – необъятные квадратные проёмы, распахнутые навстречу потокам солнечного света, сдержать которые не могла даже вековая грязь на стёклах. Словно само пышущее жаром светило висело на стенах весь день в облупившихся деревянных рамах. Конечно, при старой власти окна были закрыты плотными шторами. Но шторы украли ещё в девяносто первом. Вместе с электроплитой "Лысьва", тремя эмалированными кастрюлями, утюгом и ржавым огнетушителем. На входе после досадного инцидента поставили железную дверь, а на окна взгромоздили решётки, будто в тюрьме. Вот только повесить шторы отчего-то забыли.

Лёха Дроздов всегда немного завидовал Бабуцкому. Стоило тому коснуться головой подушки, как сознание легко отключалось от материи, и уже через пару минут доктор весело свистел носом, причмокивал, похрапывал, а порой и беззастенчиво попёрдывал, невзирая на свет, шум, гам и сигаретный дым. Многие сотрудники "Скорой" приобретали со временем схожее притупление чувств и вырубались с волшебной лёгкостью под ярко горящими лампами, посреди любого гомона или гвалта. Порой даже после кружки растворимого кофе цвета чёрной смолы, который врачи глушили на сменах, не разбирая времени суток, будто простую воду.

Можно было выкручивать звук в телевизоре до отказа, грохотать посудой и стульями, орать и виртуозно материться под самым ухом, как это делали все без исключения доктора мужского пола, возвращаясь после вызовов в ординаторскую – ничто не могло нарушить покой Бабуцкого. Между вызовами он сладко спал с безмятежной улыбкой на гладком, будто у младенца, безволосом лице. И, как нормальный врач "Скорой помощи", во сне реагировал только на номер бригады и собственную фамилию, произнесённые диспетчером в микрофон.

Вот и сейчас, стоило лишь прозвучать нужной комбинации звуков, доктор заёрзал на скрипучем раскладном кресле, отбросил красное одеяло с уродливым чёрным штампом "ЦПСМП", быстро сел, зевнул, потянулся и, прихватив со стола дерматиновую папку, поплёлся записывать вызов, шаркая по линолеуму подошвами стоптанных сандалий. Дроздов лениво вытянул руку из-под худой, усеянной катышками, полушерстяной материи и бросил взгляд на циферблат наручных часов. Двенадцать минут восьмого. Пора вставать и собираться домой – восьмичасовым бригадам в такое время вызовов уже не дают.

В ноздри ударил тягучий кофейный дух. За длинным столом над дымящейся красной кружкой с белой надписью Nescafe склонилась худая фигура с торчащим над круглым затылком колючим ёжиком. Приехавший только что с вызова доктор Пшеницын запарил уже в поллитровой посуде свежую порцию чёрного топлива и, не отводя быстро теплеющих глаз от голубого экрана, тянул в давно сожжённую кипятком бесчувственную глотку горькое электричество июльского утра. Не умолкающий ночью и днём телевизор, как обычно, пугал новостями и без того изрядно напуганных граждан.

Давно исчезли с экранов бравые репортажи о рекордных надоях и урожаях зерна, добыче нефти, бурого угля и природного газа. Никто не вспоминал больше о пятилетних планах, которые следовало выполнять и даже перевыполнять. В один недобрый день пятилетний план объявили вредным, наскоро осудили и предали забвению. И что из этого вышло? Без планов и перспектив мир стремительно погружался в хаос. Знакомые с детства дикторы, передававшие сводки со съездов КПСС, теми же неестественно бодрыми голосами вещали теперь о воровстве и разрухе, взрывах, пожарах, цунами и жертвах бандитских разборок.

– В столице Республики Корея городе Сеул произошло внезапное обрушение пятиэтажного здания универмага "Сампун", – гулким эхом тыкался в потолок жизнерадостный баритон, – В результате катастрофы десятки человек погибли на месте, сотни находятся под завалами.. А теперь к новостям криминальной хроники..

Дроздов небрежно свернул постель толстым валиком и затолкал в мешок, сшитый из полосатой пёстрой матрасовки, на которой красовалась большая, коряво выведенная чёрным цифра 13 – номер его бригады. Мешок привычно плюхнулся в кучу таких же мешков, как попало набросанных друг на друга в старом платяном шкафу с покосившимися створками. Подсев к столу, Алексей дописал последние листы вызовов – бегло и нарочито неразборчиво. Собрал в тонкую пачку ворох серых бумажек, измаранных с обеих сторон шариковой авторучкой. До конца дежурства оставалось пятнадцать минут. Этого времени хватит с избытком, чтобы отлить и перекурить.

Отлить, однако, случилось не так скоро, как хотелось бы. Массивная и высокая, как всё в этом здании, дверь туалета оказалась запертой изнутри. Промаявшись долгое время в сумрачном коридоре, Дроздов ухватил покрепче железную ручку и дёрнул несколько раз, что есть силы, громыхнув дверным полотном о косяк.

– За-ан-нят-то.. – раздалось изнутри знакомое натужное кряхтение. Вот же скотство. Вот же ж, мать твою, скотство! Теперь уже стало ясно, где собака зарыта – на смену вышел доктор Марусин с двадцать второй бригады.

Доктор проживал в частном секторе позади заброшенных цехов завода Энергомаш, в одном из кривых переулков разбросанного по оврагам Рабочего городка. Известные всем удобства – а если быть точным в нашем случае – неудобства в старом доме Марусиных представляли собой дощатую будку в углу огорода, открытую всем превратностям муссонного климата. Понятное дело, смекалистый доктор не упускал любой возможности опростаться в более комфортных условиях. В дни своих дежурств Марусин нарочно сдерживал по утрам позывы к дефекации, подавляя усилием воли сокращения толстой кишки.

Отважно сжимая протестующий сфинктер, он довозил на трамвае спрессованные какашки до станции "Скорой" и, успев только отметиться у диспетчера, скрывался за титанической дверью сортира, чтобы в компании свежего номера познавательного журнала "Наука и религия" предаться изысканным наслаждениям. В жёлтых лучах туалетного электричества, согреваемый жаром чугунного радиатора, Марусин, едва дыша от счастья, расслаблял наконец измученное очко и с содроганием сердца слушал, как в журчание чистой проточной воды вплетаются чарующие звуки : "Плоп! Плюх! Плим! Плоп!" В эти минуты сладостной эйфории время в стенах уборной замедляло свой ход, и доктор Марусин, перелистывая пахнущие типографской краской страницы, мог парить над фаянсовым кратером бесконечно. Или хотя бы до той поры, пока не объявят вызов его бригаде.

Машинально дёрнув ещё раз дверную ручку, Дроздов пробурчал короткое злобное "Сука!", огляделся по сторонам и зашёл в узкую тесную комнату по соседству, из-за высоты потолка схожую со школьным пеналом. По старой памяти все называли комнату бытовкой. Хотя из предметов, имеющих отношение к быту работников "Скорой", после кражи электроплиты вместе с кухонной утварью в наличии оставалась одна только рваная клеёнчатая кушетка. В холодное время года бытовка превращалась в курилку, где вечно толкался народ, окружённый клубами табачного дыма. Нынче на дворе стояло лето, все нормальные люди курили на улице, и в полутёмной курилке Лёха был в одиночестве.

Аккуратно притворив за собой дверь, Дроздов подошёл к единственному окну – высокому и узкому, на манер церковного. Забранное железной решёткой окно с распахнутыми створками выходило в заросший травой тупичок у забора. Через тонкие прутья в пелене утреннего тумана видны были две дворовые собаки из тех, что подкармливали сердобольные водители и санитары. Большой косматый кобель Кузя ростом с небольшую овчарку пытался пристроиться к низенькой коротконогой сучке, нелепой фигурой смахивающей на таксу. Как ни старался бедняга совокупиться с объектом своих вожделений, его лакированный алый стручок раз за разом бестолково бороздил воздух над лохматой коричневой спиной.

Внезапно Кузя застыл на секунду-другую, как вкопанный, шумно вздохнул, шевельнул ушами, словно прислушавшись к тихой подсказке природы, расставил в стороны лапы и плюхнулся пузом на спину подружки. Каким-то чудесным образом красный стручок попал наконец, куда было нужно, и радостный Кузя заездил, заёрзал, затанцевал в том самом древнем танце, что отплясывали ещё динозавры в мезозойскую эру.

Закурив, Алексей подошёл к окну, откинул полы халата, дёрнул замок на ширинке и с удовольствием выссался через решётку на сырую траву в мелких жемчужинах росы. Услышав журчание, Кузя скосил глаза на струю из окна, снова вздохнул и продолжил свой скорбный собачий труд по производству себе подобных. Туман понемногу рассеивался. Яркое солнце брызнуло с крыши соседнего корпуса. В полумраке убогой бытовки табачное облако вспыхнуло и таинственно засветилось, пронизанное лучами нового утра.

Дроздов просунул руку через решётку и шутки ради прицелился в Кузю зажатым в пальцах горящим окурком. Выстрелил резким щелчком, но не попал. Разбрызгивая на лету искры, окурок промчался между мохнатых ушей и, описав дугу, потерялся в траве. Беглый взгляд на часы. Семь пятьдесят восемь. Стянув на ходу надоевший за сутки помятый халат, Алексей направился в ординаторскую. Оставалось лишь запереть на ключ его личный ящик, помеченный цифрой 8. В таких сундучках врачи хранили рабочие папки, фонендоскопы, авторучки, заначки дефицитных лекарств, которые можно пристроить на вызовах за наличные, и запасы украденного спирта для личного пользования. Два поворота ключа. Ну, вот и всё. Пора домой. Дежурство окончено.

***********

Остановка трамвая располагалась в двадцати шагах от угрюмых зданий станции Скорой помощи, смотревших замшелыми фасадами на проезжую часть. Вот только трамваи, как нарочно, сегодня с утра не ходили. Жёлтые вагончики с бордовыми полосами смирно стояли друг за другом на рельсах, будто затеяли детскую игру в поезда. Толпа на остановке глухо роптала, но расходиться не торопилась. Дроздов почесал затылок, закурил и пошёл пешком. До Ленина две остановки – быстрым шагом он доберётся минут за пятнадцать. А там останется сесть на автобус десятого номера, который докатит прямо до дома. В конце концов, даже экономия выйдет.

За поворотом дороги возле Ботанического сада неожиданно обнаружилась причина затора в движении электротранспорта. На трамвайных рельсах колёсами вверх лежал заграничный автомобиль – большой, блестящий, чёрный. С хищно заострённым носом и никелированными литыми дисками в россыпях изящно перекрещенных спиц. Вывернув голову набок, Дроздов прочитал перевёрнутую надпись на сверкающей эмблеме в виде геральдического щита с хищной птичьей головой – "Eagle". Орёл? Он даже не слыхал о такой модели. Рядом у края дороги прижался к бордюру куда более знакомый "Луноход" – украшенный синей полосой жёлтый УАЗик. На переднем сиденье "Лунохода" толстый лысый мент без фуражки злобно орал в рацию.

Вокруг опрокинутой машины, хрустя осколками лобового стекла, бегал восточный человек в короткой кожаной куртке, поминутно приглаживал рукой взъерошенные чёрные волосы и возбуждённо-весело приговаривал, обращаясь к случайным прохожим :

– Нэт, ти видел, а? Два раз воздух пэрэвэрнул, да. Лэтэл, как птыц. Нэт, как орёл! Потом на рэлс, да! Ба-бах! Двадцать мэтров на крыша по рэлс ехал, как паровоз. Нэт, ти такой видел, а?!

В другой руке черноволосый держал большую зелёную бутылку с чёрной этикеткой "Советское шампанское". Пить из бутылки было неудобно – при каждом глотке буйная пена с шипением выплёскивалась из горлышка и заливала багровый щетинистый подбородок, стекая по шее за кожаный ворот. Но это не смущало нисколько отчаянного водилу. Вылив на красную рожу последнюю порцию липкой сладкой пены, он запузырил бутылку в придорожные кусты за спиной, вытащил красно-белую пачку Marlboro из бокового кармана, чиркнул спичками и закурил, затягиваясь жадно и глубоко. С лица его всё это время не сходила довольная улыбка. Прохожие сторонились не в меру весёлого иноплеменника и в разговоры с ним не вступали. Завидев Дроздова, владелец авто устремился к нему навстречу с тем же вопросом :

– Слюшай, ну давай, давай, скажи – ти такое в жизни видэл, а?

– Да ты и представить не сможешь, что я в жизни видел, – бросил Дроздов на ходу и, попыхивая сигареткой, продолжил движение быстрым шагом в сторону улицы Ленина.

Удивить врача Скорой помощи перевёрнутым автомобилем и вправду было непросто. С тех пор, как из портов соседнего Приморья в Кабановск потянулись караваны подержанных японских машин, правила уличного движения безвозвратно ушли в прошлое. Счастливые владельцы слегка потрёпанных Тойот и Ниссанов без объявления войны развязали на улицах города кровавое побоище. По узким и неровным дорогам, рассчитанным на тихоходную советскую технику, с рёвом носились теперь сверкающие полировкой невиданные тачки с обтекаемыми формами звездолётов, набитые сурового вида коротко стрижеными молодыми людьми в чёрных рубашках, с синими от нарисованных перстней пальцами, обкуренными в срань гогочущими подростками и чванливыми скороспелыми коммерсантами, наряженными в малиновые пиджаки.

На перекрёстках тут и там громоздились обездвиженные железные тела – покоробленные, раздавленные и перевёрнутые. Из-под помятых капотов струился едкий синеватый дым, а на асфальте темнели лужи масла и крови в разноцветных россыпях колотых фонарей. Гнутые и поваленные столбы, снесённые изгороди и вывернутые бордюры дополняли картину перманентной партизанской войны. Чудом уцелевшие светофоры подслеповато моргали зелёным и красным, напрасно пытаясь привлечь внимание ошалелых участников дорожного движения.

Пешеходы пересекали проезжую часть вприпрыжку, озираясь в ужасе по сторонам. А перебежав, благодарно крестились на золочёные купола новенькой церкви, выросшей недавно на главной площади Кабановска, аккурат напротив гранитного монумента борцам за Советскую власть на Дальнем Востоке. Справедливости ради надо заметить, что сами водители рисковали ничуть не меньше. Нередко случалось так, что первая поездка оказывалась последней для непривычного к серьёзным скоростям автолюбителя, пересевшего из отцовского "Москвича" в реактивный Mitsubishi GTO.

Поворот у Ботанического сада получил в народе название Петля смерти. Пятьдесят послевоенных лет мирно похрюкивающие рейсовые ЛиАЗы и натужно рычащие самосвалы преодолевали опасный участок без каких-либо приключений. Но вот, наступили новые времена, и оказалось вдруг, что угол дорожного полотна совсем не соответствует резкому изгибу трассы. Разогнанные до ста двадцати "Скайлайны" и "Виндомы" вылетали с дороги кручёными бильярдными шарами. Те, кто поворачивал по первой полосе, легко ломали латаное-перелатаное ограждение и улетали в глубокий овраг. Машины, которые мчались по второй, по причине безжалостных и непонятных большинству водителей законов физики, неведомая сила выносила на встречную полосу.

Бывало, что происшествие заканчивалось лёгким испугом и мелкими царапинами. Чаще фрагменты раздавленных тел приходилось мучительно долго вытаскивать из объятий покорёженного металла, как медведь выковыривает тушёнку из расплющенных могучими лапами консервных банок. Скорая помощь, понятное дело, не могла оставаться в стороне от театра военных действий. Вот только помощь, даже самую скорую, зачастую оказывать было уже некому.

Надолго запомнился Алексею вызов на Петлю Смерти, когда маленький юркий Спринтер, не попытавшись даже затормозить, на страшной скорости влетел под железный рекламный щит с тремя огромными буквами МММ, установленный только за день до катастрофы. Седан превратился мгновенно в кабриолет с открытым верхом. Странно и дико было видеть на бежевых бархатных сиденьях четыре залитые кровью неподвижные фигуры без голов. Вот это, пожалуй, было по-настоящему удивительно. А что, в самом деле, могло удивить бывалого доктора "Скорой" в обычном перевёрнутом автомобиле? Пусть даже с орлом на переднем бампере.

Встреча друзей

Дорога с трамвайными рельсами посередине – такими прямыми и чёткими, словно нарисованными серебряным карандашом по асфальту – далеко впереди задиралась кверху, упираясь в широкую улицу Ленина. На следующей остановке тоже толпился народ. Под рифлёной пластмассовой крышей примостилась фанерная будка на манер сапожной. Из тёмного дымного окна несло прогорклым пережаренным маслом. Над окном нестройным хороводом плясали большие красные буквы, писаные от руки – ХИЧИНИ.

Люди раздражённо поглядывали на часы, недобро косились, морща носы, на окошко с вонючими хичинами и ругали распоследними словами трамвайное ведомство, городские власти, гласность, перестройку, пропившего Советский Союз алкоголика Ельцина и тайного агента ЦРУ Горбачёва, помеченного при рождении багровой печатью сатаны.

У обочины стояли четыре японские тачки, в которых сидели "бомбилы" с наглыми рожами. Они зазывали пассажиров прокатиться "с ветерком" совершенно в духе Козлевича. Из ближайшей машины – длинной, белой, с тонированными стёклами – высунулся бледный парень в тёмных очках с такими же бледными, под цвет лица, почти что белыми волосами – коротко стрижеными на затылке, но с длинной чёлкой, свисающей к самой оправе очков.

– Уважаемые граждане! Трамваи, того – не ходят. Давайте уже на такси, – хрипло частил бледнолицый, – Мужчина, вам куда ехать? Отвезу недорого. В салоне работает кондиционер.

Алексей не сразу смекнул, что водила обращается к нему лично. Запрокинув голову к небу, какое-то время он следил за быстрым полётом ласточек в голубом просторе, пропуская мимо ушей болтовню надоедливого шофёра.

– Мужчина, в небе такси не летают. Давайте уже определяться! – повысил голос водила, – Едем – значит, едем, и все дела! Главное дело – недорого. Вам конкретно куда?

– Туда, где нет труда, – грубо ответил Дроздов хулиганской поговоркой и обернулся, чтобы послать назойливый сервис в известное место.

– Лёшка?! – вдруг вскричал белобрысый, толкая дверцу машины и выбираясь из салона наружу. – Лёха! Корефан! Вот это встреча!

Скрытое очками лицо точно показалось Дроздову знакомым. Да не то, что знакомым – почти родным. Неужто..

– Саня? Саня Третьяк?! В рот печенье..

– Лёха! Чувак! В рот компот! Сколько же лет мы не виделись? А ну, погоди-ка.. Семь.. Восемь?! С ума сойти.. Дай-ка, я тебя обниму! – и с этими словами Третьяк взаправду затеял обниматься.

Дроздов совсем не противился. Внезапная встреча со школьным другом приятно его взбудоражила. От обычной после дежурства сонливости даже следа не осталось. Из пыльных кладовых памяти потянулась череда почти уже призрачных, но всё ещё милых сердцу картин. Игры в рыцарей-тамплиеров на заброшенной стройке гостиницы "Интурист". Тусклый блеск старинных монет, таинственный запах альбомов-кляссеров с марками всех континентов и зачитанные до дыр книжки Майн Рида и Фенимора Купера.

Ясно, будто это случилось вчера, вспомнилось Алексею, как между восьмым и девятым классом друзей настигло восхитительное безумие Битлз. В ушах заметался собственный дерзкий голос, фальшиво кричащий под неслаженный звон желтобокой гитары : "I'll buy you a diamond ring, my friend, if it makes you feel all right!" Волосы до самых плеч. Джинсы, вытертые наждачкой до белизны. Бормотуха из горла на танцах в старом парке. Пряный дым папиросы с волшебной травой. И кружащие голову поездки тёмными вечерами к весёлым, совсем уже взрослым чувихам в общагу Политехнического.