Читать книгу Спецназовец. Власть закона - Андрей Воронин - Страница 2

Глава 1

Оглавление

До полудня оставалось еще около четырех часов, но поросшую жесткой, выгоревшей на беспощадном солнце травой равнину уже придавило гладильным прессом зноя, который постепенно усиливался, обещая вскоре стать нестерпимым. По мере того как солнце поднималось к зениту, выжигая с небесного купола рассветные краски, тот выцветал и блек, становясь из ярко-синего белесым, мутноватым от зноя, тусклым. Над землей струился, напоминая жидкое стекло, горячий воздух, и плоские, будто срезанные ударом гигантского лезвия кроны черных акаций дрожали и корчились в знойном мареве, ежесекундно меняя очертания. Укрепленный на верхушке сучковатой и не сказать чтобы прямой деревянной мачты полосатый матерчатый конус ветроуказателя безжизненно обвис, издалека напоминая одетое в тельняшку тело вздернутого на фок-рее джентльмена удачи. У подножия мачты неопрятной кучкой строительного мусора приткнулся крытый ржавой жестью, сколоченный из разнокалиберных досок сарайчик. Если приглядеться, на некоторых досках можно было различить нанесенные черной краской по трафарету надписи – точнее, их разрозненные фрагменты, поскольку, давая вторую жизнь старым упаковочным ящикам, строители не потрудились собрать деревянную мозаику таким образом, чтобы любой желающий мог насладиться чтением всевозможных «брутто», «нетто» и прочей бессмыслицы, которой обыкновенно украшают тару подобного рода.

Окон в сарайчике не было. Над пустым дверным проемом в полном безветрии повис пестрый, как костюм сумасшедшего арлекина, флаг. Нейлоновое полотнище резало глаз своей новизной и яркостью не успевших поблекнуть красок. В центре его горел похожий на глазок яичницы солнечный диск, на фоне которого красовалось весьма натуралистичное изображение автомата Калашникова, в котором более или менее осведомленный человек без труда узнал бы АК-47 – архаичный, но по-прежнему безотказный и пользующийся неизменной популярностью в странах третьего мира. Что же до самого флага, то, чтобы определить его принадлежность, следовало не столько обладать обширными познаниями, сколько внимательно следить за новостями, о которых редко пишут в газетах и говорят по телевизору ввиду их невеликой важности и сомнительной достоверности.

Слева от сарайчика паслись, терпеливо перетирая челюстями жесткие стебли, тощие пятнистые козы. Справа, в тени, стоял прислоненный к стене остов дамского велосипеда – ржавый, облезлый и, судя по виду, хорошо помнивший времена колониального рабства. Стена была изрешечена пулями – судя по калибру и приличному разбросу, все из того же старого доброго АК-47. Сквозь пустой, никогда не закрывавшийся дверной проем был виден угол дощатой полки, на которой громоздилась покрытая толстым слоем пыли, ни на что не годная груда хлама, некогда представлявшая собой рацию. Этот мудреный прибор начал барахлить задолго до того, как его вместе со стеной и диспетчером прошило длинной очередью из автомата. Труп диспетчера в сарае отсутствовал, и было непонятно, кто об этом позаботился – сердобольные соотечественники или голодное зверье; труп рации не был нужен ни тем, ни другим, ввиду чего до сих пор оставался на месте. Поодаль среди обломков рухнувшего навеса ржавело под открытым небом с десяток пустых железных бочек из-под горючего. Над входом в сарай белой краской от руки вкривь и вкось было написано по-французски: «Аэропорт Лумбаши». Если верить надписи и действительно считать это сооружение терминалом аэропорта, щиплющих траву коз следовало признать аэродромной обслугой, а возможно, и персоналом более высокого ранга. Небольшое стадо жирафов, проследовавшее в отдалении по каким-то своим делам, в платежной ведомости аэропорта Лумбаши явно не фигурировало – оно относилось к категории посторонних лиц, которых надлежало нещадно гнать со взлетно-посадочной полосы в целях обеспечения безопасности полетов. Жирафы, впрочем, не проявляли ни малейшего желания проникнуть на запретную территорию и составить конкуренцию козам. Длинношеими силуэтами помаячив в струящемся знойном мареве, они прошли своей дорогой и вскоре скрылись из вида.

В отдалении возник и начал приближаться неровный гул нескольких моторов, над желто-рыжей, слегка всхолмленной равниной встало подвижное, растущее на глазах облако красноватой пыли. Козы перестали щипать траву и повернули головы на звук. Звук усиливался, клубящаяся пылевая туча приближалась; вожак беспокойно мемекнул, и стадо, насчитывавшее чуть меньше десятка голов, благоразумно покинуло окрестности «аэропорта». Сбитая козьими ногами пыльца повисла над травяным морем золотистым, медленно оседающим облачком, предательски указывающим направление, в котором удалилось стадо.

Вскоре на извилистой грунтовой дороге, что вела к летному полю, показался кортеж, состоявший из расхлябанного, знававшего лучшие времена автобуса и двух открытых армейских джипов сопровождения. Оливково-зеленые внедорожники лихо прыгали с ухаба на ухаб, вздымая колесами красную пыль, и установленные на дугах пулеметы мотались из стороны в сторону, напоминая тонкие черные пальцы, бессмысленно грозящие источающему ровный сухой жар небу.

Съехав с дороги, машины описали полукруг и остановились недалеко от изрешеченной пулями дощатой будки аэропорта. В официальном рапорте с театра военных действий произошедшее примерно полгода назад убийство сонного безоружного диспетчера, из которого состоял весь здешний персонал и который вряд ли успел понять, что и почему происходит, было названо «операцией по захвату аэропорта Лумбаши» – разумеется, блестяще спланированной и великолепно проведенной, ибо язык победных рапортов немыслим без превосходных степеней.

Когда осела пыль, стало видно, что в джипах полным-полно одетых в камуфляж солдат, а в салоне автобуса, напротив, нет никого, кроме водителя, который щеголял в точно таком же пятнистом наряде. Все присутствующие были ярко выраженными представителями негроидной расы; кожа у них была не кофейная или шоколадная, а черная, как сапог, с характерным синеватым отливом. Это были крепкие, хорошо упитанные, находящиеся на пике физической формы люди, носившие военную униформу с небрежным щегольством, свидетельствовавшим о том, что убийство себе подобных для них не хобби, а профессия. Несмотря на жару, никаких шортов или хотя бы коротких рукавов тут не наблюдалось.

Полное единообразие в одежде, одинаково заломленные на правую бровь береты с треугольными флажками, повторяющими расцветку висящего над входом в будку диспетчерской флага, и солидное вооружение, состоявшее из неизменных АК-47, тяжелых армейских пистолетов, ножей и ручных гранат, прямо указывали на то, что это не полиция и не набранная с бору по сосенке банда мятежников, а регулярная армия – ну, или, по меньшей мере, формирование, очень стремящееся за нее сойти.

Командир, отличавшийся от своих подчиненных чуточку более зрелым возрастом, оливково-смуглым цветом кожи да крупными многолучевыми звездами, что сверкали на матерчатых погонах, жестом отдал приказ. Чернокожие вояки горохом посыпались из джипов, в два счета оцепив прилегающую к «терминалу» территорию. Два из них осмотрели пустую будку, действуя при этом так, словно ожидали обнаружить внутри вооруженную до зубов засаду. Таковой не обнаружилось; известив об этом начальство, бравые воины заняли позиции по сторонам дверного проема, закурили и затеяли какую-то оживленную беседу, мгновенно превратившись из матерых, пусть себе и темнокожих, спецназовцев в парочку негров, которым от нечего делать вздумалось поиграть в солдат.

Командир коротко переговорил с кем-то по рации, а затем тоже закурил, развалившись на переднем сиденье джипа и благодушно поглядывая по сторонам. Взгляд его то и дело останавливался на флаге, который был всего на пару-тройку месяцев новее государственности, символом которой являлся. Эта цветастая нейлоновая тряпка обошлась казне молодой республики в сумму, по местным меркам весьма и весьма впечатляющую; с точки зрения профессионального вояки, этим деньгам можно было найти куда более разумное применение. С цинизмом, свойственным всем без исключения наемникам, майор Аль-Фахди подумал, что в данном конкретном случае деньги все-таки были потрачены на благо народа – по крайности, его отдельных представителей. Можно было не сомневаться, что, если флаг в ближайшее время не снимут представители законной власти, вскоре какая-нибудь молодуха в одной из окрестных деревень получит от своего суженого нарядную обновку. Возможно, ее за это застрелят прямо посреди пыльной деревенской улочки, но это лишь в том случае, если ей очень сильно не повезет. Представлялось куда более вероятным, что ничего страшного с гипотетической молодухой не произойдет: говорить о полном контроле над территорией, размером превосходящей европейское государство, колонией которого она когда-то являлась, было просто-напросто смешно. Огромные расстояния, малочисленность армии, почти полное отсутствие дорог и кочевой образ жизни многих местных племен сводили вероятность поимки злоумышленника, посягнувшего на новенький государственный флаг и кощунственно обмотавшего им плохо помытые прелести своей избранницы, почти к нулю.

Где-то далеко послышался ровный низкий гул. Прислушавшись, майор поднял голову и, пошарив глазами по небу, далеко не сразу, но все-таки разглядел в блеклой небесной голубизне маленькую серебристую блестку. При рассмотрении в бинокль блестка оказалась самолетом, чему майор нисколько не удивился: самолеты приземлялись в Лумбаши нечасто, но вероятность увидеть в небе парящий над саванной танк или, скажем, паровоз, как ни крути, была еще меньше. Другое дело, что самолет самолету рознь; достойной упоминания боевой авиацией враги молодой республики, по счастью, не располагали, но забросать аэродром бомбами можно и с гражданского аппарата, будь то грузовой «боинг» или легкая четырехместная «сессна».

Майор кивнул радисту, и тот принялся крутить верньеры и щелкать переключателями, настраиваясь на условленную частоту. Вызывая приближающийся к аэродрому борт, он говорил на варварском диалекте, который в этих краях считался французским языком. Радист, в отличие от майора, был из местных – просто одна из тех обезьян, которых хроническая бескормица заставила спуститься с деревьев и научила ходить на задних лапах и застегивать ширинку. Майор родился и вырос в большом современном городе на севере Африки, получил недурное образование, был правоверным мусульманином и относился к местному населению с нескрываемым презрением. Он потратил немало времени, сил и нервов, пытаясь сделать из этой банды черномазых язычников нечто способное сойти за солдат хотя бы с приличного расстояния и при не слишком внимательном рассмотрении, так что его отношение к ним во многом было, увы, обоснованным – во всяком случае, с его точки зрения.

Связь с самолетом удалось установить со второй попытки. К тому моменту, когда радист и экипаж достигли какого-никакого взаимопонимания, борт уже описал над аэродромом круг и пошел на снижение. Теперь он был виден невооруженным глазом – выкрашенный сверху в защитный цвет, а снизу в серо-голубой, в тон неба, древний двухмоторный «Дуглас» с цветастой эмблемой на потрепанном фюзеляже и хвостовым номером, который, как подозревал майор, представлял собой полнейшую абракадабру, из коей даже пророк Магомет не сумел бы извлечь ни крупицы полезной информации. Когда машина пронеслась над будкой аэропорта, от плотного рева моторов заложило уши; не рискнув садиться с первого захода, пилот набрал высоту и ушел на второй круг. Понять его было несложно: поросшая пучками жесткой травы, короткая и неровная посадочная полоса – единственное, чем мог похвастаться аэропорт Лумбаши, – представляла собой не самое подходящее местечко для того, чтобы играть в орлянку с судьбой.

Распугивая затаившуюся в тени черных акаций живность, «Дуглас» описал над равниной широкий, со стороны кажущийся томительно неторопливым круг и решительно пошел на посадку. Его закрылки опустились, круглый нос задрался; сухая трава справа и слева от полосы легла и заструилась на поднятом бешено вращающимися винтами ветру, по полосе побежали красноватые смерчи. Наконец обутые в лысую резину колеса шасси коснулись земли; самолет тяжело подпрыгнул, снова нащупал под собой твердую опору, покатился, натужно ревя включенными на реверс двигателями, опустил нос и, притормаживая, вздымая целые тучи пыли, устремился в конец полосы. Пилоту удалось остановить машину буквально в паре метров от ее конца, и майору показалось, что тут не обошлось без маленького чуда; во всяком случае, когда «Дуглас» катился мимо, он отчетливо видел в окошке кабины летчика, который держался обеими руками вовсе не за штурвал, а за собственную курчавую голову.

Огромные пропеллеры вращались все медленнее и наконец остановились, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Майор уронил на землю окурок тонкой сигары и, выходя из машины, наступил на него подошвой высокого, начищенного до антрацитового блеска армейского ботинка. Повинуясь небрежному жесту его левой руки, солдаты выбежали на полосу и замерли, выстроившись в шеренгу, долженствующую изображать собой почетный караул. Случай был в меру торжественный, хотя говорить о признании международным сообществом и установлении дипломатических отношений пока не приходилось. Нынешний работодатель майора Аль-Фахди называл сегодняшнее событие первым шагом на пути к этим приятным вещам, а также к укреплению государственности и международного авторитета молодой республики. По крайней мере, так он говорил, выступая на митингах и пресс-конференциях, хотя майор не без оснований подозревал, что на уме у этого черномазого клоуна что-то иное – не столь возвышенное, зато куда более конкретное.

Впрочем, это были дела его превосходительства, совать в которые нос майор Аль-Фахди считал ниже своего достоинства; что он знал наверняка, так это то, что от прибытия долгожданных гостей напрямую зависит его личное финансовое благополучие. Молодая республика в лице ее так называемого президента задолжала сведущему в стратегии и тактике партизанской войны арабу кругленькую сумму, и посадка в аэропорту Лумбаши ископаемого «Дугласа» означала, помимо всего прочего, что теперь эта сумма находится в распоряжении его высокопревосходительства. Уверткам и ужимкам этого ряженого орангутанга пришел конец; майор твердо намеревался еще до заката получить сполна все, что ему причитается. А причиталось ему немало. Государство, которому он сейчас служил, своим возникновением было во многом обязано ему, и не далее как сегодня он известил господина президента о том, что, подобно джинну из арабской сказки, умеет не только строить на пустом месте царства, но и превращать построенное в дымящиеся руины. Майор Аль-Фахди не читал Гоголя и никогда не слышал о Тарасе Бульбе, но суть сказанного господину президенту в утренней беседе с глазу на глаз по поводу дальнейших проволочек с выплатой жалованья сводилась к сакраментальному: «Я тебя породил, я тебя и убью».

Впрочем, майор надеялся, что таких крутых мер удастся избежать. Господин президент хорошо знал, на что он способен, и, надо отдать ему должное, был достаточно разумным человеком с развитым инстинктом самосохранения, который, как твердо рассчитывал араб, в решающий момент должен был возобладать над жадностью. Кроме того, недавно появившаяся на карте Африканского континента независимая республика по-прежнему нуждалась в услугах опытного военного советника: ее до сих пор никто не признал, а государство, от которого господин президент не без помощи Аль-Фахди оттяпал чуть ли не половину территории, вовсе не было от этого в восторге. Вдоль зыбкой, ежечасно меняющей очертания и никак не обозначенной границы не утихала стрельба; поговаривали о появлении у противника танков и даже боевых вертолетов. В этой непростой ситуации майор Аль-Фахди был для господина президента буквально на вес золота, в связи с чем иногда почти всерьез сожалел о том, что не удосужился растолстеть.

Пропеллеры «Дугласа» окончательно замерли. Овальная пассажирская дверь в фюзеляже открылась, и появившийся на пороге африканец в полувоенной одежде спустил на землю легкий алюминиевый трап. Майор привычно одернул полы камуфляжной куртки, без необходимости поправил идеально сидящее кепи и двинулся к самолету, на ходу прочищая горло для краткой приветственной речи.

* * *

Как и говорил продавец-консультант из магазина бытовой техники, перегородка оказалось хлипкой. Толщиной всего в полкирпича, она была сложена на штукатурном известковом растворе, и первый же удар кувалдой пробил в ней неровную дыру. Один из спецназовцев посветил туда фонарем, но не увидел ничего, кроме клубящейся в луче электрического света известковой пыли.

– Ну что, ломаем? – спросил он, обращаясь к Юрию.

– А ты что предлагаешь: устроить перекур? – ворчливо откликнулся майор Якушев, проверяя амуницию, состоящую из пистолета с глушителем, ножа и легкого бронежилета.

Не дожидаясь дальнейших указаний, двое спецназовцев заработали кувалдами, по очереди нанося удары, каждый из которых заметно увеличивал брешь в перегородке. Юрий отошел в сторонку, чтобы не глотать пыль, и по неосторожности едва не сбил с ног какого-то белесого суетливого типа в темном пиджаке и белой рубашке без галстука – надо полагать, менеджера того самого магазина бытовой техники, в подвале которого они сейчас находились. При ближайшем рассмотрении на лацкане его пиджака обнаружилась закатанная в прозрачный пластик табличка, подтвердившая догадку Якушева и сообщившая дополнительную информацию: менеджер, оказывается, приходился ему тезкой.

– Простите, – обратился менеджер к Юрию, – это вы здесь главный?

– Самый главный наверху, – сообщил Якушев. – Такой представительный, полный, с большими звездами на погонах. Да вы его, наверное, видели. Это тот самый, который больше и громче всех кричит. А что?

– Я по поводу возмещения ущерба, – сказал менеджер.

– Какого ущерба?

– Я имею в виду перегородку. Ее ведь ломают по вашему приказу, верно?

– Я бы сказал, по моей команде, – поправил Юрий, в голосе которого теперь звучало слегка настороженное удивление. Было почти невозможно поверить, что этот похожий на вареного судака субъект имеет в виду именно то, о чем говорит. – Отданной в ходе выполнения приказа об освобождении заложников. А вы, стало быть, ищете крайнего?

– Я бы так не сказал, – возразил менеджер. – Я же все понимаю: у вас служба, речь идет о спасении людей и так далее… Но и вы поймите: мне вовсе не улыбается перспектива оплатить убытки из своего кармана…

– Крайнего ищете, – с уверенностью повторил Юрий. – Считайте, что уже нашли. И раз уж все равно пропадать… Сундук, – окликнул он одного из бойцов, не занятых причинением ущерба чужой частной собственности, – сделай одолжение, помоги вот этому господину снять пиджак и рубашку. И дайте ему что-нибудь накинуть, а то простудится, носи ему потом апельсины…

– Что вы себе позволяете?! – пискнул менеджер, но здоровенные, как совковые лопаты, и примерно такие же нежные лапы Сундука уже легли ему на плечи, одним неуловимым движением вытряхнув из пиджака.

Реквизированные предметы гардероба оказались Юрию, мягко говоря, маловаты. Рукава пиджака не доставали до запястий, а о том, чтобы его застегнуть, не могло быть и речи.

– Ну и пугало, – сказал Сундук, окинув Юрия критическим взглядом.

Зеркало в подвале, разумеется, отсутствовало, но, чтобы убедиться в справедливости данного замечания, оно не требовалось: Юрий и сам чувствовал, что выглядит странно, чтобы не сказать глупо. Чувство было подозрительно знакомое, хотя он уже и не помнил, когда и при каких обстоятельствах его испытывал. А впрочем… Ну да, так и есть! Примерно так же он выглядел и чувствовал себя, когда, уволившись из армии и вернувшись домой с войны, на которой провел несколько долгих лет, примерил свои старые гражданские тряпки.

Прогонять воспоминание о давней истории, закончившейся в меру скверно, не пришлось – оно ушло само, как уходит воспитанный человек, заглянувший к знакомым и с порога понявший, что хозяевам не до него. Якушев скрестил на груди руки и двинул плечами, сведя вместе локти. Послышался негромкий треск, после чего лопнувший вдоль всей спины пиджак легко застегнулся. Менеджер ахнул, но его возмущенный возглас заглушил дробный грохот посыпавшихся в пролом кирпичей.

– Ну, будет, – сказал Юрий. – Вам только дай волю, вы пол-Москвы снесете.

– Ломать – не строить, – отставляя к стене испачканную известкой и рыжей кирпичной пылью кувалду, сказал один из бойцов.

Вооружившись фонарем, Юрий первым нырнул в пролом, за которым обнаружился пустой коридор с низким потолком и сырым земляным полом. Вдоль покрытых облупившейся побелкой, испещренных потеками и пятнами сырости стен тянулись кабели и трубы, с которых свисали лохмотья теплоизоляции и черные от грязи клочья старой паутины. За поворотом коридор расширился, впереди показалась ведущая наверх лестница, у подножия которой, оставляя лишь узкий проход посередине, громоздились груды наваленных как попало картонных ящиков, каких-то мешков и сломанных стульев. Зрелище было отрадное, поскольку означало, что подвалом пользуются. А раз пользуются, значит, наверху имеется дверь, которую, если чуточку повезет, можно открыть.

Там, наверху, располагалось небольшое уютное кафе, которое Юрий пару раз посещал, оказываясь по делам в этом районе Москвы. Здесь неплохо готовили и подавали по-настоящему хороший, крепкий, умело заваренный кофе. По вечерам в кафе играл струнный квартет, но сейчас до вечера было еще далеко, и в тесноватом обеденном зале происходил концерт иного рода.

Первый аккорд этой бездарной какофонической пьески прозвучал примерно полчаса назад. За это время те, кому следует, изучили записи установленных поблизости камер наружного наблюдения. Много это, как всегда, не дало: одна из камер зафиксировала момент, когда в кафе вошел некий прилично одетый гражданин старше тридцати лет, навьюченный двумя тяжеленными сумками. Это было все; записи камер внутри кафе наверняка были куда более занятными и содержательными, но, чтобы их изучить, в кафе еще нужно было проникнуть.

Примерно через минуту после того, как гражданин с тяжелыми сумками вошел в заведение, прохожие услышали выстрел и крики. Кто-то позвонил в полицию; один из свидетелей, которому каким-то чудом удалось выскочить из кафе буквально в последний момент, рассказал, что посетитель с сумками стрелял в охранника – тот, видите ли, не хотел пускать его в зал с багажом. Убедиться в правдивости этих показаний не составляло труда: лежащий посреди вестибюля труп был превосходно виден сквозь стеклянную дверь.

Дальше все пошло как по маслу: мигалки, бронежилеты, снайперы, ОМОН, спецназ, заложники и, как водится, переговоры, которые очень быстро зашли в тупик ввиду явной абсурдности выдвигаемых террористом требований. Забаррикадировавшийся в кафе чудак то настаивал на освобождении всех до единого политических заключенных (хотя так и не смог назвать ни одного конкретного имени), то запрашивал пять миллионов евро, бронетранспортер до аэропорта и самолет с полными баками, то требовал вызвать президента вместе с премьером для личной, строго конфиденциальной беседы. Операцией по освобождению заложников командовал генерал-майор Копытин, известный как большой сторонник крутых мер. Он устранил бы проблему в два счета – маленькое кафе со стеклянной стеной плохо приспособлено для того, чтобы держать оборону и играть в пятнашки с профессиональными снайперами, – если бы не одно маленькое «но»: доморощенный террорист, с которым связались по телефону, упорно плел что-то о «мертвой руке» – устройстве, которое сработает, как только его застрелят, и уничтожит всех заложников до единого.

Понятно, что генерал Копытин был взбешен этой внезапно возникшей помехой. По его мнению, высказанному с истинно военной прямотой, все эти разговоры о «мертвой руке» представляли собой не более чем болтовню неврастеника, насмотревшегося по телевизору боевиков. Его явно подмывало отдать приказ о штурме или хотя бы позволить снайперам открыть огонь; адепт грубой силы и сторонник простых решений, он выходил из себя при мысли о том, что какой-то гражданский, засевший с пистолетом в руке под призрачной защитой стеклянной витрины, для него так же неуязвим, как если бы прятался не в кафе, а на борту международной космической станции.

Возможные жертвы среди заложников и участников штурма генерала не волновали: на войне как на войне, – и, поднимаясь по лестнице, что вела из подвала в служебные помещения кафе, Юрий торопился, почти физически ощущая, как одна за другой убегают секунды. Вместе с ними стремительно таяло терпение господина генерала; еще немного, и последует незаметный кивок или неразборчивая команда по радио, снайпер спустит курок, и все кончится – либо так, либо эдак. Если Копытин прав и разговоры об устройстве «мертвой руки» – просто блеф, его превосходительство добавит в свой послужной список еще одну блестящую победу. А если он ошибается, выдавая желаемое за действительное, гибель заложников спишут на трагическую случайность, виновника которой, вероятнее всего, так и не удастся найти.

Дверь, к немалому облегчению Юрия, оказалась вполне обыкновенной. Это было хлипкое пустотелое сооружение из наклеенной на тонкие деревянные бруски фанеры, с виду красивое и прочное, а на деле представляющее собой не столько дверь, сколько ее видимость. Якушев мог высадить ее одним ударом, но ему не хотелось раньше времени поднимать шум: с таким же успехом можно было просто позволить Копытину послать спецназ на штурм.

Подсвечивая себе фонарем, Юрий вынул нож и ввел прочное лезвие в щель между дверью и косяком. Клинок с царапающим звуком коснулся металлического язычка замка; Якушев нажал на рукоятку, используя нож в качестве рычага, дерево негромко хрустнуло, подаваясь; Юрий усилил давление, и язычок со щелчком, показавшимся оглушительно громким, выскочил из гнезда. Юрий успел поймать распахнувшуюся дверь за ручку, не дав ей удариться о стену, и прислушался.

Дверь выходила в тускло освещенный служебный коридор. Судя по всему, где-то рядом располагалась кухня, но стряпней в коридоре почему-то не пахло – пахло бензином, да так густо, словно прямо за дверью стоял древний отечественный драндулет с карбюраторным двигателем и протекающим топливным баком. Со стороны обеденного зала доносилось монотонное бормотание работающего телевизора. «Президент самопровозглашенной республики Верхняя Бурунда Пьер Мари М’бутунга на днях озвучил намерение своего правительства возобновить разработку угольного месторождения, расположенного в верховьях…»

Хруст раздавленного чьей-то подошвой стекла помешал Юрию расслышать, в верховьях какой именно реки расположено угольное месторождение. Судя по некоторым деталям, речь шла о каком-то африканском государстве, некогда являвшемся французской колонией. «Что еще за Верхняя Бурунда? – боком выскальзывая в коридор, мимоходом подумал Якушев. – Верхняя Бурунда… Нижняя ерунда! Бурунди знаю, а о Бурунде впервые слышу…»

Стараясь ступать как можно мягче, он боком двинулся по коридору. За ним бесшумным ручейком одетых в черное безликих фигур потекли спецназовцы. Оглянувшись, Юрий жестом приказал им оставаться на месте. Запах бензина усиливался, превращаясь в забивающую легкие удушливую вонь; он вызывал тошноту, и Юрий нисколько не удивился, услышав впереди характерные утробные звуки: в обеденном зале, где, судя по всему, располагался источник этого благоухания, кого-то рвало.

– Уймись, сука! – прокричал срывающийся, дребезжащий от напряжения мужской голос. – Ты у меня сейчас все это языком вылижешь!

«…Образовалось в результате попытки военного переворота, предпринятой группой армейских офицеров, возглавляемой нынешним президентом Верхней Бурунды Пьером Мари М’бутунга, около шести месяцев назад. Законному правительству удалось удержать власть, однако мятежники установили контроль над обширной территорией на севере Центральной Африки, объединяющей три провинции…» – продолжал невозмутимо вещать диктор.

– Эй, генерал, ты еще на связи? – снова заглушил его слова голос террориста. – Светлячки от лазерных прицелов – это впечатляет, не спорю. Только имей в виду, что у меня тут имеется парочка иностранцев, в том числе один америкос – если не врет, хороший знакомый посла Соединенных Штатов в России. На простых российских граждан тебе, я знаю, плевать, но за этого звездно-полосатого козла тебя посадят на кол посреди Красной площади. Так что хорошенько подумай, прежде чем делать глупости.

Юрий покачал головой. Насчет приятеля посла США – это, пожалуй, был уже перебор. Еще ему показалось, что голос террориста звучит не совсем уверенно, как будто человек чувствует себя не в своей тарелке и, не имея сколько-нибудь четкого, продуманного плана действий, несет полнейшую отсебятину в надежде, что кривая вывезет. А впрочем, с учетом выдвигаемых им бессмысленных требований чего-то в этом роде и следовало ожидать. Тут генерал Копытин, пожалуй, был прав: на сей раз вызов силовым структурам столицы бросил не профессиональный преступник, а какой-то чудак, у которого просто снесло крышу. Такое случается не так уж и редко, особенно в больших городах с их бешеным ритмом жизни, выдержать который дано далеко не всем. Отсюда нервные срывы, психические расстройства, бессмысленные убийства, попытки суицида или публичные пляски посреди улицы в костюме Адама.

«По оценкам независимых экспертов международной компании геологоразведки, – продолжал вещать телевизионный диктор, – запасы угля в упомянутом месторождении достаточно велики, чтобы говорить об экономической целесообразности его дальнейшей разработки. По словам президента М’бутунга, прокладка железной дороги и возобновление добычи угля в промышленных масштабах будут способствовать не только экономическому росту самопровозглашенного государства, но и установлению истинной демократии и укреплению независимости Верхней Бурунды…»

Юрий остановился, прижавшись лопатками к стене, и осторожно выглянул из-за угла. Запах бензина был таким сильным, словно дело происходило не в московском кафе, а в наглухо задраенном трюме нефтеналивного танкера. Среди перевернутой мебели и битой посуды прямо на полу сидели заложники – человек восемь или десять, мужчины и женщины. Все они выглядели одинаково напуганными и мокрыми, словно побывали под сильным дождем. Вокруг них по полу растеклась приличных размеров прозрачная лужа; в стороне валялась на боку пустая алюминиевая канистра. Все было ясно; немедленно проснувшийся, как всегда бывало в таких случаях, бес противоречия шепнул, что сейчас было бы неплохо закурить – просто так, для удовольствия, а еще затем, чтобы посмотреть, докуда взрывная волна может донести любознательного естествоиспытателя.

Еще одна канистра стояла в уголке, под прикрытием стены. На ней спиной к Юрию сидел худощавый человек в темных брюках и белой рубашке. Его пиджак висел на спинке стула; рядом на краешке стола лежал мобильный телефон, на правом ухе террориста подмигивал синим огоньком наушник беспроводной гарнитуры. В одной руке террорист держал пистолет – не пистолет, собственно, а револьвер, старый обшарпанный тульский наган, – а побелевшие от напряжения пальцы другой сжимали ребристое яйцо осколочной гранаты, и Юрий отчетливо видел надетое на один из них стальное кольцо с болтающейся на нем разогнутой чекой.

Он подавил горестный вздох. Все-таки разговоры о «мертвой руке» не были пустой болтовней, и из всех возможных вариантов этого устройства террорист выбрал самый простой и безотказный. Как только его пальцы разожмутся, ударно-спусковой механизм воспламенит запал гранаты. Через четыре секунды в кафе прогремит взрыв, а то, чего не сделают осколки и ударная волна, доделает вспыхнувший бензин. Преступник не лгал, утверждая, что его смерть автоматически повлечет гибель заложников; хуже того, его жизнь тоже ни от чего их не гарантировала: у этого идиота могли просто устать пальцы.

Обернувшись, Юрий жестами описал ситуацию ближайшему из следовавших за ним бойцов. Информация по цепочке ушла за угол коридора и дальше, в подвал, откуда проникшие в кафе спецназовцы могли связаться по радио с генералом Копытиным, не опасаясь, что их услышит террорист. У парня явно случился нервный срыв, а в этом состоянии человек сам не знает, что выкинет в следующую секунду. Засевший в кафе человек мог прийти в себя, испугаться того, что натворил, вставить чеку на место, извиниться перед присутствующими и выйти на улицу с поднятыми руками. Но с таким же успехом он мог еще кого-нибудь застрелить или просто разжать пальцы, решив, что терять нечего.

То же самое – что терять уже нечего – мог подумать и скорый на руку Копытин. Нужно было срочно что-то делать. Юрий на глаз оценил расстояние до угла, где, глядя в окно, сидел человек с гранатой, попытался рассчитать бросок и понял, что не успеет.

Там, в подвале, никто не задавал лишних вопросов. Но если бы кто-то все-таки спросил, зачем ему понадобилось рядиться в чужой пиджак, Юрий затруднился бы с ответом. «На всякий случай» – вот, пожалуй, и все, что он мог бы сказать, если бы удосужился ответить на праздный, не имеющий прямого отношения к делу вопрос. Теперь в этом вопросе появилась кое-какая ясность; заметив справа от себя дверь мужского туалета, Якушев почувствовал, что ситуация прояснилась окончательно – разумеется, настолько, насколько она вообще могла проясниться.

Спецназовец. Власть закона

Подняться наверх