Читать книгу Шуба вдовы полковника. 98 градусов по Фаренгейту. Пьесы-комедии - Анна Пигарёва - Страница 5

Поздний вечер. Дежурный врач, Галина Ивановна Соленая, сидит за столом, перебирает бумаги. Полумрак, горит настольная лампа.

Входит один из чертей в белом халате.

Галина Ивановна. Всем сделайте, пожалуйста, успокаивающие уколы. (Зевает.)

Черт (записывает себе что-то в бумажку). Так. Сколько? Кому? Куда?

Галина Ивановна (зевает, машет рукой). А всем подряд. Да. Всем подряд. В ягодицу. Ясно?

Черт. Нет, неясно.

Галина Ивановна. Что неясно?

Черт. Сколько уколов, неясно. Их же, как известно, две. Значит, получается, по два укола на брата.

Галина Ивановна. Нет, делать по одному. Ясно?

Черт. Неясно. В правую или в левую?

Галина Ивановна (чешет голову). Думаю, так: тем, которые лежат справа, делай в левую, а тем, которые лежат слева, делай, пожалуй, в правую. Запутал меня совсем.

Черт. А если кто попросит добавки?

Галина Ивановна. Какие могут быть добавки? Иди. Не перепутай! Каждому по одному уколу, и никаких добавок.

Черт уходит.

Галина Ивановна. Черт знает что такое! Младший медицинский персонал называется. (Пауза.) Сейчас все уснут, и я тоже посплю. Ой (бьет себя по лбу), забыла! Мне же еще истории болезней писать! (Перебирает истории болезней, лежащие на столе.) Эти истории с болезнями больных – они такие толстые, такие длинные. Даже лучше так: это истории врачей, про болезни больных, записанные с их слов. Это более правильно. Так оно на самом деле и есть. Некоторые больные рассказывают о своих болезнях так подробно, что мы еле успеваем записывать. (Зевает.) Рассказывают и рассказывают. Рассказывают и рассказывают. Есть такие, которые не пропустят ни одну мелочь. (Поднимает палец вверх.) Наш долг как медиков – выбрать самое главное (зевает), чтобы получилась хорошая история. А (машет рукой), все равно эту муру читать никто не будет. Бесполезная работа! Сейчас все, наверно, уже уснули, посплю и я.

Засыпает. Видит сон.

Через сцену тянется очередь в винный магазин. В очереди стоят больные, в пальто, в куртках. Зима. Идет снег. Больные держат авоськи с бутылками. Слышится специфический звон.

Появляется Галина Ивановна с Диабатовым. Одеты по-зимнему.

Галина Ивановна. Где это мы?

Диабатов. Тихо. Не шумите. Очередь это.

Галина Ивановна. А что это за звон такой? Слышите? Динь-динь.

Диабатов. Слышу, слышу.

Галина Ивановна (радостно обращается к Диабатову.) Ну-ка, угадайте, в каком ухе звенит? Если в правом, то добрый помин, а если в левом, то тогда худой. Ну?

Больные. Кто худой? Где худой?

Диабатов. Тише. Вон на вас уже и больные оглядываются. Бутылки это звенят, понятно? А никакой не помин.

Галина Ивановна. Ах, это значит бутылки. (Заинтересованно.) А какие бутылки?

Диабатов. Да известно, какие. (В сторону.) Ничего не понимает. А еще врач называется.

Галина Ивановна. Да, я врач, и меня всё беспокоит. Почему шум, звон этот? Ведь исход лечения больного, как известно, зависит во многом знаете, от чего?

Диабатов. Откуда же я знаю. Я же сам больной. А от чего, интересно?

Галина Ивановна. Сейчас вспомню. Вот! Он зависит от лечебно-охранительного режима, в основе которого лежат мероприятия, ограждающие больного от отрицательного влияния на него отдельных, раздражающих факторов внешней среды.

Диабатов. Каких это факторов?

Галина Ивановна. Да вот звон этот – тоже фактор. Он нарушает покой больного. Это же недопустимо! Я волнуюсь, я переживаю. У меня болит душа.

Диабатов. Что болит?

Галина Ивановна. Когда я, дыша, вернее, когда я дышу, у меня внутри что-то болит. (Плачет.)

Диабатов. Ну, это ничего, это пройдет, и поправитесь вы. (Галина Ивановна плачет еще сильнее.) А на морозе разве плакать можно?

Галина Ивановна. А что такое?

Диабатов. Слезки ваши возьмут и замерзнут.

Галина Ивановна (сквозь рыдания). Не замерзнут.

Диабатов. Нет, замерзнут.

Галина Ивановна. Нет, не замерзнут они. Потому что они соленые, а я теплая.

Диабатов (нежно берет ее за руку). А что вы теплая – это правильно. Рука вот у вас такая теплая и мягкая. Похожа на батон из булочной. А температура у вас нормальная. Если взять по Фаренгейту, то градусов так 98, я думаю, будет.

Больные, гремя бутылками, окружают их.

Тарасюк-Дятленко. Какие 98 градусов? Ты что? Когда такую продавали? Больной он еще, Галина Ивановна. Рано его выписывать. (Подражая врачам.) Придётся, так сказать, продолжить курс. (Пугает его.) Вы, Галина Ивановна, и остальных проверьте. Пусть каждый скажет, в каком ухе звенит, а потом уж решайте, выписывать или нет.

Галина Ивановна. Вот давайте с вас как раз и начнем.

Тарасюк-Дятленко. А кто возражает?

Больные начинают греметь бутылками.

Галина Ивановна. Ну, в каком ухе звенит?

Тарасюк-Дятленко. В правом.

Галина Ивановна. Правильно. Испытание прошло успешно. Выписать его немедленно.

Тарасюк-Дятленко (гордо смотрит на остальных). Вот так!

Больные. Ну, повезло тебе!

Галина Ивановна. Кто следующий?

Выходит Равнобедренко.

Равнобедренко (обращается к больным). Валяйте.

Больные гремят бутылками.

Галина Ивановна. Ну? В каком ухе звенит?

Равнобедренко. В левом. (Задумывается.) Нет, кажется, в правом. (Решительно.) Нет, все-таки в левом.

Галина Ивановна. Нет, с выпиской пока подождем. Рано пока. Следующий.

Выходит Котин. Больные гремят бутылками.

Галина Ивановна. Ну, в каком ухе звенит?

Котин (задумывается, другие больные смотрят на него в ожидании) В обеих. Или в обоих? Не знаю, короче, в каком.

Больные. Ну что же ты? (Передразнивают его.) «В обоих, в обеих».

Галина Ивановна. Тут ничем помочь не могу. Медицина бессильна. Тут сложный случай.

Больные. Медицина бессильна. Медицина бессильна. Медицина бессильна.

Появляются черти, уже без белых халатов, подхватывают больных под руки. Больные и черти танцуют и поют, разыгрывая как бы небольшой спектакль, иллюстрирующий содержание песни «Улица, улица». (Слова неизвестного автора, музыка Дебюка.)

Раз возвращаюсь домой я к себе:

Улица странною кажется мне.

Раз возвращаюсь домой я к себе:

Улица странною кажется мне.

Припев:

Левая, правая

Где сторона?

Улица, улица

Ты, брат, пьяна…

Припев подхватывается общим хором больных и чертей.

И фонари так неясно горят,

Смирно на месте никак не стоят, —

Так и мелькают туда и сюда.

Эх! Да вы пьяные все, господа!

Припев.

Ты что за рожи там, месяц, кривишь,

Глазки прищурил, так странно глядишь?

Лишний стаканчик хватил, брат, вина.

Стыдно тебе – ведь уж ты старина.

Припев.

Галина Ивановна (после пения). Диагноз не вызывает сомнения. Будем лечить всех. (Бьет себя рукой по лбу.) Господи, мне же еще истории болезней писать надо. (Черти разбегаются.) Совсем ведь про них забыла с этой самодеятельностью. На некоторых больных еще и историй никаких нет.

Больные (наперебой). На меня нет. На меня тоже нет. Я без истории.

Галина Ивановна. Подождите. Не все сразу. Давайте в очередь, в очередь, как положено, как положено.

Появляется стол и стул для Галины Ивановны. Больные рассаживаются вокруг нее на полу.

Галина Ивановна (раскладывает бумаги на столе, готовится писать). Ну-с, начнем. Чья очередь? Кто у нас первый? (Красит губы, глядя в зеркало.) Больной, между прочим, должен испытывать к врачу полное доверие.

Выходит Тарасюк-Дятленко.

Тарасюк-Дятленко. Я вам, Галина Ивановна, все в красках опишу, как и что. Если бы кто другой на вашем месте сидел, то, может, и не стал. А вам все расскажу, потому что испытываю полное доверие к вам, как к специалисту. (Галине Ивановне.) Мне что, историю всей жизни рассказывать?

Галина Ивановна. Нет, нет. Что вы! Что вы! Только то, что непосредственно относится к делу. (Записывает.) История номер один.

Тарасюк-Дятленко. А началось все с того, что стали мне в почтовый ящик еженедельник рекламный запихивать: услуги там, продукты, автомобили. Я сначала его выбрасывал, за ненадобностью.

Галина Ивановна. Мне тоже кладут. Я тоже выбрасываю.

Тарасюк-Дятленко. Вот и я также. А один раз соблазнился. Дай, думаю, посмотрю, о чем пишут. Стал читать и втянулся незаметно. Читаю и читаю, читаю и читаю. Интересно мне все. (Пауза.) Да и оказался там, внутри, представляете?

Галина Ивановна (пишет и говорит вслух). Алкогольное галлюцинаторное помешательство. (Больному.) Так, так, продолжайте, я вас слушаю. (В сторону.) Втянулся и оказался там внутри. Интересно. Надо это для себя иметь в виду, чтобы не оказаться там внутри, когда читаешь.

Тарасюк-Дятленко. Ну так вот, оказался я там внутри, огляделся кругом. Народу! Кругом снуют. Договариваются о чем-то.

Галина Ивановна (пишет и говорит). Больной начинает слышать голоса. Сейчас узнаем и дополнительные подробности.

Тарасюк-Дятленко. Сначала-то я стоял сам по себе, наблюдение только вел. А потом они меня вдруг заметили, подлетели аж трое, за руки схватили. «Разреши нам, – говорят, – будем тебя за умеренную плату из запоя выводить, у нас и лицензия есть». И лицензией этой мне прямо в лицо тычут. Стал я от них отбиваться, а они не отпускают, держат крепко. «Круглосуточно, – говорят, – работаем. Скидку тебе дадим двадцать пять процентов. Доволен останешься». «Не нужна мне, – говорю, – ваша скидка. Отцепитесь». Еле вырвался от них. Передохнул только слегка, а ко мне уж и стоматолог со своими услугами подкатил, адрес и телефон стал в самое ухо нашептывать, соблазнял протезированием зубов. Тут я как оскалился на него, он и увидел, что зубов-то у меня еще много, не на того, мол, нарвался, так и отскочил ни с чем.

Галина Ивановна (пишет и говорит). Тут все ясно. Галлюцинации, а воспринимаются больным как реальная действительность. Галлюцинации угрожающего порядка – это, конечно, некий стоматолог со своими инструментами. (Больному.) Так, так. Продолжайте. Я записываю.

Тарасюк-Дятленко. «Да, – думаю, – здесь держи ухо востро». И решил я эту толпу слева обойти, чтобы не приставали. Думал, не заметят меня, тихо проскользну. Нет, засекли. Подослали ко мне опять своих. И стали они меня подбивать, чтобы я им квартиру мою продал. «Тебе, – говорят, – и волноваться ни о чем не придется. Сами все сделаем, сами обо всем позаботимся. Всех расселим, а тебя поместим в нежилое помещение 895 квадратных метров, Юго-Западный округ Москвы».

Больные. Ничего себе! Куда ж тебе столько одному-то? Это только под склад! 895 квадратных метров! Ты что же сам не соображаешь?

Тарасюк-Дятленко. А я так чуть было не согласился, так сладко они меня уговаривали, так все красочно расписывали. Слава Богу, другие вовремя прицепились, стали контраргументы выставлять, противоположное доказывать. «Зачем, – говорят, – тебе квартиру-то продавать, а самому жить в нежилом помещении, даже и большей площади? Ты вон лучше решетки на окна поставь, стальными дверями свое жилище оборудуй, да и живи как король». «Дело, – думаю, – парни говорят». Захотелось мне страшно пожить в полной безопасности, даже и за счет потери связи с окружающим миром.

Галина Ивановна (в сторону). Больной стремиться огородиться от окружающего мира. Это типично. Двери, решетки – это как раз все подходит под диагноз. Удивительно! (Больному.) Хорошо. Рассказывайте дальше.

Тарасюк-Дятленко. Уже начал я было с ними о дверях договариваться, только оттер некто этих шустрых агитаторов от меня. Подкрался незаметно, как из-под земли возник. Говорит: «Сбор сведений по уголовным и гражданским делам не требуется?» Задумался я, стал вспоминать врагов своих и обиды. Времени было мало, а и то успел человек десять насчитать, о ком не возражал бы сведения собрать. Если бы недорого взял, то, наверное, и согласился. Только он такую цену заломил, что у меня сразу челюсть-то и отвалилась. Тут ко мне опять давешний стоматолог подлетел, подкатился. «Видите, – говорит, – и наши услуги понадобились». «Нет, – говорю. – Не согласен, не дамся». Обозвал он меня дураком, стукнул мне от злости в челюсть, она на место и встала.

Больные. Вот это мастер. Все бы так работали.

Тарасюк-Дятленко. Не успел я ему даже спасибо сказать, потому что он уже и скрылся, побежал других клиентов ловить.

Больные. А как же. Не подстрелишь, так и не отеребишь.

Тарасюк-Дятленко. Потом заблудился я. Попал в раздел продуктов и напитков. И там уже ни от чего не отказывался, на все соглашался, потому что и проголодался, и выпить захотелось.

Больные. Понятно. Закуска. Все такое.

Тарасюк-Дятленко. Правильно. Короче, когда вышел я оттуда, было уже совсем темно. В отличном был настроении. (Машет рукой, плюет.) Тут опять те, давешние засекли, видно специально караулили. Но тут стали действовать не так агрессивно, с подходом, уже руками не хватали. «Хочешь, – говорят, – в один момент тебя вытрезвим, не успеешь глазом моргнуть?» «Не надо мне этого, – говорю, – отстаньте. Мне и так хорошо». «Нет, – говорят, – ты уж нам позволь снять с тебя похмелье, продемонстрировать, так сказать, наши профессиональные наработки». Завидно им, что ли стало, что мне хорошо. «Не подходи», – закричал я, они и отскочили ни с чем.

Галина Ивановна. Так, так. Хорошо. Неплохая история получилась. Длинновато, правда. Но все по делу. Случай типичный. (Больным.) Ну, кто у нас следующий? Прошу. Скоренько, скоренько. (Красит губы, смотрится в зеркало.) Умоляю, без лишних подробностей. Только главное, только существенное.

Выходит Равнобедренко.

Равнобедренко. Буду максимально краток.

Галина Ивановна. Да уж, пожалуйста.

Равнобедренко. Сведу все к простейшей схеме.

Больные. Мы не возражаем. Давай.

Появляется доска, на которой Равнобедренко рисует треугольник, затем берет указку, начинает пояснять.

Равнобедренко. История моя такая.

Больные. Это он рисунок поясняющий начертил, чтобы врачу было легче разобраться, и история получилась понятная.

Равнобедренко (начинает водить указкой по треугольнику). Треугольник внутри был довольно просторный. А углы в нем были такие.

Галина Ивановна. Подождите, подождите. Какие углы? Какой треугольник? Ничего не понимаю. При чем здесь геометрия?

Больные. Это, Галина Ивановна, не про геометрию, а про любовь.

Галина Ивановна. Ну, тогда давайте.

Равнобедренко (указывает на углы). У Надежды моей угол был в сорок пять градусов. У меня вот этот, чуть-чуть побольше: пятьдесят пять.

Больные (переговариваются между собой). Тоже неплохо. Ну, все-таки мужик, ему чуть-чуть побольше. Это справедливо.

Равнобедренко. А в самом просторном углу жил, как, раз этот, близкий Надеждин друг, в школе они вместе учились.

Больные. Треугольник, Галина Ивановна, что? Замкнутое пространство: муж, жена, любовник.

Равнобедренко. Правильно. По-английски – «lover».

Больные (переговариваются между собой). По-английски то это – lover или boyfriend, а по-русски – любовник или сударик.

Равнобедренко. Да, да. Дело повернулось так, что моя Надежда, повадилась ходить к нему, в его угол.

Больные. Вот какая гадина! Ты смотри, повадилась ходить в его угол, а он, выходит, переживал.

Равнобедренко (взволновано). Тогда, понимаешь, у них на двоих – ее сорок пять градусов да его восемьдесят. Сколько получается?

Больные. Подожди, не торопись. Мы сейчас прикинем. (Считают.) Значит, у нее сорок пять, у тебя – пятьдесят пять, а в просторном углу – этот, сударик. Значит, у них на двоих, с этим типом, будет – сто двадцать пять.

Равнобедренко. Правильно, сто двадцать пять. А? Неплохо получается, да? Устроились, да? А я вроде как обиженный, один в своем углу. А они-то вдвоем. (Плачет.)

Галина Ивановна. Да причём тут углы?

Больные. Да это, Галина Ивановна, не про геометрию.

Галина Ивановна. А про что тогда?

Больные. Да про любовь это, про любовь.

Галина Ивановна. Про любовь. Понимаю. (Смотрится в зеркало, красит губы.) Про любовь – это я понимаю.

Больные. Да не реви ты! Что ты как баба разревелся. Действовать надо было. Завел бы себе тоже кого-нибудь.

Равнобедренко (вытирает слезы.) Я тоже не стал терпеть.

Больные. Ну и что же ты сделал?

Равнобедренко (гордо). Поднатужился и повернул одну из сторон своего угла.

Галина Ивановна. Какого угла?

Равнобедренко (подходит к доске, показывает). Вот этого.

Больные. Ну а дальше что?

Равнобедренко. Что дальше? Взял и вышел в окружающее пространство. А треугольник за собой аккуратно закрыл.

Больные. Это еще зачем?

Равнобедренко. А как же? Чтобы моей бывшей супруге и ее дружку не надуло.