Читать книгу Анжелика и дьяволица - Анн Голон - Страница 5

Сходя на берег, Энрико вновь принимался называть своего господина Рескатором.

С сильно бьющимся сердцем Анжелика последовала за ним, испытывая одновременно опасение и облегчение. Значит, он все-таки послал за ней.

Она торопливо шла за Мальтийцем. Выйдя из форта, они поднимались к деревне. Когда они достигли последнего, находящегося на отшибе дома, Анжелика услышала, как бьется о скалы прибой, и ей вспомнилось, как с помощью похожих слов ее заманили в ловушку. Как-то вечером, несколько дней назад, незнакомый матрос с бледным лицом и странными глазами сказал ей: «Вас просит к себе господин де Пейрак» – и заманил ее на остров Старого Корабля.

Анжелика инстинктивно прикоснулась к поясу: пистолеты она забыла. Вот глупость! Затем невольно воскликнула, повернувшись к Мальтийцу:

– Тебя действительно прислал господин де Пейрак? Или ты тоже собираешься предать меня?

– Что происходит?

На пороге последнего деревянного дома стоял граф. Его высокий силуэт вырисовывался на фоне огня, полыхавшего в сложенном из валунов деревенском очаге.

Анжелика с облегчением вздохнула:

– Ах, а я уже испугалась, что снова попала в ловушку. В прошлый раз это был белый дьявол, вышедший из моря…

– Белый дьявол?

Пейрак с интересом взглянул на нее.

Он пошел ей навстречу и взял под руку, чтобы помочь взойти на каменное крыльцо.

Граф жестом отослал Мальтийца и закрыл дверь. Ее тяжелые створки сразу заглушили грохот волн.

Теперь в комнатке слышалось только потрескивание огня. Анжелика подошла к очагу и протянула руки к языкам пламени. От волнения ее била дрожь. Граф внимательно наблюдал за ней.

– Как вы взбудоражены! – с нежностью заметил он.

Она обратила на него свой прекрасный взор. От тревог и страданий ее глаза стали темными, как бурное море.

– Еще бы! После всего, что я пережила за эти ужасные дни… Я опасалась, как бы вы не забыли, что мы сказали друг другу нынче утром.

– Как я могу это забыть, особенно когда вы смотрите на меня своими прекрасными глазами!

Его родной голос с такими нежными нотками проник прямо в ее душу. Не смея поверить в свое полное прощение, Анжелика не спускала с мужа страстного взора.

Он улыбнулся.

– Ну что же, друг мой, давайте объяснимся, – любезно произнес Жоффрей. – Давно пора, мы и так потеряли слишком много времени. Присаживайтесь.

Он указал ей на один из двух табуретов, которые вместе с грубо сколоченным столом, откидной койкой и рыболовными снастями составляли всю меблировку хижины.

Граф де Пейрак расположился по другую сторону стола и внимательно рассматривал Анжелику. В его мрачных глазах сверкала страсть. Он вглядывался в ее обрамленное роскошными волосами цвета тусклого золота лицо, на котором оставили свои следы пережитые волнения и нанесенный его же рукой удар. Собственная жестокость потрясла Жоффрея.

– О возлюбленная моя! – глухо пробормотал он. – Да, вы правы: нельзя позволить нашим недругам одолеть нас. Никакое оскорбление не стоит того, чтобы разрушить то, что нас связывает.

– Я вас не оскорбляла, – пролепетала она, – ну разве что совсем чуть-чуть…

– Мне нравится ваша оговорка, – расхохотался Пейрак. – Дорогая, вы восхитительны. Ваша непосредственность всегда радовала и завораживала меня. Присаживайтесь же.

Анжелика не понимала, не насмехается ли он над ней, однако его теплый тон ослабил терзавшее ее напряжение.

Уступая ему, она присела. Под ласковым взглядом Жоффрея улетучились все ее страхи, исчезло страшное опасение, что она навсегда потеряла его и снова осталась одна во всем белом свете.

– Наверное, мы слишком долго были одиноки, – вымолвил он, словно отвечая своим потаенным ощущениям. – Быть может, в те времена, когда королевская кара, постигшая меня, разлучила нас, мы недостаточно оценили силу своей любви, а воссоединившись вновь, не до конца осознали глубину своих ран? За долгие годы вы привыкли защищаться в одиночку, никому не доверять, опасаться превратностей судьбы, которая уже однажды столь сурово наказала вас.

– О да, – почти прорыдала Анжелика. – Мне было восемнадцать лет. Вы стали моим небом, моей жизнью, а потом, когда мне не было и двадцати, я навсегда потеряла вас. Как только я осталась жива?..

– Да, бедная девочка! Я недооценил всей силы чувств, которые вы во мне вызвали, а главное – значение любви, которую вы испытывали ко мне. Мне хотелось верить, что с моим исчезновением вы меня позабудете.

– Это бы вас устроило, чтобы вернуться к вашей первой возлюбленной, Науке… Мне ли вас не знать… Вы готовы были умереть, лишь бы узнать, вертится ли Земля, а в разлуке со мной вы смогли выжить и вкусить всех радостей своей полной приключений жизни…

– Да, вы правы… И все же послушайте, что я осознал в эти последние дни, за время потрясшей нас обоих бури. Безусловно, некогда вы обворожили меня, я был от вас без ума, однако, как вы заметили, сумел выжить. Но теперь уже не сумел бы. Вот что вы со мной сделали, сударыня, и поверьте, такое признание далось мне нелегко.

Жоффрей улыбнулся. Но на его выразительном, отмеченном печатью полной невзгод жизни, лице с белеющими на темном загаре страшными шрамами Анжелика различала мощный свет подлинного чувства, которое он испытывал к ней. Его горящий взор, в котором промелькнуло что-то вроде удивления, был прикован к ней.

– Странное дело любовь, – продолжал он, словно говоря с самим собой, – какое-то диковинное растение. В молодости кажется, будто срываешь его в пору цветения и что в дальнейшем ему суждено лишь увядание. Тогда как это всего-навсего первинки плода более сочного, который даруется лишь постоянством, пылкостью, взаимным узнаванием. Сколько раз в эти последние дни я вспоминал, как вы приехали в Тулузу, такая прекрасная, гордая, незнакомая, одновременно ребячливая и мудрая. Тогда, наверное, я не желал признать, что ваша яркая необычность завораживает меня куда больше вашей красоты. Как знать, что нас прельщает при первом обмене взглядами, которому предстоит связать двоих? Зачастую, сами того не ведая, мы таим скрытые сокровища, сдерживаемые силы, которые лишь будущее проявит… то, что сильные мира сего не оставили мне времени обнаружить в вас… Даже тогда я был настороже. Я думал: она изменится, станет как все, утратит свою очаровательную непримиримость, эту жажду жизни, этот проницательный ум… но нет… Я вновь обрел вас: прежнюю и в то же время другую… Не смотрите на меня так, любовь моя. Не знаю, в чем источник вашей обольстительности, но она потрясает меня до глубины души.

А всему виной ваши глаза, этот новый, незнакомый взгляд, которым вы посмотрели на меня в Ла-Рошели, когда в грозовую ночь внезапно появились, чтобы просить меня спасти ваших друзей-гугенотов. Вот откуда все беды: этот взгляд превратил меня в человека, которого я больше не узнаю. Боюсь, я чересчур привязан к вам. Вы делаете меня слабым. Непохожим на себя… Да, именно отсюда мои беды. От ваших глаз с этим новым взглядом, в тайну которого мне пока не удалось проникнуть. Знаете ли вы, любовь моя, что случилось, когда вы пришли за мной той ночью, в Ла-Рошели?.. Так вот, я в вас влюбился. Влюбился как безумный. Я потерял голову. Тем более что, зная, кто вы, я не захотел понять, что именно произошло. Я был в смятении, порой становившемся мучительным.

Поистине странное чувство! Когда я видел вас среди ваших друзей-гугенотов на «Голдсборо» с рыженькой дочуркой на руках, я забывал, что вы та самая супруга, некогда данная мне перед алтарем. Вы стали почти незнакомкой, встреченной благодаря превратностям жизни, которая завораживала, обольщала меня донельзя. Которая терзала меня своей красотой, печалью, очарованием изредка мелькавшей на ваших губах улыбки. Таинственной женщиной, которая ускользала от меня и которую мне следовало завоевать любой ценой.

Оказавшись в двусмысленном положении мужа, безумно влюбившегося в собственную жену, я попытался уцепиться за то, что мне было известно о вашем прошлом. Я хотел вернуть вас, властно приблизить к себе. Порой я допускал неловкость, подчеркивая звание супруга, чтобы привязать вас к себе; я хотел, чтобы вы зависели от моей воли, чтобы вы были подле, моя возлюбленная, моя страсть, вы, моя жена, которая вторично, однако новыми и неожиданными средствами, закабаляла меня своими чарами. Тогда я стал опасаться горького признания, что вы охладели ко мне, боялся различить в вашем сердце равнодушие и забвение по отношению к слишком давно находящемуся в изгнании супругу. Я пытался познать все то непривычное, что находил в вас, – ах, как же вы были неуловимы и неприступны, моя дражайшая матушка аббатиса, – возможно, поэтому мне не удалось одержать настоящую победу. Я стал догадываться, что чересчур легкомысленно относился к жизни в том, что касается женщин, и в частности вас, моей супруги. И каким драгоценным сокровищем я пренебрег!

Анжелика слушала графа затаив дыхание; она жадно ловила каждое его слово, и к ней возвращалась жизнь. Подле него она трепетала, как птенец в руках птицелова, пользующегося своей властью, чтобы чарами или любовью удержать при себе вырывающееся изо всех сил хрупкое создание. Нет, ей не хотелось вырваться. Его глухой ласковый голос, горящий взор, само его присутствие стоили того, чтобы пожертвовать всеми свободами. Что такое одинокий полет в опасном и пустом мироздании по сравнению с пылкой уверенностью, что рядом с ним она обрела свою тихую гавань. Она это всегда чувствовала, оставалось лишь осознать. И его похожий на исповедь монолог, плод проницательных и искренних размышлений, на который он наконец решился, доказывал, как он ее любит, насколько властно она царит в его сердце. Он никогда не прекращал думать об Анжелике, силился понять ее, чтобы вновь, и уже навсегда, обрести ее.

– Ваша сумасбродная независимость причиняла мне массу страданий, потому что, никогда не зная, что вам взбредет в голову, я постоянно опасался опять потерять вас. К тому же она представлялась мне признаком того, что вы принадлежите только самой себе. Опыт подсказывал мне: не так легко излечиться от глубоких ран, наподобие тех, что получили вы вдали от меня; я должен запастись терпением. Однако тягостные опасения не покидали меня… они выплеснулись наружу, когда… Анжелика, любовь моя, скажите, почему вы уехали тогда из Хоуснока в английскую деревню, не поставив меня в известность?

– Но ведь это было ваше распоряжение!

Он нахмурился:

– Как это?

Анжелика провела ладонью по лбу:

– Точно уже не помню, как было дело, но уверена, что именно по вашему распоряжению отправилась в путь, чтобы доставить Роз-Анн к ее бабушке и дедушке. Я даже была весьма раздосадована, что совершаю это путешествие не в вашем обществе.

Жоффрей задумался. Она увидела, как он сжал кулаки и пробормотал сквозь зубы:

– Выходит, и это тоже подстроили они.

– Что вы хотите сказать?..

– Ничего… То есть нет… я начинаю кое-что понимать. Нынче утром, сказав: «Наши недруги хотят разлучить нас. Неужели мы позволим им нас одолеть?», вы открыли мне глаза. Ваша новая прозорливость необычайно притягательна для меня. Я восхищен тем, как умело, со свойственной вам одной изобретательностью, вы приходите мне на помощь в преодолении козней врагов и обрушивающихся на нас трудностей, – вспомним хотя бы кусочек сахара, которым вы угостили канадского мальчика перед Катарунком, что спасло нас от бойни. А ваш дар предвидения… Мне пришлось по душе это новое ощущение: бок о бок со мной женщина, целиком разделяющая мою жизнь. И вдруг ваше отсутствие, ваше исчезновение, подозрение в неверности!.. Как можно было это вынести! Я бы скорей выбрал эшафот! Возлюбленная моя, простите мне охватившую меня ярость.

Однако вообразите, душа моя, в какую пучину страсти низвергла меня любовь к вам, что я утратил чувство справедливости, которое стараюсь сохранять в своих многотрудных делах. Из-за вас я впал в гнев, несправедливость по отношению к вам же, единственная моя любовь, жена моя… Мне хотелось чем-то задеть вас, заставить страдать… Разумеется, непросто постичь истину, с которой прежде не так-то легко согласился бы граф де Пейрак: горечь любви. Однако власть ваших чар заставила меня поверить в нее. Смотрите сами: то, чего не пробудила во мне прежняя Анжелика – сколь бы прелестной и неосознанно обольстительной она ни была, – удалось воскресить к жизни женщине, встреченной мною в Ла-Рошели. Женщине, пришедшей ко мне, чтобы просить помощи находящимся в опасности. Почти незнакомой Анжелике, с ее новой душой, жизненным опытом, ее контрастами – всей той смесью нежности и жестокости, от чего невозможно защититься.

Он умолк и на мгновение задумался. Быть может, ему вновь представилась разыгравшаяся в штормовую ночь сцена, когда его пиратское судно «Голдсборо» плясало на якоре в укромной бухте на подступах к Ла-Рошели.

– Помните? Той ночью все было странным, неожиданным, таинственным. Рок бросил нас навстречу друг другу, а мы даже не подозревали об этом.

Я сидел в каюте и думал о вас. Я строил планы, я размышлял: «Я у стен Ла-Рошели, но как мне найти Анжелику?» У меня не было никаких ваших следов, кроме нескольких слов, брошенных Роша в испанском порту: «Та француженка… помните, купленная вами в Кандии… которая сбежала… Так вот, я видел ее в Ла-Рошели!» И тут входит мой ординарец Язон и свойственным ему равнодушным тоном (бедняга Язон) говорит: «Здесь французская женщина, которую вы купили в Кандии. Она вас спрашивает»! Я решил, что совсем обезумел. Обезумел от радости, от восторга… и от страха.

Как же глуп человек! Счастье пугает его больше, чем боль и предстоящее сражение. Опасается ли он, что радость – это ловушка более смертоносная, чем бедствия?.. Не знаю! Во всяком случае, я не стал исключением. Чтобы достичь этого желанного мига, я припомнил все свои подозрения, все горести, все опасения, тревоги, разочарования, сомнения…

Анжелика улыбнулась.

– По правде сказать, когда мы встретились, я была совсем не обольстительна, – признала она. – Вы сохранили обо мне иные воспоминания. В каком виде я была в ту ночь! Вымокшая до нитки, вся в грязи, растрепанная – я упала, когда бежала через ланды.

– Вы были… Ах, что тут скажешь? – пробормотал граф. – Сердце мое разбилось… Вы появились передо мной, словно воплощение того, как могут изменить человека превратности судьбы, того, что человеческая жестокость – и моя тоже, пусть даже бессознательная, – сделала с вами… Я точно окаменел, понимая, что слова бессильны восстановить ту связь, что соединяла нас до катастрофы. В Кандии сделать это было бы проще… Но в Ла-Рошели я почувствовал, что вы больше не принадлежите нашему общему прошлому, вы изменились. И одновременно случилось то, о чем я вам только что говорил. Я безумно влюбился в эту женщину, такую незнакомую, такую поразительную, такую непохожую и все еще похожую на вас, которая, не обращая внимания на свой жалкий вид, на кровь и ледяную воду, стекавшие по ее одежде, доказывала мне, что необходимо спасти ее друзей. Гром среди ясного неба; все смешалось: восхищение, любовь, необъяснимое очарование, жалость, нежность, желание защитить, страх потерять, упустить мое сокровище, неуверенность в происходящем…

– Должна ли я верить вам? Не вы ли цинично заявили мне: «Как могло случиться, что пленница, обошедшаяся мне в целое состояние, стала женщиной, за которую сегодня я не дал бы и ста пиастров!..»

– Я пытался под иронией скрыть непривычное волнение. Да, как же глуп человек! Сказать правду? В тот вечер вы испепелили меня. Но я в некоторой степени утратил привычку чувствовать, способность выразить свои ощущения. Мне было необходимо навести во всем этом порядок, а время – вы согласитесь, учитывая то, чего вы с таким пылом требовали от меня, – не позволяло. Поразмыслив, я пришел к выводу, что вы – я вам уже говорил, – безусловно, остались для меня мучительным воспоминанием. Однако постепенно оно становилось все более смутным, потому что я уже не мог вообразить подле себя, в своей полной приключений жизни, которая носила меня по волнам всех океанов, некогда бывшую моей супругой юную графиню. К тому же я попытался изгнать вас из своей памяти, когда узнал, что вы вышли за маркиза дю Плесси-Бельера и, как мне почему-то представлялось, отказались от моих сыновей и беспечно странствовали по Средиземному морю. Хотя я искал вас, не в силах разорвать некогда связывавшую нас нить, ваш образ в моей памяти постепенно утрачивал свою четкость. И вот я нашел вас: другую женщину. Но это были вы. И вы поразили мое сердце, вырвали его из тяжелого забытья. И оно ожило, вместе с новой любовью опять обрело отраду в страданиях и надеждах. Мне нелегко далось снова завоевать вас в полном опасностей путешествии на борту «Голдсборо». Наконец в Вапассу я получил возможность ревниво держать вас при себе, но порой, даже нынешней зимой, опасения, что испытание окажется выше ваших сил, что по неведению я могу причинить вам боль, заставляли меня сомневаться на ваш счет. Меня пугало ваше молчаливое согласие, я не знал, как избавить вас от привычки молча претерпевать трудности и страдания, осознавая, что здесь, возможно, кроется опасность для нашего взаимопонимания. Что, покуда вы будете столь ревностно отказываться прибегать к моей помощи, вы не будете мне принадлежать и часть вашего существа будет по-прежнему связана с той жизнью, которую вы прожили без меня и власть которой ощущаете на себе по сию пору. Порой от этих размышлений меня бросало в дрожь… но я понимал, что следует запастись терпением и временем… Вот как обстояли дела, когда несколько недель назад мы прибыли в Хоуснок, на Кеннебеке… и вы неожиданно исчезли…

Граф умолк, его лицо исказила гримаса страдания. Но он тут же взглянул на Анжелику с саркастической улыбкой, которая, впрочем, не могла затмить сверкающего в его темных глазах огня страсти.

– Разумеется, неприятная ситуация – при всех внезапно сделаться рогоносцем, – заметил он, – однако не этот титул причинил мне самые жестокие страдания… Хотя очень важно было не дать нашим людям впасть в растерянность от подобного события… Однако тут вы пришли мне на помощь… Да, в тот час надвигающейся грозы вы не разочаровали меня… Вы повели себя… единственным возможным образом… и, несмотря на мой гнев, вызвали у меня восхищение, любовь… Ах, что за страшное чувство! Ведь я как мужчина страдал от ревности. Только ли от ревности? Скорей от любви, которая еще не достигла своей вершины, а влюбленный уже видит, как предмет его страсти ускользает прежде, чем он добрался до невыразимой точки встречи с любовью: уверенности. Взаимной уверенности. Мы трепещем, а боль настороже, она готова возникнуть вместе с сомнением, страхом, что все закончится прежде… прежде, чем мы обретем друг друга в этой неизъяснимой встрече, которая дарует нам радость, силу, незыблемость.

Сидя по другую сторону массивного деревянного стола, Анжелика не сводила с мужа горящих глаз. Она позабыла обо всем на свете. Сейчас на земле не существовало никого, кроме него. Его слова рождали в ее воспоминаниях картины их жизни. Общей, даже когда они были разлучены.

Жоффрей превратно истолковал ее молчание.

– Вы все еще на меня сердитесь! – произнес он. – За то, что произошло в эти последние дни… Я вас ударил!.. Скажите, что сильнее всего оскорбило вас в моем непростительном поведении? Ну пожалуйтесь, моя дорогая, ведь я так плохо вас знаю…

– Пожаловаться, – прошептала она. – На вас? На вас, которому я обязана всем?.. Нет, что вы… Скажем, есть вещи, мне не вполне понятные, потому что и я тоже знаю вас недостаточно хорошо…

– Например?

Анжелика медлила с ответом. Солнце нежной и глубокой любви вдруг растопило все ее сетования.

– Так это вы назначили Колена губернатором…

– А вы бы желали, чтобы я повесил его?

– Нет, но…

Жоффрей снисходительно улыбнулся:

– Да, понимаю!.. Подобное согласие двух мужчин, в то время как им следовало бы стать врагами из-за прекрасной Елены Троянской, довольно отвратительно… Вам это причиняет страдания?

– Немного… Но ведь это свойственно женщинам?

– Согласен… а вы восхитительны, – отвечал он. – Что же еще?

– Вы заставили меня об руку с ним войти в пиршественную залу…

– Признаю, это было неприятно. Простите, душа моя. Бывают моменты, когда, упорно сражаясь за что-нибудь, делаешь какие-то неловкие ходы… Возможно, я слишком хотел поскорее стереть из своей памяти… позабыть…

– А вы флиртовали с этой Иньес!

– С какой Иньес? – удивился граф.

– С испанкой, любовницей Ваннерейка… во время пира…

– А… теперь вспомнил. Долг хозяина! Разве не следовало мне утешить это очаровательное юное создание, ведь наш славный друг из Дюнкерка оказывал вам столько внимания. Тот, кто отравлен ядом ревности, питает жалость к тому, кто испытывает те же страдания…

Анжелика понурилась. Вместе с воспоминанием вернулась боль.

– Есть кое-что посерьезней, – прошептала она.

– Что же это?

– Западня на острове Старого Корабля! Завлечь туда Колена и меня – это так на вас не похоже!

Граф де Пейрак помрачнел:

– Верно… Не похоже…

Он вынул из кармана камзола мятый клочок бумаги и протянул Анжелике. Она с трудом разобрала крупные каракули.

«Ваша супруга на острове Старого Корабля с Золотой Бородой. Причальте с севера, чтобы они не заметили вашего появления. Так вы сможете застать их в объятиях друг друга».

Анжелика вздрогнула. Ею снова овладел безотчетный леденящий страх, терзавший ее в последние дни.

– Но кто… кто мог это написать?.. – пробормотала она. – От кого вы получили эту записку?

– Мне ее передал какой-то матрос из экипажа Ваннерейка. Он всего лишь посредник. С его помощью я попытался отыскать того, кто дал ему поручение доставить записку мне, но тщетно. Это их способ действия. Они пользуются сутолокой, вызванной высадкой экипажа и разгрузкой судна, чтобы затеряться среди нас и сделать свое дело, а потом исчезают, словно привидения.

– Они? Кто – они?

Пейрак был встревожен.

– В Заливе появились чужие, – наконец произнес он, – они рыщут повсюду и, теперь я в этом уверен, проявляют к нам особенный интерес.

– Кто это? Французы? Англичане?

– Не знаю. Скорее французы, но неизвестно, под каким флагом они ходят; ясно одно: их цель – посеять смуту среди нас.

– Тот человек с бледным лицом, что пришел сообщить мне, будто вы ожидаете меня на острове, – один из них?

– Без сомнения. Как и тот, кто по дороге из Хоуснока передал мне ложное сообщение о том, что вы спасены и плывете к Голдсборо на «Ларошельце»…

И Жоффрей рассказал Анжелике, как, вознаградив незнакомца за добрую весть, он, успокоенный относительно ее участи, решил последовать за Сен-Кастином до Пентагоета по дороге на Голдсборо.

– Я дал ему несколько жемчужин.

– Но кто же они такие?.. Кто их послал?

– Пока невозможно установить. Очевидно то, что они хорошо осведомлены о наших делах и не останавливаются ни перед чем, потому что среди моряков передача ложных известий почитается постыднейшим из преступлений. Даже между врагами существует солидарность мореходов, предать которую могут только законченные мерзавцы или просто бандиты. Предвижу, что те, о ком мы говорим, худшие из них.

– Выходит, – прошептала она, – права я была, когда опасалась какого-то направленного против нас… дьявольского плана…

– Итак, я увидел вас с Золотой Бородой на острове. И тут всплыло обстоятельство, неизвестное нашим недругам, нечто, чего они не могли знать. То есть что Золотая Борода – это Колен. Что совершенно меняло дело. Колен Патюрель, король рабов Мекнеса, к тому же почти мой друг, по крайней мере человек, к которому я, зная его добрую репутацию в Средиземноморье, испытывал глубокое уважение. Да, для меня это многое меняло. Колен!.. Человек, которого не зазорно одарить… скажем так, вашей дружбой… Но мне было необходимо убедиться, что это именно Золотая Борода. Я послал Йана за подкреплением, приказав не возвращаться через фарватер, прежде чем спадет вода.

– А вы остались.

– Я остался.

– Вы хотели знать, кто я? – спросила Анжелика, глядя мужу прямо в глаза.

– И узнал.

– Вы не боялись горьких открытий?

– Я сделал чудесные открытия, и они укрепили мое сердце!

– Вечно вы со своими немыслимыми затеями!

– Дело не только в этом. Решение остаться на острове и затаиться там до прибытия подкрепления было вызвано не только желанием получше узнать мою прекрасную незнакомку-жену. Еще бы: такая возможность; муж может многое узнать про хорошенькую женщину, беседующую с мужчиной, в прошлом не безразличным ей, да к тому же ей известно, что он по-прежнему ее любит. Однако одного лишь любопытства было бы недостаточно, чтобы отважиться на столь тягостное испытание, если бы я не был принужден к этому самой ситуацией. Согласитесь, душа моя, что она была деликатной, если не сказать затруднительной. Появись я перед вами в одиночку, неужели вы думаете, Колен легко поверил бы в мои мирные намерения супруга? Сам же он, будучи пиратом, достойным быть повешенным без лишних разговоров, не сдался бы без боя властителю Голдсборо. Вы обвиняете меня в том, что я не раздумывая ввязываюсь в самые немыслимые авантюры? Однако идея встретиться с ним один на один на том песчаном берегу, имея в свидетелях лишь вас и тюленей, а в качестве неминуемого завершения поединка – его или мою смерть, не показалась мне трезвой и выгодной для кого бы то ни было. Ваш Колен не из тех, кем легко манипулировать. Можете справиться у Мулая Исмаила, который всегда отзывался о нем с почтением и почти страхом, и все же Колен был всего лишь безоружным рабом перед этим неуступчивым и жестоким владыкой.

– Однако вам удалось склонить этого неуступчивого султана перейти к вам на службу, вы сумели подчинить его своей колдовской власти.

– Потому что его привели ко мне в цепях четверо вооруженных солдат. На острове Старого Корабля все было иначе. В сложившихся обстоятельствах я предпочел стать невидимым свидетелем вашей встречи. К тому же случайной и непредвиденной, как я позднее узнал. Соединив нас троих на этом острове, наши недруги вновь рассчитывали на выигрыш. Все шло к тому, чтобы мы сами стали причиной собственной погибели. Единственный способ парировать такие дьявольские козни – вести себя совершенно не так, как ожидает противник. Слава богу, у нас троих хватило душевных сил выстоять.

– Дьявольские козни! – повторила Анжелика.

– Не пугайтесь. Я сумею нарушить их планы и, кто бы ни были наши враги, устранить их. Пока мы не подозревали об их присутствии, мы попадались в их ловушки. В Хоусноке и в Брансуик-Фолз вы, кажется, стали первой жертвой, когда чуть было не расстались со свободой, а возможно, и с жизнью. Возможно, нападение абенаков на английскую деревню имело тайной целью ваше пленение?.. Не знаю. Но когда вечером, непосредственно перед морским сражением с Золотой Бородой, я получил эту записку, мне в душу закрались подозрения. Я понимал, что рано или поздно они захотят встречи. Поначалу я решил, что это Золотая Борода, однако получил доказательства обратного. Через фарватер, прихватив с собой всего одного человека, я в лодке отправился на остров; но теперь я был настороже: я опасался не только неизвестного, но и самого себя. Ведь записка могла содержать ложный донос, чтобы завлечь в западню и меня. Или же разоблачение было правдой, и некто рассчитывал на то, что я приду в бешенство и совершу непоправимый поступок, в частности наброшусь на вас. Мне стало совершенно очевидным это намерение навредить вам, и именно вам. «Будь осмотрителен! – думал я. – Остерегайся! Помни: что бы ни случилось, ей ничто не должно навредить. Особенно ты сам». Мой гнев обратился против тех несчастных, которые в своих коварных планах пытались превратить меня в орудие зла, направленное против вас. «Ты не окажешь им такой любезности», – твердил я себе. На сей раз я, по крайней мере, обязан был любой ценой защитить вас от их нападений. Не я ли в Тулузе дрался на дуэли с племянником архиепископа и завоевал вас?

– Но это совсем другое дело! – с жаром воскликнула Анжелика. – Прежнее не вернется. За кого вы меня принимаете? Теперь я люблю вас!..

И, пораженная собственным признанием, она повторила:

– Да, я люблю вас… Слишком сильно, действительно сильнее, чем вы заслуживаете. Неужели вы настолько отдалились от всех, что даже не можете осознать, что я люблю вас? Разве не бились мы с вами вместе против ирокезов, против французов и их дикарей, против зимней стужи, болезней, смерти? Неужели я утратила ваше расположение?.. Умоляю вас, если вы не хотите заставить меня страдать, берегите себя, берегите себя ради меня, возлюбленный мой. Перестаньте играть своей жизнью, потому что я умру, если еще раз потеряю вас, я умру!

Жоффрей поднялся с места и, раскрыв объятия, подошел к Анжелике. Она прильнула к нему, уткнувшись лбом в его плечо, и вновь обрела своего прекрасного заступника, в котором была сосредоточена вся ее жизнь, и вся растворилась, чтобы с острым блаженством ощутить его близость, тепло, его знакомый запах.

– Я тоже провинилась, – прошептала она. – Я усомнилась в вашей любви и искренности вашего чувства. Мне следовало незамедлительно признаться вам: «Да, я повстречала Колена…» Но я испугалась. Не знаю, чего именно. Вынужденная остерегаться подвохов, подлости, низости, которые движут поступками людей, я больше привыкла к молчанию, нежели к правде. Простите меня. Между нами такого не должно быть.

Обхватив ладонями, граф запрокинул прекрасную голову Анжелики, чтобы вглядеться в ее глаза и нежно поцеловать в губы.

– После стольких лет, стольких горестей, исковеркавших наши души и ранивших наши сердца, эта встреча неминуемо должна была оказаться болезненной. Перед началом новой упоительной любви мы по-прежнему опасаемся быть обманутыми. Еще не исцелившись от старых ран, мы вопрошали: докажет ли нам жизнь потрясшими нас порывами, упреками и сожалениями, что мы поистине предназначены друг другу судьбой? Тогда, в Тулузе, было торжество, ослепление. Но то было не древом, а всего лишь корнями любви, которой предстояло узнать свое истинное грядущее значение. Ну что же, теперь оно нам известно. Вдали друг от друга мы оба истекали кровью, не переставая в глубине наших сердец помнить, что мы связаны навеки. Теперь нам предстоит признать это и сказать друг другу. Возлюбленная моя незнакомка, которую я пока так и не смог полностью приручить, простите, простите меня…

С невыразимой нежностью Жоффрей целовал синяк на виске Анжелики.

– Моя новая любовь, моя вечная возлюбленная, моя молчальница…

Анжелика запустила пальцы в его спутанные волосы и нежно прикоснулась к посеребренным вискам.

– Вы всегда умели говорить о любви. Искатель морских приключений и завоеватель Нового Света не убили в вас трубадура из Лангедока.

– Он далеко. Я больше не граф Тулузский.

– При чем тут граф Тулузский? Тот, кого я люблю, пират, пожалевший меня в Ла-Рошели и напоивший чашечкой турецкого кофе, когда я умирала от холода. Тот, кто приказал стрелять в королевских драгун, чтобы защитить моих преследуемых друзей-гугенотов. Тот, кто, невзирая на их неблагодарность, внял моим мольбам и помиловал ларошельцев. Тот, подле кого я спала в лесной чаще и чувствовала себя в такой безопасности, какая бывает только в детстве. Тот, кто сказал моей дочурке: «Сударыня, я ваш отец…» Вы столь дороги мне… Мне бы совсем не хотелось, чтобы вы остались безразличны к тому… к тому, что случилось. Мне необходимо каждое мгновение ощущать, что я поистине… принадлежу вам!

Чувственная связь, всегда столь сильная между ними, делала этот миг их безоблачного блаженства еще более головокружительным, их губы сливались в долгом страстном поцелуе, прерываемом лишь шепотом признаний.

– Чаровница! Волшебница! Разве можно от вас отречься? Но однажды я смогу навсегда завоевать вас…

Жоффрей де Пейрак огляделся:

– А теперь, сокровище моей души, что же нам делать? Здешнее население вытесняет нас. Мы приютили столько пиратов и потерпевших кораблекрушение, что теперь у нас нет даже собственного угла. Вы ведь уступили наши покои герцогине де Модрибур?

– Да, вот незадача! Но я действительно не знала, где устроить ее поудобнее, да и вы как раз покинули меня.

– Остается «Голдсборо», – решил граф. – В последние дни я ночевал там, чтобы немного отдохнуть и избежать искушения явиться в форт и чересчур легко простить вас.

– Вот уж эта ложная мужская гордость! Если бы вы вернулись, я бы с ума сошла от счастья. А ведь я столько плакала… Я была сама не своя. Вы чуть не погубили меня!

Он с силой сжал ее в своих объятиях. Анжелика взяла накидку.

– Я рада снова увидеть прекрасное верное судно «Голдсборо» и вашу полную драгоценных диковин каюту, где меня принимал Рескатор в маске и будоражил меня до такой степени… а я не понимала почему.

– И куда явилась эта чертовка Онорина, чтобы в доказательство своих прав на вас украсть мои бриллианты.

– Сколько же у нас общих воспоминаний!

Они вышли из хижины и в темноте принялись потихоньку спускаться в деревню, стараясь говорить вполголоса, чтобы не привлечь ничьего внимания.

Точно тайные любовники, они опасались, что их узнают и им придется вернуться к исполнению своих обязанностей. Неожиданно, осознав свои опасения и принимаемые меры предосторожности, оба расхохотались.

– Нет ничего труднее, чем управлять людьми, – заметил Жоффрей. – Именно поэтому мы вынуждены прятаться в темноте, чтобы насладиться несколькими мгновениями близости.

В нескольких шагах позади них следовали испанцы, но мешали им не больше, чем привидения.

– Будем молить Бога, чтобы это были единственные наши сопровождающие и чтобы мы без затруднений смогли добраться до побережья, – шепнула Анжелика.