Читать книгу – Аой! - Антон Юртовой - Страница 1

●

Я любить не умел и любить не хотел

так,

   как будто б то кем-то отмерено.

Об одной хоть и пел, но – себе надоел:

что в себе сохранил, —

                               не потеряно!

                                           – Аой!

●

Чувства вихрем взнеслись – я её обожал!

Млея в сладостной неге, мечтой околдован,

я себя забывал, и хрустальный бокал

предо мной был

                        как будто всё полон.

Где конец наслажденьям, где ласкам предел?

Ненасытный в желаниях страстных,

я обет приносил ей и ярко горел

в упоенье, хмелея от счастья…

Как даётся легко предложение уз!

И как встречно ему поспешает согласие!

Обречён излукавленным быть

                                          даже прочный союз.

Лишь любовью шлифуется главное.

Нам блаженство свивало прекрасный венок.

У обоих огнём полыхало возвышенное.

В обладаниях вспыхивал пышный восторг,

и сердца его музыку слышали.

Каждый миг ей прилежно служить;

быть в плену у своей неизбежности…

Мне казалось: я черпаю

                                    вечную жизнь!

и плыву по её бесконечности…

Той стихией захваченный, я не роптал —

принималась в ней даже её монотонность.

Мне чудесной наградой казалась она.

А уж шла та стезя по наклонной…

Озаренье пришло: чем-то я утомлён…

будто б с ней мы… и что она – тоже…

На обман натыкается сладостный сон.

Он – не в руку, когда охоложено

                                                     ложе.

Был какой-то посыл; он меня сторожил,

рой предчувствий гоняя по кругу.

Стыд замяв, я томился и медленно стыл,

на себе ослабляя

                         подпругу.

Не дано было мне в эту пору не знать,

как звезда за звездою с разгона

                                            в кипящую

                                                           бездну

                                                               срывается.

Есть любовь, и её никому не унять;

её щедростью жизнь восполняется.

Даже в первом и смутном броске

она в мощи не знает сравнений.

Я о ней узнавал в том… другом далеке…

Был тогда я ещё неумелым…

●

Мы резвились, от детства едва отойдя.

И тогда уже эту девчонку

среди многих, волнуясь, я вмиг

                                                отличал,

ей в себе открывая заслонку.

А ещё до того, ещё в малых летах

не однажды я видел её

                                     обнажённой.

Нам в укор тогда не был распахнутый пах.

Все мы были равны – в распашонках.

Новый срок наступил,

                                никого не спросив;

в нём туманами прежнее светлое стлалось.

Ту девчонку-подростка уж ветер кружил,

в лёгкий ситец её обряжая.

Будто вспыхнуло всё, в чём она удалась,

броско платьицем скромным

                                           подчёркнутое.

Я в рассеянье, немо таясь, уяснял:

ей идёт быть простой, но и – строгою…

Я постарше её был всего лишь чуток.

Но взросление к ней приходило

                                              стремительней.

Ещё многое брал я с натугою в толк.

В ней же время кроилось рачительнее.

Мы дружили и знали друг друга сполна.

Встречи были забавны, приветливы.

Что-то веяло новым… Что я, что она, —

мы хотели бы слыть за несметливых…

В счёт ли взгляды её, будто б так, невзначай

на меня иногда устремляемые?

И цветочек улыбки на рдевших губах…

И – лучей озорства обаяние…

Ну а ветер кружил, всё кружил и грубел.

И случилось распятым запретное.

Завладеть у девчонки ветрюга успел

тайной, скрытой лишь

                                   ситцевой бедностью.

Вот судьба: я вблизи оказался в тот миг.

Мне вести бы себя поприлежнее…

Но меня встормошил её горестный вскрик:

я уже развито́й углядел её нежность…

Не скажу я про то ни за что никому.

В том поклясться пришлось мне, её выручая.

От неё отводили мы этим хулу.

В нас тогда уж искрилось начало…

Луг недальний ярился в цветах.

Ей букет там хотелось собрать попышнее.

Между лесом и полем тропинка туда.

В провожатые я напросился несмело.

Солнце грело легко, выбирая лишь нас.

Голубела небес необъятность.

Дозревавшая рожь вдаль волнами неслась.

Не бывает прогулок приятнее!

Взявшись за руки – поза двусмысленная.

Что с того! мы уж выросли —

                                          больше не дети!

О запретах – не слышать бы и позабыть.

Сокровенному даже хорошие чужды

                                                           советы.

Мы друг друга касались щеками, шутя и смеясь.

Первый мой поцелуй был, однако ж,

                                                       не к шутке.

За такое она мне пощёчин отвесила всласть,

а могла б и – лозовыми прутьями.

Только что это – слёзы на гневных очах?

Разрыдалась она как в отчаянной скорби.

В свой черёд и меня уже сковывал страх:

как я с плачем управиться мог бы?

Я винился, прощенья просил и молол чепуху.

Был согласен терпеть все её поношения.

Вдруг в порыве лицом она ткнулась мне в грудь.

Я с лихвой получал – за терпение!

Нас объятье сроднило – до звона в ушах.

Нам признаний хотелось до боли.

Тот несдержанный, первый, застенчивый шаг —

только он отделял нас от поля.

Рожь в себя зазвала, прошумев добротой.

Отводилось в ней нам

                              предназначенное.

Вверх от нас уплывал небосвод голубой;

по-над нами колосья раскачивались…

На лугу мы собрали роскошный

                                                   букет;

им скреплялось для нас наилучшее.

Но беречься должны мы, нарушив запрет:

свирепеют наветы по случаю…

Срок немалый уже проходил.

Сладки были свиданья украдкою.

Только тайному все же открыться момент

                                                              наступил.

Мы тонули в потоках злорадности.

Нас щадить было делом немыслимым.

Миром чистое всюду залапано.

Ей досталось – горчайшее вынести.

Мне – бессрочною с нею разлукой

                                                        заплачено.

●

Я по краю ходил в неуютном забытом,

                                                      далёком краю.

Жизнь в углы от тоски загоняла.

На печаль и тугую разлуку мою

там не легче легло покрывало.

Одиноким остаться нигде не дадут,

если ты на виду да к тому же и – молод.

В обаянье сгорала и билась в ней суть;

им она оттесняла мой холод.

Что в молчанье своём сохраняла она?

Что в моих затрудненьях читала?

Трепетал под ресницами вздёрнутый взгляд,

 и надбровья сходились в метаниях.

Я себя понуждал терпеливее быть.

Но уже и к иному спешил – очарован!

В уклонениях лишь распаляется прыть.

Залюбиться повторно – не ново.

Страсть дыханьем вздымала ей пышную грудь.

К атакующей ласке готовилась нега.

Та молодка закралась в мой скромный приют.

Удаётся легко отомкнуть даже небо.

Красота из неё била будто ключом.

Мне её она всю показала.

Я всчумел и не сразу очнулся при том.

Без конца мы впадали в начало.

Обожанье пришло, и теперь уж я сам

по ночами у себя её прятал.

Был, однако ж, там некий престранный

                                                               изъян;

он черно́той на праведных падал.

В поселение то ни один призывник

не вернулся из бойни кровавой.

И вдовиц, и девчат дефицит

                                              истомил.

Был для них всяк случайный желанен.

И решились бабёнки на самое-самое.

Доставаться наличный им должен —

                                                  по жребию.

У проказниц, у каждой —

                                      своё расписание.

Надлежало успеть —

                             в отведённое время…

Чудеса и сумбур! Свет сходился на мне!

Был такой оборот не иначе как ломаным.

И привёл он к тяжёлой и мрачной беде.

Моря слёз не хватило бы смыть это горе.

Той, что я согревал и уже дорожил,

от меня отступиться никак не хотелось.

Тайный сговор завистниц бедняжку сгубил.

Отыскалась она под водою —

                                               завёрнутой в невод…

●

Нет, забыть я не смог бы тоски и

                                       неясных, тяжёлых

                                                                  тревог…

Мне судьба их оставила в память.

Как бы ни был пахуч и изящен расцветший

                                                       сегодня цветок,

процветавший давно, до него, был во всём

                                                                 ему равен.

Отлетают мечты, истомляясь в обычной

                                                               приязни.

Но и в узах не стыд покориться прибоям и

                                                                  зною

                                                                       любви.

Ей своё отдаю, соглашаясь тащиться за нею

                                                      хотя бы по краю,

будто вечный невольник, в ней пробуя

                                                    вечную юную

                                                                        жизнь.

Я любил и в любви забывал, как я ею бывал

                                                                 околдован.

Нет, не в снах я в безумный восторг от неё

                                                                  приходил.

Проникали в меня её новые звоны и чары,

                                                                       и снова

я, позывы свои разделяя, себя у другой

                                                               находил.

Истончались мгновения; страсть как в огне

                                                                    изгорала.

А уж ближе, стыдливым круженьем

                                                  и статью Венеры

                                                                          маня,

подобраться спешила ко мне с замирающей

                                                         нежною тайной

та, что с прежней орбиты в свой пламенный жар

                                                           уводила меня.

Да, легко попадал я в те жадные, сладкие сети.

За одними другие с сетями своими за мною

                                                    гнались и гнались.

И куда бы я смог убежать – в этом

                золото-солнечно-лунно-серебряном

                                                                          свете,

если сам я желал, чтобы сети такие на мне

                                                                не рвались!

Оправданий не жажду: влеченья мои —

                                                   не пустая растрата.

Я любовные встречные сполохи, радуясь,

                 без промедленья в себя принимал

                                               и за новою тайной

                                                                         летел.

И винюсь я лишь в том (и да быть мне всегда

                                                             виноватым!),

что любовь, ту, которую я

           в угожденье бранчливой молве

                                                      отвергал,

                                                                    но,

                                                по чести сказать,

                                    непременно б отведать —

                                                                         хотел.

Не ропщи, моё сердце, не вне́мли

                                        унылым стенаниям вьюг.

Не смущайся проклятий и мудрым останься,

                                                    своё попрочней

                                                                          затая.

Я со светлой печалью тебе одному лишь

                                           несу откровение:

                                                                      да,

                                                               я любил —

                                                                     не одну,

потому что и многие также любили и даже,

                                                                 я знаю,

                                                            теперь ещё

                                                                      любят

                                                                        меня!..

                                                          – Аой!