Читать книгу Стимпанк! (сборник) - Антология - Страница 5

Мы с Дивными Девицами ехали верхами на свидание с четырехчасовым, уже спешившим навстречу через ущелье Келли. Я возилась с Энигмой у себя на запястье, следя, как утекает секунда за секундой. Когда покажется четырехчасовой, я как следует прицелюсь, и на железного коня снизойдет облако синего света. Сыворотка сделает свое дело, заморозит время и с ним пассажиров поезда. И тогда Дивные Девы пройдут по сияющему мосту, и поднимутся на борт, и заберут все, чего душа их пожелает, – как всегда поступали с поездами, а их за последние полгода набралась уже добрая дюжина.

Вдалеке белыми холмиками усеивали долину палатки возрожденцев, будто развешанные на просушку дамские носовые платочки. Стояла весна, и Верующие явились крестить свой молодняк в Смоляной реке. Внизу, под нами, шахтеры вершили свой монотонный труд: я чувствовала, как по всему телу, от подошв и до самых зубов, поднимается дрожь, словно чья-то рука неустанно трясет колыбель. В воздухе сеялась песчаная пыль, и вкус ее упорно не желал сходить с языка.

– Уже почти, – молвила Колин, и небесный багрец заиграл на ее волосах, будто вечерняя пыльная буря подожгла клок алого мха.

Фадва проверила пистолеты. Жозефина побарабанила пальцами о камень. Аманда, невозмутимая как всегда, предложила мне кусок жевательного табаку, но я отказалась.

– Надеюсь, ты не зря чинила эту штуковину, Часовщица! – улыбнулась она.

– Ото-ж, мэм! – буркнула я и не сказала больше ни слова.

Глаз привычно выхватил серые завитки дыма над холмами: четыре ноль-ноль, точно по расписанию. Мы схоронились за скалами и стали ждать.

Как так вышло, что я прискакала на дело с Дивными Девами, самой скандальной бандой преступниц в наших краях, – это, я думаю, тот еще сюжетец. Все из-за работы в агентстве – «Частные сыщики Пинкертона», или, для краткости, «Пинкертоны»[2]. Это, вообще-то, еще один, не хуже. Одну историю без другой не расскажешь, так что прощенья просим, «в начале было немного занудства». Начнем с того, что ни к тем, ни к этим я не собиралась. Жизнь мою распланировали еще во младенчестве, пока я цеплялась за материну юбку. В те давние времена я свое место знала, а в мире царил настоящий, добротный порядок – домашняя рутина, катехизис, весенние бдения, не то что сейчас. Днем я доила скотину, шила да читала Единую Библию. Вечерами вместе с другими шла проповедовать шахтерам, возвещать им о Последних Днях и уговаривать идти с нами – искать дорогу в Землю Обетованную. По воскресеньям с утра (непременно платье с глухим воротником!) все покорно слушали, как высокопреподобный Джексон неистовствует на амвоне. После этого я в порядке благотворительности шла помогать мастеру Кроуфорду, часовщику. Старик давно потерял зрение и света теперь видел с булавочную головку. Это было мое самое любимое занятие. Все эти крошечные детальки так идеально подходили друг к другу, рождая такую красоту – целый маленький мир, в котором можно навести порядок одним щелчком шестеренки. Будто само время отвечает касаниям твоих пальцев.

– В том, как все устроено, есть великая красота. Убери одну деталь, вставь другую – и у тебя уже совсем новый механизм. Так Единый Бог за много поколений переписывает по буковкам и малую пичугу, до последней косточки, до перышка, – говорил мне мастер Кроуфорд, пока я осторожно подводила его руку с отверткой к раскрытому чреву часов.

Когда пришла пора прощаться с кораблем городского типа, я уже знала о часах и тому подобных штуках почти все, что вообще можно знать. До того, что случилось с Джоном Барксом, жизнь моя тикала размеренно, как эти самые часы. Но, простите, про Джона Баркса я пока говорить не готова… да и потом, вы же хотели узнать, как я попала к Пинкертонам.

Когда матушка померла, а отца с головой забрал Мак-Мачок, я покинула Новый Ханаан и отправилась в Спекуляцию на поиски приключений. И дня в большом городе не прошло, как добрый карманник избавил меня от скромных накоплений, оставив честную девушку в весьма затруднительном положении. Затруднительность его была в том, что девушка хотела жить. Работы для таких, как я, не было в принципе. Шахты не спешили нанимать даже здоровых мужиков, стоявших длинными очередями к конторам подрядчиков. Одна только «Красная кошечка» гостеприимно распахивала двери, но я почему-то думала, что в бордель мне пока еще рано. Короче, когда живот совсем подвело, я сперла червячную пышку с лотка китайца-разносчика – не слишком даже вкусную, должна заметить, – и не успела оглянуться, как уже обогревала собой камеру предварительного заключения в компании юного проститута (за которого вскоре внес залог секретарь сенатора). За мной, я знала, никто не придет. Разве что отошлют обратно на корабль – и вот это-то меня пугало просто до чертиков. Такого я бы просто не вынесла.

На замок у меня ушло семь секунд; еще за сорок пять я разобрала дверной механизм до втулки, а вот с дубиной об затылок – привет охране! – справиться не сумела. Первое, что я узнала, открыв глаза, – что мне, оказывается, уже назначена аудиенция у шефа Пинкертонов, мистера Декстера Кулиджа.

– Как тебя зовут? Только соври мне, – посажу в холодную еще до заката.

– Аделаида Джонс, сэр.

– И откуда же мы родом, мисс Джонс?

– С корабля городского типа «Новый Ханаан», сэр.

– Верующая, что ли? – Он аж нахмурился.

– Была, сэр.

Шеф Кулидж прикурил сигару и выпустил несколько задумчивых колечек.

– В Смолу тебя, надо думать, уже макали.

– Да сэр, когда мне было тринадцать.

– И видение тебе явилось?

– Да, сэр.

– Ты видела, как стоишь передо мною в наручниках, мисс Джонс? – пошутил он из-за завесы едкого дыма.

На это я отвечать не стала. Верующих местный люд не понимал – держались они особняком. Мой народ явился на эту планету пилигримами, когда меня еще и на свете не было. Именно отсюда, как вещал высокопреподобный Джексон, Единый Бог и запустил странствовать по галактикам все наше нелепое передвижное шапито. Здесь, в горах, – глаголило Писание – скрывался Эдемский сад. Тем, кто ведет жизнь праведную и следует заповедям Единой Библии, в Последние Дни откроется путь туда, и перейдут Верующие прямиком в Землю Обетованную, Неверующие же будут ввергнуты в пасть страшную, в вечное ничто. Будучи девушкой добропорядочной, я затвердила все заповеди, вызубрила расписание и порядок станций – и вообще все, что Верующей положено знать: как печь хлеб из овсяного цвета, как прясть сладкий клевер. Я узнала, как важно для Верующего крещение в Смоляной реке, когда ты омываешься от всех своих грехов и Единый Бог в видении открывает тебе истину. Видениями мы друг с другом никогда не делились. Это Верующим запрещалось.

Вздох шефа Кулиджа вернул меня в бренный мир.

– Должен сказать, никогда не понимал, зачем люди добровольно идут на такое варварство, – сказал он, и любопытства в этих словах было куда больше, чем презрения.

– Мы живем в свободном мире, – ответствовала я.

– Хм. – Шеф Кулидж прищурился и смерил меня оценивающим взглядом, поглаживая пышные усы.

Что же он увидал?

Молескиновые штаны, заправлены в работные ботинки; джинсовая рубашка, пыльник, принадлежавший некогда Джону Барксу. Волосы каштановые, заплетены в две длинные косы; косы, правда, наполовину распустились, но кому сейчас легко. Рожа в запекшейся грязи, так что и не скажешь, что у меня весь нос и щеки в веснушках.

Шеф Кулидж покачал головой. Я решила, что на мне можно ставить крест, но тут он встал, повернул какую-то рукоятку в стене и сказал в длинную трубу с воронкой:

– Миссис Бизли, будьте так добры, принесите нам немного этого превосходного фазана и печеной картошки. Думаю, кусок флердоранжевого торта тоже не помешает, спасибо.

Когда по воздуху приплыл сказочный серебряный поднос и ангельская миссис Бизли грохнула его передо мной на стол, я вгрызлась в содержимое, даже не помолившись. Чего там, я и рук-то не помыла, так была занята.

– Ваши навыки обращения с механизмами произвели на меня большое впечатление, мисс Джонс. А собираете вы так же хорошо, как разбираете?

Я все ему выложила про мистера Кроуфорда и часы и взамен получила выбор: отправляться обратно в тюрьму или работать на Пинкертонов. Я сказала, что на выбор это не больно-то и похоже – разве что между рабством тому господину и этому. Тут шеф Кулидж выдал мне первую настоящую улыбку:

– Как вы совершенно справедливо заметили, мисс Джонс, мы живем в свободном мире.

На следующее утро меня отвели в лабораторию. Набитую, о, боже, всеми хитрыми штуковинами и устройствами, какие только можно представить. Там были ружья, стрелявшие вспышками света; заводные кони, способные проскакать сто миль без устатку; бронекуртки, которым любая пуля – что твоя муха. Часовая мастерская мастера Кроуфорда побледнела и предпочла тихо затеряться в глубинах памяти. И я безбожно наврала бы, если б сказала, что сердце мое не забилось при виде всех этих железок быстрее и слаще.

– Джентльмены, позвольте представить вам мисс Аделаиду Джонс, только что прибывшую с корабля городского типа «Новый Ханаан». Она поступает в наше агентство стажером в отдел аппаратуры. Прошу вас оказать ей все возможное уважение и гостеприимство.

Шеф Кулидж подвел меня к длинному верстаку, заваленному шестернями, заклепками, трубками и волокном, где меня уже поджидало, раскинувшись во всю его длину, толстое ружье с развороченными металлическими внутренностями.

– Перед вами, мисс Джонс, Миазматический Разрешитель капитана Смитфилда. Изъят у русского агента ценой больших потерь. Инженерный отдел обеспечил нам функциональную схему, но мы так и не смогли снова заставить его стрелять. Возможно, вы сумеете нам с этим помочь. Оставлю вас наедине.

Парни в лаборатории в восторг от моего присутствия не пришли. Ма непременно сказала бы, что девушка всегда должна дать мужчине выиграть, да и вообще, женский свет, неподспудно сияющий пред очами Господними, – дело противоестественное и богопротивное. Сама она всегда говорила тихо и взгляд обращала долу. Люди говорили, что Ма – истинный образец Верующей. Только вот от лихорадки это ее не спасло. Взгляд я, впрочем, все же обратила долу – прямо на затейливое ружье.

Надо мною тут же нарисовался один из лабораторных, некто Скромняга.

– Он тебя проверяет, – сообщил он, пока я пыталась разговорить упрямую железяку. – Эта хреновина – никакая она не русская, а вовсе даже австралийская. С войны еще. Технологии у них – хуже некуда. Только сунь чего-нить не туда – то голову кому нахрен отожжет, то вообще испарит. Шеф с ней так и не разобрался.

Тут он возложил длань свою мне на плечо.

– Ежели хочешь, я могу тебе компанию составить, покажу, что тут да как.

Длань дружелюбно пожала мне сустав. Даже слишком, я бы сказала, дружелюбно.

– Если вы, сударь, не против, я бы хотела сама с ней сперва покумекать.

– С ней? А ты откуда знаешь, что это она?

– Знаю, и все, – сказала я и длань с себя убрала.

Он отвалил, ворча что-то на тему, куда катится мир, если Пинкертоны стали нанимать девок на мужскую работу. Я плюнула и уставилась в схему. Что она неправильная, стало ясно сразу же, так что никчемную бумажку я отложила. Стоило мне погрузиться в механизм, и его шестеренки будто бы зашевелились у меня внутри – гляди-ка, те и эти не на месте! К вечеру Миазматическая Разрешительница капитана Смитфилда отрапортовала, что к стрельбе готова. Шеф Кулидж нацепил шоры в медной оправе и понес красавицу на полигон. После нажатия на курок мишень куда-то подевалась, а в стене за ней образовалась аккуратная круглая дыра приличных размеров. Шеф Кулидж поглядел на ружье. Потом на меня.

– Кое-что усовершенствовала, сэр, – бодро поделилась я.

– Я вижу, мисс Джонс.

– Это ничего?

– Да, пожалуй, что ничего. Джентльмены, кому чего надо починить, к утру чтоб было на столе у мисс Джонс.

На выходе я сделала мистеру Скромняге очень добропорядочный, знающий свое место в мире книксен.

Шесть месяцев я не вставала из-за этого заваленного железом стола. Мы с парнями пришли к мирному взаимопониманию – со всеми, кроме мистера Скромняги, который теперь носил защитные очки, не снимая. Не иначе как чтоб не встречаться со мною глазами. Я постепенно познакомилась с другими отделами. Большинство работали в поле, присматривая, чтобы шахтное начальство не баловалось с законом, а шахтеры чтоб не ходили драть китайцев и не чинили пьяных дебошей. Бордели они по большей части оставляли в покое, под тем девизом, что шлюхи – бабы в основном безобидные, да и теплая компания время от времени нужна всем (агенты – не исключение). А вот с салунов и ночлежек глаз не спускали: там кое-какой предприимчивый люд стал гнать новый, промышленного отжима Мачок с веселыми названиями типа «Всевидящее Око Доктора Фестуса» или «Светлокурная тинктура», а то и «Мистрис Фиалка пялится в Бессмертные хляби». Или вот еще, помню, «Сестричка леди Лауданум». Многие отпадали от Церкви в поисках того первого глотка вечности, что подарила им в свое время Смола, – и кидались за ним в объятия Мачка, даже если его при этом гнали на подпольной макокурне пополам с каменной пылью и болотным мхом. Лично я отведала Мак-Мачок два раза – на крещении и сразу после – и о третьем, честно скажу, не мечтала.

Большей частью я сидела тише воды, ниже травы и пыталась вникнуть, чем Турецкий Колебательный Детдомострой отличается от Армянского Циклического Овдовителя, хотя, насколько мне хватало мозгов, принципиальной разницы между ними не было никакой. В свободное время я копалась в часах, находя утешение в том, как эти маленькие канальи тихой сапой упорядочивают мир и катят его дальше. Я даже починила старые шефовы карманные часы, имевшие привычку за год отставать на три минуты. Я еще пошутила, что таким макаром он уже потерял месяца четыре жизни и пора писать прошение в Отдел Реституций. Шеф нахмурился и сунул мне план-проект нового дешифратора. В шутках он был не силен.

И вот в один прекрасный летний день в наш мир, словно четыре Всадника Апокалипсиса, ворвались Дивные Девы, грабя по пути поезда и дирижабли. Никто не знал, ни откуда они явились, ни как проворачивают свои подвиги. Свидетели ровным счетом ничего не помнили: просто вспышка синего света, и вот они уже просыпаются, а сейфы и драгоценности – тю-тю. И на столе лежит визитная карточка Дев – вся такая образец вежливости и хорошего тона. Все углы увешали плакатами «Разыскивается…», так что честной народ уже знал их имена не хуже святцев: Колин Фини, Жозефина Фолкс, Фадва Шадид, Аманда Харпер. Равновесие между законом и беззаконием всегда держится на честном слове, но Дивные Девы одним касанием наманикюренного пальчика ввергли округу в форменный хаос.

На городском сходе шеф Кулидж заверил всех и каждого, что Пинкертоны наведут порядок.

– Мы – Пинкертоны, – заявил он, – и мы всегда берем дичь.

«Куропаточки не по зубам», – издевалась на следующий день «Газетт». Шеф впал в одно из своих настроений.

– Без закона и порядка нам всем крышка! – орал он на нас следующим утром, сильно напоминая половину высокопреподобного Джексона (не лучшую).

Плевать, громыхал шеф, если шахтеры поубивают друг друга нахрен или Мачок превратит полпланеты в слюнявых идиотов. Отныне основная забота Пинкертонов – Дивные Девы и их поимка. Да, основная и единственная.

Меня шеф Кулидж поманил за собой. В углу обшитой панелями библиотеки обнаружилась красавица-виктрола с ручкой в боку. Он несколько раз крутанул рычаг, и над аппаратом вырос клубящийся столб света, в котором задвигались призрачные картинки. Это Голографический Запоминатель, сообщил мне шеф. Я смотрела, как рядом с длинным черным поездом мчатся какие-то всадники. Лиц, предусмотрительно поделенных пополам авиационными очками и глухими платками, было не разглядеть, но я поняла, что это Дивные Девы. Изумительное, надо сказать, зрелище: волосы копной летят по ветру, пыль из-под копыт облаками, будто туман в первобытных джунглях. Одна из девиц подняла руку – я уже не могла как следует разглядеть происходящее, но только вокруг поезда вдруг запузырился синий свет и состав встал на рельсах как вкопанный. Картинка пошла трещинами, точно старая папиросная бумага, и все пропало. Шеф Кулидж включил газовую лампу.

– Что вы об этом думаете, мисс Джонс?

– Не знаю, что и сказать, сэр.

– Вот и мы не знаем, мисс Джонс. Ни в одном отделе ничего подобного не видали. Однако нам стало известно, что некая особа, имеющая шанс оказаться Колин Фини, ошивалась возле шахт и расспрашивала, не знает ли кто хорошего часовщика.

Он уперся кулаками в стол.

– Мне нужен инсайдер, мисс Джонс. Женщина. Вы могли бы завоевать доверие Дев и предупредить нас об их планах. Прекрасная возможность зарекомендовать себя, мисс Джонс. Но выбор, разумеется, за вами.

Выбор, разумеется, за мной. Джон Баркс, помнится, говорил ровно то же самое.

Шеф Кулидж водворил меня в меблированные комнаты на окраине Спекуляции, как раз неподалеку от шахт. По слухам, Дивные время от времени наведывались туда пополнить припасы. Я быстренько доказала, что являюсь полезным членом общества: починила печь в борделе и запустила вставшие было часы на городской площади (над которыми учинил небольшой саботаж кое-кто из младших Пинкертонов). Короче, занималась я своими делами, и тут (как раз после обеда) ко мне в дверь постучали. На меня уставились хитрющие зеленые глаза – их обладательница, судя по внешности, была не сильно старше меня. Рыжие вьющиеся волосы забраны в хвост; ходит, как профессиональный охотник – осторожно и собранно, готовая ко всему. Ага, сама мисс Колин Фини пожаловала.

– Я слышала, ты дока в часах и всяких механизмах, – молвила она, подцепляя мое увеличительное стекло и глядя на меня очень большим внимательным глазом.

– Да ну?

Шеф Кулидж как-то заметил, чем меньше ты говоришь, тем увереннее выглядишь. Я вообще не из болтливых, так что мне такая тактика отлично подходила.

– Мне нужно починить одну вещицу.

Я показала подбородком на ящик с запчастями.

– Всем нужно что-то починить.

– Наш случай особенный. И я хорошо заплачу.

– Что, червячными пышками? Или талисманами на удачу? Не интересуюсь.

Она разулыбалась, и лицо ее в момент стало другим, как будто наружу выглянул человек, когда-то изведавший счастья.

– У меня есть настоящие деньги. И сережки с изумрудами в твой кулак размером. А может, желаешь Мачка?

– На кой мне, интересно, изумрудные серьги в этой занюханной юдоли праха?

– Ну, хоть на ближайшую публичную казнь надеть?

Тут уж заухмылялась я.

Я взяла саквояж с инструментами, а Колин заскочила в «Бакалею Гранта» за сахаром и жевательным табаком. Еще она купила пакет лакричных кнутиков и раздала их всей ребятне в лавке. На обратном пути нам пришлось пройти мимо палаток возрожденцев. Ох, я там и понервничала – надо же было попасться на глаза Бекки Тредкилл! Мы с ней вместе ходили на катехизис: отличная девица, всегда первой донесет, если кто ворон считает или письменную исповедь не закончил. Ну, конечно, ей сразу понадобилось перемолвиться словечком.

– Аделаида Джонс…

– Бекки Тредкилл…

– Теперь – миссис Навозкуч. Я, видишь ли, вышла замуж за Абрахама Навозкуча.

Она надулась, будто мы и стопы ейные лобызать недостойны. Я уже подумывала сказать, что ее благоверный ухлестывал за Сарой Симпсон, а на нее, если бы Сара не отказала, и не взглянул, но тут новоиспеченная миссис снова разинула рот:

– В городе говорят, ты вляпалась в неприятности?

Ну у нее и улыбка, прости господи… От чванства только что не лопается.

– Да ну?

– Ага. Я слыхала, ты две бутылки виски стянула из заведения мистера Бланкеншипа и цельных три месяца сидела за это в кутузке.

Я повесила голову и поковыряла носком ботинка в грязи – в основном чтобы спрятать радость, от которой меня так и распирало. Да, шеф Кулидж хорошо поработал: слухи, что я воровка, расползлись на редкость быстро.

Бекки Тредкилл сочла, что глаза прячут только настоящие грешницы.

– Я всегда знала, что добром ты не кончишь, Адди Джонс. Когда-нибудь за гробом ты погрузишься в вечное ничто.

– Значит, хорошо, что я уже здесь напрактиковалась, – отрезала я. – Хорошего тебе дня, миссис Навозкуч.

Убедившись, что она убралась по своим делам, я остановилась и развернулась к Колин.

– Ты слышала, что она сказала. Если решишь, что тебе нужен другой часовщик, я пойму.

Колин одарила меня беспечной улыбкой.

– Я решила, что мы нашли себе правильную девчонку.

С этими словами она прижала мне ко рту платок, и эфир быстро сделал свое дело.

В себя я пришла в старом бревенчатом доме. Надо мной нависали четыре физиономии.

– Мы сильно извиняемся за эфир, мисс. Но в нашем деле лучше перебдеть, чем недобдеть.

Это Жозефина Фолкс, я ее узнала. Ростом она была выше других, а волосы носила заплетенными в массу самых разных косичек. На предплечье все еще красовалось рабское клеймо.

– Ч-ч-че за работа? – Я с усилием приподнялась на локтях. Во рту стояла многолетняя засуха, язык заплетался.

Фадва Шадид выступила из теней и непринужденно приставила пистолет мне к виску. Желудок у меня стянуло, как корсет в воскресенье по дороге в церковь.

– Погоди. Сначала мы должны убедиться, что ты та, за кого себя выдаешь. Между нами секретов нет.

Самые простые слова у нее в устах звучали, как кудреватый дамский почерк на веленевой бумаге. Шарф полностью покрывал ее голову, а глаза были громадные и прянично-карие.

– Я из Нового Ханаана. Была Верующей. Ма померла от лихорадки, а Па сторчался на Мачке. Делать мне там было нечего – если только не мечтаешь всю жизнь нянчить спиногрызов и месить хлеб из овсяного цвета. Для бабской работы я не очень-то гожусь. – Кажется, я говорила слишком торопливо. – Это все, что я могу сказать. Если вы хотите меня пристрелить, сейчас самое время.

Мастер Кроуфорд мне как-то говорил, что время – величина не постоянная, а, наоборот, относительная. Поняла смысл его слов я только сейчас. Те несколько секунд, пока я таращилась на Колин Фини и гадала, какой приказ она сейчас отдаст Фадве, показались мне долгими часами. Где-то через неделю Колин взмахом руки отпустила Фадву. Кожа перестала чувствовать холодный металл.

– Ты мне нравишься, Адди Джонс, – сказала Колин, расплываясь в улыбке.

– Какое, черт его разбери, облегчение, – буркнула я, разом выпуская весь скопившийся в легких воздух.

Мне дали воды.

– Давай я покажу, зачем мы тебя сюда затащили. Ты все еще можешь отказаться. Только понимай: если согласишься, станешь одной из нас. Обратного пути не будет.

– Как я уже говорила, обратно мне возвращаться особо не к чему, мэм.

Меня отвели в сарай, где стоял маленький верстак с конторской лампой на нем. Колин открыла ящик и вытащила на свет обитую бархатом коробочку. Внутри обнаружился самый затейливый хронометр, какой я только в жизни видела. Циферблат раза в два больше обычного. Вместо ремешка – серебряный браслет, чем-то напоминающий паука. Колин показала, как он защелкивается на руке. Сбоку от циферблата я разглядела петельку – ага, значит, открывается, как медальон.

– Это Энигматический Темпорально-Приостановительный Аппарат, – представила его Колин.

– Что он делает?

– Что он делал раньше, так это останавливал время. Ты нацеливаешь Энигму на что-нибудь, скажем, на поезд, – объяснила она с самодовольной ухмылкой, – и энергетическое поле захватывает объект целиком, замедляя внутри себя время до минимальных величин. Долго эффект не длится – минут семь для внешнего наблюдателя. Но нам хватает, чтобы подняться на борт, сделать свое дело и с достоинством удалиться.

– И какое же дело вы там делаете? – поинтересовалась я, не отрывая глаз от Энигмы.

– Да так, грабим транспорт, наземный и воздушный, – сообщила Аманда Харпер и сплюнула ком табаку.

Эта дева была коротенькая, с пшеничного цвета кудрями до середины спины.

– Мы ласково напоминаем людям, чтобы они не слишком задавались. То, что ты считаешь своим, тебе не принадлежит. Жизнь может измениться в любой момент, только так. – Фадва прищелкнула пальцами.

Колин тем временем открыла крышку часов. Шестеренка на шестеренке, бог ты мой! Больше похоже на металлическое кружево, чем на механизм, в жизни такой сложности не видала! И все закопченное и погнутое. Крошечные вспышечки света пытаются наклюнуться там и сям, да только силенок не хватает. В самой середке красовался стеклянный флакон в форме слезы. Внутри мерцала синего цвета сыворотка.

– Красотка, правда? – промурлыкала Колин.

– Ты откуда знаешь, что это она? – Да, все мы задаем один и тот же вопрос, мистер Скромняга.

– А кто же, как не она? Подо всей этой блестящей мишурой прячется сердце, полное невыплаканных слез.

– Не мы создали этот мир, Адди. В нем играют не по-честному. Но это не значит, что мы должны сидеть сложа руки, – вставила Жозефина.

Колин вложила мне в руки Энигму, и от касания холодного металла по мне пробежала восторженная дрожь.

– Можешь починить ее? – спросила она.

Я щелчком отправила на место какую-то детальку. Внутри у меня что-то стронулось.

– По крайней мере, постараюсь, мэм.

Колин похлопала меня по плечу – медом им там всем намазано, что ли? Клейма уже не понадобится, теперь я одна из Дивных Дев. В ночи я скатала крошечную записочку, сунула в клюв заводному голубю и отправила его шефу Кулиджу, чтобы дать знать – я в деле.

Мастер Кроуфорд так учил меня работать с часами: захлопнуть дверь в окружающий мир, чтобы остались только ты и механизм; чтобы тихонькие клики и тики были слышны, как первое детское дыхание. Оставим любовникам их лунные ночи на Берегу Аргонавтов; оставим земледельцам посевные корабли, мечущие серебряные струи в небо, призывая дождь… По мне, так ничего нет прекраснее деталей, из которых рождается целое. Это мир, который ты можешь заставить работать правильно.

– Некоторые мыслители утверждают, что время – такая же иллюзия, как Земля Обетованная, – сказал мне как-то за работой мастер Кроуфорд. – Так что если хочешь отыскать Бога, овладей сперва временем. Научись им управлять. Победи минуты и дни, отмеряющие наш неизбежный конец.

Я тогда не поняла, о чем он толкует. Впрочем, ничего необычного в этом не было – я его почти никогда не понимала.

– Нельзя, чтобы вас услыхал высокопреподобный Джексон, сударь.

– Высокопреподобный Джексон и не стал бы меня слушать, так что, думаю, бояться нечего. – Он подмигнул мне громадным глазом из-за увеличительного стекла. – Я увидал это в видении, когда меня сунули в Смолу. У меня еще усы не проклюнулись, а я уже знал, что время – просто еще один рубеж, и его нужно взять. И снидет к нам ангел, и возвестит, что разум человеческий есть машина, и должно нам разобрать и снова собрать его, дабы мог он постичь бесконечность.

– Как скажете, сударь. Мне только невдомек, какое отношение все это имеет к ентим вот часам с кукушкой, которые притащила вдова Дженкинс.

Он похлопал меня по плечу, будто дедушка.

– Вы совершенно правы, мисс Адди. Совершенно правы. А теперь поглядим, сумеете ли вы отыскать для меня инструмент со скошенным концом.

Мы снова погрузились в работу, да только из-за слов мастера Кроуфорда странные новые мысли наводнили мой ум. Что, если и вправду можно влезть внутрь времени, нащупать эти маленькие клики и тики, как следует нажать вот тут, подтолкнуть вон там и растянуть меру нашей жизни? Вдруг можно кататься взад и вперед по дороге времени, переписывать уже сбывшийся день, заглядывать за повороты будущего? А вдруг там, впереди, нет ничего, совсем ничего, только тьма, густая и вечная, как те мгновения в Смоляной реке без воздуха, без света? Что, если нет никакого Единого Бога, а есть только тело – само по себе и одно-разъединственное, и все эти катехизисы, крещения, заповеди не имеют ровным счетом никакого смысла? Тут я вся задрожала и принялась бормотать про себя покаянные и разрешительные молитвы, напоминая, что на свете есть, точно есть Единый Бог, у которого имеются свои виды и на меня, и на бесконечность; Единый Бог, который держит время в руце Своей, и знать сии тайны таким, как я, вовсе не положено.

В общем, я домолилась до какого-то подобия веры, торжественно пообещала себе, что больше ничего подобного думать не стану, и сосредоточилась на подгонке шестеренок. Через дверки часов вдовы Дженкинс как ни в чем не бывало выехала кукушка и выдала разбитное «ку-ку».

Мастер Кроуфорд так и просиял.

– Превосходный из вас часовщик, мисс Адди. Куда лучше, чем я в ваши годы. Надо думать, ученица вскоре переплюнет учителя.

От его слов меня окатило волной гордости, хоть я и знала, что это ужасный грех.

В ту ночь, когда занедужила Ма, мастер Кроуфорд дал мне свою лошадь – скакать за доктором. В небе безжалостно сияли наши две луны – точь-в-точь жемчужные пуговицы на жениховой рубашке. Когда я добралась до шахтерского поселка, холодный ветер нахлестал мне щеки до трещин. Возле конторы на пустых пивных бочках сидела охрана и резалась кто в карты, кто в кости. В поселке был врач, и я кинулась прямиком к нему, бухнулась на колени, умоляла. Я сказала, что мы похоронили крошку-Алису неделю назад, а теперь вот Ма, скала наша и прибежище, горит в лихорадке, пальцы уже синие, налились дурной кровью, так что, пожалуйста, пожалуйста, поедемте со мной!

Он даже стакан с виски из рук не выпустил.

– С лихорадкой ничего не поделаешь, юная леди. Лучше отойди с дороги Божьей.

– Но это же Мама! – возопила я.

– Сочувствую, детка, – сказал он и протянул мне стакан.

Снаружи донеслись крики. Опять кто-то выкинул пару в кости.

Мачок для Ма дал мне мастер Кроуфорд.

– Берег его для себя на Последние Дни, как велел высокопреподобный Джексон. Но я-то старик, и твоей маме он сейчас нужнее.

Я уставилась на красно-черный кубик у себя на ладони. Проглотить самой и жить потом до конца своих дней счастливо в какой-нибудь дальней колонии на задворках разума… Но потом я испугалась вечного ничто, этой нескончаемой ночи с единственной крошечной искоркой жизни внутри – мной самой.

Я дала немножко маме, чтобы облегчить ей дорогу, а остальное спрятала в карман. Потом зажгла керосиновую лампу и до утра не смыкала глаз. Ма не проронила больше ни слова, только все пыталась свернуться поплотнее, да так и осталась лежать на белых простынях, как ракушка, вмурованная в песчаник. Говорят, мастер Кроуфорд умер той же зимой. Во сне, бледным утром, прямо в рабочем кабинете. Не от лихорадки, не от сердца или закупоренной жилы. Просто у него вышел весь завод.

За следующие недели я немало узнала о Дивных Девицах. Жозефина и ее сестра, Бернадетта, сбежали с плантации. Пуля надсмотрщика настигла Бернадетту, прежде чем они успели добраться до гор, но Жозефине удалось скрыться, и теперь она носила нитку от платья сестры, вплетенную в жесткие косы, – на память. Вправить сломанную кость ей было – что кукурузную краюху испечь – все едино, никакой разницы, говорила она.

Когда дружелюбие Амандиного дядюшки стало заходить по ночам чересчур далеко, она нашла утешение в черной работе на верфях. Она провела там немало времени и отлично знала, как отыскать во всей этой стали нежное местечко, чтобы Энигма могла припасть к нему поцелуем и сделать свое черное дело. Еще она умела добывать расписания, так что Девы всегда знали, какой брать поезд и когда.

Фадва была первоклассным стрелком, натаскавшимся на скорпионах, которыми кишела сухая, потрескавшаяся земля в лагере беженцев, где они жили с родителями. Власти забрали ее отца неизвестно куда. Остальную семью прибрала дизентерия.

Оставалась Колин. Великосветская дебютантка с вечерними платьями, гувернантками и личным экипажем. Ее папаша изобрел Энигму. Но он был анархистом, и его попытка взорвать здание парламента враз положила конец и платьям, и гувернанткам. Папу арестовали за государственную измену. Прежде чем добрались до Колин, она прихватила Энигму и смылась на ближайшем дирижабле.

Мне было их всех ужасно жалко – это поистине мерзкое чувство, когда у тебя никого нет. Оно нас объединяло, и у меня даже начала зреть мысль раскрыться, выложить им, кто я такая, прекратить врать. Но на первом месте у меня была работа. Как велел шеф Кулидж, я занималась починкой и вынюхивала всякие подробности о Дивных Девицах и их следующем ограблении. Увы, до такой степени они мне пока что не доверяли, и я сочла за благо обратить все свои усилия на Энигму. На кону к тому же стояла моя профессиональная гордость, да и репутацию девицы, способной починить что угодно, еще нужно было заработать. Не успела я оглянуться, как задача поглотила меня целиком. Я просиживала за верстаком от первого петушиного крика и до глубокой ночи, когда луны, исчеркав шрамами небо, уже отправлялись на покой. В механизме я разобралась довольно быстро, но эти чертовы вспышечки света вокруг флакона с сывороткой не давали мне покоя.

– Простым заводом тут не обойтись. Насколько я могу судить, ей, чтобы пойти, не хватает какого-то толчка, а что это может быть, я не понимаю, – призналась я через три недели работы. Похвастаться было практически нечем.

Аманда подняла голову от большой деревянной лохани, в которой полоскала длинные черные волосы Фадвы.

– Милость господня, и что же нам теперь делать?

Я задумалась, мусоля старый кубик Мачка в кармане.

– А что, если попробовать синюю крапиву?

– Это еще что такое? – удивилась Жозефина.

– Это такой цветок с кусочком молнии внутри. Они растут в садах у нас, в Новом Ханаане.

– Но это же на землях Верующих!

– Верующие сейчас все на реке, у них крещения, – сказала я. – К тому же я знаю, где искать.

– Тогда двинули собирать цветочки, девы, – захихикала Аманда и окатила Фадву ведром холодной воды.

Пистолет та выхватила с такой скоростью, что мне почудилось, будто воздух заискрил.

Семейство Джона Баркса было не из Верующих. Его мама с папой погибли в воздушном бою где-то на западном побережье, когда ему только стукнуло четырнадцать. Высокопреподобный Джексон с супругой приютили мальца и принялись наставлять в Путях Единой Библии. По логике вещей, у сироты, который остался один-одинешенек на планете, где даже дорожная пыль пытается тебя удушить, должны быть кое-какие счеты с Единым Богом. Но только не у Джона Баркса. Большинство из нас верили, потому что нам так сказали, или потому что страшно было не верить, или просто по привычке, – а он веровал всей душой.

– Я – свободный человек, – говорил он. – И я верю во что хочу.

Что ж, с этим не поспоришь.

За два года на моих глазах Джон Баркс вымахал из молокососа в пригожего молодого мужчину с мускулами, от которых молитвенные рубахи миссис Джексон трещали по швам. Его черные кудри блеском соперничали с воскресными ботинками. Бекки Тредкилл клялась и божилась, что он к ней посватается, – говорила, что видела это в своем смоляном видении. Еще с полдюжины девиц тут же заявили, что видели то же самое, так что высокопреподобному Джексону даже пришлось посвятить воскресную проповедь тому, что разбалтывать Божьи откровения – грех.

Но это мне Джон Баркс сказал: «Славное утречко, а?» – когда я шла по воду, и это меня он попросил помочь ему подучить Писание.

Это меня он расспрашивал о крещении в Святой Смоле, когда ему стукнуло шестнадцать.

Каждой весной Верующие Последних Дней топали пешком пять миль до Смоляной реки и разбивали на берегу палатки – ждать крестильного дня. Большинство из нас макали в тринадцать лет и после курса катехизиса. Тебя одевали в рубаху и клали под язык крошечный лепесток Мачка – чтобы утишить страх, замедлить дыхание и не дать буянить. Мачок разлетался по крови, и кости становились как камни, вшитые в подол кожи. Помню, как Ма уговаривала меня не пугаться; это просто как принять ванну, сказала она, только вода погуще обычного.

– Просто лежи тихонько, Адди, детка, – ворковала Ма, намазывая мне веки эвкалиптовым бальзамом, чтобы сберечь от смоляной слепоты. – Когда ты успокоишься, Единый Бог явит тебе видение, покажет твою судьбу в этой жизни.

– Да, мам.

– Но сначала ты встретишься с тьмой. Тебе захочется бороться с нею, но ты не поддавайся. Дай ей обнять тебя. И оглянуться не успеешь, как все уже будет позади. Обещай мне, что ты не будешь бороться.

– Обещаю.

– Вот хорошая девочка!

На катехизисе мы узнали, что если войдешь в Реку и восстанешь из нее, то родишься заново. Грех твой будет снят и останется позади, в густой черной смоле, отпечатком тела в грязи. Ну, то есть так они говорили. Но ведь никогда не знаешь, что вскипит внутри, пока ты будешь там, внизу. На целую долгую минуту над тобой сомкнется маслянистая тьма, отсекая живой мир, будто крышка гроба. Даже такой проклятый мир, как наш, все одно лучше, чем бремя ничто, под которым погребает тебя Смола. В реке нет ни времени, ни пространства. Верующие говорят, она дает тебе попробовать, что станет с бессмертной душой, если она не обратится к Единому Богу, не подготовится к Последним Дням. И вынырнув из реки, ты ощущаешь, как проклятие стекает с тела, словно сброшенная змеей кожа, и падаешь на колени, и возносишь хвалы Создателю за глоток этого раскаленного, пыльного воздуха. Река творит Верующих – так проповедовал высокопреподобный Джексон. А все потому, что никто не хочет провести вечность в подобном месте.

После всего этого священник впервые давал тебе хорошую дозу Мачка, чтобы скрепить договор с Единым Богом. Парад невиданных чудес проходил перед тобой, свидетельствуя о милости Его и доброте. Мастер Кроуфорд ворчал, что ни о чем он таком не свидетельствует, окромя желания простого люда быть облапошенным. Но никто его, естественно, не слушал.

Все это я выложила Джону Барксу за неделю до его крещения, пока мы прогуливались в саду.

– Говорят, когда впервые отведаешь Мака, по ногам у тебя пойдет колотье и язык занемеет, будто от снега, и под веками заблистают звезды. И перед внутренним взором на черном бархатном занавесе распустятся небывалые цветы, возвещая, что вот-вот начнется представление, кое уготовал для тебя Единый Бог, – сообщил мне Джон, едва не лопаясь от предвкушения.

– Что и говорить, Мачок – штука крутая, – заметила я.

– А ты ощутила истинное и неподложное присутствие Единого Бога, Адди?

– Типа того.

Мы стояли под деревом синей крапивы в полном цвету. Его стеклянистые колокольчики так и пульсировали вспышками крошечных молний. Воздух был острый на вкус. Далеко в небе посевные корабли пронзали багровое одеяло туч, пытаясь вызвать дождь. Рука Джона погладила мою, и я покраснела в цвет неба. Нам вообще-то полагалось стоять на почтительном расстоянии друг от друга, чтобы между нами при необходимости могла пройти Божья мама – ну, если ей вдруг взбредет такое в голову.

– Что же открыл тебе в реке Единый Господь, Аделаида Джонс? – Его рука погладила мне щеку. – Ты видела нас здесь, под древом?

Делиться видениями Верующим запрещено. Они предназначены для нас и ни для кого больше. Но я захотела рассказать Джону Барксу, что увидела в реке, захотела узнать, что он скажет, сможет ли разрешить мои сомнения. И тогда прямо там, среди жужжания и вспышек новорожденного света, я открыла ему все. Когда я закончила, он тихо и нежно поцеловал меня в лоб.

– Ни единому слову не верю, – молвил он. – Ни на секундочку.

– Но я это видела!

– Я думаю, Единый Бог оставляет некоторые вещи на решение нам. Он дает тебе откровение, а что с ним делать дальше – уже твой выбор. Я могу сказать, что надеюсь увидеть в реке, – улыбнулся он.

– И что же? – Я изо всех сил старалась не разреветься.

– Вот это, – прошептал он.

Начался дождь. Джон Баркс накрыл нас плащом и поцеловал меня снова – на этот раз в губы, и никакие часы, никакие шестеренки не сравнятся со сладостью этого поцелуя. Я даже поверила в то, что он сказал – что мы можем попробовать изменить свою судьбу, – и забыла испугаться.

– Да, – сказала я и поцеловала его в ответ.

Вот о чем я думала, пока мы с Дивными Девами собирали синюю крапиву и потом – извлекая из нее малюсенькие молнии и подсаживая их в Энигму. И пока я смотрела, как иголочки света устремляются, змеясь, к стеклянному фиалу с сывороткой, во мне шевельнулась какая-то новая надежда, и перед глазами встало видение мастера Кроуфорда – о посланнике, о мессии, который придет и освободит разум человеческий от пут времени. Может, это Дивным Девам суждено принести нам свободу? А ключом к двери станет Энигма? Мозг щекоткой заполонили мысли о полетах взад и вперед сквозь прошлое и будущее, и на сей раз я не спешила оттолкнуть их. Единственной слетевшей с уст молитвой теперь стало: «Ну, пожалуйста…» – а крошечные искры тем временем шныряли в механизме.

Вот синяя крапива добралась до флакона. Сыворотка забилась в своей клетке. Вторая стрелка на циферблате дрогнула. Я закричала, чтобы Девы немедленно шли сюда. Через мгновение они уже набились в мастерскую и, затаив дыхание, слушали, как Энигма тихонько жужжит новой жизнью.

– Девочки, кажется, у нас снова есть часоворот, – сказала Колин.

Дальше мне, по идее, нужно было срочно отправляться на рандеву с шефом.

В общем, я не пошла.

На следующий же день мы проверили Энигму на почтовом поезде. Это был коротенький состав местного сообщения, тихо пыхтевший через равнину, но для практики годился и он.

– Ну, поехали… – пробормотала Колин, и нервы у меня только что не зазвенели, натянутые, как на ворот.

Колин согнула руку и нацелила циферблат на поезд.

За мои недолгие шестнадцать лет со мной случилось несколько потрясений, и зрелище Энигмы в работе было одним из крутейших. Длинные плети света ринулись вперед и остановили поезд надежно, будто длань Единого Бога. Машинист за окошком казался восковой фигурой – насколько я могла судить, он вообще не двигался. Дивные Девы взошли на борт. Там не было ничего, кроме мешков с почтой, так что они ничего и не взяли, только чуть-чуть переодели машиниста – так, шутки ради. Вот бедняга удивится, обнаружив на себе кальсоны наизнанку и фуражку козырьком назад. Когда свет отпустил поезд и тот снова покатился вперед, лицо у парня было весьма озадаченное. Мы так гоготали, что я подумала, еще чего доброго шахтеры под горой услышат. Но отбойные молотки продолжали свой заунывный рев, им и дела до нас не было. Но и это еще не самое лучшее! А самое лучшее – то, что, пока я ковырялась в механизме, мне каким-то образом удалось растянуть время работы до цельных восьми минут. Я усовершенствовала Энигму! Я обставила само время!

Когда мы вернулись, на подоконнике мастерской, надувшись, сидел голубь. Я вынула у него из клюва свиточек и развернула. Шеф сообщал дату и место нового свидания и приказывал не манкировать обязанностями. Я швырнула бумажку в печурку и села за работу.

К тому времени, как мы взяли шестичасовой в следующую пятницу, время работы Энигмы увеличилось до десяти минут.

Высокопреподобный Джексон говорил, что между святым и грешником пролегает бритвенно-тонкая грань. В те долгие дни, что я провела с Дивными Девами, грабя поезда и все глубже проваливаясь в чары Энигмы, я не только пересекла ее, но и углубилась далеко в новые земли. Очень скоро я почти забыла две свои предыдущие жизни – с Верующим и с Пинкертонами. Теперь я была Дивной Девой, ничуть не хуже других, и, кажется, так было всегда. Сказать по правде, в моей жизни не случалось дней счастливее – с тех самых пор, когда я гуляла под крапивой с Джоном Барксом. Как будто у меня снова появилась семья, только без Ма, вздыхающей всякий раз, как ты забудешь перепеленать кого-то из младших, и без Па, снимающего ремень, чуть ему только почудится, что ты слишком остра на язык. Утром мы гоняли верхом по пыльным равнинам, распуская по ветру волосы, пока они не вставали копной, как алый мох. Мы старались перещеголять друг друга, хотя ежу было понятно, что Жозефина в этом деле лучшая. Но мы все равно ужасно веселились, соревнуясь, и главное, никто не цыкал зубом, что леди так себя не ведут. Фадва натаскивала меня в стрелковом деле, заставляя палить по жестянкам, и хотя никто не сомневался, что снайпер из меня аховый, я отлично справлялась – и под «отлично» я подразумеваю, что вполне могла сшибить банку, не пристрелив ближайшую лошадь. Жозефина научила меня обрабатывать раны камфарой, чтобы отвести заражение. Аманда любила подкрасться и напугать до уср… в общем, как следует напугать. После этого она валилась от хохота наземь и тыкала пальцем: «Святые небеса, ты бы видела сейчас свое лицо!» – и каталась, держась за бока, пока мы тоже не принимались ржать. По ночам мы играли в покер, ставя краденые брошки против грабленого золота. Проигрыш не значил для нас ничего – всегда найдется еще один поезд или дирижабль. Игра обычно шла до тех пор, пока не проигрывала Аманда – а обычно так и случалось: игрок из нее был никакой. Тогда она швыряла на стол карты и наставляла винительный перст на того, кто ее обчистил.

– Да ты жухаешь, Колин Фини!

Колин, ничтоже сумняшеся, сметала выигранное к себе на колени и лишь затем поднимала взгляд:

– Только так можно преуспеть в этом мире, Мэнди!

Как-то ночью мы с Колин ушли в холмы над шахтерским поселком. Мы сели на холодную землю, чувствуя дрожь отбойных молотов, все ищущих, ищущих золото в недрах горы и не находящих ничего. Звезды бледно светили из-за пылевых облаков. Над нами медленно шел посевной корабль, посверкивая сквозь мглу длинным бронзовым носом.

– Сдается мне, для нас есть и что-то большее, – сказала Колин через некоторое время.

Если бы рядом сидел Джон Баркс, он бы непременно вставил что-нибудь на тему, какое все красивое, какое все…

– Да, так себе планетка, – согласилась я.

– Я вообще-то не об этом.

Она скатала земляной шарик и запустила его вниз по склону. Он развалился, не добежав до низу.

Первый раз это случилось по чистому недоразумению. Я все терзала Энигму, секундочка за секундочкой наращивая время, но за предел десяти минут выйти никак не могла, хоть ты тресни. Нет, аппарат отлично работал, время в поезде останавливалось, и Девы теперь могли не так торопиться, но вот что реально не давало мне покоя, так это вдруг мы сами можем, подобно бусинкам четок по нити, странствовать сквозь время. Внутри Энигмы имелся Циферблат Временно́го Замещения. Я крутила его крошащиеся стрелки так и сяк, разбирала механизм, потом собирала обратно двенадцатью разными способами, и все без толку. Наконец я обратила внимание на крошечный вращающийся шпундель, соединявший стрелки в центре. Понятия не имею, что такое щелкнуло у меня в голове и подсказало взять малюсенькое пульсирующее волоконце синей крапивы и сунуть его прямо туда, в середину, но только именно это я и сделала. А потом запустила стрелку все быстрей и быстрее по циферблату и – рука у меня гудела, как от укуса губожука – направила Энигму на себя. Я ощутила толчок, а потом услыхала, как Жозефина звонит в колокольчик к ужину. Такого просто не могло быть: я взялась за инструменты в два пополудни, а ужинать мы раньше шести не садились. По полу мастерской ползли длинные тени. Вполне себе шестичасовые. Четыре часа куда-то делись. Может быть, я их проспала? Нет, по крайней мере, не стоя и не в ботинках.

Маленькие синие молнии шныряли у меня внутри, словно я вся превратилась в одну сплошную синюю крапиву. Я сделала это!

Я укротила время!

Той ночью Колин вытащила бутылку виски и налила каждой из нас по большой порции.

– Скоро будет крупное дело. Четырехчасовой через ущелье Келли. Это просто подарок – я видела список пассажиров. Он реально впечатляет. Зуб даю, будут жемчуга размером с кулак. Не говоря уже о рубинах и бриллиантах.

Жозефина издала боевой клич, но Аманда нахмурилась.

– Надоели мне камни, – сказала она, протягивая руку за бутылкой. – Куда нам их надевать? В лавку? Да и сбывать здесь уже некому.

Колин пожала плечами.

– На этом и золотая пыль будет.

Молчать я больше не могла.

– Девушки, может, мы не так все делаем. Может этот апп… аппар… короче, может, Энигма и есть наша главная добыча! – сказала я. К виски я не привыкла, у меня от него все мысли принимались носиться, как стрелки по циферблату. – Вы когда-нибудь думали применить ее к чему-то еще, кроме поездов?

Аманда сплюнула длинный табачный плевок. Солома стала цветом, как лицо лихорадочного на смертном одре.

– Это типа к чему?

– Ну, типа сгонять в будущее, посмотреть, чем вы будете ужинать на следующей неделе? Или, наоборот, в прошлое. Может быть, в день, который вы хотели бы переделать.

– Нет там ничего, куда я хотела бы вернуться, – возразила Жозефина.

– А в будущее?

– Там я наверняка буду мертвой. Или толстой, – смеясь, сказала Аманда. – Ни того, ни другого я знать не хочу.

Девицы принялись дразнить Аманду будущим в роли жирной фермерской женушки. Может, все дело в виски, но униматься я не собиралась:

– Я хочу сказать, мы могли бы с помощью Энигмы путешествовать во времени. Мы могли бы посмотреть, есть ли для нас и вправду что-то большее, чем этот жалкий кусок камня в космической тьме; могли бы открыть действительно великие тайны! Разве это не лучше жемчугов?

Я грохнула стаканом об стол, и девушки вдруг притихли. От меня и слов-то обычных редко дождешься, не то что таких воплей.

Колин вертела в руках покерные фишки. Они тихо, размеренно клацали, и в этом сумрачном свете она больше походила на школьницу, чем на бандитку. Я как-то всегда забывала, что ей всего семнадцать.

– Давай дальше, Адди.

– Я это уже сделала, – сказала я, тяжело дыша. – Путешествие во времени. С Энигмой. Я поняла, как.

Тут уже все взоры устремились на меня. Я рассказала о своих экспериментах и о том, как только этим вот вечером перепрыгнула на несколько часов вперед.

– Это только начало, – предупредила я. – Там еще кучу всего доводить до ума.

Фадва лизнула палец.

– Не понимаю, зачем нам это.

– Да ты только представь: нам тогда не придется грабить поезда! – взвилась вдруг Колин. – Мы сможем отправиться, куда только пожелаем! Может, там, впереди, нас ждет что-то лучшее, и для этого не придется жухать!

Наши с Колин взгляды пересеклись, и там, у нее в лице, я увидала нечто, напомнившее мне Джона Баркса. Надежду.

– Я за, Часовщица. Давай, и пусть Дивные Девы гордятся тобой.

– Ото-ж, мэм! – буркнула я, проглатывая ком в горле.

– А тем временем, дамы, нас ждет четырехчасовой.

Следующим утром мы с Фадвой оседлали лошадей и двинули в город за припасами. Минул год с тех пор, как я сбежала к Дивным Девам. Верующие снова утыкали берега Смолы своими палатками. Я прохлаждалась возле коновязи, когда мне внезапно зажали рот, оттащили за шиворот на зады «Красной кошечки» и дальше по лестнице наверх, в комнату с кроватью. Меня кинули на стул. Два бандюгана встали рядом, скрестив руки на груди, готовые пристукнуть добычу, если я рискну хотя бы посмотреть на дверь. Впрочем, через секунду эта самая дверь отворилась, и вошел шеф Кулидж собственной персоной. С тех пор, как мы встречались последний раз, он успел набрать вес и обзавестись бакенбардами вроде пары мохнатых котлет, приплюснутых на щеки. Он сел напротив, снял очки, тщательно вытер их носовым платком и водрузил на место.

– Аделаида Джонс, надо полагать? Вас что-то очень давно не было видно, мисс Джонс.

– Да как-то выпала из времени, сэр, – сострила я, но он мою шутку не оценил.

– Позвольте вас просветить: год. Вы отсутствовали целый год. Никаких вестей.

У меня свело живот. Я хотела заорать что есть мочи, предупредить Фадву. Я хотела выпрыгнуть в окно, разбив стекло, приземлиться прямо на спину лошади и гнать, гнать всю дорогу без остановки, будто мне надо во что бы то ни стало обставить Жозефину, – домой, в лагерь, к Энигме.

– Не поведаете ли вы мне, мисс Джонс, каким образом поезд шесть-сорок из Прозорливости оказался обчищен Дивными Девами, так что этого не заметил ни один пассажир? И как то же самое могло случиться с дирижаблем одиннадцать-одиннадцать из Сент-Игнация?

Он стукнул кулаком об стол, и несчастная мебель робко запрыгала по дощатому полу.

– Вы вообще можете сообщить мне нечто такое, после чего я не посажу вас в кутузку до конца отпущенных вам природой дней, мисс Джонс?

Я внимательно обозрела свои штанины и сняла с одной репей.

– Вы шикарно выглядите, сэр. Бакенбарды особенно удались.

Физиономия шефа налилась свеклой.

– Могу я напомнить вам, мисс Джонс, что вы являетесь агентом фирмы Пинкертона?

– Никак нет, сэр. Не можете. Потому что я им не являюсь, – процедила я, выпуская наконец пар. – Мы с вами оба прекрасно знаем, что из леди агентов не выходит. Все равно я кончу как миссис Бизли: подавать вам чай и спрашивать, не надо ли чего.

Шеф открыл было рот, но подумал и закрыл обратно.

– Есть и еще одно соображение, мисс Джонс, – сказал он наконец. – Закон. Без него нас ждет хаос. Вы поклялись служить ему. Если не желаете, я лично прослежу, чтобы вы были наказаны вместе с остальными. Вы точно понимаете, что я вам только что сказал, мисс Джонс?

Я не ответила.

– Ну?

– Да, сэр. Могу я теперь идти, сэр?

Он махнул рукой. Но стоило мне подняться, как он клешнями вцепился мне в плечо.

– Адди, какой поезд они будут брать следующим? Пожалуйста, скажи мне!

Это его «пожалуйста» меня почти проняло.

– Фадва сейчас выйдет. Она будет искать меня, сэр.

Шеф понурился.

– Ожучить, – бросил он и отвернулся.

Бандюганы вмиг скрутили меня, и один вытащил странный круглый пистолет с иголкой на конце. Я попробовала вырваться, но, естественно, без толку. Они приставили мне пистолет к шее сзади, и что-то толкнулось под затылок.

– Что… что вы со мной сделали? – задохнулась я и, вырвав руку, ощупала место укола.

Крови не было.

– Это звуковое передающее устройство, – объяснил шеф Кулидж. – Его изобрел агент Скромняга. Оно будет передавать все окружающие тебя звуки к нам сюда. Мы услышим все, что будет сказано в пределах досягаемости. Думаю, нам этого хватит, чтобы повесить Дивных Дев.

– Это нечестно! – вскинулась я.

– Жизнь – вообще штука нечестная. – Шеф ослепительно улыбнулся. – Нам нужна информация о следующем поезде, все подробности, чтобы взять их с поличным. И тогда ты уйдешь свободной.

– А если я откажусь?

– Я посажу тебя прямо сейчас и выброшу ключ.

И это называется свобода выбора?

* * *

Когда я с мрачной рожей вернулась к лошадям после рандеву с шефом, Фадва уже ждала меня.

– Где тебя носило? – возмутилась она.

Я потерла загривок. Ужасно хотелось плакать, но от этого никому бы лучше не стало. Если бы я была хорошей девочкой, я бы сказала ей бежать, а сама пошла и отдалась в руки закона. Но Энигма никак не шла у меня из головы. Я подобралась так близко… Нельзя же просто все бросить и уйти!

– Кое-какие старые дела, пришлось разобраться, – сказала я и принялась навьючивать лошадей.

Той ночью я выпила куда больше виски, чем следовало. Я бы не постеснялась утопить свои печали и в Мачке, да знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Дивные Девы пребывали в отличном настроении. Завтра они собирались брать четырехчасовой на выходе из ущелья Келли. Они строили планы, где делать засаду, как устроен состав, где лучше подниматься на борт – и все это слушали Пинкертоны. Словно холодный ручеек тек сквозь мои внутренности. Словно я подняла голову посмотреть на звезды, и взгляд уперся в лунную ночь, грубо намалеванную на муслиновом занавесе.

– Ты там в порядке, Адди, детка? – Жозефина прищурилась на меня, словно оценивая, не пора ли поить недужную микстурой от лихорадки.

– В порядке. Устала просто, – соврала я.

– Пусть только Энигма сделает нам завтра четырехчасовой, – Колин хлопнула меня по спине, – и я покажу тебе такую цель, Адди, что ты все свои печали позабудешь.

Они подняли за меня тост, но виски горчило во рту, да и голова уже раскалывалась.

Когда все уснули, я вытащила себя из постели и пошла одна в горы. Сверху я долго глядела на палатки возрождения, белевшие по берегам черной ленты, змеившейся через лощину. В ней люди оставляли свои грехи; из нее выходили с видением в сердце. Джон Баркс говорил, что выбор есть, но я не была в этом так уж уверена.

День, когда его крестили, выдался ужасно жарким. Небо с утра стало тускло-оранжевым, да таким и осталось. Мы собрались на берегу, чтобы проводить юных кающихся. Джон стоял среди них, отмытый и отскобленный до скрипа, сияя чернотой волос.

– Я возьму тебя в жены, Адди Джонс, вот увидишь, – шепнул он мне, прежде чем встать в строй.

У меня заболел живот. Я хотела сказать, чтобы он этого не делал, а лучше быстренько собрал бы вещи, и тогда мы с ним сбежим на первом же дирижабле. Мы своими глазами увидим, есть ли в мире что-то еще, кроме обломков камня, крутящихся в бесконечной космической ночи. Но я хотела и другого – чтобы я оказалась неправа. Мне нужно, обязательно нужно было знать. Так что я стояла и смотрела, как старейшины облачают его в белую рубаху и миссис Джексон умащает ему веки, а высокопреподобный кладет под язык лепесточек Мака. Когда Джон обмяк, женщины затянули псалом, а мужчины опустили безвольное тело в смолу. Черная река сомкнулась над ним, как звериная пасть, пожрав ноги, руки, грудь… Наконец скрылось лицо, и я принялась отсчитывать секунды. Одна. Две. Три. Десять… Одиннадцать… Двадцать…

Рука разорвала черное зеркало, за ней наверх прянуло испятнанное смолой лицо. Джон Баркс не хотел лежать смирно, он хрипел и хватал воздух, сражаясь с Мачком в крови. Казалось, его охватил припадок экстаза, о которых написано в Единой Библии – ну, когда всякие там святые старцы и избранные пастухи вдруг начинают видеть в мире что-то еще, помимо пыли, и бледных лун, и беззубых ухмылок шахтеров…

– О, небеса! – кричал Джон. – Вижу новорожденные звезды и вижу суда великие, распростершие паруса свои навстречу заре в золотых лентах облаков. О, Трисвятой! О, Агнец! О, крови ток в благодатнейшем теле, о, сладость дыхания – поцелуй возлюбленной моей! Чего желать мне боле? Чего желать мне?

Старейшины овцами уставились на высокопреподобного, не зная, что делать. Бывало, что люди пугались и выскакивали из смолы до времени. Но ничего подобного никто еще не видел. И по лицу Джексона я понимала – он боится, он до смерти боится, потому что нет на свете заповеди, которая бы объяснила это.

– Преподобный? – прошептал старейшина по имени Уилкс.

– Это грех борется с ним! – возопил очнувшийся пастор. – Держите его! Держите, пока он не примет видения Господа! Давайте придем на помощь несчастному!

Женщины воздели руки, яростно запевая гимн. Высокопреподобный закатил глаза и принялся изрыгать что-то на языке, которого я не знала. Слух мой был прикован к Джону, который продолжал вещать о чудесах, будто безумец с вершины горы. Мужчины покрепче ухватили его за руки, за ноги и снова погрузили в смолу, ожидая, когда он стихнет, когда примет тьму и неизреченную милость Господню, открывающую перед верными врата будущего. Но Джон Баркс был не согласен. Он дрался, он бился с ними изо всех своих юных сил. Я закричала, что они его убивают, но мама сказала: «Чшшшш, тихо!» – и уткнула меня лицом себе в грудь. Женщины пели все громче, и песнь их была ужасна. И когда Джон Баркс наконец затих, это было уже насовсем. Он утонул в смоляной реке. С легкими, полными вязкой тьмы, и откровением, навеки замершим на устах.

Власти объявили все несчастным случаем. Женщины из общины угощали чиновником сидром, а тело Джона лежало тут же, на поросшем колючей травой берегу, под простыней. Из-под нее торчали его длинные руки, и высохшая смола облетала с них серыми чешуйками.

– Неисповедимы пути Единого Бога! – торжественно возгласил высокопреподобный Джексон, но голос у него дрожал.

Старейшины вырыли могилу прямо тут, в лощине, и похоронили в ней Джона Баркса безо всяких церемоний. Правда, в головах воткнули деревянный колышек.

Позже они говорили, что он был староват для послушания, в том-то все и дело. Или, может, Мачок оказался слишком сильный, так что Джон узрел Славу Господню чересчур быстро, не очистившись и как следует не раскаявшись перед тем. Некоторые – немного их было – верили, что он был избран обрести откровение и отдать жизнь за наши грехи, а мы теперь обязаны почитать его память на Вечере. Другие шептались, что, должно быть, грех его оказался слишком велик и даже единый Бог не стерпел такой скверны и отказался прощать. Или что сам Джон Баркс не пожелал отказаться от греха. А я все вспоминала наш поцелуй под синей крапивой и пляшущие вокруг резвые молнии. Вдруг я прокляла его этим поцелуем? Вернее было только собственноручно залить ему рот смолой. Я не знаю… Не знаю… и это незнание преследует меня до сих пор.

Когда я шла домой с горы и потом, когда писала последнюю записку шефу, по небу уже протянулись дымно-оранжевые полосы. Я села за работу. Лампа горела весь день. К тому времени, когда на раскаленном золоте заката двумя призраками нарисовались наши пепельные луны, я закончила то, что намеревалась сделать. Энигма была готова.

– Адди, пора, – сказала Колин.

Четырехчасовой, пыхтя, вытянулся в струнку. Я нажала на кнопку сбоку от циферблата, пошатнувшись от отдачи, когда поезд замер на рельсах, окутанный облаком синего света. Аманда громко ухнула.

– Вперед, девочки! Время – деньги!

Уходя, каждая похлопала меня по спине и сказала, что я молодец. Последней шла Колин, я ухватила ее за руку.

– Адди! – Она попыталась стряхнуть меня. – Мне надо идти!

Я чуть было все ей не выложила, но тогда шеф Кулидж вступил бы в игру слишком рано.

– Может быть там, впереди, в завтра, вас ждет что-то еще лучше, – протараторила я. – Вы держитесь вместе на всякий случай.

Она недоуменно на меня поглядела.

– Странная ты все-таки особа, Аделаида Джонс.

И они помчались по световому мосту к поезду.

На то, чтобы понять, что четырехчасовой пуст, что там нет ни единой живой души, кроме молчаливых, набитых опилками чучел, у них ушло немного дольше, чем я рассчитывала. Не было ни сокровищ, ни милых безделушек, чтобы таскать с собой в кармане или держать на буфете. Пинкертоны позаботились об этом, когда я выдала замысел Дев шефу. Даже отсюда, с вершины холма, я видела их замешательство. Грохот копыт сообщил, что облава на подходе. Через миг она перевалила через гребень в облаке пыли. Колин тоже их заметила. Она бросилась к окну и вперила в меня горящий взгляд. В синем сиянии Энигмы она была прекрасна тревожной, призрачной красотой. Уж Колин-то сразу поняла, что происходит и чья это работа. И что ее время вышло, она поняла тоже, я уверена в этом.

Колин кивнула – «давай!».

Я передвинула крошечный рычажок, поместивший волоконце синей крапивы прямиком в крутящийся глазок на Циферблате Временного Замещения. Указательным пальцем я крутанула стрелку – вперед и вперед. Гонит черт тебя сквозь лес, вой стоит аж до небес. Колин Фини что-то крикнула остальным. Девушки живо сбились в кучу. Туча над четырехчасовым полыхнула гневом. Что почувствовали тогда Дивные Девы? Удивление? Предвкушение? Страх? Знаю только, что они так и смотрели на меня до последнего. Не отрывая глаз. Интересно, не в последний ли раз я их вижу, успела подумать я. Или когда-нибудь я догоню их там, куда они сейчас отправлялись? Облако вспыхнуло еще раз, и вагон испарился в ливне света, вслед за которым на лощину обрушился дождь. Отдача от Энигмы на сей раз походила на встречу с кирпичной стеной на полном скаку. Иначе говоря, вырубила меня напрочь.

Окончательно придя в себя, я обнаружила, что шеф Кулидж не особенно мной доволен. Я сидела на чрезвычайно неудобном стуле у него в конторе, а он мерил пол шагами у меня перед носом. Это был специальный стул, для больших разговоров.

– Предполагалось, что мы возьмем их живыми, мисс Джонс. Что Дев будут судить. Так работает закон!

– Какой-то сбой в аппаратуре, шеф. Время – материя тонкая.

Он так на меня посмотрел, что мне стоило большого труда не отшатнуться.

– Хорошо. Отлично, мисс Джонс. По крайней мере, нам удалось спасти то, что осталось от Энигмы. При должном старании мы запустим ее снова.

– Вот это действительно прекрасная новость, сэр.

– Я был бы счастлив, если бы вы взяли на себя работу над этим проектом, мисс Джонс. Вы уверены, что не хотите остаться в агентстве?

– Мое время закончилось. – Я покачала головой.

– Мы могли бы дать вам статус «удаленного агента». Сами понимаете, это не полная ставка, но все-таки что-то.

– Я очень ценю ваше предложение, сэр. Правда-правда.

Видимо, он понял, что меня так просто с места не сдвинешь.

– И чем же вы собираетесь заниматься?

– Думаю, немного попутешествую, сэр. Погляжу, что там, за горами.

Шеф Кулидж вздохнул. Я заметила, что в его усах прибавилось седины.

– Адди, ты действительно думаешь, я поверю, будто ты не имеешь никакого отношения к тому, что случилось с этими девочками?

Я поглядела ему прямо в глаза. Да, этому я научилась.

– Верьте во что хотите, шеф.

Взгляд его стал тяжелым.

– Мы живем в свободном мире, да?

– Если хотите, можете верить даже в это.

Когда они опустили меня в реку – тогда, много лет назад, – я сделала все, как сказала мама. Я лежала совсем неподвижно, хотя на самом деле хотелось орать, брыкаться, умолять, чтобы меня немедленно вынули отсюда, пусть даже все мои грехи вынутся вместе со мной. Ужас был такой, словно меня уже похоронили – прямо тут, в смоле. Но я была хорошей девочкой, я была настоящей Верующей, так что я произнесла в уме полную исповедь и стала ждать – ждать, пока Единый Бог не соблаговолит явить мне крошечный проблеск будущего.

Все началось с тихого тиканья. Оно становилось все громче и громче, пока я не решила, что сейчас лишусь рассудка. Но это еще было не самое ужасное. Видение оказалось гораздо хуже. Оно накатило на меня, как волна, и упало всей тяжестью правды.

Тьма. Вот что я увидела. Беспредельное ничто на веки вечные.

Чьи-то руки тащили меня наверх. Голоса вопили: «Аллилуйя!» Мне показывали отпечаток моего греха на густой смоле. Но я-то знала лучше. Я знала, что он никогда меня не оставит.

Я накинула пыльник, принадлежавший некогда Джону Барксу, и устремилась в сухое, алое утро. На моем запястье поблескивала Энигма. Пинкертоны были, к счастью, мужчинами. Они никогда не обращают внимания на дамские побрякушки. Я честно вручила шефу Кулиджу ведро с болтами. В принципе, при должном старании из них можно собрать отличную вешалку для шляп, но вряд ли что-то способное подчинить себе время.

Лавочники мели тротуары перед своими дверями – надеялись на добрую дневную выручку. Ночные гуляки, пошатываясь, выходили из «Красной кошечки» – на глазах у всего честного города. Высоко над головой посевные корабли уже поднялись в небо и размеренно протыкали облака. Дальше, у горизонта, Верующие складывали палатки. С видениями на ближайший год было покончено.

Я сунула руку в карман. Пальцы скользнули по кубику Мачка и остановились на обнаружившейся в самом углу монетке. Орел или решка… Джон Баркс говорил, что у меня есть выбор. Настало время искусить судьбу.

Я подбросила монетку, и ее унесло за внезапную стену ливня.