Читать книгу Марта - Анна Соболевская - Страница 3

Мать ехала медленно, оглядываясь по сторонам. Марта понимала, что скорее всего, она ищет либо кафе, либо туалет. Оба варианта её устраивали, и чтобы не испортить матери настроение, Марта предпочитала молчать.

Через пятнадцать минут, девять столбов и три кошки мать свернула на обочину. Они вышли из машины, и женщина направилась к бабульке, одиноко стоящей у дороги. Возле её ног расположились два алюминиевых бидончика, ручки которых были перевязаны тряпками. Сама бабка была одета в тёплый вязаный серый свитер, а голова её была обвязана платком так, что ни один волосок не имел шанса быть замеченным. Марта точно знала, что внутри. Пирожки. Мать решительно направилась к бабке. С людьми, которых мать не знала, она особо не церемонилась и часто даже не здоровалась, всячески избегая элементарной вежливости. А бабульку с пирожками правила приличия и вовсе не заботили, в отличие от продаж.

– С чем пирожки? – выкрикнула мать прямо на ходу.

Бабка заулыбалась и стала судорожно раскрывать бидончики, выпуская густой пар вместе с запахом, сводящим с ума желудок спазмами голода.

– С рисом и с капустой. Смотри, вот, доченька, смотри, свежие… Только испекла.

Бабка засуетилась, начала поднимать бидончики по очереди, видимо, пытаясь привлечь мать запахом. Но та лишь отмахивалась от пара, собирая по карманам мелочь.

– Три с рисом и три с капустой.

Она даже не спросила Марту о её предпочтениях. Но Марту это никогда особо не расстраивало. Кто ж это спрашивает у детей, что они хотят поесть? Что дают, то и ешь – делов-то.

Вслед за ними подъехал дальнобойщик, забравший всё, что осталось, так что бабулькина смена на сегодня была окончена. Она довольно поковыляла в сторону покосившихся крыш и труб с дымом. Марта с матерью сели прямо на обочине и не спеша приступили к обеду. Мать закурила. Марта с тоской смотрела вслед бабушке. Своей у неё давно не было. Ни одной. Как собственно, и пирожков.

– Хорошо, что хоть у кого-то есть бабушки. И они пекут пирожки.

Марта не заметила, что сказала это вслух. Но мать всё-равно никак не отреагировала. Она глубоко затягивалась сигаретой и смотрела куда-то вдаль, прищурив глаза. От этого она выглядела старше: сухие губы выпускали струйки дыма, а вокруг глаз толпились морщинки.

– Интересно, какая она была молодая? Счастливая? Марте очень хотелось задержать ещё немного образ бабушки в своей голове. Хотя бы так, словами, в разговоре, который с этой женщиной мог превратиться во что угодно: в скандал, в спор, в тихую беседу, полную скрытой агрессии, в набор шуток, среди которых могли быть очень даже ничего, или в молчание. Самым лучшим вариантом, конечно, был последний. На удивление, мать охотно поддержала тему.

– Да не счастливая никакая. Такая же, как все. Родилась и сразу устала.

– От чего?

Марте, конечно, сложно было иногда налету схватывать мамины метафоры. А мать, в свою очередь, любила иногда блеснуть перед дочерью своей бытовой философией. Это был её способ воспитывать ребёнка.

– Чёрт, от чего, от чего. От жизни, от мужиков, от работы, – мать в очередной раз глубоко затянулась, – если она вообще у неё была. А то, поди, борщи варила всю жизнь алкашу какому-нибудь.

В глазах Марты блеснула надежда, что всё не так грустно, как говорит мама.

– А тётя Оля тоже борщ часто варит. Вкусный.

Мать закатила глаза. Перед Мартой как будто мелькнула красная эмалированная кастрюля в белый кружочек с прокоптившимся дном и сломанной ручкой крышки. Марта почувствовала запах борща и заулыбалась. – Тётя Оля хорошо готовит.

– Тётя Оля старая. – Мать выпустила большую струю едкого дыма, который Марта, кажется, уже давно перестала ощущать. – Если она ещё и готовить плохо будет, дядя Антон переедет к нам. Насовсем.

На лице Марты возникло недоумение.

– Но ты же совсем не умеешь готовить! – совершенно искренне, без тени желания обидеть, по-детски непосредственно воскликнула девочка. В таких случаях от матери можно ожидать бурю эмоций и минут десять крика. Марта осознала это только тогда, когда сама себя услышала. Но на удивление, мать продолжала хранить безразличное спокойствие. Разве что морщинки у её губ с каким-то особенно грустным видом начали разбегаться к низу.

– Да не такой уж он и гурман.

Марта поднесла ко рту пирожок, но груз любопытства всё же пересилил. Хотя это было чревато.

– А что такое “гурман”? Марта запихнула оставшуюся треть пирожка в рот и принялась разжёвывать, ожидая порцию новых знаний, так необходимых для девятилетнего ребёнка. Мать зажгла сигарету.

– Идиот, – она выдохнула порцию тёмного дыма, – по-французски.

Какое-то время они обе молча жевали пирожки. Марта вдруг погрустнела и опустила глаза. – Я бы хотела, чтобы дядя Антон жил с нами, – она бросила взгляд на мать, – но тогда тётя Оля будет совсем одна. Мне её жалко.

– Мне тоже.

Мать затянулась, выдохнула и пошла к машине, отшвырнув окурок привычным движением пальцев. Марта не видела, чтобы кто-то ещё так выбрасывал окурки. – Так что пусть дядя Антон спокойно ест свой борщ, – мать села в машину, хлопнула дверью и завела мотор. Марта испугалась, что она, как обычно, сказала что-то не то, и мать уедет без неё. Она вскочила и бегом побежала к машине. Но мать ещё долго сидела неподвижно, уставившись перед собой остекленевшим взглядом. По радио играла глупая песенка. Марта пыталась вслушаться в текст, и никак не могла понять, чего певице так мало. Лета, наверное? Но это как-то странно – его вон как много вокруг. Просто никто не обращает внимания. Уж тем более, певица. Наконец женщина пришла в себя, и машина рванула с места. Начал накрапывать дождь, а дневной свет как будто развернулся и начал убегать от них в другую сторону. Марта обернулась и какое-то время смотрела свету вслед. Впереди её взгляд ждали сумерки с прорисовывающимися постепенно огоньками заправки. Мать свернула на обочину, заглушила машину и побежала к таксофону. Марта наблюдала. Женщина в стеклянной будке долго искала в кармане нужную монетку, затем несколько раз набирала номер и снова бросала монетку. Наверное, было занято. Наконец она начала говорить. Обычно, разговаривая по телефону, она что-то рисовала. Иногда это были головы тётечек со смешными причёсками, иногда геометрические узоры, особенно, если блокнот был в клетку. Но это дома. А сейчас, в таксофоне, она то и дело поправляла волосы и закрывала ладонью лицо. Она повесила трубку и уткнулась лбом в стекло. Мать плакала. Сердце Марты щемило от детской боли. Она не представляла, что такого нужно было сказать, чтобы мать расплакалась. “Грустными слезами”, как говорила Марта. А не от крика. Марта развернулась и начала что-то искать на заднем сиденьи, шаря в темноте руками. Наконец она вытащила из-под груды их пожитков большой чёрный зонт. Это был подарок. Мать рассказывала Марте, что её дедушка работал на заводе зонтиков. И зарплату ему иногда выдавали товаром. Марта сразу представляла себе огромный фантастический замок, с разными трубами, приспособлениями, затейливыми переходами между башенками. И повсюду были зонтики: в виде скульптур, на дверях в качестве дверных ручек, на стенах в рамках из-под картин и даже кусты были выстрижены в форме зонтов. Но дедушки никакого не было. Хотя, мать говорила, что был. Но если он был, почему Марта его никогда не видела? И куда он делся тогда? Но с другой стороны, хотя бы зонт остался. Марта взяла его и, раскрывая по дороге, побежала к таксофону. Она остановилась напротив матери, которая так и стояла уткнувшись лбом в стекло будки, даже не пытаясь утереть бегущие одна за одной в строгой последовательности слёзы. Как будто кто-то внутри матери отстукивал ритм и объявлял “старт” для каждой новой слезинки. Мать посмотрела на Марту, и та протянула ей зонт, приглашая выйти из будки и не намокнуть. Сначала Марта вспомнила момент из своего любимого песенного фильма, так она называла старые американские мюзиклы, которые смотрела по телевизору, когда прогуливала школу. Учитывая, как сильно маленькая смышлёная девочка не любила школу, фильмов за свою девятилетнюю жизнь она посмотрела много. Мать продолжала на неё смотреть, а Марте отчаянно хотелось танцевать с зонтиком и что-нибудь петь. Но потом её сердце снова защемило. Бывали такие моменты, когда Марта точно знала, что мать её любит. Ровно одну секунду из всех секунд дня, а то и недели, при взгляде на Марту у неё в глазах возникала нежность. Это была очень ценная секунда. Обычно её хватало надолго, даже если мать потом кричала и не только несколько недель подряд. Марта смотрела на мать сквозь стекло и ловила своими огромными серыми глазами эту секунду. Не сегодня. Наверное, из-за дождя.

Наконец мать вышла, и они побрели обратно к машине. Марта поднимала над ними обеими зонт, но удержать его никак не получалось. Мать взяла зонт и держала его над Мартой, пока та не уселась в машину. Когда мать обходила машину, зонт вывернуло порывом сильного ветра, и несколько спиц выскочили. Пару секунд она сражалась с зонтом, чтобы привести его в прежний вид, но в конце концов швырнула развалюху на обочину и села в машину. Марта в ужасе наблюдала за матерью.

– Может быть, его можно починить… – неуверенно пролепетала девочка. – Это же подарок моего дедушки, который работал на за…

– Чёрт, да не было никакого дедушки, бабка одна меня растила, – мать решительно тронулась с места, – я тебе наврала.

Это многое объясняло. Марта отвернулась и задумчиво уставилась в окно. Но зонтик всё равно было жалко.

– А у нас остались пирожки?

Мать с ненавистью посмотрела на Марту.

– Плюс один в коллекцию тупых идиотских вопросов.

О, это была большая коллекция. Эрмитажа на три, эдак.