Читать книгу Ирония фарта - Антон Тарасов - Страница 4

Родители Натали часто уезжали вместе по делам, иногда отправлялись к кому-нибудь в гости. И тогда Натали оставалась вместе с дядей, братом мамы. В отличие от Анастасии Рудольф был беспокойным, неуравновешенным человеком, не любил детей, да и к сестре подчас относился крайне пренебрежительно. Однако Анастасия всерьез считала, что родственников не выбирают, что они такие, какие есть, и точка. Рудольф недолюбливал Натали, и она отвечала ему тем же: не то, чтобы она хулиганила, нет. Как все воспитанные девочки она старалась лишний раз с ним ни о чем не говорить. Просто заниматься своими делами, играть с куклами, рисовать, смотреть телевизор и не обращать на присутствие в доме дяди ровным счетом никакого внимания.

Рудольфа бесило такое отношение. Он ревновал Анастасию к ее дочери, считая, что сестра чересчур ее балует, а Сергей слишком мягок в воспитании. Иногда на Рудольфа нападала тоска, и он мог сидеть часами, глядя в одну точку и молчать. Бывало, что Рудольф сначала сидел где-нибудь в комнате, разглядывая картины и рисунки, развешенные на стенах, а потом вдруг ни с того, ни с чего вскакивал, начинал бегать по дому и на всех кричать. Однажды в порыве ярости он бросил в Анастасию маленьким графином, стоявшим на этажерке.

– Зачем ты так? – спросила его Анастасия. – Разбил такую красивую вещь.

– Это тебе, так, вот, – пробурчал Рудольф. – Знать будешь.

Анастасия, молча, собрала осколки, а через полчаса Рудольф уже, как ни в чем не бывало сидел на кухне, помогал чистить картошку и рассказывал какую-то смешную историю.

Как ни странно, Сергей тоже старался не обращать внимания на Рудольфа: его более заботило творчество, как он любил шутить, поставленное на коммерческие рельсы. За последнее время он продал несколько картин, и были еще заказы, что при тотальном безденежье, инфляции и прочих малоприятных факторах действительно спасало. Тем более, платили очень даже неплохо. К тому же, Сергей не хотел ссориться с Рудольфом из-за жены. Понимая, что Анастасия любит Рудольфа как брата, Сергей боялся сделать больно, прежде всего, именно ей.

С тех пор, как Натали стала ходить в музыкальную школу, многое изменилось. Она как будто стала спокойнее, но за этим спокойствием скрывалось что-то, что происходило у нее внутри, и было доступно и понятно только ей самой. Для окружающих все это выражалось в том, что Натали вдруг поднимала крышку пианино и начинала наигрывать нечто странное, затем, раз за разом, превращавшееся в отдельные музыкальные фрагменты.

– Тише, тише, не бей так по клавишам, и сядь прямо, – говорила Анастасия в таких случаях, – и вообще, может, порепетируешь этюды?

– Мама, потом, я сейчас играю другое, – серьезно отвечала Натали.

Анастасия не вмешивалась. Спустя некоторое время из комнаты начинали сначала неуверенно, а затем тверже и тверже звучать монотонные этюды из Баха или даже развеселые пьесы Якушенко. Натали всегда стремилась заглянуть немного вперед.

– Милая, по-моему, тебе рано пока это играть.

– Мне нравится, мама. Вот послушай, – и Натали, неуверенно перебирая пальцами, пыталась сыграть что-то интересное на ее взгляд.

Рудольф терпеть не мог моменты, когда Натали садилась за инструмент. Казалось, что вот-вот он сорвется, подбежит, оттолкнет девочку от пианино – и разобьет его вдребезги. С такой ненавистью он наблюдал за Натали, что она отворачивалась и старалась не смотреть на него совсем, а из комнаты выходила боком, тихо-тихо.

Однако Рудольф был сдержан только тогда, когда в доме были родители Натали. Стоило им отлучиться или уехать – и всякие черты спокойствия и взвешенности исчезали с лица Рудольфа. Он не любил оставаться с Натали.

– Снова ты, снова играть с тобой, снова, – Рудольф терял над собой контроль, особенно когда по телевизору не было ничего интересного.

Так и произошло в тот самый раз. Родители уехали, а Натали осталась с Рудольфом в доме. За окном было пасмурно и холодно, снег едва скрашивал пустынный пейзаж за окном – потерявшие листву деревья и еще совсем недавно зеленые полянки. Это было ее первое осознанное воспоминание о жизни, несправедливо страшное, но первое.

Мое первое воспоминание о жизни. Шла зима. Родители куда-то уехали, оставили меня с дядей Рудольфом. Я плохо помню, что произошло. С ним мне всегда было страшно. Даже не столько страшно, сколько просто не по себе. Я сидела в комнате, не помню, что в этот момент делала. Он вдруг вбежал в комнату и сказал что-то вроде: «Сейчас отомщу тебе». Он схватил меня и начал раздевать. Потом прислонил меня к стене – и я почувствовала страшную боль. Он был во мне. Он насиловал меня. Я дико кричала, плакала. Боль разливалась по телу. Я не чувствовала ног. «Кричи, сука, кричи», – говорил дядя Рудольф, кряхтел и тяжело дышал. Все продолжалось минут десять, может, пятнадцать. У меня все болело. Я лежала на кровати лицом вниз и плакала. «Никто тебя не услышит, сука, а ты получила свое, давно нарывалась». Дяде Рудольфу явно было смешно. Потом он ушел в другую комнату, и я осталась одна. Захотелось в туалет. Терпя боль, я сползла с кровати. Уже в туалете я поняла, что у меня кровь. Я испугалась и заплакала снова, как будто это чем-то могло помочь. Ближе к вечеру, незадолго до возвращения родителей, дядя подошел ко мне и сказал, чтобы я не смела ничего никому болтать, иначе он со мной разберется. Мама спрашивала у меня, почему я такая заплаканная, а я ничего не могла ответить, только снова начинала плакать.

Натали пару раз пыталась заговорить с мамой о том, что произошло, но всякий раз боялась, что дядя Рудольф расправится с ней, как и обещал. Постепенно она свыклась с тем, что мысли о том страшном дне будут с ней всегда. Видя дядю Рудольфа, приходившего к ним довольно часто, Натали пыталась спрятаться, уйти гулять, или же садилась за пианино и медленно выводила этюды, подолгу вслушиваясь в каждую ноту. Так она пыталась забыться, отвлечься от своих мыслей и от страха, который жил и рос вместе с ней.

Рудольф продолжал со злобой глядеть на Натали, а она словно не замечала его. Не по годам серьезная, она понимала, что самое лучшее для нее – все забыть. И со стороны могло показаться, что все именно так.

– Натали, о чем ты думаешь? – спросила ее как-то мама, увидев, как та играла на пианино и вдруг о чем-то задумалась.

– Я не знаю, как тебе это сказать.

– Ну, попробуй, скажи, попытайся объяснить.

– Знаешь, мам, я думаю о том, кем я хочу быть.

– А кем ты хочешь быть?

– Не знаю, поэтому и думаю.

Вокруг Натали было столько интересного, что ей хотелось попробовать делать и то, и это, и что-то еще. За что бы она ни бралась, все давалось ей довольно легко. Однажды, когда в мастерской у Сергея собралась компания, и все немного выпили, начались песни под гитару. «Очарована, околдована», «Никого не будет в доме», «Вальс бостон», «Скалолазка». Натали стояла рядом и, раскрыв рот, смотрела на бородатого подвыпившего мужчину, сидевшего рядом с ее папой, и легко касаясь струн гитары, извлекавшего из нее довольно интересные по ее мнению звуки.

– Такого на пианино точно не получится, – подумала Натали и в тот момент, когда бородатый гость отложил гитару, чтобы в очередной раз выпить и закусить, тихонько проползла под столом и вынырнула с другой стороны. Пока все были заняты маринованными огурцами и скромным салатом, стоявшим на столе в большой эмалированной миске, Натали потянула на себя гитару и обхватила ее руками.

– Э, девочка, отдай инструмент, – широко улыбаясь, прикрикнул на нее бородатый папин друг. – Все равно же играть не умеешь!

– Да ладно тебе, пусть нам что-нибудь сыграет, – сказал кто-то из гостей.

Натали провела рукой по струнам, как будто пыталась понять, как это работает – до этого гитару в руках она никогда не держала.

– Отдай дяде гитару, – смеясь, выдавила из себя Анастасия.

Но здесь произошло то, чего все меньше всего ожидали. Натали дернула струны, провела по ним – тынь, тынь, пра-па.

– Очарована-аа, околдована-аааа… – запели в такт за столом.

Натали бросила гитару, снова нырнула под стол, вынырнула у дверей и в ожидании новых песен встала там, где стояла до этого.

Папа часто брал меня с собой на свои прогулки. Мы шли долго-долго. Или даже ехали за город на электричке. Я очень любила эти поездки и походы. Но еще больше любила смотреть, как папа работает. Не спеша, спокойно. Садился куда-нибудь на пенек, или на скамейку, разворачивал свою папку, доставал карандаши. «Вот, Натали, сиди и лови впечатления». Редкие прохожие останавливались, подходили поближе, чтобы посмотреть. «Здравствуйте», – приветствовал их папа. Все бы отдала за то, чтобы снова поехать с ним куда-нибудь. Стоишь тихонько сзади, смотришь. Он рисует медленно, совсем медленно. А отойдешь, отвлечешься, подходишь – и не можешь оторвать глаз. Вечером мама с любопытством рассматривала папины рисунки и по ним пыталась понять, где мы были. Иногда это ей удавалось. Все смеялись, когда она не могла угадать и сдавалась.

Светлые мгновения жизни понемногу скрадывали то чувство тревоги и страха, которые Натали испытывала каждый раз, когда где-то рядом оказывался дядя Рудольф. Но даже когда его не было поблизости, ей казалось, что кто-то за ней следит и отомстит, если она что-то сделает или скажет не так.