Читать книгу Маленькийкосмос - Антон Адриа Мейер - Страница 2

Бабушка Сесси выглянула в окно и подивилась, какая чудесная стояла погода. «Ах, – подумала она, – так хочется выбежать во двор, словно бы я молодая девчонка, и, забыв обо всем, резвиться среди травы, цветов, купаться в лучах благодатного солнца, ароматах растений, словно нет такой вещи вовсе, как окружающий мир с его предрассудками и предубеждениями. Потом можно было бы расстелить мягкий плед на лужайке, вынести лимонад в высоких стаканах или чай со льдом, звенящий ложечкой с медом, и, конечно же, позвать любимых и друзей, завести разговоры о том о сем. Говорить обо всем на свете и ни о чем конкретном, пока не наступит оранжевый вечер, а за ним долгая звездная ночь».

У бабушки Сесси от таких мыслей перехватило дыхание. Она застыла перед окном, словно увидела в нем призрака. Потом, будто вспомнив о чем-то, поспешно обернулась и посмотрела на пустые кресла перед собой. Взглядом, которым смотрят на главных врагов своей жизни, не иначе, она обвела заброшенное пространство гостиной: запруженные книгами полки, к которым давно уже не прикасалась рука человека, протертый ковер на полу, мумифицированные цветы в вазе. Вокруг всего этого пыль кружила в воздухе. Бабушка Сесси тяжело вздохнула и, скрипнув половицей, подошла к большому дивану с протертой обивкой, что стоял в центре гостиной с незапамятных времен. Аккуратно, боясь потревожить установившееся запустение, она взбила несколько дохлых подушек. Но так, вполсилы, словно и не хотела их трогать вовсе, но лишь бы отвлечься от тревожных мыслей. Подушка в руках неохотно вспучилась и снова поникла.

Бабушка Сесси однажды отказалась от мира, какой он есть, ибо перестала видеть в нем смысл и находить для себя место. Как-то так получилось, что в один момент для нее на всем белом свете не осталось ни пунктов назначений, ни того, кто ждал бы ее, с кем стоило встретиться, ни единого дела, которое нужно было сделать и сделать его в срок. Минуло уж десять долгих лет, в течение которых Сесси была отступницей, покинувшей пределы мира, предпочтя свободе, в том виде, в котором ее предлагают, добровольное заточение. Иногда она говорила себе долгими одинокими вечерами, сидя у окна за чашечкой остывающего чая: «Лучше одна, чем с ними».

Она не скучала или лишь убеждала себя, что не скучала по жизни, которая у нее когда-то была. По дням, что летели тогда один за другим, точно стрелы, выпущенные в ярко-розовое небо, в том направлении, в котором хотела только она. Она не позволяла себе даже думать о местах, временах, людях и былой радости, с ними связанной. Эти мысли заставили бы ее страдать и плакать и в итоге нарушить данное себе обещание. А ведь слово есть слово. В мире, в котором никто больше не держит обещаний, она обязана сдержать его хотя бы для себя самой.

Бабушка Сесси не выходила из дома так долго, что потеряла счет времени. Хоть оно и было ее единственным другом и собеседником, – на каком-то этапе жизни, – так непредсказуемо оно стало ее самым коварным врагом. Она знала: страшным было не само время как факт, а то, что оно делает с тобой.

Одним хмурым осенним днем, когда ветер рвал последние листья с деревьев и гнал их прочь по мокрым дорогам, она глядела в окно, подперев руками лицо, и вдруг поняла, что больше не знает, сколько лет прошло мимо порога ее дома. А сколько лет было ей самой? Дело в том, что, когда начинаешь врать о каких-то вещах, пусть и не имея дурных намерений, тебя никто не предупреждает, во что это потом может обратиться. Так и она, Сесилия Монро, когда ей исполнилось пятьдесят, начала врать о своем возрасте всем без разбора, не желая мириться с уродливым фактом, что жизнь идет, она стареет, а люди вокруг нее умирают. Умирают места и воспоминания, с ними связанные, умирает все, и не только вокруг, но и в ней самой. В ее памяти, ее сердце… Все тускнеет, точно пододеяльник, вывешенный на солнце и оставленный забывчивой головой. Да, всему однажды приходит конец, так говорят, но она предпочла этой мысли, что пугала ее до глубины души, мир фантазий и безобидный вымысел. Но если такая вещь, как безобидный вымысел?

В период с пятидесяти до шестидесяти Сесси было и сорок один, и сорок шесть, и даже, господи боже, тридцать девять! Сесси врала о своем возрасте соседям, друзьям и подругам, прохожим на улицах, решившим остановиться похвалить ее новую прическу, почтальону, приносящему ежемесячное издание «Садовод», сантехнику, продавщице в хлебной лавке, – каждому, кто проявлял интерес к ее персоне. А врала она по вине одного лишь человека, ставшему ей преградой на пути.

Это случилось в ее пятьдесят второй день рождения. Сесси покупала цветы для вечера, который устраивала в честь праздника у себя дома. Она пригласила подруг, заказала торт в кондитерской, уложила в парикмахерской волосы. Все было готово и ждало своего часа. Осталось лишь выбрать цветы. Сесси разрывалась между белыми розами, которые, с одной стороны, были элегантными и нравились всем, а с другой – казались холодными и неприступными, и хризантемами, которые выглядели легкомысленно, очень просто и которые она, Сесси, просто обожала.

– На дворе поздняя осень, мисс Монро, а вы просто цветете! Как эти самые бутоны роз в ваших руках.

Сесси отмахнулась от смутившей лестью продавщицы и выбрала лилии.

Получив сдачу, Сесси бросила короткое «спасибо» и намеревалась уже пойти, но вдруг остановилась в дверях и сказала: «У меня сегодня день рождения. И сколько вы думаете мне лет? Еще совсем девочка».

Она сказала это с долей юмора, в виде бессмысленной и невинной шутки, но поймала на себе взгляд, который никогда снова в своей жизни видеть не хотела. Это был взгляд насмешливого презрения, уличивший во лжи, сальная тряпка, брошенная ей в лицо.

Этот случай все изменил. В ней что-то переключилось, и Сесси превратилась в машину выдумок, карусель невинных фантазий. Где бы ни находилась, она сама подбивала людей на разговор о своем возрасте, после чего бросала им хорошо слепленную ложь: «Ах, ну что вы, прекратите, перестаньте! Не так уж молодо я выгляжу! Спасибо! Спасибо!!! Ну что вы, мне же всего пятьдесят! Несмотря на трех, – трех детей! – А старшенькой-то уже под тридцать, между прочим, я неплохо сохранилась!»

Спустя несколько лет после случая в цветочном магазине, то был год тысяча девятьсот восемьдесят девятый, год, когда Сесси разочаровалась в мире окончательно и закрыла двери своего дома, положила в почтовый ящик записку на имя мистера Джонса с просьбой оставлять всю корреспонденцию на ее имя на крыльце и никогда, ни по какой причине не стучать в дверь и не тревожить ее. Заперла двери, повесила замки, закрыла ставни на окнах, задернула шторы в гостиных и спальнях, захлопнула сердце и глаза для мира, в котором места для нее не осталось. Как не осталось ни мест, ни людей – ничего. И виной всему была она сама. Идти ей было некуда, встречаться не с кем. Ее никто не ждал, никого не ждала она. Все родные и друзья, которых она когда-то имела и знала, либо ушли, либо умерли. Работы у нее также не было. Из хобби – одно шитье да вязание, и те надоели. Все, что ей оставалось – это дожить свой век и умереть в одиночестве. Уйти незаметно, словно и не было. Время за десять лет нещадно размыло свои границы, жизнь утратила смысл и первоначальную свежесть, дни лишились цвета, и она уже ни в чем не могла быть уверена до конца.

Но вот сегодняшним утром бабушку Сесси отчего-то непреодолимо тянуло прервать свое заточение хотя бы на краткий срок. Она была удивлена этому чувству внезапно нахлынувшей силы и волнения, отдающемуся в висках и покалывающему на кончиках пальцев. Такого с ней не случалось уже очень долгое время. Только тогда, в молодости, может быть во времена особой увлеченности чем-то или кем-то. Она помнит, как вдруг сбивалось дыхание и все тело трепетало. А разум, точно заведенная игрушка, не знал покоя.

«Ну что плохого произойдет, если я выйду из дома всего на полчасика, – рассуждала бабушка Сесси шепотом, бродя из комнаты в комнату, – побуду чуток на заднем дворе, где даже соседи и прохожие не могут видеть меня, так все поросло растительностью. Понежусь в лучах летнего солнца, вдохну аромат цветущей лаванды, почувствую пружинистую траву под ногами, изопью чашу этого июня сполна. А то совсем, совсем я зачахла. Вон, волосы стали совсем редкие и седые, будто припорошенные снегом; кожа на лице и руках обвисла и побледнела, точно у курицы; глаза поблекли, словно никогда не видели света. Что же со мной случилось? Как вышло, что вся моя жизнь превратилась в выцветание, подобно обоями в гостиной, и собирание пыльных газет, ведь дойти до мусорных баков мне страшно даже ночью? А ведь я никогда не была такой трусихой, никогда!»

До заточения Сесси всегда выбрасывала газеты и журналы в конце каждого месяца, прочтя их от корки до корки, каждую строчу. Когда-то ее интересовал мир и что в нем происходит, до тех пор, пока Сесси не поняла, что он есть на самом деле и в руках каких глупцов находится. Сесси исправно сдавала прочитанные издания на переработку в городской пункт приема макулатуры, потому что считала, что люди обязаны нести ответственность за свои действия. Она думала, что человечество должно смотреть в будущее, а не жить только сегодняшним днем, предвидеть последствия своих действий и уметь отвечать за них. Но после того, как решила больше не контактировать с людьми, порвать с ними всяческие связи, прекратила и это занятие. Нет, сам мир, в том первозданном виде, в котором она могла себе его представить, такой, каким он задумывался свыше, для нее не был непонятен, не служил разочарованием, но вот что с ним сделали люди…

Теперь же газеты ей были не интересны. Как и все остальное по другую сторону занавеса, они для нее утратили смысл. Газеты большими кучами покоились в коридоре, потому что выкидывать их гнить под окно она не могла. Сложенные вдвое, вчетверо газеты лежали серыми скелетами в кухне и ванной комнате, восседали на стульях в прихожей, утопали в креслах в гостиной. Точно нежеланные гости, что заглянули к ней одним дождливым вечерком на чашечку горячего чая да так и остались с ней навсегда. Это были собеседники, у которых, помимо грустных новостей, для нее не осталось никаких других, и слушать их она честно устала.

Бабушка Сесси стояла в темном коридоре, в котором последняя лампочка погасла еще в девяносто втором (она может поклясться, в углу с тех пор начала расти плесень), перед зеркалом таким пыльным, будто подернутым инеем, и уже битый час поправляла шляпку на своих сединах. Уверенная, но не до конца, она, кажется, отважилась на короткую прогулку по саду, но перед этим ей просто необходимо было привести себя в порядок. Бабушка Сесси наложила на лицо тон, немного румян, подвела глаза. Достала лучшее прогулочное платье цвета топленого молока, надела белые колготки. Все сидело, как ей показалось, «вполне себе ничего». Вот только шляпка, последний штрих ее образа, каким она его видела, в сумерках коридора казалась ей просто чудовищной и нелепой, требовавшей тщательной и безотлагательной чистки. Потому что, – то какое-то постыдное пятно вдруг обнаружится, то торчащая нитка. А без шляпки никак нельзя! Она нехотя призналась себе: что-то явно было не так. И возможно, дело было вовсе не в шляпке, а в чем-то другом. Но что именно это было, она не могла себе объяснить.

Бабушка Сесси сняла с головы шляпку, поправила выбившиеся пряди волос. После чего неспешно прошла на кухню и порылась там в бардачных ящиках. Встала на шаткий стул, сняла с холодильника коробку из-под печенья, которую когда-то привезла в подарок из Амстердама сестрица Ада. В коробке теперь хранились швейные принадлежности и прочая чепуха. Вооружившись всем этим, измученная думами, бабушка Сесси прошаркала до гостиной в другом конце дома, в которой всегда, даже летом, было слишком сыро и холодно, села на диван, накинула на плечи плед и начала работать. Вся сосредоточение, она открыла коробку с изображением европейского города с высоты птичьего полета, испещренного каналами, точно венками, достала иголки, нитки, разложила на кофейном столике перед собой ножницы и наперсток. Любовно приютив на коленях шляпку из светло-голубого фетра (слишком жаркую для такого времени года, но очень красивую), бабушка Сесси начала с толком и расстановкой править ее. Руки тут же обрели уверенность, разум просветлел, дух приободрился. Она решила начать с изящного банта на боку. От долгого нахождения на полке он весь слежался и требовал к себе большого внимания. «С него и начну, – подумала Сесси, – а там посмотрим».

Бабушка Сесси ворковала над шляпкой, точно голубка над птенцами. Порхала бабочкой над этим бутоном полузасохшего цветка, в то время как солнечный свет пробивался через густую листву перед домом и рассыпался разноцветным калейдоскопом искр у ее ног. Плывущая мозаика света заставляла ее улыбаться и тихонько смеяться время от времени. Бабушка Сесси скинула с ног жаркие туфли и подставила белоснежные, как снег, ступни солнцу, заглядывающему в комнату через не до конца занавешенное окно.

Так она и сидела какое-то время, не обращая внимания на время – своего черствого и молчаливого собеседника. Оно неутомимо ходило кругом, громко вздыхая и стеная от изнеможения, точно желая что-то сказать. «Ну, не молчи же, скажи, что хочешь!» – хотела крикнуть ему бабушка Сесси. Она думала, втыкая острую иголку в жесткую поверхность шляпки, протягивая сложенную вдвое нитку насквозь, о том, что оно ее больше не тревожит. Время не пугает ее, не довлеет над ней, ведь она отказывается воспринимать его всерьез и испытывать чувства, которые оно хочет, чтобы она испытывала. «Да, – рассуждала она, – все, кого я знала когда-то, – умерли». На последнем слове она остановилась, позволила чему-то внутри нее проступить наружу, после чего спокойно продолжила. «Да, все места и вещи, которые когда-то были любимы и близки сердцу, канули в прошлое. Их там нет. Точнее, они, может быть, все еще там, но меня там больше нет. Принимай это как должное. Ты никому не нужна, тебе некуда идти и не с кем встречаться, некого любить и не от кого ждать заботы. Тяжело, сложно. Но может, это и есть все то, к чему ты отчаянно надеялась никогда не приходить, от чего бежала в том мире за окном и к чему боялась прикоснуться? Обыденность. Все как у всех». Она уверяла себя, помогая руке наперстком, что ей, наверно, никогда и не хотелось быть частью того мира. Их мира, с их горестями и разочарованиями, на котором он строится. Но кем строится? Людьми. А что люди? Кто говорит, что нужно слушать и делать, как они? Она всегда видела мир в ином свете, с другой стороны. Они говорят, он дает и отнимает. А ты не привязывайся! Иди налегке. Это самое верное оружие. Но помни также, что мир тебе не враг. Есть вещи и обстоятельства, которые не подвластны нам, – боль, разочарования, потери. Но они не случайности, а неотъемлемая часть жизни. Где бы ты ни был, кем бы ты ни был и к чему бы ни стремился, богат ты или беден, весельчак или вдумчивый мечтатель, жизнь нагонит тебя однажды и даст пинка. Она встанет к тебе лицом и вынесет свой приговор – смерть. За тобой же выбор – принимать ее или нет. Плакать ей в лицо или смеяться, уносясь прочь в беззаботное будущее. Будущее с небом того оттенка, каким ты его рисуешь. Быть счастливым и жить во что бы то ни стало или оставаться навечно в несчастье и в несчастье уйти. Жизнь и смерть – две стороны одной монеты. Невозможно любить одну и игнорировать другую.

Бабушка Сесси сидела на краю дивана, слушая собственное участившееся дыхание. Сложив руки на коленях, она медлила, после чего положила неоконченную шляпку на стол рядом с импровизированной коробкой для рукоделия, бросила нитку с иголкой в горсть других рассыпанных иголок и ниток на столе. Встала, одернула юбку, босая пересекла комнату. Оказавшись у окна, затекшими старыми руками потянулась и сдернула надоедливые занавески. «Слишком темные, слишком старые, слишком пыльные. Хватит! Снять, поменять, купить новые: светлые, яркие, струящиеся! Нужно срочно все поменять! Двигаться! Не стоять на месте ни секунды, ведь время не будет ждать! Жизнь идет, она догонит тебя! Она догонит и потребует все назад! Но я не готова пока расплачиваться, ох, как не готова! Я готова покупать новые занавески! Я готова идти и смотреть вперед, принимая факты за то, что они есть на самом деле. Правда. Я не боюсь ее, потому что в страхе нет никакого смысла. Страх для трусов, а я смелая. Правда побеждает, когда ты побеждаешь правду. Да, я состарюсь и умру однажды, очень скоро может быть. Я знаю это, как знаю, что лето кончится и придут холодные осенние дожди. Но в этом нет ничего плохого. Все течет, все меняется. В этом и заключается суть жизни».

Бабушка Сесси стояла, улыбалась и, жмурясь от солнца, смотрела на сад. Природа в нем с каждой минутой брала свое. Жизнь неутомимо двигалась в этом зеленом экране окна. Сесси прислушалась: листва – ни одной фальшивой ноты, шелестела в лучших тональностях лета, трава игриво мерцала, моргала ресничками, цветы подмигивали своими разноцветными глазками. Листья гордо раздували свои паруса на ветру. Нежный ветер, он шептал и шептал что-то, неутомимый рассказчик. Нужно просто выйти к нему и послушать его истории. И хотя до заката оставалось каких-нибудь полчаса, не больше, бабушка Сесси решила не откладывать то, что можно и нужно было сделать еще очень давно.

Она отвернулась от окна, встала лицом в центр гостиной и позволила глазам привыкнуть к сгустившимся сумеркам. После чего, не желая видеть стопки сгрудившихся газет, примостившихся так удобно в просевших до пола креслах, заслуженную сливовую обивку дивана, она прошла сквозь них, словно через стену исцеляющего огня, думая о том, как очень скоро избавится от всего этого. Но перед этим… Что же они? Ушедшие, духи времен, что делать с ними? Как не обидеть их? Как дать понять, что она не забыла про них? Фотографии родных и друзей в рамках, что стоят безмолвными памятниками на полках и столах, собирая пыль, в одночасье оглянулись на нее в изумлении. Она посмотрела каждому в лицо и подумала, как ей будет не хватать их всех на ее вечернем пикнике. И после, в каждом последующем дне, которым она будет наслаждаться, а они нет. Но Сесси знала, что они все равно будут ждать ее здесь после того, как она вернется, когда солнце сядет за горизонт. «Я уйду и вернусь, – шепнула она, – но пока меня не будет, не думайте, что я забыла вас, предала. Просто вы… ушли, вас нет… Вы – прошлое, мне нужно отпустить вас. А я еще здесь, я жива, и с этим нужно что-то делать!»

Бабушка Сесси подошла к тяжелой двери, ведущей на задний двор. Она встала перед ней, собираясь с мыслями, пытаясь перед финальным выстрелом найти подходящие слова врагу, с которым жила бок о бок десятилетие. Наконец она протянула руки к ржавому замку на двери и начала бороться со всем, что он собой олицетворял, – страх, тревога, неуверенность. Руки ее поначалу были слабы и слушались с трудом, но, чем больше она думала о том, что ждет ее за этой дверью – зеленый мир, цветущий рай, вознаграждение, и главное, она его заслужила, тем тверже и увереннее становились ее движения. Она работала английской булавкой, по странному стечению обстоятельств оказавшейся в ее руках, ковыряла ею в замочной скважине, точно бравый рыцарь мечом, пока та наконец не поддалась. Щелкнула задвижка, скрипнули засовы, дверь отворилась, и на Сесси жадно набросилось лето. То самое, которое она всегда так любила, которое ждала каждый год с нетерпением, когда была маленькой девочкой, молодой девушкой. Лето протянуло свою руку, обняло ее, как старого друга, похлопало по плечу. Она вышла к нему навстречу. Левая, правая ступни коснулись сочной поверхности травяного ковра, глаза с изумлением впились в листву перед собой. А в ней – золото заходящего солнца, все цвета вечера и даже больше… Бабушка Сесси зажмурила глаза от восторга, стиснула зубы, сжала кулаки. Все ее тело била мелкая дрожь. Она сделала еще один шаг вперед, раскинула руки в стороны и неожиданно для себя самой издала крик счастья и восторга такой протяжный и громкий, что перепугала, наверное, всех соседей. Крик вырвался сиплой птахой из ее горла и понесся по округе, набираясь сил, уходя все дальше и дальше в предзакатное небо, чтобы вернуться к ней новой волной восхищения.