Читать книгу Женщина из шелкового мира - Анна Берсенева - Страница 2

В библиотеку Мадина вошла, словно вынырнув из осеннего тумана. Это звучало, может, излишне красиво, но было именно так: туман окутал Бегичево сплошь, от поросших травой улиц до верхушек берез. В этом было даже какое-то событие – в таком неожиданном и таинственном тумане.

Мадина не зря спешила в библиотеку: ей не терпелось разобрать только что поступившие книги. Она даже запах их различала отдельно сквозь общий, привычный и любимый запах библиотеки. Тот, привычный, запах был – долгого чтения, которое давно стало частью жизни. А этот запах, новый, был совсем другой – какого-то будоражащего обещания.

Когда Мадина была маленькая, она приходила в библиотеку сразу после уроков и еще по дороге от школы – это была довольно долгая дорога, потому что автобус по Бегичеву не ходил ни тогда, ни теперь, – внутри у нее, в точности между сердцем и горлом, подрагивало счастье: вот сейчас, сейчас… Час или два она бродила между полками, выбирая книги, а потом, подпрыгивая от нетерпения, бежала домой и уже там читала до головокружения, до ночи, и засыпала с книжкой в руках.

Поэтому ей казалось, что в библиотеке прошла вся ее жизнь; да так, собственно, и было. И поэтому, окончив университет, она даже не попыталась устроиться в Твери, может быть, найти там какое-нибудь престижное занятие, а вернулась в Бегичево и пошла работать в районную библиотеку.

– Ой, Мадинка! – удивилась и обрадовалась Зоя, увидев Мадину в дверях. – А я думала, ты после обеда не придешь.

Мадина иногда думала, что Зоя чувствует себя на работе не как рыба, а как кошка, оказавшаяся в воде: вроде и плавает, не тонет, но уж слишком не свойственно ей такое занятие.

– Серию «Повседневная жизнь» как оформлять? – то ли спросила, то ли пожаловалась Зоя. – Как художественную или как документальную? Я думала, как документальную, а потом смотрю, там Ходасевича книжка. А Ходасевич – это же писатель?

– Писатель, – улыбнулась Мадина. – И даже поэт.

– Значит, как художественную. Или нет? – с сомнением произнесла Зоя.

– Сейчас разберемся, – успокоила ее Мадина.

«Надо будет папе их принести, – подумала она, листая новенькие, напечатанные на прекрасной белой бумаге книги из новой серии „Повседневная жизнь“ нового же московского издательства. – Он такое любит».

Она и сама любила «такое» – описания того, как жили люди сто лет назад в русских поместьях, или триста лет назад при дворе французских королей, или как живут они сейчас в Латинском квартале. От того, что обыденная жизнь этих людей попадала в книжки, она переставала быть обыденной, наполнялась особенным смыслом. Или она и была таким смыслом наполнена, потому и в книжках не тускнела?

Мадина разбирала книги, вынимая их из картонных коробок, записывала, описывала; стопка росла на ее столе. Это занятие увлекло ее необыкновенно! Погрузившись в особенную книжную жизнь, она не заметила, как светлый золотящийся туман за окном сначала потускнел, потом стал сизым и наконец превратился в вечерний сумрак.

– Мадин… – Зоя заглянула за стеллажи, за которыми стоял Мадинин стол. – Я пойду? Семь часов уже. Если что, Наташа в читальном зале. Позовешь, она поможет.

– Конечно, иди, – поднимая от книжек туманные глаза, кивнула Мадина. – И зачем помогать? Я уже почти закончила.

– Везет тебе, завтра в Москве будешь, – сказала Зоя. В ее голосе не прозвучало, впрочем, ни тени зависти. Понятно же, что на московскую конференцию следовало послать лучшего представителя их библиотеки; Мадину и послали. – Крем мне купить не забудь. Только какой-нибудь такой, знаешь, необыкновенный, которого у нас тут нету. И чтобы для стареющей кожи был.

– Ладно, – кивнула Мадина. – Только разве у тебя кожа стареет?

– Да уж не молодеет, – усмехнулась Зоя. – Тридцатник стукнул. Ужас! И как ты не боишься только? – с каким-то опасливым удивлением добавила она.

– Не знаю, – пожала плечами Мадина. – Ну да, и мне тридцать. Но я этого как-то не чувствую. Из-за библиотеки, может, – улыбнулась она.

Мадина ничуть не лукавила. Стоило ей оказаться в библиотеке, и она чувствовала себя точно так же, как десять лет назад, и пятнадцать лет назад, и двадцать… В таком постоянстве самоощущения было что-то завораживающее. Во всяком случае, Мадине нравилось плавать по своему возрасту свободно и нестесненно. А ее родителей это как раз и пугало.

– Ну, счастливо тебе, – помахала рукой Зоя. И, подмигнув, добавила: – Смотри не скучай там. А то заберешься в Третьяковку какую-нибудь и Москвы толком не увидишь.

– Третьяковка тоже в Москве, – улыбнулась Мадина.

– В Москве и поинтересней кое-что есть. По крайней мере, поновее.

Зоя скрылась за стеллажами; хлопнула, закрываясь за нею, дверь.

«Так оно и есть, – подумала Мадина. – Конечно, так и есть. Но что же делать, если мне и без этого нового-интересного хорошо?»

Эта была очень простая и в простоте своей смущающая правда. Мадина в самом деле не понимала, почему где-нибудь в ночном клубе за коктейлем «Мохито» ей должно быть интереснее, чем в своей тихой комнате за книжкой. И от одного только взгляда на какую-нибудь компьютерную игру, даже, как считалось, интеллектуальную, а не примитивную стрелялку, у нее начинала болеть голова и она не могла представить, чем может увлечь это однообразное мельтешение на мониторе. А такое увлекательное занятие, как шопинг, который, как уверяли все глянцевые журналы и все ее подружки, непременно поднимает женщине настроение, – выматывал ее так, что даже после недолгого похода по магазинам ноги-руки у нее слабели, будто после болезни.

Конечно, она была синим чулком. Типичным! Мадина прекрасно это сознавала. Но ни малейшего сожаления по этому поводу не испытывала. В конце концов, все люди разные. И кто сказал, что быть синим чулком хуже, чем задавленной жизнью матерью недружного семейства или, к примеру, женой олигарха, которые, как пишут в книжках их соседки по рублевским особнякам, погибают от скуки в своих золотых клетках?

Все в мире не относительное, а такое, каким мы его видим. И если тебя устраивает твоя жизнь и участь, то не все ли тебе равно, как относятся к этому окружающие?

Мадина просидела в библиотеке до самого закрытия и вышла на улицу вместе с Наташей, которая работала в читальном зале.

– Столько людей сегодня было! – вздохнула та, запирая входную дверь. – И сидят, и сидят… Казалось бы, полистай быстренько газеты, набери книжек на абонементе да и читай себе дома.

– Людям здесь хочется читать, – пожала плечами Мадина. – Там, где чисто, светло.

– Можно подумать, у них дома темно! – фыркнула Наташа.

Что «Там, где чисто, светло» называется рассказ Хемингуэя, Мадина уточнять не стала. Люди не любят, когда им указывают на их незнание и ставят их таким образом в неловкое положение; она старалась этого не делать.

Они с Наташей простились у поворота. Мадина пошла к себе, за железнодорожные пути, в Завеличье. А Наташа жила на соседней с библиотекой улице. Только потому в библиотеке и работала.

«И правда ведь завтра в Москве буду, – думала Мадина, глядя, как исчезают в темноте огоньки экспресса Санкт-Петербург – Москва; в Бегичеве он не останавливался. – Все-таки событие».

Это было не просто событие, а событие из тех, которые давно уже стали в ее жизни редкостью и к которым она перестала поэтому стремиться. Конечно, считается, что человек сам творит свою судьбу и, для того чтобы быть счастливым, надо совершать решительные поступки и стремиться изменить свою жизнь. Но кто знает, в чем оно, счастье? И не оттого ли миллионы людей не чувствуют себя счастливыми, что составили для себя какое-то общее, абстрактное представление о каком-то абстрактном же, якобы для всех годящемся счастье и, не находя его в своей жизни, не замечают ее прекрасного, только лично для них предназначенного течения?

Мадина к таким людям не относилась. Ей нравилась ее жизнь, и она чувствовала себя в ней гармонично.